Два месяца в Норильске

          В советское время миллионы людей мигрировали, перемещались, перегонялись из насиженных мест в далекие необжитые. Сначала это были враги народа, затем кулаки, вскоре – эвакуированные с территорий, оккупированных немцами во время Второй мировой войны. Массы людей вывезли за Урал, в Сибирь, Казахстан. Еще люди меняли свое место жительства добровольно, когда по призывам коммунистической партии и правительства уезжали в новые места, на так называемые стройки коммунизма. Ну и наконец, молодые люди, закончившие институт или техникум, обязаны были отработать три года там, куда они попадали по распределению. Вот так перемещали советских людей с одного места на другое. С одной стороны, это было неплохо, даже хорошо. Осваивались необжитые края. А освоение целинных и залежных земель чего стоило, а БАМ, а гидроэлектростанции!   
          Люди, поехавшие туда, навсегда оставались в неизведанных местах и обживали их. С другой стороны, распадались большие семьи, распадался род, рвались родственные связи.
          В Германии такого нет. Там человек едет жить туда, где он нашел себе работу. Значительная часть населения проживает в съемных квартирах, количество которых больше, чем желающих их арендовать. Сменил работу – сменил место жительства. Государства небольшие, переезды занимают очень мало времени – какие-нибудь часы. Нет потери родственных связей. Автобусы, поезда, самолеты работают систематически, бесперебойно и точь-в-точь по расписанию. Так же безупречно работает почта. Письма, бандероли, посылки в Германии доставляются в течение одних суток. Другое дело у нас. Одиннадцать тысяч километров из конца в конец надо преодолеть!
          Поездом – несколько суток, самолетом – несколько часов. В советское время общение родственников материально было доступно практически всем. Сейчас – нет. Родственники не могут общаться из-за дороговизны билетов, потому что народ обнищал. Даже на похороны близких, друзей, случается, не могут приехать. Беда.
          Мой брат оказался в Норильске и жил там более 30 лет. Очень хороший повод побывать в заполярном городе. И я полетел. От Москвы до Норильска приблизительно четыре часа лету. Рейс ночной, пассажиры спят, дремлют. Я бодрствую, приятное волнение. Еще бы! Лечу туда, где сейчас полярная ночь и встреча с родней. Наступила дремота, расслабуха. Наконец стюардесса призвала пассажиров пристегнуть ремни, так как самолет пошел на посадку. Стало потряхивать, заложило уши, заскрежетали выпускающиеся шасси, самолет плавно коснулся посадочной полосы и помчался с торможением. В иллюминаторе пурга, метель, мелькающие огни аэродрома и полярная ночь – известные прелести Заполярья.
          Все проснулись, взбодрились, засуетились, и вдруг громкий голос: «Уважаемые пассажиры, наш самолет по метеоусловиям Норильска приземлился в... Игарке». Вот так-так! 1330 километров севернее Красноярска на берегу Игарской протоки Енисея.
          Пассажиры недовольно загудели, заворчали беззлобно, сонливо, безысходно. А я – воспламенился. Был рад. Ну, когда же еще я смог бы побывать в самой Игарке? Да никогда! Мы вышли из самолета, окунулись в сильный поток ветра, втянули головы в плечи и друг за другом, гуськом, двинулись в сторону мерцающих вдалеке огней. Показался очень длинный, П-образной формы бревенчатый барак. Это был аэровокзал порта Игарки. Барак-аэровокзал, построенный советскими заключенными в середине 20 века, поразил нас ярким освещением и теплом. Бревенчатые стены напомнили мне уральский отцовский дом, даже показалось, что тепло исходит от наших домашних печей. Это просто показалось, так как большое низкое строение отапливалось котельной через прикрепленные к низу стен трубы-регистры. Были также и стандартные батареи. Тепло! Стояли деревянные скамьи разных размеров и форм. На них и расположились пассажиры моего рейса, снова впали в дремоту. Но мне не спалось. Не спеша я обследовал аэровокзал. Все как везде: кассы продажи билетов, весы для взвешивания багажа, стойки регистрации, туалеты, буфет с сигаретами, печеньем и фруктовой водой, засохшие бутерброды с изогнутым сыром, потемневшей колбасой и шпротами поверх порезанных кружочками яиц.
