Сорванный предохранитель

1

И тогда я понял, что больше это продолжаться не может. Огромная, свиная морда моего начальника уставилась на меня, в ожидании очередных объяснений. Я не знал, что мне на этот раз соврать. Собственно, поэтому я и пришел к такому выводу. Так больше продолжаться не может.
Кабинет моего босса - одно из самых просторных и, если так можно выразится, вылизанных помещений во всем здании. Ещё бы - ему же (так же, как и многим из нас) проводить целые дни в этих четырех стенах. Поэтому, его пребывание здесь должно быть максимально комфортным. Не работать же ему в собачьей конуре (собственно, как и многим из нас).
Но все его высокие потолки, французские окна и резанные руками бедного работяги стульчики в стиле барокко, которые, на самом деле являются лишь предметом антиквара - стоят себе по краям комнаты, а все, кого он принимает, садятся на обычные офисные стулья с шатающимися спинками, оправдано.
Он живет один в громоздких апартаментах в центре города. Холост. Друзей толком нет. Весь его мир и ограничивается этим безвкусным кабинетом, громоздким домом и салоном его автомобиля. "Жалкая жизнь" подумал бы я про него раньше, пока сам не стал таким же. Только вместо кабинета - один из сотни уголков, вместо апартаментов - маленькая загородная квартирка и вместо автомобиля - вагон электрички. Суть не меняется. Я такое же безнадежное существо, как и он. Только на порядок ниже.
Да именно и из-за этой разницы сословий, не он сейчас отчитывается передо мной, а я перед ним. Я хотел было, как обычно, промямлить мою шаблонную причину. Но что-то во мне щелкнуло. Я просто не мог вымолвить не слова. Похоже, тот самый поршень, который отвечает за подачу слов в мозг, сломался. Или же нежелание говорить стало настолько сильным, что отключило генерирование слов. Что бы то ни было, я уже вторую минуту сидел и тупо наблюдал за птицами сквозь его огромные окна. Его бесцеремонная рожа вопросительно смотрела на меня... Да, так продолжаться не может.
Что-то внутреннее заставило меня отодвинуть стул и встать.Опешившее выражение лица моего босса уставилось на меня с тупостью и непониманием.
-Что ты себе позволяешь?! - только и успел вымолвить он.
Я ничего не ответил, просто развернулся и широкими шагами пошел по направлению к выходу. Тот, кого я называл начальником, так и остался сидеть в кресле без малейшего понимания в глазах. Я представил, как же он будет вопить, если я вернусь. "Да как ты смеешь! Уволен!" - будет доноситься из его брызжущей слюной физиономии. Но я сюда уже не вернусь. Я, почему-то, был в этом уверен.
Проходя через все эти офисные уголки, я даже не заглянул в свой. Вещей моих там толком нет, поэтому я сразу направился к лифту.
-Как, уже уходите? - спросила меня секретарша, мило улыбнувшись, пока я ждал лифт. Я уставился на нее запеленённым взглядом. Казалось, что предохранители, через которые проходит ток наших глаз, были сорваны. Взгляд этот был по настоящему пустым. Какое-то время мы обменивались взглядами, каждый своим. Но затем приехал мой лифт, я машинально отвернул голову и шмыгнул в кабину. Поскорее бы убраться отсюда.
Итак, я вышел на улицу. На улице стояла прекрасная погода. Легкий ветерок нежно обдувал мое лицо. Пели птицы. Я посмотрел на время и обрадовался, что не так много времени потратил на это. Почти девять утра. Мои ноги машинально зашагали куда-то вперед. Я шел и не обращал внимания, куда я иду. Просто шел. Со временем ветер усилился, но был так же приятен я мягок. На улице пахло мокрым асфальтом и бархатом. Тут и там, на тротуаре, были разбиты лужи. Разве шел дождь? Наверняка, иначе, откуда взяться лужам. Внезапно, я очутился напротив центрального вокзала, с полной уверенностью, что мне нужно именно туда. Я зашел, купил случайный билет на поезд, уже стоявший на перроне, потратив на это все деньги, что у меня были. Добравшись до вагона, я уселся и уставился в окно, ожидая, что же будет дальше. Поезд тронулся.

2

Я вышел на одной из многочисленных и похожих друг на друга станций. Она была безлюдна и навевала ужас. По сути - вся станция это простая бетонная плита с покосившимся, то ли от ветра, то ли от неблагоприятной человеческой воли, знаком, с минималистическим изображением поезда. Я огляделся. Утренний туман обступил со всех сторон и сгущался, твердея на глазах. Города не было, ничего не было, кроме рельсов, тумана, обгорелой земли и меня самого. Вся округа была выжжена несколько месяцев тому назад, я видел по телевизору. В этих местах, кажется, даже была деревня.
