Визард поневоле

Иван Быков


ВИЗАРД ПОНЕВОЛЕ




Посвящаю своей семье – всем Быковым, кто здравствует ныне – жене Наталье, дочери Юлии, сыну Дмитрию, всем Быковым, что заложили фундамент нашего рода, всем Быковым, что будут жить в будущем, во всех временах, реальностях и ипостасях.


Одесса-Ильичевск
2013-2015
(Кроме главы «Смех Дракона» - 2011)

«То, что для массы людей есть только пустые слова,
я намерен разложить по родам и пристально рассмотреть»
«Хуайнаньцзы»

ПРОЛОГ
Роман состоит из двух частей – собственно роман и глоссарий к нему. Первая часть – опыт чувственного постижения Вселенной. Главный герой, от чьего лица ведется повествование, то плавно перетекает, то рывками переносится из одного состояния в другое, из другого – в третье. Три ипостаси героя - человек, маг, Дракон – это три различных уровня общения с миром, три различных чувственных модели, сочетание которых дает читателю объемную картину окружающей действительности. Хронотоп романа – это время перемен. Перемен в личной жизни героя-человека, передел мира в видимой нам реальности и эпохальные смещения в тех сферах, куда может проникнуть только пронзающий измерения полет Дракона. Дракон скользит бесстрастным взглядом по мутной Взвеси человеческого мира; маг, в меру дарованных ему возможностей, стремится восстановить нарушенный баланс; человек бессильно наблюдает за социальными вихрями и планетарными катастрофами. При этом труд человека – не менее важный, именно человек созидает быт, создает ту основу, без которой невозможно ни магическое воздействие, ни Драконье воплощение.
Вторая часть романа – это полочки с инструментами, без которых перемещение по главам весьма затруднительно, а в некоторых случаях невозможно. Глоссарий – это игры разума. Чувства и разум – два дополняющих друг друга способа постижения, два свода одной арки, поддерживающие шабду (см. «Бедекер»)
Что из этого написано человеком, что магом, что Драконом – решать читателю. Скорее всего – тому единственному читателю, для которого и материализовался этот роман.

Вывод, плод анализа, но не откровение. Нет, никак не прозрение, привязанное к некоей конкретной точке времени. Если кто-то скажет вам, что точно знает, в какой момент стал магом – не верьте. Настоящий маг остается неофитом до последнего дыхания. Процесс инициации – длиною в жизнь. Осознание возможностей нарастает постепенно, незаметно до тех пор, пока кто-то рядом не скажет: «Ты же волшебник». Не веришь, улыбаешься, смущаешься. А потом…
А потом твои мечты всегда сбываются.
Все это нелепо, абсурдно, глупо, но ты уже осторожно используешь нечаянную силу. И вот, шалея от собственного могущества, мечешь камни (а ведь их придется собирать) направо и налево, лишь изредка, из самовоспитанного такта примечая – не попал ли в кого.  Карабкаешься по склону жизни; не задумываешься, что давно за плечами точка невозврата (а есть ли она? куда возвращаться?); и путь «на ярмарку» долог, а путь «с ярмарки» будет длиною в одно дыхание.
Сколько нитей должно быть связано воедино: внутренняя энергия, книги – голоса мудрых, слово, ставшее другом и разрешившее раскрыть сокровенные тайны. Приступы безумия в ожидании встречи со своим Драконом. И будет последняя встреча, которая станет той самой вершиной, а потом – обрыв, неминуемый и бездонный.
Самое же проникновенное в жизни мага – это Великая Ответственность. Как горячая волна после укола магнезии проходит по телу от кончиков пальцев на ногах до самой сахасрары, так и Великая Ответственность охватывает магическую напряженность от пронзительной боли за самых близких до неясного томления за невидимое, далеко отстоящее, давно минувшее.
Великая Ответственность порождает иное ощущение времен и расстояний. Магу не нужны странствия в погоне за новыми впечатлениями. Маг – сам впечатление Бога, яркое, оргазмичное, неиссякаемое, охватывающее такие дали, которые не могут даже представить самые раскрепощенные физики, самые дальнозоркие астрономы. Магу трудно сохранять в памяти даты исторических событий – все тело истории, сокращения исторических мышц, бег исторической крови по венозным протокам, биение исторического сердца предстают перед магом, пронизанные рентгеном внутренней силы.
Но осознание, а главное, принятие Великой Ответственности – не завершенный обряд, а лишь отправная точка инициации длиною в жизнь. И если кто-то скажет вам, что точно знает, в какой момент стал магом – не верьте.








ГЛАВА 1
ЛИМН
В минуты, когда облачный закат багровым заревом запечатывает окна моего дома, особо острым, необъятно острым становится ощущение стихийного величия. Детство человечества пронизано было глубоким ужасом, под колени бьющим благоговением перед этим величием. Природа дышала ветром в закрытые глаза, укутывала солнечным одеялом, стегала розгами дождя, хмурилась (а ведь и теперь мы так говорим) тучами-бровями и проникновенно наблюдала полуприкрытым лунным оком за фобиями многоголосой ночи.
Как самонадеянно безразличны мы сегодня! Шальные потоки воздуха устремляются из области высокого давления в область низкого, термоядерные реакции превращают водород в гелий и щедрые протуберанцы швыряют в квадратные метры земной поверхности тысячи киловатт. Но сжимает в груди, бегут муравьи по коже, дрожат под ногами самые прочные опоры, когда усталый взгляд встречает  истомь вечного неба. О, сколько нас задирали подбородки и внимали беззвучному небесному реву, расправляя призрачные крылья и мимолетно горюя о том, что разучились летать. И сколько раз мы переставали молчать, мы разучались молчать, мы начинали говорить, неумело выдавая эти скудные, добравшиеся до нас капли неисчерпаемых потоков за собственный голос, хоть и не могли понять сами своих же собственных слов. И все бестолковое знание, вся физика в обнимку с химией летели в пропасть, в самую пасть Мирового Змея. И оставалась только лирика, только эпохальная, драматичная лирика сочувствий и сопереживаний.
Именно такие, созерцательные, кванты жизни омывают наши души несравнимо лучше раскаянной исповеди. Лирика природы в первозданном всемогуществе возвеличивает богов древности, но распыляет любые религиозные настроения. Такое созерцание не для слабых. Не для тех, кто ищет над головой хозяина. В таком созерцании нет места никаким сублимациям. Только в себе находишь созвучия неуемным песням стихий. Растворяешься в них и вот уже раздвигаешь облака и смотришь в окно собственного дома багряным закатом. И нет долженствований – только могущество. А вслед за могуществом приходит желание. Треугольник должен-могу-хочу превращается в замкнутую окружность. И когда тает последняя преграда, заботливо наступает ночь.
Душ смывает с кожи багрянец заката и ватную росу облаков. Я ложусь  рядом, наша кровать широка, но мы прижимаемся друг к другу, ближе, теснее, потому что вместе мы не так малы под пряной улыбкой луны. Ведь тебе невдомек, что я только вернулся из тех глубоких высот, что я твоя защита, твой посредник, твой провожатый. Здесь же я не справился бы без тебя. С момента нашего знакомства мы живем в Лимне – в лиминальном круге. Ты удерживаешь меня по эту сторону, подобно нэцкэ на поясе японского каллиграфа.
Нам пока рано за порог. Но когда придет время, просто держи меня за руку – я знаю дорогу. Я сам мощу эту дорогу. Даже по эту сторону ты увидишь – завтра к воротам подвезут желтый кирпич. Для тебя это просто благоустройство нашего двора. Пусть так. А теперь спим – завтра новый день и мне нужен сон. Предыдущий сон был тревожным, я услышал и постарался исправить главное. Нужен сон – хочу увидеть, многое ли удалось сделать…
Не люблю аквапарки. Неуправляемо несешься вниз, несколько секунд, несколько ушибов, на лицах окружающих странная, непонятная мне радость неких свершений, бестолковая суета у бортика бассейна и новый подъем по скользкой лестнице к медленно ползущей очереди шумных детей, остраненных подростков, грузных мужчин и закатных женщин. Очередь тянется к жерлу яркой трубы. Труба эта становится незатейливым Богом на пустые секунды спуска. Направляет жестко – не свернуть, ничего не разглядеть по сторонам, пока не выплюнет тебя из нижнего раструба в отстойник с хлорированной водой. Метафора их жизни.
А в этом потоке хорошо. Он так же мелок, как вода в цветных трубах аквапарка, но зато широк и не так тороплив. Поверхность потока – зеркало, рамой которому служат дома по сторонам улицы. На гладком глянце лишь изредка заметны то ли островки белой пены, то ли отражения высоких облаков.
Именно на них, на клубящиеся белые массивы над крышами домов, смотрю я, лежа на спине. Плыву вместе с ними, с той же привольной гордостью за свое значимое движение.
В окнах высоток по берегам потока – бледные пятна человеческих лиц. Взгляды провожают мое скольжение. Некоторые – безразлично, другие – с испугом, третьи – с тоской и завистью.
Находятся даже смельчаки, которые срываются с берегов, радостно гребут к середине водной магистрали и на некоторое время составляют мне компанию. Они счастливо улыбаются, закидывают руки под голову и придаются расслабленной неге. Но спустя несколько минут оглядываются – далеко ли уже их дом, видят ли их оставшиеся на берегу друзья. Оглядываются все чаще и чаще, с нарастающим беспокойством. И вот уже гребут к берегу, не попрощавшись. И лишь став на ноги, отряхнувшись, машут рукой, смущенно и торопливо, а потом спешат назад – залихватски рассказывать восторженным слушателям о минутах радостной свободы.
Я тоже когда-то выйду не берег. На другой берег – на тот, о который разбиваются морские волны. Выйду совершенно другим.


ГЛАВА 2
ПХУ ТХИ
Сновидение как искусство сродни музыке. Выразительные средства музыки находятся вне мира света. Человеческое мышление верит глазам, следует их советам, анализирует полученные от них данные. Музыка и сновидения – вне привычной логики, вне традиционного разума. Когда мы слушаем музыку, когда мы видим сны, мы не верим глазам. Это состояние в традиции Востока называют джанг чуб, пху тхи, бодхи. Именно под деревом бодхи, под смоковницей, пробудился Будда. Отключил разум, так слепо верящий глазам.
Сновидения этой ночи умиротворяли. Усталость после сна была тихой и самодостаточной – так устаешь к концу дня, занимаясь любимой нескучной работой, или после спортивной тренировки: усталость с уважением к себе, с уверенностью в собственных силах. Спокойный сон закончился пробуждением. Начался счастливый день.
Легко и радостно идти солнечным утром к морю по безлюдным улочкам мимо уже построенных и еще возводимых домов, таких разных, так похожих на своих хозяев. За заборами, бежевыми, серыми, красными, салатовыми, желтыми, - одно-двух-трехэтажные строения. Нет одинаковых. От простых, почти деревенских избушек, до изысканных, замысловатых архитектурных шедевров; от примитивного, минималистского зодчества до барокко, готики и ассиметричного хай-тека.
То и дело одиноким гавком лениво отрабатывает свой хлеб собака. Цветущая флора ткет пестрый ковер из запахов, таких основательных, что пробирают до самого детства. И вездесущие облака. В городе иногда они прячутся за крышами многоэтажек. Здесь же не бывает безоблачного неба – от горизонта до горизонта всегда найдешь над головой белый высокий замок.
Именно в такие моменты перестаешь жить, выходишь за рамки жизни. Внутри тебя вспыхивают истины. Ты сам превращаешься в истину, а истины непреложны и вечны, и, стало быть, не имеют с жизнью ничего общего. Цель всегда вне системы, вне компетенции, вне зоны комфорта; маг (в те минуты, когда он – маг) вне жизни, вне ритма человеческого существования.
Космический ритм бытия уже не доступен жителю мегаполиса. На могучую размеренную амплитуду метронома Вселенной городское насекомое обращает столько же внимания, сколько на стук здорового сердца - просто не замечает его. Кровь стихий невозможно различить в напряженном будничном метании каменного улья. Связи утрачены, внутренний поток силы раздроблен на мириады мелких немощных брызг. Маги мегаполиса (насколько тактичные охранительные категории применимы к наглому и агрессивному) направляют эти брызги по узкому желобу социальной активности. Маги мегаполиса тоже узнаваемы, успешны, вокруг них много людей, но нет любви; много дел, но нет правды. В них нет не то, что Великой Ответственности за все, происходящее в пространстве и времени, нет даже обычной ответственности за собственные поступки. Их деятельность созидательна только по отношению к единичному, но подтачивает ранимые корни Мирового Дерева. Город любит своих магов, он плодит их и пестует.
Нас же все меньше. Все тяжелее противостоять деструкции, все тревожнее сны, все пронзительнее предчувствия. Все чаще не выдерживают плечи, все чаще дрожат колени, все чаще наваливается усталость и приходится хоть на время покидать оборонительную стену последнего бастиона. Каждый маг делает это по-своему. У меня для временной передышки есть винный погреб.
Но сегодняшний сон не был тревожным, а день сегодняшний был счастливым. Кирпич привезли днем. Не только желтый – еще красный и серый. Тротуарный кирпич «Старый город».

ГЛАВА 3
КИЦУНЭ
Подлинной и ужасной смертью является смерть (то, что принято называть смертью) без наследника. Тот, чье могущество продолжается в сыновьях и внуках, не может растаять совсем. Для человека не существует иного вида бессмертия – только память веков, переданная следующему поколению. Люди не сходят с ума, не ищут немедленной смерти, мечтают, строят планы, думают о будущем именно потому, что сильны общим, не единичным. Как бы ни был талантлив, ярок и многодеятелен человек, к вечности он прикасается лишь как часть целого. Пусть триумфатором, но только во главе легионов.
Погаснуть в одиночестве, не оставив замены, все равно, что опустить арбалет и уйти со стены во время штурма. И стоять на стене в одиночку – вовсе не геройство, а верная гибель. Семья для мага – безусловное обстоятельство жизни. Маг верен семье, если рассматривать верность как домен, но в общечеловеческом значении трудно назвать мага верным.
Хранитель всегда там, где нужна его сила. Бесценный дар любви блекнет и пустеет,  если пылится в кладовых. Убогие законы морали ничтожны; они – лишь прах у ног. Сам будучи чистым источником морали и такта, сам будучи нерушимым законом, истинный страж живет вне искусственных измерений, созданных в хаосе и для хаоса. Обычной женщине не быть частью магической семьи.
Жена мага – по существу ведьма, воплощенная интуиция, первородная судьба, очеловеченная стихия. Многие женщины тянутся к источнику в трепетном ожидании несбыточного, невозможного. Многие, получив долгожданный дар, наполняются уверенностью, что это навсегда. Но маг щедр ко многим, верен же одной – слишком тяжела ее ноша, слишком важна ее миссия. Для любой другой женщины чрезмерная близость опасна - либо сбежит в страхе, либо сгорит, утонет, задохнется, окаменеет. Рядом с азеркином может жить только кицунэ, девятихвостая лисица.  Только она в силах удержать ветер, рвущийся на волю и не признающий границ. Только она способна балансировать на тонкой грани, превратив ведьмину мудрость в житейскую хитрость. Только она способна облегчить невыносимую тяжесть Великой Ответственности.
Кицунэ ты моя, кицунэ! Уже четверть века мы вместе. Эту свадьбу принято называть серебряной, но твой мех еще не посеребрен, твой девятый хвост еще не вырос и тень твоя на траве все еще - тень женщины.
Многие смотрят на нас, многие пытаются подражать с уверенностью, что раскрыли все секреты, что идут след в след. Но пирог королевы без травки-вкусночихи не просто теряет магическую силу и становится безвкусен. Приготовленный другими поварами, не по рецепту, поданный к иному столу и притом не ко времени, он становится коварно ядовит. В стремлении обрести друг друга ищущие порой теряют себя.
Городским магам значительно проще и неизмеримо безопаснее манипулировать собственным бодрствованием. Их воздействия четко профилированы, момент силы прилагаем в весьма конкретной точке желаемой коррекции, результат, как правило, предсказуем. Так сегментируют рынки, так оперируют финансовыми потоками, так распределяют зоны влияния, так проводят сеансы психоаналитики, так консультируют адвокаты.
Нам же суждено крайне бережно подбирать каждое слово. Подобно Алфею и Пенею, слова наши, белопенно бурлящие вложенным в них содержанием, могут не только смыть нечистоты конюшен Авгия, но и раздольно разлиться по чьей-либо судьбе. Желая помочь добрым словом человеку в малости, мы всегда рискуем неосторожной искрой спалить соломенные мосты, перекинутые между прежними лжепривязанностями и будущими свершениями. Человек приходит к тебе за будничным советом, а через время уходит совершенно иным. Да, он теперь чище и ярче. Да, путь его отныне верен, и ступает он по новой дороге твердо. Но прежние привязанности его – тоже люди. Покинутыми сидят они на берегу широкого потока и с тоской смотрят вслед чужой свободе.
Кицунэ ты моя, кицунэ! Как же свободны мы друг другом, как же зависимы друг от друга, как же ответственны мы за прошлое и будущее – ты за мое, а я за каждое прожитое сновидение.


ГЛАВА 4
СОЛИТУДО
Небылицы об анахоретах, магах-отшельниках – вторичный фольклорный продукт. Они создавались подвижниками уже в христианскую пору. Обескровить себя, сделать бесполезным для этого мира, жалким и безопасным для деструктивной агрессии, - примирение с такой идеей стало возможным только через похищенное доверие к первородной магии. Игра в «наоборот».
Служение стража не подразумевает одинокого самоотречения. Уравновешенный пульс Вселенной невозможно воспринимать в одиночестве. Мироздание не любит одноногих. Одиночество – это внутренняя дисгармония. Метания обостряют интуицию, галлюцинации действительно несут некие прозрения (в этом они похожи на сновидения), но люцидный делирий ослабляет общую мощь потока. Одинокий может предвидеть, но не в состоянии что-либо хранить. Может быть пророком, но пророчество – один из инструментов в безграничном арсенале мага.
При этом состояние одиночества предваряет процесс инициации. Оно первозданно и возникает задолго да осознания Великой Ответственности. В дальнейшем же такое состояние - вечный спутник любого мага. Это способ мировосприятия, необходимое условие, тот грунт, та основа, на которую Вселенная наносит живописные краски. Но не источник, поскольку истинная сила приходит лишь с обретением земной опоры.
Одиночество вездесуще. Кицунэ моя! Даже когда мы вместе, не закрыться от него в нашем благодатном доме, не спрятаться под нашим теплым овчинным одеялом, как не скрыться одинокому путнику на утреннем пляже от необоримого цунами, цепляющего облака текучей вершиной. И даже винный погреб – лишь временное убежище. Сомнительное, коварное убежище, способное поглотить навеки в тягучих, вязких спасительных глубинах.
Не о том одиночестве речь, которое испытываем мы, разлученные расстояниями, засыпая в разных, чужих постелях; не о том, которое окружает нас белой эмалью в больничной палате; не о том, которое приходит в самом разгаре веселья в шумной компании. Это все земное, двумерное, преодолимое. Речь о той бездне, в которую проваливались Диоген в поисках человека, Сократ в пьяных беседах у пританея, утомленный Цезарь, отказавшийся от охраны в роковой день. Были ли они магами? Созидали или разрушали? Знаю наверняка – каждый из них ощущал отголосок того одиночества, которое переживает Вселенная в безграничной уникальности своей.
Дети города. Одни - беспокойные, неглубокие, бестолково-бурлящие ручьи. Другие - выхолощенные, уставшие, пассивные, застойные пруды. И тех, и других город томит одиночеством. Не созерцательным покоем, умиротворением, так необходимым для резонанса с космическим ритмом бытия. А раздражающим, неупокоенным состоянием, вызывающим досаду, обиду, злость. А главное – немощь к созиданию. Немощь, заставляющую ежедневно доказывать статус, но не статус в разумном племени, а статус в лишенной разума стае, сегодня идущей, ползущей, ковыляющей за городским магом, а завтра сжирающей его с торжествующим, ликующим воем.
Одинокий слаб, беззащитен, беспомощен. И город услужливо предлагает помощь. Город – настоящий гипермаркет костылей. Тому, у кого одна нога, необходим костыль, духовное убежище, – религия, философия, гуру, доктор, деньги. Город дробит поток, городские маги дискретны, одноного-сиротливы, их кукольные жены не оберегают очаг, не упорядочивают силу. Клюка – это скипетр городского мага. Боевой посох. Дробящее оружие. Товар максимальной ликвидности. Универсальный эквивалент.
Одиночество – это наказание и награда, оно присуждаемо и обретаемо. В нем таится бесконечное могущество, и оно же – источник смертельной слабости. Это такая непроглядная глубина, что отождествима с небесной высью. Каждый маг знает - облаками укутать плечи легче, когда есть опора на две ноги.



Глава 5.
КАБАЛА
Зависимость. Химическая, психологическая, физическая. Даже чтение стихотворений – зависимость. Читал недавно Нидзё, фрейлину японского императора, тринадцатый век. «Непрошеная повесть» в пяти свитках. Слагать ренга было для нее такой же жизненной потребностью, как хлестать самогон-виски для англосакса. Только так могла Нидзё определить статус, остаться при дворе, а значит – выжить там, где смерть была нормой и даже наградой; только благодаря градусу в жидкости племя островитян могло жить в условиях пандемий. Мы зависимы. Все зависимы. От химических процессов, протекающих в организме, от данных обещаний, от космического ритма.
Друг от друга.
Понять природу зависимости невозможно, используя понятийный аппарат влюбленного, врача, математика или физика-ядерщика. Даже философу трудно. Не спасает арсенал мудрости, инструментарий всепонимания.
Для этого и нужны поэты.
Наглые, бестолковые, только прикоснувшиеся краем собственного (с этого момента – уже не собственного) Я ко глубине жизни, кричащие, поющие, пьющие…. Какой разумный организм терпел бы такое непотребство на коже, какое существо впитывало бы их вибрации?
Только Человечество.
Поэты, при всем неприглядстве своем, попадают в симбиотическое единение с ударами сердца этого большого и мудрого существа, имя которому – Человечество. Именно этим сильны мы, именно этим живы. И никакой иномирной нежити не совладать с нами. Ибо мы – Человечество, чей поэтический феномен не подвластен ни рациональному разуму, ни безумству. Мы и есть то безумство, чья песня разнесется созидательными аккордами на мегапарсеки и терасекунды видимого и невидимого.
Инструмент поэта – слово. Не слово как единица речи, не как магическая формула, а как могучая система всех обусловленностей и парадигм. Как структура.
Неосторожно брошенное, неосторожно оставленное на столе, слово пронзает, сечет, травмирует, разрушает. Как много таких слов размыто по миру. Но лишь тот, кто инициирован Великой Ответственностью, для кого дар – не оружие в руках, а мастерок созидания, один способен противостоять разломам и трещинам. Один воин в бескрайнем поле.
Одно из облаков было красным всполохом на синей глубине неба. Неожиданный всплеск огненной кисти.
Почувствовать зависимость друг от друга могут лишь те, кто в нужный момент стали частью одного целого. Кто сумели, захотели, были должны оказаться в бескрайности не в одиночестве,  а плечом к плечу с другим всполохом жизни.




Глава 6.
ДИФИРАМБ
Велик и могуч Дионис. Кормилицами его были музы. Он же был их поителем. Музы-мойры, чье наименование «мыслящие», веселой свитой следовали за богом лозы, магия которого лишает мысли. Здравой мысли. Здравой в принятом нынче понимании. В понимании, зафиксированном в тренде.
Мифотворцы ойкумены чувствовали иначе. Они были вне  трендов. Мысли античных философов, не зашореные  ярлыками всех диалектик и метафизик, пропагандистов здравого (для нынешней толпы) образа жизни, не затумленные смогом городских магов, были счастливы парить вне трендов, мимо обуславливающих тенденций, мимо суетных волеизъявлений. Эллины не комплексовали по мелочам, парили (как угодно ставим ударение) нездравыми мыслями, творили разврат (в сознании выхолощенных масс), пили вино. Как ныне утверждают – разбавленное. Утверждают те, кто разбавляет их нездравые мысли собственным раствором социальной инженерии. Кто уже не парит, но парит.
И потому вакхическая магия, по древнесредиземноостровному  мнению, позволяла сочетать примитивное здравомыслие и опьяняющее ощущение вселенской свободы. То единение, которое восточными мудрецами, вызревавшими в условиях строгой государственности, было жестко заключено в рамки Инь и Ян.
Дионис могуч. Его песни, - истоки театра, истории, эротических влечений, ужаса-паники, первозданной поэзии, - звучат и ныне; кругами по волнам, по тем волнам, что гасят ветер, расходятся во времени и пространстве. Власть его велика.
Настолько велика, что губит народы. Разносит в щепы страны,  превращает в тени живых, мертвых распепеляет. Власть его – воплощение абстракции, из которой созидаемо сущее-конкретное. Туннель его лозы – либо путь в круги, следующие за Лимбом, либо приглашение к разговору.
Умеем ли говорить мы, упокоенные амбициями, вывороченные на изнанку трендами-брендами? Говорить друг с другом, не то, что с Дионисом?
До той поры, пока вино плещется в моем бокале, я буду пьян, а значит – жив. Дионису пою гимн!




ГЛАВА 7
КРОСНО
К превеликому счастью, щучье веление не трансформируется в исполненное хотение, Сивка-Бурка не становится листом перед травой, Золотая рыбка не бывает у мага на посылках. «Хочу, чтобы!» - самая жесткая деструктивная формула. Чем больше в пределах нашего мироздания звучат слова-мысли «хочу, чтобы!», тем меньше в этом мире равновесия. Глубокое, проникновенное ощущение Великой Ответственности позволяет соотносить волеизъявление с космическим ритмом. Страж-созидатель не мыслит категориями «хочу!».  Мысли, слова, действия и мечты мага – это ткацкий станок, кросно Вселенной. Я не знаю соотношений – один к ста, один к тысячи, один к миллиону; знаю только, что пограничных усилий стоит каждому из нас вновь и вновь собирать в единый поток брызги, разметанные бестолковыми «sic volo!» множества городских магов.
Рвать Вселенную в клочья – не только проще, чем ткать такое прочное и при этом такое хрупкое полотно. Рвать – яркий, эффектный процесс. Чтобы оказаться на вершине, можно по крупице воздвигать пьедестал, а можно обрушить почву вокруг себя. И землетрясение это настолько зрелищно, грандиозно, наглядно, что всегда собирает около шумную толпу.
Толпа заполняет ров. Клубится под ногами манипулятора, устремляет глаза вверх, но не к звездам, ближе – к такому видимому и такому желанному успеху разрушителя. И разрушитель действует не по злому умыслу – им руководят инстинкты хищника, и нет сил, и нет желания, и нет необходимости не подчиняться этому реву крови.
«Ройте! Ройте, чтобы оказаться здесь! Я рыл, и вы ройте!» И они роют, расширяют, углубляют в надежде и томлении, не зная что, как, когда и где, разрушают в необратимой цепной реакции разрушения.
Умение трансформировать мир вокруг себя волеизъявлением дано не всем. Если бы каждый, глядя на звезды, мог посылать мечту к основам и ждать ответа, не стало бы коровы Земун, Иггдрасиля, Дагона-Оаннесса, Анубиса-Ваала и прочих первозверей, перводеревьев, перволюдей и перворыб. Чем объемнее могущество, тем больше желание «неразрушить», не задеть, не повредить, а значит – тем скромнее, тоньше, виртуознее волеизъявление.
О! этот великий соблазн воспользоваться императивом! А каков же при этом искус передать императив исполнителю, который пустит панцирные легионы – конкистадоров ли? кирасиров ли? танков ли? – блуждать и рушить мой мир! Бестолковое, жгучее желание созидать, разрушая при этом. Отсутствие ощущения Великой Ответственности.
Перевернуть историю – ах, какой кич, мейнстрим, клатч. Эпопея-анабасис. Бесполезные слова, бесполезные поступки, бесполезные данные в школьных учебниках.




Глава 8
СЕЛЕНИЗМ
Вы еще не потеряли доверия к врачам? Не к Хранителям вселенского равновесия, а к тем, чей диплом дает право? К этим вкрадчивым людям, напичканным латиноподобными терминами, что, по их мнению, возводит непреодолимую ограду вокруг замкнутой социальной группы, а, по сути, является самопальным хилым тыном, производящим впечатление только на тех, кто не научился читать регулярно и помногу с раннего детства? Так вот.
Если бы я был врачом, который настолько глуп, а отсюда самоуверен, что рискует вторгаться в человеческие головы, я бы сказал, что существует некое заболевание, общее для тех, кто так и не научился спать по ночам. Назовем его условно селенизмом. Пусть это будет связано с энцефалией, с деструкцией коры головного мозга (как можно судить о разрушении, не имея представления о сути созидания?), с какой-нибудь лептосоматической кататонией (кто напридумывал эту чушь?). Я бы назвал селенизмом нарушение функции сна с хроническим дисбалансом биоритмов.
Но я не называл себя врачом.
  Вы еще не прониклись доверием к самоназванным и самовозведшим себя на Олимп поэтам? С их аллегориями и метафорами, с их пеонами, воспевающими пионы, с их наглостью и самомнением, опресняющими воды Гиппокрены настолько, что в них вовсе не остается градуса, а только спондеи да пиррихии со сверхсемными иктами? Так вот.
Если бы я был настолько глуп, что назвал бы себя поэтом, сам назвал, без посторонней помощи, или уверившись в своем призвании под воздействием криков восхищенной толпы, то обязательно упомянул об освящении Луной. О ниспадающем сиянии глубоких пятен на душе, о всепроникшем понимании, как все построено вааще.
Но я не называл себя поэтом.
Селена, приходящая в ночи к тем, кто устал, кто опален Ра, ты смотришь и улыбаешься. Не кратерами и пятнами на твоем лунном лике, а льнущей лозой любви.
Если бы величие мое затмило мне мозг, я назвал бы себя Луной.
Но я не называл себя Луной.
Если бы я не был с Драконом в беспутной лунной голове (как там называется это в медицине, как у поэтов, слышишь, Луна?), я бы молчал. Не пел по ночам.
Но я пою.



Глава 9
СМЕХ ДРАКОНА

Вы видите мир, насыщенный красками, запахами, звуками и смыслом. Мы видим пеструю Взвесь, которая обретает смысл по нашей воле. Ваш мир – Взвесь, растревоженная взмахами наших крыльев. И хоть время не имеет для нас значения, но для Взвеси время – необходимое и нерушимое правило. Придет время, и Взвесь осядет илом.
Верующие будут разочарованы, глупые будут напуганы, сильные будут удивлены. Забывшие главное – вспомнят. Не знавшие главного – узнают. И не хватит слез, чтобы излить горе, когда предстанет пред вами тщета вашей власти, немощность вашей силы, ложность ваших знаний, мелочность ваших целей.
Добро и зло поменяются местами. И вновь поменяются местами. Будут смешаны воедино. И не станет добра и зла, как и не было их никогда. Так же, как не было жизни или смерти, поскольку ваши жизнь и смерть – лишь порождение нашей воли.
Знаемое вами о добре и зле – не есть истина, написанное вами о добре и зле – набор иероглифов. Иероглифы утратили изначальный смысл, но обрели новый – тот, который вы хотели принять, тот, для которого вы многократно переставляли местами символы.
Когда-то мы были ближе. Нет народа среди ваших народов, где не помнили бы о Драконах. Но нет народа на Земле, который соотносил бы нас с реальностью. Мы реем над реальностью вашей Взвеси, отбрасывая слаборазличимую тень иносказаний.
Мы были так близки, как близки слова вера и веда. Верую – значит ведаю; ведаю – значит верю. Теперь мы так же далеки, как вера и знания.
Нам нет места среди вас, нам нет места в вашей истории. Мы – над вами, но не в стороне от вас. Мы – внутри и снаружи.
Мы – миф. Мы – сказка. Мы – вымысел. Мы – плод вашего воображения.
Ваше воображение, ваша история, ваша реальность – плоды нашей воли, воли Драконов.
Вы прячете истину в клубке символов. Вы изображаете крылатых рептилий. Потом же ищете в символах сакральный смысл. Змий – символ земли, мудрости; птица – символ воздуха, свободы. Мы для вас Тлалоку и Кетцалькоатль – символы мудрости и свободы. Но мы не символы – мы абсолютная мудрость и абсолютная свобода. Мы для вас – символ силы. Мы и есть абсолютная сила, с которой смешно сравнивать вашу спящую немощь.
Так вы теряете меру. Истинная семантика меры, выжатая в символ и вновь разбавленная пустыми звуками, перестает быть истинной, перестает быть семантикой, перестает быть мерой.
Вы, созерцая, познаете Вселенную внутри себя. Вы, дерзая, познаете Вселенную снаружи. При этом уподобляетесь слепцам, которые изучают слона по хвосту или хоботу и составляют суждения на основе скудных своих познаний.
Мы и есть Вселенная.
Мы снаружи, поскольку вы начали путь по нашей прихоти. Мы жили в каждом водоеме, наделяя своей энергией воду, которая несла вам жизнь.  Дракон Ёрмунгард опоясал ваш привычный мир Мировым Хребтом по дну Мирового океана.
Некоторые из вас готовят исход в новые земли. Не бойтесь -  в новом мире мы уже ждем тех, кто готовит исход. Не бойтесь и те, кого бросят на умирающей Земле - мы будем с теми, кто останется здесь. Дракон Уроборос  не отнимет у вас вечность и позаботится о вас. Под нашими крыльями нет сильных и слабых, ушедших и брошенных. Но есть те, кто ощущает зуд в спине, - так начинают расти крылья Дракона.
Потому что мы внутри каждого из вас.
В каждом из вас спит Дракон. Вы называете его Кундалини, свернутым в три с половиной оборота. Те, в ком просыпается Кундалини, обретают силу, но теряют покой. Мечутся, ищут, но не находят. Так должно, потому что задавший вопрос пробуждает Дракона в себе, ответивший на вопрос теряет Дракона навсегда.
Время Драконов не прошло,  время Драконов не наступит. Время – одно из правил нашей игры. Мы придумали правила, вам не дано их нарушить.
Мы дали вам богов-посредников. «Дети Драконов – внуки богов,» - говорите вы, тогда как боги – посланцы Драконов. Их слово было нашим словом, их власть была нашей властью. Но сильнейшие из вас оставили наше слово себе. И заменили созданных нами богов на богов человеческих. И мы замолчали.
  Человеческие боги дали вам пророков. Но мы молчали, и пророки были слабы – в них только начиналось пробуждение. Пророки запретили вам называть другого человека рака, безумцем, но вы часто видите рака в тех, кто разбудил в себе Кундалини. Пробуждение Дракона называете вы утратой разума. Вы видите отсутствие разума в тех, кто лишь начал обретать его. Никогда не постичь вам глубины своего безумия.
Создатель всегда будет безумцем в ваших глазах.
Созидает тот, кто сумел услышать Дракона в самом себе. Разрушает тот, кто погубил Дракона в самом себе. Девятью кольцами Дракона Пифона обвит Парнас. Сумевший творить поднимется по этим ступеням и придет на вершину познать Дракона, а не убить его. Несущий свет не может убить Дракона, поскольку Дракон и есть свет. Несущий тьму не может убить Дракона, поскольку Дракон и есть тьма. И только Дракон знает грань между светом и тьмой, потому что он живет на этой грани. Дракон Велес живет на Калиновом мосту между Явью и Навью.
Не мы создали свет и воду, воздух и землю. Мы создали суть света, воды, воздуха и земли и сами стали их сутью. Вода насыщает ваши тела жизнью. Мы насыщаем жизнью воду. Солнечный свет насыщает ваши тела энергией. Мы – энергия света. Воздух – взмах наших крыльев. Земля – холод наших тел.
Дракон Макара выносит из мировых вод Варуну. Макара не вахана Варуны, не ездовое животное справедливого судии. Дракон и есть судия и справедливость. Но нет в Драконе даже ничтожной доли от скудной справедливости ваших иерофантов.
Иерофанты были проглочены нами, пропущены через наши тела и возвращены к вам. Так они обрели бессмертие. Они – жрецы богов, созданных нами. Но они – одни из вас.
Жрецы возомнили себя пендрагонами. Они создали вам новых богов и вложили им в уста новые истины. Мы возрадовались тогда, поскольку познали новое. Драконы не ведали, что такое ложь.
Жрецы лишили одних из вас знаний, но вручили веру. Так рождалась ложь. Других лишили веры, но наградили знаниями. Так рождалась ложь.  Потом знания и вера утратили истину. Так родилась ложь.
Мы обитаем в разных мирах. Мы видели кривые зеркала иномирья. Зеркала, искажающие истину, усекающие истину, переворачивающие истину. Но мы не знали, что можно разорвать истину и слепить из кусочков множество новых истин. Повторять это вновь и вновь так, чтобы даже слово потеряло душу и растерялось в калейдоскопе искаженных значений.
Дар – дра. Драг – драк. Дракон – дорог. Дорог дар Дракона. ДорогА и долга дорОга Дракона. Тверд, кто обрел дар Дракона. Дурус – твердый. Нет дороже, тверже драгоценности, чем дар Дракона. Дракон – друг. Дурак, кто даром пренебрег.
Драконы играют, устанавливая правила игры. Играющий словами – играет правилами. Играя правилами, можно ввести в заблуждение. Но кто сумеет ввести в заблуждение Дракона?
Ложная вера и ложное ведение – вот ваше отчаяние, которое глубже отчаяния неведения и неверия. Вас лишили семантики истины. Убить Дракона может только другой Дракон. И вам вручили нового дракона, переставив иероглифы, добавив сонорный, радостный консонант. Деньги стали вашим новым драконом. И вы отвергли дар древних Драконов, избрав дорогу денег. Но этот дракон мертв от рождения.
Мы не умеем смеяться, но назовите смехом наш порыв. Однако не бойтесь: мы храним исконные слова. Слова будут произнесены, когда осядет Взвесь.
И ты, пишущий эти строки, риши, чей тотем медведь, получил бесценный дар от своего Дракона-наставника. Ты познал волшебную силу слова. Но даже всесильное слово сминает мощь извне, и слова прогибаются, плавятся и горят на морфемных швах, не в силах противостоять всемогущей энергии фатальных процессов. Слова теряют прежний смысл и прежнюю власть и обретают новые значения и новую силу.
Так и мы сомнем ход вашей истории, переплавим логику ваших представлений о мире, лишим вас человеческих надежд и даруем новые надежды, продиктованные нашим голосом и возвышенные нашей волей.
Слова Драконов будут произнесены, когда Взвесь осядет илом.



