Муэр часть I. 6

Они долго шли пыльной разбитой дорогой через частный сектор. Муэр уже потерял счёт улицам и поворотам. Начавшийся дождь превращал пыль в грязь, а грязь в жижу, которая текла сквозь размокшие сандалии.
«Вот эта улица! Нильская!» – торжествующе завопил Кедар, указывая на полуразрушенный дом. На углу дома виднелась затёртая надпись, на которой едва можно было прочесть название.
«Нил» – только и смог разобрать Муэр.
Они обогнули этот дом и направились вверх по дороге.
Простуда Муэра была в самом разгаре. Он с трудом переставлял ноги, чувствовал жар и слабость, и старался не слишком наклонять голову вниз, чтобы глаза, как жареная яичница из сковородки, не растеклись по припухшим щекам.
От усилившегося дождя дорога стала рекой, в которой они уже брели по колено. Коричневая мутная вода несла вниз по улице доски, тряпки, куски покрышек и какой-то пластиковый мусор.
Муэр плёлся, дрожа от озноба, уставившись неподвижным взглядом в текущую воду. Вдруг боковым зрением он увидел, что берег покрыт крокодилами, такими же коричневыми как эта мутная жижа, а по краям реки порхают алые рыбы.
Он перевёл взгляд на эту картину, и замер. Стараясь не делать резких движений, он попытался нащупать руку Кедара, чтобы предупредить его об опасности. Но Кедара не было рядом. Муэр начал медленно, не глядя на крокодилов, идти вперёд. Он сделал несколько шагов, и почувствовал, как по его ноге скользит прохладная поверхность с характерным рельефом. Он закрыл глаза, пытаясь понять, что нужно делать, и услышал за спиной приближающийся плеск. Через несколько секунд что-то вцепилось в его плечё. Он резко обернулся и увидел перед собой Кедара, схватившего его за руку.
«Похоже, ты совсем плох. Не нужно было тебя сегодня сюда тащить» – с досадой вздохнул Кедар.
Муэр посмотрел на воду. Вниз по улице, покачиваясь, уплывала покрышка.
«Я нашёл его дом. Пойдём, надо немного сдать назад».
Они пошли мимо того места, где Муэр только что видел крокодилов. Это была груда мусора, который прибило к обочине. На нескольких досках и покрышках лежали коричневые от грязи тряпки, и резиновый рельеф, проступавший сквозь мокрую ткань, здорово напоминал шкуру крокодила. Концы тряпок колыхались на воде, создавая впечатление движения.
При порыве ветра китайский клён, росший над дорогой, ронял свои красные продолговатые листья, которые сначала разлетались, подхваченные воздухом, а потом, повинуясь движению воды, плыли вниз по течению.
"Я шёл и думал об этой компьютерно-ботанической ассоциации… Посмотри, тут нигде нет ни одного номера! Как сориентироваться? Когда я был здесь в прошлый раз, то обратил внимание, что рядом с его воротами растёт необычный клён, и я постарался запомнить это, и придумать близкую мне ассоциацию. Мне нужно «запомнить» «клён», и я связал это у себя в голове с тем, что когда-то у меня была оперативка от «Acer»!
«Ну и что? Причём тут это дерево?»
«Acer» – латинское название клёна.
«Ты – ботан!»
«Нет, я бонсаист, потому это первое, что пришло мне на ум. «Запомнить» и «оперативная память», «клён» и «Acer»! Ха!»
Действительно, кроме клёна с вычурными листьями, ничего примечательного здесь не было. Обычные проржавевшие ворота с облупившейся кое-где краской. Кедар нажал дверную ручку. Калитка была не заперта.
Они миновали скромный дворик, засыпанный разноцветными листьями, прошли вдоль разобранного «Запорожца», стоявшего рядом со стеной, полностью покрытой диким виноградом.
К дому были пристроены разных размеров сарайчики, лесенки, он был увит кучерявыми ветками, кое-где завален длинными досками, кое-где буквально сквозь него прорастали массивные стволы деревьев, и потому оценить, какого размера была сама постройка, не представлялось возможным. Кедар раздвинул густые лапчато-огненные заросли с фиолетовыми гроздями, и шагнул в стену. Муэр последовал за ним.