          Я вышел на улицу. Ночь. Метрах в шестидесяти небольшой домик. Это магазин. Так и написано: «Магазин». Три высоких круглых столика без стульев. За одним столиком двое пьют чай со своими самолетными бутербродами, за другим – водку. Прилавок – как в современном деревенском магазине. Под стеклом продукты питания вполне съедобного вида, на витринах очень много самых разнообразных алкогольных напитков, сигарет и, удивительное дело, махорка в пачках. Я такую махорку курил в армии полвека назад. Ассортимент широк. За прилавком молодой крупный парень. Конечно же, я полез к нему с вопросами-расспросами, а он, скучающий в полугодовой ночи, с удовольствием мне все рассказывал, удовлетворяя мое любопытство. Продукты в магазин можно завозить самолетом с материка, но это дорого. Летом хозяин магазина на теплоходе отправляется в Красноярск. Несколько дней в одну сторону по Енисею, в обратную сторону немного быстрее: по течению реки. В сплавной сезон делает две ходки и запасается товаром на длинную зиму, когда вода в реках, озерах, океане превращается в лед. Я перекусил за третьим столиком и вернулся в аэровокзал.
          Мы ждали летной погоды десять часов. Встречающие в Норильске наш рейс вернулись восвояси и ждали сообщение о прилете московского рейса дома. Валерий позвонил в Москву и аккуратненько спросил у моей дочери Ольги обо мне. Она подтвердила, что я уже лечу к нему. Тогда он стал ее успокаивать, говорил, что самолеты, летящие в Норильск, нередко сажают в других заполярных точках, так как плохая, нелетная погода в Норильске – дело нередкое, и что ни ей, ни жене Светлане беспокоиться не следует.
          Десять часов я провел в Игарке, посмотрел на северное суровое чудо в зимнем устье Енисея и довольный (а может быть, счастливый) через час полетного времени прибыл в Норильск. Ученые доказали, что еще в бронзовом веке на крайнем Севере была обнаружена и уже тогда использовалась медь. Трудно себе представить, что почти полтысячи лет тому назад севернее Полярного круга кто-то мог бы добывать медь. Не хватает фантазии, однако это так. Археологи обнаружили древнейшую стоянку с примитивными приспособлениями для выплавки меди. Русские первопроходцы шли северным путем. Причем уже в 16 веке был проложен Мангазейский морской ход, а в 17 веке они построили первый русский город на крайнем севере на реке Таз – Мангазею. А в 1915 году А.А. Сотников обнаружил на Таймыре месторождение угля и меди. Через пять лет Н.Н. Урванцев подтвердил эту находку и сам нашел богатейшее месторождение медно-никелевых руд. На Таймырском полуострове в 90 километрах от реки Енисей началось строительство горно-металлургического комбината. Это был 1935 год. А еще раньше, в 1921 году, здесь был построен первый деревянный дом. Он сохранился, и сейчас в нем краеведческий музей. Близко протекала речка Норилка – и здесь же норильские горы. Неудивительно, что будущий город назвали Норильском.
          Немыслимые природные богатства манили сюда людей. Драгоценные металлы – платина, золото, серебро, редкоземельные металлы, кобальт, никель, медь. А никеля здесь 96% от мировых запасов, меди – 55%. Началась всенародная стройка города Норильска, металлургического комбината. Зарождалась горнодобывающая промышленность.
          Надо помнить, что это край вечной мерзлоты, и что опыта строительства в таких условиях еще не было. Первые дома, построенные обычным способом, через три-пять лет начинали трескаться, а то и рушиться. На строительство завода-гиганта и города погнали десятки тысяч заключенных. Погнали на стройку и на их погибель. К ним относились не как к людям, а как к рабочей силе. Сильные морозы, тундра. Надо же было еще построить себе какое-то жилье и как-то его утеплить. Для энкавэдэшной охраны заключенные не люди – рабочий скот. Они замерзали и умирали тысячами. Их было не жалко, их просто списывали. Вместо списанных подгоняли следующие тысячи несчастных: зэков в лагерях СССР было немерено.
          В конце марта 1953 года зэки Норильска восстали. Это было первое крупное организованное сопротивление безоружных узников. Двадцать тысяч заключенных прекратили работу и объявили голодовку. Это катилось волнообразно от одного лагеря к другому. Восстали власовцы, бандеровцы и политические. Они готовы были растерзать начальника лагеря. Но он, сам бывший крестьянин и зэк, не только перешел на сторону взбунтовавшихся заключенных, но и возглавил это сопротивление. Героя, ныне здравствующего в Киеве, зовут Евгений Степанович Грицак. Сразу же к ним присоединился весь лагерь – двадцать тысяч человек. Впервые заключенные потребовали прекратить расстрелы без суда и следствия и пересмотреть дела всех политических.