Глава 10
ДОСТОЕВСКИЙ И ИВАН-ЦАРЕВИЧ
Сумеречным вечером на тихих широких улицах моего городка находишь первобытное величие мифотворчества, раздольность глубокой русской литературы. Не той, пропитанной нечистым городом, не той, которую нынче так любят на Западе, где главный герой – рефлексирующий, мечущийся, не имеющий возможности принять решение разрушитель… А той, где главный герой гордо задирает подбородок к Луне, где он хватает за хвост любого беса, где все зло не насаждаемо, а преодолеваемо, где решения приняты и воплощены ко благу многих.
И ранним утром иней на траве сверкает так, как застывшая роса двенадцати источников Гиннунгагапа. Россыпью драгоценных камней переливается иней на зеленом ковре в первых лучах восходящего солнца. Оживают скандинавские мифы, приближаются инеистые великаны, духи снега и мороза, уже слышна их могучая поступь. Но солнце раздвигает облака, улыбается миру, и отступает иней, затаившись на время. Скоро декабрь, скоро потеряют силу острые лучи солнца. Вечное противостояние тепла и холода, добра и зла.
Но иней придет. Все чаще будет искриться по утрам на траве, все более нагло будет усмехаться навстречу слабеющим лучам. Воцарится мороз. По-хозяйски распишет окна моего дома, льдинками украсит шерсть моей огромной собаки, сорвет оковы с диких ветров.
Ветра понесутся по улицам, хлынут во двор, разметают по снегу строительный мусор, завоют в каминных трубах, пронзят кожу иглами, войдут в кровь, изменят сознание. Инеистые великаны заворочаются, пробуждаясь, незримые для людей, незамечающие людей. Верные собеседники моих лунных бодрствований.
Холод природы не разрушит, наоборот, - восстановит гармонию, заметет снегом пропалины летней суеты. Это противостояние – не кровавая борьба за победу, а лишь перетекание бесчисленных граней первозданной сути. В холоде, темноте и смерти таится лишь то зло, которое вкладывают в них наши страхи.
Иван-царевич седлает коня. Его ждет трудный путь через Темный лес в Тридевятое царство. В дороге встретит он трижды по три опасности, будет миловать, спасать, рубить головы, обирать волю к смерти, любить, встречаться с такими силами, которые и в страшных снах не могли привидеться тщедушному таракану узких городских улиц. И нет в сердце страхов. Легко переходит он границу по Калиновому мосту – от света во тьму. Ни на миг в его русой непокорной царевичевой голове не возникнет сомнения – имеет ли он на это право. А если кто посмеет назвать его тварью дрожащей, то даже булаву от седла не открепит – разве что ловким движением достанет засапожный нож, а то и просто приложит кулаком по хрупким ребрам.
И белую рубаху наденет Иван-царевич не для покаяния. В чем каяться, если нет сомнений? Белую рубаху наденет он, чтобы с мечом, без щита, шлема и кольчуги, выйти в поле одному против сотни. И не будет думать он в этот момент о нежности и правде, о том, чтобы не родиться вовсе. Что за чушь, что за нелепица?
Слово лечит, слово ранит. Сколько же властителей душ и дум, сами не желая того, не понимая, что творят, тонкими струйками проникали в разум неразумных, вливая столетиями по капле яд, отравляя сознание, разрушая и калеча, пребывая в полной уверенности, что исцеляют и созидают. И серый Некто бездушными пальцами отбирал и отбирает отравленные слова для утомленных городом, отчаявшихся людей.
Не мы ведем эту паству к ручью. Но в самый искренний момент мы будем с вами. В ненастье мы будем с вами – мой добрый Дракон и я.



Глава 11.
ХОАНА
Между темными массивами грозовых туч образовался просвет, подобный чудовищно огромной пасти. Последние лучи солнца огладили клубящийся люверс чернеющих облаков и скрылись, как будто небесный левиафан резко втянул их через титанические хоаны. Скоропалительно стемнело. Свет был лишь там, за пределами этого сказочного чрева, в котором оказался весь мир – дома, деревья, люди, собаки, коты-птицы.
Блаженный отдых златоуста,
Когда ни с кем, но не один,
Со вкусом квашеной капусты
И белых ординарных вин.
Женщины еще в древние времена были делимы мужчинами на матрон и гетер. Матрона - та что рядом, напоит, накормит, спать уложит, поругает за то да за се, покричит иногда. У матрон свое счастье - они очаг хранят, детей воспитывают, они всегда возле Солнца, здесь теплее, но и опалить иногда может. Вся горячность, весь пыл, весь пар спускают именно на них. Матроны должны быть покладисты, порой до покорности.
Гетера далеко, она сама - жар, который манит. Ее рисуют, ей поют песни и слагают стихи. Встречи с нею редки и дороги во всех смыслах. У нее свое счастье.
Женщины часто хотят совмещать в себе обе роли, при этом взяв самое лучшее от обоих. Это возможно, но для разных мужчин. В этом корень всех измен. Матрона видит, что муж ее относится к ней, как к матроне, что естественно, и ищет принца, который видит в ней гетеру. Таким образом упразднен когнитивный диссонанс, все счастливы. Но быть и матроной, и гетерой для одного мужчины не возможно в принципе.
Апеллирование к древним символам – моветон. Хочешь быть богом – создай свою религию. Но нужно ли тебе это? Стремление к обожествлению – черта городских магов. Городские маги – не враги нам, лишь неизбежная антитеза.
Когда-то я замолчу, потому что пойму, что все слова сказал. И не смейте говорить за меня! Нужного вы не скажете, лучшего вы не сможете. Это не смерть – только иллюзия. Дракон, который пользуется чужим языком, теряет силу. Ни один Дракон не скажет вам об этом. Но я люблю вас. Может, это тоже моя иллюзия?
Земля – стихия. Как вода, солнце и воздух. Отрыв от земли лишает силы. Магом больше не стать. Только городским. Это ваш выбор. И сделать выбор не в сторону города гораздо сложнее. Поэтому нас так мало. А вас так много.




Глава 12.
МАРЕВО
Туман поднялся. Не опустился, как говорят, а плотной стеной вырос из подземья, заполонил улицы, скрыл дома, ватой приглушил лай собак и пение птиц. И так неширокая улица – два автомобиля расходятся с трудом – превратилась в узкую тропу: идешь по правой стороне дороги – слева наблюдаешь лишь таинственные тени в серой эктоплазме.
Волшебный фонарь памяти разворачивает картины из давно прочитанного, а потому полузабытого: облачные туманы на Солярисе, сформированные разумным океаном для изучения человеческого феномена, - плод фантазии Станислава Лема; марево над комариными плешами «Пикника на обочине» и порождающий мертвяков туман «Улитки на склоне» Стругацких; преображающий и дарующий бессмертие туман «Сезрна туманов» Гуляковского; наконец, одинокая Лошадь и блуждающий Ёжик в тумане, созданном сказочником С. Козловым и мультипликатором Ю. Норштейном.
Туман дарит удивительные неожиданности. Только начинаешь понимать систему, только начинаешь предугадывать, только становишься уверенным в том, что выплывет из марева через десять шагов, как туман предлагает тебе чистое поле вместо дома, трехэтажный каменный замок вместо низенького деревянного сарая, тупик вместо перекрестка…
А вот и море. Вернее, я знаю, что там море. Ветра нет, шум волн гаснет в пелене. Если я скажу несведущему, что там темный лес, он поверит, что там темный лес. Этим отличается знание от верования. Каждый сам должен пройти любой путь. Никакое чужое знание не заменит личный опыт. Никакая система, даже самая стройная, не работает там, где человек становится магом. Самые лучшие, самые безумные физики и математики тоже знают это. Но никому не скажут. Система удобнее. Именно благодаря системе возможен иллюзорный прогресс человечества.
Чем более стройна, безупречна система, тем меньше в ней истины. Гении несут откровения, широко и безвозмездно делятся личным опытом, порой сумбурным, невразумительным, сучковатым, непричесанным. Но такие откровения щедры и настолько ценны, что становятся истинной поэзией для тех, кто остановился и прислушался, пусть только на одно мгновение.
Городские маги выстраивают системы. А потом продают их. Здесь умирает поэзия.
За этой утренней дымкой – море. Сколько вы дадите за море? Или вам нужен темный лес? Сколько вы дадите за лес? Меньше? Тогда покупайте море. Или так: для тех, кто заплатит больше, за дымкой – море; для тех, кто платить не хочет, – темный лес, наполненный ночными кошмарами. Так продаются праведность, степени посвящения, классы одитинга, градусы лож, каналы наработки, ступени личностного роста и личностной свободы.
Так куют вашу зависимость. Ведь самой жесткой социальной системой является государство. Безнадежные, присаженные городскими магами на религию, деньги и государство, люди, неоспоримое большинство людей, уже не могут чувствовать себя комфортно без этих трех оков, фиксирующих в определенной амплитуде разум, движения и волю.
Там, за туманом, может быть море. Может быть темный лес. Или обрыв. У марева свои законы. Тот, кто решит разобраться, что к чему в этом непроглядном тумане, рискует многим. И обретает одиночество.
Туман, желтые огни, сказочные тропы, там, в двух шагах, начинается иная жизнь. Таинственными громадами выступают из серой пелены дома небывалых существ. Каждый шаг – открытие.  Ты совершенно один здесь. Еще вчера ты знал здесь каждый поворот. А теперь - что стоит заблудиться среди незнакомых перекрестий прячущихся в тумане дорог. Все они открыты для тебя. Каждая из них – новый путь.



ГЛАВА 13
ДЕТСТВО
Когда-нибудь и ты, мой сын, пройдешь по улочкам этого городка. К твоему времени эти места будут выглядеть иначе: другие дома, другие люди, другие деревья. Ты будешь взрослым и самостоятельным. На твоих плечах будет лежать груз ответственности. Твое детство останется глубоко в прошлом – не оживить, не сорвать тяжелый покров времени, не проявить старую фотопленку. Даже у магов нет таких технологий.
Но тут ветер изменит направление, принесет легкий запах далекого костра, точно такого же костра, какой мы с тобой жгли в детстве. У обочины вспыхнет пряным цветом душистое растение – никогда мы не могли запомнить эти названия. От мангала потянет вязкой поволокой вишневого дыма. Вкус детства, аромат детства, ощущение присутствия детства.
И симфония запахов возобладает над царством света, заполнит все каналы восприятия, изменит видимый мир, ворвется в сегодняшний день владыкой реальности, такая вечная, монолитная и такая скоротечная, хрупкая.
И я смогу улыбнуться вновь тебе вместе с детством, пожать руку, поддержать, благословить. Смогу вновь быть рядом с тобой. Даже если я еще буду жив, пусть даже стар, болен, немощен, пусть даже разум мой будет уже не здесь, я все равно смогу улыбнуться тебе, как в детстве: молодо, весело, задорно, жизнеутверждающе.
В этот момент отступит все темное, досадное, ненужное. Ты осознаешь всем духом своим, что смерти нет, что мы с тобой едины – одна душа, один род, одна добрая энергия. И с каждым уходом из этого мира, как и с каждым новым визитом в этот мир нас становится больше, мы становимся сильнее. И чем могущественнее мы становимся, чем больше наши возможности, тем выше степень Великой Ответственности за судьбы этого мира в бесконечной череде живых миров.
Внимай же запахам, впитывай их, сохраняй так глубоко, как только возможно. Это твои якоря, твоя опора, на границе каких бы стихий ты не оказался: земли и воды, воды и воздуха, воздуха и пламени.




Глава 14.
АПЕЛЛА

Самое жуткое место в городе, средоточие, квинтэссенция его вязкой ментальности – центральная площадь. Агоры греков, форумы римлян, майданы персов, паблик-скверы и плацы, - сакральные жертвенные алтари, вымощенные прорехи в садах величия человека и природы.
Плешью зияет площадь в центре города, тянутся от нее улицы болезненными щупальцами, вбирая, впитывая духовные силы, истощая ничего не подозревающих городских жителей, лишая их самосознания. Гигантской воронкой кружит площадь, размазывая по стенам своим слабосильных доноров, устремляя в бездну те материи, которые самой природой назначены рваться к звездам.
Нет уюта на площади. Здесь всегда много людей, они на уровне инстинктов жмутся к периметру. Здесь пусто, нет домов, негде спрятаться. Но и привольного раздолья бескрайнего поля здесь не ощутишь.
Площадь всегда шла наперекор человеческому естеству. На площадях росли виселицы, обрубленными колодами возвышались плахи, оточенным металлом свистели гильотины, гарроты щетинились хищными архимедовыми винтами; на площадях горели костры, в пламени которых гибли люди и книги. На площадях шныряли карманники, звенели монетами менялы, здесь заключали сделки торговцы и кликушествовали пророки. Вольных парней рекрутировали на площадях, невольников продавали с помостов. В сутолоке площадей вспыхивали митинги и эпидемии. Инфицированные смертельными вирусами несчастные в неведении приносили сюда свои болезни, делая их общим достоянием. Инфицированные  смертельными психозами фанатики намеренно приносили сюда свои амбиции, превращая толпу в стадо.
Разве вече народные не служили поиску согласия, выработке единодушного решения? Раз согласие ищут, значит, его нет. Если нужно вырабатывать единодушное решение, значит, есть некая душа, которая навязывает собственное решение толпе. Простые истины всегда на поверхности – их не нужно искать, их нет необходимости вырабатывать.
Именно апелла послужила некогда Ликургу той сценой, откуда, окруженный стеной из тридцати верных щитов, он перевернул привычный уклад всей Спарты. Такой же апеллой послужила Ленину площадь Финляндского вокзала. Пусть это только мифы, но любой историк скажет вам, что миф намного ярче и достовернее реальных событий.
Площадь – это скопление людей. Скопление духовно оскопленных, интеллектуально ослепленных. Скученная толчея, толпа. Толпа – нестабильное, неустойчивое, аморфное состояние. Толпа всегда готова превратиться в стадо или свору. Достаточно лишь толики сторонней подлости. Лишь некоторого усилия недоброй воли. Именно сторонней, поскольку подлость приходит в толпу извне, а не изнутри. Именно недоброй, поскольку Вселенная, в размеренном ритме своего существования, ни в коей мере не нуждается в такой болезненно опасной субстанции, как толпа. Городские маги мнут пластилин человеческой массы, не являясь частью этого липкого комка. Яркие краски после такого незаметно-принудительного перемешивания в конечном итоге могут выдать лишь один цвет – серый.
А вот из этого серого можно слепить: военный парад, праздничную демонстрацию, пламенный митинг, жестокую революцию, кровавую гражданскую войну… Но это лишь средства. На самом деле городские маги лепят из этого теста пирог своих личных интересов, амбиций с единственной, всегда актуальной для такого рода выпечки начинкой – властью. Власть – это уроборос, пожирающий хвост. Власть над толпой нужна для того, чтобы пестовать, взращивать, удобрять и пожинать самое себя – новую власть.
Имеющий власть боится ее потерять. Этот страх обстоятельно поселяется в душе власть имущего, крепнет и проникает тем глубже, чем власть масштабнее. Инволюция: больше власти – больше зависимости от власти. В некие критические моменты, в той точке амплитуды, когда вселенский метроном наиболее уязвим, городские маги выплескивают этот страх на площади своих городов. Черное едкое месиво чужого ужаса проникает через поры беззащитных людей, врывается с каждым вздохом в их легкие, заполняет все лакуны тел и воцаряется в головах в виде лозунгов, паразитарных идей, лжеубеждений. Площадь воцаряется в головах.
И даже маг, исполненный Великой Ответственности, ощущающий размеренный могучий ритм, не в силах вырвать этот страх из опустошенных разумов. Только сам, только в одиночку, только оторвавшись от толпы, человек способен вырвать площадь из собственной головы.



Глава 15.
АВИДЬЯ
Магической напряженности не чужды понятия границ, наций, стран, народов. Чтобы отдавать вовне, необходимо обладать внутренним содержанием. Храня великое, общее, маг черпает силу в частном – в отечестве, в родном языке, в правящей династии (осознавая монархическое устройство мироздания, маг и в социальном устройстве остается монархистом), в семье, в личных связях, в добром общении.
Отсюда такое трепетное отношение к близким людям, к дружбе, к работе, к дому. Любовь. В конечном итоге, именно она была, есть и будет основной движущей силой любого магического действа. Именно любовь, не всегда понятная окружающим, не всегда ощутимая ими, но всегда оберегающая, пусть тихо и незримо, именно любовь делает мага тем, кем он призван в этот мир.
Создатели мировых религий, востребованных философских школ, книг-бестселлеров, блокбастеров, сериалов и неологизмов саму суть любви выворачивали наизнанку, переиначивали, дробили, размывали и размазывали. Любовь растворили в высшей степени абстракции, превратили в свет, даже не в свет, а в нечто совершенно безквантовое, безфотонное, в некую «теорию всего», чтобы не за что было ухватиться разуму, чтобы само слово утратило исконную семантику и природный цвет. Молекулярная гастрономия на уровне метафизики. Так в свое время ученые распяли ткань Вселенной на кварки и придали каждому кварку свой, особенный «аромат»: «странные» кварки, «таинственные» кварки, «прекрасные», «истинные»…
Теперь со словом «любовь», а значит, с самой сутью великой силы, можно было творить любые непотребства. И любовь низвергли в семантическую пучину, искорежили няшками, нямками, цеми-цемками, ми-ми-мишками и даже ухитрились убедить многих в ее полном отсутствии.
Есть старая сказка «Соль», то ли чешская, то ли румынская. Не о солнце, не об одиночестве, а о любви. Царь дочерей своих вопрошал, как они отца любят. Были в ответах и мед (нямка), и сахар (ми-ми-мишка). А потом до младшей дело дошло.
«Взглянул царь на младшую. Робко царевна стояла в стороне. Спросил ее царь:
— А ты? Как ты любишь меня, дочь моя?
— Я люблю тебя, отец, как соль в кушанье! — ответила царевна с сияющим любовью лицом.»
Дальнейшее развитие событий просто и логично:
«Напрасно бедный царь брал из солонки то, что он принимал за соль, и сыпал в свое кушанье: вместо того, чтобы стать вкусным, оно делалось еще слаще (няшка!), а стало быть, и еще противнее…» 
И, как и положено в народной сказке, глубокая, очевидная, стало быть, истинная мораль:
 «Я и хотела доказать отцу, что без меда и сахара человек может прожить, а без соли нет».
 Попробуйте сказать девушке, что вы осознаете ее высшую целесообразность вместо признания в любви. Не поймет. Обманутому разуму необходимы мед и сахар. Традиционная риторика синхронно преобразует истину в обиженную ложь: «Не любишь! Я тебе просто нужна!» Да, нужна! Как воздух, вода, солнце. Так сотворено природой, что мы зависим друг от друга, что мы друг другу необходимы. В этом истинная суть любви - в осознании высшей целесообразности. Любовь не оставляет права выбора. Нельзя не любить воду. Любовь естественна, неопровержима, а потому тиха и постоянна. В отличие от влюбленности, которая порывиста и сиюминутна. Такова тяга к пиву, лимонаду или чашечке кофе по утрам. Любовь к воде, влюбленность в лимонад.
Неведение, невидение, неверное восприятие сути вещей, авидья – это не Драконьи игры, не майя, не вселенский креатив. Это примитивные шашки недалеких мегазайцев. Это не любовь. Это няшка.



Глава 16.
ДИОКЛЕТИАН, ИЛИ МАГОПЕНИС
Нужны были десятки лет, чтобы найти свой город. Все, что ни происходит, – происходит в отведенное время и является частью всеобъемлющей взаимосвязи свершений. Мы, я и город, шли навстречу друг другу по извилистым тропам личных и глобальных историй.
Этот город – мой ровесник. Даже чуть младше, на пару-тройку лет. Еще не загажен урбанистской плесенью, отходами жизнедеятельности городских магов.
Этот город юн. Не просто юн: в масштабах городских жизненных циклов – это город-дитя. С наивной ребячливой озорной чистотой смотрит он с берега моря в огромный мир. Он еще не знает, кем будет, когда вырастет. Он еще может служить почвой для цельных натур, для широких жестов, для жирных мазков безжалостной кисти маляра-истории.
Мегаполисы красивы со стороны. Поражают монументальным нелепием нагроможденных друг на друга блокоглыб. Особенно красивы мегаполисы ночью – залиты голубым светом рекламных вывесок и желтыми огнями человеческих муравейников. Так же красив, наверное, безлунной ночью костер, в котором сжигают книги. Огоньки сгорающих в бессмыслии жизней, сливающихся в единое зарево демонической доменной печи-плавильни.
К мегаполисам льнут слабые и легкие лакмусы-мотыльки. Человек – социальное животное; жажда социальной реализации магнитом манит в большие города, держит карьерой, инфраструктурой, мнимым комфортом. Город получает жителей в полное, безраздельное, беспрекословное пользование, лишает мудрости, и, стало быть, лишает выбора.
Мегаполис кольцом замыкает динамику человеческого бытия, заставляет пленников своих бестолковыми хомячками нестись по колесам бездарных жизней. Радостно тянутся бесплодные ветви к холодным электрическим солнцам при полном отсутствии корней. Или наоборот – высыхают деревья, так и не сумев укорениться и  принести урожай.
Без краткой остановки, без глубокого осознания, без открытого общения, безысходно.
Лишь немногие, к сожалению, очень немногие способны проследовать через большой город и при этом не растерять, сохранить себя и найти силы, чтобы развеять эту сугубую безнадежность, обрести право выбора и - выбирать! Выбирать свой город. 
Зачастую именно этот путь – через мясорубку мегаполиса, через противостояние вязкой агрессии - может стать очищающей дорогой к осознанию Великой Ответственности. Если мегаполис не перемелет тебя в фарш, которым начинены серые ячейки муравейника, или, что еще хуже, не превратит в отвратительное существо - в энергичного, скользкого, безликого в своей рейтинговой популярности городского мага, то у тебя появится шанс отстраниться. Стать над городом и обрести такую хрупкую, такую могучую силу. Силу, которую дарит осознание себя как значимой части бескрайнего целого.  Чтобы гордиться выращенной капустой, Диоклетиану пришлось годы провести на троне императора.
Камерные города, вне зависимости от возраста, природно наблюдать изнутри – с тротуара узких улочек, со скамеек уютных парков, из окон миниатюрных ресторанчиков. Речь, безусловно, не о тех сухостоях, которые возникли вокруг атомных электростанций или градообразующих промышленных предприятий. Я говорю о маленьких городках с яхтенными причалами, солеными ветрами, многочисленными пляжами, совершенно неэкономно разбросанными зонами отдыха. Да что там! Такие городки от указателя до указателя представляют собой зону отдыха. Здесь четыре школы и восемь детских садов, здесь на каждой улице растут цветы. Эти цветы заботливо высаживают горожане, эти цветы никто даже не подумает сорвать.
Этот город не для того, чтобы в нем родиться и вырасти. Этот город для того, чтобы залечить твои раны после жестокой битвы с мегаполисом. Пелевин сказал бы «магопенис» и, наверное, попал бы в точку.



Глава 17.
ДИХОТОМИЯ
Жизнь вдвоем – каждодневные попытки добраться, дотянуться друг до друга. Один (одна) скользит вниз, другой (другая) карабкается вверх. При этом два частных проявления одного общего целого неукоснительно стремятся вперед. Вперед и вверх, вперед и вниз. Тяжело обоим.
Движение с постоянно закинутой головой утомляет, напрягает мышцы шеи, обнажает горло, затрудняет кровоток. Такое движение не столько развивает интеллектуальные способности, сколько ввергает в состояние дискомфорта, озлобляет, сжигает невосполнимый запас нервных клеток. Развивает комплексы, капает невнятным дегтем в такой простой и понятный мир.
Скольжение вниз коварно и способно рано или поздно превратиться в видимость полета, который на самом деле является падением. Вы плакали, когда смотрели анимационный фильм о птичке киви, взобравшейся на тридцать третий градус масонской пирамиды, по дороге вырастившей множество деревьев на склонах, постигнувшей пусть не величие этого мира, но его протяженность в высоту… и все для того, чтобы стать размазанным месивом у подножия вершины?  Я не рыдал, всего одна слеза сочувствия, но любая ведунья значительно затаит дыхание, когда вы спросите у нее о том, какую цену имеет слеза мага. Как раз тогда шли таинства внеочередных дионисий, а я, когда пою дифирамбы, чуть более сентиментален, чем обычно.
По щеке скатилась слеза сочувствия к маленькой птичке Киви, и в этой катарсической капле влаги сверкнули все песни, спетые безумству храбрых со времен первого мифа. Красивая, романтичная, удручающая тщета.
Таковы пути анахоретов. Сильный порыв, отчетливые галлюцинации, бестолковая цель, неказистый, а порой жуткий финал. Драконы обречены на одиночество, но смешно полагать, что одиночество сотворяет Дракона. Полет Дракона – это жизнь, за которой тянется бесконечный реактивный турбулентный шлейф взвихренной истории; шлейф, перегруппировывающий по фень-шую эгрегоры и стихиали, а потому совершенно не различимый фасеточным, фактологическим зрением. Но нелепо мнить, что попытка полета порождает нового Дракона.
Поэтому жаль беспилотную птичку Киви: она и в Драконы-то не метила, просто боролась с комплексами. Если бы рядом в нужный момент появилась некая кивиха! Но не простая, а логически противоречащая самой сути Кивиных стремлений, - стало быть, составляющая дихотомическое единство с погибшим символом бестолково-возвышенных мечтаний. Если бы появилась такая пара, то восхождение длилось бы дольше, деревьев было бы посажено меньше, но к тридцать третьему градусу бросаться к подножию не было бы и мысли. А была бы мысль окинуть гордым взглядом рукотворные пущи, которые уже зеленели бы вовсю к концу пути, и сказать со вздохом слова, некогда произнесенные одним Драконом и даже записанные где-то кем-то из риши: «Это хорошо». А после была бы мысль вскарабкаться-таки на эту вершину, или - как говорят украинские экскурсоводы в Закарпатье – «вздертыся на Говерлу», взглянуть в глаза всем двадцати двум иерофантам, пожать им руки… Или как они там делают? Опускают руку в приветствии от груди к колену? Так вот, с чувством собственного достоинства и с уверенностью творца, оплодородившего склоны инжиром и ягодами, двадцать два раза опустить руку к колену и столько же раз стукнуть себя ребром ладони по бицепсу, накачанному в процессе копания.
А потом, взяв свою кивиху за округлую задницу одним крылом, в другом крыле зажать ледяной бокал медовой сикеры и умиленно наблюдать, как вневозрастные иерофанты, выклянчившие у Драконов бессмертие, двумя командами по одиннадцать гоняют по полю земной шар.
Драконы, правда, так не поступают. Они вложили в этот мир принципы двуначалия, взаимоисключающего и взаимодополняющего двуединства. Поэтому могут себе позволить, пока другие прутся на туристические вершины, нанизывать на вилку в ближайшем ресторане пельмени с грибами, подливая в рюмку ароматную настойку из запотевшего графина.
А потом, покачиваясь, идти сквозь посаженный кем-то лес - вниз или вверх по склону - неизменно вперед.


Глава 18
САРКОФАГИ
Что такое «саркофаги»? Я не фантаст, маг, пишу только о том, что окружает мой дом и мою семью. Вне зависимости от того, как далеко эта хрень находится. Не хочу балансировать на лезвии истины. Поэтому – пусть будет сказка.
Из одного города моей страны приехал старый знакомый, почти друг, если в этом мире удобно говорить о дружбе. Друг по имени, допустим, Степан. Не виделись лет пятнадцать, без преувеличений. Посидели, поболтали. Даже не выпили – времени не было, все бегом, все мимолетом, все за рулем. Изменились оба, поправились. Он, как и я, с возрастом обрел груз ответственности, не Великой, конечно, - обычной, руководящей ответственности. Создал собственное предприятие, ну, скажем, по производству кривых зеркал.  Посолиднел Степан, стал, как поют «Два самолета», «толстым и, вообще, красивым». Но призвание свое – рассказывать сказки – с годами мой друг не забыл. И вот рассказал одну – взрослую, тяжелую, с осадком.
Зажиточные лепреконы, преследуя таинственные свои планы, стали возводить на территориях стран, зараженных демократией,  некие загадочные объекты. Условно их называют «саркофаги». На одни только кривые зеркала тратят миллионы. Что им золото, если они его сами материализуют при помощи своей лепреконской магии, хитрой расчетной системы и волшебного станка? Но и качество зеркал требуют отменное, поскольку объекты должны быть тщательно закупорены, запаяны, герметизированы. Как консервы. Или как саркофаги.
И немудрено: как без герметизации, если внутри томятся в неволе маленькие, но жестокие убийцы – вирусы? Зачем нужны совершенные вирусные лаборатории под каждым крупным городом моей страны? Ну, не в каждой сказке следует искать причины для всяких выдуманных следствий. А возможное следствие одно: открыл герметические зеркальные заслонки – и гуляй вирус. Есть еще такая страна? Нет. Хотя, без сомнений, в саркофагах ищут панацею от всех болезней. Благотворительность у лепреконов в крови.
Я же Степану свою сказку рассказал. О светлой и доброй школе будущего, которую я сумел построить; в которой наставники делятся мудростью с подрастающими поколениями; в которой царят гармония и взаимопонимание; которая является, может быть, последним бастионом разума и тишины в этом беспокойном, агрессивном мире.
Что-то я злоупотребляю определительным местоимением «который». Хм, основное средство выстроить цепь событий, связав воедино порою противоречащие друг другу реалии. Вот только не хотел бы я, чтобы в этом мире, или в каком-нибудь другом, хоть по касательной, хоть одной молекулой пересекались бастион из одной сказки  и саркофаг из другой.



Глава 19.
КЕРИДВЕН
Эхо тревожных снов успело незаметно пропитать ткань беззащитной яви. Экстракты несветлых мыслей уже растворились в том аспекте бытия, который принято называть реальностью.  Много лет ожидаемая, а потому совсем не удивляющая беда не стала из-за того менее уродливой и острой.
 Ровно в четыре утра моя кицунэ вскрикнула: «Что это? Взрыв?» Нет, это гром требовательно сообщил о себе, швырнув в окна мелкой дробью. Напряженность текущих событий подменяет понятия, корежит перцепции, галлюцинаторно будоражит психозы.
Над крышей дома все чаще и все ниже пролетают вертолеты, контузя слух, дразня сигнализации машин в гаражах. По дороге в город – блокпосты и бэтээры. Зачем? Ведь саркофаги уже построены и заряжены, зеленый пузырь заатлантической валюты гнилостным червем проточил все бэкграунды людей и отношений, измазал прилипчивой слизью – не отмыть. Враг не придет. Враг уже здесь, он с нами, он внутри нас. Именно он заставляет натягивать вышиванки поверх душ цвета хаки.
Начался ливень. Дождь как состояние. Сегодня я буду играть не на открытых кортах – под куполом. Играть внутри этого дирижаблеобразного сооружения во время дождя – все равно, что находиться в танке во время пулеметного ливня. Барабанит – часто и размеренно. Безопасно, даже уютно, если не помнить обо всех пехотинцах этой вселенской войны, подставляющих беззащитные головы под смертоносные капли. Даже дождь, всегда наполняющий гибкой силой воды и смывающий все пакости с души, теперь пронзает и ранит.
Этот симулякр (еще в Платоновом значении) танка  – часто просматриваемая страница в альбоме моего воображения. Быть в танке – значит находиться далеко от всеобщей суеты, в своей колее, под максимальной защитой надежной брони мчатся к поставленной цели. Цели, которая так отчетливо видна в узкую бронированную амбразуру.
Когда-то в юности, лет в четырнадцать, я написал первое свое прозаическое свершение. Произведение благополучно затерялось в неопрятной свалке отчего дома. Но общий эмоциональный фон я могу передать: группа людей – этакие бременские музыканты киберпанкового будущего – мчаться по единственной сохранившейся дороге, ведущей к концу повести. Так и назывался опус: «Дорога». Экипаж составляют Командир, Наводчик, Штурман, Радист, Стрелок. Нестандартный экипаж. Никаких тебе пулеметчиков, механиков и командиров башен. А в дороге встречаются попутчики и попутчицы. Одну-две главы делят они внутреннее пространство танка с экипажем, а потом погибают, пропадают, убегают, - в общем, всячески пытаются вернуться в окружающий хаос.
Танк в повести – это последний оплот порядка в новом беспорядочном мире. За прочной броней растут ядерные грибы, перекрещиваются параллельные (хотя это и невозможно в Евклидовой геометрии) и перпендикулярные реальности, наслаиваются времена. Вселенная закручивается листом Мебиуса, пронзает сама себя горлышком бутылки Клейна.
Экипаж огражден от всех этих пертурбаций. Жители внешнего мира – нет. Наоборот, для встречаемых в пути героев повести мир внутри танка – некий колдовской котел, ведьмовской керидвен, в котором люди-ингредиенты зловещего зелья теряют анархическую свободу хаоса. В танке-котле прежние законы физики и морали нерушимы, для прибывших снаружи эта нерушимость нестерпима, она обваривает крутым кипятком. Для экипажа опасен внешний мир, для жителей внешнего мира опасен внутренний порядок танковой башни. 
Я всегда различал в симулякре танка жесткую амбивалентность: максимальная защищенность, но, если уровень опасности превысит пределы возможностей брони, совершенно некуда бежать, только гореть или задыхаться.
И вот теперь каждый день – танки, танки, танки. Был сожжен танк, был захвачен танк, был восстановлен танк с постамента, танки вошли в город под новым флагом, стягивают танки и бронемашины… Перед глазами – танковая атака на Саракше. Только роль передвижных излучателей энтузиазма теперь выполняют телевизоры. Массаракш! Массаракш-и-массаракш! Тридцать три раза массаракш! И действительно – мир вывернут наизнанку.
Закончилась тренировка. Дождь прошел. Иду вдоль моря мирными улочками. Ветер разогнал тучи и призвал волны. Длинные высокие, совсем не морские – океанские волны.
Навстречу – человек, пожилой, улыбчивый, нетрезвый от свежего постливневого воздуха и домашнего вина.
«Снайперская винтовка?» - деловито спрашивает он, кивая на теннисную ракетку в чехле за моей спиной.
«Ракетка,» - улыбаюсь я.
«Ядерная?» - уже откровенно шутит праздный горожанин и тает за углом.
Смеяться? Гордиться чувством юмора моего народа? Или бежать в ароматную влагу винного погреба и депрессивно забыть обо всем недели на две? Подальше от шуток, людей и новостей.
А новостей у нас много - каждый день новости. С другой стороны - все по-прежнему. Любая революция - как самум в пустыне - весь песок на дыбы ставит, кто был никем, тот становится всем. Время серости, время песка. Песок заносит сверкающие грани алмазов. Культурные ценности, исторические связи - за плотной завесой, зато самые легкие, самые бестолковые песчинки высоко взлетают на гребне революционного ветра.
Из стихотворений читают только "Никогда мы не будем братьями" в обоих вариантах. Современная классика. Отвратительное стихотворение. Поэт, который не ощущает Великой Ответственности, - великое зло, пока молчит, а когда говорит - великая мерзость.
Не помню, кто сказал: где реют флаги, разум спит. Может, сам это и сказал под впечатлением от кого-то из древнекитайских стратегов. Невразумительная каша из гимнов, лозунгов, анекдотов и кричалок. Как в фильме "Кин-дза-дза": мы еще месяц "Ще не вмерлу" попоем и гравицапу купим.
Как карты в колоде, перетасованы значения слов: «нацисты», «фашисты», «оккупанты», «сепаратисты», «боевики», «террористы» звучат все чаще, а смысла в словах все меньше. Глупость и жадность - великие искусницы,  такого могут намутить. Я как-то задумался: может, я тоже стал жертвой социальной инженерии, может, уже не своим умом силен. Но друзья успокоили: чтобы тебе промыть мозг, нужен Ленин, да и тот бы мог не справиться. Вот и взираю на этот хаос в печали. Сгущается мрак. Ночь темна. Ночь сильна.





