2

Почему-то кислород все еще циркулировал по моему телу, которое расслабленно лежало на промерзшей земле. Мой разум был все также холоден, но все изменилось. Мир стал чуть тусклее и циничней. А я? Я не менялся. Реальность стала моим отражением, близнецом, умершем при рождении.
Мои глаза были зеркалом всей грязи, похоти и тошноты, что окружала нас. И я неспеша нес их в массы, чтобы показать, привить любовь к этому гниющему саду, полному отчаянья.
Мои руки были орудием насилия, стоявшим на пути у праведников.

Я держал чашу, но мне было более мерзко, чем тем, кто глотал эту смесь гордости и тщеславия. Меня тошнило за них. Мне хотелось воды вместо них. Мне хотелось выбрать смерть на их месте. И я молча продолжал подносить чашу к неискушенным губам.

Мы били в самое уязвимое место холеных святош - в человеческую веру и нравственность. Мы не верили в это, ни во что не верили, и поэтому не боялись дел дурных и прекрасных.

Они ненавидели нас? Нет. Они проклинали тех, кто стал первоисточником. А мы были лишь Его руками. Правыми и левыми.

Мы ненавидели Его? Нет. Мы были далеки от сильных чувств, нам были доступны лишь поверхностные ощущения. Нет, мы были способны, но по собственной или чужой воле отказались от них. Выстроили вокруг себя стены, барьеры, заборы. Что - то, что едва пропускало даже воздух. Поэтому никто не тянул к нам руки. Не старался обнять или прикоснуться. Только смотрели, испуганно разглядывали, пока не привыкнут к нашему виду. Мы выделялись. Но вовсе не одеждой. Наши лица были другими, а оттого пугающими и одновременно завораживающими. Так Он и находил нас. По такому принципу выбирал.

Ненавидел ли он нас? Да, ненавидел.