Отречение

Темная, гадкая, жуткая и вязкая жижа. Он тонул в ней. Ему не за что было зацепиться, только ждать, когда она накроет его с головой. Вокруг такая же тьма – вязкая и плотная, затхлая. Он был уже по колени в этой жиже. А ведь он мог не делать этого шага, и тогда его ноги были бы чисты, хотя бы до колена. Сколько времени пройдет, прежде чем он увязнет полностью? Стоило ли бороться? Тогда, что он может сделать в этой плотной тьме? Жижа не отпускала его, втягивая с каждой секундой все больше и не давая сделать ни одного движения в какое-либо из направлений. Подняв голову, мужчина попытался рассмотреть хоть что-нибудь. Может ему оказалось, но он увидел маленькую точку света. Если бы тьма не была такой густой, он бы никогда не увидел это крошечное Солнце. Уставившись на нее, он поднял вверх руки и начал молиться. Странно, в его голове плавали образы, которые складывались в слова неизвестной ему молитвы, он даже не понимал до конца, что именно он говорит, эти слова сами срывались с его уст. И в нем зародилась такая же маленькая, как и эта светящаяся точка, вера в спасение. Он всем своим естеством обратился к крошечной точке света, которая стала его надеждой. Теперь он верил, и вера питала его, надежда жила в нем. Свет понемногу увеличивался, приобретая странные очертания. Свет увеличивался и с каждым новым изменением тускнел. Мужчина начал бояться, что свет раствориться во тьме. И он попробовал сделать шаг. Но жижа очень плотно облепила ему ноги. Все, что ему оставалось – смотреть на эту медленно приближающуюся маленькую точку света и надеяться, что она достигнет и осветит его, испепелит эту гадкую и вонючую жижу раньше, чем жижа поглотит его.