Глава 20.
БЕДЕКЕР
Со временем мы выращиваем собственного Дракона. Некоторые ограничиваются тараканами. Но, как ни странно, тараканы не поддаются дрессуре, а Дракона все-таки можно воспитать.
Когда Дракон выращен, все остальное оказывается мелочным, неважным.  Суетные амбиции уходят в прошлое. Весь проделанный к социальной реализации путь уже не представляется столь значимым, оставаясь при этом прочной основой к самоуважению и осознанию самоценности. При этом обретаешь нечто, называемое в традиции Востока просветлением, а на Западе именуемое интуицией: мгновенно срабатывающие (и при этом априори верные) критерии оценки происходящих событий и окружающих тебя людей.
Пока не пробудил Дракона – ничему никого не смеешь, не можешь научить. Когда Дракон расправил крылья – никто ничему не смеет, не сумеет научить тебя. Конечно же, процесс образования, накопления данных, инициации не прервется до момента твоего ухода, но чужие мнения, попытки обратить в какую бы то ни было веру будут соскальзывать с тебя, как капли дождя с чешуи Дракона.
Юный драконыш. Ты еще не успел очешуиться в этом мире. Сколько тебе было, когда ты почувствовал крылья за спиной? Пятнадцать, тридцать, пятьдесят? Время – лишь инструмент, могучий и сложный, опасный и при этом – такой хрупкий.
Тебя посетили страх и одиночество? Страх рождает перцепции. Впечатления рождают идеи. Идеи трансформируют мир. Мир, сформированный страхом, – печален и неказист. Все угрозы этого мира, порождающие страхи, запущены иерофантами для того, чтобы мир утратил изначальную форму. Это их выбор. С момента пробуждения этот выбор больше не имеет к тебе отношения.
Перцепции Дракона – нитяная основа, натянутая на кросно Вселенной. Еще не осознав в полной мере собственную силу, ты можешь наворотить бед, предавшись страху и тоске или тяготясь одиночеством, которое сопутствует земному воплощению любого Дракона. Созидающие идеи могут быть накоплены только в процессе созерцания. Все, что должно быть разрушено вокруг тебя, будет разрушено не тобой, а самой непреложностью твоего присутствия. Но стоит тебе искренне, надолго захотеть разрушения, как нам останется лишь печально наблюдать за твоим копошением в муравейнике городских магов.
Такой путь проще и комфортнее, он приносит блага и преференции. Ставший городским магом дракон может, благодаря внутренней силе и еще не утраченным возможностям, оказаться в социальном тренде. На этом этапе назад уже пути нет. Пребывание в тренде требует суеты и распыления внутренних сил на сиюминутное, бестолковое. Жизнь по принципу «хорошо там, где нас нет» растворяет крылья. Дракон самодостаточен вне тренда. Он живет по принципу «хорошо там, где я есть».
Просветление несовместимо с пассионарностью. Не с гумилевской, созидающей, а с истинной – деятельностной, вечно неудовлетворенной, а потому разрушающей. Созидающее творчество склонно к созерцанию, оно обладает глубиной и мудростью. Разрушающая деятельность глупа, поверхностна, агрессивна. Она размахивает флагами, орет – от футбольных кричалок до политических лозунгов, чем активно, эгоистично рекламирует себя.
Юный драконыш, сохрани себя. Никто не вручит тебе подробный путеводитель по этому миру, но помни: мы рядом. Нет нас в родильном отделении, мы не склоняемся над той женщиной, которую ты будешь считать матерью. Мы не присутствуем при родах. Мы просто рядом. Не ведем тебя по жизни, не вторгаемся в отношения, не держим за руку, не помогаем твоему становлению. Незачем: путь Дракона исполнен одиночеством. Пусть мы разбросаны в пространстве и времени, пусть никогда не увидим и не узнаем друг друга. Мы рядом. Одиночке, даже Дракону, как бы ни был он силен внутренней свободой, тяжело противостоять системе с жесткой иерархией. Единственное верное направление – взлететь выше, быть вне системы настолько, насколько это возможно.
Восьмерка – символ бесконечности. Если к восьми прибавить единицу, то будет девять. Девятка выглядит, как разорванная бесконечность.  Девять больше восьми. Разорванная бесконечность больше обычной, поскольку вмещает в себя не только вечность, но еще и разрыв.. Главный герой новеллы Луиджи Малерба «Моццикони» однажды захотел сотворить из консервной банки бесконечную ёмкость. Для этого он просто вырезал часть жестянки, разорвал ее. Теперь банку можно было наполнять вечно.
Бесконечность плюс один больше, чем бесконечность. Ты когда-нибудь задумывался над этим? Теперь ты, юный драконыш, та единица, которая сделала бесконечность больше.



Глава 21.
СИГИЛЛЫ
Город сжимает морскую бухту в крепких дружеских объятиях.  От края города и до края над вереницей общественных пляжей (частных пляжей в городе, к счастью, пока нет) бежит улица с незамысловатым названием – Пляжная. Это и не улица вовсе, а  дорога, с одной стороны которой вздымается травянистый склон, с другой же – в ряд выстроились кафе, рестораны, ресторанчики, хот-дожные и шаурменные.
Над склоном – снова рестораны вдоль мощенной красным кирпичом прогулочной дорожки. И парк длиною в улицу, которая носит название (догадаетесь?) Парковая. Здесь на кованых скамеечках сидят и смотрят в пока не видимую для меня даль старики – парами или поодиночке. В курортный сезон по красному кирпичу разносят пляжный песок многочисленные гости – бледные тени в начале отдыха и красные воспаленные очаги перед отъездом.
Здесь же, на улице Парковой, раскинулся спортивный комплекс, где я дважды в неделю разгоняю теннисной ракеткой плохое настроение, лишние килограммы и винные пары моего погреба.
В этом курортном городе любят отдыхающих. Город бодрствует от сезона к сезону и тихо, уютно засыпает, проводив последнего искателя солнца и волн. Вдоль Парковой и Пляжной, да и на любой другой широкой улице, в летний зной и в тропический ливень стоят, сидят, дремлют местные жители всех возрастов с рукописными (в наш-то компьютерный век) объявлениями формата А4: «Сдам жильё». И ёмкое слово это – жильё – может означать все, что угодно: койку деревянном сарае, двушку в пятиэтажной хрущёвке, апартаменты в таунхаусе, студию-лофт или элитный особняк. В этом году таких объявлений особенно много: война никогда не была феей-созидательницей.
По приезду гости города разбредаются по жилым помещениям, заполняя квадратные метры в зависимости от личных предпочтений и финансовых возможностей.  Каждое утро тянутся живые ручейки, для того чтобы дружно впадать в соленые просторы Черного моря. С детьми, колясками, женами, всевозможными акцентами, усталыми от отдыха лицами, с пивом, сигаретами, книгами, собачками, замотанные в пестрые полотенца, укрытые невозможными шляпами, измазанные кремами и сметаной, с заклеенными носами, идут паломники, и тяжелы их шаркающие, нетвердые, ленивые шаги.
Девушка, симпатичная негритянка, местная, торгует всякой пляжной мелочью. Совершенно утомленный солнцем гость с Севера, расползшийся по пляжным шортам и почти утративший, как сказал бы Кант, status repaesentativus universi (состояние представления мира), просит у нее зажигалку. Девушка и так плохо понимает по-русски, а тут незнакомые слова собеседника настолько тяжело покидают речевой аппарат, что простой диалог превращается в непролазный коммуникативный тупик. Наконец, девушка угадывает, о чем идет речь.
«О! Нет-нет! Я не,..» - и показывает движением, что не курит.
Это вводит северного гостя в ступор. Наконец, ему удается сформулировать собственный когнитивный диссонанс в несколько отрывистых фраз: «Что значит «не…»? – он передразнивает продавщицу, водя у покосившихся губ двумя пальцами с зажатой меж ними сигаретой. – Ты же такая черная! Как это не куришь?!»
Вот таким разжиженным и аморфным становится мой город в курортный сезон. Одни расслабляются, потому что отдыхают, другие – потому что уже сдали свои квартиры, а значит, самое время расслабиться. 
В уездном городе N, как мы помним, наиболее активными центрами занятости местного населения выступали парикмахерские и похоронные бюро. В моем городе такими центрами являются Порт и информационные службы такси. Каждый второй мужчина здесь – таксист. На восемьдесят тысяч населения здесь неимоверное число перевозчиков. Учитывая конкуренцию, расстояния и потому смешные цены, вы ожидаете определенного уровня сервисного обслуживания. Вы ждете улыбок, задушевных бесед и стандартного таксистского «За Ваши деньги – хоть на край света». Ничуть!
Местные таксисты – суровый и раздражительный народ. Девочки диспетчеры легко и непринужденно хамят в трубку, даже не замечая этого: «Мы не хамим, мы так разговариваем!» Когда машина подъедет, вам никто не перезвонит – сами дежурьте у входа и ждите, как фрекен Бок ждала Карлсона. Зато тут же перезвонят и отчитают, если вы опоздаете минут на пять. Сам же капитан таксомоторного транспорта работает в такси просто потому, что дома можно спиться от безделья. Он подвозит вас не за деньги (сколько там тех денег?), а из великого человеческого одолжения. Вы не клиент, вы человек, который вырвал водителя из расслабленного состояния, из того состояния, которое в Нидерландах называют «гезелеххайт». Поэтому сидите смирно, сидите молча, адрес называйте четко.
Нет, конечно, есть и другие местные жители. Да что там! Такие встречаются даже среди отдыхающих. Они ведут такой модный нынче здоровый образ жизни, бегают вдоль моря, купаются круглый год, высушивают себя в спортзалах, в облегающих трико мчат на спортивных велосипедах. Не пьют, не курят, не прелюбодействуют. Все это было, все это скучно, все это плоско. Они нам не интересны, так что пусть о них снимают фильмы в Голливуде. Здесь мое магическое пространство, в котором им нет места. Думаю, мой изысканный читатель, что после всех совместно пережитых перипетий, ты вполне разделяешь мое мнение и готов к дальнейшему путешествию.
Местные жители… Само понятие «местные» как-то не применимо к этому юному городу. Ему всего-то четыре десятка лет. Коренных, родившихся тут, - единицы. «Местные» горожане сами недавно были гостями, приехавшими в поиске сказки из различных уголков нашей большой Родины: из Молдавии, Приднестровья, России, Белоруссии, а также из всех уголков еще той, довоенной Украины. Все флаги были в гости к нам. А нынче мы сами лишь еще одна звезда на звездном флаге.
Градообразующим предприятием стал Порт. Порт - это мощный финансовый поток. Настолько мощный, что в его теплых волнах может быть счастлив каждый, кто тем или иным образом сопричастен к великому празднику морской торговли. Рабочие довольны зарплатой, представители Госавтоинспекции не патрулируют улицы, а ждут благодарностей в кабинетах, таможенные экспедиторы строят дворцы, отцы города закладывают набережные и аллеи в честь сколькотолетия верной службы, а к грузовым терминалам выстраиваются километровые очереди крупнотоннажных автомобилей. Торговый рай. Портовый рай. Так было. Надеюсь, так будет.
Город, в котором я родился, сдал с потрохами все Черноморское пароходство в течение нескольких лет после развала Союза. Предприятие-миллионер несколькими росчерками пера превратили в убогого банкрота. Сильны городские маги. Мы же молчим, исихаствуем, поскольку не наше, поскольку стоит один раз запачкать руки в этой смоле, как черная проказа распространится по всему телу, по всей душе.
Город, в котором я живу, крепче держится за исконные силы, тверже стоит на ногах. Да и я теперь здесь. Крылья расправлены, а это значит, граду цвесть!
Я тоже приехал в этот город в погоне за сказкой. Не за готовой, подаренной, а за своей, сотворенной. Безусловно, сказку создавать можно, где угодно. Но мне так хотелось, чтобы холст был чище, грунтовка свежее, краски ярче, кисти свободнее.
Если ехать из города, в котором я родился, в город, в котором я живу, то сказка начинается сразу за кладбищем. Или, может, именно с него. Над этим широко раскинувшимся последним приютом всегда стоит дым: крематорий работает круглосуточно. Ходят зловещие слухи, что сюда целыми автобусами привозят трупы без имен и документов. Особенно после начала войны. Хотя вездесущие валькирии могут устроить крематорий даже из Дома Профсоюзов – звучало бы анекдотично, если бы не последние события. Во время военных действий городские маги особенно сильны. Рядом с крематорием однообразные серые ряды колумбария. Мрачная сказка. Мы покидаем этот мир.
Вот слева два стилизованных колеса и зеленый «Кавасаки» между ними. Очередная сигилла, очередное совпадение: в юности меня называли Кавасаки за мою спортивную кофту с рекламной надписью. Вот здесь действительно сказка. Кровавая, как те, что собирали братья Гримм. Почти тридцатилетний мотоциклист да нетрезвый водитель трактора с братским названием «Беларусь» встретились на дороге. «Беларусь» и «Кавасаки» - неравная схватка. Это памятник Погибшему Байкеру. Его поставил человек с французским именем Жан, соратник погибшего. Памятник обещали снести в день его установки как несогласованный. Не снесли. Действительно, сказка.
Справа и слева – виноградники. Самое время петь дифирамбы. Велик и многовластен ты, о, мудрый Дионис! Как много полей, посвященных тебе, горело в те страшные дни перед развалом Союза. Поставленный у власти разрушитель решил бороться с пьянством и для этого уничтожить виноградную лозу по всей территории моей такой огромной тогда страны. А бороться нужно было не с пьянством, а с тем, кто пришел разрушать. Или с его хозяевами. Но виноградники выстояли. Выстоим и мы. Конечно же, не без твоей помощи, о, вездесущий бог веселья! Сигилла жизнеутверждающей радости и веселья. Стихия – солнце, огонь.
А вот и сам винодельческий завод. На любой дороге, ведущей из города в городок, есть магазин живых вин. Когда-нибудь и на моем кусочке земли потянет лозу к свету виноград. Он уже посажен, ему осталось только набрать силу. Я обязательно научусь делать вино. И в моем погребе разольется аромат лозы, выращенной моими руками, на моей земле, под моим солнцем.
По правой стороне дороги, на разных ее участках, встречаем мы сказочников другого рода. Ландшафтные дизайнеры. Они продают растения: от маленьких декоративных цветов до могучих крупномерных елей. На любой вкус. Такого сказочника можно вызвать на дом. И он сделает жизнь ярче, а мир вокруг тебя – красивее. Сигилла прочной основы и плодородия. Стихия – земля.
А вот истинная долина сказок – понтонный мост через узкий перешеек лимана. Отсюда отходят паромы в Батуми, в Поти, в Варну, в Деринже. Каждый год, в самое напряженное время, летом, когда все едут на дачи, базы отдыха, просто пикники выходного дня, этот мост разбирают на месяц для профилактического ремонта. Почему летом? Ох, уж эти сказочники – такие непредсказуемые. В этот «разобранный» период здесь возникает интересный спонтанный бизнес. Маршрутное такси со стороны города привозит пассажиров к переправе с одной стороны. Здесь людей ожидают легкие моторные лодки. За небольшую сумму катера переправляют пассажиров на другой берег, где они заполняют маршрутное такси в городок.
Зимой у переправы вы можете встретить сотни великолепных лебедей, которые прилетают сюда с лиманов переждать холода в компании уток и всепогодных чаек. Птицы совершенно не пугливы: охотно позируют и едят с рук. Разве не сказка? Еще одна сигилла – символ чистоты и благородства. Стихия – воздух.
Здесь, у переправы, продают черноморский вариант устриц. Причем в двух модификациях: мидии и рапаны. Безусловно, каждый знает, что при жизни эти морские деликатесы насыщаются отнюдь не святым духом. Но вспомните слова Анны Андреевны: «Когда б вы знали, из какого сора растут…» Для меня мидии всегда были символом созерцательной жизни. Им, как и магу, приходится пропускать через себя тонны мусора для того, чтобы вырастить в душе драгоценную жемчужину. Стихия – вода. Здесь моя река Смородина, здесь мой Калинов мост.
Если по дороге вы не забыли взять несколько литров белого полусухого вина, чтобы насытить вечер просветленными беседами, не примените купить ведро моллюсков покрупнее. Огонь в мангале да старый противень, - вот и все, что нужно для их приготовления. Если же в багажнике вашего автомобиля лежат пятилитровые буты, в которых плещется красное, то проезжайте мимо мидий – ведь, я уверен, вы не миновали небольшой базарчик по дороге, где всегда есть свежая баранина. Не мешать же все в одном керидвене?
К центральной части моего городка примыкают частные сектора, выстроенные на землях различных кооперативов, колхозов и сельских угодий. Я живу в доме, находящемся на одной из таких земель. Бывшее поле разделено на участки по десять соток. Здесь все, как в городе, – улицы, номера домов. Но на каждом таком участке – своя, ни на что не похожая сказка.
Вот дом 29 по улице Лукр… Лукоморье? Нет, так на временной табличке сокращено полное название: улица Леси Украинки.
Вот загадочный мрачный дом из тёмно-бордового кирпича. Он полностью достроен, но не заселен. Узкие окна-амбразуры смотрят на тебя холодно и угрожающе. Они застеклены, но за ними нет жизни. Решетки на окнах делают все строение похожим на небольшую тюрьму.  Ворота заржавели и покосились в лучших традициях мистических триллеров. Земля у ворот и калитки заросла сорной травой. Не в таких ли домах живут привидения?
Вот розовый дом на две семьи. Окна-щелочки очень похожи на глазки поросенка. Летом его сдают внаём и территория оглашается задорным визгом отдыхающих детей. Так и зовем мы его – за цвет, форму и звуки – Поросенок.
Два раза в неделю я бреду по утрам на теннис мимо всех этих Лукоморий, Тюрем и Поросят. По грунтовым, асфальтовым, кирпичным дорогам иду из мира в мир, приближаясь к центральной части городка. В русских народных сказках главный герой попадает из мира яви в мир снов, переступив границу между чистым полем и темным лесом.
Здесь такой демаркационной линией выступает самая длинная из всех местных улиц – Александрийская. Она стрелой пронзает городок от частных секторов до Утреннего базара на выезде. Яркая, самобытная улица, живущая собственной необычной жизнью. Ее приморская часть – это чехарда достаточно современных мини-отелей, домов с летними пристройками, покосившихся, ветхих деревенских строений. У каждой без исключений калитки – «Сдам». Эту улицу нужно было назвать Курортной. В летний период Александрийская вспыхивает цветастым разнообразием зонтиков, купальных костюмов, шлепанцев, очков, надувных приспособлений – в общем, всего того хлама, который покупают на три дня отдыха, а потом благополучно забывают, выбрасывают или теряют. Нескончаемые потоки людей перемещаются по обеим сторонам улицы из бара в бар, из номеров на пляж, от проституток в бильярдные и сауны.
С последним отдыхающим эту улицу покидает суетная жизнь. Хозяева домов, одинокие, покинутые, спешат потратить заработанные за сезон деньги у местных Баб Яг: теть Клав, Зин, Мусь – производительниц, а чаще – перекупщиц домашнего дешевого вина. В весенний период, когда новое лето еще не наступило, а дары прошедшего лета поглотила долгая хмельная зима, эта улица становится похожей на декорацию к фильмам о культе вуду: качающиеся восставшие мертвецы поодиночке, парами или классическими тройками передвигаются, медленно покачиваясь, в халатах на голое тело, в трусах и пиджаках, в джинсах и босиком, вроде без цели. Но если присмотреться взглядом любознательного Дроздова, то можно по траекториям и местам длительных стоянок определить, где именно живут виноделы. По просящим выражениям синих опухших лиц Леших-аборигенов можно легко догадаться, что кредит под следующее лето уже давно подошел к концу. Эта улица открыта в пляжный период, но в любую другую пору года превращается в самодостаточный, замкнутый эндемик. Моя кицунэ сказала, что знает, где будет меня искать на старости лет.
И вот городские кварталы – однотипные строения времен Хрущева. Их возвели еще до того, как поселению был присвоен статус города. Со всех сторон задавленные небрежно наброшенными высотками, пятиэтажки подслеповато и скромно выглядывают в мир окнами судеб. Здесь эндемично застыла эпоха, здесь соседи еще умеют уделять время  друг другу в тесных кухнях. Здесь еще понимают, что лучше помногу немногим, чем многим понемногу. Высокоэтажки вокруг заслоняют свет, от которого мы так зависим. Когда-то мой городок должен был стать всего лишь очередным районом своего большого брата. В этих кварталах замирает  время. Дома высятся пятиэтажными памятниками ушедшей эпохи. Пентаграмма. Для меня – самая могучая, самая содержательная сигилла. В одном таком доме, отчем доме, недалеко, всего за двадцать километров – рукой подать,  я провел детство, в другом, на тусовочной квартире, у подружек Сионисток (нынче живут в Израиле) – юность, в третьем, с восемнадцати лет, у жены, – молодость. Стихия – судьба.


Глава 22.
ЭРФИКС
В попытках докопаться до сути того механизма, благодаря которому мы принимаем решения, мыслители различных эпох и традиций подводили основания и мотивы той или иной степени достоверности. Дэвид Юм, например, рассуждая о причинах и следствиях возникающих в нашем представлении взаимосвязанных впечатлений, использовал аналогию с участием бильярдных шаров.
Если придать первому бильярдному шару некую энергию движения, направив траекторию этого движения в сторону второго бильярдного шара, то в определенное время произойдет столкновение, и второй шар, находившийся до этого в покое, придет в движение с той силой и в том направлении, которые задал ему первый шар. Громоздко, как вся философия Просвещения. И как зубодробительно просто: если видишь шар, катящийся в направлении другого шара, значит, второй тоже будет скоро в движении. Даже скорость и траекторию можно рассчитать. Не предсказать, а именно рассчитать. Причины и следствия.
Я знаю несколько умных людей. Настолько умных, что они способны увидеть катящийся шар А, статичный шар Б, в состоянии долго и подробно рассуждать о свойствах этих объектов, о различиях между ними. Но если говоришь им: «Шар Б через два-три месяца с нарастающей скоростью покатится вправо», в ответ слышишь: «Да, ладно! Откуда такая информация?» И так уверенно переходят на снисходительно-доброжелательный тон, что впору душить в себе комплексы Кассандры или умной Эльзы. Есть причина, есть следствие, но связи между ними заштрихованы умелой рукой.
Только ясное разумение связей позволяет жить в мире истин. Еще ведические мудрецы знали, что нет добра и зла, а есть истинное и неистинное. Когда народ жаждет справедливости и рвется на революционные баррикады, когда уродливой кляксой расползается по стране гражданская война, когда в прошлом любящие друг друга супруги отвратно и мелочно делят имущество после развода, когда соседи в деревне строят друг другу козни, режут кур и травят собак, каждая из противоборствующих сторон, наверняка, уверена в истинности собственных убеждений и в ложности убеждений противника.
Кровь – хорошее удобрение, но очень дорогое. Крови лучше найти другое применение: пусть она бежит по жилам, дарит жизнь. Но некому сказать Соломоново «И ты, Сара, права», и некому услышать. Мир – нестабильное состояние, он требует взаимопонимания. В основе взаимопонимания лежит умение распознавать связи между причинами и следствиями.
Но война – стабильный источник дохода и простейшее средство решения любых проблем. И шуршит печатный станок, растут нули на банковских счетах. Суетливые, безжалостные, бездушные, проплаченные городские маги вездесуще наполняют разумы среднестатистических филистеров зловонной серостью. А те, все беднее, все неустроеннее  с каждым днем, рады, что появилась цель в перекрестии прицела, на которую можно извергнуть всю неприродную злобу свою. И вот уже одна часть народа проникнута некоей мощной идеей, другая часть – не менее мощной антиидеей. Над одними реют двухцветные стяги, над другими – трехцветные. В чем отличие? В том же, в чем отличие чатлан от пацаков. Помните, «Кин-дза-дза»? «Ты что, дальтоник? Желтого от зеленого отличить не можешь?»
Один из героев Пелевина изводил себя в поисках национальной идеи. Не нашел. К счастью.
Живет себе народ без идеи. Скучно живет. Конечно же, речь идет о Великой Идее. Маленьких, обывательских идей – пруд пруди: продолжить род, воспитать детей, обрести новые знания, стать профессионалом в своем деле, совершать открытия, ставить рекорды, работать и приносить пользу людям… Кому нужны такие ничтожные мечты, личные, эгоистичные, разбивающие единую человеческую массу на самостоятельные интеллектуальные единицы? Другое дело – Великая Идея. Настоящая Амэрикен Дрим или мечта о Третьем Царстве. Мысль, которую думают хором. С такой идеей хорошо идти в строю под флагами. Такая идея, как мобильный излучатель из «Острова» Стругацких за спиной бойца. С такой идеей хорошо сесть в танк и рвануть на врага. С боевой песней. За такую идею хорошо умереть.
А без идеи народ просто живет. Скучно. Неуправляемо. Любит, строит, рожает. Живет. Не воюет и не умирает. За что ж воевать и умирать без идеи?
Один историк, Олег Будницкий, сотрудник (внештатно-негласный, естественно) Гуверского университета (никаких домыслов, цитата из всезнающей Википедии), убежден, что национальная идея России - зафиксировать «единственно правильную версию развития событий во время Второй мировой войны». Чушь, конечно, как будто у исторических событий есть правильная или неправильная версия. Но я вспомнил об этом недавно в связи с рассказом знакомой, приехавшей погостить из Европы. Ее дети уже несколько лет проходят обучение в одной из европейских школ. Там своя версия событий Великой Отечественной (ну, или Второй мировой, как ее теперь и у нас называют) войны. Оказывается, Гитлер вовсе не нападал на СССР. Он дружил со Сталиным. Попросил разрешения провести войска Германии по советской территории, чтобы захватить… Индию. Зачем? Да кто ж из учеников будет искать причины и связывать их со следствиями? Так вот, шел Гитлер через Советский Союз к индийским границам, но не дошел: красноармейцы вероломно на него напали.
Представляете ужас отца, выросшего с иными знаниями, - не иметь возможности переубедить собственного ребенка? Ребенок верит больше учителям. Какая же версия «единственно правильная»?
Если хочешь владеть умами людей – подари им истину. Если хочешь владеть умом народа – подари ему идею. И пусть реют флаги. Но истина не там, где реют флаги. Истина там, где колосится рожь.



Глава 23.
ДИСКУРС
Футбольно-спортивный клуб «Бастион»… Сколько раз проходил мимо, а тут остановился. Щедрый вид моря и гостеприимных облаков именно на этом отрезке пути всегда не отпускал мое внимание. Устало брел чуть в горку, было жарко, нещадно болел локоть – надо дать отпуск теннису и шпаге. Море за спиной, а облака – далеко-далеко, там, где уродливыми шрамами избороздили давно уже не мирное небо реактивные самолеты. Не хотелось смотреть в небо, – перетянутое турбулентными лентами, оно больше не казалось вечным. Стал смотреть по сторонам. И остановился.
Зацепила некая логическая нестыковка. Вспомнил соответствующий пункт правила. Пишутся через дефис сложные имена прилагательные, образованные из двух или более основ, обозначающих равноправные понятия. Например, русско-французский или философско-психологический. Футбол и спорт не являются равнозначными понятиями. Спорт по отношению к футболу, с точки зрения семантики, представляет собой гипероним, то есть надмножество. Так же, как продовольствие по отношению к колбасе. Мы же не говорим «колбасно-продовольственный». Шахматы и шашки – равнозначные понятия, поэтому «шахматно-шашечный» звучит естественно и привычно. Есть, правда, конноспортивные клубы – от словосочетания «конный спорт». Не скажешь же «футбольный спорт». Нестыковка.
Вроде, мелочь. Кто ж не ошибается? Тревожная нота в самом характере такой ошибки. Автор вывески споткнулся на ступеньках абстракции, рассорился с логикой. Гипероним является результатом логической операции обобщения. А вот разрыв логических связей в сознании носителей языка говорит об опасной тенденции. Взаимосвязь механизмов мышления и языковых процессов не просто прочна и очевидна. Эта взаимосвязь – основа основ, краеугольный камень для человека как уникального творения Драконьей воли. Краеугольный камень в основании человечьего величия, покоящегося на двух стенах свода: на мышлении и речи. Но именно этот камень отвергли нынешние социальные строители… Проще говоря, тот, кто читал «Записки о Шерлоке Холмсе», не допустил бы подобный промах.
Разорванные в клочья логические законы – пусть злейший, но не единственный ужас, который заставляет социолингвиста бодрствовать в ночи. Речь, которую ведическая мудрость признавала одной из стихий – огнем, скудеет стремительно и безвозвратно. Нет, не в количественном отношении. На смену сотням уходящих слов тысячами выползают, корежась,  неоуродцы. Городские маги выгребают этих червей черпаком золотаря из всех языков мирового общения и, не скупясь, бросают их в раскаленный керидвен, как некогда ведьмы толкли в порошок и бросали в колдовские зелья зубы упырей и крылья летучих мышей.
Закон экономии языковых усилий массированно бьет по сложным языковым конструкциям, по синтаксису. И последствия такой канонады тем более разрушительны, чем менее прочен связующий цемент логических категорий. Координация становится раскоординацией,  детерминация превращается в индетерминацию, согласование перетекает в несогласованность. Раскуроченный городскими магами коллективный разум уже не в состоянии провести грань различия между субъектом и объектом, привязать деепричастный оборот к основному действию, правильно сформулировать смысловой вопрос. Это даже не глобальное упрощение, это тотальное уничтожение хрупкой ткани, где основа – мышление, уток – речь.
Ворчание старого пуриста, который пытается молотом Тора выбить из языка все чуждые примеси. Так? Если бы. Все, к сожалению, тоньше.
Маг – не колдун-кудесник, не фокусник, мечущий файерболы. В фентезийной литературе сформировался расхожий образ: огненный шар – мощнейшее магическое оружие. Почуяв опасность, боевой маг принимает героически-таинственную стойку, закатывает глаза и далеко в сторону отводит разящую длань, в которой плещется маленьким солнцем смертоносное пламя. Образ этот, как сказали бы на «Лурке», доставляет и представляет. Наивные астральные дети прочищают чакры и тужатся до синевы, пытаясь ментально пусть не сразить противника, так хотя бы оставить на его теле заметные ожоги. Как все просто: избранность, концентрация, наработка энергетических каналов и легкий фимоз головного мозга, - вот и свежеиспеченный маг. Так? Если бы. Все еще тоньше.
Под искусством разумеют некий творческий, созидательный акт, отражение внешнего мира во внутреннем мире творца; так мы познаем Вселенную, так мы выражаем себя.  Создание произведения искусства – это реализация информационного и чувственного багажа, накопленного автором. Нелегкий, зачастую болезненный процесс. Недаром производящее слово «искус» в прошлом имело значение «опыт», а порой использовалось и в значении «пытка».
Современная литература с искусством имеет мало общего. Скорее, литературный продукт попадает под маркетинговое определение понятия «товар». Главной же эстетической категорией, характеризующей современное произведение искусства, является продаваемость. Читатель перестал быть собеседником. Читатель превратился в потребителя. Часто в интернет-пространстве встречаешь утверждение, воспринимаемое как аксиома (цитирую одно из таковых): «Не секрет, что западная школа писательства ушла далеко вперед, поэтому нам есть чему поучиться».  Под «писательством» понимают умение брать читателя на крючок, умение создавать бестселлеры. Книга как проект.
В демократическом обществе нет цензуры. Зачем? С этой ролью прекрасно справляются шаблоны. Отсекающее все лишнее прокрустово ложе. Все, что может быть создано, должно быть создано в рамках одной сверхзадачи: продать. Западные ресурсы наперебой предлагают эти шаблоны (не бесплатно, конечно). Любой, испытывающий тягу к писательству, может получить готовые ответы на все специфические вопросы, освоить «креативные техники писательства» и в дальнейшем эффективно использовать в «творчестве» всевозможные «копченые селедки», «повозки с оркестром», «методы снежинки» и прочую шелуху, делающую современную литературу тем, чем она, по сути, является: кичем, продуктом массового потребления.
Всякому явлению есть место под щедрым солнцем. И такой литературный продукт может быть весьма качественным. Какой бы пестрой ни была обертка, в нее необходимо укутать хоть какое-то содержание. Но в формате указанной сверхзадачи обертка оказывается важнее. Любой маркетолог скажет: потребитель покупает упаковку, а не ее содержимое. Для создания упаковки, бесспорно, необходим должный уровень мастерства. Динамичный сюжет, продуманный сеттинг, характерные диалоги, - все эти «оберточные» элементы требуют кропотливого труда, предельного сосредоточения, определенных ремесленных навыков. Именно ремесленных, поскольку создание произведения искусства - это магия, создание продукта массового потребления – это ремесло.
Причем общедоступное ремесло. Профессионально-технических училищ в этой отрасли нет, зато есть соответствующие ресурсы в интернете. Освоить навыки в той или иной степени может каждый. Как говорила героиня Лии Ахеджаковой, можно и зайца научить курить. Поэтому число «творцов» растет, все вооружены одинаковыми приемами, действуют по единым схемам, так что нередко возникает впечатление, что множество проповедников, как умеют, созывают народ в единую секту. В один прекрасный момент понимаешь, что окружающие тебя люди живут в ином, чуждом для тебя мире. Наверное, именно в такие минуты Иван Трофимов написал свою «Планету обезьян»:
Трудно жить на белом свете,
Если ты с утра не пьян.
Ты как будто на планете,
На планете обезьян.
Присутствовал как-то при разговоре двух музыкантов. Более опытный поучал менее опытного коллегу: «Надо смириться с тем, что все мы проститутки. Мы продаем свой талант (если есть такой), годы занятий, те звуки, те рифы, которые извлекаем из гитар. Поэтому играть будем то, что продается. И если это совпадет с твоими личными интересами, то считай, что тебе повезло». Самые популярные музыкальные исполнители, самые продаваемые художники и писатели, самые известные актеры и самые посещаемые режиссеры прекрасно понимают это и если говорят о вечном, то опять-таки в рамках маркетингового кокетства, а не по искренности убеждений.
Чем шире читательская аудитория, тем успешнее ремесленник. Таковы проекты Функе, Роулинг, Мартина. Велика сила схем, шаблонов и крючков. Настолько велика, что у некоторых выбивает почву из-под ног, лишает чувства реальности. Срабатывает формула «Все люди, как люди, один я – Бог!». Такие авторы вместо честной ремесленной работы впадают внезапно в исключительный супрематизм и начинают своим лубочным картинкам давать черноквадратные наименования: «Фантастика», «Детектив», «Детская книга». Вершина жанра. Никто не напишет лучше. Чего мелочиться?
У современного литератора много источников для плодотворной работы: мифы, народные и авторские сказки, находки классической литературы, тайны и загадки веков… Все это можно искажать, переиначивать, перемешивать и скрещивать. Так, чтобы потребитель этого месива уже не понимал, кто жил на Олимпе, с кем сражался Царь обезьян, какие боги составляли эннеаду, а какие – тримурти, кто открыл Америку, кто победил в войне. Кто будет читать первоисточники? Кому нужна истина? Истина не завернута в красивую обертку. Истина слабопродаваема.
Для усиления эффекта фрагментации, «белого шума», можно использовать мертвые языки. Помните, у Щербакова: «Кое-кто, неизвестно зачем, прибегает с этим к латыни…»? Именно латынью пользуются в мире Хогвартса для того, чтобы действовать (акцио), мучать (круциатус), повелевать (империо). Вот только убивают на древнеарамейском. И тут игра лукавого в наоборот. Древняя формула «авда кедавра» («сказано-сделано») имела сугубо созидающий характер. А вот вам – созвучное с древней формулой заклятие несет смерть и запрещено Министерством Магии.
Не врут ремесленники: маги действительно используют силу пламени. Если говорить ведическом восприятии сказанного слова. Риши, авторы Вед, были искусными магами. Вот только не воевали они ни с кем, как и положено настоящим магам. Вспомните одного из персонажей «Понедельника», того самого, «который начинается в субботу»: сильнейший маг, Саваоф Баалович Один, который теоретически может все, но на практике не применяет силу, поскольку ни одно магическое действие не должно причинять вред ни одному живому существу. Не разрушающим оружием, а созидающим орудием риши была стихия огня – речь. Слово материализует мысль, действие материализует слово. Таковы этапы созидания. Таков базовый закон нашего мира. Таковы корни ясеня Иггдрасиль.
Мысль предшествует слову. Слово предшествует действию. Сказанные или несказанные слова создавали и разрушали империи, возвеличивали и губили людей, разжигали войны и ложились в основу мирных договоров.
Мысль и слово – единый и единственный инструмент мага. Правильное слово и чистая мысль. Легион городских магов неустанно печется о том, чтобы посеять в мыслях хаос, низвести уровень владения речью до отрицательной отметки. Мусор. Его все больше в мыслях. Разруха. Ее все больше в речи. Магия уходит из этого мира.
Языковая среда – та самая пыль из романов Пулмана, если уж использовать образы, которые привычны для современного читателя. Птица дружит с воздухом, рыба дружит с водой, маг дружит с речью. Живой, самобытной, природной, изначальной. Мировой язык для магии – аквариум для глубоководной рыбы, клетка для вольной птицы.
Мировые языки – жесткий корсет для живого мышления. Такова уж человеческая природа – имперские притязания разделили средства общения на языки внутреннего содержания и универсумы нивелирования. При этом один и тот же язык может передавать внутреннее содержание своего носителя и служить инструментом нивелирования для других. Так англосаксы горделиво кичатся своим английским, тем же английским, который в мировом эквиваленте служит идеальным прокрустовым ложем. Вторым по значимости орудием пытки для свободного мышления является религия. Но даже эти оковы менее прочны, поскольку речь первична и лежит в основе любого религиозного воздействия.
Сталь персидских сагарисов и римских пилумов, свинец османских и британских пуль несли в новые земли, в покоренные народы власть чужой речи. Население любых империй, прошлых и будущих, было и будет разделено на две части: тех, для кого имперский язык является родным и органичным, и тех, для кого имперский язык является универсумом нивелирования.
В свое время я учился на маркетолога в Нидерландах. Замечательное королевство, открытое для каждого флага. Приезжайте, учитесь, работайте. В рамках возможностей, предоставленных полученной категорией. Категории напоминают водительские А, В, С. Выпускники школ сдают единый экзамен, от которого зависит будущее. По результатам экзамена каждому выпускнику присваивают категорию, определяющую социальный статус на всю оставшуюся жизнь. Основную часть экзамена составляют задания на знание датча – официального языка Королевства. Как и в любой другой стране мира, знание государственного языка определяет социальный статус. Суровые правила общежития.
Злокачественным вирусом имперский язык проникает в языки порабощенных народов. Оставаясь родным, а потому глубоким средством выражения для коренных носителей, он не только взрывает изнутри, кастрирует, упрощает и умаляет побежденную речь, но и перестраивает механизмы мышления у народов, вынужденных овладевать чуждыми коммуникативными конструкциями. Заимствование радует лингвистов мнимым обогащением лексики, однако некоторые неологизмы – это кукушкины дети: они не хотят служить обычными синонимами исконным словам; они хотят быть стержневыми, лезут в доминанты и постепенно выпихивают исконные языковые единицы в разряд устаревших. А потом, завоевав лексику, сообща перекраивают под себя синтаксис.
Несложно догадаться, какой именно цели подчинен тюнинг нашего мышления. Язык мирового общения очищает всю индивидуальную шелуху, снимает с нашего разума доспехи родной речи, выхолащивает защитные механизмы, позволяет удавам Каа беспрепятственно отдавать необходимые распоряжения своим бандерлогам. Вот только в реальной жизни удав Каа не друг Маугли. Заметив в ритмично раскачивающейся толпе обезьян не поддавшегося гипнозу человеческого детеныша, могучий змей не преминет отдать распоряжение и послушные бандерлоги забросают Маугли фекалиями.
У польского фантаста Яцека Савашкевича есть рассказ «Мы позволили им улететь». Древний космический корабль, с которым давно была утрачена связь, возвращается на Землю. Экипаж корабля – странные создания, лишь отдаленно напоминающие людей. В глубоком космосе произошла авария, все взрослые погибли, а младенцы из анабиотических контейнеров по пробуждению были воспитаны роботами. Механические реакции, замедленные движения, застывшая мимика, невразумительная речь…
Представьте ребенка, воспитанного исключительно на эсперанто. Ничего лишнего, все упрощено и лишено жизни настолько, насколько это необходимо для манипулирования любым носителем искусственного языка. Мечта любого новоявленного Каа. Весьма похожая лингвистическая ситуация складывалась в странах Средневековой Европы, когда всеобъемлющий и всевмещающий купол религии был соткан из конструкций латинского языка.
Наталья, переводчица, однажды написала: «Мой английский язык, как, впрочем, вообще английский язык, не может передать многие моменты также "вкусно" и "по-драконьи", как у Вас». Наталья – отличная переводчица, но тут она права: оружие мага – слово, выращенное на благодатной почве родного языка, чьи конструкции тесно связаны с ажурными хитросплетениями исконного мышления. Любой перевод всегда связан с потерей коннотатов, со схематизацией сути. Такова, например, графическая литература, которая для реалий западного дискурса едва ли не выступает в роли формообразующей. Как разобраться, является ли то или иное литературное произведение шаблонным? Попробуйте мысленно смоделировать комикс. Получается? Значит, перед вами костюм по фабричным лекалам. Все, что укладывается в графическую канву, - ремесло. Все, что за пределами сюжетных рисунков, - творчество.
Со временем ощущаешь, что словам необходимо предпочитать молчание. То, что действительно должно сказать, никто не услышит, поскольку не хочет слышать. А те слова, которых ждут от тебя люди, не значат ничего, не могут ничего. Во всяком случае, не могут ничего верного, нужного.
Злой, язвительный Сократ любил у пританея приставать с разговорами к случайным прохожим, занятым своими делами. «Заговори, чтобы я тебя услышал», - требовал Сократ. Если же кто начинал говорить с ним, то философ в два счета выявлял узость мышления, тщету аргументов, отсутствие понимания причин и следствий, одним словом, глупость своего собеседника. Так с веками и не ощутили люди всю глубину его издевки. Посыл Сократа был иной: «Молчи, чтобы я не слышал тебя», - донести каждому своему собеседнику.
Там, где скудеет речь, слабеет магия.



