из романа Потерянный год. Гл. V - Июнь. Отрывок

  Видения, от которых просил меня избавиться Влад, были фантомными опорами того расшатанного хайвея, по которому меня швыряло из крайней левой в крайнюю правую и обратно в поисках уже не пути, а хотя бы колеи. Наркотики, всегда игравшие в моей жизни не главную, но сюжетообразующую роль, хоть и организовывали событийную мозаику по заранее заведенному шаблону, хоть и разрушали меня «до основания», вызывая хмельное состояние неразборчивой эмпатии, но никогда не доводили до той отчаянной опустошенности, до которой доводила меня моя влюбчивость. Как все нормальные пацаны, я не умел говорить о своих чувствах, всегда всё переживая молча. Эта замкнутость по главным вопросам при всей моей экстравертности по пустякам нередко приводила к срывам: воспламенялся я с полчирка о коробок. Я крепко влюблялся, и всегда – до умопомрачения, до ощущения физической боли в области солнечного сплетения. Наркотики помогали мне на время закрывать эту «чакру» и приглушать внутреннюю зависимость от одного человека, размазывая её на – многих. Бессознательная зависимость от другого человека, называемая влюбленностью, - один из самых загадочных фантомов, убивающих в нас нас самих, ибо нет более разрушительной силы, чем сила неосознанного страдания. Любая неосознанность порождает страдание – сиюминутно или отложенно, моментально или в перспективе, но всегда – неизбежно! Но люди на протяжении тысячелетий искренне восхваляют это эмоциональное помешательство, не понимая, что влюбленность, как и наркотик, лишь инструмент «самопознания», лишь «экспресс-метод», позволяющий перескочить плавное восхождение, обмануть его и сразу оказаться «в дамках». Известно, что эффективность любого метода можно оценивать только по результатам его применения, а что мы имеем в результате как самозабвенной влюбленности, так и в результате саморазрушительного наркотического марафона? Да: в обоих случаях - только депрессию.
 
