два очерка - говорят члены общества Мемориал

 Быкова Софья Яковлевна (1930 г.р)

                Безрадостное детство

В марте 1930 года семью моих родителей Дониных  раскулачили и отправили из Астраханской области в Мурманскую. Родилась я в дороге, и мама с новорожденной должна была сесть на пароход для дальнейшего следования в неизвестность.

На пароходе ехали несколько недель, а новорожденную не во что завернуть. Несколько женщин сняли нижние юбки и пожертвовали их на пелёнки. На море шторм, дождь со снегом. Маме освободили место у трубы парохода на открытой палубе. Прижавшись к тёплой трубе, мама согревала меня под телогрейкой своим телом.

Полуголодные люди умирали. Как только появлялся покойник – появлялись и акулы. Они не давали плыть пароходу, преграждая путь  и стучась о борт. Люди прятали своих умерших родственников, но при появлении акул команда догадывалась об этом и начинала поиски. Мертвецов выбрасывали за борт. Акулы отступали, и пароход мог продолжать плавание.
На пароходе питались сухарями, что стало для моей мамы болезнью желудка на все последующие годы. Высадили спецпереселенцев в Териберке, где поселили в бараках и задействовали в ловле рыбы.

Опытные в ловле  спецпереселенцы применяли кошельковый лов, что до них не применяли, и этот метод стал ведущим в Мурманской области.
В 1937 году отца арестовали по навету, мама одна поднимала троих малых детей, работая в сетевязальной мастерской. Мне было семь лет, но я уже помогала маме в работе, обвязывая сеть «куклу». Сеть тонкая, ячея мелкая, работа трудная и однообразная для 7-летней девочки. Мне хотелось бросить работу и убежать, но я не могла ослушаться маму.

В 1939 году началась война с Финляндией, и всех переселенцев вывезли в Дальние Зеленцы, а потом в Африканду.
В первые же дни войны Африканду бомбили в связи с близостью железной дороги и военного аэродрома. Женщин и детей повезли в эвакуацию, где по дороге в Волховстрой наш эшелон подвергся бомбёжке. До Татарской АССР мы ехали более двух недель. Это были дни голода и дорожных мытарств.  Потом на многие годы осталась  боязнь летящих самолётов.

В деревне Каразерек отнеслись к переселенцам хорошо. Каждой семье был выделен огород. В обмен на вещи наша семья купила козу и обзавелась своим хозяйством, завела кур и получила просо и гречиху на мамины трудодни. С местными жителями разговаривали языком жестов, а переводчиком был мой брат Шурик, который быстро выучил татарский язык.

Печки в татарских домах были сложены на манер русских печей, только без лежанки, а « чело» ниже, чем в русских печах. Сбоку был вмазан котёл, в котором варили еду, а в печке пекли хлеб и пироги. Татарские семьи подружились с русскими семьями, и при расставании в 1944   году  мы услышали много добрых слов. До сих пор я вспоминаю этих людей с добротой и благодарностью.
После эвакуации поселились в Титане.

Хлеба на 7 человек мы получали 3 кг 300 грамм. Каждый день я получала в столовой один обед и делила его на 5 человек. Всё время хотелось есть, всё время ощущали голод. Выручил табак-самосад, который мы привезли из Татарии.  Табак мы выменяли на овёс и отруби. Из овса варили кисель, а из отрубей пекли лепёшки. В школе выдавали 100 грамм хлеба и чайную ложку сахарного песка на завтрак. Так и выживали.

Об арестованном отце мы узнали только в 1957 году. Он умер в заключении в мае 1945 года. В том же году мы получили свидетельство о его реабилитации. Мы выросли без отца,  невинно арестованного, что грустно и обидно. Остался он в моей памяти добрым и ласковым, красивым и умным.

Мама была неграмотна, но мечтала, чтобы все дети получили образование. Мой брат Саша окончил Ленинградский медицинский институт и работал долгое время  вместе с женой в Апатитской городской больнице. Моя сестра Люба работала делопроизводителем в совхозе «Заполярье», я же много лет проработала продавцом в обувном магазине Кировска заведующей отделом, награждена знаком «Отличник социалистического соревнования».

 Вот и жизнь прошла – трудная, но честная и достойная. Я всегда помогала родственникам, заботилась о старенькой маме, воспитывала внуков. У меня хорошие дочери и внимательные внуки. С чувством горести вспоминаю своё безрадостное детство…
 
 

Зайцева Мария Гавриловна (1925г.р.)
   

   Дети шалманов


Родилась я в деревне Захарово Вологодской области четвертым ребенком в семье крестьян- тружеников.  Семью репрессировали летом 1931 года в год массовой коллективизации в количестве 10 человек.

