Сказы деда Савватея. Подвох

ПОДВОХ

   Утерев рот после щей, стряхнув с рубахи хлебные крошки, дед Савватей, с натугой и скрипом в коленях поднялся с табурета и направился к вешалке.
- И куда это ты навострился?- полюбопытствовала Мария Ермолаевна,- прилёг бы, всхрапнул часок-другой, после обеда-то.
.-Нет уж, валяться не буду, а то разморит, так и в ночь пойду. А потом, как встану по нужде, буду до утра блукать.
Надев свои неизменные телогрейку, старый картуз, взяв, стоящий в углу бадик, дед Савватей, похлопав себя по карманам и убедившись, что всё для курева на месте, вышел со двора за калитку. Там, на улице, потоптался раздумывая, куда пойти, потом решительно направился в сторону оврагов, к речке.
Шёл дед Савватей вдоль палисадников, полыхающих яркими ковриками астр, кустами головастых георгинов, последних цветов наступающей, но ещё тёплой, осени. Свернув на узкую тропинку, прижавшуюся к старому, серому, покосившемуся забору, бегущую по-над овражком, осторожно, опираясь на бадик, пошёл по ней. Вдруг почувствовал, что-то цепко ухватило за рукав. Не оборачиваясь, рванул! Ах, незадача! Это старый, ржавый гвоздь! Так и есть, выхватил из рукава клок с «мясом», ватином!
 - Ох! Растудыть твою туды! Непруха!- огорчился старик.
   Продолжая идти дальше, увидел пасущееся небольшое стадо коров.
   Забирая ртом, неспешно пережёвывали траву прямо у воды, на пологом берегу, а на косогоре, над коровами, над вялотекущими, ленивыми водами речки, наблюдая за всем свысока, сидел пастух Кузьма Петрович Мерзликин.
   Старики обрадовались друг другу, заулыбались:
 - Во кого к нам занесло, глядите девки, Савватея! - обращаясь к коровам, поделился Кузьма Петрович.
   Те, нехотя оторвавшись от своего занятия, не переставая жевать, повели мордами в сторону пастуха и его гостя, покосили огромными выразительными глазами, видимо разделяя его радость.
 - Приветствую, Кузьма Петрович! Рад, что ты на посту ещё!- благодушно раскланялся Савватей,- деньки-то тёплые, рано в стойло-то, а?- обратился Савватей к коровам. Те не удостоили его взглядом, медленно бредя, удалялись вдоль по бережку.
 - Присаживайся старый, покалякаем,- похлопал ладонью по траве, рядом с собою, приглашая присесть, пастух.
 - Вот, гляди-ка,- «угнездиваясь» пожаловался Савватей,- об гвоздь изодрал. Как новая была, годов-то поди пяток всего и ношу, жалко!
 - Да не горься ты, у меня завсегда при себе имеется иголка да нитка. На!- вытащив из-за «уха» шапки, протянул Кузьма Петрович,- заштукуй, поди умеешь?
 - А то! Я же и в армии служил и воевал, умею! Вот всукать нитку, так проблема,- целюсь, целюсь, примеряюсь - ну никак! Слепыш!
 - Э, друг! Так ты слепышей поди не видал! Рассказать тебе историю из жизни? С моим родным дядькой это было. Он младший в семье и от меня года на четыре всего взрослее был, когда с ним приключилась эта история, рассказать?
 - Валяй!- справившись наконец с ниткой и принимаясь за работу, согласился дед Савватей,- ну, слушаю?

   Семья Мерзликиных большая, семь братьев и сестра, Фёкла. Жили не богато и тесно, но дружно. Харчами не перебирали, часто довольствовались малым. За стол как усядутся все, ещё когда ребята подростками были, мать чугунок из печи достанет:
 - Иштя робяты шти! Да мотритя, не выкобенивайтеся, другого чаво не припасено.
