Муэр часть I. 10

10

Муэр наблюдал, как густые ароматы тёплых специй косматыми бизонами расходились по веранде. Полдень выдался солнечным, и Обу предложил обедать на улице.

Гречка, принесённая Кедаром, была мастерски приготовлена с овощами и овечьим сыром. Рассевшись на деревянных досках вокруг импровизированного стола, все восхищались кулинарной находчивостью Обу. Все, кроме Ханга. Ему было тяжело и противно, будто внутри его тела, от пупка до горла, ворочалась огромная скользкая многоножка.
«Обу», – произнёс, наконец, он, – «я ехал сюда с тем, чтобы решить один свой вопрос. Ты прекрасно это знаешь. Но за всё время, что я здесь нахожусь, ты ни на шаг не приблизил меня к решению!»
«Слава…» – протянул Обу, – «Это хорошо, что у тебя её нет – научишься жить без неё».
Ханг молчал, сдерживая выкатывающуюся волну гнева.
Столовые приборы, сжатые в его пальцах, медленно гнулись.
«Пойми, твои желания и ты сам – совсем не одно и то же. Желание, исполненное не вовремя – хуже наказания» – Обу продолжал говорить так, будто гнев Ханга не имел к нему ни малейшего отношения – «хорошо, что сейчас у тебя есть время научиться жить без того, чего ты так алчешь. Всё циклично…»
«Я в курсе, Обу!» – прорычал Ханг.
«…а это значит, что даже если ты сейчас получишь желаемое, то потом можешь его потерять. Ты вкладываешь всего себя в эту цель, но что с тобой будет, когда твоя слава, – ценою жизни добытая слава, – пройдёт? Ты будешь раздавлен, уничтожен».
Ханг хмуро потупился.
Присутствующие молча следили за происходящим.
«Но если ты научишься быть свободным, то сможешь выдержать время, которое не приносит плодов» – продолжил Обу. – «Твоё представление о славе – это всего лишь память о чувствах, которые ты пережил по отношению к кому-то прославленному. Ты чувствовал восторг и трепет. Но с чего ты взял, что когда нарисуешь «ту самую картину», ты сможешь почувствовать трепет и восторг, с которым подросток на другом краю земли будет смотреть на её репродукцию? Этот восторг, этот трепет будет принадлежать ему. Не тебе. Твоей реальностью будет набор тех состояний, в которые ты попадаешь изо дня в день, пока идёшь к своей цели».
Есть два способа достигать славы – один мучительный, другой естественный.
В первом случае человек ставит славу превыше всего, добывает её изо всех сил. Он будто отрывает часть себя, отбрасывает её далеко-далеко, а потом идёт за ней, преодолевая боль, чтобы вновь воссоединиться, чувствуя вечный голод в груди. Он получает славу, но вместе с ней получает привычку постоянной неудовлетворённости.
Во втором случае человек развивает себя и становится настолько наполненным, что переливается через край, желая разделить своё вдохновение с другими. Он не бегает за ними, требуя признания как подачки. Он предлагает им вместе радоваться, или удивляться, или задумываться, но оставляет право быть безразличными к его персоне. Его настоящая цель лежит за пределами славы, поэтому он получает и славу тоже».
Ханг разжал пальцы. Гнев начал сползать с его лица, уступая место рассудительности:
«Ты не игнорировал меня. Ты просто хотел, чтобы я стал устойчивым, независимо от того, исполняется моё желание или нет. Ты хотел под ноги мне вложить этот второй путь…»
«Люди произносят одни и те же слова, но у кого-то выходит «дай мне», а у других – «возьми». То же с творчеством. Хочешь ли ты побираться или хочешь стать прибежищем – вот что тебе, по сути, нужно решить».
Муэр ощутил, как между пальцами его рук толпятся маленькие красные шарики. От слишком быстрого вращения они даже подрагивают. Муэр машинально начал отряхиваться. Со звуком, похожим на кашель, шарики ударялись об пол и посуду.
Надолго освободиться от них не удавалось – едва Муэр прекращал встряхивать руками, тут же появлялись новые и новые назойливые икринки. Убедившись в своей неспособности самостоятельно справиться с ними, он хотел обратиться за помощью, но не нашёл за столом никого знакомого. Единственное более-менее напоминающее человека существо, которое было рядом, не располагало к общению – в его груди зиял огромный голодный рот. Другое существо, имевшее множество рук, аккуратно придерживало этот рот, и зашивало его, пользуясь длинной металлической иглой. Овальная греческая буква, будто гигантская маслина, лежала рядом и офсетно поблёскивала свежей жирной краской.
