Дом, милый дом

ДОМ, МИЛЫЙ ДОМ.


Паровоз вез Фредерика Стоуна к дому родителей. Долгая, муторная дорога через ночь, день и еще одну ночь. Полупустые вагоны, прокуренные тамбуры, молчаливый сосед по сиденью напротив; надоевший к концу путешествия стук колес, две-три потертые книги, что Фред взял с собой, дабы не скучать; неспокойный, тяжелый сон на жесткой деревянной койке, запах гудрона, смолы и железа; мелькающие за потертым, кое-где треснувшим окном деревья, столбы и остановки - все это наконец кончилось. Фред собрал свои нехитрые пожитки в кожаный портфель, надел шляпу, завернулся потуже в плащ и спрыгнул со ступеньки на холодный камень перрона.
Продрогший в туманном утре поздней осени, - Луизиана, обычно радующая теплом, сегодня была ему не рада, - Фред шагал и шагал, пока не наткнулся, наконец, на первых, лениво зевающих спросонья, таксистов; отдал совершенно неразумную сумму денег, хлопнул дверью и откинулся на сиденье, пока автомобиль набирал ход.

Очень не хотелось Фреду навещать своих пожилых родителей, которых он почитал давно выжившими из ума. Старый отец давно уже потерялся в тихом омуте своей жизни на природе, где только пил, ел, и играл с женой в карты. А матушка, властная, сухая как селедка, женщина с седыми волосами, требовала присутствия своего сына в своем доме хотя бы раз в несколько лет. Именно лет, потому что Фредерик жил в Нью-Йорке очень давно, и всегда находил веские причины не совершать долгие поездки вглубь страны - в конце-концов, у него было свое дело, свои работники и свой небольшой капиталец, а так же свои друзья, своя женщина, грозившая вот-вот стать его супругой, да и вообще - своя жизнь. И она протекала бурно, словно река, увлекая Фреда по течению.
Но матушка каждый год писала ему письма о том, как ей, и конечно, отцу, хотелось бы видеть его хотя бы на Рождество. Делала она это регулярно, методично, сухим слогом и тоном, можно сказать - языком офицального письма бюрократических контор. Фредерик, читая эти письма, морщился - каждый раз он чувствовал какую-то вину, подобие желания раскаяться в своем уходе из семьи, но придумывал отговорки. Однако, через пару пропущенных семейных праздников чувство некоего родства одолевало его, и он ехал черт знает куда, бросая все дела. В этот раз он выкроил время в конце октября - летом слишком жарко, а зимой слишком холодно. Сел в поезд и поехал, поехал нехотя, ведомый непонятными ему чувствами.
 
Но он не любил своих родителей пылкой сыновьей любовью.
Помимо привычного помешательства на церковных обрядах и молитвах, столь свойственных престарелому населению Луизианы, родители его выделялись и прочими "заездами", от которых ему не было покоя.
Отец всегда поддакивал матери и не воспитывал его (видимо, положившись целиком на жену), а мать хозяйничала в доме единолично - сухо и строго отдавая приказы. Фред не помнил, чтобы она когда-то приголубила его, обняла, сказала, что любит, и тому подобное. Хотя, скорее всего, он бы отказался от этих объятий, потому что почувствовал бы в них лживость и неправду.
Сколько раз его ставили в угол, запирали в комнате, лишали сладкого, запрещали встречаться с друзьями, лишь потому, что матушка считала, будто он вел себя плохо. А как ему было себя вести, в свои десять-пятнадцать? Он же был просто мальчишкой, ему хотелось гулять и озорничать. Но из него упорно делали пай-мальчика, застегнутого на все пуговки, со всегда мытыми калошами. Которые он мыл сам, но под присмотром матери. Вода должна была быть горячей, и обязательно с мылом, чтобы злые и ужасные микробы с улицы не поразили его драгоценное здоровье и не запятнали дом заразой.
Отец всегда молчал, глядя на эти педантичные измывательства. Свои калоши он тоже мыл, молча и покорно, глядя в пустоту. И с возрастом выражение его щенячьих глаз становилось все более и более грустным и пустым.

Такими же глазами он и взглянул на Фредерика, стоящего на пороге их крошечного особнячка на опушке леса.