   А щи те из одной капусты! В серой, мутной жиже плавают крупные куски накрошенной кое-как капусты, бывало подбелённой молоком. По краюхе в зубы и ну метать, аж за ушами пищит. Конечно только после отца, стало быть, он первый начинает хлебать. Ослушается кто - враз ложкой по лбу! Не моги поперёд батьки лезть! Малых детей-то кормят отдельно, на полок их отсаживают. А то за общим стол, они ну озорничать, бывает ещё напрудят на лавку, подмочат всех. А у Мерзликиных таких уже не было, из пелёнок-то повытрясли, ложками ловко сами орудовали, мимо рта никто не проносил.
   Мать хвалилась соседкам:
 - У нас малых-та дятёв нету, на полок не отсаживаем, все ядуть вместе.
   А когда её спрашивали бабы:
 - Нюрка, чаво для скусу бросаешь в шти?
   Мать делала удивлённые глаза:
 - Чаво ещё? Неча! Мои и так жруть, да похваливають, а этак совсем разбалуишь их. А коль губья дують, ня жруть, то жичинкой отстягаю, у мене строга с етим.
   В общем, частенько, как в народе говорится, последний хрен без соли доедали и так бывало.
   Вправду сказать, по скоромным дням - затолоку нутряным жиром делала, а уж по постным - конопляным маслицем сбрызнет, и то дело. А в Петровский - та пост ели муру - тюрю из хлеба, воды и масла. Самой любимой едой была сливуха, кулеш с добавкой свиного сала. Из круп - просо, на все случаи жизни и в дому, и в поле. Ещё, правда, горох, чечевица и квасоль - фасоль теперь-та называют. Как семья натрескается гороху, хоть «топор вешай», смрад стоит в избе, аж глаза выедает. Пол - то земляной устлан соломою, в неё и отливали ночью ненужное, а потом, как в хлеву, вычищали, да новую постилали. Спали все на полатях, в «покатуху». Вот, стало быть, такая жизнь была. Однако все желали лучшей доли себе. Как без этого? Подрастать стали, одних в службу забрали, других женили парней-то, Фёклу отдали в замужество, в приличный дом, с достатком. Моего отца тоже «съютажили», я народился. И остался при родителях один только сын, Стёпка, дядька мой. Стали думать-гадать, где ему пару сыскать. У нас в деревне свободных девок не было, в соседней тоже. А какие и были, то почитай, голодранцы. Накой надо-то, сами такие! Скабежливые были, искали поденьжистие, да чтобы сундук с добром имела в приданное. Такого красавцА отхватить, не за дарма же? Верно?
   Вот как- то прибежала в избу кума, инда взапревши вся. Утиральником толстые щёки мнёт-трёт и тараторит без умолку:
 - Ну вота! Сыскала я вам девку! Клад, а не девка! Хуть завяртай в шалю и сади подале, к иконкам. Бабы сказывали под зонтом и в калошах в церкву с маманей ходить. В бусах, лентах, сарахван с вышивкай! Достаток в дому-та. Веришь кума, нет ли, на оконцах не задяргушки, а занавески в цвяточек, карасиновая лампа со стеклом имеется, часы с гирьками, ходики - чудо! Ну и приданое имеется, польта там, жакетки разныя, по хвигуре кохты, да чаво токма нету у их!
Сказывали, хто видал, ходить, мол батька её в рубахе бумажнай с косым воротом, в поддёвке и пинджаке. А порты-та не набойчатыя, как у протчих, а суконныя, ремяшком с пряжкаю подпоясанныя. Во дяла!
 - Эта хто жа такия будуть, иде живуть?- делая вид безразличный, будто для любопытства, интересуется мать Степана.
 - Так Стюфляевы из Нижнего Телелюя! Слыхали про таких? Девка Матрёна у них,- выдохнула, поставив руки в боки кума.
 - Та-а-а-к! И в чём жа тута подвох? Сказывай живо, не буробь, чаво ни попадя!- поднялась со скамьи мать.
   Кума так и заелозила пышным задом по лавке:
 - Э - э- э! Перястарка девка! Двадцать пятай годок идёть, вота,- выдала кума.
 - Ну-у-у, а даля?- не унималась мать, чуя, не всё это.