Всех привезли в Котлас, погрузили вместе с другими выселенными страдальцами на небольшой пароход, чтобы доехать до железной дороги. На пароходе у всех стали отбирать документы и увидели, что мой отец был инвалидом войны 1914 года и его семью не должны были репрессировать. Комендант долго думал, но что делать, если семья уже на пароходе, и решил: «Пусть едут со всеми по назначению».

Так и оказались мы в товарном пульмановском вагоне поезда, который имел северное направление.  Мне было 7 лет, но я хорошо помню, что всю длинную дорогу я просидела у маленького зарешеченного окошечка,  а на остановках никого не выпускали. На полу вагона была проделана дыра для сливания нечистот. Все пользовались одним помойным ведром вне зависимости от половой принадлежности.

Мама была беременная (на сносях),  и поэтому очень тяжело переносила духоту и скученность. Родила она сразу по прибытии на станцию Хибины, где нам пришлось целую неделю жить под открытым небом. Моя сестра Оля родилась под елкой, помню, что около роженицы хлопотали женщины и прикрывали ее пологом.
 Через неделю нас повезли к шалманам, откуда успели выселить заключенных, их раньше называли  «услонцами».

Новорожденную девочку поселили вместе со всеми на нарах, где все спали вповалку: мужчины, женщины, дети. Нашей семье разрешили сделать полог для кормления новорожденной. Эту клетчатую материю семья, не привыкшая ничего выбрасывать, хранит до сегодняшнего времени.
    Шалман – это длинное сооружение, покрытое со всех сторон толем – не задерживает тепла, поэтому все мерзли зимой, хотя  круглосуточно топили печку- буржуйку.

Трудно расти детям в такой тесноте и скученности, они болели и умирали без лекарств и нормального питания. Но моя сестренка Оля все же выжила, хотя и отставала в развитии и болела рахитом. Ходить она начала только в два года, а ноги выпрямились только в семилетнем возрасте.

Через некоторое время семье дали комнату 8 метров в бараке (Хибиногорская, 20) на 10 человек, такое жилье показалось нам дворцом.
 Учились мы все в двухэтажном деревянном здании на улице Новой, а позднее уже в каменном здании школы №11.

1933 год был особенно голодным, поэтому мы, все четыре сестры, стояли с протянутой рукой у хлебного магазина, где отоваривались вольнонаемные и просили добавки (довески) к хлебному пайку.  Больше всех довесков доставалось маленькой Оле, и мы делили всю добытую милостыню поровну.

Мама  работала санитаркой в больнице, а отец, инвалид войны, - сапожником в артели «Заполярный артельщик». По вечерам отец чинил обувь соседям по бараку почти бесплатно. За эту работу ему давали кусочки хлеба, что помогло нам не умереть с голоду в этот голодный год.

В 1937 мама надумала тайно поехать на родину, чтобы восстановить отобранные на пароходе свидетельства на детей. Приехала уже через три дня, но кто-то доложил об ее отсутствии начальству, и поэтому ее посадили до суда в комендатуру.
За самовольную отлучку в те времена судили очень строго, и ей пригрозили расстрелом.

Мама сказала: «Расстреливайте вместе с детьми». Когда мы трое пришли навестить маму, то помню, что солдат направил в нашу сторону винтовку, сказав, что будет нас расстреливать. Выстрела не последовало, но я до сих пор помню эту минуту ужаса. Не знаю, было ли это методом устрашения или все было всерьез.

Прибежал главврач больницы, где работала мама, и отпросил свою хорошую работницу- санитарку в больницу: началась эпидемия сыпного тифа, а рабочих рук на хватало. До сих пор помню имя нашего спасителя. Звали его Григорий Васильевич.

Началась война. Две мои старшие сестры уже получили учительскую специальность  и работали по направлению, а мы – трое младших с родителями -  были вывезены в эвакуацию в Татарию. Отец  имел слабое здоровье и не был призван на фронт в связи с ранением. Умер он в возрасте 45 лет в эвакуации.

 Возвратились мы в Кировск только в 1946 году. Мама опять пошла работать санитаркой в больницу (ее очень ценили на работе), а мы стали доучиваться в школе и получать специальность.

Сестра Оля, родившаяся под елкой на станции Хибины, стала учителем и проработала в школах города Кировска 40 лет. Моя профессия была связана с общепитом, в этой сфере я проработала до выхода на заслуженный отдых.
    Жизнь была тяжелой. Когда вспоминаю о своих родителях, сестрах, брате, которых уже нет, то с трудом сдерживаю слезы. Ведь я живу одиноко и борюсь одна со своими болезнями. Все родственники уже далече…..



Записано мною из устного рассказа. Из книги "Живая история", ред. Малыгина З.Я.