- Приехал! Мы так рады тебя видеть! - сказал он и обнял сына, который давно еще вымахал на голову выше отца.
Фред похлопал его по спине.
- Ты еще держишься, пап? Сколько тебе?
- Мне... уже семьдесят скоро.
- Как мама?
- Она убирается... ну, как всегда.
Фред ухмыльнулся - болезненное пристрастие к стерильной чистоте не покидало старую даже в ее годы.
Он последовал за отцом в дом, чуть ли не демонстративно бросив сапоги на входе у прохожей. Отец обернулся, посмотрел на сына, на веранду, вниз...
Фред раздраженно выдохнул - он знал, что сейчас будет, но продолжил путь вглубь гостиной, пока отец торопливо убирал его сапоги в специально отведенное для них место. Послышалось шкрябание - это старый хрыч чистил его сапоги своей щеткой для обуви. Господи. Что за люди.
- Мама! - воскликнул Фред. - Ты где?
- Я сейчас! - послышался голос из кухни.
Матушка вышла из комнаты по левую руку от входа в гостиную - там она всегда готовила.
- Фредерик! - воскликнула она.
Как всегда, наигранным, лживым тоном, словно играла на публику.
- Ты наконец-то почтил нас своим присутствием! Мы так ждали тебя.
Они не обнялись, как с отцом, мать даже не коснулась его.
- Ты не натоптал? - спросила она, глядя на сына строгим взором.
- Ну что ты, я снял обувь, как у вас тут и полагается.
- У нас тут? Что ты, Фредерик, это и твой дом тоже. Ты можешь жить здесь хоть вечность.
Упаси бог, подумалось Фреду. Только не это.
Но сказал он лишь какую-то глупость вроде "дом, милый дом" и уселся на диванчик у окна.
- Осторожней, не раздави диван. Он старый, - сказала мать. - Я вернусь на кухню, скоро отобедаем.
"Отобедаем". Так пафосно, так прилизано она говорила всю свою жизнь.
Как прилизывала его прическу каждое утро, так и говорила, так и жила.
Вошел отец, отряхивая кончики пальцев от воды - успел вымыть руки.
- Как твоя работа, сынок? - спросил он, усаживаясь поодаль на диване. Уселся аккуратно, хотя сам уже весил как божий одуванчик.
- Все хорошо, пап, дела идут. Скоро открою второй магазин. Пока не знаю, смогу ли я его потянуть, но в любом случае недвижимость уже куплена. Так или иначе, даже при худшем варианте развития событий я смогу сдавать помещение.
- А я... - протянул старик. - Недавно снес будку для Тома.
- А Том?
- Помер, барбос, - печально вздохнул отец. - Совсем уже старый был, спал как убитый целыми днями, только лакал воду и все... А потом не проснулся.
Только не это. Сейчас старый хрыч расплачется. Мама, войди в комнату. Где ты, когда ты так нужна.
К счастью, она вошла, и принялась накрывать на стол.
Покуда гремели плошки и поварешки, отец с сыном пододвигали к столу стулья.
Наконец сели.

В тарелках дымилась стряпня матушки, а Фред уже думал, как хорошо ему будет в Нью-Йорке, когда он уедет из этого дома престарелых. Ляжет на кровать, выкурит трубку-другую, позвонит любимой, сходит на встречу с коллегами, обсудит поставки и все такое. Привычная жизнь без вечных дедушек и бабушек, хоть они и приходились ему, почти сорокалетнему, матерью и отцом.
- Итак, Фредерик, - спросила матушка, пригубив морс из стакана перед собой, - рассказывай, как ты провел эти три года.
- Ты как будто на экзамене, - ответил Фред, нервно поведя уголком рта. - Тебе в подробностях с документами изложить, или по простому?
Мать поняла сарказм и насупилась.
- Расскажи как тебе удобно. Мы тебя так давно не видели.
Фред начал рассказывать, машинально хватая куски мяса вилкой и отправляя их в рот.
Но он заметил, что взгляд матери тяжелеет.
Он прервался на том, как собирается купить еще один магазин.
Черт побери. Нельзя же есть и говорить одновременно. Тут так не принято.
Он сам ел молча каждый божий день, покуда был маленьким и жил в этом доме с этими людьми.