Проскользнув в незаметную дверь, открывающуюся внутрь, они очутились в тёмном каменном зале. Он оказался неожиданно большим и просторным. Воздух, объявший их, был мягким и тёплым от множества горящих фитилей, и едва окрашенным в сладковато-тёрпкие оттенки благовоний. Впереди, в нескольких метрах от входа, на грубых подстилках из мешковины, сидело пять или шесть человек, разговаривая и попивая что-то из плошечек. Рядом с ними, вплотную к стене, находилось ещё два свободных места, на которых лежали два свёрнутых пледа и стояли две нетронутые плошки, от которых поднимался тонкий травяной пар.
Белый улыбающийся старик выглянул из-за широкой спины дредастого юноши, и похлопал рукой по свободной подстилке, приглашая вошедших присесть.
«Не хотелось бы занимать чужое место» – сказал Муэр.
«Нет-нет! не волнуйтесь! я видел, что вы идёте, и приготовил это специально».
«Как это, интересно, он видел?» – подумал Муэр.
Кедар оставил обувь у входа, Муэр последовал его примеру.
Они быстро прошли по холодному каменному полу и заняли свои места у стены.
Впервые за долгое время Муэр мог расслабиться. Он сидел, укутавшись в тёплый овечий плед, и вдыхал горячий аромат луга с ягодами, который сквозь зелёную шерсть покрывала тепло покалывал его ладони. Никуда не нужно было спешить, ничего не нужно было делать. Можно было просто слушать и проглатывать носом щекочущий нёбо пар.
«Но я столько усилий прикладываю для этого!» – продолжил юноша с дредами – «я целыми днями пишу… Меня скоро отчислят с инста, потому что я там не появляюсь практически. Кэт сказала, что не собирается вот так всё время жить в мастерской, и ушла. Я закончил эту серию, но ни одну из моих работ так и не взяли», – он коротко отхлебнул из плошки, – «но зато Сальвис живёт себе, не особо напрягаясь, раз в полгода выдавит из своей скудной фантазии пару-тройку попсовых сюжетов. И дальше тусует по всем этим папиным галерейным ивентам, где можно пожрать за чужой счёт и проехаться по ушам невинным барышням своими просто-таки космическими знаниями в области искусства. Они-то откуда знают, что вся эта необычайная эрудиция – всего лишь стандартные билеты по «ИсТеорИсу» за второй курс – единственное, что Сальвис сподвигся выучить за всю свою жизнь».
Его гневный взгляд, неподвижно сверливший каменную стену, упал на внимательное лицо белого старика и остыл.
«Ладно, жизнь Сальвиса – это жизнь Сальвиса», – продолжил он, – «меня интересует другое: почему можно всё отдать за то, чтобы что-то создавать, совершенствоваться, и в итоге это не будет никому нужно, и сам останешься ни с чем, а можно нарисовать три пятна на заборе и толпы фанатов сочтут, что ты открыл новое направление в искусстве? Обу, я не понимаю как это возможно»…
«Люди склонны принимать правила игры, которые заведомо приведут их к поражению. Ханг, сам посуди: они действуют в условиях, которые их ограничивают. Они занимаются тем, что пытаются воду, которая у них есть, распределять между своими сосудами. И для того, чтобы наполнить сосуд, который им нравится больше, они просто опустошают другие сосуды. Они переливают воду из других сосудов в один, и потом недоумевают, почему в тех сосудах не осталось воды, и этот сосуд тоже постепенно высыхает» – рассмеялся Обу.
«Что тут смешного?» – смутился Ханг.
Обу посмотрел на него очень серьёзно и вопросительно.
«Нужно просто найти источник. И все сосуды будут наполнены».
Муэр молча наблюдал происходящее. Он ощущал лёгкое опьянение от повышенной температуры, сопровождавшей его уже третий день, и от тепла, исходящего от чая и пледа. Мысли варились в его голове, как в большой суповой кастрюле, и также как из большой кастрюли супа бывает тяжело выловить какой-то отдельный кусочек, Муэру было сейчас трудно добыть сколько-нибудь оформленную в слова мысль, поэтому он благоразумно предпочёл не открывать рта, пока разговор не коснётся его лично. Где-то неподалёку была вода. Он чувствовал её неподвижную свежесть и растекался в тепле пледа под мягкие звуки голоса Обу.