          Восстания в сталинских лагерях вспыхивали нередко, но они были стихийными. Этот же, норильский взрыв безысходности и осмысленного противостояния, стал первым в стране и случился он в конце марта 1953 года. А уже в августе того же года поднялись Воркутинские лагеря. Это было самое мощное и самое главное сопротивление, и теперь уже с оружием в руках. Начальником штаба повстанцев стал зэк Игорь Михайлович Доброштан. И опять впереди всех были власовцы, бандеровцы и политические. Они потребовали прекращения массового истребления беззащитных людей, создания человеческих условий жизни. Уже тогда, может быть, впервые прозвучало требование предоставить Украине государственный суверенитет. Общее число восставших превышало сто тысяч человек. Разъяренная масса двигалась на Воркуту. Заключенные перебили охрану, захватили оружие. Значительная часть узников была участниками Великой Отечественной войны – они не разучились воевать. НКВД дрогнул. А когда до Воркуты оставалось всего 20 километров, выпустили боевую авиацию. Самолеты бомбили колонны заключенных и добивали их из пулеметов на бреющем полете. Восстание было утоплено в крови. Но эти два лагерных сопротивления, одно из которых было кровопролитным, послужили началом массовых противодействий и протестов по всему ГУЛАГу, а значит, по всей стране. Теперь уже дрогнул Кремль, и вскоре заключенных стали выпускать на волю. Конечно, как всегда, ума не хватило провести эту акцию обдуманно и толково. Вместе с невинными несчастными, полуживыми невольниками амнистировали уголовников. Еще один «подарок» преподнесли народу, потому что эти твари принесли много бед и горя, пока их не водворили обратно за колючую проволоку.
          Мое поколение помнит, а нынешнее знает из учебников о ХХ съезде КПСС. И мы все вспоминаем о нем как о каком-то благе, свалившемся на нас с небес, а Хрущев стал героем, дотянувшимся до этих небес и притянувшим оттуда это благо. Конечно, началась либерализация режима, конечно, приступили к активному пересмотру дел политических и всех других узников. Начались реабилитация и освобождение сотен тысяч невинных людей. И произошло это не потому, что однажды члены Политбюро ЦК КПСС проснулись такими неожиданными и просветленными гуманистами. Нет! Просто они поняли, что им не удержать власть, не просидеть еще десятилетия в своих креслах, если не предпринять какие-нибудь действенные меры. Началось послабление режима, либерализация, реабилитация и все то, что мы благодарственно приписываем ХХ партсъезду, так как нам было неведомо то, что все началось с Норильска и Воркуты.    
          Заключенные нагнали страх на Хрущева и его кровавых коллег. Потом началось массовое строительство жилья, так называемых хрущевок: к бездомным приплюсовались еще миллионы бывших зэков – надо было где-то жить.
          Потом началось освоение целины. Немереные гектары земель в европейской части страны оставались неосвоенными. Но было принято решение распахать дикие, пустынные земли Казахстана. Два миллиона самых молодых, самых здоровых и самых активных людей были направлены на целину. А задуманный золотой обогатительный экспорт зерна, в конце концов, не получился. Зато отвлекли молодые здоровые силы от дозревания к протестным проявлениям несогласия с внутренней (да и внешней) политикой нашего устаревшего руководства страны.
          Вот так из Норильска и Воркуты пришло на материк понимание происходящих событий того времени. А общие всесоюзные восстания заключенных стали предвестниками, катализаторами исторических решений ХХ съезда КПСС.   