Матушка всегда за этим следила, и отбирала у него еду, если он-таки "разевал рот".
Но она сейчас ничего не говорила. Она была занята - делала вид, что слушает.
- Продолжай же, Фредерик, почему ты прервал свой рассказ?
- Черт возьми, ма, я же знаю, ты смотришь на меня и думаешь, почему это я ем и говорю одновременно! - воскликнул Фред. - Не ври хоть раз в жизни.
Мать снова насупилась.
- Я никогда не врала тебе, сынок, и тебя просила мне не врать. А ты все время врал, и сейчас врешь. Обвиняешь меня в ужасных вещах, когда я была честна с тобой.
- Да, была, - ответил Фред. - Ты всегда честно говорила мне, что я наказан.
Отец нервно засмеялся.
- Сынок, ты расскажи, про второй магазин, матери интересно ведь.
- Да ничерта ей не интересно! - вспылил Фред. - Она хочет, чтобы я не чавкал, когда говорю, и не запачкал скатерть.
Снова нервный смешок.
- Ты совсем злой стал, в своем Нью-Йорке, - обиженным тоном сказала мать. -  Кидаешься на меня, как одержимый.
- Да не кидаюсь я, - чуть остыл Фред. - Просто можно я хоть в сорок лет буду вести себя так, как я привык у себя дома, а не у вас?
И принялся молча есть, набивая рот мясом с маисом. Еда простая, но сытная.
Мать молча допила из стакана морс. Отец последовал ее примеру.
- Тебе хоть понравилось? - спросила она почти осторожно, если можно такое понятие соотнести с высокопарным тоном довоенного Юга.
- Конечно, мам, - мягко сказал Фред. - Ты прекрасно готовишь.
- А в детстве ты не хотел есть.
- Хотел, просто не тогда, когда ты меня просила. Вернее, заставляла. А когда я не ел, била кнутом. Каким била негров.
- Кушать надо по расписанию, - ответила мать, проигнорировав тираду сына про наказание и кнут.
- Кушать надо тогда, когда хочется.
- Никакого порядка.
- Порядок переоценен.
- Нахватался словечек.
- Это новые слова, нью-йоркские.
- А ты не хочешь жить где-нибудь поближе?
Фред хотел было сказать, что будь его воля, он жил бы вообще на другой планете, лишь бы не видать своих стариков, но не стал.
- Нет, не хочу. В Нью-Йорке вся культура, весь бизнес. На одной только фотографии можно сделать большие деньги, моя жена фотограф.
- Жена? Ты уже женат на своей Оливии?
- Ну... не официально пока.
- Надеюсь, вы не...? - в воздухе повис немой вопрос.
- Конечно мы "да", - раздраженно ответил Фред. - Это сейчас нормально.
- Это мерзко для бога, - сухо сказала мать. - Мы с твоим отцом блюли себя до свадьбы.
Отец словно съежился, когда она посмотрела на него, ища поддержки.
- Опять ты со своей церковной лабудой.
- Это не лабуда! И ты уже несколько раз чертыхнулся в этом доме.
- Да, черт побери, я чертыхнулся, - сказал Фред. - Такой вот я - плохой сын. Такого ты плохого воспитала.
- Если бы ты жил здесь, с нами, то не отбился бы от рук, и мое воспитание было бы в силе, - опять чуть обиженно сказала матушка, поджав губы. - В своем Нью-Йорке ты пошел по греховному пути. Наверное, и в церковь не ходишь?
- Нет, конечно. Какая церковь, я вообще не верю в бога.
- Мы наслышаны, - чинно, даже скороее чопорно, сказала матушка.
Она смотрела на сына как на объект проповеди, которая скоро будет прочитана. - Ты хотя бы читаешь Отче Наш по вечерам?
- Нет, не читаю, - ответил Фред.
В горле пересохло, он осушил стакан морса одним махом до самого дна.
- Господь оставит тебя, если ты оставишь его.
- Молись хотя бы про себя, сынок, - добавил отец. - Это помогает. Я всегда так делаю.
- Ради всего святого! - воскликнул Фред. - Я вообще не верующий, мне неинтересны эти ваши церкви, молитвы, вся эта ерунда. Хватит мучить меня этим.