«Неужели ты никогда не видел этого: одни картины наполнены чем-то особенным, а другие – просто краска на холсте? Игры ума, сюжет – даже этого может быть недостаточно, чтобы оставить след. Твоё умонастроение сквозит из твоих работ, хочешь ты того или нет…»
Муэру вдруг стало очень смешно оттого, что он поймал себя на мысли, будто старик читает рэп, но он не смог даже улыбнуться: тело его обмякло, сползло по стенке и упало набок. Керамическая плошечка выскользнула из руки и с громким скрежетом покатилась по каменному полу. Муэру казалось, что она катится бесконечно долго…
Он не мог пошевелиться. Огоньки на фитилях расплывались в боке. Одежды присутствующих превращались в размазанные пятна. В цветные облака.
Наконец, сверляще свистящий звук оборвался коротким «плю» – плошка сорвалась в воду и исчезла.
Всё исчезло.
Муэр оказался в темноте. Он постарался рассмотреть своё тело, и увидел систему сообщающихся прозрачных сосудов из тонких мягких мембран. Те из них, что побольше, напоминали двухлитровые бутылки из-под минералки, и были связаны между собой сетью катетеров. От катетеров в пространство разветвлялись корешки. Катетеры и корешки уходили куда-то далеко, во все стороны, дальше, чем это можно было увидеть.
Каким-то внутренним чувством Муэр понимал, что то, что он сейчас видит в форме этих баклажек – это какие-то более или менее важные для него вещи, сферы, составляющие его жизнь. Он смотрел на баклажку и видел: «о, это мои отношения с близкими», на другую – «это моё самовыражение, творчество», на следующую – «это моё здоровье»…
Он ощущал, как невидимая вода течёт туда, куда он перемещает своё внимание. Нет, не всё зависело только от его внимания – каким-то непостижимым образом по сети корней-каналов вода приходила отовсюду, и по ним же уходила во всех направлениях, – но вот, что происходило с его сосудами: когда он пытался весь поток направить в один, слабели остальные, из которых вода перекачивалась в этот «основной». Некоторые сосуды почти высохли, а их стенки слиплись, стали хрупкими, пыльно-коричневыми как засохший физалис. Но стоило направить «воду» в казавшийся омертвевшим сосуд, как он начинал понемногу восстанавливаться, оживать, расправляться.
Муэр засмотрелся на один из сосудов. Вдруг, как летучая мышь, в глаза ему выпорхнуло молочно-туманное воспоминание о том, как он маленький разговаривает с матерью, стоя в дверном проёме. Сквозь белый тюль март вдыхает в комнату утренний свет, на стуле и на кровати разбросана одежда, стол завален книгами, записями, недоделанными макетами. Её лицо такое же спокойно-лучащееся, почти прозрачное, как эта белая ткань на окне, а с волос, выбившихся из-под шапки, сползает зябкий, тало-древесный воздух. Малыш подходит поближе к её пальто, похожему на шахматную доску, и хвастается тем, сколько всего он намерен совершить, когда, наконец, закончится школа. Мать нежно смотрит на ребёнка, обнимает его и вдруг говорит старческим голосом: «Не нужно делать много. Нужно делать то, что нужно».

Запах древесины сгущается, становится всё более едким…
Муэр открыл глаза. Прямо перед его лицом на розоватой ладони со множеством тонких линий лежала тёмно-коричневая щепка, издающая резкий запах.
«Понимаешь о чём я?» – обратился к Хангу старик, убедившись, что Муэр пришёл в сознание – «Если ты сам опустошён, чем ты собираешься наполнять свои картины? Не нужно делать много – нужно делать то, что нужно. Все эти вещи, которых ты хочешь достичь, – продукт познания».
«Где найти источник, о котором ты говоришь?» – Муэр собрался с силами и приподнялся, чтобы задать этот вопрос вслух, но приступ кашля, вызванный резким запахом, повалил его обратно.
«Обу,» – сказал Кедар, – «можно ли нам на какое-то время остаться здесь? Мой друг совсем плох сейчас, и я не знаю, что с ним делать».
«Оставайтесь» – улыбнулся Обу.