Внезапно в моей голове появились вопросы в роде "что я здесь делаю?" "Как отсюда выбраться?" "И что сейчас делать?". Казалось, что моя самосознательность борется за свое существование. Я, напоследок глянул в сторону уходящего поезда. Он уже исчез за поворотом, за холмом, покрытым обгорелый лесом. Я спустился по ржавой лестнице, держась за перила, потому что она шаталась из стороны в сторону. Спустившись, я вышел на пепельную дорогу, идущую между обгорелых останков деревянных домов. От них осталась черепица, покрытая золой, и каменные печи, которые, когда-то, были покрыты белой известкой, но теперь в их расцветке преобладал некий градиент. Снизу печь была черная, как смола, затем, постепенно её цвет переходил в светло-серый, и сам дымоход был почти белый. Торчащие тут и там белые трубы- вот все что осталось от этой деревни. Я почувствовал себя на кладбище великанов, усеянном гигантскими монументами - вот всё, что я чувствовал тогда. По сути, я и не чувствовал тогда ничего, потому что кладбище - следственное смерти явление. Так является ли смерть чем-то, помимо отсутствия жизни? Возможно. Но тогда меня значение того самого пустого множества, на котором заканчивались некоторые уравнения в университете, не волновало.
Я пошел параллельно путям, к мосту через реку. Его темный, массивный каркас легко бросался в глаза, даже в такой туман. Подойдя к мосту, я обратил внимание на то, как шумно льется река, через которою он был перекинут.Несмотря на небольшие размеры, она была самым громким источником звука в округе, и вся местность вокруг заливалась громким бульканьем. Но вдруг, размеренный и плавный звук реки был разорван голосистым гоготанием птицы. Я устремил свой взгляд вверх и увидел огромную птицу, пролетевшую над мостом. Она закричала еще раз, и скрылась в тумане. Я не смог определить, что это за птица, потому что в школе нас учили делению клетки, ковалентным связям между аминокислотами и строению липидов. Действительно, зачем мне знать, что это за птица, если я знаю, как в ней все устроено...
Чуть дальше, я вышел на дорогу, которая, кажется, круто вела в гору. Пару минут я стоял и раздумывал, стоит ли мне по ней карабкаться.
Подниматься на холм в офисной одежде крайне трудно, как оказалось. Мокрая, пропитанная дождевой водой, земля скользит под туфлями, предназначенными для крайне редких вылазок от рабочего места; рубашка и брюки сковывают движения тела. Я закатал рукава, снял галстук, а затем  распустил рубашку совсем. Интересно, кто-нибудь попадал в такую же ситуацию, как и я? Потому что со стороны я, наверное выглядел крайне комично.  Подъем я одолевал  совсем тяжело. Несмотря на окружающую прохладу, я вспотел и совсем выбился из сил, так как у меня очень давно не было такой физической нагрузки. Мышцы ныли, но я, почему-то, был счастлив. Какое-то внутренне удовлетворение овладело мной, и эта боль была скорее утешительной, нежели обременяющей.
Вся округа была мягко облачена в нежно молочный цвет. Деревья, от корней до кончиков веток были подёрнуты в серебристую пепельную пыль. Земля, глубоко прогоревшая была так же припорошена и оставляла отчетливые следы, следившие прямо за мной. Весь воздух пропитался запахом пепла и гари. Поэтому, даже закрыв глаза, вся округа давала тебе знать, что ты находишься в страшном, пропавшем месте. Однако, вся эта серость вокруг была какой-то манящей, так и напрашивающейся на то, чтобы ты остался среди этих безмолвных, мертвых деревьев, раскиданных по холму. Да я бы и остался. Но я все двигался дальше, прочь от этого крематория природы. Я верил, что где-то там, вдали, есть и зеленые листья, и приятно щекочущая короткая трава, покрывавшая невиданные широты. И воздух: чистый, глубокий, плотный. Да, мысли об этом явно подбадривали меня, и я двигался быстрее и быстрее, все выше и выше. Наконец, моя тропка, тянувшееся вдоль этого обгорелого склона, вывела меня на его вершину.
Я прислонился к пню, расположившемуся на самой вершине, и спокойно выдохнул. Теперь мой взор устремился на всю долину, сколько позволял охватить взгляд. Туман уже не был помехой, он остался там, внизу и уже развеивался. Прямо передо мной раскинулась большая, до самого горизонта, равнина. Следы пожара кончались чуть левее, у подножья холмов. Среди равнинных лугов были вкрапления соснового леса. На несколько секунд я почувствовал себя военачальником, осматривающем поле боя, на котором вот вот должна пролиться кровь.
Я сел на землю, прислонившись к обгорелому пню, и, напевая какой-то знакомый мотив из детства, задрал голову. Небо было чистым, без единого облачка, и солнце уже почти взошло, заливая своим умеренно ярким светом всю равнину. Окрестности мягко утопали в остатках тумана и первых лучах утреннего солнца. Было приятно ощущать усталость в мышцах, вдыхать этот, пусть все еще не такой чистый воздух, и бубнить себе под нос простые мелодии, которые так приглянулись маленькому мальчику, что он вспоминает их через очередное десятилетие его жизни. Нам запоминаются лишь определенности, не всё. Когда мы оглядываемся назад, на нашу дорогу памяти, мы не видим её всю, укомплектованную по полочкам и периодам, нет. Мы не видим ничего, потому что там тьма. Тогда мы достаем фонарик и начинаем освещать всё это пространство, позади нас. Но луч нашего фонаря освещает лишь конкретные места, хаотично разбросанные на нашей дороге жизни. Мы не помним всего, и это, наверное, к лучшему. Или наоборот?