          Советские заключенные возвели красавец-город, стоящий на их костях. Это они ценою своих жизней построили легендарный завод «Норильск-Никель», медеплавильный завод, шахты и создали отрасль, добывающую редкоземельные элементы. Широкие проспекты, красивые дома, школы, детские сады, драматический театр – все для будущих жителей, вольных и оставшихся живыми заключенных. С материка сюда поехали кто за длинным рублем, кто за романтикой. И это было непросто. Город сразу стал закрытым, режимным. надо было еще суметь получить разрешение компетентных органов на въезд в него. Заключенные – не только рабочие, это еще и интеллигенция. Среди них оказались и ученые, и архитекторы, и другие высокообразованные специалисты. Они и открыли миру новый способ, новый принцип строительства. На смену типового проектирования и строительства пришло свайное в мерзлых грунтах. Новички в городе удивляются тому, что цокольные (нежилые) этажи необычно высокие. А с двух противоположных сторон цоколя большие зарешеченные проемы. Если заглянуть внутрь, то можно увидеть, что дом стоит на сваях. Сильные, почти постоянные ветры-сквозняки защищают мерзлый грунт от подтаивания, тепла, идущего от самого дома. Лестничная клетка, ведущая на этажи, имеет два обогреваемых тамбура. Тепло в городе уважают, берегут, сохраняют, поэтому в общественных местах, автобусах, на рынке хоть раздевайся. Даже в машинах тепло. Верхняя одежда таксистов висит на крючке в салоне. И это в то время, когда на улице очень морозно. Город интересный. Планировка поквартальная, улицы взаимно перпендикулярные. Норильск мне чем-то напоминает Ленинград: чувствуется, что руку приложили ссыльные ленинградские зодчие. Величественный драматический театр, очень красивый православный храм всех Скорбящих радость и самая северная в мире мечеть. По хорошей дороге на такси за час можно добраться до аэропорта с красивым названием Алыкель.
          Однажды мы с женой выехали ранним утром. Страшный мороз и тьма. Дорога хорошая, но идет-то она по тундре, по безлюдью. Где-то далеко справа промелькнули огни, и снова ночная и жуткая тундра. Посетила тревожная мысль: «А что, если машина заглохнет, сломается?». Мобильных телефонов тогда еще не было. Я посмотрел на спокойного водителя в пиджачке и сам успокоился.
          Красивая столица Заполярья экологически самая загрязненная. Ядовитых выбросов с промышленных предприятий столько, что летом вокруг ничего не растет – одна чернота. Город, конечно, необычный. и люди здесь необычные. Их было приблизительно сто сорок тысяч по переписи 2004 года. Заселен он во второй половине 20 века. Живут там сейчас потомки первопроходцев, первых переселенцев, добровольно приехавших туда и своими руками сотворивших заполярное чудо, а также потомки заключенных. Аборигены остались в тундре. Самый северный этнос в Евразии – нганасаны. В тундре ненцы, долганы, энцы, а также совсем малочисленные народности. Живут, разводят оленей, перемещаются с ними по бескрайней тундре и отмечают свой праздник Хейро – возвращение Солнца на небо после долгой полярной ночи. Все здесь осталось так, как было всегда, как было задолго до новой эры. Полугодовая ночь, а затем полугодовой день, вечная мерзлота, снежные бури, ветры, сшибающие с ног, сделали этих людей особенными. Не сбежавшие обратно на материк, а оставшиеся надолго становятся здесь другими. Сильными. Вот первый эпитет, возникший в моей голове. Приехавшие сюда добровольно да народившиеся в Заполярье – это каста. Они сделали себя способными к этой, кажущейся мне невыносимой, жизни. Мой брат Валера – врач-стоматолог, его жена Люба, коллеги, друзья тоже медики, и все старожилы.
          Трудовая неделя заканчивается в пятницу, и уже вечером начинается застолье. Собираются у одного, продолжают у второго, заканчивают у третьего в субботу вечером. Люди щедрые, разудалые, юморные, очень прилично зарабатывающие. Веселят себя, развлекают, помогают друг другу. Все вместе: и радость, и горе. По-другому жить здесь, скорее всего, нельзя, невозможно. Воскресенье – день отдыха, возвращения силы, подготовки организма к следующей трудовой неделе. Валерка говорит: «отмокаем». А неделя пролетает быстро. И снова – «Шабад», как говорят эти веселые люди, хотя только один мой брат среди них полуеврей. В гости ходят по приглашению и без приглашения и в любое время суток. Народ образованный, читающий, имеющий свои увлечения, хобби: рыбалка, охота и т.д.
          Неожиданное везение: сюда, в Норильск, прилетела в командировку Светлана. И теперь нас вдвоем повезли в тундру. Ну как же – быть в Норильске и не увидеть тундру? На микроавтобусе по асфальтированной дороге уже веселая, хотя и не опробовавшая хмельных напитков компания, проехав около двадцати километров, прибыла в Дом отдыха. Обычное кирпичное здание с хорошим убранством внутри, холлом, бильярдной и небольшими комнатами, в которых мы и расположились. На улице стоял мангал, были дрова – все, что нужно для приготовления шашлыков. В автобусе вместе с нами приехал провиант. Заранее «заквашенная» баранина отправилась к мангалу вместе с мужчинами.