Поверхности под россыпями шариков начали видоизменяться, как если бы они были пластами теста, которое кто-то взял за эти шарики и потянул вверх сотнями миниатюрных эйфелевых башенок. Подобные симптомы Муэр обнаружил и у себя на руках, между пальцами – вместо икринок вытянулись шиповидные отростки. Они выглядели жёсткими, но на ощупь оказались приятными, как мягкая резина. Муэру захотелось прикоснуться к подобным формам на полу или на столе. Он провёл рукой по этим долихоморфным отрогам, и они пригнулись под её тяжестью, едва щекоча пальцы. Тогда Муэр полностью погрузил в них свою ладонь. Выросты руки и пола начали сплетаться между собой. Муэр чувствовал, как его вес перетекает в кисть этой руки, и тело, становясь более лёгким, медленно всплывает, переворачиваясь вверх ногами.
«Космосно» – констатировал Муэр.
Звуковой импульс отразился в теле греческой буквы, как в гулкой мембране, и несколько капелек краски с её всплеснувшейся поверхности взлетели в воздух.
«Теперь ты видишь целеустремлённость этих зёрен?» – неожиданно сказал печатный символ.
И действительно – находясь в таком положении, Муэр наблюдал свою плошку под другим углом. Гречка будто летела вверх, выгибая посуду парусом.
«Что уж говорить», – продолжила буква, – «растения склонны вести двойную жизнь: с одной стороны, их притягивает Земля, и они так стремятся к её центру, с другой стороны их притягивает Солнце, и они рвутся к нему…»
Только сейчас Муэр заметил, что за столом разрослось раскидистое хвойное дерево, похожее на кедр. Его корни переплетались с видоизменившимся полом, а ветви сквозь крышу веранды уходили в небо. Муэр повернулся в воздухе, будто стараясь прилечь на бок. Пол и находившаяся под ним земля выглядели теперь полупрозрачными, и обнажали глубокую, разветвлённую корневую систему. Муэр поймал себя на мысли, что справа и слева видит почти одно и то же: корни уходят в землю также, как ветви уходят в небо, – земля и небо будто пришиты друг к другу этим деревом.
«Для чего здесь этот красивый кедр?» – всё же спросил Муэр овальную греческую букву.
«Неужели ты не видишь, что он соединяет землю с небом» – ответила буква и начала таять. Муэр почувствовал, как её жирная чёрная краска растекается по его лицу.
Муэр с трудом открыл глаза. Над ним нависал Кедар. Он растирал лоб Муэра какой-то пастой.
«Ну тебя и регреснуло, – участливо выговорил Кедар, – Тэте теперь снова пришлось варить свою знатную жижицу».
Муэр едва мог пошевелить сухими губами.
«Спасибо» – просипел он.
«В чём-то я тебе даже завидую» – развеселился Кедар, убеждаясь, что Муэр приходит в сознание, – «вот плющит тебя без всяких там… Это ж как экономно!»
Муэр беззвучно рассмеялся, и прошептал в ответ:
«Хочешь заражу?»
«Звучит, конечно, заманчиво. Но, знаешь, по-моему, дело не в простуде, хоть ты её и изрядно запустил. Это что-то твоё лично» – склонившийся над Муэром Кедар, закончил растирать остатки пасты и теперь рассматривал лоб Муэра, пытаясь оценить свою работу.
Было тихо. Только ноутбук мирно посапывал где-то рядом.
Муэр попытался привстать, но тело слушалось с трудом. Он кое-как принял вертикальное положение и огляделся.
Тёплый свет уходящего осеннего солнца выткался продолговатым треугольником в полупустом пространстве комнаты. Буроватая жижица Тэты преломляла попадающие в сосуд лучи, пытаясь казаться каким-то дорогостоящим алкоголем, но Муэр, уже знакомый с её выворачивающей нутро сущностью, поморщившись отвернулся, едва завидев коричневеющее стекло.
«Где все?» – спросил он.
Кедар аппетитно принюхался.
Следуя его примеру Муэр потянул в себя воздух:
«Яблочное повидло?»
«Они делают это!»
«А ты?»
«А я под предлогом заботы о тебе сижу здесь и тесчу прожку» – весело ответил Кедар.
Муэр выразительно посмотрел на него.
«Нет, конечно же не всё дело в проге. Дело в тебе. Я хотел быть тем единственным, кто напоит тебя тэтиной жижицой, когда ты придёшь в себя» – прорываясь смехом ответил Кедар.
«А о чём твоя прога?»
«С чего ты вдруг заинтересовался прогами?»
«Кедар, я готов сейчас заинтересоваться всем, чем угодно, лишь бы как можно дальше отодвинуть момент употребления тэтиной жижки».