- Ишь ты, - процедила мать. - О святом заговорил, посмотри на него. Нашелся мученик! Грешный, грешный Фредерик.
У Фреда даже в голове помутилось - он словно вернулся в детство со всеми его ужасами.
- И что, ты хочешь меня наказать, мама? - язвительно спросил он, нервно постукивая пальцами по столу.
- Что ты, Фред, ты уже большой. Наказывать тебя будет Всевышний.
Фред встал из-за стола. Это невозможно было выносить.
- Я подышу свежим воздухом, - сказал он.

Фред вышел на веранду, дрожащими руками достал кисет табака и трубку, кое-как набил ее, чиркнул спичкой и закурил. Покуда дым окутывал его, он перебирал в уме свое прошлое, которое столь внезапно напомнило о себе.
Издеваются над ним, как в детстве. Помешанные на церкви, помешанные на чистоте. Проклятье, зачем он вообще затеял эту поездку - как будто прошлая чем-то отличалась от этой. Ничего доброго он от этих людей не увидит.
- Нахрена я сюда приехал, - бормотал про себя Фред, попыхивая трубкой и нервно подергивая головой. Когда он нервничал, то голова его начинала непроизвольно дергаться. - Старые, чокнутые. Надо с ними попроще. Они уже не понимают, что говорят. Наверное.
- Сынок, раз сегодня ночь Хеллоуина, может, поучаствуешь?... - осторожно спросил отец, появившись за его спиной.
- В чем поучаствую? - обернулся Фред.
- Ну... жена моя любит говорить с духами в этот день.
- Спиритизм? Папа, ты не шутишь?
- Какие уж тут шутки! Говорит, что доска никогда не врет.
- Доска? С буквами?
- Да-да! Она самая. И с планшеткой.
- Отец, - сказал Фред. - Это игрушка. Она у нас продается в отделе для детей. Я сам их продаю по десять штук в неделю.
- И что же, поэтому ты откажешься "поиграть" с матерью? - тихо сказал отец. - Не расстраивай ее. Давай поговорим с духами.
Фред с недоверием посмотрел на него, как бы говоря - "после такого приема ты еще и издеваешься надо мной?" - но лишь пожал плечами. Чего еще было ожидать от этих старых, выживших из ума людей, с их деревенскими суевериями. Они, наверное, опрашивали духов о своих пращурах на регулярной основе, для них, наверное, это как некая игра.
- Пап, ты серьезно веришь в это? На дворе шестидесятые. Какие, к черту, духи?
- Уважь свою старую матушку хотя бы раз, - сказал отец, и глаза его погрустнели.
Он говорил это без злобы, даже несколько стесняясь. Таким он и был всю жизнь - беззлобным, безвольным, стеснительным человеком.
Матушка этим бессовестно пользовалась. Фреду было жаль пожилого отца, даже хотелось его обнять, но по опыту Фред знал - отец не выдержит, и начнется поток слез и старческая истерика. Этого ему не хотелось.
И так всегда со стариками - хочешь по-простому обнять, а они все переводят в крайность, в слезы ручьем и хлюпанье носом. Невыносимо.
Лучше уже посидеть с ними до утра, а потом - только его и видели здесь. Они расстанутся добрыми друзьями, как будто все было между ними всегда хорошо - и он опять уедет. Снова лет на пять покинет ветхий домик в Луизиане и вернется в Нью-Йорк, к своим друзьям и быстрой жизни, к своему кондо на седьмом этаже, откуда виден Мэдисон Сквер. Он будет писать им письма о том, как все здорово и как он по ним скучает - будучи в надежных руках расстояния.
Фред с отцом вернулись в гостиную. Со стола было убрано, и даже скатерть накрыта каким-то серым полотном.
Матушка вытащила из чулана доску для спиритизма с такой помпой и таким горделивым выражением на лице, что Фред прыснул со смеху. Однако, удостоившись презрительного взгляда, замолк. Все детство ему не давали выражать свои чувства, постоянно шикая и порицая - даже не словами, а жестами и сему подобным.
- Фред, это не смешно, - строго сказала матушка.
- Мам, мне не семь лет, - резко ответил Фред, даже испугавшись своего тона.
Отец умоляюще посмотрел на него.