          Вокруг ничего, кроме снежных просторов. Скучное зрелище для меня эта зимняя тундра. Еще не наступила плотная темью ночь. Горячие мужики орудовали топором, дровами, спичками, шампурами, и скоро чистый свежий воздух заполнился ароматом баранины, зажаренной на огне. Продегустировали шашлычок с первого шампура и шумной ватагой ввалились в столовую. А там… большущий стол. Жены-норильчанки уставили его яствами, привезенными из дома. Там было все, что было в доме каждого. Вообще в России сейчас дефицита нет, а в Норильске тем более. В 90-х годах туда хлынули торговцы. На рынках те же кавказцы: там, на крайнем Севере, денег они «срубают» гораздо больше, чем на материке. После долгого застолья и дружеского, братского общения, когда подошло время посетить туалет, оказалось, что его в здании просто нет. В морозную ночь по тропинке к отдельно стоящему типовому сооруженьицу… и вот удивление: и в тамбуре, и в самом туалете на стенах снизу прикреплены электро-обогреватели. Тепло! А лютый холод так вымораживает все, примыкающее к туалету, что пребывание в этом пикантном месте становится вполне сносным.
Вечером мы покинули тундру и вернулись в город. В квартире тепло, уют и радушные хозяева. Люба на кухне – волшебница. Все быстро и очень вкусно! А какими она кормила нас рыбами… на рынке продается нельма – промысловая рыба, подвид белорыбицы. Обитает она в бассейне Северного ледовитого океана. Крупная рыба весом до 40 кг. Там же продают чир – рыбу, которая нерестится в реках, впадающих в океан. Самая популярная – муксун. Она из семейства сигов и тоже уроженка вод Северного ледовитого океана, достигает веса 8 кг. На рынке много-много других незнакомых рыб, но мне запомнились только эти три. Люба накормила нас сагудаем. Это блюдо из муксуна с добавлением лука, черного перца, уксуса, соли и растительного масла. Трудно описать, как это вкусно и как это чудно быть сыроедом, потому что мы ели не жареную, не вареную, а сырую рыбу. Так едят северные народности сырую мороженую оленину (строганину), сырую рыбу, так и мы стали сыроедами. Очень вкусно, как говорят, пальчики оближешь. Дома жена по рецепту сама приготовила сагудай, ничего, для первого раза было очень даже съедобно.
          Итак, что знает россиянин о комбинате «Норильск-Никель»? Ничего, кроме того, что он выплавляет никель – материал для атомных реакторов, химической аппаратуры и для покрытий на стали, чугуне, алюминии...
          Я решил посмотреть этот завод. Стояла обычная полярная ночь. Мороз около 40 градусов. Я быстро собрался, натянул плотнее шапку и вышел на улицу. Сразу же перехватило дыхание. Я развернулся и прошел немного спиной вперед. Но до автобусной остановки, хотя она и близко, задом-наперед не дойти. Ветер упирался в грудь и препятствовал моему продвижению. Позднее я выяснил, что мороз, по местным понятиям, был не таким уж сильным. Поворачиваясь поочередно то грудью, то спиной, добрался до остановки, где люди уже ждали автобус, припрыгивая на месте и похлопывая себя по плечам. Разговаривали, шутили, смеялись – подумаешь, ветер, подумаешь, 40 градусов, обычное дело. Теплые автобусы ходят не по графику и редко. Наконец мы его дождались, и я быстро доехал до заводоуправления и вошел в приемную. Дверь в ярко освещенный кабинет была открыта, в нем находились люди. Кто сидел, кто стоял, кто входил – через несколько минут должна была начаться планерка. Директор увидел меня, вопросительно взглянул на незнакомого человека, и тогда я быстро подошел к нему, поздоровался и сказал, что мне очень хочется посмотреть завод. Он жестом пригласил меня сесть. Дальше был странный диалог: «Я приехал посмотреть завод и прошу Вас разрешить мне это сделать». – «А Вы кто?» – «Я пенсионер». – «Откуда Вы?» – «Из Москвы». Взгляд еще более удивленный: «Так Вы кто?» – «Я пенсионер. Приехал в Норильск из Москвы к брату, хочу посмотреть ваш завод, познакомиться с производством». Дальше была как у Карцева с Ильченко история с Авасом – тупым доцентом. Но вот стрелка на больших настенных часах щелкнула на 8-00, директор пальцем подозвал высоченного молодого парня и дал ему задание: «Поводи товарища по заводу, покажи, ответь на все его вопросы, а после экскурсии приведи ко мне». 