Мои размышления прервала небольшая точка, плывущая прямо перед моими глазами. Я пригляделся. Это была маленькая бабочка, порхающая на фоне синего неба.
-Хэй, лети сюда, красавица, - позвал я её.
Её яркость прямо таки резала мне глаза. Конечно, после получасовой ходьбы среди черно-белых образов, еле различимых в сером тумане, любой другой спектр света будет крайне ярким. Прекрасное создание, видимо, ведомое моим зовом, полетело прямо в моем направлении. Это была самая обыкновенная бабочка, таких миллионы. Она и не была многоцветней, ярче, красивей других. Просто, обычная, рядовая бабочка. Но я понимал, что это - самое прекрасное существо на планете. Сейчас мне не нужны были Дальневосточные махаоны, тропические полуметровые бабочки. Мне нужна эта : маленькая, невзрачная, и в то же время такая большая и красивая. Так и получается, вещи и существа, по большому счёту, сами в себе смысла не несут. Они несут смысл в зависимости от контекста, в котором ты их встретишь. Но бывает и такое, когда сами вещи создают этот контекст. Особенно хорошо этот контекст формируют вещи, прекрасные по своей природе. Тогда вся их красота окрашивает жизнь и все переворачивается с ног на голову. Это я уже кому-то говорил, по телефону, сидя на кухне, под крики в соседней псевдогостинной...  Был бы я пожилым коллекционером бабочек, имеющем несколько стеклянных футляров с трупами насекомых в своей вилле, и отправившимся в путешествие, для пополнения своей коллекции, этот экземпляр бы меня разочаровал. Но сейчас это чудесное существо является для меня воплощением всего живого и красивого.
Она села на мой живот, и я невольно поежился. По всему телу прокатилась волна мурашек, заставившая меня вздрогнуть. Бабочка испугалась этого, и полетела куда подальше, по своим делам.
- Ну, ступай, милая моя, - сказал я. Впервые я заговорил так громко. С отсутствием общества необходимость в речевом аппарате сводится на нет, в отличии от необходимости в мыслительном, которая сводится к противоположному.
Все таки, мурашки появились не из-за холода, который уже разбавлялся теплотой лучей восходящего солнца. Туман окончательно рассеялся, и вся кровь, залившая  поле боя засветилась и заблестела на солнце. В лучах хотелось тонуть.
Я проводил бабочку взглядом, встал на ноги, отряхнулся, по привычке, и разглядывал просторы, развернувшиеся передо мной. Я решил свернуть со злосчастной тропки и спуститься вниз прямо по склону. Ступая на поверхность луга, я закатал штаны по колено, чтобы было проще идти. Трава щекотала щиколотку и роса приятно морозила ноги. Я шел по волнистой равнине, зеленой и полной жизни.
Когда ты находишься среди общества дураков, сам можешь стать дураком. Когда находишься среди общества гениев, сам можешь стать гением. Но когда ты находишься среди такого изобилия живого...ты волей-неволей станешь таким же живым, настоящим, дышащим. Вскоре, я наткнулся на узкую дорогу из гравия, и пошел прямо по ней на звук текущей воды.
Пересекая очередной мост через ту же реку, которая тут уже разливалась довольно широко, ко мне в голову пришла мысль, что это всё, возможно, просто большой сон. Вероятно, я задремал на рабочем месте, или в электричке. Надо было доказать теорию. Даже если бы это был не сон, другого выхода лучше, я уже совсем не видел. За последние несколько часов для себя я стал всем, для общества-ничем. Так зачем возвращаться к этому обществу, если можно остаться с самим собой?
Моя траектория сменилась на 90 градусов. Теперь я уже шагал не через мост, а к самому его краю. Я медленно подошел к перилам, перелез через них, и свесил ноги к воде. В своем решении я, почему то, был уверен на все сто. Солнце было уже высоко, и его лучики весело блестели в воде, которая была довольно далеко от меня. Да, высоко. Я в последний раз оглядел все вокруг. Большая равнина, рассеченная на две части рекой, чистое, безоблачное небо над головой и журчание воды подо мной как будто печатью осели в моем мозге. Да, без меня все это будет существовать, как раньше. Мое сердце забилось очень сильно, и я понял, что нельзя медлить. Я расслабил руки, и пулей полетел к воде. Я чувствовал, как рассек головой воду. Помню, как выпустил все содержимое легких в воду. Облако, состоящее из пузырьков и крови, заполонило все передо мной. Я помню, как я еще двигал руками. Я помню, как все еще билось мое сердце.