Чертов трус, тряпка, вечно боялся своей жены.
Мать промолчала, поставила доску на стол, из кармашка на черном фартуке вытащила указатель-планшетку в виде гигантского каменного медиатора для гитары с отверстием по середине.
- Похоже на медиатор для гитары, - сказал Фред, пытаясь разрядить обстановку.
Отец хихикнул, это прозвучало как кашель.
- Тихо! - воскликнула мать, разжигая свечи по всей комнате. - Сегодня не время для шуток. Решили всех чертей собрать?
- Неужели ты во все это так веришь, мам? - спросил Фред. - Это же ска...
- Молчи, Фредерик, - грозно сказала матушка, упирая руки в боки. - Эта вещь нас еще ни разу не обманула. Доска никогда не врет! Никогда! С помощью нее я когда-то общалась с умершими. А говорят, можно узнать, поселился ли в доме демон.
- Главное, чтобы этот демон не вселился в одного из нас, - сказал Фред, ухмыляясь.
На самом деле, для него не было хуже демона, чем родная мать - эта могла замучить кого угодно своими бесконечными нотациями.
- Типун тебе на язык! - одновременно, почти хором воскликнули отец и мать. - Что ж ты такое говоришь!
Господи, куда я попал, - подумалось Фреду. Дурдом.
Наконец они уселись вокруг стола, посередине которого стоял старый серый подсвечник с тремя свечами, свет выключили, и матушка начала читать молитву, какое-то подобие отче наш. Того самого отче наш.
Это звучало достаточно смешно - с южным-то акцентом деревенских простачков. Фред прилагал все усилия, чтобы не засмеяться.
- Итак, - сказала матушка, поднимая наклоненную в молитве голову, - давайте спросим у духов, есть ли в доме демон.
Фред промолчал, отец кивнул. На его лице было удивительно наивное выражение - старик воистину верил, что сейчас они узнают все о демонах.
Матушка, не откладывая своих глупых дел в долгий ящик, закатила глаза и начала качаться из стороны в сторону.
Фред чуть не схватился за голову - боже, какое безумие. Сумасшедший дом! Он самый и есть, этих людей хорошо бы отвести к врачу.
Но тут руки матушки стали водить каменным указателем по алфавитной доске.
Первыми буквами, на которые якобы по воле духов было указано, являлись - Д, Е, и М.
Кто бы сомневался.
- Демон! - прошептал отец, по бабьи прикрывая рот рукой, глаза его округлились.
Руки матери навели указатель на О и Н.
Потом повисла тишина.
Пауза.
Матушка все так же, с закатаными кверху глазами, похожая на ведьм с картинок из книг прошлого века, сидела молча - и вдруг начала водить по доске дальше. Буквы были - З, Д, Е -
- Здесь! - взвизгнул отец.
Фред непроизвольно дернулся.
- Демон здесь! - шептал отец, все так же глядя на доску округлившимся глазами.
Матушка вернулась в привычное состояние.
- Видишь, - сказала она Фреду. - Демон здесь. Я говорила, что доска никогда не врет. А ты не верил, дрянной мальчишка.
Фреда так и распирало разбить эту глупую доску об ее глупую голову. Черт возьми, старая, ЧТО ты несешь.
Но он ничего не сделал и просто кивнул. Он боялся открыть рот, чтобы не взорваться и не обматерить немногих присутствующих.
- Теперь, - сказала матушка деловитым тоном, - узнаем, как имя демону, и кто он.
- Будь осторожна, родная, - сказал отец и положил свою руку на ладонь жены. Он весь дрожал.
- Буду, дорогой, - сказала матушка, сняв его руку со своей. - Не волнуйся так.
- Но... никогда мы не видели демонов тут! - продолжил отец. - Сегодня черте что...
- А ну не поминай имени дьявола! - вспылила матушка, ее лицо нахмурилось. - Научишь сына дрянному.
Она до сих пор думала, что старый хрыч был способен его, Фреда, чему-то научить. Считала, что ему семь лет. Фреду всегда было семь лет для нее, он всегда был малолетним сорванцом в ее глазах, чтоб им ослепнуть.
Отец прижух на месте, съежился, и продолжил пялиться на доску, будто она одна и существовала в комнате.