«Итак, моя прога о том», – Кедар выдержал сценическую паузу, – «как изменение соотношения частей, составляющих объект, определяет метаморфозы этого объекта».
«Угу», – понимающе кивнул Муэр.
Кедар подсел к Муэру, поставил ноутбук себе на бёдра и повернулся так, чтобы Муэру было удобно смотреть в экран.
«Вот несколько условных точек. Каждая точка определённым образом структурирует пространство вокруг себя. Допустим, каждая точка окрашивает пространство вокруг себя в какой-то цвет. Так, назначим цвета. Готово. Можно увеличить или уменьшить радиус действия этой точки. Точку можно приблизить к другим точкам или отдалить. Подвигай какую-нибудь, и посмотри, как меняется цвет смежных с ней областей в зависимости от того, дальше она становится или ближе. Можно добавить рельеф, чтобы пространство, расходящееся от этой точки структурировалось одним рельефом, а от соседней – другим, и чтобы на пограничных областях эти рельефы смешивались, переходя один в другой".
Разноцветное облако на экране меняло свою форму и оттенки, подчиняясь манипуляциям Кедара. Текстурки то набегали на него как волна, то сходили на нет.
"Как ты можешь наблюдать, перемены в любой точке трансформируют саму модель, которая строится вокруг этих точек. Точки взаимно обуславливают друг друга, связываясь в цельный объект, и меняя настройки и соотношение этих точек, ты можешь проследить в динамике, что будет с объектом, если задоминирует та или иная тенденция, как он изменится, если то или иное влияние станет преобладающим".
"Угу" – одобрил Муэр.
«Сама схема – универсальная, и может применяться для наглядного описания любых объектов. Но меня сейчас больше всего интересуют живые существа».
«Они-то тут причём?» – удивился Муэр.
«Подобная схема, значительно усложнённая конечно, могла бы динамически иллюстрировать метаморфозы существа, соответствующие изменениям, происходящим с его мотивационным ядром" – Кедар на секунду задумался – "Ведь что такое живое существо, если коротко и по сути? Это – форма исполнения желаний. Что отличает одну форму жизни от другой? То, что у одних форм жизни одни характерные желания и мотивации, а у других – другие. Самка богомола – это один набор желаний, библиотекарша Людмила Филипповна – другой набор. Людмила Филипповна не откусывает голову своему супругу, после совершения с ним акта любви. По крайней мере, я на это надеюсь".
"Я тоже" – сказал Муэр.
"То есть, в основе каждого вот этого устройства, взаимодействующего с миром, лежат те или иные, характерные именно для него желания, мотивации. Мотивация определяет функцию, а функция, как известно, определяет форму".
«Хорошо, пусть мотивации лежат», – зевнул Муэр.
«Но они могут меняться».
«Так они лежат или не лежат?» – немного рассеяно переспросил Муэр.
«Сам принцип, что всё структурируется вокруг основополагающих желаний или мотиваций – не меняется, а вот желания и мотивации могут трансформироваться, исчезать, добавляться».
«Мм» – значительно промычал Муэр.
«Например, ребёнок перестаёт быть ребёнком тогда, когда желание получать родительскую опеку уступает желанию самостоятельности. Изменение мотивации меняет способ взаимодействия с миром, и постепенно преобразует форму живого существа. Вернёмся к моей схеме. Вообрази, что точке схемы соответствует некий мотив, какое-то желание. А живое существо определяется набором основных своих мотивов, как цветное облако определялось точками, задающими вокруг себя цвет. Только когда я описываю живое существо, то добавляю центр, относительно которого будут располагаться точки мотивации. Ближе или дальше. А ещё от этого центра будет структурироваться общая форма. И вот, приближая/отдаляя, увеличивая/уменьшая, добавляя/удаляя точки мотивации, наблюдающий динамически видоизменяет форму живого существа. Представь, ты передвигаешь точку с соответствующей мотивацией, и видишь во что превращается объект! Можно было бы наблюдать метаморфозы в рамках отдельно взятого индивида или проследить то, как один вид превращается в другой! Предвидеть то, как изменится объект, если задоминирует та или иная мотивация!"
Кедар замолчал и триумфально поглядел на Муэра. Тот ссутулившись сидел с закрытыми глазами и мерно сопел.
«Вот как ты смел уснуть, а?» – вздохнул Кедар, осознавая, что последние несколько минут он бессмысленно сотрясал воздух. – "Неужели ты так и не узнаешь, как – и, главное, почему – рыба превратилась в ящерицу, а Грегор Замза стал насекомым? Неужели ты так и не узнаешь, что то, что ты привык считать Кедаром – это выполненный в плоти портрет разноцветного облака моих желаний?"
Муэр не отвечал. Кедар бережно положил его тело набок, и отправился на кухню.