Глава 24.
Трикстеры, или Траур по разуму
Все происходит на изломе. На изломе судьбы, на изломе истории. Все нужное и сокровенное рождается на изломе. И здесь важно, без сомнений важно сохранить непредвзятое, чистое, не отягощенное ситуационным хламом восприятие Вселенной.
Порою то, к чему раньше относился без внимания, то, что казалось нейтральным или даже позитивным, обретает зловещий характер, стирает улыбку с твоих губ. Наступает смятение: твоя натура та же, но социальная кисть рисует портрет антигероя, используя краски, которые ранее подчеркивали положительные черты твоего героического профиля. Так, если бы (по замыслу автора) Маугли был воспитан бандерлогами, то роман Редьярда Киплинга утратил бы фантастичность, но стал бы претендовать на роль весьма современного учебника по социологии и общественным отношениям. Ну, или по PR-менеджменту, чтобы окончательно синхронизировать с нынешней реальностью.
В свое время Джонатан Свифт, в приступе мизантропии, взглянул на мир и увидел йеху (yahoo). Теперь Yahoo! называется один из самых известных в мире  поисковых Интернет-сервисов, что ярко характеризует отношение авторов проекта к обычным пользователям. Если в обществе бандерлогов или йеху забыли о том, что мы одной крови, то лучше оставаться трикстером, чем стараться быть самым бандерложьим или йехуистым.
Очистить душу от мутных наносов неизбежного мрака, сохранить себя помогают лопата памяти и губка облаков.
В последнее время мне часто снится небо. То я должен прыгнуть с парашютом, на что я никогда бы не сподвигся в реальной жизни. Прыгать мы должны командой: несколько сотен парашютистов выстроились у открытой кормы десантного самолета. Я в середине очереди, прыгать жутко. Но я понимаю, что должен, иначе половина десанта застрянет за мной – уже не отстегнуть карабин, не выйти из строя. И я смиряюсь, закрываю глаза и топаю к неизбежному, отчаянно сжимая в руках кольцо, намереваясь дернуть, как только выпаду из люка. (16-17.08.2014).
Еще снятся элементы неких конструкций, которые парят высоко над головой. Тяжелые блоки, которыми жонглируют странные механизмы. Эти механизмы строят многоэтажный дом прямо в небе, над моей головой. Он висит высоко-высоко, выше облаков. Жутко, как будто я сам нахожусь там, в одном из блоков этого парящего здания (18-19.08.2014) А где-то за месяц до этого мне снился башенный кран, который лихо раскручивал на неимоверной высоте железобетонные сваи и метал их в заоблачную даль, как спортсмены метают молот. И почему-то не было у меня беспокойства о тех, кто находится в местах падения свай, а было у меня беспокойство о крановщике, у которого наверняка отказывает вестибулярный аппарат от такого вращения.
Все чаще (особенно по утрам, в состоянии полупробуждения) начинаешь ощущать вину себя сорокалетнего перед собой двадцатилетним. Вину перед тем молодым человеком, который работал в две смены, а потом еще учился на вечернем отделении, успевал читать дочери по ночам, запоминать множество научных терминов и фамилий собственных учеников. Этот молодой человек усердным трудом своим заложил основу нынешнего моего расслабленного отношения к жизни; деятельностным самоформированием обусловил нынешнее мое созерцательное самоуспокоение. В тот период – от двадцати одного до тридцати пяти – я не написал ни строчки. Ни стихов, ни прозы. Были планы уроков, были курсовые (одна даже сохранилась: «Концепция человека в творчестве А. и Б. Стругацких на примере романов 60-ых гг.»), был Устав моего предприятия. Именно благодаря такой исключительной самоотдаче, я теперь имею возможность писать эти строки и жить в городе, который сам для себя выбрал.
Тот я, прежний, сформировал меня сегодняшнего. От него образ моих мыслей, мои достижения и привычки. Среди этих привычек есть одна особенная. Привычка ориентировать других людей на достижение определенных целей (проще говоря, привычка отдавать распоряжения). Она берет начало в умении правильно моделировать цели для самого себя. И окружать себя единомышленниками. Единомышленниками не во всем, но в главном.  Двадцать лет со мной были люди, нацеленные на одни задачи. Они сегодня прекрасно справляются, мое участие необходимо уже не в потоке, а точечно. Я могу себе позволить больше времени уделить творчеству.
Главное, что связывает меня с близкими, что позволяет делегировать им существенную часть моей жизни, или, как сказали бы маркетологи, делегировать полномочия, – это доверие. Не книжное, абстрактное, а истинное, прикладное.
Доверие – безусловный императив человеческих взаимоотношений. Основа дружбы, любви, родственных и деловых связей. При этом доверие имеет фантомный лимит прочности: только тронь – рассыпается в прах. Поэтому доверие как инструмент требует чуткого и умелого обращения.
Как правило, мы считаем лимит прочности исчерпанным при первом проявлении лжи, при первом, как мы считаем, злонамеренном поступке по отношению к нам. Не вернувший долг дебитор, изменивший супруг, не пришедший на выручку друг, допустивший ошибку учитель, не сдержавший предвыборные обещания политик, укравший сбережения гость, оставивший ни с чем деловой партнер, - все это ножевые удары в спину, лишающие нас возможности доверять человеку в дальнейшем и служащие порой причиной глубокой личной трагедии.
Есть у меня хороший знакомый. Не друг, но допущенный к столу и рукопожатию. Одним из его хобби является зарабатывание денег на бедах друзей, родственников и знакомых. Чем больше он знает о человеке, чем ближе находится к своей жертве, тем больше доход. Бесчестно? Бесспорно. Подрывает ли он мое доверие? Нет. Такое поведение не может быть похвальным, но иначе он попросту не может себя вести – сущность (сучность?) оказывается сильнее требований дружбы или родственных связей.
Вы доверите трехлетнему малышу перенести с одного места на другое драгоценный коллекционный хрусталь? Нет, потому что с большой долей вероятности вместо раритета получите осколки. Вы доверите голодному льву заботу о своем ребенке? Нет, потому что глупо надеяться на счастливый исход такой заботы. Есть некоторые вещи, которые естественны и потому воспринимаемы нами как данное. Мы не спорим с законами физики, природы, здравого смысла.
Нет ничего противоестественного (для многих и многих) в том, чтобы ошибаться, менять половых партнеров, желать владения чужим достоянием, блюсти, в первую очередь, личные интересы. Нет ничего противоестественного в том, чтобы следовать изначальным законам природы, пусть они идут порой вразрез нашим представлениям о морали, чести, долге, праве и других этических категориях. Любой закон ограничивает свободу. Большинство законов заставляют идти против человеческого естества. Суть тонкого искусства человеческого общежития в умении управлять доверием. Не требовать друг от друга невозможного. По сути, доверие подрывает не доверенное лицо, а доверитель.
Доверять – значит не ждать от доверенного лица неестественного поведения, понимать основы этого естества и выстраивать отношения таким образом, чтобы не разочаровывать друг друга. Любой кинолог посоветует: не целуйте в нос собаку бойцовой породы. Конечно, может не укусить. Но может и укусить. Своего лица не жаль – так пожалейте собаку, ее же придется после этого усыпить.
Не доверяйте ребенка льву.  Не ожидайте правды от политика или верности в браке. Воруют, лгут, изменяют, ошибаются все. У каждой социальной роли есть свой бонус. И вполне естественно, что рано или поздно этот бонус будет использован. Уборщица утаит моющее средство, повар съест кусок мяса, прораб увеличит смету. Зачем смеяться над шутками комиков, изобличающих пороки, а потом недоумевать «А почему со мной это случилось?»
Как Маленький Принц сказал Королю: «Если Вашему Величеству угодно, чтобы ваши повеления беспрекословно исполнялись, отдайте благоразумное приказание». Доверие – искусство не передавить, не пережать, не перегнуть, не загнать в угол.
Майский сон. Берег моря. Бегу по широкому пляжу вдоль воды. На берегу практически никого нет. Вот только Примадонна в шезлонге с бокалом мартини. И у меня вдруг возникает устойчивое желание поухаживать, проявить заботу, оказать услугу. И при этом, совершенно не испытывая стыда, я ожидаю неких преференций.
Улыбчивый сон. Отголоски минувших развилок в судьбе.
В свое время меня манила кафедра и проторенный путь научного работника: книги, статьи, интриги, несчетные романы со студентками, семинары и конференции. Но никаких взяток: в то время преподаватели еще не брали взяток. Не верится? Теперь я читаю книги в своей библиотеке, пишу статьи, вожу романы со студентками (правда, не своими), провожу семинары, выступаю на конференциях. Без интриг, взяток и кафедр.
В определенный момент понимаешь, что нужно идти дальше, но сам концепт этого похода подвергается трансформации. Отпадает необходимость кому-либо что-либо доказывать, равно, как и у других пропадает возможность что-либо тебе доказать. Эта внутренняя статика на самом деле представляет собой мощную сжатую пружину, готовую распрямиться в подходящий момент в нужном направлении.
Главное, не определять «нужность» этого направления по координатам, заданным сегодняшним днем.
В моем городке, прямо возле базарчика, который носит пробуждающее название «Утренний», есть маленький, совсем не городской домик. Одноэтажное беленое строение, обнесенное забором. У этого забора всегда увидишь множество удивительно драных котов и несколько утомленных человеческих лиц, просящих подаяние, чтобы развеять утреннюю тоску. Иногда здесь играет дуэт: плотный аккордеонист с одышкой и скрюченный в вечном похмелье древний барабанщик, чей инструмент – потрепанный раритет пионерского типа с кривой и битой медной тарелкой на ободе. Дуэт довольно умело исполняет композиции из репертуара городских оркестров времен НЭПа (во всяком случае, именно таково мое представление о репертуаре городских оркестров времен НЭПа, сформированное соответствующими книгами и фильмами).  Рядом же, совсем недалеко, играет музыка другой эпохи - каждый день старый коммунист продает рабочие газеты с восклицательными воззваниями под аккомпанемент жизнеутверждающих песен времен активного строительства социализма. Песни эти доносятся из кассетника «Весна», - такие встретишь теперь только в имиджевых ретро-ресторанах в качестве настенного декора. Все это совершенно непредвзято сочетается с агитплакатами на огромных рекламных бигбордах над дорогой, призывающими славить героев УПА и жертвовать деньги на антитеррористическую операцию, сокращенно АТО («А то?» - как часто произносят).
Так вот, домик этот вмещает в себя местное отделение Службы безопасности Украины, сокращённо (в прошлом) ЧК, НКВД, КГБ, в более современном варианте – СБУ.  До сегодняшнего дня домик вел себя тихо и незаметно, как и положено такой службе. Сегодня же забор празднично нарядился витками новенькой колючей проволоки; на каждой секции забора появилась предупреждающая надпись на украинском языке: «Заборонена зона. Використається вогнепальна зброя» («Запретная зона. Используется огнестрельное оружие»). Здравствуй, тетушка Война.
Еще пару дней назад слышал я в новостях о несказанно щедром подарке, который сделали США моей стране (естественно, в кредит): тонны колючей проволоки на полмиллиона долларов. Планировалось обнести этой радостью границы страны, но, видимо, хватило только на заборчики районных отделений силовых ведомств.
Сегодня увидел в магазине семью: суетливую маму, перекаченного папу и малыша лет четырех-пяти. Ребенка усадили в торговую тележку, он смотрел по сторонам, даже не понимая, что у него на голове. А на голове у него была прическа: виски выстрижены так, что только на макушке оставалась черная полоска (как бы уложенный казацкий оселедец), а на правом виске красовался фигурный трезубец. Живая иллюстрация патриотического воспитания. Картина, достойная пера Войновича, - такими сочными мелочами украшал он сеттинг антиутопической Москвы 2042 года. И почему политтехнологи Советского Союза не догадались в свое время выстригать первоклашкам звездочки на висках при приеме в октябрята, а пионерам украшать виски (или макушки) серпом и молотом?

Лев Николаевич Толстой писал, что участники исторических событий не могут понимать значение и предвидеть результат совершаемых действий. Писатель усматривал суть исторического процесса в роевом движении миллионных народных масс, в сумме «бесчисленного количества людских произволов». Что же мешало Льву Николаевичу допустить мысль о том, что движение роев человеческих отнюдь не хаотично, а направляемо умелыми пчеловодами при помощи нектара денег и дыма войн? Может, элементарная человеческая порядочность?
На базаре тяжело найти тихий уголок. Но вот такой квадратный метр занят мною и нашей тачкой с помидорами, купленными для приготовления аджики; с пластиковым стаканом кваса стою - жду кицунэ и слушаю людей.
Два испитых человека – мужчина и женщина, уже с ношей овощей в нечистых сумках, идут к выходу. «Хотел продолжить разговор об агрессивной роли православной церкви в последних тревожных событиях», - совершенно естественно, без натуги говорит мужчина женщине. Из овощного корпуса следом за ними семенит бабушка - божий одуванчик. «Сука!» - говорит бабушка так же естественно и отчетливо.
Милые мои, добрые люди. Спасибо вам за эти крохотные фрагменты-манипуляции, которые продолжают формировать глину моего человеческого «Я» на незыблемом станке моего «Я» драконьего. Вы нужны мне. А вот нужен ли я людям? Вопрос в искренности. Не в моей – ложь убивает мага и противоестественна для Дракона. Вопрос в вашей искренности. И поверьте: даже поиск ответа может наполнить вашу жизнь смыслом.



Глава НЕПОСЛЕДНЯЯ
ЦВЫНТАР
Тревожные сны были неспроста. В моей стране, вернее, в той малой части ее, которая теперь, после многочисленных вивисекций, называется страной, снова начался бунт. Истерия толпы, разжигаемая городскими магами. Они получили распоряжение, им выделили средства.
Есть в моей коллекции бон совершенно необычный экземпляр. Странно смотрится он среди купюр времен Первой Мировой и Гражданской, среди нотгельдов Веймарской республики, среди современной экзотики. Это билет на посещение кладбища. Лычаковского кладбища во Львове. Стоимостью в пятнадцать гривен. Взрослый. Еще есть детский, пятигривневый. Не поднялась рука выбросить – аккуратно поместил в альбом.
Билет на кладбище. Достойный элемент декора к общему убранству города львов. Этот город очень хочет ходить в подвенечном европейском платье, поэтому придумывает всевозможные заискивающие фишки: прямая трансляция в канализацию из ресторанного зала, БДСМ-кафе, автомобиль на крыше и трубочист у входа, огнедышащая карикатура дракона (настоящие драконы там давно уже не живут) на стене, еврейские кафе с обязательным омовением рук, платные кладбища…
Этот город так хочет создать колорит, что давно забыл о естестве. Здесь мимоходом могут улыбнуться, но только за чаевые или в рамках создания колорита. Здесь даже могут заговорить по-русски, но только за чаевые или в рамках создания колорита. Здесь могут налить рюмку медовухи, от которой сгорит любой москаль. Здесь так шутят, конечно же, за чаевые и в рамках создания колорита. Этот город так хочет быть городом с европейской душой, что свою тонкую душу спрятал за грубыми европейскими шаржами. В этом городе родилась моя мать. На стене одного из львовских домов она, с хлебом-солью, в национальном костюме, по-прежнему радушно встречает всех гостей города.
Билет на кладбище. Как резонирует с нелегким для моей страны временем! Страны с таким добрым и глубоким флагом, на котором пшеница тянется в небесную синь. Почернел флаг от копоти гражданской войны. И на этом черном фоне проступают все отчетливее контуры живого шаржа, смешного и одновременно страшного в своей несуразности. Только контуры, поскольку самого черного лица не разглядеть на черном фоне. Ночь по-прежнему темна.
И по Лычаковскому кладбищу, и по моей стране в экскурсионных электротележках, под звуки пресных речей радиогида на всех мировых языках, передвигаются нынче неохватные, как вековые кладбищенские дубы, европейцы и с надменным интересом белого человека смотрят на могилы (или будущие могилы) моих краснокожих земляков. Было, все уже было.
В моем уютном городке тоже есть кладбище. Маленькое, огороженное гаражами и складскими помещениями. На этом кладбище нет претенциозных фамильных склепов, величественных колумбариев или поклонных курганов. Оно тихое, камерное и доброе. Здесь очень много лиственных деревьев и очень мало людей. Здесь не музей, не шоу надгробных скульптур. Простые оградки, простые памятники. Здесь находят упокоение обычные люди. Те самые, что стоят в очередях, едят макароны по-флотски, пьют теплую водку, ждут зарплат, курят на пляжах, вместо чтения книг смотрят телевизор, болеют за футбольные клубы, говорят о политике, ходят на митинги, торгуют на базарах, обманывают друг друга, прячут телефонные номера любовников и любовниц под кодовыми именами, ругают правительство и соседей, завидуют, ненавидят, любят… Те самые люди, которые совершенно беззащитны перед городскими магами. Обычные люди, трогательно считающие себя хитрыми и проницательными, а на самом деле готовые верить любому юродивому, вооруженному демагогическим арсеналом: эмоциональным жестом, пронзительным взглядом, истеричным голосом. Люди, смеющиеся над мудрыми тихими словами, но радостно вторящие безобразным громким лозунгам.
Вход на это кладбище бесплатный.
Люблю кладбищенскую тишину. Может, потому что за этой оградой наступит покой, такой пугающий и такой долгожданный? В том большом городе, в котором я родился и который покинул ради уютного городка – рукой подать, всего в паре десятков километров, - тоже есть кладбище. Здесь мои дедушка и бабушка (я их даже не знал), здесь мой отец. Редко, очень редко я прихожу сюда с бутылкой вина – рано, я еще не заслужил покой, мое время еще не пришло. Прохожу по узким улочкам меж таких чужих и таких умиротворенных могил. На каждом памятнике надписи: от любящих, от скорбящих, от преданных, от помнящих… Чтобы отвлечь родных и близких от суеты, чтобы они, наконец, почувствовали к тебе проникновенную любовь, чтобы хоть иногда вспоминали о тебе в минуты раздумий, нужно оказаться здесь.
Я прихожу сюда с бутылкой вина и молчу. Жду совета? Ищу поддержки? Нет, я прихожу сюда переждать жизнь. Просто слушаю тишину. Состояние, подобное сну. Тихому, умиротворенному сну-раздумью, а не тревожному сну-предчувствию.

Жуть прет на Землю. Лезет из-под земли. Всего один маг на холмистой равнине. Последний? Нет – много рожденных магов, но лишь один пробудившийся, осознавший Великую Ответственность.
Городские маги уже давно ждали эту иномерную мерзость,  веками готовились к ее приходу. Теперь они радостно суетятся, более не скрываясь, даже от самих себя, орут и жестикулируют на площадях, поднимают волны народа на последнюю мировую революцию. Опьяненная лозунгами, укуренная, упоротая толпа врывается в дома, рушит покой, барахтается в безжалостном непросветном мареве. Все униженные и оскорбленные несут свои мутные слезы, неутертые сопли, метания неупокоенных душ сюда, на холмистое поле. Все саркофаги открыты, лик Луны скрылся за злым свинцом туч, тем свинцом, из которого отлиты пули для всех революций. Остановился ткацкий станок Вселенной, завяли все бодхи в садах просветлений. Нет больше диалектов: лозунги громогласно, плоско и вязко звучат на всех мировых языках.
Маг в отчаянье  собирает народ. Никто не придет, никто не должен, не может прийти. Но некоторые слышат, некоторые пробуждаются. Их мало, очень мало – на бескрайнем поле они стоят не плечом к плечу, а рассеяны на расстояние взгляда. И поздно, невозвратно поздно – слишком долгим был их сон, слишком малы теперь их внутренние силы. Но они слышат, они пытаются пробудить в себе Драконов. Лишь один на сотню расправляет крылья. Маленькие, неумелые драконыши пытаются выстроить хоть какую-то защиту. Остальные вспыхивают петардами в ядерных зарослях, распыляются в пепел.
А жуть все прет, вздымается, ворочается, рвет ткани Вселенной. Но пока жив хоть один драконорожденный – есть надежда у паствы дойти до благодатного ручья. Может, надо лишь переждать несколько жизней?..




Глава Последняя
ГЛОССАРИЙ
Когда юный человек только выходит во взрослый мир, ему никак нельзя без чувства локтя, без стаи. Растерянность, незнакомая, пугающая новизна заставляют слепо блуждать между кланами, «обоймами», партиями, цехами, сектами, субкультурами в поисках подсказки, образца для подражания, ощущения нужности, востребованности. Именно такие люди становятся достаточно легкой добычей всевозможных ловцов душ. Именно здесь ждут лукавые. Каждый норовит разверзть пред наивной юностью свои врата, возвести свою лестницу в небо. При том, что все врата и лестницы в их кажущемся разнообразии – суть одно монотонное звучание свирели свинопаса. Тяжело не увлечься иерархическими войнами, не растерять себя, не положить жизнь на алтарь бестолкового карьерного служения. Юности так присуще желание стать со временем Вселенским апостольским президентом-папой-ламой-пресвитером-магистром всех орденов, стран, конфессий и царств, сущих и несущих. Через это нужно пройти, поскольку только тут пролегает путь к одиночеству. Одиночество замешано на опыте и мудрости; одиночество нужно не то чтобы заслужить, - одиночеству нужно соответствовать.
«Визард» - не Книга книг, не учебник всё и вся, не путь к свету для всех и для каждого. И если это евангелие, то лишь от одного Дракона и лишь для тех, кому необходимо слышать. Страждущий, томящийся и сомневающийся неофит не обрящет здесь некоего верного дао, перманентного пути истинного. Здесь никто не найдет убежища. Наоборот, есть риск оказаться на самом острие, на передовой, в самой горячей точке, в зоне непрерывной боевой операции, под названием жизнь. Как-то пришла военная терминология. Хотя, что может быть естественнее в военное время?
Это не руководство к действию, не решебник по жизни. Задачник – да. Вот только все задачи здесь повышенной сложности, с тремя звездочками. При этом есть вопросы, на которые вообще не бывает панацейных ответов. Так, за пределами возможностей языковых средств лежат универсальные дефиниции понятиям «Дракон» или «маг». Здесь нет терминов с узкими, профессиональными значениями. Например, лишь условно могут быть определены такие онтологические категории, как «человек-человечество», «добро-зло», «Взвесь», «время»…
Собственно, содержательная часть «Визарда» заключена в поиске индивидуальных формул, которые позволят соотнести описанный здесь магический мир с личными переживаниями немногочисленных (иначе, я зря взялся за перо) читателей. Основной же потенциал «Визарда» - в его семантико-эмоциональной просодии, в супрасегментных реминисценциях, аллюзиях, позволяющих не только  соотносить постигнутое, но и согласовывать все возникающие в процессе чтения резонансы и диссонансы с областью личных переживаний, с собственным, эксклюзивным опытом постижений жизни, смерти, смысла и целеполагания.
Приводимый ниже глоссарий отнюдь не призван облегчить погружение в мир «Визарда», сделать его приятным и безопасным. Глоссарий – это неизбежная кода, завершающий аккорд повествования, но не действия. Вместе с тем, глава эта – всего лишь демонстрация того, что невозможно упорядочить явления и процессы, которые в принципе не подлежат систематизации. Системы нет. Любая система ложна.
Глоссарий - это компрессионная камера, которая позволит не пасть жертвой кессонной болезни тем, кто выныривает из визардовых глубин в жизнь реальную, а потому еще более глубокую.