          Люди верующие, а, тем более, глубоко верующие точно знают, что такое рай и что такое ад. Все остальные представляют рай – это где цветочки-лютики, фрукты-яблоки, солнышко и любовь. Ад – это мрак, тьма, грешники на сковороде жарятся, геенна огненная…
          Я теперь точно знаю, что такое ад. Ад – это цех в норильском гиганте, где плавят металл. Ну, представьте себе огромнейшее и высоченное помещение. Длина его на взгляд покороче футбольного поля. Ширина – несколько десятков метров. Сплошная гарь. Внутри туман и дым. Туман, очевидно, оттого, что внутри цеха около пятнадцати градусов мороза.
          А слева, вдоль цеха – плавильные печи. Около них жара. Я специально ждал, когда начнется плавка, чтобы посмотреть ее. Это зрелище! Сталевары в специальных толстых робах, в таких же панамах на голове. На первый взгляд хаотично снуют около леток. Приглядевшись, я понял, что нет никакой суеты и никакого хаоса. Каждый знает свой набор работ. Все выполняется точно и ритмично. Бригада работает как слаженный механизм. Лица чумазые, мокрые: рядом льется жидкий, как вода, огненный расплавленный металл. Вот и жара. Отойди на несколько метров – и вот тебе зима. Я заметил на ремнях у всех рабочих прикрепленный металлический ящичек, похожий на противогазный. Так и есть. В нем активированный уголь и другие примеси, очищающие воздух. От него прямо ко рту тянется жесткая трубка, оканчиваясь мундштуком около рта. Небольшой поворот головы, и трубка уже во рту. Человек вдыхает в себя воздух, проходящий через фильтры. И так долгие годы до самого серьезного профессионального заболевания – силикоза. Такие примитивные средства защиты не могут избавить сталевара от тяжелых заболеваний. Серьезных вентиляционных систем там просто не было. Но самое немыслимое – зарплата. Сталевар 6-го разряда получал около 30 тысяч рублей, 5-го разряда – 20 тысяч рублей, 4-го – 12 тысяч рублей. Вот такая мизерная зарплата за каторжный, адский, смертоносный труд.
          Чтобы понять ничтожность заработка, достаточно зайти на рынок или в магазин. Мне известны московские цены на продукты питания. Они считаются самыми высокими в России. И я так считал, пока не пожил два месяца в Норильске. Теперь мне ясно, что норильские цены значительно выше московских. Было время, советское время, когда северяне имели такие заработки, что могли не особенно задумываться над ценами. Денег хватало и на жизнь, и на достойный отдых, и на накопления для покупки квартиры или домика на материке. Высокие заработки привлекали людей. Они нарабатывали трудовой стаж, зарабатывали повышенную «северную» пенсию, скапливали какую-то заначку и возвращались в родные места, предварительно отправив контейнером все свое имущество. Мне рассказали, как один возвращенец извлек из вечной мерзлоты гроб с телом отца, чтобы захоронить его на юге в своей деревне. Тогда действовали государственные программы, обеспечивающие возвращение пенсионеров на материк. А сейчас пенсионеры оказались в плену: денег для возвращения нет. Так и доживают они там свой век – безрадостная картина.
          Сегодня в правительстве обсуждается вопрос о восстановлении государственной программы по возвращению северян на материк. Поживем – увидим. Но сейчас мы с женой в гостях у брата. Нет ничего прекраснее радости встреч. Их друзья радовались с нами и за нас. Еще бы! Норильчане привыкли сами удлиненный отпуск проводить в незамерзающих регионах страны, а уж гости в Заполярье – нечастые гости.
          Врачи-стоматологи – это другая категория трудящихся. Зарабатывают они неплохо. А те, которые старожилы, сами успели обеспечить переезд на свою Родину, заблаговременно купив жилье. Друзья моих родственников тоже симпатичные радушные норильчане. Это неудивительно, так как люди сближаются по общности интересов, по схожести характеров, по неуловимым, даже иногда необъяснимым признакам, может быть, даже чутью. Это особенно типично для северян.
          Я в жизни многое испробовал из того, чего мне хотелось. Оставалось еще три желания. Два из них уже не осуществятся: с парашютом я не прыгну и самолетом своими руками не «порулю».
          Но было еще третье желание – побывать на крайнем Севере. Меня почему-то всегда манил полуостров Певек. Там я не был. Ну, ничего, зато я побывал на полуострове Таймыр – самом северном кусочке заполярной земли русской.