 - Да вроди с глазами чаво-та там, ня шибко видить, вроди,- неуверенно, под нос себе, пробурчала кума,- тах-та ня знаю боле ничаво. Да и то сказать, вить жа зажитачныя,- вдруг встрепенулась, вспомнив, что это главное,- думайтя, ряшайтя, вам виднея, а я так пойду уж.
 - Чаво жа, слепенькуя нам подсуропила, а?- в лоб спросила мать.
 - Слепенькая, нет ли, мене ли знать, люди говорять, а я слухаю. Ну, покедова, кума, ряшай!- дверь захлопнулась.
   В избе, однако, после этого, случилось возбуждение, да какое! Хто, што, откель, чаво?- враз захотелось всё выведать. И то сказать, ну и ладно, подумаешь - перестарка, засиделась в девках! А молодайки-то - нищие! Здесь же достаток! Стёпку-та никто и не спрашивал, желает он или нет? Ну, надумались всем скопом, съездить надо на сговор, поглядеть, что да как. Куму попросили, чтобы сродникам, которые жили в Верхнем Телелюе, сообщила для Стюфляевых из Нижнего Телелюя, мол приедут на смотрины, да и на сговор, как уж пойдёт дело. День наметили.
   Нюрка заварила хмельное, пышек настряпали, орешков калёных холщовый мешочек сыпанули, как же без гостинчика-то, не можно так-то.
   Прифиндюрились, прибралИсь и поехали на двух санях. Там не шибко далече, вёрст сорок, или чуть больше. Не успели и простыть, как уж прикатили.
   Ну, здрасти вам!
   Изба крепкая, пятистенок, под железом. Поширкали ногами об приступок, оббили снег с валенок, вошли. В доме тепло, пахнет вкусно. Стёпка за меня спрятался, струхнул что-то. Вот вам и жених! Все перекрестились на образа, раззнакомились с хозяевами, подарки передали, одежду верхнюю скинули, расселись по лавкам. А в уголке, у печи, на судной лавке, сидит сама невеста. Ничего себе девка, глядим, справная, в теле. Одета дюже нарядно. Сидит и в пол глядит. А мы-то всё примечаем, наслушались разного. Чего это она? Стесняется, или вправду скрывает что? Ну, уж теперь сами увидим.
   А мать её бегает от печки к столу, суетиться, расставляет заедки, да закуски и тараторит без умолку:
 - Ой! И как жа вы добралися, с ранья мятёть и мятёть подзёмка-та! Прям ноне светапредставления какая-та.
 - Ничаво, слава табе Господи,- отвечают родители Степана,- к добрым-та людям путь близкай.
   А тятенька невестин всё молчит, будто ему не ловко. Сидит, как сыч.
   Тут вдруг голос невеста подала из уголка:
 - Глянь, мамань, в-о-о-о-на иголочка у пячи ляжить, подыми яё. Как ба в чуню не воткнулася ненароком, ноженьку уколить.
   Хозяйка руками-та взметнула, засуетилась, наклонилась и, пошарив глазами по полу, подняла и всем в избе показала иголочку.
 - Вота жа, востроглазинькая моя!Усё видить! Надысь мене указываить, мол иде иконы, паук наплёл тенёты, говорить:
 - Мамка, обмяти, а то мене неколи.
 - И то сказать, труженица она, всё в дому делаить. Без неё у мене неуправка.
 - Будить вам, маманя,- подала голос Матрёна опять,- захвалитя, гляди. Вона зеркалу я давеча мыла, так вишь, разводы не ёй, плохо сработала.
   Все повернулись. Точно, разводы белёсые по зеркалу! Переглянулись мы. Вот языки без костей, мелют чего ни попадя. На девку напраслину наговаривают, будто слепая. Выдумки это всё! Мы аж обрадовались, быть свадьбе значит теперь, уж точно!
   Отец невесты, уставший от похвальбы своих баб, прервал:
 - Чаво уж тута рассусоливать! Подсаживайтеся сват к столу, со знакомством приним по чарочке-другой, да закусим мал-маля.