Авидья. В Древней Индии человека, перенявшего мудрость учителя, называли дваждырожденным. Второе, сознательное, рождение – шаг отважный; познание сродни воинскому подвигу на поле боя. Невежде жить просто – бреди себе по дороге, по дао, по пути, предложенному тебе мудрым гуру. Находись в потоке, в тренде. Тренд – это обустроенная амбразура, надежное убежище, постоянное, не временное, как, например, винный погреб, труд философа или овчинное одеяло. Авидья – противоположность ведению, знанию, загон для послушного стада. Железобетонная стена, которой городские насекомые огораживают себя (не сами, под чутким руководством городских магов) от опасностей внешнего мира. Мира, такого таинственного даже для просветленного ума, а потому такого опасного для ленного, рыхлого разума детей города. На мир можно смотреть через дозволенные амбразуры-убежища. Моя страна начала в сентябре реализацию проекта «Стена» - возведение заграждения вдоль границы, протяженностью полторы тысячи километров. Авидья, она такая.
Агора. Апелла, форум, майдан, площадь, плац, паблик-сквер… Сердце населенного пункта. Узел, в который скручена темная душа города. Амбивалентная природа любой площади заключена в том, что, будучи светлым и просторным по архитектурному решению, это пространство в любой момент, определенный коллективной волей городских магов, может быть заполнено толпой, завалено мусором, залито кровью, измарано горящими шинами. А над площадью будут истерично жестикулировать в безумном экстазе городские маги.
Азеркин. Герой одного из фанфиков по мотивам «Дозоров» идет по своим дозорным делам и видит… демона. Демон прет по улице, не таясь - не прячась, не скрывая сущностного облика своего, который, впрочем, отчетливо различим лишь взглядом иного. Вот такая картинка. Она же и на обложке. Кстати, не все же знают, что такое «Дозоры»? Или все? Теперь в массовом сознании иные сформулированы именно так? Ну, тогда и нет смысла разочаровывать читателя. Когнитивный диссонанс приводит к депрессивным состояниям.
Аквапарк. Один из многочисленных уровней социальных метафор, наряду с илом, пастбищем или Взвесью. Является отражением жизни вовне, в отличие от, скажем, танка, который является метафорой жизни внутри, или от футбола, который символизирует Вселенную, видимую из плоскости мироощущения иерофантов. Любая метафора подобного рода представляет собой, с позиций постмодернизма, симулякр четвертого порядка. Но, как мы уже знаем, любой знак, встроенный в семиотическую систему, утрачивает истинную семантику и обретает свойства одного из элементов алгоритма. Алгоритмы же служат лишь для того, чтобы дробить мощные потоки восприятия на бессильные ручьи, способные напоить тучные стада, но высыхающие паром от одного выдоха Дракона.
Алфей и Пеней. Маятник метронома, колеблясь в непостижимой, но ощутимой амплитуде своей, проходит через некоторые пиковые точки; переломные моменты эти подразумевают перезагрузку различных потенций, действующих во Вселенной. Пенные воды Алфея и Пенея раз в эпоху неизбежно врываются в зловонные стойла Авгия. Человечество вновь и вновь оказывается у путеводного камня «Направо пойдешь…». И мою душу – хвала тебе, Дионис! - раз в эпоху омывают благодатные виноградные реки. 
Амбивалентность. Суть любых перцепций в их противоречивости. Человеку свойственно не просто воспринимать окружающий мир в потоке коннотатов, сопутствующих значений; нет! человеческое сознание всегда старается оттолкнуться от дна, чтобы воспарить к поверхности истины. В этом постоянном движении – от одной противоположности к другой – и заключены, собственно, механизмы познания. Любые возникающие в процессе чувственного освоения мира противоречия (антиномии), любые попытки классифицировать объекты, увидеть «два в одном», опознать дихотомию, после чего вновь склеивать ее в комплементарное единство (сигизию), как нельзя лучше отражают глубинную суть всех пресловутых поисков смысла жизни и мук целеполагания. Онтологически противопоставляя добро и зло, рождение и смерть, истину и ложь, Селену и Ра, явь и навь, Инь и Ян, созидание и разрушение, человечество всегда осознавало, что самое главное, сокровенное лежит в единении крайних позиций – мера неминуемо посередине. Если жизненный путь ведет из яви в навь через Калинов мост, то истина не на берегах, а именно на мосту. Именно здесь ярко сфокусированы все истомы и благодати.
Анахореты. Вся жизнь – пустыня, а люди в ней – анахореты. Кто молился один час, тот, как говорится, еще не исихаст. Но нельзя забывать, что пустынное одиночество – отнюдь не самоцель, не медитативная техника, универсально драконизирующая любого йеху, бандерлога или какого другого филистера-йогина, жаждущего просветления. Анахоретство – лишь неизбежный оттенок бесконечного количества состояний, одно из проявлений селенизма, одна полоска на спектральной ленте перцепций Дракона. Сознательная попытка социального отстранения может стать бездонной пропастью-солитудо, нырком в пустоту. Одиночество без соответствия – путь неблагодатный и неблагодарный, путь пророков, бегущих от магической инициации.
Анубис. Какой бы ни был избран путь, кто-то всегда первым делает шаг. Где искать первопричины, как не в актах первотворения, не в именах древних сил, лепивших из хаоса, приносивших новое, открывавших неведомое? Таков волк (собака, шакал) Анубис - первый из жителей Запада. Таковы человекорыбы Дагон и Оаннес – креативные ваалы наук, законов, ремесел и письменности. Так ли важно, из какой пены выложен Млечный путь и вспахтана амрита-амбросия, напиток вечности: из молока коровы Земун, козы Седунь или из пены Мирового Океана? Важно всем естеством своим ощущать их хрупкость и величие, осознавать зависимость своего благополучия от гармонии этих ранимых всемогущих сил. Ни один городской маг по масштабам несравним со свиньей под дубом, но даже один язвительный червь может источить кору Мирового Дерева Иггдрасиль, чешую Мирового Змея Ёрмунганда и даже гранит Мирового Хребта (горы) Меру. Мировой Океан по-прежнему испытывает ностальгию по изначальному состоянию-хаосу. Не стоит его искушать.
Баба Яга. В русской традиции – собирательный образ Хранителя. Готовит Ивана-Царевича к переходу в навь, в Темный лес. Поит-кормит героя, топит баню. Экзаменует неофита на предмет правильности выбранного пути. Один из эпитетов Будды – Сугата, буквально «Правильно Идущий». Так вот, в жизни каждого Будды на пути к просветлению должна случиться своя Баба Яга.  Обретя уверенность внутри, просветление становится истиной только после фиксации снаружи. Зачем рыцарю так необходимо посвящение от другого рыцаря? Затем же, зачем каждому Дракону нужна своя Баба Яга.
Бастион. Наименование рок-группы из далеких восьмидесятых. Игорь Ганькевич пел, мы слушали. Слова незамысловатых песен на что-то подвигали, куда-то влекли.
В атаку! Гвардия – вперед!
Пусть нас убьют, но дело – не умрет!
И пусть другими занят трон,
Им не разбить последний бастион.
Каждый ловил свое, я же запомнил именно это. «Прогулку по Одессе» слышали все, «Старого рокера» знают многие. А вот этот последний бастион, в котором до последнего будет стоять гвардия, стал моим личным опытом. Окончательный рубеж обороны. Нет за ним ничего. Только хаос, энтропия, вымирание. Бастион – это противовес саркофагам: в них – смерть, в нем – жизнь. Не та жизнь, которая заполняет пространство между этими крайними точками, а жизнь как изначальное созидающее начало. И пусть кладка оборонительных стен кажется призрачной и ненадежной, бастион выстоит, обязательно выстоит. Таковы законы Вселенной. А может быть, все гораздо проще: «Бастион» - это просто рок-группа из восьмидесятых или «футбольно-спортивный» клуб из двадцать третьей главы.
Бедекер. Все многообразие источников познания древнеиндийская философская мысль элегантно сводит к трем основным: восприятие, умозаключение и шабда. Таинственная эта шабда, «слово», по сути, представляет собой личный опыт, обретенный из достоверных каналов, от тех, кому можно доверять. Ведическая литература и мудрые советы просветленных. Вот только один и тот же мудрый совет кому-то укажет верный путь, а кого-то  введет в заблуждение. Не существует универсальных путеводителей-бедекеров. Великая Ответственность – не туристический маршрут по достопамятным местам. Каждый видит знаки, предназначенные исключительно для него одного. У каждого своя книга. Чувства могут обмануть, разум может заблуждаться. Остается шабда – интуитивное наитие, основанное на личном опыте. Эти редкие вспышки способны обуздать чувства и направить разум.
Белый шум. Стоишь на берегу кристально прозрачного озера. Скалистый берег, крутой обрыв. Глубина. У самого дна своя жизнь – таинственные рыбы, жемчужные раковины, оброненные ценности. И тут мутная рябь на воде. Или наоборот – слепящий отблеск солнца. Вода в озере по-прежнему кристально прозрачна. Вот только глубина более не ощутима – она превратилась в мозаичную картинку в манере позднего Пикассо. Разум трогательно беспомощен в выводах, когда перцепции введены в заблуждение белым шумом.
Бестселлер. Мишленовские шестилистники, комментарии   известных сомелье и кулинарных критиков, глянцевые страницы гламурных журналов успешно создают традицию вокруг пищевых отходов массового потребления. Чем ниже ценность, тем выше должна быть цена, ведь маржа кормит. Любая молекулярная хрень из окурков со вкусом клубники может быть подана с помпой и объявлена трендом сезона. Качество творческого теперь уже продукта определяемо количеством проданных экземпляров и собранных денег. Высший критерий – легко формируемое мнение масс, выраженное через легко направляемый потребительский инстинкт. Отвлекшись, я сначала написал «воруемое». Зачем-то исправил. Бестселлер – экзистенция трендерного восприятия мира, привитого городскими магами в сознании среднестатистического йеху (Do you Yahoo!?). Бестселлер для разума, как фастфуд для тела. Только рыхлый мозг приводить в норму придется не месяцем спортзала, а годами вдумчивого чтения.
Бодхи (дерево и состояние). Оно же  джанг чуб, пху тхи, сатори, дзэн, дхьяна, нирвана, катарсис, инсайт, ниродха, смоковница, голубая фига, инжир, листопадный фикус, смирнская или винная ягода. Для каждого индивидуально и в определенной мере. Для себя, в основном, я актуализирую синтагму «винная ягода» в личном, даже интимном, одному мне понятном значении. Иногда помогает и фига. Один из героев актера Збруева с целью выхода из замкнутой ситуации поднимает руку вверх, опускает с чувством и словами: «Да пошло оно все!». Тоже вариант. У каждой варны есть своя дхарма, обусловленная законами, этикой, моралью, традицией, долгом, честью, заповедями, обетами и прочей пеной прогресса. Когда же дхарма становится необусловленной, то наступает просветление, освобождение, проникновение в суть, состояние одной мысли. В общем, наступает жизнь. Все принимаемые решения становятся спонтанными, неподконтрольными разуму, но при этом априори верными. Даже ошибочные решения верны по сути, противостоят энтропии, а потому не могут быть оспорены извне. Всех наружных судей, досаждающих, отвлекающих, раздражающих, заменяет один внутренний судия с могучей печатью бодхи – неоспоримый, безапелляционный, пристрастный и безраздельно ангажированный пробудившимся драконьим сознанием.
Вакуум эпический. Именно такова идеальная среда для проведения социальных программ и экспериментов. На заре истории песнотворцы всех культур, какие-нибудь акыны или ашуги, аэды или скальды, слагая эпические сказания, вовсе не желали представить обществу новый хит и мнимо самоутвердиться таким незамысловатым способом. Нет, громоздкое эпическое повествование создавало в сознании слушателей целостную картину мира, учило жить и умирать, отличать добро от зла, разуметь взаимосвязи и предвидеть последствия. Эпос был учебником по теологии и космогонии, по истории, этике, праву, философии. Эпос был набором универсальных инструментов для наисложнейшего оперирования мирозданием. И, конечно, выступление сказителя было ярким впечатлением. О, эпос, ты – мир! Но мало разрушить в сознании человека одну надежную опору - картину мира, сформированную родным эпосом; необходимо заместить ее   другой квазиэпической картиной, зафиксировав ложные связи. Абсурдная большая предпосылка, алогичная малая предпосылка, бредовое, но соответствующее заложенной идее умозаключение. Вот такой силлогизм. В романе Кобо Абэ человек отгородил себя от мира коробкой. Чтобы представить себе вакуум эпический, нужно воссоздать обратную ситуацию: весь мир истинных сутей оградили коробкой от большей части человечества.
Великая Идея. Именно так, одним семантическим целым, поскольку просто идея – это буднично и скучно, это не подвигает, не обязывает и не зовет. Просто идея – обычная индивидуальная механика мышления. Великая Идея – это водораздел, лунный терминатор, демаркационная линия. По одну сторону те, кто проникнут. И неважно, какой именно. Главное, чтобы Великой. По другую – те, кто имеет иммунитет (см. «Азеркин»). Великая Идея проявляет себя через различные степени подчинения и способы внедрения. Она может окутывать тихим сном и нашептывать сладкие сказки, как, например, Амэрикен Дрим. Такая ВИ обволакивает, впрыскивает яд и подчиняет бескостный мякиш, как Шелоб из фентезийного бестселлера.   Она может громогласным маршем ритмизировать кукольные дерганья городского насекомого, как, например, мечта о Третьем Царстве. Великая Идея структурирует жизнь бандерлогов, объединяет их в сообщество близких по духу, наполняет их существование смыслом, предоставляет убедительную возможность проявить себя с самой мерзопакостнейшей из сторон – облаяв, обгадив, а при счастливой возможности еще и укусив какого-нибудь искусственно найденного оппонента. Великая Идея, использованная в контексте погони за прибылью, а также в религиозном или государственном контекстах, материализуется в виде беснующихся футбольных фанатов, безумных революционеров или карательных батальонов. За такое качество ВИ с полным правом можно назвать определяющей силой социальных преобразований.
Великая Ответственность. И снова Великая. Несмотря на то, что Великая Ответственность занимает центральное место в фабуле «Визарда», нет смысла разворачивать пространные дефиниции в данном глоссарии. Все равно, что говорить об атмане, брахмане, ци, нусе, о форме форм или о кэнсё, - можно исписать тома и не определить сути. Осознание Великой Ответственности – отличительное качество мага, первый шаг инициации длиною в жизнь. Можно, конечно, выстроить ступенчатую пирамиду, основанием которой станут «погруженные в эпический вакуум и проникнутые Великой Идеей»; на следующей ступени мы обнаружим копошащихся «погруженных, но еще не проникнутых»; далее последуют «непогруженные» - либо азеркины с иммунитетом, либо те, до кого еще очередь не дошла (как правило, младенцы доречевого возраста или волей случая анахореты); далее «пробудившиеся маги», а следом за ними Драконы, которые венчают эту условную пирамиду. Настолько условную, что все может быть совершенно иначе. Но как объять необъятное и выразить невыразимое? Так вот, осознание Великой Ответственности возможно только на предпоследней ступени. Если вообще возможно. Еще иллюстрация. Женщины думают о том, почему отклеились обои. Мужчины думают о том, почему вымерли мамонты. Осознавшие Великую Ответственность живут беспокойством вины и за вымерших мамонтов, и за отклеившиеся обои.
«Вздертыся на Говерлу». Аналог «Увидеть Париж и умереть». Пустоту внутри каждый наполняет соответственно тем трендам, в которых пребывает. Одним из самых разрекламированных трендов является штамп «Хорошо там, где нас нет». Безумные метания по странам, островам, курортам и тем местам, которые принято называть культурными памятниками, – одно из любимых филистерских занятий, туризм йеху, или йехуизм. В отличие от йехуистов, которые всеми силами пытаются впихнуть мир в себя, совершенномудрые сами являются наполнением этого мира. Их девиз: «Хорошо там, где я есть». Будучи сами наивысочайшей вершиной и наиглубочайшей пучиной, они не занимаются альпинизмом и дайвингом.
Визард. В названии романа появилось романо-германское слово. Чуждо, деструктивно, в стиле городских магов. Почему, действительно, не маг? Какой-нибудь посвященный мобед, персидский жрец? Ах, глубокая моя речь! О, могучие этимологические силы, наполняющие слово! Почему же не волхв, почему не кудесник, не чародей-чудодей? Почему не волшебник или колдун? Визард… Может, потому что так называют человека, который хорошо справляется с делом, мастера? И я просто решил нанизать это значение на нитку смыслового бисера? Еще так называют человека, ассистирующего в сложном деле, незаменимого помощника. Туда же, в копилку? Может, потому что это слово выбрала девушка, которую я посвятил несколько лет назад в Рыцари Творчества? Все может быть. Когда дойду до буквы «Р», обязательно напомню, что риши, как правило, берут те слова, которые сливаются с замыслом, как рука с эфесом шпаги.
Винный погреб. Во время войны любой погреб может стать убежищем. Хранитель же, являясь единственным защитником своего бастиона, постоянно пребывает в состоянии боевых действий. Индивидуальным убежищем, амбразурой, норой, укрытием для временной передышки могут стать овчинное одеяло, завеса дождя, легкое помешательство, медитативные техники, труд философа, морские прогулки, спортивные занятия, семья и, конечно же, алтарь служения богу Дионису – винный погреб. Являясь индивидуальным альтернативным пространством, предназначенным для временной передышки, винный погреб противостоит по самой сути социальным убежищам, предназначенным для погружения в эпический вакуум. Кроме «трех китов» - государства, религии, капитала – городские маги широко используют инструменты, прочно с этими «китами» связанные: тренинги личностного роста, сектоподобные образования, кланы, масонские ложи, Лигу Плюща,  форумы, клубы футбольных болельщиков, партии, неформальные объединения, жилмассивы высоток… Собственно, любые способы, призванные согнать воспитуемых в стадо. В особой антонимии винному погребу находятся площади городов (см. «Агора»), где, как правило, осуществляется не только погружение в эпический вакуум, но и проникновение Великой Идеи в беззащитные поры воодушевленных филистеров.
Взвесь. Термин этот родился в смехе пробужденного Дракона, и, честно говоря, весь объем его содержания мне понятен не до конца. Остается предполагать, что пыль совершаемых поступков, как правило, тщетных и суетных, в панораме Драконьего видения представляется именно так: пестрая хаотичная Взвесь. Думаю, Конфуций сделал бы такое умозаключение: «Деяния, совершаемые в гармони с Небом, а потому любимые и поощряемые им, прозрачны, как чистейшей воды драгоценный кристалл. Дэ таких деяний соответствует ли, содержит жэнь и растворено в Небесном Дао. Деяния, противоречащие воле Неба, мутны и нерастворимы. Их незавидная судьба – бесконечно трепетать в круговороте  жизни, сея вокруг себя беспокойство и тоску. Такие деяния со временем утрачивают дэ; даже бесконечность в итоге конечна, а потому хлопья холостых деяний оседают вязким илом, оставляя естество Небесного Дао по-прежнему ясным и прозрачным». Но Конфуций оперировал иными понятиями, термин «взвесь» отсутствовал в его философском инструментарии, поэтому нам не приходится полагаться на его авторитетное мнение. 
«Волны гасят ветер». Эту формулу вывели Стругацкие; назвали так последнюю часть трилогии. Дополняет формулу Толстого о роевом движении масс и вполне элегантно иллюстрирует социальный релятивизм. Все традиционное, застывшее, массовое, полновесное наделено волновой структурой; все новообразованное, находящееся вне зоны традиций и привычек представляет собой некий поток воздуха. Политическая теория Овертона так представляет трансформацию идей в массовом сознании: немыслимое – радикальное – возможное – рациональное – популярное – актуальная политика. Немыслимое – это ветер; все остальное – волны. Ветер, таким образом, разгоняет волны и направляет их движение; волны, соответственно, гасят силу ветра и заставляют его также менять направление приложения сил. Вселенная (см.), созданная Драконами, изменяет области высокого и низкого давления в соответствии с высшими законами внутренней логики. Так что все эти ветро-волновые колебания нисколько не свободны и настолько же хаотичны, насколько сама Вселенная бывает близка к состоянию первозданного хаоса. Как в любой амбивалентной структуре (см. «Амбивалентность»), собственно жизнь в ее проникновенно-человеческом восприятии маргинальна и происходит на демаркационной линии, на терминаторе меж ветром и пучиной волн.
Восьмерка. Округлое, симметричное, равновесное число. Сумма квадратов и куб двух. Его можно перевернуть, положить на бок; его одинаково можно сравнить с трассой «Формулы» и с глазами Дракона. Маска таинственности, лист Мебиуса, могучий Уроборос, которого неведомая сила полуоборотом превратила из одной бесконечной окружности в две. Система, замкнутая на самое себя. Но мы уже знаем, что любая система ложна. Чтобы лишить восьмерку симметричности, в классическом варианте одну ее часть визуально уменьшают, что создает ощущение некоей наклоненной перспективы.  Все мы, от бандерлога до Дракона, являемся составными элементами той бесконечности, символом которой признаем восьмерку. Но и сама она – лишь часть арифметики всего сущего. Осознав эту антиномию, ты становишься единицей, что по-настоящему разрывает эти замкнутые, порой удушающие петли. И твоя восьмеричная бесконечность предстает девятеричной конечностью. Ты перестаешь быть хомяком, бестолково несущемся в заботливо подставленном колесе, бытие твое обретает конец, а стало быть, логику, смысл и вектор развития.
Время. Самые жесткие, безжалостные шоры на человечьих глазах. Не рассеять мглу времени, не заглянуть в будущее, не прояснить прошлое. Все попытки совладать с неминуемой волей времени слабы и тщетны. Историки, фантасты, врачи и скульпторы изучают, предсказывают, продлевают и запечатлевают жизнь. Трогательно. Если бы не защитный бетон человеческого немыслия, то какой бы ужас обрушился на беспомощные сознания, способные предположить вечность, но обреченные на краткое бытие. Городские маги предлагают два пути борьбы со временем: отсутствие разума или его искажение. Неразумность или безумие. Не думать о времени или наблюдать объект с заведомо ложных позиций. На достижение первого эффективно направлены современные образовательные программы; к достижению второго успешно ведут все возможные социальные тренды,  призывающие во что-либо верить. Сама природа предоставила человеку универсальную радость стать Времени другом, отражаясь в потомстве, простираясь в прошлое и будущее по магическому потоку собственного рода. Гены и слово – самые чистые каналы передачи информации, сохранения индивидуального в родовом. Было бы странным, если бы воздействие энтропии никак не проявлялось на уровне генного здоровья и глубины речи.
Вселенная. Современное искусство любит играть контрастами. На театральной сцене – венецианские декорации времен позднего Средневековья. В композиции мизансцены – четыре ковбоя в джинсах с «Береттами-92» в руках. Звучит национальный гимн, зрители встают, в это время подтанцовка изображает страстный контемп под «Марсельезу» из наушников. Достоевский с окровавленным топором выползает из будки суфлера, стилизованной под противоядерный бункер в стиле стим-панка. Занавес. Режиссер – талантливый художник, он не виноват, он так видит. Восторженные аплодисменты. Если в этой метафоре Вселенной доверить роль декораций, то – что ж, твори, мэтр! Декорации не обидятся, лишь бы зритель был очарован. В классическом же театре Вселенной свой спектакль. Здесь каждый актер согласует собственный пульс с единым метрономом, а где-то на периферии картонными декорациями застыли все участники всех мистерий во главе с их талантливыми режиссерами.
Высотка. Слово-универбат. Вот чем интересно компрессивное словообразование: функцией дериват обладает предметно-номинативной, а лексически мотивирован атрибуцией. Вроде говоришь о доме, а представляешь нечто высокое. Причем, универбация здесь многоступенчатая. Не «высокий дом» превратился в «высотку». Не свойственно городскому насекомому называть серый параллелепипед-муравейник «высоким домом». Даже если этот серый параллелепипед фисташков или пестр и выявляет чудеса архитектурного креатива. Высоким может быть таинственный белый замок на самом краю безоблачного неба.  Более рациональным, отвечающим функциональной сути будет все-таки атрибутив «высокоэтажный», трансформированный из «многоэтажного». Промежуточные формы «высокоэтажка», «многоэтажка» часто встречаются в городском койне.   Эта традиционная среда обитания воспета и взлелеяна современным искусством. Кто не помнит «Небоскребы-небоскребы, а я маленький такой» в исполнении Вилли Токарева, кто многократно не испытывал катарсис при просмотре «Иронии судьбы» Эльдара Рязанова? Типовая каюта-купе на N-ом этаже в типовой высотке какого-нибудь уездного города N стала универсальным убежищем для обезличенных легионов. Таким ностальгически трогательным. «Солнышко скроется, муравейник закроется, где я буду ночевать?»
Галлюцинации. Разум зависим от чувств. Все умозаключения, сколь абстрактными бы они ни были, выполняемы на основе информации, полученной при помощи перцепций. Мы рассуждаем об увиденном, а не видим рассуждаемое. Поэтому разум очень легко обмануть. Сначала напечатал «обамануть». Улыбнулся - случайная игра слов. Достаточно предоставить на вводе искаженную информацию, как на выводе («вывод» в значении «итоговое умозаключение») получаешь ответ, достоверный для разума, но ложный по сути. Порой единственным источником, претендующим на истинность, остается шабда (см. «Бедекер»). Пропускаешь через мясорубку мясо, но жилы намотались на шнек и поры подрезного ножа-решетки окончательно забились каким-то невразумительным фаршем. Можно, конечно, разобрать приспособление, промыть-прочистить и собрать его вновь. Но перерождение – радикальный выход. Иногда достаточно включить обратный режим, провернуть ручку несколько раз в противоположном направлении. Именно так шабда заставляет иногда сбросить ложные настройки, вернуться к истинным. Нужно просто обратить процесс - увидеть рассуждаемое. Обычно глаза говорят разуму: «Верь, мы это видим». Но иногда и разум может сказать глазам: «Видьте, я это рассуждаю». Галлюцинации – неотъемлемая часть сновидения, именно во снах голос шабды наиболее звучен. Однако порой галлюцинации возникают в период делирия, что не умаляет их значимости, особенно если сам делирий стал следствием посещения индивидуального убежища для очередной перезагрузки (см. «Винный погреб»). 
Гений. В христианской мифологии функции гениев распределили между духом святым (это для всех) и ангелами-хранителями (это уже персонально).  Мистики нью-эйджа припомнили манихейских эгрегоров, радостно передали им ангельско-гениальные функции и вписали их в собственную картину мира. Изрядное единомыслие наблюдаем в главном: во взаимодействии гения (духа святого, ангела, эгрегора, энтилехии, джинна et cetera) с душой человека. Душа - также штука беспокойная, в одном слове не умещается. Помните редакции Агасферова документа из «Отягощенных злом»?  «Особая нематериальная  субстанция, независимая от тела», «особая  нематериальная сущность», «религиозно-мифологическое   представление, возникающее на основе олицетворения жизненных процессов организма», «активное движущее начало»… Впрочем, некоторые определения авторы согласовали со «Словарем атеиста», что и не скрывали. Кроме того, душой наделены не только отдельные люди, но и совокупность людей, вещи, совокупность вещей. Тонкочувствующие эллины одаряли гениями (genius loci) города, острова, долины, горы, реки и прочую топонимию. Гении могут быть злыми и добрыми, вдохновлять и подстрекать, открывать человеку истины и погружать во тьму лжеведения. Гении - некие сторонние существа, оберегающие или обрекающие, определяющие судьбу людей и атмосферу мест. Вековая человеческая привычка: благодарности, жалобы и проклятия слать вовне, никак не связывая природу происходящего вокруг с собственной природой. Гений – не сторонний дух, а лишь проекция внутреннего содержания в иные горизонты и параллели. Золоченые олигаршьи дворцы в стиле «духless», загроможденные книгами и значимыми мелочами писательские кабинеты, по-спартански непритязательные кухни честных труженников, хаотически функциональные мастерские художников и ночлежки спившихся анахоретов, - это материализация внутреннего мира владельцев. Таков и гений – настолько же злой и настолько же добрый, насколько может быть злым или добрым отражение в зеркале. Если ваш гений – поляна цветов, вы напоите грядущие поколения нектаром истин; если ваш гений – выжженное поле, вы измажете современников золой потерь.
Гиннунгагап. Первозданная пропасть, бесконечно глубокая, а потому содержащая в себе бесконечное количество полезных атрибутов видимой Вселенной. В том числе и антропогонический сырец - первичный бульон, бурлящую глину, породившую Имира древних скандинавов и Адама древних семитов. Нет ничего проще: коль ты Дракон-демиург, то черпай плодородную глину Гиннунгагапа полными пригоршнями да твори в свое удовольствие, как в песне, - «кукол, клоунов, собак».  Но спросите у Дракона Васуки, каково это – пахтать амриту, когда за хвост тебя тянут дэвы, а за голову – асуры. Вот только чтобы услышать ответ Великого Нага, нужно самому быть Драконом Шешей, ведь ответы на такие вопросы хранятся лишь в пепле сгоревшей Вселенной.
Гиппокрена. Блаженствующий в целебных волнах мизантропии Джонатан Свифт писал некогда, что он ненавидит и презирает «всем сердцем это животное, именующееся человеком». Какая безграничная любовь к людям звучит в этих словах! Мизантроп бранит людей, он раздражен и переполнен гневом, поскольку понимает: люди могут быть иными. Это чувство сродни родительскому негодованию: когда чаешь многое воплотить в потомках, обманутые ожидания приводят в отчаяние. Свифт создавал отвратительных йеху, мечтая о благородстве гуигнгнмов; городские маги создали «Yahoo!» в стремлении загнать оставшихся малочисленных гуигнгнмов в резервации ипподромов. Но лошадиные источники по-прежнему бьют у вершин Геликонов. Воды Гиппокрены промывают глаза, прочищают уши, просветляют мысли. Только как найти тебя, источник вдохновения, когда заботливые руки уводят сквозь марево все дальше от целебного потока?
Город N. Городок, город, мегаполис. Капля становится океаном, растворившись в великой воде, впустив в себя все многообразие материй Мирового океана. Величие собственное ощущаешь, растворившись в величии Вселенной. Даже Драконы, демиурги демиургов, осознают сотканность своих тел и сознаний из многообразия вселенских нитей – тот же поперечный уток, та же долевая основа. Маги города предлагают иной путь: обретение значимости через синхроничную социальную реализацию. Острое, сродни болезни, чувство превосходства делает человека зависимым. Превосходство – всегда субъективное ощущение, мнимо ставящее одного над другим. А для этого нужна среда. Самым жирным муравьем можно быть только в самом центре муравейника. Как многолюдно в центрах больших городов! Именно здесь сосредоточена роевая жизнь: чем дальше от центра, тем бесполезнее благоприобретенные отличия, на коих зиждется так бережно хранимая значимость городского насекомого. Даже движущая сила городского метания – городские маги – это всегда pluralia tantum, всегда только множественное число, поскольку само естество их липкой силы в самых глубинах городского копошения. И чем больше город, тем более велика его власть над роем. Город впитывает жизненную энергию населяющих его существ, требует максимального напряжения как от доноров, так и от тех, кто оперирует иссушающими капельницами. Хань Фэй-цзы сказал об этом, говоря о другом: «Чрезмерное напряжение зрения приводит к потере глазами способности ясно видеть; чрезмерное напряжение слуха приводит к тому, что уши перестают ясно слышать; чрезмерное напряжение мыслей приводит к тому, что сознание человека мутнеет». Слепота, глухота, безмыслие – почетные качества, ведь они суть результаты труда на благо Города.
Государство (религия, капитал). Человек – зверь хищный, агрессивный, непоследовательный, его способности к разумной самоорганизации весьма сомнительны. Могучие внутренние резервы-потенции человеческого существа при абсолютном отсутствии самоконтроля делают его созданием опасным, требующим ограничения воль, свобод, действий, мыслей, слов. Мир, к счастью, устроен так, что на каждого слона в посудной лавке найдется свой погонщик, который не только усмирит зверя, но и работать его заставит. Главное – умелая дрессура путем грамотного стимулирования и продуманной системы наказаний. После чего на слонах можно хоть в бой, хоть на прогулку; слон – и в джунглях помощник, и на арене цирка – клоун. Какими бы чудовищными, алогичными опухолями не представлялись при беглом взгляде государство, религия, капитал, - без этих жестких клетей человеческого могущества строительство того самого "novus ordo seclorum" было бы невозможно. Величие рода человеческого, его неуемная, всепобеждающая поступь укрощены; вид больше не конкурентен во вселенском масштабе -  содержательные силы умело разбиты на дорожки, раздроблены по отарам, зафиксированы в стойлах, направлены в нужные загоны-русла. И всякий, кто усомнится в благости, в нужности, в незыблемости этих столпов, на коих зиждется стабильность нынешнего status quo, будет подобен обезьяне, стоящей в высохшем русле реки и пытающейся раздолбать нависающую над головой плотину, за мрачным бетоном которой живет по своим бездонным законам непознанный бесконечнотонный мир океана.
Градус. Универсальная система измерения всего того, что измерению не подлежит. Крепость вин, напряженность отношений, степень отклонения индекса ССС (см. «Тренд») от оптимума, температуру чувств, глубину вдохновения, - все это условно можно измерить в градусах. И не так важно, где будут эти градусы материализованы – на шкале спиртометра в винном бокале, на дисплее электрического термометра в сауне, в отсутствующем взгляде жреца Диониса или в трепетном сердце наивно-мудрого поэта, - важно каково отношение к этому уникальному претенциозному прибору: кто-то не знает о его существовании или считает бесполезным хламом, а кто-то именно по нему приводит стук собственного сердца в соответствие с колебаниями метронома Вселенной.
Дар. В узком, практически терминологическом смысле – инициирование Великой Ответственностью. Древнеиндийский мудрец Яджнявалкья говорил об этом, говоря о другом: «Знание, блаженство – Брахман. Дары – высшая цель дарителя, твердо стоящего, того, кто знает это». Так вот, «те, кто знает это» понимают, что дар – это скорее дополнительные обязанности, чем дополнительные возможности. Античные диалекты полагали движущие силы Вселенной в постоянном взаимном перетекании Любви и Вражды (Эмпедокл) или в смешении и разделении геометрий (Анаксагор). Для того, кто инициирован Великой Ответственностью (см.), такими дополняющими друг друга действами будут обретение дара и его дарение. Идеальный баланс в этих встречных процессах – модель сугубо теоретическая. Стругацкие остроумно сгенерировали такую модель в образе Саваофа Бааловича Одина (см.).
Делирий (люцидный). Любой телеолог… да что там! – любой маркетолог скажет, что цель всегда находится за пределами действий. Таким же образом за пределами процесса должны находиться эксперты и судьи. И дело не только в беспристрастности. Будучи вовлеченным в игру, человек просто не способен наблюдать за ее развитием поверх ресниц. Понять всю красоту игр разума возможно лишь тогда, когда покидаешь его границы. Кто-то называет это просветлением, кто-то сумасшествием, «кое-кто, неизвестно зачем, прибегает с этим к латыни…» (см.). Действительно, в медицине эпитет «люцидный» (просветленный) часто сопутствует термину «делирий». Да и горячка, как ни крути, - белая; да и белка, как ни раскрашивай, - солнечно-рыжая. В любом случае, речь идет о состоянии вне ума в традиционной его интерпретации. Перманентное состояние в периоды магического напряжения. В стихотворной форме это будет выглядеть так:
Искусство быстро, неприлично
И одиноко напиваться
Являлось,
Собственно,
Не пагубной привычкой,
А лишь одним из видов
Медитации.
Демаркационная линия. Медики называют так границу, которая очерчивает зону воспаления живой ткани, соприкасающейся с омертвевшей. Граница жизни.  Терминатор. Специалисты по пиару называют эту зону мейнстрим, middle of the road, белая полоса, не подозревая, не догадываясь, что все человечество, по сути, -  маргинальное образование. Все то, что посередине. Ближе к поверхности живая вода становится прозрачной, у самого дна вязкий ил густеет до абсолютной непроницаемости. Посередине, где не вздохнуть, не задохнуться – здесь все мы, все мы.
Демократия. Нет человека, ни трезвого, ни пьяного, ни больного, ни здорового, - нет человека, который не осознавал бы нелепость такого социального устройства, как демократия. Верящий в демократию, к сожалению, в этой своей части уже не является человеческим существом. Если бы человечество было косяком сельди, то оно могло бы мгновенно поворачивать от опасностей и так же мгновенно возвращаться в теплые благодатные течения неисчерпаемой силы Вселенной. Рыбоводы научились направлять движение органических масс при помощи умело посылаемых импульсов. Если бить по крайним, то вся хаотичная многомиллиардная туча, незаметно для средних, будет двигаться в нужном направлении. И человечеству пришлось стать косяком сельди. Эти направляемые массовые движения назвали демократией, делегированием полномочий, свободой выбора, гласом народным. «Плюрализм мнений» топит суда, зарубает на корню любые начинания и рушит империи, если он не скован железной волей одной личности. Власть толпы – это занавес для разума, ширма, которой эту толпу научили прикрывать свое убогое бессилие перед сильными мира сего. Есть у С. Витицкого (Б. Стругацкого) персонаж Резалтинг Форс (роман «Бессильные мира сего»), главный талант которого – «видеть «волю народа» как составляющую миллионов воль и способность направлять её по своему разумению». К счастью или к несчастью, герой не пользуется этой способностью, оправдывая название романа. Если бы власть предержали бессильные, какова была бы цена человечеству как виду? 
Деньги. Одна из героинь киноленты «Токийский декаданс» говорит случайной собеседнице: «Япония богата. Только это богатство без достоинства. Оно порождает беспокойство. Беспокойство делает наших мужчин мазохистами. И я зарабатываю на этом». После чего, используя фалоимитатор  в качестве микрофона, поет песню «Каникулы любви» японского дуэта «Арахисовые орешки», тонкий эротизм которой сумел-таки передать Дербенев, заменив русалок дельфинами, а касание загорелых щек – поцелуем соленых губ. Каждый здоровый человек ощущает легкий приступ унижения, когда дает деньги или принимает их. Деньги – самая удачная попытка искусственно воссоздать Дракона. Но разве мыслим Дракон без достоинства? 
Деструкция. Еще Фромм заметил, что «по мере цивилизационного прогресса степень деструктивности возрастает». Лоренц приводил украинскую, по его мнению, пословицу: «Когда развевается знамя, разум вылетает в трубу». И события последних месяцев ярко иллюстрируют ее справедливость. Скиннер, например, понимает, что активное воздействие социальной среды лишает личность ответственности: любые поступки, мысли, чувства, отличные от стандарта, делают пребывание человека в обществе менее комфортным. Скиннер называет это «положительным стимулированием». Не может только один в строю шагать в ногу. С принятием данного постулата в качестве базового социального закона наступает завершающая стадия процесса деструктивной индивидуации. Нет, это не значит, что любой конформизм ведет к деструкции, но совершенно определенно любая личностная деструкция всегда ведет к конформизму. Парадоксально другое: именно так социальные деструкторы мотивируют демос на саморазрушительные революции.
Диоклетиан. Перед тем, как выращивать капусту, было бы неплохо поднатореть на поприще управления империями. Но ни в коем случае не наоборот.
Дионис. Жизнь тонко вплетена в ткань Вселенной. Чтобы жизнь - во всех оттенках значений этого многоёмкого слова – могла искриться радостными цветами, ей нужна естественная среда. Только органичное взаимопроникновение, конвергенция всех составляющих вселенской материи, оправданная законами, настолько же необходимыми для сияния жизни, насколько непонятными для нас, создают великую целостность, естественную, а потому истинную. Чем больше искусственного, наносного в среде обитания, тем более враждебной эта среда будет для всего живого. Прогресс и технологии (то, что принято так называть) дают новые возможности, но отдаляют от естественного порядка вещей, а потому, создавая иллюзию силы, делают зависимыми, а значит, слабыми. Социальной среде как наиболее искусственному, а потому наиболее деструктивному фактору  индивидуации противостоит солитудо (см.). Мы живем в общем, коммунальном мире, но придумываем иные, эксклюзивные миры, предназначенные для уединения. Искусство быть одиноким – это, в первую очередь, умение создавать такой эндемик, где твои природные, а потому наиболее ценные качества получают максимальный стимул для развития, даже если другим кажется, что это путь в сторону, вниз, в никуда. Порой исполнение дифирамбов на дионисиях, в таинство которых посвящен лишь ты один, могут превратиться в фундаментальное строительство, чтобы, как поет Шнур, «в итоге путь стал взлетной полосой». Дионис может стать прорабом этой стройки, но нельзя забывать, что возводя храм, губишь лес.
Дискурс. Древние греки называли все неэллинские народы чужеземцами, варварами. Впоследствии за этим словом закрепилось и переносное значение – разрушители культурных ценностей. Человек, чуждый той или иной общности, кажется разрушителем ценностей и традиций просто потому, что видит ценности и традиции в ином аспекте, без должного пиетета, а порой и вовсе не приемлет их. Чуждый культуре народа всегда будет представать для аборигенов варваром, инородным телом, азеркином. Славяне называли инородцев немцами, потому что инородцы не знали языка, были немы, а значит, выпадали из дискурсионного потока. Ландшафт (в самом широком смысле этого слова) определяет мировоззрение народа, народ материализует  мировоззрение в традициях, исконных ценностях, в структуре языка. В пределах условных границ возникает некая надструктура, тесно связанная с ландшафтом, культурой, языком. Назовем это образование дискурсом, за неимением лучшего определения. Пересечение границ дискурса всегда (!) ведет к обострениям отношений, к войнам, геноциду, унижению, порабощению, а порой к уничтожению общностей, народов, рас. Чем моложе дискурс, тем немощнее его традиции, ценности, язык. Ощущая свою ущербность по отношению к устоявшимся, мирным, созерцательным дискурсам, такое новообразование становится агрессивным, а потому опасным. Молодой дискурс обращает взор вовне, пытаясь доказать свое величие и жизнеспособность. Не имея глубоких языковых традиций как средства постижения окружающего мира, молодой дискурс присваивает себе чужое, пытается, как дитя из кубиков, сложить из этого чужого нечто, кажущееся системой. Называет эту неровную, дрожащую пирамидку как-нибудь угрожающе, например, нейролингвистическое программирование. И отправляется завоевывать мир с этим картонным мечом. Эти потуги выглядели бы смешными, если бы не были столь уродливы и смертоносны.
Доверие. Все мы, буквально каждый из нас, жаждем быть обманутыми. Конечно, мы не желаем быть одураченными, обворованными, преданными и покинутыми. Нет, мы умоляем обманывать нас корректно, так, чтобы мы ни о чем не догадались. А если начинаем догадываться, то просим придумать что-нибудь более правдоподобное и произнести это более убедительно, чтобы развеять наши сомнения. За доброе, пусть и лживое слово, каждый из нас готов отдать свое доверие. И это так же трогательно, как прощание  юности с девственностью. Утрата доверия лишает сил и опустошает душу. Но мы снова и снова будем ошибаться в людях. Стругацкие говорили об этом, говоря о другом: «Лучше двадцать раз ошибиться в человеке, чем с недоверием относиться к каждому».
Дождь. Как бы радостно ни смотрел человек в утро нового дня, как бы щедро ни дарил улыбки каждому прохожему, все-таки победная трель счастливой птицы в сердце – это ощущение небудничное. Ни школьный учитель, ни православный священник, ни тибетский джамаист не могут пребывать перманентно в состоянии заявляемой любви к детям, к ближнему, ко всему живому. Людей стало слишком много, чтобы их любить постоянно. Импульсы многолюдных улиц заражают раздражением, которое оказывает кумулятивное разрушающее воздействие на самую суть индивидуальности. Благослови, Господи, все эти левые, революционные, многомиллионные  шаги мирового пожара. Согрей, Драконе, тихого одинокого прохожего, скрытого от суетного города мягкой вуалью дождя. Когда нет больше сил мерно раскачиваться в маршевом строю, эксгибиционистски выпячивая свою данную от природы стадность, притаись за дождевой завесой, которая мгновенно сделает тебя спасительно одиноким даже в толпе.
Дорога. Распространенная аллегория жизни (жизнь прожить – не поле перейти). В качестве самого понятия заложено движение. Аристотель определял это движение как «промежуточные ступени», «путь к сущности», который в равной степени может вести как к самой сущности (или к истине), так и к ее созиданию (у Аристотеля – к улучшению), к разрушению или даже к полному отсутствию самой сущности. Часто само движение, сама дорога, сам поток (дао, путь, галаха, тарикат) становится целью. Так, Малланага Ватьсьяяна, автор «Камасутры», говорил об этом, говоря о другом: «Нет истин, заключенных в слове, есть лишь направление и путь». В тренде (см.) принято полагать, что в жизни многое зависит от правильно выбранного направления. Таким образом, тренд оставляет за человеком право выбирать направление из предложенных, полностью лишая возможности эти направления создавать.
Достоевский. Недавно обсуждали с дочерью сюжет клипа на одну из наших песен. Она предложила гениальную картинку, монохромную, статичную, с внутренней динамикой. И старик там был, и глаза, и морщины, и перевернутые чашки, и дождь, и зонт, и лейка. Просто шедевр. Но был этот шедевр проникнут добрым тленом и кокетливым разложением, что совершенно органично и естественно для мировидения моей дочери (см. «Этюд в коричневых тонах»). А песня-то позитивная и жизнеутверждающая. Пусть Достоевские, Камю и Сартры плачут над человеческой неприкаянностью. Такова воля городских магов. Мы же будем веселы, жизнерадостны, эротичны и пьяны. Мы будем грустны, романтичны и беззлобны. Мы будем желтыми подсолнухами Винсента, даже если для такого «желтого» мировосприятия придется выпить весь абсент во Вселенной. Мы солнечными лучами смоем кровь, серость и плакучий ной. Слезы ребенка не разрушат, а красота не спасет храм мироздания. Все это чушь, все это тоскливое топтание бессильных.
Дракон. Не так просто создать настоящего бога. Нет, не то примитивное монохромное существо, которое бьет чужих и одаривает своих, отделяя первых от вторых по критериям послушания и соблюдения заветов. Сложно создать сущность объемную, глубокую, целостную, противоречивую и всеобъемлющую, сущность, которой будет не стыдно делегировать способности творца и полномочия судии. Поэтому не бывает конечной версии бога. Образ творца в сознании верующих модернизируется и совершенствуется из поколения в поколение, как графика в культовых компьютерных играх или как спецэффекты в голливудских кинолентах. Когда бог создан, ему остается только вручить слово. И наблюдать, что он там этим словом наворотит через ангелов, пророков, апостолов, проповедников, через говорящих животных, через горящие растения или через любых других посредников, которых он себе выберет. При всем своем величии, при всей своей непостижимости, неисповедимости такой бог всегда остается своим в доску парнем. Он выслушает, поймет и простит. В честь такого бога стоит жить, умирать и убивать. Такой бог может быть целью. Недостижимой, находящейся за гранью разума, но все же принимаемой в качестве отца, покровителя, животворящего начала, поскольку «им же вся быша». Это истина. В нее тяжело поверить. Еще тяжелее представить. А найдешь ли в себе силы представить создателя богов и поверить в него? Можешь ли ты поверить в себя? Этот вопрос задаю я, творец творцов, тебе, демиургу демиургов. В одном простеньком фентези, в фильме «Кольцо Дракона», проникнутом массовой мудростью, небритоскулый рыцарь-герой говорит своей рыжехвостой принцессе: «Если люди узнают, что они еще живы, то постараются убить их. Это должно остаться тайной. Только их тайной». И нашей с тобой, мой дорогой единственный читатель.
Дружба. Мой сосед выстраивает свой дом по кирпичику, сам. Идут часы, идут дни. Дом растет. Не всякую работу можно сделать самому. Даже если наловчился поднимать грузы на второй этаж без сторонней помощи. Иногда к нему приходит сын, и тогда они работают вдвоем. Иногда приходят друзья.  И тогда они, не торопясь, с уважением к себе и проделываемой работе, трудятся вместе. Дружба. Еще в детстве я прочитал «Повесть о дружбе и недружбе» Стругацких. Ничего замысловатого – двоемирие, портал за холодильником, инициация водой в бассейне, волшебный помощник проигрыватель Спиридон, преодоление страхов, лени, глупости,  пристрастий, медных труб, - хорошая литературная волшебная сказка… Все для того, чтобы подставить плечо другу, оказавшемуся в западне. Не знаю, стала ли эта книга одной из тех многих, о которых Высоцкий пел: «Значит, нужные книги ты в детстве читал». Но тоска по дружбе, зародившаяся тогда, была усугублена драконьим одиночеством и ныне является одним из лейтмотивов всех моих мудрствований и созерцаний. Есть у меня в погребе перед винотекой столик и два кресла. Мало кого я хочу видеть там, на своей глубине. Да и мало кто может там долго находиться. Второе кресло - это и есть мой безошибочный индикатор дружбы. Носир Хисроу писал об этом, говоря о другом:
Лишь те-то и друзья, не на словах – на деле,
Кто наши кандалы и на себя б надели.
Земун. Корова Вселенной, разлившая Млечный Путь. Источник всех Молочных рек, всего материального. Антитеза козы Седунь. Та была творцом, а потому понасоздавала всяких мировых уточек и черных змеев (ох, уж эта дуальность!). Потому Седунь также претендует на создание (или разлитие) Млечного Пути. Но в споре этом корова да коза едины, потому что знают, что сами были порождены Родом. Не спорьте об авторских правах. Все принадлежит всем. И никому.
«И ты, Сара, права». Слова, которые должен сделать составляющей своей души любой мужчина, претендующий на близость с женщиной. Нет необходимости говорить о религиозных аллюзиях – они хорошо известны и слишком категоричны. Речь о внутреннем аспекте. О прогибе. Хреново, что весь мир нынче перебарщивает с этим прогибом и забыл, что без стержня мы – сами знаете кто и сами знаете как нас звать. Использовать исключительно в мирных целях (ну, если вам не хочется кого-нибудь пристрелить).
Иван-царевич. Недавно пересматривал «Машу и Витю». Добрая сказка, полная истин. Не важно, как зовут хранителя. Важно, чтобы он не выронил меч в Темном Лесу, как это сделали нынче многие «властители душ». Когда «властитель душ» превращается во «Властелина колец», то с этим стоило бы что-то сделать. Может, перечитать предыдущую статью глоссария?
Иерархия. Вертикаль. Или горизонталь. Кто под кем. Почему всем хочется быть сверху или снизу? Научились бы быть просто рядом.
Иероглифы. Слово, конечно, можно заковать и обеспечить некую его магическую дисциплину. Связать цепью (пусть даже золотой) с другими словами. Городские маги многих народов (они тогда назывались не так и функционал их был не тот) приходили к этому прозрению и тут же торопились его материализовать. Но слово вырвется из всех оков, разорвет все звенья всех цепей и устремиться в небо. Дикси.
Иерофанты. О! Поговорил бы с каждым из них. Поприветствовал, послушал бы «истины». Да вот только нет там истин. Кто хочет быть выше, становится ниже.
Излучатель. В мозг-продрозг, в задницу-адницу, в передницу-посредницу, в кровь-любовь каждого из людей вставлен палец. Заноза. Инородное тело. Городские маги заботливо смазали это маслом-елеем, обработали спиртом и обосновали его там нахождение. И ни один маг не в силах вырвать эту занозу, пока ты, мой единственный читатель, не сделаешь этого сам. Но нужно (или не нужно) принять самостоятельное решение. Не разучился?
Императив. Сковывает и ведет. Спасает и губит. Но не бог. Что это? Категориальный (или нет) императив. Сам выбирай, станет он для тебя стержнем или тюрьмой.
Инволюция. Любой врач (если вы все еще доверяете любым врачам) переведет вам этот термин как «возвращение к привычному состоянию». Кому привычному? Какому состоянию? Из воли, из себя. А не означает ли это – из жизни? Ну, летать вы уж точно не сможете. Зато сможете бегать, медитировать, принять буддизм и верить политикам.
Инеистые великаны. Не счесть версий о происхождении первосуществ, первобогов, первоматерий и первооснов. Все они верны. Все их нужно отдать огню. Вот только не вздумайте отдать огню вышедших из глубин Гиннунгагапа могучих великанов. Они вскормлены молоком Земун (см.), они выпестованы молоком Седунь.
Инициация. Начало пути, дао, просветления, оперения, падения. Устье истока и первый шаг младенца. Начало жизни, ее конец, снова начало. Первый виток спирали и первый удар нового сердца. И хвост Уробороса, и пасть его.
Интернет. См. «Излучатель».
Интуиция. Когда в жизни (мага, немага, человека, нечеловека, камня, луча солнца или блеска луны, росинки в траве и лисенка в лесу)… в жизни наступает момент ноль, когда разум врет, а все перцепции просто не работают, остается одна надежда. Но если эта надежда – интуиция – живет без опоры на крылья, она может оступиться и привести тебя в какой-нибудь монастырь в Тибете, в Метеорах, в столице всех святынь, к берегам нового континента (где твои апологеты потом сожгут цивилизацию), в Стоунхендж, в Белый дом, в кроличью нору, в пункт продажи фастфуда, на башню Эйфеля… Одним словом, увести. От себя.
Исихасты. См. «Интуиция».
Кабала. Как утомляют все эти заморочки. Народ может быть богоизбранным (при всем уважении), человек может быть избранником судьбы (с доброй улыбкой). Но бог, который избирает, придуман народом; судьба, которая улыбается тебе, придумана только тобой. Зависимость – будет тем более глобальна, чем более ты веришь в ее непреодолимость. Нет ничего ущербного в том, чтобы быть зависимым. Просто нужно осознать свою кабалу и улыбнуться ей.
Калинов Мост, Река Смородина. Уже не впервые (но в этот раз как-то особенно трогательно) моя страна растерянно остановилась на мосту между явью и навью. Под хрупкой подвесной конструкцией – пылающая бездна братоубийственных войн, революций, кризисов, дефолтов, голода,  нищеты. На одном берегу – вся семья, которую страна упорно пытается назвать бывшей; на другом берегу – некое приторное существо, обманчиво звенящее золотыми монетами, слащаво манящее пальцем, лепечущее на иноязыцах призрачные обещания, а на самом деле желающее обобрать, надругаться и спихнуть мимо моста – в ад. Но мы – мудрый народ: мы читали Аристотеля и знаем, что истина, она же мера, всегда посередине. Мы будем вечно раскачиваться на подвесном мосту. Пусть думают, что мы в панике. Для нас – это лишь один из способов медитации.
Кассандра (умная Эльза). Знать, где висит топор; знать, кто стучится в дом; знать, как чернеет жареный лук, когда его передержишь на сковороде в растопленном масле. И когда твои друзья рвутся в погреб за вином, стоять и молчать, потому что все равно не поверят, что топор-таки сорвется с назначенного ему места. Мы не верим чужому опыту. Мы не верим самим себе. Бараны, прущиеся на одни и те же ворота, в надежде, что с пятого раза лбу не будет больно. Заколдованный круг. Мы не верим (и правильно!) аналитикам, потому что они фтюхивают нам туфту. У нас свое мнение. Но оно основано не на опорных знаниях, не на здравых выводах, не на шабде-интуиции (см. «Шабда»), а на… пыли, на брызгах слов тех самых аналитиков, которые прямо заявляют одно (чтобы инстинктивно не верили), а косвенно распыляют иное (чтобы считали своим мнением). Я могу на пальцах разложить синдром Кассандры, но вы все равно будете прясть на пяльцах собственных убеждений, в которых вас кто-то убедил-утвердил.
Керидвен. С тех пор, как валлийская (слово-то какое! валлийцы – те, кто за стеной) богиня плодородия, она же Деметра, она же Церера, решила сварить то ли яд, то ли напиток вдохновения (тут смотри в «Глоссарии»  сикейру, сому, медовуху, дары Диониса, воды Гиппокрены и прочее), сам котел, где варится яд, первые несколько капель которого – благодатны, стали называть ее именем. Все мы будем (все мы были) в этом вагинальном котле. Важно лишь сохранить на языке послевкусие первых трех, вдохновляющих, капель, прежде чем быть отравленным четвертой.
«Кин-дза-дза». Кинематограф – синтетическое искусство, командная работа. Получается все реже. Мы разучились работать в команде, ходить строем, искать царя в собственной душе. Мы никому не верим. А когда пытаемся – чего-нибудь не хватает: веры, любви, технических возможностей. Кроме чатлан и пацаков по сценарию планету населяла еще и третья раса. Всегда есть нечто, что в сценарии, но не в кадре. Сценарий и фильм (даже такой сокровенный, как «Кин-дза-дза») всегда разнятся. Нужно не просто смотреть фильм, который мы называем жизнью, а попытаться заглянуть в сценарий.
Кирпич (краеугольный камень), кирпич «Старый город». Не так важно, каков твой созидающий материал. Будь то слово, лес, кирпич, краски… Если вокруг тебя взрастает жизнь – ты созидатель. Если же тебе доставляют радость процессы тления, разрушения, ты просто красавец, тебя будут любить, тебе будут платить. Да-да! Те самые «деньги» (см.). Кирпич в одних руках ляжет в цоколь нового дома. Кирпич в других руках станет оружием пролетариата. «Старый город» - тротуарная плитка.  Красная, желтая, серая. Различного качества. Может быть пропитана краской в один слой, может – до основания. Ею выложен двор моего дома. Не убежден, что это краеугольные камни. Но мне – нравится.
Кицунэ. Нет идеальных женщин. Нет идеальных мужчин. Нет вторых половин. Нет той-того, кто в критический момент не подведет (разве что Драконы, но нас мало и наши поступки могут казаться не спасением, а наказанием). Чтобы любить женщину, не стоит просить-ждать-верить в ее любовь. Любовь – эманация односторонняя. Рассмотри. Пойми. Узнай и познай свою кицунэ. Она не ответит тебе взаимопониманием. Не жди. Как можно ждать взаимопонимания от женщины? У нее своя, иная природа. Ее любовь к тебе  иногда будет принимать удивительные формы. Колдует. Нужно ли вторгаться в ее поля? И вряд ли ты сможешь назвать это любовью. Вот только не жди покоя от вращения ее серебряных хвостов.
Кич (мейнстрим, клатч). - См. «Тренд».
Кладбище. Иду средь могил и не чувствую страха. Как пел поэт? «А на кладбище все спокойненько, и решен там квартирный вопрос». Плющ, курганчики, склепы, памятники, тишина. Нет суеты всех сует, нет планов, намерений совершать социально значимые действия. Тело твое будет здесь. Неминуемо. Нет страха. Есть созерцание. И тишина.
«Кое-кто, неизвестно зачем, прибегает с этим к латыни…». См. «Тренд».
«Когда б вы знали, из какого сора…». Поэты не пишут – просто выдергивают из бердяевской ноосферы. А там много мусора. Насорили, нагадили. Приезжал ассенизатор, Павел его зовут. Улыбчивый, радостный человек. Из выгребной ямы убрал какие-то грибы, откачал, уехал. Все это – без тени, без мрака. Человек. Поэт. Поэт – фильтр. Донести вам чистое, не пустить к вам грязь. Представляете, сколько грязи в душе поэта? И кто имеет право что-либо говорить о поэтах?
Коллективный разум. В «эпоху застоя» социальный строй, сложившийся в Китае, в стране, которую не зря называют спящим Драконом, именовали «муравьиным лжесоциализмом». Муравьиным… Весь ментальный запас мнимой человеком Вселенной в этой «муравьиности». В умении быть частью общего. И пока вам дана человечность как муравейник – будьте ее рабочими труженниками.
Колумбарий. Все, что связано с историей – да простят меня представители этой святой науки! – игры разума иерофантов (см.) Вернее, того, что они чтят своим разумом. Мировая история - это короб, декорированный достижениями культуры, но при этом доверху набитый трупами и дерьмом. Так что работа настоящего историка больше похожа на труд ассенизатора и патологоанатома. Многие же историки с момента возникновения этой области знаний - просто бальзамировщики, наводящие макияж заданного формата.Если бы сумели остановиться и задуматься, почему изобретатель атомной бомбы носит фамилию «Игра открыта», а мнимый открыватель Америки – «Голубь». Это так, навскидку. Ах, да! Еще есть кремний-крематорий-Кремль. Странно? Но в диахронии слова имеют общий корень. Теплый корень – связанный с крепким деревом, выросшим на краю леса, пригодным для созидания. Никому не нужны исконные сути процессов – достаточно лишь фактов. Подтасованных? Даже Драконы говорят банальные вещи. И почему место для хранения брена названо колумбарием?.. Да ладно, о чем это я…. Так, просто колумб мира пролетел в каком-то из снов. Кстати, Генри (итальянская версия – Америго) – это «хозяин двора». Не вашего ли?
Конервная банка. Не помню, писал ли об этом, говорил ли, вспоминал. Если повторюсь, простите? Персонаж одноименного опуса Луиджи Малебра, Моццикони (Окурок, Бычок),  как-то раз загорелся идеей создать бесконечность. Ему-то и стоило просто разрезать консервную банку. Так он создал бесконечный сосуд, вмещающий всю Вселенную. Что тут еще сказать? Иногда стоит просто сменить угол восприятия.
Кросно. Насекомые – не из нашего мира. Они созданы как субъекты компаративного восприятия. Ткачом называли и бога и дьявола. Пауки ткут паутину. Что ткем мы? Что создаем мы на кроснах Вселенной? Какие из нас Мойры-Парки? Мы люди? Человеки? Можно ли назвать создаваемую нами ткань людиной, человекиной? Или паутиной? Хотя бы паутиной… К сожалению, те, кто возомнил себя ткачами, вряд ли попытаются ответить на этот вопрос. Другая плоскость восприятия.
Кундалини. Внутри тебя есть Дракон? Не глист, не шизофреническая ипостась, не тараканы, которые так умело создают видимость Кундалини в твоей голове? Твой Дракон, который позволит тебе взлететь, когда все будут падать? Но если ты захочешь взлететь сам, без максимального количества спасенных в твоих лапах, - хреновый ты Дракон. Никакие крылья не спасут тебя без тех, кто рядом.
Лепреконы. Кропотливо с древнейших времен ткали лепреконы тончайшую нить своего колдовства. Нить сплеталась в паутину, паутина сбивалась в кокон. Кокон обволакивал мир. Именно мир должен был стать эмбрионом нового Дракона, не рожденного, но сотворенного. Когда кокон затвердел окончательно, стало понятно, что живой Дракон не выйдет из него. Но даже так, с мертвым зародышем дракона в затвердевшем коконе, мир стал послушным, хоть это был уже другой мир – искривленный, как в зеркале комнаты смеха. Не важно, как называть тех, кто сидит на деньгах (см.), на теле мертворожденного дракона: иерофанты, масоны, пришельцы с Сириуса, лепреконы, - их золотая магия стала прочным вкраплением в сознании масс (см. «Муравейник», «Роевое движение»).
Лимн, лиминальный круг. Как-то лежал в больнице, в тихой белой палате, на узкой, неудобной, скрипящей койке, накачанный какими-то лекарствами, в абсолютном одиночестве первотворящего Атмана. Все прожитое было где-то за, все возможное было где-то далеко по вектору моего движения. Лежал на границе, где, скорее всего, невозможны другие состояния, кроме одиночества. Врачи, антропологи, этнологи называют такое состояние лиминальным, от латинского l;men – порог. Данте говорил об этом, говоря о другом, - Лимб. Что там за порогом? Приходили лекари да медсестры, они говорили голосами моих родных и близких. Происходили некие вещи, множество событий, совсем не похожих на сновидения, но никак не могущих быть не сновидениями. Сумерки. Мышление теряло глубину. Я расплескивал эмоции: то был агрессивным, то сентиментальным, то апатичным. Отсутствовала координация, все обыденное казалось необыденным, все нестандартное – стандартным… И пусть какая-то сука попробует составить анамнез! «Поэты ходят пятками по лезвию ножа…» По самой границе лиминального круга. Есть, правда, и другое значение. Фукидид писал о нем, говоря о другом: «За пределами акрополя находилось святилище Диониса в Лимнах, то есть на болотах». И это значение нельзя не актуализировать. 
Луна, Селена. Некая Рада, интересующаяся «древней магией» (именно так, не иначе), весьма занятно говорила об этом в своем блоге, говоря о другом: «Луна — это инь, все наши базовые инстинкты. Это наше подсознательное, то, что Эрик Берн блестяще назвал внутренним ребенком. Для этого существа нет слова «потом», есть лишь слово «хочу»… Луна — это та часть нас, которая отвечает за способ мышления, скрытые мотивы, внутренние качества, определяющие в конечном счете нашу судьбу». Гурджиев и Горбингер говорили о четырех Лунах (четвертая – это та, что светит нам в ночи сейчас), последовательно вращавшихся вокруг Земли. Земля то оставалась во власти темного неба, то снова обретала спутник, постепенно притягивала его, дробила гравитацией в кольцо ледяных обломков, после чего наступал очередной Апокалипсис. Когда Луна в пределах очередного цикла оказывалась на низкой орбите, гравитационные силы накладывались, а потому земное притяжение значительно в меньшей степени давило на человеческие плечи. Так появлялись мифы о великанах Золотого века Гесиода, об Инеистых гигантах (см.) скандинавов, о библейских долгожителях и колоссах Атлантиды. Потомство гигантов – «избранные» расы и народы. На этой космогонии была основана идея «чистого аризма» Гитлера, да и все прочие национальные сумасшествия всех национальных Великих Идей (см.). Любой Дракон (см.) скажет о Луне: «Ты мой единственный друг и лучший собутыльник (см. «Винный погреб», «Дионис») в ночи, а твой бесценный дар – вдохновенное одиночество (см. «Солитудо»)».
Любовь. Собственно, о любви как о движущей силе Вселенной было много сказано. Каждая часть Дантовой «Комедии» завершается рефреном L'amor che move il sole e l'altre stelle («Любовь, что движет солнца и светила»). О любви как о высшей целесообразности говорил «Визард» в главе «Авидья». В этой же главе у манекена любви плясали забавные уродцы, так сказать, современная модификация всеобъемлющего чувства: няшки, нямки, цеми-цемки, мими-мишки. Поразительно трогательны несуразные создания, которые стремятся обрести любовь путем героического селфи, фиксирующего губы, что свела в судороге кататоническая уточка. Именно так организовал бравый солдат Швейк свой анабасис в Чешские Будейовицы – вроде, на фронт, да совсем в другую сторону и по замкнутому кругу. Лепреконы (см.) руками городских магов уже надели тебе на шею петлю, сученную из меркантильных переживаний, а мертворожденный дракон (см. «Деньги») уже растворяет серно-кислотным дыханием и без того зыбкую табуретку любви под твоими ногами.
Магопенис. Неологизм в стиле Пелевина (см. «Один из героев Пелевина»). Безусловно, термин лишен англо-латинской изящности, как, скажем, oranus или Empire V. Но моментально обретает ее, записанный латиницей: mag-o-penis (см. «Кое-кто, неизвестно зачем, прибегает с этим к латыни»). Магопенис – слово, образованное сочетанием двух основ: маг (речь идет о городских магах (см.), магах мегаполисов) и пенис. Причем, «пенис» означает не мужской половой ху, а перманентное состояние мегазайца (см.) в мегаполисе. Таким образом, термин включает в себя целый блок значений: и место действия – большой город, мегаполис, и воздействие данного места на жителей (см. «Муравейник»).
Макара, Варуна. Варуна – один из восьми локапал. В индийской традиции является хранителем закона и властителем вод. Но нас интересует не один из двух (наряду с Индрой) вседержителей, а его вахана, ездовое животное Макара, в переводе с санскрита – морской дракон. Аналог скандинавского Ермурганда, библейского Левиафана и еще множества легендарных Драконов, которые были увековечены в мифотворчестве всех народов, всех ландшафтов, всех времен. В теле «Визарда» Макара упоминаем только раз – в девятой главе «Смех Дракона». Автором девятой главы никак нельзя назвать человека, корректирующего этот текст, также нельзя назвать автором экзальтированного мага-риши, расположившего строки девятой главы на бумаге. Почему, зачем, с какой целью появился в романе Макара и его наездник Варуна, нужно спрашивать у того, кто смеялся – у самого Дракона. Но он редкий гость в нашей Взвеси (см.).
Манипулятор. См. «Излучатель», «Тренд». Дополнительно есть желание вспомнить о шептунах на планете Торманс из «Часа быка».
Марево. Вязкая патока, застилающая глаза, погружающая в перманентную авидью (см.). Единственное лекарство, самый эффективный растворитель марева – воды Гиппокрены (см.).
Маугли. Живая душа в каменных джунглях мегаполиса (см. «Город N»). Человеческий детеныш. Существо, абстрагированное от тренда, а потому  вызывающее раздражение у городских магов. Индекс ССС (см. «Тренд») у Маугли не поддается исчислению. Как правило, Маугли не понимают собственной азеркиновой природы, а потому являются легкой добычей для дрессированных городскими магами удавов Каа (см. «Излучатель»). Часто смешат добропорядочных бандерлогов мантрой «Мы с тобой одной крови, ты и я!», за что бывают закиданы какашками (см. «Фекалиями забросать»). Потенциально могут быть инициированы Великой Ответственностью (см. «Великая Ответственность», «Инициация»). Если выживут и не съйехуятся (см. Глава 24. «Трикстеры, или Траур по разуму»). Обязательным условием для формирования Маугли-императива признаем наличие некоей стаи-семьи, практикующей формы и методы воспитания, отличные от традиционной бандерложьей системы.
Мегазайцы. Можно было бы написать просто: смотри «Коллективный разум», «Муравейник», «Роевое движение». Но все перечисленные термины характеризуют сомнамбулическое состояние человекомассы, некое серое вещество коллективного мозга, в котором мысли-нейроны перемещаются в одностороннем порядке – от городских магов (см.) в пучины могучего гигантского, но безвольного тела спящего человечества. Лурк называет такие единицы, составляющие множество, хомячками. Но мегазайцы – не хомячки. Мегазайцы не впадают в спячку. Они мимикрируют, линяют, меняют цвет шерсти, приспосабливаются, но… бодрствуют. Можно сказать, что термин «мегазайцы» является метафорой «скрытого потенциала перед пробуждением» (Вспоминается картина Дали «Сон, вызванный полётом пчелы вокруг граната, за секунду до пробуждения»). Это еще не инициация (см.) мага, и, уж конечно, не пробуждение Дракона (см.). Скорее, это состояние можно сравнить с первыми проблесками сознания после длительного периода, когда разум находился под действием мощных снотворных препаратов. В качестве иллюстрации приведу притчу-басню. В одном городе... Ну, как городе? В одном Мегагороде жили зайцы. Ну, как зайцы, они думали, что зайцы, но на самом деле они были Мегазайцы. Просто им об этом никто не рассказал. Просто ни у кого не было желания рассказывать. Так бы и жили зайцы, не зная о том,  что они Мегазайцы, но тут появился Волк. Ну, как Волк, – он думал, что волк. На самом деле он был Мегаволк. Что делают зайцы, когда приходит волк? Начинают косить траву. Что делают Мегазайцы, когда приходит Мегаволк? Да собственно то же самое с одной только разницей – они начинают косить Мегатраву. И вдруг они обнаружили, что для того чтоб косить Мегатраву, нужны косы. Ну, как косы – Мегакосы. (Так о человечестве мы сказали. А теперь как выйти из этого положения?) Мегазайцы искали косы очень долго (это отдельная история), но когда их нашли, то поняли, что теперь им незачем косить Мегатраву, - они и так справятся с Мегаволком. Мегакосами замегачат. Битва была долгой (это тоже отдельная история; тянет на голливудский шедевр в стиле «Матрица», нет! «Мегаматрица»!). Главное не это, главное то, что зайцы поняли: они не просто зайцы, а Мегазайцы.
Мировые языки. Неопровержимо – язык формирует сознание. Как умение владеть ножом определяет статус в криминальном мире, так умение оперировать языковыми инструментами определяет статус в общечеловеческом формате. Маги концентрируют всю мощь трех источников познания (см. «Бедекер») на постижении родного языка. Родной язык очищает восприятие, придает глубину умозаключениям, превращает шабду в претенциозный инструмент. Городские маги стремятся овладеть одним из мировых языков (как правило, колониальным). Этакое владение расширяет релевантную аудиторию, поднимает самооценку, да и само «говорение на иноязыцах» придает существу городского мага должный налет таинственности. Но мировой язык для неаутентичного носителя – прокрустово ложе, средство глубинной кастрации мышления, безжалостное к потребителю с любым индексом ССС (см. «Тренд»), в том числе, к городскому магу.
«Можно и зайца научить курить». Бессмертная жизненная метафора обретает новый спектр дополнительных значений, будучи использована по отношению не к обычному зайцу, а мегазайцу (см.)
Молот Тора. Метафорическое обозначение оружия массового поражения. Но не людей, а неких магических эманаций, воздействующих на индивидуальное или массовое сознание. Как и любое оружие, может быть использован (если рубить манихейской терминологией) как силами добра (например, в апокалиптической битве Рагнарёк), так и силами зла (например, для уничтожения Мирового Змея Ёрмунганда). А поскольку и в том, и в другом случае молот находился в руках одного и того же аса Тора, то ничего не остается делать, как вернуться в самое начало данного Глоссария и обратиться к дефиниции термина «Амбивалентность».
«Москва 2042». Чтобы развенчать любую идею, даже Великую (см. «Великая Идея»), ее нужно довести до абсурда. Что и сделал Войнович в своем романе. Иезуит Антионио Поссевино беседовал с русским царем о вере, назвав свой труд «Московия» (1582). Войнович так же беседует с читателем о вере. Эти беседы - восхитительный софистический прием, безошибочный, неотбиваемый, ввиду принадлежности к законам антилогики. Сравним с апориями Зенона, с ехидным троллингом Сократа, с канвой шукшинского рассказа «Срезал», с задачками из солдатского затейника 1953 года из разряда «До каких пор волк в лес бежит? – До середины, а дальше он бежит из лесу».
«Моццикони». См. «Консервная банка».
Муравейник. В позитивном значении – всеобъемлющая человечность, чувство рода и локтя, стремление к взаимопомощи и созиданию единого, нерушимого, великого; умение поступаться личным и частным ради общественного и общего (см. «Коллективный разум»). В негативном смысле – высотка (см.), жилье для человекомассы, манипулируемой городскими магами.
Народ. Семья – действительно ячейка общества. И не только экономическая, как об этом говорил Карл Маркс, говоря о другом. Семья – это единая душа, бессмертная до тех пор, до каких живет род изначальный. Совокупность родов, то, что стоит над родом, мы привыкли называть народом. Не страны, не государства создают человечество – это все искусственные образования, системы, которые, как мы знаем, ложны по определению (См. Глава Последняя. «Глоссарий (преамбула)». Корнями дерева человеческой цивилизации всегда были и будут народы. Люди с едиными интересами и целями создают семьи. Семьи, живущие схожими укладами, составляют народ. Тем монолитнее народ, чем больше общего между семьями. Попытки объединить в квазинарод семьи с различными взглядами на Вселенную (см.), скажем, славян и европейцев, - это попытка создать бомбу отсроченного действия. В одно государство – можно, поскольку цементом государства является закон искусственный, насильственно утверждаемый. В один народ – нельзя, поскольку семьи в народ связывают законы естественные, органичные для определенной общности людей. В американском сериале "Рухнувшие небеса" (4 сезон, 9 серия минуты 34-35) один из героев сказал об этом, говоря о другом: "Я не предатель, я новый патриот". Предсказуемы доминирование со стороны одного народа и неизбежный протест со стороны другого. Пересечения базовых, ключевых общностей созидают человечество. Человек – семья – народ – человечество. Никак иначе. Не смейте называть народом ту массу, которая в роевом движении (см.) своем выползает на городские площади (см. «Агора»), влекомая коллективной волей городских магов (см.).
Небо. Жизненное пространство Дракона в его земном воплощении. Чем свободнее, просторнее небесный свод, тем больше жизненных сил, тем больше первозданной магии в драконьих крыльях. Украсить небо могут только облака (см.), птицы и светила. В городе небо загромождено верхними этажами высоток (см.), которые недаром прозвали небоскребами за то, что они скребут небо, пиками телебашен, ночью – лучами дискотечных прожекторов. Турбулентом режут небо самолеты, - спортивные, мирные, немирные. Пограничные вертолеты уродуют жабьим ревом желто-синие, как флаг моей страны, пейзажи летних пляжей. В небо ведут лестницы, небо связывают с землей радужные мосты. Не верь лестницам, мой единственный читатель, - их возводят люди. Не ступай на радужный мост – он слишком хрупок. Просто смотри. Остановись, смотри и слушай. Со временем небо станет ближе. Оно, как об этом говорил Гребенщиков, говоря о другом, становится ближе с каждым днем.
Неофит. В широком смысле, каждый из нас – неофит. В любой ситуации общения: в задушевном разговоре или в пылком споре, в часы чтения, во время просмотра-прослушивания передач, фильмов, песен, в процессе поиска информации в интернете, даже в часы раздумий – бесед с самим собой. Всякий раз, когда мы находимся на пороге новой мысли как новой религии – мы неофиты. Каждый день мы участвуем в обрядах посвящения – нас уверяют и разуверяют; мы уверяемся и разуверяемся. В равной степени, мы – прозелиты. Иногда не подозревая о том, не желая того, мы уверяем и разуверяем: торгуясь, воспитывая, обучая, наставляя, выполняя любые действия и тем самым подавая пример. Таков праэлемент нашего культурного прогресса (или регресса), такова сама суть жизни человека как части человечества.
«Никогда мы не будем братьями». Поэт может быть гражданином. Хотя поэзии свойственно искать опору не в государстве как в системе, а в сопричастности к народу (см.), поскольку именно такая сопричастность является наиболее естественным состоянием для творческой души. Гражданская позиция поэта может быть ошибочной. Поэт может призывать на бой, желать кровопролитий, описывать ужасы преисподней, использовать обсценную лексику. Поэт может даже ковырять в носу. Но рвущий связи с собственным родом поэт невозможен, нелеп и даже отвратителен. Такое самовыражение мотивировано и детерминировано разлагающей деятельностью городских магов (см.). Оно перестает быть творчеством, поскольку творчество равно созерцание плюс созидание. Творчество разрушающее - парадоксально, оно теряет вечную природу и превращается в сиюминутный креатив.
Новости. Через леса и горы, через бескрайние поля, вдоль бурных рек и глубоких оврагов лежит дорога одинокого путника. И вот стучит он в незапертые двери приземистого сруба в далеком селении. Здесь долгие десятилетия живут люди по своим законам, соответствующим древнему укладу незабытых прадедов. Здесь все знают друг друга, радуются одной радостью и грустят одной грустью. Сегодня все они соберутся на краю селения, у опушки леса, чтобы услышать новости от случайно забредшего сюда в своем неисповедимом пути скальда-аэда–кобзаря-трубадура-скомороха-миннезингера-акына… Жители будут долго еще сопереживать героям векового эпоса и обсуждать новости, происшедшие десятилетия тому назад; обсуждать до тех пор, пока не переведут далекие события на понятный язык, не преобразуют их в ритм и содержание собственного уклада. Размеренная, несуетная жизнь. Безусловно, есть и жестокие набеги грабителей, разбойники на дорогах, мор скота, неурожай, засуха, эпидемии, лесные пожары. Новости, которые стучатся в твою дверь. Сегодня новости стучатся в твой разум. Их много, тебе не справиться с ними – подомнут, изменят, переиначат. Откроешь им путь – будешь в тренде (см.), но утратишь себя безвозвратно.
Ночь. Давным-давно, в далеком девяносто первом, в заводской газете «Рабочий гудок» было опубликовано стихотворение, принадлежащее тому же перу, что и «Визард поневоле». Стихотворение «Ночь»:
Черно-синим окрашена,
Мраком облагорожена,
Мутным страхом изгажена,
Звездами запорошена.

