Любовь

Я устало поплелся к последней парте. Глядя, как одноклассники перешептываются, хихикают, бросая на меня косые взгляды. Хоть я и привык к подобному отношению, я чувствую, как мои щеки предательски алеют. Гораздо круче было бы, если бы я прошел мимо них с таким видом, что мне все равно…
«Но мне не все равно!» - мелькнула у меня в голове неприятная мысль.
Четвертый класс… Я возлагал на него такие надежды. Когда я узнал, что мы с семьей переезжаем в другой город и я буду учиться в новой школе, мне стало так хорошо! Никаких ненавистных одноклассников, лживых учителей. Ведь в любой драке, в которой мне приходилось участвовать, винили меня!.. Да, я дрался, но мне приходилось отвечать. Именно отвечать. Разве вы бы сумели сдержать порыв броситься на обидчика с кулаками, когда тот смеется над твоей поношенной одеждой и потрепанным рюкзаком, который достался еще от старшего брата; над внешним видом, с которым мне, увы, тоже не повезло – мало того, что я носил очки и был худощавым, так мне еще достались рыжие непослушные волосы почти красного цвета... В довершение всего, к моему обидчику, если он начинал проигрывать в драке, присоединялись его дружки, и в конце концов они всегда побеждали.
Так что с самого первого дня первого класса я стал объектом для издевательств.
Почему, спрашивал себя я? Неужели все из-за цвета волос, из-за бедности? Нет, решил я, проблема, должно быть и во мне самом. Наверное, я не смешно шучу. И вообще, наверное, я скучный человек. Мне многие так говорили.
Так что ничего странного, что в новой школе меня тоже невзлюбили.
Учительница музыки опаздывала. Я ненавидел оставаться наедине с щебечущими одноклассниками, потому что никогда не чувствовал себя частью коллектива. Просто был чужим. А еще я, по очевидным причинам, любил, когда преподаватель сам рассаживал нас. Посему пунктуальность и строгость педагогов я считал отличными качествами. Но нашей «музычке» ни то, ни другое, присуще не было. Она, хромая старая женщина со смуглой кожей и длинными белыми волнистыми волосами, опоздала на минут десять. Кое-как успокоив класс (дисциплину Ольга Викентьевна тоже налаживать не умела), она уселась за пианино.
- Ну что, детишки… Распоемся и споем «Дорогою добра». У всех есть текст?
В классе воцарилось молчание. Один я робко поднял руку:
- У… У меня нет.
- Рыжего дауна ответ! – прыснул один мальчишка и смешки цепной реакцией последовали по классу (если бы не учитель, он бы и поярче выразился).
Ольга Викентьевна закатила глаза:
- Как остроумно, Капустин! - тут она перевела взгляд на меня: - Мальчик, ты новенький, как я понимаю? Как тебя зовут?
- Роберт.
- Роберт, милый, я на перемене отксерю листок, тебе дам. Пока на слух текст воспринимай, хорошо?
Я кивнул. Тут дверь резко и с сильным скрипом распахнулась - я даже вздрогнул. Там стояла низенькая девочка – блондинка с большими блестящими глазами и раскрасневшимися пухленькими щечками. Все одноклассники перевели взгляд с меня на нее.
- Маша, ну вот опять ты опоздала! Ничего с прошлого года не изменилось! – закатила глаза учительница.
- Я была в поликлинике, - голос Маши звучал по-мальчишечьи бойко. – Я болела и еще ни разу с первого сентября в школе не была. Могу справку показать, меня выписали только полчаса назад…
- Верю-верю, садись.
Маша, гордым быстрым, но до смеха широким шагом, потопала вдоль ряда. Я слышал, как красивые девочки с первых парт зашептались и захихикали, глядя на нее. Но Маша на это не обратила внимания, и странная смесь уважения и жалости сжала мое сердце.
Тут я понял, что она дошла до моей парты и покосилась на меня, вполне мило улыбнувшись.
- Можно?
- Да, да, конечно, - я быстро убрал свой замызганный рюкзак со стула и туда приземлилась девочка. Пара-тройка одноклассников глазели на нас с недоумением, но Машу уже заботили только недра ее розового портфеля, со дна которого она доставала карандаши. Все начали петь: я снова ощутил, как кровь приливает к лицу и поспешно уставился в пол. Мне было непривычно и приятно, ведь раньше никто не подсаживался ко мне по доброй воле. Тем более девочки.
- Привет, - шепнула она, не глядя на меня и вынимая листы бумаги. – Я – Каштанова Маша…
Тут девочка с ухмылкой протянула мне руку. Я аж ошалел на секунд пять.
- Роберт, - я встрепенулся и с удовольствием пожал ее, надеясь, что Маша не заметила, как вспотела моя ладонь.
- Прикольное имя, - оценила она, взяв синий карандаш и принявшись аккуратно что-то выводить им на бумаге. – И волосы у тебя необычные. Повезло тебе. Даже краситься не надо.
- А ты… Ты хочешь покраситься?
- Ага. В синий. Мамка не разрешает.
«Не надо,» - чуть не сорвалось с моего языка. Ее волосы, светлые, почти белые, пушистые и растрепанные, блестели в лучах утреннего солнца. Тут Ольга Викентьевна заиграла красивую мелодию (прежде я ее не слышал), что-то про добро, про дружбу… Но мне было почти все равно. Я не отрываясь смотрел на Машу, сосредоточенно рисующую красивую птицу. У нее правда получалось славно…
 И тут со мной произошло что-то странное.
Все, все плохое, что случалось со мной прежде перестало быть значимым – подколы одноклассников, братьев, ругань родителей… Все это стало таким мелким, недостойным внимания, глупым. Значение имела только музыка, хор детских голосов вокруг и девочка, сидящая рядом. Пусть, решил я, на следующей перемене она уже играет с другими. Пусть через пару дней она уже будет шутить надо мной вместе со всеми. Пусть хоть гнобить начнет, бить. Это все не важно, потому что сейчас ради нее я готов убить гигантского спрута, пересечь Сахару с одной неполной фляжкой воды, получить Нобелевку, сочинить поэму на миллионы листов, - все, все что угодно!..
И, как ни странно, это ясное утро сентября запомнилось мне на всю жизнь, а эта песня, даже скорее музыка, теперь ассоциируется у меня с моим первым и главным другом, который невзначай разбил мое одиночество навсегда. И, по совместительству, моей любимой женой.