   Супружница его поддержала:
 - Вота, верна! Да уж и мы пригубим, чем хуже-та мужуков? А молоди-та,- затараторила мать Матрёны,- кислячку, кваску! Он у нас дюжа скуснай, с богородскай травою. В нос шибанёть, так не устоишь прям на ноженьках. А в нутрях-та, холодить приятна. Аль вот тиселику сладинькава. Не стисняйтися, налятайтя! Пышки бяритя, пресныя, сама Матрёна зачиняла тесту-та. Как пух мягченныя. Иштя!
   Принялись выпивать да закусывать.
 - А вота, сват,- опять, после первого стакашка продолжила потчевать хозяйка,- грешник-черяпенник! Язык проглотишь, как исть станишь. Пряма душа с телой разлятятся в разныя стороны от скуснасти такой. А губничков, губничков отведайтя, сама Матрёна квасила.
   Вдруг прервав себя принялась корить дочь:
 - Чаво жаманисси Матрёна? Потчуй Стяпана!
   После возлияния да сытных закусок предложили молодым пройти в светёлку и поговорить наедине.
   Уж стало смеркаться, как расцеловавшись, распрощавшись и договорившись о свадьбе двинулись гости в обратный путь. Завалившись на возок в сено, мать толкнула Стёпку локтем и выпучив хмельные блестящие глазки с усмешкой спросила:
 - Ну, сына, и как табе нявеста, пондравилась ли?
 - Да чудная какая-та, глазами всё юлить. То к верху задярёть, то в бок глянить, чумурудная!
 - Стисняица, чаво ж, пониманию надоть иметь, ни балОванная значить,- оправдывала Матрёну мать и разулыбавшись, хлопнула сына промеж лопаток,- ну вота, таперь владей - Авдей своёй Маланьей!
   Все так и покатились от хохота.
   Довольные домой вернулись.
   Ещё пару раз, по настоянию матери, ездил Степан к невесте, да толком поговорить с нею не удалось, что-то всегда мешало. Весною, подготовились и сыграли свадьбу. А как стали вместе жить, тут подвох и открылся. Здорово облапошили моего дядьку! Она и вправду была полуслепая, слабовидящая. Будто глядела на свет божий через мутный бычий пузырь, что в старину на оконца натягивали вместо стекла. А в деревне это беда, с таким-то зрением! Всё ж своими руками делали, а бабы уж и ткали, и пряли, и плели, и вязали, шили и вышивали по канве. Острое зрение для этого нужно было.
   Степан, когда случалось навещал своих родных, делился:
 - Бяда прям с Матрёной-та. Бываить льёть кулеш и всё мимо миски. Опять жа, посля бани поискаться, вошей пощёлкать, святоя дело, ня можить! Аль к примеру, отстой с молока посымать, на чутьё рассчитываить. Смяшно делаица, када хочить муху спымать. Вроде целится, примеряется к ней, ладошку ковшиком сложить, охотица, загрябаить, а всё одно впустуя! Эта ж ня дело, так-та жить! Ни пятельку подобрать спицею, ни ниточку всукнуть в ушко игольноя. Да чаво там ниточку, дитям сопли утяреть, как бабы-та другия делають, передником. Вот наши ходють, блястять соплями, прям страмота! Ядрёна-ть в дышло, как хряново вышло,- доверительно сетовал Степан.
   Правду сказать после свадьбы, как обнаружился этот подвох, мать с отцом ездили в Нижний Телелюй ругаться.
   Вышла на приступок сватья, руки в боки поставила, да как гаркнет:
 - А ваши-та иде глаза были? Чай на наш достаток завидки брали, слюни тякли? На всё были согластныя, лишь ба свово сыночка потяплее пристроить, в зятья отдать! Не хулитя нам девку,- строго, с угрозой в голосе, сказала напоследок,- она сто сот стоить, супротив вас-та. К тому ж таперя Мерзликина тожа. Постыдилися ба, упрякать! - и резко захлопнула за собою дверь. Во как!
   При помощи тестя сложили свою избу там, в Нижнем Телелюе, народила Матрёна пятерых детей, помощников себе. Здоровые ребятишки, самостоятельные. Грех жаловаться! На огороде порядок у неё, скотина сытая, холёная, мужику своему не перечит вовсе, дети послушные да работящие.