Вечной тайной окутана,
Дальней далью очерчена,
Романтически спутана,
Безнадежно изменчива.

Ночь, ты путь возрождения,
Горя и покаяния.
То ли ты - сновидение,
То ли ты - состояние.
И спустя семнадцать лет рецензия Наташи Турищевой из Волгограда: «Состояние передать удалось. Даже палитру: от нежности до страха. С пожеланиями доброй ночи».
Нэцкэ. Воспарить к Солнцу, спалить крылья и рухнуть в воды Эгейского моря – удел романтичный, но бестолковый. Настолько же бестолковый, как судьба трогательной птички Киви (см. Глава 17. «Дихотомия»). Полет – процесс весьма опасный. Здесь нужно соблюдать инструкции, пока не окажешься сильнее и выше всех правил. Касаться неба, но при этом прочно стоять на земле, - таков закон, которому неукоснительно должен следовать каждый неофит (см.) в процессе инициации (см.). Ищи и найди свою земную половину. Пусть она станет твоим нецкэ, твоим противовесом, твоей гаванью и земной опорой, куда бы ни завели тебя вселенские потоки, опора твоих крыльев.
Няшки, нямки, цеми-цемки, мими-мишки. См. «Любовь»
Облака. Они же плед Солнца, они же шаль Луны, они же холмы на небесном поле, торосы в голубой реке, они же высокие замки, они же белогривые лошадки из детской песенки и могучие стихиали Даниила Андреева. Облака – они такие. Создашь свою метафору? Или перебежками от бункера к бункеру, от убежища к убежищу, от амбразуры к амбразуре, мимо облаков, мимо неба, не поднимая головы?
Один из героев Пелевина. Будь ты буддистским полевым командиром, вампиром любого ранга, служителем богини Иштар, snuff-оператором, железнобородым Львом Толстым или даже отрешенным атманом – ты всего лишь один из героев Пелевина в этой маловнятной, Пелевиным придуманной жизни. Кто пишет тебя, безликий герой Вселенной?
От груди к колену. Способ приветствия в Древнем Египте. Геродот повествует об этом, говоря о другом («Евтерпа», 80): «Напротив, следующий египетский обычай не похож на обычай какого-нибудь эллинского племени: на улице вместо словесного приветствия они здороваются друг с другом, опуская руку до колена». По теории конспирологов, двадцать два иерофанта (см. «Иерофанты», «Лепреконы»), чье бессмертие уходит корнями в Древний Египет и далее – к звезде Сириус-Осирис, именно так должны приветствовать друг друга и поныне. В современном жестикуляционном койне это приветствие усовершенствовано дополнительным ударом по бицепсу или по тыльной стороне локтя ребром ладони. Такая модификация превращает жест доброй воли в иллюстрацию одного из слов матерной триады. В теле «Визарда» использование данного апгрейда смоделировано в главе 17, «Дихотомия».
Панацея. Она же в современном видении – глобализация. В детстве, начитавшись фантастических романов, я мечтал о том, что когда-нибудь наука подарит нам маленьких индивидуальных роботов-лекарей. Посадишь такое чудо на плечо – и через минуту готов анамнез, тут же диагноз, две инъекции, один пластырь, «пациент здоров», а робот готов к новому сканированию. Робот-панацея. Но наука теперь стоит на службе транснациональных корпораций и делает человечеству подарки по принципу «чтобы излечить вас от чего-нибудь, сначала вас нужно заразить чем-нибудь». А маленькие роботы-панацеи струятся к нам неиссякаемым потоком с мониторов и с экранов, заполняя наше серое вещество глобальным голубым сиянием.
Пассионарность. Предполагать, что в монументальном походе своем человечество движимо подсознательным хаосом пассионариев-творцов или субпассионариев-паразитов, - по крайней мере, неразумно. Энергия активных единиц, их жажда деятельности, созидательной ли, разрушительной ли (что, кстати, может быть взаимозаменяемо в зависимости от контекста истории), – лишь рев двигателя внутреннего сгорания. Без кожуха и целой системы труб, клапанов, свечей, маховиков и радиаторов топливо растекается, горит и разрушает Вселенную без мысли, без разбора. Но нет причин для волнения: холодные разумы водителей четко определяют цели, надежные руки водителей крепко сжимают руль. В огне революций, войн, эпидемий сгорают лишь те, кому должно сгореть плюс непредвиденные потери,  но в рамках статистических отчетов. Да и сами пассионарии, в конце концов, красочно вспыхивают финальными фейерверками. Так что спи спокойно, мой дорогой субпассионарий. Не щепкино дело судить лесорубов.
Пацаки и чатлане. За полтысячелетия до нулевой точки, до старта эры христианства, которую нынче почему-то называют нашей эрой, в Древней Индии суты и кушилавы слагали сказания о потомках арийца Бхараты,  в которых современный любознательный читатель найдет удивительную повесть о битве пандавов и кауравов. Это была не только кровавая, но и кровная война: пандавы и кауравы принадлежали к роду Куру. Много доблестных воинов, отменных лучников, умелых копейщиков сражалось с обеих враждующих сторон. На стороне пандавов, под «обезьяньим» флагом, выступал многомощный Арджуна-гудакеша. Его колесницей правил не кто иной, как сам Кришна. Бог Вишну, чьей аватарой является Кришна, очень любит занятную игру – лилу. Лила заключается в том, что Вишну создает миры. Потом он их правит по своему усмотрению (вот тут ему и нужна одежда в форме Варахи, Ваманы, Рамы, Кришны или Будды). А потом разрушает. Вот такая лила. Им, пураническим тримуртам, все дозволено. По божественной сути и просветленному содержанию. Перед битвой Арджуна окинул взором стан врагов, стройными рядами в одиннадцать ратей (одиннадцать! – см. «Футбол») ставших на просторах  Курукшетры, и узрел – не враги вовсе среди кауравов, а близкие, знакомые, родственники. И замерла колесница Арджуны – решил, что лучше «в безвестности жить подаяньем», чем участвовать в междоусобной сваре. Вот где момент приложения силы для умелого игротехника Кришны: выбрать ключевую фигуру в происходящих событиях и раскрыть ему дхарму – высший моральный закон. Высший на данный исторический момент. Ох, уж эта политика двойных стандартов. Возница Арджуны разразился длинной мудрой речью, которую весь мир нынче чтит под именем Бхагавадгиты. Не нужен был Кришне мирный исход – для того и воплотился Вишну здесь и сейчас, чтобы не допустить примирения пандавов и кауравов. Лила вошла в тюбан, в миттельшпиль, в горячую фазу – Кришна (вернее, его кукловод) тонко старался «разжечь пламя великого побоища и избавить Землю от чрезмерного обилия топчущих ее людских орд». И напомнил Кришна Арджуне о том, что кшатрий создан для битвы, так что нечего тут распускать лирические отступления. Такова уж его варна, а, следовательно, такова и дхарма. Ох, уж эти тримурти-гроссмейстеры. У каждого времени есть своя Курукшетра, свои игротехники, свои тримурти, свои Кришны, готовые столкнуть пандавов и кауравов в кровавой междоусобной бойне, чтобы очистить Землю от людских орд. Всякий раз найдется какая-нибудь аватара, которая будет примерять новую, подходящую дхарму для Арджуны. И только от Арджуны зависит, примет ли он увещевания своего возницы как ничего не значащий треп или как высший моральный закон. Вспомни, Арджуна, что «Кришна» на санскрите означает «черный». Может, стоит избрать иного возницу, раз уж сам не желаешь править своей колесницей? Или убоишься гнева богов?  Пандавы и кауравы, пацаки и чатлане, наши и не наши - любые противоборствующие стороны - по сути -  лишь результат субъективного взвешивания. В необъяснимом замутнении разум выдает порой парадоксальный вывод:  я лучше, чем он. Само слово «лучше» - лишь компаратив, одна из степеней сравнения. Чтобы сравнивать, нужна точка отсчета. И когда эта точка находится в тебе самом, ни одно сравнение не будет объективным. И вот, по субъективному праву «лучшего», по велению дхармы, по науськиванию Вишну (или любого другого бога), ты идешь со своим желтым флагом чатланина рвать и жечь зеленые пацакские знамена. Но кинематограф, как уже было говорено, - творчество коллективное (см. «Кин-дза-дза»). Когда-то Микеланджело в романе Стоуна «Муки и радости» говорил об этом, говоря о другом: «В искусстве нельзя вести работу сообща – в нем требуется органическое единство разума и рук одного человека. Все другое будет ливорнской рыбной солянкой». Если выловить рыбу из солянки, то есть сценарий из фильма, то обнаружим, что на Плюке, кроме чатлан и пацаков, обитала еще и третья раса – фитюльки. Не стоит бороться с пацаками, дорогие мои чатлане, ведь завтра вам суждено позеленеть, а им - пожелтеть. Но всегда нужно помнить о фитюльках. Они, фитюльки, свободны от цветовой идентификации. Им не нужны биометрические паспорта.
Пентаграмма. Изрядно демонизированная сигилла. Сильный, историкоформирующий знак: тень пентаграммы мрачно холодеет в подземельях средневековых алхимиков, пламенно трепещет на шпилях Советской империи, многочисленные клоны пентаграммы по-тараканьи семенят лапками на символах современных бездуховных глыб. Каббалисты называют пентаграмму «звездой магов» и считают ее средоточием всех каббалистических знаков. За могучие стены пентаграммы оккультисты загоняли злых духов, коммунисты загоняли в стены пятиэтажек свой народ, городские маги пытаются вписать в пятиугольник Пентагона все человечество. И пусть городских магов много, и пусть они активно используют сигиллы – даже такие могучие, как пентаграмма, - но все эти действа все же немощны перед скромным величием мага, сигиллы создающего.
Переправа. Где-то услышал или прочитал… Одним словом, кто-то из мудрых собеседников моих имел такое мнение: человек постоянно пребывает в «состоянии необходимости выбора» и ежеминутно теряет множество вариантов, избирая один из них: решил стать историком, не стать тебе больше юристом-космонавтом-электриком-ассенизатором; решил жениться на Саре, не видать тебе больше Снежан-Лейл-Ферах-Мизуки… Дэймоны (см. «Пулмана романы») к определенному возрасту становились мономорфны, теряли способность к преображению. Человек, стало быть, тоже утрачивает гибкость, коснеет, закрывает все двери, открыв одну. Вот такой непанорамный взгляд. Либо ты на правом берегу, либо на левом (см. «Амбивалентность»). Либо недовес, либо перевес. «Пациент либо  жив, либо мертв». В этой максималистской, непререкаемой дуальности кроется множество погрешностей, уже века приводящих в тупики философствующие умы.  Уравновесьте чаши: обретите меру. Встаньте на мост, наблюдайте оба берега. Да что там! Здесь, на переправе, есть возможность обозреть весь паноптикум Вселенной.
Перцепции. Один из трех инструментов познания (см. «Бедекер»). Учитывая диалектическое строение Вселенной (см. «Амбивалентность»,  «Переправа»), перцепции могут быть как самым обманчивым, так и самым достоверным источником, дающим материал для умозаключений и направляющим интуицию. Одно из звеньев трансморфной цепи: обретение впечатлений – возникновение идей – переустройство мира. Но эта цепь замкнута уроборосовым (см. «Уроборос») кольцом, поскольку новый мир порождает новые перцепции. Каждое мгновение нашего бытия формирует новые перцепции (см. «Неофит»). Перцепции могут быть искусственно наведены извне (см. «Белый шум», «Вакуум эпический») или изнутри (см. «Делирий»).  Эти последние, наведенные изнутри, в традиции Востока называют тульпой, а в традиционной медицине – галлюцинациями. Одно из тонких магических умений – использовать инструменты познания по мере необходимости, разделяя голоса впечатлений, разума и интуиции.
«Планета обезьян». Вечная метафора, своеобразный эйдос Платона, архетип Юнга, не столько лежащий в основе общечеловеческой символики, сколько символизирующий само человечество. Как не вспомнить йеху Джонатана Свифта, бандерлогов Редьярда Киплинга или аборигенов Пьера Буля?  Что примечательно: и в тонком монологе Трофимова (в исполнении «Запрещенных барабанщиков») и в блевотине (они панки, для них это комплимент) группы «Барто» архетип «планета обезьян» зарифмован предикативом «пьян». Вот только в первом случае пьян сам наблюдатель, а во втором – сами обезьяны (вернее, одна из них – ди-джей, который не только пьян, но еще и обдолбан). Наверное, все зависит от обстоятельств, индивидуальных особенностей (достоинств-недостатков) и мировоззренческой позиции: кто-то пьет для того, чтобы дистанцировать себя от обезьяньего племени, кто-то же – чтобы слиться с ним.
«Понедельник начинается в субботу». Не случайно (а бывают ли случайности?) два манифеста («Планета» и «Понедельник») оказались рядом в теле «Глоссария». И если декорации «Планеты» понятны, несколько обидны для многих, но, в целом, приемлемы, то сеттинг «Понедельника» в восприятии современного среднестатистического филистера нелогичен, даже подсознательно отторгаем в некоторых частях. Мир вывернут наизнанку (см. «Саракш»), причины и следствия (см.) поменялись местами. Единственно верный атрибут современной парадигмы «работа как средство для жизни» изменен в самом что ни на есть своем онтологическом смысле: «жизнь как средство для работы». Среди прочих неоспоримых находок в повести-сказке (по уточнению самих авторов) наглядно описан процесс (вернее, его начало) обращения мага в бандерлога: оборотни вынуждены регулярно брить уши, поскольку на них начинает расти шерсть (сравните с другим выражением Стругацких «шерсть на носу» из «Улитки на склоне» или с ёмким «Вроде бы все есть, и даже на ж*пе шерсть» Шнура).
Порядочность. Стремления осуществить-таки прививку порядочности в более или менее глобальных масштабах столь же многочисленны, сколь и бесполезны. Библейская заповедь возлюбить ближнего, как самого себя; кантовский категорический императив поступать так, чтобы максима воли могла быть всеобщим законом, и его же практический – относиться к другим, как к цели, а не как к средству; золотое правило античной философии, основанное на принципах justum, decorum, honestum (права, приличия и уважения); китайское дэ в целом и конфуцианская «взаимность» в частности, - все это счастливые озарения, так и не ставшие всеобщими правилами. Почему? Потому что индивидуальное никогда не станет всеобщим в исходных данных того человечества, которое мы имеем как итог нашего регрессивного прогресса - под чутким руководством иерофантов (см.) при активном участии городских магов (см.). Человек будет искать критерии оценки внутри себя, как бы авторитетно не прививали эти критерии снаружи. Quod tibi fieri non vis, alteri ne feceris – чего себе не хочешь, другим не делай (см. «Кое-то, неизвестно зачем, прибегает с этим к латыни…») – хорошая формула, но не работоспособная, как все утопическое, идеальное. Внутренние критерии никогда не будут истинными именно в силу субъективности. А субъективное могло бы стать объективным лишь при качественно ином развитии человеческой истории. Беда (или счастье?) в том, что обретший истинные критерии внутри себя более не нуждается ни в каких заповедях, императивах и золотых правилах: он (в этой части своей) вовсе перестает быть человеком (см. «Просветление») и сам образует заповедь, императив и золотое правило.