***
Солнце палило нещадно, но я к этому уже привык. И к постоянно мокрому телу, и прилипшему к нему костюму, и к шлему, который стал уже, словно второй слой кожи для меня. Хорошо, что на машине стояла великолепная система охлаждения, работающая как часы и налаженная мной, которая не давала мотору перегреваться. До ближайшего города оставалось проехать около пятидесяти километров. Бензина хватало как раз на это расстояние, я очень надеялся, что мне не придется добираться пешком по пустыне.
И кто меня дернул участвовать в этой гонке? Я до сих пор не мог объяснить свое внутренне побуждение. Однако я уже тут, и крайняя контрольная точка приближалась ко мне со скоростью девяносто три километра в час. Как ни странно, но за все время моего путешествия я не обнаружил ни одного оазиса, и лишь однажды встретил караван. Это было очень красиво – вереница верблюдов, тащившихся за своим погонщиком. Верблюды удивительные животные, согласитесь было бы странно, если бы они жили где-нибудь в другом месте, или у них, к примеру, не было бы горбов, тогда бы они попросту не были бы верблюдами. И все же они верблюды, те, кто они есть, великие жители пустынь. Наверное, встретив этот караван, я смог ответить себе на вопрос, почему же я все-таки подал заявку на участие в этой сумасшедшей гонке – я не могу остановиться.
Надо добраться скорее до города. Около двухсот километров назад я был всего лишь пятым, возможно, теперь мне удастся стать третьим или даже вторым, ведь у меня есть огромное преимущество перед остальными участниками гонки – я очень мало сплю и почти не ем. Как ни странно, при этом, я чувствую себя прекрасно. И все же барханы становятся все выше, а моя машина стала тяжелее на них взбираться. Объезжать их я не видел смысла, поскольку я терял больше времени, если старался их объехать.  Я знал это по опыту в предыдущих гонках, конечно, не таких масштабных как эта, однако не менее важных для меня. Я был на вершине бархана, когда смог увидеть то, что впоследствии никогда не забуду – далеко на горизонте, хотя на самом деле зрение меня обманывало, из-за жара, поднимающегося от песка, была полоска воды. Море было совсем рядом, а мне нужно было повернуть в другую сторону – как жалко, что я не смогу увидеть то чудесное место, где пустыня встречает на своем пути море и вливается в него, словно песок просто перестраивает свои атомы, видоизменяя себя. Но большее удивление меня постигло, когда я опустил глаза вниз. На пороге бархана я увидел человека. Он был по пояс в песке, руки его были воздеты к небу, а голова запрокинута. Одет он был в тряпки, которые свисали с него и тонули в песке, вместе с остальной частью тела. Видимо, этот несчастный попал в зыбучие пески. Что ж его необходимо было спасти. Ведь, скорее всего, не случайно я поднялся в частности на этот бархан, ведь я прокладывал несколько вариантов своего маршрута, а поехал-таки этой дорогой. Я вышел из машины, достав при этом палку, и направился к мужчине. Зыбучие пески были очень опасны, тем более что я не знал, каков диаметр. Поэтому спустившись ближе к краю бархана, я начал тыкать палкой в песок, в надежде, что мне удастся вычислить точное местоположение начала того, где зыбучий песок начинает свой смертельный глоток.  Вскоре я обнаружил это место, оно было буквально в трех метрах от человека, который до сих пор держал руки воздетыми к небу. Я крикнул ему, спросив как его зовут. В ответ он лишь промычал. Скорее всего, он был нем, потому что если бы он был глухонемой, то тогда вообще бы не услышал моего крика. Я начал лихорадочно искать в своей голове обрывки тех знаний, которые смогут мне подсказать, как помочь этому несчастному. Я вновь попытался докричаться до него, сказав, чтобы он постарался лечь на спину, раскинув руки. В ответ он снова промычал, но руки все равно были направлены вверх. И все же я предпринял попытку освобождения. Вернувшись к машине, я скрутил из одного конца веревки петлю, второй же конец я привязал к машине. Я не знал – стоило ли мне делать это, но это был единственный способ, который пришел мне в голову в жаркой раскаленной знойной пустыне. Я накинул петлю на мужчину, не с первого раза, но мне все же удалось это сделать. Он снова что-то неразборчиво промычал. Крикнув ему, чтобы он попытался все-таки лечь на спину, я, уже не слушая его мычания, направился к машине. Сев за руль, я потихоньку начал давать заднюю передачу, словно как рак пятился назад, осторожно отступая от опасности, грозящей мне. И все же мне пришлось порядком поволноваться, поскольку я боялся, что веревка может причинить ему боль, или же навредить. Однако мне повезло, и зыбучие пески были не настолько насыщенны воздухом, чтобы увлечь его так сильно в свои смертоносные объятия. Понемногу, но я все же вытащил этого беднягу на твёрдую поверхность. Однако меж тем, как только он очутился на твердой поверхности, то встал на колени и снова направил руки вверх с открытыми ладонями. Теперь я мог подойти к   нему вплотную, посмотреть в его глаза. Они были поддернуты дымкой. Я опустился на колени и тронул его за плечо. Он вздрогнул, голова его начала опускаться вместе с руками, он начал оседать на песок, словно медленно сдувался, словно таял, как воск на крыльях Икара, который плавился под таким же нестерпимо палящим Солнцем. Я успел подхватить его, до того момента, как он окончательно не обмяк, но на моих руках потеряв сознание, быть может он слишком долго был здесь. Единственный вопрос, тревоживший меня – как он сюда попал? И все же первым делом, я решил отвести его в больницу в городе. Я донес его до машины и положил на заднее сиденье, промокнув его губы влажной губкой. Его глаза немного дернулись, но звуков он никаких не издал. Я было хотел завести мотор и поехать, но все же решил сделать еще одно дело. Из имеющихся у меня инструментов я сделал табличку, предупреждающую, что в этой зоне зыбучие пески. Надеюсь, что теперь никто не пострадает, как этот несчастный. Заведя машину, я вновь двинулся в путь с еще большей ответственностью, не только за себя, но и за того, кто лежал у меня на заднем сиденье, и чья жизнь была в моих руках.

***
Он чувствовал, что это его последняя молитва и не опускал руки. Он смотрел на Солнце, на тот свет, который появился в его мгле. Его молитва была молчаливой, его надежда была осязаемой. И он ощутил ее, когда через какое-то время и его восклицаний о помощи к Солнцу, он почувствовал, что жижа отпускает его и мгла окончательно рассеивается. Какова же была его радость, когда все это полностью исчезло. Теперь он видел лишь свет, проникающий в каждую клетку его измученного тела и наполняющий его силой. Он чувствовал это касание и за это он благодарил свет.  А потом пришел покой, тот, который он помнил лишь в самом начале. Покой, даровавший ему настоящий отдых, дающий ему энергию для следующей жизни.