   Прошло поди пятнадцать лет. Вот как то поехал Степан в город, повёз на рынок сало. Расторговал удачно, всё, и надумал гостинцев купить. Идёт по улице, видит, в большом окне-витрине множество очков выставлено. Дай, думает, зайду, а чем чёрт не шутит, вдруг Матрёне подберу! Зрение-то восстановить уж видать не получиться, а улучшить?
   Встретил его старичок-провизор, в белом халатике:
 - Чего, милейший, желаете?
   Рассказал всё без утайки Степан, ответил на профессиональные вопросы старичка, куда мол хуже видит вблизи или вдаль, и разные другие. Наконец выбрал и положил на прилавок очки:
 - Думаю эти подойдут. На большой эффект не рассчитывайте, но лучше уж точно будет. Желаю здравствовать!
   Как нацепила Матрёна очки с толстенными стёклами, глазки враз махонькие стали, зато увидала всё гораздо чётче. Степан привязал к дужкам резинку, чтобы не потеряла ненароком. Очки это дорогое удовольствие. Перво-наперво пригляделась Матрёна к мужу пристально:
 - Ты чаво такой заросшай, как бирюк? Бороду-та надоть стричь!
   Потом себя в зеркале разглядела и осталась недовольная:
 - Матушки мои! Кака я старая! Вымозжили всю, затрудили, окаянныя! А чаво жа ждать-та, как лошадь ломовая пашу, без перядыху!
   Дальше принялась Матрёна за детей. Только и слышен по избе её недовольный сварливый голос, то ни так и это не этак. Принялась всех поучать да наставлять, даже скотине досталось и кобелю у дома. Враз разглядев непорядок, завалы и грязь, взялась гонять родных и близких, нагружая работою. Кому такое понравится? Дети «взвыли»:
 - Ты чаво папаня сотворил? Аль табе плохо жилося, а нам-та, нам какаво таперя, житья нету! Да ещё, чаво хуже, в тетрадки нос суёть. Сроду их не видала, а таперя до всего есть дело!
   И то верно. Покумекал Степан, как да чего. А когда уж стало совсем невмоготу от попрёков, контроля и постоянной свары, примерно через неделю после покупки очков, решился. Взял да и спрятал их, втихаря за поленницу дров.
   Вот уж металась, искала Матрёна очки, спрашивала всех, молила помочь поискать, сокрушалась:
 - Да иде жа я их посеяла, завсягда на резиночке были? Куды забельшила?
 - Можа в грядках, аль в хлеву,- со страдальческим, сочувственным лицом, рассуждал Степан,- ну тады калпец им! Боровки, таперя, затоптали в навоз.
   И с упрёком:
 - Я табе старалси, подбирал, а ты так к мому подарку отняслася, без уважения.
   Матрёна пригорюнилась, чувствуя свою вину. В доме наконец наступила тишина и покой, всё пошло своим чередом, как и раньше было.
   Только надолго ли?

 Примечание:
покалякаем – поговорим;
угнездился - удобно уселся, как в гнезде;
заштуковать - зашить аккуратно, без видимого шва;
выкобениваться - воображать из себя невесть что;
напрудить – обмочиться;
жичинка – хворостинка;
затолока - толчёное свиное сало;
съютажили - скрутили, здесь – женили;
скабежливый – переборчивый;
утиральник - платок носовой;
Нижний Телелюй - ранее, в середине 18 века Романовский Телелюй, назван по реке Телелюй означает(рохля, разиня по Далю), ныне Липецкой обл. телелюкать - болтать( из курск.)
прифиндюрились, прибрались – нарядились;
простыть - простудиться, замёрзнуть;
струхнул – струсил;
заедки - сладкое, десерт;
тенёта – паутина;
богородская трава – чабрец;
грешник-черепенник - пирог из гречневой муки испечён в глиняной посуде, в (черепках), отсюда и название;
губники - блюда из грибов;
чумурудная – странная;
забельшила – затеряла.