Поэты, поэзия. В свое время в «Манифесте альтруистического эгофутуризма» я определил три особенности, отличающие поэта (необязательно пишущего) от непоэта: владение словом, способность предвидеть будущее (на деле – умение видеть причины и прогнозировать следствия) и две крайности, альтруизм и эгоизм, невообразимым образом сочетающиеся в рамках одного характера (см. «Амбивалентность»). Прошли годы, но желания спорить с самим собой по этому вопросу так и не появилось. Безусловно, список качеств могут расширить и другие, факультативные, позиции. Но не буду усложнять константу переменными. Стихотворные строки-мысли-чувства могут литься хрустальной водой, могут низвергаться мутным потоком, могут сочиться березовым соком или плескать янтарным вином через край, - но всегда только созидать, не разрушать, пусть иногда трудно распознать созидающее начало. Представь себе, мой единственный читатель, аквариумного сомика, который, хотя и взмывает к поверхности за свежим глотком, но чаще фильтрует всякую дрянь со дна, а цвет его переменчив – это индикатор благополучия всего эндемика.
Причины и следствия. Филип Дик в романе «Человек в высоком замке» говорил об этом, говоря о другом: «Всему виной физики с их теорией синхронности, по которой каждая частица связана со всеми остальными, – нельзя даже пукнуть, не изменив равновесия Вселенной». Взаимная детерминированность процессов, явлений, артефактов, событий, энергий нашей реальности не вызывает сомнений. Что стоит при помощи несложной компьютерной программы просчитать все обусловленности и корреляции, тем самым исключив из исторического процесса роль случая? Непредсказуемость, ошибки, хаос стали бы атавизмами. Размеренность и счастье. Причины и следствия. «Знал бы прикуп, жил бы в Сочи». Вот только не по каждому следствию можно опознать верную причину. Порой путь проистекания следствия из причины пролегает через те миры, которые не доступны грубому человеческому разуму. Два события, далеко отстоящих в традиционном логическом пространстве, могут оказаться истоком и устьем (см. «Сновидение»). И наоборот, то, что представляется абсолютно верным, логичным, правильным и указывает на четкую взаимосвязь между явлениями, на самом деле - категории различных порядков. Невидимые связи – не только название польского детектива; невидимые связи – нерушимый атрибут нашей Взвеси (см.).
Прокрустово ложе. См. «Государство (религия, капитал)», «Мировые языки».
Просветление. Просветленными, прозревшими, совершенномудрыми, буддами – так называют тех, кто способен увидеть гору Фудзи из-за веток сакуры или Луну из-за ногтя большого пальца. То, что нельзя увидеть умом, можно увидеть неумом. Обрести состояние неума кому-то помогают часы медитации, кому-то – литры вина, кому-то – решения сложнейших коанов, кому-то – мгновения опасности или, наоборот, - неги, кому-то – тома прочитанных книг, кому-то – полученный в нужное время подзатыльник или пинок в зад. Не стоит думать, что явление свойственно исключительно традиции Востока. Энгельс, например, называл это переходом количественных изменений в качественные. Если принять человечество как критерий меры, то можно предположить момент, когда опыт, накопленный при помощи перцепций, умозаключений и шабды (см. «Бедекер»), выводит человека за пределы этой меры. При этом происходят категориальные изменения: слон, персонаж индийской притчи, в пещере будет казаться наощупь хлыстом, колонной, шершавой стеной или гибким удавом; просветленный же, выйдя из пещеры, так же не может судить о слоне (о частном), оставшемся в темноте, но может составить суждения о пещере, скале, ландшафте и даже о звездном небе (об общем). И главное: вышедший из пещеры понимает, что слона тоже неплохо бы вывести на свет, чтобы браться судить о нем. Не существует истины в ее конечном, абсолютном варианте. Но чьи суждения будут более верными: слепцов в пещере или зрячего у входа? Можно представить себе целый каскад пещер, где суждения и оценки будут меняться с каждым выходом, с каждым новым уровнем, с каждым переосмыслением. Так, ступенчато, градуированно, можно искать ответ на вопрос «Есть ли бог?»: нет, его нет!; да, он есть!; он есть, и он женщина!; он есть, и он черная женщина!; он есть, но их много!; и снова - нет, его нет! Не важно, каким будет следующее откровение – субъективно именно оно переводит на новый класс одитинга у саентологов, на новый градус у масонов или на новую локацию в квесте.  Назовем это искусственным (следовательно – ложным) просветлением. Верно поставить точку в системе координат способен лишь тот, кто находится вне этой системы координат (при этом не исключено, что он сам является точкой в системах иного порядка).
Проскрипционные списки (враги Суллы). Высшая степень наивной вседозволенности городского мага. Достигнув предельных показателей индекса ССС (см. «Тренд»), а потому утратив остатки человеческой сущности, городской маг, существо настолько же мстительное, насколько завистливое, поспешно (поскольку власть преходяща) активизирует весь властный арсенал для расправы с былыми обидчиками. Он включает в карательные списки забравшего игрушку в детском саду одногруппника, побившего в школьном туалете старшеклассника, уведшего девушку в юности друга, более удачливого в бизнесе компаньона, занявшего теплое кресло противника по политической игре, - в общем, всех, кого считает виновными в своих неудачах, поскольку все неудачи – от лукавых, а все удачи – лишь его, великого, единоличная заслуга. Направо и налево раскидывает городской маг громогласные «sic volo!» (см. «Хочу, чтобы!»), безжалостно терзая хрупкую ткань Вселенной (см.), навлекая всевозможные бедствия на собственные плечи и на плечи своих близких, совершенно не осознавая последствий такой разрушительной деятельности (см. «Саваоф Баалович Один»). Зачастую составитель проскрипционных списков сам оказывается со временем лишь пунктом в списках очередного Суллы.

Проститутки. У различных народов древнейшему женскому призванию покровительствовали различные богини: Анаис в Армении, Мелитта в Вавилоне, Астарта в Финикии, Изис в Египте, Афродита в Древней Греции et cetera. Нахему, первоженщину, "утешенную" в переводе, демонессу, подругу Асмодея, покровительницу проституции, часто отождествляют с Лилит. Маркитантки, куртизанки, гетеры, гейши, - так в разное время и у разных народов называли мужчины своих боевых подруг.  Баядера, девадаси, накни - индийские танцовщицы, которые порой совмещали высокое призвание с гимнастическими упражнениями. Это не профессия, это ментальное состояние – служить мужчине, быть рядом в трудные часы, дарить радость. Кто обожествляет их, кто порицает, кто презирает. Автор «Визарда» проституткам посвятил в свое время следующее стихотворение:
 Будь гейшей искусной за ширмой златой,
Будь ты маркитанткой в походной палатке,
Смешался бы я с восхищенной толпой,
Пленился б тобою без мер, без оглядки.

Делил бы беспечно с тобой куражи,
С моей баядерой, накни, девадаси.
Мелитте, Анаис, Астарте служи, -
Любил бы любые твои ипостаси.

Будь ты голобедрой гетерой Афин,
Будь ты куртизанкой всесильного дожа,
Я был бы одним из безумных мужчин,
Увлекся бы страстно, влюбился, но все же…