- Иными словами, Сань, природа страдания, по-твоему, НЕ меняется в зависимости от того, понимаешь ты, зачем и за что страдаешь, или не понимаешь, верно?
- А как она может поменяться, Влад? Боль есть боль. Тем более что анализировать её, как правило, не получается: мозг-то отключен, всё же на эмоциях.
- Там, где начинают править эмоции, там начинаются беды.
- Но разум тоже не даёт ответов на все вопросы.
- Смотря как сформулировать вопрос к разуму. Но это другая тема.
- Поясни, пожалуйста.
- Хомяк от крысы отличается не только пиаром. Лениво-жрущая сущность первого и в подметки не годится интеллектуальной уникальности второй.
- Но хомяк не может сожрать человека, Влад.
- А кто-то пробовал кормить хомяка человечиной, Сань?
- Не понимаю.
- Да уж вижу. Нельзя сравнивать любовь с наркотиками.
- А кто сравнивает любовь с наркотиками? Я говорил о влюбленности как о сфере подсознательного.
- То есть ты знаешь, чем любовь отличается от влюбленности?
- Тем же, чем озарение от паранойи, чем страх от ненависти, чем эмоции от чувств.
- Хороший ряд.
- Мне только одно непонятно, Влад.
- Слушаю.
- А середина между эмоциями и интеллектом – это что?
- Как - что? Ты знаешь разницу между страхом и ненавистью, но ты не видишь точку пересечения, в которой чувства сливаются с разумом?
- Интуиция?
- Конечно! Ты же сам, мой хороший, всё знаешь. Чего ты от меня хочешь?
- От тебя я хочу себя.
- Значит, не получишь.
- Почему это?
- Потому что то, чего ты хочешь, слишком доступно.
- А тебе? Тебе же, Влад, не жопа моя нужна, а сердце, так?
- Через жопу можно и до сердца достать.
- Ты про непрямой массаж?
- В том числе.
- Но ты же его не погладить хочешь, а вырвать.
- Через жопу?
- Сейчас – через голову, а там – кто тебя знает.
- Сань, твои аллегории и витиеватость могут пленить кого угодно. Не скрою, даже меня завораживает. Но и обычный животный секс ведь тоже по-своему прекрасен.
- Чем же? Той слепотой, которую дарит?
- Выходом той животной энергии, которая есть в каждом.
- Во-первых, бесконтрольный выход энергии – это взрыв с непредсказуемыми последствиями.
- Так. А во-вторых?
- Во-вторых, вся мировая история – это битва за энергию. Наслаждаться её бессмысленным расходом – дурость.
- Ну, это же не то же самое, что любоваться пожаром небоскреба.
- Абсолютно то же самое.
- Я не сторонник пубертатного скепсиса, но если ты не приведешь аргументов, лучше этот разговор прекратить.
- Хорошо. Только предупреждаю: всё, что я говорю, - только мой жизненный опыт, не предназначенный ни для передачи, ни для тиражирования.
- Я что-то ни кафедры, ни амвона не заметил.
- Ща будет. Тебе хватит.
- А тебе?
- Чтобы облегчить тебе дыхание, давай попробуем исходить из того, что я – просто некая дрянь и наслаждаюсь самопреодолением в общении с тобой, хорошо?
- Так. А я, выходит, сволочь типа?
- И больше ничего пока.
- Прямо так уж и ничего?
- Давай без цитат из Аверченко, а то я и так его тексты со своими путаю.
- Боже, какой облом! ; Я рассчитывал на Откровение, а тут дешевая импровизация! Палииииция-а-А-а-АА?!
- Воздуха больше набирай и связки не напрягай: в соседней ментовке иногда «Рамштайн» громко играет – они могут и не услышать твоих каденций.
- А ты на Фейсбуке искрился давно ли?
- Послушай, тебе же не всё ли равно ли?
- Доколе, придурок, ответь мне - ДОКОЛЕ?!
- Кому-то завидно?
- Скорее обидно: зачем делать видным что людям невидно?!
- А правда не лечит?
- Сначала калечит. Тебя изувечат!
- Изувековечат…
- Послушай, не стыдно?
- Скорей, несолидно, но пищу давать размышлениям, воду..
- Себя раскрошить непотребному сброду?
- Хороший вопрос. Пока не дорос.
- Вот эти убогие порнопосты – они пожирают тебя, как глисты. Сначала «кьюгайз» был, теперь вот ЖЖ. Всё время про Мэ – никогда не про Жэ.
- Трансляции вспомни.
- И там ты звездил?!
- Бывало - не скрою, но я уж забыл.
- Давно ли?
- Зимою.
- Ты что, блять, дебил?!
- Да было по пьяни всего пару раз.
- И что ж не продолжил?
- Иссяк и погас.
- Всё это – чем было?
- Подробней: что – «всё»?
- Ты понял, что я не про хокку Басё.
- В воде и у цапли короткие ноги.
- Опять с полпути?
- Опять с полдороги.
- Ты – недо-дотрога!
- Тебя осенило?
- Не так разве?
- Что? Жизнь меня не щадила.
- Отнюдь, ты вопрос мой прекрасно услышал: чего ты искал, когда ехала крыша?
- Любви и восторга.
- На полочках морга?
- Я смерти не ждал.
- Она тебя тоже.
- Взаимность, похоже.
- Пожалуй. Но – всё же?
- Любовь, наркота, поебень, поебушки – всё это не повод сорваться с катушки.
- А что тогда?
- Способ.
- Познать?
- Зарядиться.
- Зачем? Застрелиться?
- Простить и проститься.
- А можно без нервов?
- В спокойствии лёжа? И веточка вербы страдает без кожи.
- А кожа – защита?
- От мысли, от слова, от чувства живого, от Главного Слова.
- Но грязью питаясь, свиньёй ты не станешь?
- Свиней ты напрасно сейчас презираешь. Но дело не в теле.
- А в чём, не расскажешь?
- Свиньёй для начала родиться бы надо?
- А лучше коровой!
- Зачем? Чтобы в стадо?
- А что тебе свинство даёт, для примера?
- Во-первых, всё свинство – всего лишь химера.
- А где доказательства? Где эта мера?
- Вся грязь, что ты жрем, - только пища для жизни.
- Для жизни на тризне?
- Не только на тризне.
- А чувства?
- А голод?
- Они антиподы.
- Служитель прихода не верит народу?
- Какого ПРИХОДА?!
- Того, где химеры, манеры, галеры, милиционеры.
- Зачем беспокоят тебя лицемеры?
- Напомнить хотел, что ЛЮБВИ НЕТ БЕЗ ВЕРЫ.
 
  О развратном любопытстве и целомудренной озабоченности написано много… «и – хорошо». Разумеется, если дьявол в деталях, то именно подробности превращают любое откровение в порнографию. Но ведь и Достоевский придавал своим наблюдениям форму плохих детективов только для того, чтобы зацепить и вложить, привлечь и удержать, завести и донести. И вина ли писателя в том, что читатель не может увидеть в книге ничего, кроме скабрезных «подробностей», играющих как в жизни, так и в тексте лишь вспомогательную роль?

