Бу-бу-бу о происхождении

      
      
      Как человек солидного возраста – уже не тот юноша, который охвачен корыстными побуждениями и сочиняет биографию, преследуя коварные цели трудоустройства на хорошо оплачиваемую работу – в фантазиях не слишком я теперь ограничен, не боюсь смертельно ошибиться, поставив неверные ударения. И ещё я теперь знаю, какие слова хорошие, а какие в данную эпоху лучше бы не писать.
      Нужно писать правду и только правду. Биография всё равно учебная. Но обязательно нужно менять акценты согласно времени и обязательно что-нибудь умалчивать, чтобы летопись не показалась длинной и утомительной.
      В прошлом веке старательно я указывал, что родители мои из служащих и партийные активисты, всячески налегая на коренное бедняцкое происхождение. Совершенно случайно, без каких-либо задних мыслей, в прошлом веке я всегда забывал, что прадедушка был кулак, другой прадедушка вообще, может быть, еврей был, и тот прадедушка, что не совсем русского, может быть, происхождения, в царские времена служил управляющим на стекольном заводике. Теперь же я, рамками не ограниченный, обязательно покажу теневые ветки моего генеалогического дерева, незаслуженно выломанные из краткого курса истории вообще...
      Еврейские корни нашего дерева мне уже невозможно доказать, потому что документы без всякой там задней мысли были в царские времена утеряны по пьянке вместе с домашней торой. А сам прадедушка ещё до революции трагически погиб, когда был в командировке. Сгорел ночью в доме любовницы вместе с драгоценной гармошкой – в довольно зрелом возрасте пятидесяти лет прадедушка так набедокурил!  Фотографии типичных моих двоюродных бабушек и не совсем русская для сельской местности профессия их папы доказательствами не являются – так мне и заявили израильские консулы, когда я собирался поехать на историческую родину в поисках нового счастья. Дали попить воды из графина, когда мне сделалось плохо, и с миром проводили до дверей, поправив купленную на тот случай чёрную мою камилавку, съехавшую с темечка на лоб.
      Что касается кулацкого происхождения, то здесь проще и сложнее. Проще доказать в пивнушке за кружкой пива, но совершенно невозможно взять обратно из государства причитающееся имущество. И не только зависший закон о реституции в том виноват. Главное состоит в том, что прадедушка номер два  был сообразительный и, предвидя кутерьму с крестьянским имуществом, которая случилась в тридцатых годах, он выгодно и очень вовремя всё кулацкое хозяйство сбыл с рук. И добровольно в конце двадцатых годов отправился за своим новым счастьем со всей многочисленной семьёй в иркутскую губернию в приличном поезде – не в теплушке, не в компании с чуткими овчарками. В Забайкалье обосновался. В Псковской губернии осталась одна из его дочерей, моя бабушка Ириша, вышедшая замуж за дедушку.
      Моего дедушку Ивана, сына Якова, прадедушки номер один, который управлял стекольным производством, колхозные и кулацкие противоречия мало интересовали, а был он за смычку города и деревни. Ехать в Сибирь за туманом и запахом тайги, по примеру старинных жён декабристов, опередивших задорных комсомольцев, он отказался. Увёз бабушку с дочерьми из её родового хутора в ближайший город.
      Это происхождение по линии моей мамы. По линии папы светлая история происхождения полностью была описана в многочисленных биографиях советских времён. И когда поступал в институт, и когда устраивался работать на оборонный завод, писал очень подробно – повторяться уже не буду. Кто захочет, может поискать те истории в госархивах и в картотеках ФСБ.
      У бабушки был брат, и не один – жили братья с папой Терентием в Сибири. В середине пятидесятых приехал в наш посёлок из Сибири братка Вася, вернулся из добровольной ссылки, в которую его вместе с другими братьями папа увёз. У дяди Васи было прозвище «Барышник», соответствующее передовому его характеру – торговал он скотом когда-то и ещё чем-то многим. Коммерческий талант его позже был аккуратно обрезан советским законодательством, как обрезают кому-то ненужную крайнюю плоть.
      Очень был веселый он и добрейший человек. Когда он приходил к нам в гости, всё кругом как бы расцветало и запевало, появлялась новогодняя ёлка и тому подобное
      Его тянуло к себе всё передовое и прогрессивное. И он весело и добродушно этими радостями делился, чтобы продвинуть ближних немного вперёд по историческому позитивному пути. Иногда новшества были несвоевременными и не к месту для отсталых современников, и он физически страдал по этой причине, в душе оставаясь по-прежнему весёлым.
      Однажды после выпивки он предложил моему дедушке из светлой ветки пойти «по бабам – на танцы и так далее». Было им тогда далеко за пятьдесят, но дядя Вася, Василий Терентьевич, задолго до сексуальной революции был продвинутый. Дедушка, тоже Вася, Василий Тарасович, осторожно покосился на стоящую возле русской печки бабушку Наташу, в уме что-то посчитал. То ли деньги на танцы да на баб, то ли свои годы. То ли прикинул: слышит ли бабушка, взявшая ухват. И решительно сказал слово страшное – из трёх букв! – «нет». Но дядю Васю, Василия Терентьевича, даже для виду тогда не побил – рассказывала мне тётушка, которая подслушала секретный разговор, отдыхая на печке.
      В молодости у дяди Васи был один замечательный случай. Папа Терентий послал его в город продавать пшеницу. Дядя Вася продал товар, а на вырученные деньги без папиного благословения купил граммофон – по тем временам это была серьёзная техника, самая передовая, значение которой трудно с чем-то нынешним сравнивать. Если… Не надо «если». Потому что нет сейчас ни одной электронной вещицы – ни американского гаджета, ни японского телевизора, ни автомобильного компьютера с навигатором из машины «Пежо», – которая согласно времени могла бы сравниться с дядивасиной покупкой. Дядя Вася – глаз на передовое уже горел – купил граммофон на вырученные с продажи  пшеницы деньги и домой привёз. «Папа бил братку Васю три недели», – говорила бабушка, со вздохами ту историю вспоминая.
      А я вспоминаю слова дяди Васи. «Будя, Ириша, коммуния, будя», – говорил прогрессивный дед с радостным огоньком в глазах.
      Бабушка в ответ плевалась, приговаривая: «Бес ты непутёвый», – и махала на него ручкой.