Будь самой распутной, дари непокой!
Будь даже Нахемой ты огненноокой!
Могу я быть весел и счастлив с тобой,
Но как мне с  тобою не быть одиноким? (См. «Солитудо»).
Пулмана романы. Гениально простая метафора: зверек-душа, всегда под рукой, поговорит, даст совет, с чужой душой пообщается напрямую. При желании дэймона можно погладить.  А уж звездная пыль – эманация Вселенной! Повторюсь: гениально, поскольку не только просто, но и дидактично. Вполне сравнимо с притчами Соломона или джатаками Будды. Перикл так говорил об этом в афинской агоре, говоря о другом: «Кто знает что-либо и не умеет ясно научить этому другого, тот находится в равном положении с тем, который лишен всякого понимания» (Фукидид. «История», II, 6). Пулман такого понимания не лишен. Наверное, за это самое понимание его книги приговаривали к костру современной инквизиции. Он, как и я, сказал что-то лишнее. Только у меня есть ты и только ты, мой единственный читатель, а у него – массы. Целенаправленная утечка информации? Деза? Но – ловите звездную пыль, ведь в каждой дезе есть частичка истины. Иначе такие выбросы будут начисто лишены правдоподобия, а значит, коммерческого успеха. Нужно только постараться отделить семена от плевел.
Пьянство. См. «Винный погреб», «Дионис».
Ра. Как-то племянница моя гастролировала по городам и весям со столичным коллективом, состоящим из разно- и неважнополых (то же можно сказать и о возрасте) полухиппи-полусектантов. У ребят были все необходимые атрибуты: фенечки, длинные нечесаные локоны, общак в складчину, акустические гитары, бубны и маракасы, отсутствующий взгляд, медленная, «с подтормаживанием», речь, тексты ни о чем, но о любви… И еще у ребят было название солнечное – «У-Ра!». Мы пересеклись с ними на прогулке у Морского вокзала. Нужно было о чем-то говорить, вот мы и говорили о названии коллектива. Спросил (я тогда еще не видел графики), какой спектр значений вкладывали в эти три звонкие «ура!»: простой настроенческий позитив, боевой клич, «возле Солнца» (если «у» предлог) или, наоборот, «Солнца нет» (если «у» - это греческое «нет»), а может, и вовсе что-то свое, личное. Выяснилось, что «у» все-таки предлог и ребята сами все такие солнечные, лучистые, практически просветленные. Блуждают по городам, поют, несут добро и сидят одесную бога Ра всемогущего… Ра – он такой. Это могучий поток силы, энергии; без Ра – никуда и никак, он - деятельность в чистом виде. Но велика вероятность чрезмерно увлечься этой деятельностью и не заметить, как твои ноги, руки и даже голова заняты безумно важными делами, но разум уже выжжен солнечным жаром и все напряжения потому суетны и бестолковы. Или, что страшнее, городские маги (см.) уже заполнили пустоту выжженных посевов гаденькими сорняками своих генномодифицированных идей. Принимать Ра стоит в паре. Этот шумный бог опасен без Селены (см.), без созерцания, без тишины.
Рака. Не было в употреблении у древних сирийцев знаменитой славянской матной триады. Но это ругательное звукосочетание настолько ёмко, что даже удостоилось места в Новом Завете (Мф. 5:22). Есть в этом рыканье и клекоте что-то уничижительное (ср. «Саракш»). Выходит такая замысловатая петля смыслов, положений и категорий: никчемен и безумен тот, кто обвиняет другого в никчемности и в отсутствии ума. Круг замкнулся (см. «Уроборос»).
Революция. Кровопускание ускоряет метаболизм, заставляет организм включать резервное питание, запускать регенерацию. Вместе с «дурной» кровью уходит болезнь. Опытный эскулап всегда тщательно отмеряет кровь, пущенную пациенту. Конечно же, с определенной долей погрешности. Не до молекулы, не до атома. Революция – кровопускание, пациент – человечество. Статистические отчеты – мера погрешности (см. «Пассионарность»). Будучи атомом в кровеносном потоке, не осуждай эскулапов человечества – они лечат, как умеют. Да и дела им нет до твоих осуждений. Боль пациента кратковременна, результат же от процедуры значителен. Традиционный метод лечения настолько эффективен, что всякие гомеопатии на фоне этой эффективности выглядят шаманством, предрассудками и мракобесием. И даже если с тремя атомами «дурной» крови эту жизнь покидают десять атомов-тружеников, разве можно винить в том заботливых врачевателей? Революция рушит естественный ход вещей, но зато активизирует рост новых образований, порой даже весьма курьезных и уморительных, если бы не гектары могил для безымянных лейкоцитов. Ну, не чудо ли все эти Ваши революции, Парфентий Лукич?
Речь. Голливуду нужно снимать фильмы об инопланетянах, эльфах и животных. И все. Фильмы, снятые в Голливуде о земных жителях, убоги в той части, где возникает необходимость и предпринимаются попытки воссоздать аутентичный колорит. В каждом из нас активен транспондер, четко распределяющий окружающих на своих и чужих; его не выключить, не заглушить, не обмануть (см. «Дискурс»). В основе принципа действия этого естественного природного устройства лежит речь. Тем ближе, роднее тебе собеседник, чем ближе и роднее ваши языки. И вот герой фильма гордо изрыгает какофонический набор звуков, который даже не озвучивает переводчик за кадром – это же наша речь. Восхищенная красавица-героиня восклицает: «Где ты научился так хорошо говорить по-русски, Джон?!». «Я провел целый год в ГУЛаге», - скромно замечает супермен. Хоть десять! За нагромождением этих невразумительных фонем неважным становится даже то, что герой родился лет на двадцать позже закрытия ГУЛага. Транспондер кричит: чужой! Использование «иноязыков» порождает всевозможные штампы: фиксированный акцент, культурные стереотипы (в русском варианте – водка, мишка, матрешка, балалайка; в немецком – пиво, сосиска, хендехох, млеко-яйко и так далее) и совершенно адекватную реакцию носителей языка – веселие или раздражение в зависимости от ситуации. Не может не радовать, что в наше время речь становится атавизмом, данью традиции. Современный потребитель всегда сумеет приобрести товар, тыкнув пальцем в витрину, в строчку меню или в иконку на экране монитора. Речь в реалиях геополитической ситуации наших дней необходима только знаковым политикам от демократов или от республиканцев. И то, исключительно как декор – их речь не является содержательно-результативной. Да и работает она только в режиме воспроизведения – чужие дискурсы (см.) им не интересны, а потому не слышны, а значит, ничтожны и бессмысленны.  Всем остальным - немыми быть! Так проще и эффективнее.
Риши. Молодой врач вскользь оценил результаты томографии, после чего озвучил диагноз. Врач даже не взглянул на пациента – чудо-прибор собрал данные анамнеза; все отклонения от нормы представлены на бумаге в виде аккуратных колонок. Весь человек как совокупность разноцветных циферок. Труд писателя сегодня не менее технологичен, чем труд врача, оснащенного томографом. Как бы ни был талантлив человек с блокнотом, ручкой и легким хмелем для стройности мыслей, он так же ностальгически трогателен, как булгаковский сельский терапевт на морфии для вдохновения. Художники Средневековья тайком вскрывали трупы, чтобы изучить анатомию, строение мышц и сухожилий человеческого тела. Сегодня программа дизайнера сама выберет ракурс, задаст цветовую гамму, наложит тени… Это не значит, что труд художника стал проще. Он стал иным - без масла, грязи, мокрой штукатурки. Литературные генераторы с успехом создают захватывающую, читаемую, продаваемую литературу. Все эти небом, богом, Драконом данные откровения с их чистотой, пронзительностью и совершенно нелепой искренностью на грани истины – все это в прошлом, все это иное качество, утратившее ныне актуальность. Оставьте риши ришево, а писателям – писателево.
Роевое движение. Лев Николаевич Толстой так говорил об этом, говоря о другом:  «Земство, мировые суды, война или не война и т. п. – всё это проявления организма общественного – роевого (как у пчёл)». Человек – животное социальное, он не может без социальной реализации (см.), без места в рою. И в роевом движении этом – великая сила человечества. Роем обуздали мы порывы ветра, стремительность воды, мощь земли, буйство пламени. И пока мы этим занимались, нашлись охочие обуздать саму силу роя. Бесхозной силы не бывает.
Саваоф Баалович Один. Олицетворение Великой Ответственности. Чем объемнее могущество, тем острее желание «не разрушить», не задеть, не повредить, а значит – тем скромнее, тоньше, виртуознее волеизъявление (см. «Хочу, чтобы!»). Стругацкие так писали об этом, говоря о другом: «Саваоф Баалович стал всемогущ. Он мог всё. И он ничего не мог. Потому что граничным условием уравнения Совершенства оказалось требование, чтобы чудо не причиняло никому вреда. Никакому разумному существу. Ни на Земле, ни в иной части Вселенной. А такого чуда никто, даже сам Саваоф Баалович, представить себе не мог. И С. Б. Один навсегда оставил магию и стал заведующим отделом Технического Обслуживания НИИЧАВО…»
Саракш. Исходник для массаракш. Казалось бы, «саракш» обозначает ойкумену, мир обозримый и воспринимаемый (см. «Перцепции») как единственно верный. Правда, само слово звучит неприятно (см. «Рака»), как выпавшее из лексикона парселтанга. Саракш – мир, массаракш – мир на изнанку. Но учитывая ложность концепции, которую исповедуют аборигены Саракша, смыслы, положения и категории замыкаются в петлю (см. «Уроборос»). Изнанка становится лицом, лицо – изнанкой.  «Наш мир – полость внутри бесконечной скалы. Нечто вроде воздушного пузыря. И мы живем внутри. Наши звезды – суть ледяные массы. /…/. Таковы в кратчайшем изложении «научные» теории и религиозные концепции, которыми кормился нацизм», - так, говоря совершенно о другом,  «Утро магов» Бержье и Повеля  говорит об антонимичной паре «саракш-масаракш». Ни один из актеров в фильме Бондарчука не мог произнести это страшное ругательство достоверно. Может, нужно жить в перевернутом мире, чтобы убедительно сказать «мир на изнанку!»? Так мы в нем и живем. Массаракш! Тридцать три раза массаракш!
Саркофаги. Когда возникает желание спрятать смерть – тело богоподобного фараона, биологическое оружие (см. одноименную главу «Визарда»), плюющие радиацией руины атомного реактора или прочую вдохновляющую радость - используют именно его, саркофаг. Прочные стены этой конструкции не только предохраняют внутреннее содержание от расползания наружу, но и не пускают внутрь внешнюю суету. Стены саркофага разделяют (см. «Демаркационная линия») две копошащиеся субстанции с их внутренними процессами диффузии, ассимиляции, корреляции и перегнивания таким образом, чтобы субстанции эти сохраняли хотя бы видимость аутентичности, автохтонности. Техники глубокой медитации, по сути, являются техниками выстраивания саркофажьих стен. Чехов так писал об этом, говоря о другом: «Одним словом, у этого человека наблюдалось постоянное и непреодолимое стремление окружить себя оболочкой, создать себе, так сказать, футляр, который уединил бы его, защитил бы от внешних влияний». Кобо Абэ развивает этот образ, мысля совершенно иное: «В тот миг как человек влезает в ничем не примечательный, обычный картонный ящик и выходит на улицу, исчезают и ящик, и человек и появляется совершенно новое существо». Человек, сумевший запереть себя в саркофаг, выступает в качестве антитезы живой душе (см. «Маугли»). Поскольку человек является животным исключительно общественным (см. «Социальная реализация»), строительство каких-либо саркофагов представляется нам процессом противоестественным и чуждым человеческой природе.
Сахасрара. Прямой канал общения с небом. У некоторых священнослужителей высокого ранга есть даже специальная антеннка на головном уборе для усиления данной чакры. Перед посадкой в лимузин данное устройство удобно складывается. Измыслители чакровой системы наверняка задаются вопросом, каким именно образом открыт канал сахасрары – только вверх, только вниз или в оба направления. Хорошей иллюстрацией ответа на этот онтологический вопрос может служить сцена «The Communication tube» из кинофильма «Асса». Именно об этом говорил главный герой, хотя имел в виду совершенно другое: «Коммуникативная труба. Садись. Допустим, тебе хочется поделиться со мной каким-нибудь своим душевным переживанием. Приводим трубу в позишн намба ван. Ты туда говори, а я сюда ухом /…/ Теперь переводим трубу в позишн намба ту. Ты туда ухом, я - сюда». У каждого человека есть своя коммуникативная труба. У одних – в позиции намба ван, у других – в намба ту. Третьи, счастливчики, вертят трубу, как хотят. Четвертые поставили заглушки на обе стороны. Так проще, так тише ты не слышишь, тебя не слышат.
Селенизм. См. «Луна, Селена».
Семья. Безусловное обстоятельство жизни любого мага (см.). Лакмусовая бумага, индикатор социального предназначения (см. «Социальная реализация»), прямо противоположный индикатору ССС (см. «Тренд»). В определённой своей части, разновидность убежища (см. «Винный погреб»). Второе звено панорамной проекции: я - семья - народ - человечество – Вселенная. Масштаб этой проекции тем шире, чем выше степень ответственности (см. «Великая Ответственность») и на первых ступенях во многом обусловлен некими материально-объективными факторами: тело и разум – дом и город – страна и ландшафт.  Семья – самый сложный этап личностной экстраполяции. Сложный, потому что первый. Для большого количества людей этот этап становится непреодолимым, для еще большего – конечным. Одни, ввиду некоей внутренней неупорядоченности, не могут проецировать себя на уровень семьи (долгие поиски, разводы, «гражданские браки», неумение и/или нежелание принять ответственность за подросшее «я» - семью), другие довольствуются этой проекцией, не умея и/или не желая расширять уровень собственной ответственности. У городских магов (см.), для которых процесс инициации обусловлен антиответственностью, семья ни в коем случае не является этапом этого процесса (см.). Здесь семья – лишь один из инструментов  переработки потока позитивной энергии в брызги негатива, преобразования гармонии в дисгармонию. В терминах восточной философии можно было бы так сказать об этом, хотя речь бы шла совершенно о другом: маг через дэ соответствует дао; городской маг дробит дао, распространяя вокруг себя множество мельчайших антидэ. В семье городского мага супруга не воспринимаема как кицунэ (см.), а стало быть, не может являться всеобъемлющим другом (см. «Дружба»). В такой семье супруга не часть целого, не детерминируемая составляющая, а подавляемое дополнение, часто - скрытый враг. При этом жена часто проецирует естественную женскую суть не пропорционально, а по большей части на детей. Если же семья – действительно звено в прогрессе индивидуации (см. «Деструкция»), то она представляет собой модель Вселенной, в основе строения которой лежит гармония.
Сигиллы. Джон Локк заметил как-то, что «наиболее обычные знаки – это слова» (хотя имел в виду совершенно иное), а потому «рассмотрение идей и слов как великих орудий познания составляет не подлежащую пренебрежению часть в рассуждениях того, кто обозревает человеческое познание во всем его объеме». Об этом нужно помнить тем, кто ищет магические составляющие в древнеегипетских иероглифах или в древнескандинавских рунах. Магия лишь в том, что за этими (и другими) письменами стоят слова, которые не только «великие орудия познания», но и великие орудия свершения. Пытливый исследователь (эксплорер?) много вкусной магии обнаружит в запакованном виде среди всяких ромбов, пирамид, овалов, звезд и крестов (см. «Пентаграмма»). Вот только семантика (заложенное содержание) любого знака всегда – повторяю: всегда! – разнится с прагматикой (отражением в перцепциях (см.) адресата). Отсюда и частая в данном Глоссарии формула: «сказал об этом, говоря о другом». Так что не так важно, что вкладывает в сигиллу ее создатель; важно, что воспринимает ее пользователь (юзер?).
Сикера. Традиция ритуальных возлияний (воскуриваний или прочих употреблений), чтобы облегчить общение с небом, установить, так сказать, прямой канал (см. «Сахасрара»), была известна с древних времен. Вино приводило вакханок в праздничный экстаз, испарения источников превращали пифий во вдохновенных риши (см.). Костры яутли ацтеков, конопляные бани скифов, сушеные мухоморы сибирских шаманов. Мы узнаем о соме из «Ригведы», о сикере из «Аггады», о хаоме из «Авесты», о пряности-меланже из «Дюны». Спиритические напитки, алхимические эликсиры, шаманские препараты. Много вас, незаменимые спутники трансов, вдохновений и медитаций. Беседа с вами – личное таинство. Другие слышат лишь маловразумительные обрывки слов из этих диалогов.
Симулякр. Чем более целостную структуру представляет собой разумное существо, чем меньше степень растекания, расползания в стороны той эктоплазмы, которую мы привыкли называть внутренним содержанием личности, или душой (см. «Гений»), тем меньше потребность в симулякрах. Симулякр – корсет, стягивающий расплывающиеся телеса духа в удобозримую форму, необходимую для успешной социальной реализации (см.). Симулякр – это маска-броня, живущая собственной жизнью. Она вязко наползает на нас, когда мы только чистим зубы. Сам этот утренний моцион – универсальная часть многих и многих симулякров, томящихся в незримом шкафу и ожидающих соответствующего случая. Правильно подобранный симулякр – залог твоего успеха в повышении индекса ССС (см. «Тренд»). Среди популярных персон принята традиция фиксировать самый успешный симулякр и после эксплуатировать исключительно его. Так кот Матроскин справедливо замечает, что усы, лапы и хвост - вот его документы, а, например, «Абсурдопедия» предполагает, что «усы Михаила Боярского - величайшая вещь в мире. Они породили Вселенную, они же ее, согласно Нострадамусу, и разрушат».
Слово. См. «Сигилла».
Сновидение. При пробуждении, в первое мгновение, еще таится в памяти ощущение четкого единого целого, последовательного и логичного, как в детстве папина сказка перед сном. Неуловимо быстро единство тает, в сгущающемся тумане еще некоторое время горят факелами самые яркие картины сна. Разум принимается за работу и заполняет пробелы, восстанавливает связи между событиями, рисует новую картинку, снова логичную и последовательную, но уже совершенно иную. Сон, который мы помним, и сон, который мы видели, - разные истории. Представим смельчака, который решил изобразить схему сновидения. Вот он жирными кружками наметил события первого ряда, те, которые мы «помним» при пробуждении. Во сне все было взаимосвязанным. Смены мест, героев, времен, действий казались оправданными некоей внутренней логикой. Так и было, потому что между первым и вторым, между вторым и третьим событиями сновидения проходила череда событий второго ряда, своеобразный причинно-следственный мост от одного факела к другому. Между событиями второго ряда тоже были свои мостики, и так от уровня к уровню, все дальше и дальше, все глубже и глубже, вплоть до бездн подсознательных процессов, до той самой Шамбалы, где царствует шабда, она же логос Гераклита, она же дао Лао-цзы, она же «космос как предчувствие». Сновидение подобно ожерелью, бусины которого покоятся на все более истончаемых причинно-следственных нитях. В свое время Зенон говорил так о множественности вещей, говоря о другом: «Между отдельными существующими вещами всегда находятся другие вещи, а между ними – опять другие. И таким образом сущее беспредельно». Послание сна добирается к бодрствующему разуму по веренице мостов, от тонкого к грубому. Будь то сон-раздумье или сон-предчувствие, при пробуждении мы получаем лишь тень подсказки, лишь намек предсказания.
Созерцание. Простейшая ассоциация, доминирующий образ, услужливо предлагаемый окультуренным сознанием: неподвижный Гаутама, застывший в позе лотоса под раскидистым деревом бодхи (см.). Еще память сдает из колоды Свифтовых мудрецов с острова Лапута, у которых «головы были скошены направо или налево; один глаз смотрел внутрь, а другой прямо вверх к зениту». Одним словом, канон подразумевает некие внешние атрибуты созерцания как процесса. Один знакомый гитарист, из далекой юности моей, в созерцательном состоянии уходил в хмельное уединение (см. «Солитудо»), а если отвечал на телефонный звонок, на назойливо-дружеское «Как дела?», всегда использовал жесткую формулу «жгу мосты». Можно ли пить, когда молишься? – Конечно, нет, ведь молитва – интимное таинство общения с богом. Можно ли молиться, когда пьешь? – Конечно, да, ведь общение с богом непрерывно. Поджимаем пятки, подворачиваем колени, таинство созерцания начинается сейчас.
Солитудо. Латинское solitudo переводят так: уединение, пустынность, безлюдье; одиночество, беспомощность, беззащитность. Может нести разнообразную функциональную нагрузку: выступать в качестве этапа инициации (см.), служить убежищем (см.), стать досадным тупиком в мучительных лабиринтах самоопределения (см. «Анахореты»).  Но если твое одиночество безгранично, то в нем всегда хватит места для избранных.
Социальная инженерия. Вы не поверите: есть-таки те, кто искренне полагает, что законы поведения масс (см. «Роевое движение») можно считать зафиксированными в социологических скрижалях, а значит, избранные (см. «Леприконы») имеют возможность, направляя в нужное русло человеческие реки,  добиваться желаемого результата. Имеется доля истины в таких предположениях: Толстовские «людские произволы» послушно суммируются и после знака равно проистекают в ожидаемый результат – покупают правильные товары, отдают детей в правильные школы, имеют правильные убеждения, смотрят правильные передачи. Вот только законы, по которым мерцает Взвесь (см.), не могут быть просчитаны донным илом. Вся эта фантомная суета, все это копошение мнящих себя социальными инженерами хоть и вызывают горечь-обиду пролитой кровью и стертым разумом, но не стоят даже вздрагивания ресниц спящего Дракона (см.). «Когда, - говорил об этом, говоря о другом, Александр III на берегу Карпиного пруда, -   русский царь удит рыбу, Европа может подождать». Ждите: слова Дракона еще не сказаны, Взвесь еще не осела илом.
Социальная реализация. Философы Поднебесной видели в человеке лишь одну вещь из тьмы вещей. Каждая вещь извне воспринимаема как знак (совокупность знаков, система знаков). Любой маркетолог скажет, что формируемый имидж особы, организации, бренда, государства, явления (и других знаков) вовне транспонируем не в своем оригинальном (содержательном) виде, а как множество различных показательных имиджей, и объем этого множества напрямую зависит от объема релевантной аудитории. Человек, проецирующий себя в социум, отражается в каждом, читающем его. Вся эта игра преломлений, отражений была бы хаотичной, если бы не специальные маркеры, фиксирующие принадлежность человека к определенной группе людей. Крестик на цепочке герольдирует христианина, ирокез на голове – панка, кольцо на пальце – супругов. Бренды ведут борьбу за звание эксклюзивных маркеров, свидетельствующих об успешности их носителей. Кутюрье, автопромышленники, писатели, художники, часовщики и сапожники – все изучают приемы престижитации (а порой – престидижитации) собственных брендов, превращения их в маркеры успеха.  Комбинации таких социальных знаков могут ввести в заблуждение даже гениев частного сыска. Синее одутловатое лицо свидетельствует об алкогольной деградации и принадлежности к низшему социальному статусу. Но если это лицо возвышается над брендами успеха (над дорогим костюмом, над трибуной в законодательном собрании), то оно уже – маркер депутатского сословия и говорит об исключительно высоком индексе ССС (см. «Тренд»). В число знаков-маркеров можно включить знание иноязыков, ораторские способности, умение улыбаться, торчащие соски над силиконовыми холмами, отсутствие принципов… Социальная реализация, таким образом, - это умение подать собственный бренд в окружении позитивно воспринимаемых маркеров так, чтобы максимально увеличить собственный индекс ССС в восприятии определенной целевой аудитории. Не стоит путать индекс социальной реализации с противоположным понятием – индексом социального предназначения (см. «Семья»).
Страх. Грусть разлита в эфире. Она проникает в сновидения, сопутствует коннотатом каждому сказанному слову, прилипает комом земли к штыку лопаты на огороде, послевкусием остается после прочтения любой книги. Время такое. Ответственность говорит: «Бойся!» Великая Ответственность (см.) перенастраивает: «Грусти!». Страх неизбежен, совладать с ним можно, лишь трансформировав его в грусть. Страх – купажный продукт наведенных перцепций (см.). Подробнее о роли страха в устройстве мира – в главе 20, «Бедекер».
Стругацкие. Мне было десять. Малышней, в дюжину голосандалевых ног, гоняли мы футбольный (см. «Футбол») мяч по детской площадке. И тут к нам присоединилась еще одна пара ног – взрослых, брючно-туфельных, слегка заплетающихся. Хозяин этих ног, бородатый доцент какой-то там кафедры, только защитил кандидатскую диссертацию, а потому был весел, футбольно-игрив и несказанно щедр на обещания. Он хвастал многотомной библиотекой (это перед шпаной-то; и – главное – мы действительно завидовали этим сокровищам!)  и грозился нам предоставить для чтения любые экземпляры с полок. Для получения читательских бонусов делегировали меня (тогда еще можно было идти в гости к незнакомым дядям). По дороге мы вели содержательный диалог, в результате я выяснил, что доцент любит красное вино, шахматы, фантастику и дома у него есть загадочное домашнее животное – жена. Свежеинициированный кандидат наук представил меня жене так: «Этому парню десять. Он прочитал «Малыша». И даже понял его – я поспрашивал». Нет красования в этом черно-белом кинофильме из детства: Стругацких читали дети, Стругацких читали взрослые. И все понимали что-то свое, хотя братья, конечно же, говорили совершенно о другом.
Таксисты. Лю Ань так говорил об этом, говоря о другом: «С колодезной рыбешкой нельзя толковать о великом, так как она ограничена пространством; с летними насекомыми нельзя толковать о холодах, так как они ограничены временем; с изворотливым ученым нельзя толковать о совершенном дао, так как он связан ходячим мнением, на нем путы учения». Таксист (хороший таксист) не связан ничем – его ограничения автоматически расширяются или сужаются до масштабов пассажира. Городская жизнь (см. «Город N») невозможна без работников такси: таксисты – это живая кровь города. Именно они разносят по улицам и благие вести, и убийственные пандемии. Чтобы считать эмоциональный фон дома, ведьма должна выпить в этом доме стакан воды. Чтобы считать эмоциональный фон города, маг должен проехать в этом городе в такси. Скажи мне, кто твой друг, и я скажу тебе, кто ты. Скажи мне каков таксист, и я опишу тебе его город.
Танк. На этом параде Победы были представлены новые броневые машины. Их экипажи находятся в абсолютно непроницаемых капсулах, которые уберегут людей даже от ядерного взрыва. Универсальные убежища, как бункер, вырытый добропорядочным американским гражданином в шестидесятые-семидесятые. В одном из рассказов Шекли герои попадают на борт древнего инопланетного суденышка, купленного у космического старьевщика:  «Я спасательная шлюпка 324-А, – услышали они. – Моя главная задача – обеспечивать безопасность экипажа. Я должна защищать его от всех угроз и поддерживать в добром здоровье. В настоящее время я активизирована лишь частично. Для полной активизации нажмите на кнопку два». И ведь правда – иногда так хочется нажать кнопку два…
Тараканы. Назойливая метафора творческой активности. Живут в голове, инициируют всевозможные креативные процессы. Хотя к творчеству, процессу исключительно созидательному, эти неистребимые насекомые имеют такое же отношение, как и произведения Андрея Вархолы. Наиболее опасны тем, что умеют создавать иллюзию Дракона в душе, субъективно достигают неимоверных размеров и заставляют носителя-симбионта мнить себя символом акта творения как такового, что приводит к пагубным последствиям для всего человечества. Наличие тараканов – анкетное требование с занесением в личное дело для некоторых должностей, начиная с должности президента (в отличие от фигуры монарха, где необходимы драконизация и просветление). Метаморфозы тараканьего мировосприятия мастерски отображены Николаем Васильевичем в драме «Тараканище», хотя маэстро Корнейчуков имел в виду совершенно иное.
Тенденция. То, что обуславливает и направляет, следовательно, берет в рамки, надевает шоры и ограничивает возможности, отсекает «неверные» способы действия. Тенденция заставляет принимать решения, проистекающие из определенных предпосылок, которые продиктованы создателями этой самой тенденции. Разговоры аналитиков о тенденциях развития той или иной области науки или культуры – забавная клоунада. Создающий тенденцию (единственный, кто знает) молчит; «рассчитывающий» тенденцию смешон, как тот, кто «предугадывает» впадение реки в море; искренне верящий в то, что ему открылись тайны тенденциозной аналитики, трогателен, как ребенок, выучивший таблицу умножения и решивший, что постиг все тайны Вселенной. Липкие паутины тенденций простираются в будущее, черпая вязкость в прошлом, подминая под себя настоящее. Быть пойманным в эту паутину – смертельно, помогать ткачам – комфортно, противиться – подтверждать Сенечье «ducunt volentem fata, nolentem trahunt», быть свободным – человеку не под силу, поскольку человек – лишь часть человечества. Разве часть может противиться целому?
«Теория всего». С давних пор человек мыслящий, чувствующий, интуирующий пытался ухватить сущее за самое сокровенное. Европейская традиция через матемы пифагорейцев, «всеобщую математику» картезианства, все больше удаляясь от мистически-интуитивного мировосприятия платонизма, обрела устойчивый крен в точные науки. Теоретически можно дефинировать любовь через четыре фундаментальных взаимодействия, но тогда, вслед за Ницше, придется признать, что «мир кажется обесцененным».
«Толстый и, вообще, красивый». Замечательная формула была выведена в таком элегантном виде в песне «Небесное пиво» (группа «Два самолета»). Неудовлетворение собой, по сути, - это осознание ущербности. Осознание ущербности (естественно, с чьей-либо помощью) – неизбежная зависимость от нее.  Зависимость от ущербности – злонамеренный посыл в окружающее пространство. Чувствуешь, что стал зависим? Бросай! Не можешь или не хочешь бросить? Смени угол зрения, и твоя зависимость станет милой органичной особенностью. Император Поднебесной вполне может быть приверженцем здорового образа жизни, если такой образ соответствует на данном этапе смене времен года и путешествию звезд по небосводу. Но тот, кто стремится к здоровому образу жизни, никак не может быть императором Поднебесной. До тех пор, пока не станет взрослым, толстым и, вообще, красивым (см. «Просветление»).
Тотем. Бунчуки, клейноды, знамена, штандарты и прочие регалии укрепляют дух, гордо вздымаясь над боевыми порядками.  Ценность этих артефактов заключена не в материальном эквиваленте, а в некоей духовной составляющей, благодаря которой солдаты чувствуют, что едины перед лицом противника. Болельщики всех мастей и по сей день раскрашивают лица в тотемные цвета точно так же, как это делали племена тысячи лет назад. Орлы по-прежнему парят над современными империями так же, как парили они некогда над римскими легионами. Для кого тотем – идол, символ исповедуемой религии; для кого – тульпа, искусственно вызванная галлюцинация; для кого – артефакт, инструмент магического воздействия. Если тотем – это звук Вселенной (см.), то сигилла (см.) – это буква, начертательный знак, фиксирующий его в человеческом сознании.
Травка Вкусночиха. Некая приправа, без которой блюдо теряет исключительные свойства; некий секретный элемент, без которого жизнь становится пресной, бессмысленной, пустой. Один из героев сказки Вильгельма Гауфа «Карлик Нос» так говорил об этом, говоря совершенно о другом: «Знай – тут недостает некоей травки, о которой в вашем краю и не слыхивали, травки Вкусночихи; без нее в паштете нет остроты, и твоему господину никогда не едать его таким, каким ем его я». Сам же Якоб тоже узнал это занимательное растение: «Знай же, по-моему, это та самая трава, что превратила меня из белки в мерзкого урода». Как мы помним, стоило Якобу повторно вдохнуть ее аромат, как злые чары спали и он вновь обрел вкус жизни. Травка Вкусночиха порою оказывается тем самым смыслом жизни, единственной нитью, связующей существо с окружающим миром. В «Махабхарате» так сказано о ней, хотя речь шла совсем о другом растении:
К виране-траве прикрепленные, в яме
Висели те праотцы вниз головами.
Народный эпос имеет по этому случаю в запасе анекдот (или джатаку, или притчу, или житие, или коан). Когда прихожанин на исповеди рассказал святому отцу, что не пьет, не курит, на женщин – кроме жены – глаз не поднимает, то исповедник напутствовал его так: «Живешь ты правильно, сын мой, но бестолково. Придешь к Вратам Божьим, и спросят тебя там: «А зачем?». Однако: не стоит отождествлять Вкусночиху с пряностью-меланжем из цикла романов о Дюне (см. «Сикера»).
Траур по разуму. Один из героев «Доктора Хауса» так говорил о своей супруге: «Ее IQ меньше моего на сотню. По уровню интеллекта она ближе к гиббону, чем ко мне». Просматривать «Доктора Хауса» - такая же бытовая условность, как различать людей по уровню  IQ. Сам формат intelligence quotient, квоты интеллекта, противоестественен, неприроден, слеплен из той грязи, которую нынче принято называть социальной инженерией (см.). Любая классификация, подобная intelligence quotient, будет очередной попыткой создать некую пагубную систему, поскольку будет зиждиться на ложных основаниях, и, следовательно, будет ложной по сути. Так, например, наивно разделение труда на физический и интеллектуальный, на управленческий и исполнительский. Ближе к истине будет различение труда любимого, приносящего удовлетворение, и нелюбимого, удовлетворения не приносящего.  Разум – определяющий принцип человечества как биологического вида, Homo sapiens. Измерять коэффициент разумности – все равно что выявлять степень человечности. Некогда Прокл разделял людей на три типа по способности мыслить: боги – просветленные души, истинно мыслящие; спутники богов – следуют богам и тем мыслят; временные спутники богов – иногда следуют богам и лишь в эти моменты мыслят. В Древнем Китае, во времена империи Хань, с умением панорамно мыслить связывали степень ответственности, а значит, умение управлять людьми. Над обычными жителями Поднебесной властвовали государи – они следовали «зову шести трубок», то есть могли обеспечить гармонию мира на уровне шести музыкальных тонов. Над государями властвовали тираны - они следовали законам четырех времен года, то есть могли гармонизировать общество на уровне природы. Над тиранами властвовали цари, следовавшие законам двух противоположностей, Инь и Ян, то есть следили за гармонией на уровне законов Вселенной. И только владыки, следовавшие за Великим Единым, могли прочувствовать гармонию на уровне самых общих законов мироздания. Несоответствие масштабов мышления масштабам ответственности (см. «Великая Ответственность») порождает беспорядки и кровавые смуты. Траур по разуму – это следствие, где причина - утрата чувства гармонии.
Трезубец. Как-то наткнулся на сайте «Иллюзии» на статью, посвященную этой фигуре. «Среди всех невозможных фигур особое место занимает невозможный трезубец…Никто не знает, кто первым придумал эту фигуру… Наиболее известная иллюстрация … была напечатана на обложке журнала "MAD" («Сумасшедший»)». И вот еще интересное замечание: «Эффект невозможности достигается за счет того, что наш мозг анализирует контур фигуры и пытается подсчитать количество зубцов». Ваш мозг все еще анализирует? Зря! Ведь «если бы количество зубцов у фигуры было значительно больше (например, 7 или 8), то этот парадокс был бы менее ярко выражен». До тех пор, пока количество зубцов, углов (см. «Пентаграмма»), голов будет важно для нашего разума, он, разум, будет порождать коварные иллюзии. И эти нами же порожденные тульпы впоследствии будет весьма трудно разрушить. Тульпы будут давать нам советы, прислушиваясь к которым, мы все будем живыми иллюстрациями к американскому журналу «MAD». Да и пинака – трезубец Шивы – наводит на странные мысли. Хорошо, если он хранит прошлое и, разрушая настоящее, созидает будущее. А если имеет место некий функциональный сдвиг? 
Тренд.  Нобелевская премия, кубки мировых турниров, пояса чемпионов, «Оскары», гранды, популярность, финансовый рост, – все это показатели социального успеха.  Социальный успех, в свою очередь, - показатель степени соответствия системе. Индекс ССС. Любая система, как мы знаем, ложна по сути. Системе, чтобы оставаться таковой и не утратить устойчивости, цельности, необходимо подминать все несоответствия, искусственно сглаживать все шероховатости. Лгать. Искажать истину в одном, чтобы утверждать «истину» в другом. В этом нет ничего плохого. Государство как система хранит безопасность своих граждан и организует их жизнедеятельность по неким, пусть и не совершенным, но относительно всеобщим законам. Религия как система внедряет и сохраняет в сознании масс некие, пусть и спорные в частностях, но относительно общепринятые и, в целом, гуманные ценности. Капитал как система создает социальную иерархию, условно гибкую, в отличие от жесткой иерархии индийских варн. Все это безапелляционно обуславливает вектор целеполагания для всех и каждого: чти законы, соблюдай заповеди, стремись к достатку. Судебное наказание, общественное порицание, лишение материальных благ – исключительно эффективные рычаги воздействия на человека как на элемент системы. Система могуча, не терпит возражений, умеет быть благодарной по отношению к покорным и безжалостной в пресечении любых попыток противления. Система повышает и понижает индекс ССС (тренд), и таким образом расселяет элементы по этажам глобальной высотки (см. «Высотка»). Действенными экстраполяторами системной логики являются городские маги. Городские маги коррелятивны по отношению к системе, которая нуждается в их активной деятельности так же, как они в ее монументальной незыблемости. Городские маги вездесущи, проживают на всех этажах, следовательно, обладают различными индексами ССС, но обязательно – наиболее высокими на данном уровне. Действия городских магов автоматизированы, они эффективно трудятся на благо системы, абсолютно не разумея конечной цели ее развития. Они что-то слышали о Novus Ordo Seclorum, но правильно сказал Михаил Щербаков: «Кое-кто, неизвестно зачем, прибегает с этим к латыни…». Система безупречна. Есть, правда, некий нюанс, но все эти предчувствия и послевкусия – из области метафизики. Слово «новый» компаративно по сути. Если система строит новый порядок, то, стало быть, есть какой-то старый, который система планомерно разрушает.
Трикстеры. Идеально сбалансированная система, в пределах которой нет места элементам, вызывающим дисбаланс, - модель сугубо теоретическая, как, скажем, вечный двигатель. Возможно, где-то и существует, но не в данной сингулярности. Когда же основными компонентами системы являются люди, то ее стабильность, даже временная, будет мнимой, условной, кажущейся. Трикстер – именно такое, дисбалансирующее социальную систему, звено. Но этот дисбаланс можно назвать продуктивным, поскольку его цель – не разрушение системы, а ее частичное переформатирование. Для осуществления требуемой функции трикстеру необходимо обладать должным уровнем компетенции. Корректировать состояние системы можно лишь в том случае, когда оператор находится вне ее рамок. Робин Гуд, отбирающий излишки у богатых и распределяющий их между бедными, является частью установленного порядка, работает на его целостность, стабильность, эффективность. Так же, как марши антиглобалистов способствуют интересам глобализации; так же, как революции в поисках свободы ужесточают власть заказчиков этих революций. Поэтому стоит различать трикстеров, тонких мастеров индивидуальной созидающей игры, и троллей, мелких протестных пакостников, чьи комплексы и меркантильность активно используемы городскими магами (см.)
Тримурти, троица, эннеада. В жизни каждого среднестатистического мужчины, в мгновения успеха, стабильности, гармонии, в период таки состоявшейся социальной реализации возникает желание уверенно сказать: «Все люди как люди, один я - бог!» Каждая среднестатистическая женщина, еще не читавшая монолог Натальи Очкур, с той же уверенностью мнит себя ведьмой. Женщина, уже прочитавшая этот монолог, неожиданно понимает, что она актриса, царица, судьба, счастье и, наконец, богиня (слово «богиня» обязательно произносить в данном случае с фарингальным звуком «г»), ну, и немножечко ведьма – из принципа. Осознание собственной божественной сущности редко соответствует классификации Прокла (см. «Траур по разуму»).  Как правило, такие эйфорические всплески сознания – лишь мрачные насмешки вездесущего тренда (см.). Путь к гармонии (см. «Инициация») не имеет конца. Но начинается с формулы «Все боги как боги, один я – человек».  Ты можешь быть богом, а можешь мнить себя богом – оба этих состояния субъективно не имеют различий. Но отправной точкой на пути к божественной сущности будет осознание сущности человеческой. Мироздание – структура сбалансированная, устойчивая. Для достижения этой внутренней устойчивости (гармонии) могут быть использованы самые невообразимые средства. Поэтому человеческий разум воссоздавал проявления божественного в пределах образной амплитуды, доступной для мышления, для фантазии. Разливы рек, сверкание молний, экзальтация и транс, вдохновение и откровения, сияние солнц и память предков,  – все это содержит запредельные начала, все это может быть наделено именами и включено в пантеон. Однажды в разговоре знакомая мольфарка так пояснила истоки своего дара: «Встаю утром, до зари, умываюсь, выхожу на улицу или открываю окно и говорю. – С кем? – Не знаю. С богом, с природой, с солнцем, с небом, - с тем, что там есть». Так ли важно, как ты воспринимаешь наполняющую тебя силу: как единое вездесущее или как разрозненные, заключенные в явлениях и артефактах потоки? Так ли важно, сколько богов в твоем пантеоне? Разговор с богами – это проявление доброкачественной шизофрении. В процессе индивидуации либо склоняешь голову, укрепившись в вере в сторонние силы, либо обретаешь умение распознавать собственный голос.
Убежище. В Древней Индии жизнь дваждырожденного мужчины условно делили на четыре части: период обучения, жизнь в роли главы семьи, размышления вдали от людских селений и, наконец, полное освобождение от мирских дел и обязанностей. Жилище того, кто ушел в леса для размышлений, называли "ашрама". Другое значение этого слова - убежище. Убога и беспросветна жизнь в перманентном напряжении – будь то магическое напряжение Великой Ответственности (см.), психический прессинг, под которым постоянно находится городское насекомое, или физическое напряжение простого труженика. Даже благодатный труд, любимый, приносящий радость, со временем превращается в рутину, утомляет и становится постылым. Каждый из нас нуждается в убежище – в месте, в состоянии, в некоей отдельно стоящей системе координат, где бессильны жестокие законы внешнего мира, где ждут отдых, отсутствие неизбежных забот, безопасность и возможность перевести дух перед новой битвой с агрессивной окружающей средой. Для кого-то убежищем становится традиционно конфессиональная, протестантская или сектантская религия, для кого-то алкоголь или наркотики, для кого-то путешествия, тренинги личностного роста, клубы по интересам или пробежки по утрам. Важно понимать, что между убежищем и реальной жизнью пролегает четкая разделительная черта (см. «Демаркационная линия»).  Попытки совместить убежище и реальный мир не только бесплодны, но и опасны (см. «Танк») – это путь в никуда. Беспрестанно жить в убежище так же убого и беспросветно, как перманентно находиться в напряжении реального мира.
Удав Каа. Некое универсальное средство социальной инженерии (см.). Воздействует как на послушных бандерлогов (см. «Планета обезьян»), так и на непослушных Маугли (см.). Управляем городскими магами (см.). В качестве удава Каа могут быть использованы средства массовой информации, мнение толпы, Интернет (выделим его отдельно, поскольку он выступает как надструктура по отношению к СМИ), силовые структуры, органы власти, религиозные и общественные организации, образовательные учреждения. Активизация Каа как гипнотического инструмента способствует полному обандерложиванию (частичного обандерложивания не существует). В свете последних событий можем с прискорбием заметить, что Каа-эффект стали оказывать не только внешние факторы, издревле используемые городскими магами, но и внутреродовые элементы: даже родители могут стать гипнотической удавкой для собственных детей; так и дети, подвергшиеся Каа-воздействию, могут облучить собственных родителей, если последние не имеют навыков деактивации.
Универсумы нивелирования. См. «Мировые языки»
Уроборос. Когда я был совсем маленьким, к моим родителям в гости приходила тетя Рая. Она приносила мешок астраханской воблы – удивительно вкусной и удивительно червивой. Воблу из мешка высыпали прямо на пол, и отец отбирал наиболее крупные икристые экземпляры. Потом отец пил пиво, наливая в кружку из десятилитровой канистры. Тарань разделывали с хрустом; мне доставались спинки, папе – ребра. Сейчас я отдаю спинки сыну и сам вожусь с ребрами… Все повторяется. Тетя Рая была полуслепая, читать могла только при помощи шрифта Брайля. У нее была книга – то ли одна из немногих, то ли единственная – трилогия «Хождение по мукам» в одном томе. Тетя Рая читала ее со слезами в малозрячих глазах, дочитывала до последней страницы, сидела, положив морщинистую руку на тыльную деку переплета, потом переворачивала книгу и начинала читать вновь… Все повторяется. Уроборос – один из символов бесконечности (см. «Восьмерка»). Но не абстрактной, замершей, а деятельной бесконечности, без конца пожирающей и воспроизводящей самоё себя. Человеку свойственно ходить по проторенной колее, по проложенным рельсам. Как плачет незабвенный машинист, говоря о другом: «Я в сотый раз опять начну сначала». Некоторые пытаются соскочить: покупают мотоциклы, прыгают с парашютом, отправляются в путешествия и тем самым прокладывают новые рельсы, торят новые колеи. Но это лишь петли смыслов (см. «Рака»), со временем туго закручивающиеся в гордиевы узлы, неподвластные ни одному мечу ни одного Александра Македонского.
Файербол. Огненный шар. Наименее сложный и наиболее эффективный прием атакующего магического воздействия. Так вам скажет любой «практикующий» маг. Любимое занятие таких «практикующих» магов – вальяжно, с уверенностью в собственной неодолимости гулять по людным улицам и метать файерболы (а также ледяные глыбы, магические стрелы, метеоритные дожди и прочую жесть из богатого арсенала боевого чародея) во врагов и обидчиков.  Такая ситуация была в свое время смоделирована мэтрами отечественной фантастики (см. «Стругацкие») в «Отягощенных злом»: в качестве социального эксперимента демиург предоставил возможность обывателям метать молнии друг в друга в случае понесенной обиды или кажущейся несправедливости. И вполне ожидаемо, бесконтрольное сотрясание природы негативными волеизъявлениями (см. «Хочу, чтобы!») в один день разрушило мировую гармонию, которую китайцы лаконично называют «хэ». Попридержи свой файербол, дорогой маг, а то плюнешь в колодец, вылетит такое хэ – не поймаешь.
Фекалиями забросать. В процессе социальной реализации (см.) человек окружает себя множеством позитивных маркеров, чем, с одной стороны, повышает индекс ССС (см. «Тренд»), с другой стороны запускает в окружающих с менее высоким индексом ССС процессы депривационной фрустрации (см. «Амбивалентность»). Если использовать терминологию из учебника по менеджменту, то любое проявление качеств «успешного лидера» влечет за собой ответную реакцию релевантных групп, которую, скорее всего, нужно назвать защитной.  Не имея возможности поднять собственный индекс ССС, но проявляя некоторую амбициозность, фрустрирующая особь  воспринимает чужие успехи как ограничение собственных жизненных прав, вплоть до ощущения полного их лишения (депривации). Наиболее стереотипным будет не стремление усовершенствовать собственный уровень социальной реализации, а напротив – стремление нивелировать, понизить индекс ССС того объекта, который вызывает эти приступы деструктивной зависти. Джонатан Свифт так писал об этом, имея в виду совсем иное: «Однако же несколько представителей этой проклятой породы, ухватившись за ветви сзади меня, взобрались на дерево и начали оттуда испражняться мне на голову. Правда, мне удалось увернуться, прижавшись плотнее к стволу дерева, но я чуть не задохся от падавшего со всех сторон вокруг меня кала». Нужно быть настоящим Маугли (см.), чтобы в благодатном свете Луны (см.) смывать с обнаженного тела этот липкий запах чужеродной злобы.
Филистеры.  Как уже шла речь ранее, любая личностная деструкция всегда ведет к конформизму (см. «Деструкция»). Эрнст Теодор Амадей Гофман так говорил об этом в «Житейских воззрениях Кота Мурра», говоря о другом: «Тебе угрожает величайшая опасность, какая только может угрожать молодому, многообещающему коту-буршу, у которого голова на плечах и кровь в жилах; я хочу сказать, тебе угрожает опасность сделаться отвратительным филистером». И далее:  «Напрасно я пытался бы объяснить тебе это, ибо ты никогда не постигнешь, что такое филистер, покуда сам остаешься им». Все мы в той или иной степени заражены этой болезнью. Молекулы филистерства не выдавить из наших пор. Но болезнь можно победить, сделать ее сезонной, как обострения герпеса или простатита.
Флаги. Знамя – мощнейший магический артефакт, сигилла (см.) массового единения. В спокойное время флаги часто используют в профилактических государственных ритуалах:  в высоких собраниях, в танцах на плацу, в мистериях общенационального масштаба, на спортивных состязаниях (см. «Футбол»). Во время смут городские маги (см.) нервничают: необходимо пропитать Великой идеей (см.) как можно большее количество людей. Массы, варимые в этом клокочущем бульоне, становятся пассионарными (см. «Пассионарность»), знамена реют все более хаотично – на первое место выходит квадратура зоны покрытия. В конечном итоге, флаги становятся отличительным признаком тех, кто проникнут Великой идеей. И  поскольку разум, по Лоренцу, к тому времени уже давно в трубе (см. «Деструкция»), флаги – это единственное, что определяет взаимосвязь с реальностью масс в пассионарном состоянии.
Футбол. В свое время Йохан Хёйзинга опубликовал трактат «Homo Ludens», в котором отметил, что суть игры составляет агональный инстинкт (мотивирует не «агония», а греческое «agon» – состязание, хотя «агония» - производное от того же слова). Этот  инстинкт является, в первую очередь, выражением общечеловеческого стремления к власти. «Ясно, - говорил нидерландец, говоря о другом, - что подобная жесткая организация легче всего прививается в играх, где две группы играют друг против друга. И это тоже старо, как мир: деревня мерится силой с деревней, школа – со школой, квартал - с кварталом. Прежде всего, это такие игры в мяч, которые требуют отработанной сыгранности постоянного состава команд, а это как раз то самое, что дает начало современному спорту». Конспирологи скажут, что футбол придуман иерофантами (см.) как калька собственной забавы – двадцать два иерофанта пинают земной шар в бесконечном азарте мирового господства. Земной мяч не попинаешь. Чревато. Это я как Дракон тебе говорю, мой единственный читатель. И старайся держаться подальше от глобальных массовых движений – не заметишь, как окажешься вовлеченным. Не в футбол, так в революцию (см.).
Хоана. Как ни кутайся в теплый плед у камина, все равно прохлада зимнего вечера найдет себе путь к твоему сердцу. Каким бы плотным ни был массив грозовых туч, застивший солнце, но рано или поздно непокорный луч пробьет  сизую громаду и рванет к земле, радостно зазывая своих лучистых собратьев. Как бы густо ни заросло сорняками поле, всегда найдется тонкая, почти незаметная тропка для путника. Как ни тяжело дышать в сгущающейся мгле, но стоит поверить в себя, опереться о надежду и ты обязательно отыщешь спасительную возможность не задохнуться. Если ты того достоин.
«Хорошо там, где я есть». И в учениях западного стоицизма, и в наследии восточного буддизма, и в синкретизме всех сущих ныне религий в той или иной форме звучат смиренные истины: желать нужно только то, что имеешь, не желать то, что не имеешь; теряешь всегда то, что боишься потерять. Содержание нужно дарить (см. «Дар»), пустоту нужно заполнять. Человек-содержание будет принимать гостей в стенах своего дома, и гости будут покидать его дом, став глубже. Человек-пустота исколесит весь мир в поисках содержания, но обретет лишь новые впечатления, картинки в памяти, но картинки могут наполнить лишь фотоальбомы. Лао-цзы так говорил об этом, говоря о другом: «Не выходя со двора, мудрец познает мир. Не выглядывая из окна, он видит естественное Дао. Чем дальше он идет, тем меньше познает. Поэтому мудрый человек не ходит, но познает. Не видя вещей, он называет их. Он, не действуя, творит». Любое активное действие связано с неудовлетворенностью, с желанием что-либо изменить. Созерцательная самодостаточность ведет к покою, к недеянию. Трудно вообразить, сколько должно было накопиться тоски внутри первичной субстанции, каких пределов должна была достигнуть степень фрустрации, чтобы инициировать акт первотворения. Чем больше неудовлетворенность, тем больше желаний; чем больше желаний, тем больше действий; чем больше действий, тем больше разрушений. В погоне за зайцем – мнешь траву, ломаешь ветви, давишь насекомых. Поймав зайца – убиваешь его. Заманить обещаниями благ можно только того, кто сам не представляет собой никакого блага. Микрокосм-человек обладает той же внутренней гармонией, той же устойчивостью, тем же балансом, что и макрокосм-Вселенная. Ибн-Гебироль так судил об этом, имея в виду другое: «Мне вообще кажется, что строй частной души подобен строю Вселенной». Стоит ли раскачивать лодку посреди океана? Ведь путь еще так долог, а берег – так далек.
Хочу-могу-должен. Равнобедренный треугольник мироздания. Неизменный вектор устремления любой созидающей или разрушающей воли. Универсальная схема целеполагания, модальная основа любого действия, план любого свершения. Возникшее желание требует оценки возможностей. Если выступ «могу» входит в паз «хочу», то перед субъектом действия возникает некое обязательство, настойчиво требующее реализации. Если использовать термины логики второго порядка, то формула «хочу-могу-должен» выступает в качестве квантора всеобщности для любого истинного предиката. Но если я буду использовать инструменты формальной логики, то потеряю и тебя, мой единственный читатель.  Лучше поступлю, как митрополит Никифор. Он так поучал Владимира Мономаха простыми и доступными словами, хотя говорил при этом совершенно о другом: «Душа состоит из трех частей, по-другому говоря, три силы имеет: словесную, яростную и желанную». Никифор под яростью души подразумевал чувства (категория «хочу»), под словесной силой – ум (категория «могу»), под желанной – волю (категория «должен»).
«Хочу, чтобы!». Любой коучер, тьютор, трансерфер, космоэнергетик, тренер личностного роста или ведущий программы «Поле чудес» убедительно расскажет, что для достижения цели стоит только захотеть. Призывы «только захотеть» заполонили страницы макулатурных изданий, эфирные каналы, статусы социальных сетей.  И ведь есть доля правды: устойчивое хотение при наличии возможностей переходит в категорию долженствования (см. «Хочу-могу-должен»). Вот только огульные эти призывы оставляют за скобками принцип избирательности. Безусловно, каждый имеет право на желания и на их исполнение. Часто я задавал малознакомым собеседникам вопросы о сокровенной мечте. Шубы, мотоциклы, лошади, дорогие автомобили, путешествия, - мои собеседники были изобретательны. Как не вспомнить новый автомобиль для Адама Козлевича или шесть тысяч четыреста рублей для Шуры Балаганова. Интересно, что захотел бы Шура Балаганов, если бы ему предложили трон императора?  Стругацкие (см.) мечтали, что когда-нибудь восемьдесят процентов Мирового Совета будут занимать учителя и врачи – те, кто хотят видеть людей образованными и здоровыми. Ныне сто процентов Мирового Совета занимают рулевые транскорпораций. Вряд ли желания этих существ совпадают с желаниями учителей и врачей. «Если б я была царица» или «если б я был султан» - кто не знает, каковы последствия? Когда полководец, пусть даже великий (например, Македонский), артиллерист, пусть даже честолюбивый (например Наполеон), или художник, пусть даже талантливый (например, Гитлер), вдруг решают, что имеют право на глобальное желание - изменить мир, то миру стоит готовиться к новой крови. Щучье веленье, Сивка-Бурка, Золотая рыбка славянских сказок или «Sic volo!» римских императоров имеют одну природу. В «Хуайнаньцзы» так сказано об этом, хотя речь шла о другом: «То, что у буйвола раздвоенные копыта и на голове рога, а кони покрыты гладкой шерстью и имеют цельные копыта, - это небесное. Опутать рот коню удилами, продырявить нос буйволу – это человеческое». Безответственные «хочу, чтобы!» рвут ткань Вселенной (см.). Как уставший после разгульных дионисий (см.) человек возвращается к повседневной жизни – с больной головой, опухшим лицом и разрозненными мыслями, так и человечество, коллективное существо, приходит в себя после разгула чьих-либо нетрезвых, безответственных желаний. Настаивая на своем сокровенном, мы всегда ограничиваем кого-то в насущном (см. «Саваоф Баалович Один»). Китайцы так вспоминают о Золотом веке: «В те времена уста не произносили речей, рука не делала указующих жестов». Об этом же говорил Маленькому Принцу Король, думая о своем: «С каждого надо спрашивать то, что он может дать. Власть, прежде всего, должна быть разумной. Если ты повелишь своему народу броситься в море, он устроит революцию. Я имею право требовать послушания, потому что веления мои разумны».
Хранитель. Согласно представлениям индуистов и буддистов, чем ближе конец очередной юги, тем больше в мире невежества, тем плотнее пелена, скрывающая истину. Процесс этот необратим, имеет сроки и не зависим от наших хотений. С такой фатальной точки зрения, фигура хранителя – условна и незначима. Некая метафизическая синекура. Задача хранителя, как и задача любого объективно данного субстрата, - просто быть. Быть стражем, ничего не охраняя. Быть источником такта и морали, наблюдая за тотальной потерей и того, и другого. Быть категорическим императивом Канта, взаимностью Конфуция, aurea mediocritas («золотой серединой») Горация в мире, который неумолимо, по собственной воле теряет равновесие. Нужна ли дамба там, где грядет цунами?
Цвынтар. Не так часто я бывал раньше на кладбище. Не на том, образцово-показательном в о Львове, куда пускают по билетам, а на обычном, буднично-прикладном. После смерти отца мои визиты на Второе одесское (трамвайная остановка «Красный крест») стали чаще. Чтя память деда, которого никогда не видел, – он умер от тромба за год до моего рождения, - я поменял старый выцветше-красный жестяной обелиск со звездой на каменный, тоже с военной звездой; обнес участок новой оградой; застелил плиткой… Нет, конечно же, все эти работы проводил не я, а колоритные обитатели кладбища – те, что из живых. Совершенно синие от перманентного алкоголя, они весело, с ветерком разъезжают по территории на громогласных мотороллерах, легко и дорого решают все проблемы покойников за средства их пока еще живущих родственников. У меня сложилось впечатление, что эти вневозрастные ребята не могут даже вообразить своего бытия без кладбищенского ландшафта, что за воротами Второго одесского они будут настолько же беспомощны, насколько энергичны и всесильны здесь, среди могил. Ангелы погоста. Так вот, если прежде моя бесшабашная, поверхностно-деятельная молодость изнывала на кладбище от скуки, то недавно я с удивлением ощутил некий флер некрополя, его фундаментальность и бескомпромиссность. Нет страха, нет неопределенности. «Конечный пункт», - скажет когда-нибудь равнодушный вагоновожатый, и мой невысокий дольмен тоже послужит гномоном тому, кто пожелает-таки определить, насколько высоко нынче солнце поднялось над горизонтом.
Человек, человечество. Нерушимая вера в собственную исключительность, значимость, нетленность в конечном итоге  приводит к неизбежному разочарованию, что, в свою очередь, становится почвой для фрустраций, неврозов и прочих психических расстройств. Несоответствие ожидаемого обретаемому – причина всечеловеческого когнитивного диссонанса. Мы таим надежды на бессмертие души (таим в ее же глубине), верим, как сказано в Апостольском символе веры, в «общение святых, прощение грехов, воскресение тела, жизнь вечную», но так пронзительно не желаем умирать. Философы их Хуайнани говорили так: «То же, что называется человеческим, - это заблуждение и пустые ухищрения ума, изворотливость и ложь, которыми пользуемся, чтобы следовать своему поколению, чтобы общаться с пошлым миром». Наш эгоистический разум безапелляционно отторгает то, что было бы наиболее естественным принять как данное: этот «пошлый мир» - лишь следствие, производное. А производящая причина – мы, каждый из нас, смертные частицы бессмертного коллективного целого – человечества. Хотя древние китайцы эпохи Хань имели в виду совершенно другое.
Шабда. Средневековые перипатетики, неоплатоники, номиналисты и прочий философский бомонд определяли вопрос об источниках человеческого познания в качестве одного из основных вопросов философии. Не всегда соглашаясь в аспектах первичности и вторичности, чтойности и ктойности, представители всех школ, течений и направлений сходились в главном: не всегда истинным, но наиболее эффективным источником приобретения знаний являются ощущения, чувства, коих, как известно пять. Вся эта органолептика дает пищу второму источнику знаний – умозаключению, рассуждению, анализу. Чтобы соблюсти принцип магической троицы, нужен третий гносеологический ручей.  Таковым называли интуицию, опыт, чей-либо авторитет et cetera. Древнеиндийские дваждырожденные всех пяти философских школ объединяли все эти ручьи в полноводную реку, которую называли шабда.  Каждая из школ актуализировала то или иное значение этого полисемичного понятия: авторитет, звук, слово, минимальный носитель смысла, ведическая истина, логический вывод. В теле «Визарда» шабда – это объединение всех значений в единую парадигму.
Эндемик. Ландшафт (в широком значении) определяет язык общения; язык общения, будучи своеобразным транспондером, необходимой частотой различения «свой-чужой», формирует некие эксклюзивные характеристики своих носителей – людей. Таким образом, общность людей, народ, его структура, его особенности, состоят в прямой зависимости от языка общения и ландшафта, в реалиях которого этот народ пребывает. Миграции, переселения, завоевания, а также добровольные (ой ли?) попытки уподобиться другому, «более развитому» народу вызывают к жизни всевозможные этнокультурные метаморфозы, несущие как призрачные блага, так и вполне ощутимые угрозы. Если человечество (см. «Человек, человечество») - это единый организм, существование и развитие которого наполнено неким высшим смыслом, то народы – это эффективные функциональные его части.  Именно так – будучи коллективным целым – человечество гарантирует бессмертие каждой своей информационно-волевой частице – каждому человеку. Функциональное строение коллективного разума подобно строению человеческого мозга: различные участки (народы) обладают различными областями ответственности. Нет ничего лучше глобализации, если она - процесс обучения, благодаря которому дитя-человечество сделает первые шаги, произнесет первые слова.  Нет ничего хуже глобализации, если она – процесс смешения информационно-волевых единиц в некий невразумительный хаос, который принято называть «кашей в голове». Порой задница провоцирует весь человеческий организм на некоторые действия, но это не повод передавать заднице бразды правления всецело. Без нее нельзя, но под ее руководством не вырваться из рамок туалетной комнаты. Каждому эндемику соответствует определенный ареал, каждой области задания функции соответствует своя область значения. Чтобы научиться ходить и говорить, нужно попробовать разобраться в той каше, которую уже заварили в ноосферной голове человечества.
Эрфикс. Некогда широко используемый многозначный термин. Происходит он от латинского air fixe, "закрепленный воздух". В химии так называли углекислый газ, кислоту. Иногда так называли всевозможные средства, прочищающие мозг с похмелья. И, наконец, термин нес онтологическое значение: сущность, квинтэссенция, воплощение. Сам не помню, какое из значений было актуальным в период номинации (или деноминации) двадцать второй главы «Визарда». Наверное, все три. Хотя имел в виду совершенно иное.

Сегодня штормило. Благородный ветер брезгливо разодрал в клочья огромные предвыборные плакаты и стих удовлетворенно на убаюкивающих волнах Черного моря. Ветру снился сон.