Матушка закатила глаза, начала странно подвывать почти себе под нос, будто что-то напевала, вроде бы очередную молитву, и через минуту этого страшного в своем убожестве бормотания, приступила к делу.
- Кто же демон, в ком он, скажите нам, поведайте нам, духи! - запричитала она.
И ее рука начала следовать к буквам, а глаза все по прежнему смотрели вверх, оголяя белки с кровавыми прожилками.
Первой буквой была Ф. Второй - Р. Третьей - Е.
Фред сощурился от накатившего гнева, почти зажмурился.
Старая тварь, это же надо.
Старая паскуда, посмотри на себя, что ты творишь.
Ты кого обвиняешь в одержимости, старая ты ведьма.
Сына родного, скотина ты этакая.
Последней буквой была Д - старческая рука нагло и безошибочно управляла планшеткой.
По лицу матери пробежала ядовитая, злая улыбка.
Фреда затрясло.
Он вскочил из-за стола в припадке ярости столь буйном, что даже почувствовал от этого некое удовлетворение глубоко в груди, словно какая-то пружина сжалась и распрямилась в нем.
Схватил мать за волосы, и несмотря на ее крики и старческое причитание, стал елозить лицом прямо по доске в буквами, страшно крича, перекрикивая ее визг и панику отца:
- Я ДЕМОН?! Я ДЕМОН?! - орал он. - Старая тварь, мало тебе было, что ты меня в детстве била кнутом для негров, так теперь еще меня обвиняешь в своих бреднях?! - зубы его скрежетали, пока он елозил лицом истошно голосящей матери по доске с буквами, почти пена выступила на его губах.
Отец пытался разжать его руку, держащую старушку за волосы, но в слабости своей не нашел ничего лучшего, как впиться в нее, руку, зубами, какие еще остались.
От этого Фред просто взбесился до истерики, отшвырнул старушку мать в сторону - та уронила на пути к полу несколько стульев и горшков с цветами, и бросился душить отца, ничего уже не соображая. Перед глазами стояла черная, злая пелена бешенства.
- Ты меня кусать? Ты меня кусать, твою мать, старый ублюдок?! - вопил он, брызжа белесой слюной, после чего отшвырнул отца в сторону, тот упал на пол лицом вниз и прикрыл седую голову руками.
Мать все лежала в углу, под обломками старого стула, и плакала навзрыд.
- Вы двое, сводите меня с ума! Какой демон?! Я демон?! Что за чушь вы тут удумали!!!
Тут гнев отпустил его.
Он бросился к матери, поднял ее, почти бессознательную, растрепанную, усадил на оставшийся целым стул, поднял упавшие свечи, подошел к отцу, поднял и его, усадил на стул рядом.
Теперь все семейство сидело, глядя друг на друга, и все трое молчали.
Фредерик не мог произнести ни слова. Ему было стыдно за себя - так сорваться из-за такой ерунды.
Отец и мать долго молчали, не поднимая глаз на сына. Отец шмыгал носом, матушка дрожащими руками поправляла растрепанные волосы.
Наконец, отец вымолвил хоть что-то, и челюсть его дрожала, покуда он шамкал:
- Сынок, в тебе и правда... демон. Ты посмотри, что ты натворил, осатанел совсем... демон вселился в тебя... а может он в тебе и был... с рождения твоя мама говорила, что ты бесовское отродье... и появился, когда не ждали мы тебя...
Глаза Фреда, готовые было наполниться слезами вины и раскаяния, налились кровью.
Он метнулся к двери, хлопнул ею так, что задрожали деревянные стены, как от удара кувалдой, и выскочил на улицу, едва успев завернуться в плащ и захватить портфель.
Сумасшедшие.
Черт с вами.
Хорошо еще, что я вас не убил, думал он, рассекая лесное пространство ногами. Вы заслужили все, что получили. Нету во мне никакого раскаяния, говорил он чуть ли не вслух.
Возьмет сейчас такси и все - навсегда исчезнет в Нью-Йорке.
Вслед ему несся вой матери, стоящей на пороге дома с развевающимися седыми волосами:
- Убирайся, проклятый одержимый! Господь тебя проклял, отродье бесовское! Я же говорила, что доска никогда не врет! Изыди, сатана!