- Папусь, постой. Пукать в присутствии любимого человека – это не то же самое, что чихать.
- Но смысл - тот же?
- Я не про «начхать», а про высмаркиваться непроизвольно.
- Мам, ты о стилистической хрупкости контекста?
- Конечно. Для того, чтобы почувствовать, что «пахнет», не нужно полностью весь предоставленный объем заполнять миазмами: вполне достаточно пары-тройки молекул, чтобы дышать стало невыносимо.
- Поясни-ка?
- Без «-ка», пожалуйста: я не заслужила твоего снисхождения ни своим знанием, ни тем более твоим невежеством.
- Извини, пожалуйста.
- Пожалуйста. Вот это «-ка», например, в твоей реплике и есть тот самый спойлер, убивающий сразу всех зайцев: совершенно нейтральную просьбу в нейтральном контексте ты сделал посредством одного лексического «плевка» даже не саркастической, а просто унизительной.
- Ты расстроилась?
- У меня не было выбора. Будь ТЫ бревном – я бы сделала вид, что не заметила, - а будь Я сама бревном, - я бы и не поняла, что и как ты сказал.
- То есть обида, как и тщеславие, - лишь диагностический признак способности впитывать и целить?
- Не думала об этом, но в целом звучит убедительно. Так вот самая хрупкая субстанция, если мы говорим о контексте, определяющем смысл, - это настроение. Испортишь настроение – испортишь всё.
- Но ведь это временная «порча», потом-то разве не «отпустит»?
- Вспомни о том, что самая невосполнимая утрата – это утра незнания.
- Понял: только один невинный пук может превратить реноме «сказочного принца» в репутацию «того самого пердуна».
- Вот именно. Плюс слово «опять».
- Кстати, про «опять». Оно возникает ведь моментально?
- При малейшем намёке на итеративность.
- То есть уже при второй попытке?
- Да. Допустив одну ошибку, ты лишаешь себя шанса даже посягнуть на вторую.
- Подрасстрельный мизантропизм какой-то.
- По отношению к метеоризму? Перестань. Дело же не в том, что не всякое проявление нашего тела можно поприветствовать словами «Будь здоров!»
- А в чём?
- В десакрализации. Сдвиг системы колебаний всего на один микрон задаёт совсем другую амплитуду, изменение атмосферы всего на одну молекулу портит не только атмосферу, но и настроение и так далее.
- Думаешь, поэтому наслаждение собственным ничтожеством так затягивает?
- По Достоевскому?
- По Бахтину.
- Не вдавалась. Это же ты у нас всегда был специалистом по дуализму и амбивалентности. Я предпочитала Батюшкова Баратынскому.
- Я помню.
- Так вот. Наличие в воздухе, в поведении, в мировосприятии, в отношениях, в воспитании, и особенно в тексте хотя бы одного мощно маркированного признака грязи, свинства, уголовщины, наркомании моментально портит и поведение, и мировосприятие, и ощущение, и воспитание, и тем более текст. В этом нет вины того, кто рядом. И не нужно обвинять людей, не переносящих запаха помойки и перегара, в ханжестве и в лицемерии.
- Согласен. По-твоему, достаточно одного жанрового признака, чтобы не ждать от трагедии лёгкости мелодрамы?
- Ну, мы же сейчас не о внутренних проблемах самого искусства говорим, а про его влияние на жизнь.
- А что бы ты предпочла: безупречность репутации или имиджевое «саморазрушение» во имя изменения мира?
- И мой, и твой выбор давно уже сделан и всем очевиден, поэтому не вижу смысла в дальнейшей дискуссии.
- А мои стихи? Что ты о них думаешь?
- Твои гомоэротические вирши? Ничего не думаю.
- А если вспомнить ждановскую характеристику поэзии Ахматовой?
- Папусь, не надо сравнивать себя с Ахматовой: тебе никогда не пережить того, что пережила эта женщина. Угомонись и займись уже делом.
- Хорошо, мам. Спасибо.
- Тебе за твои оперные рецензии так ничего и не платят?
- Нет.
- Прекрасно.
- Не то слово.
- Ты когда улетаешь в Зальцбург?
- Послезавтра вечером.
- Хорошо. Мне нужно кое-что передать Диме с Мариной.
- Без проблем.
- Спасибо.
   
  В Зальцбурге светило солнце. Погода очаровывала. Я бродил по Капуцинерберг по полдня, а вечерами – вечерами концерты и изумительная Чечилия Бартоли, для которой имидж давно стал опорой, а не целью. В этот раз хозяйка Зальцбургского Троицкого фестиваля буквально взорвала мои представления о героине шекспировского “Отелло”. Конечно, само представление Дездемоны было серьёзно скорректировано уже в либретто Франческо Берио к опере Россини, но именно интерпретация Бартоли заставила переживать каждый жест, каждую реплику, каждую фиоритуру, наполненную немыслимым психологическим напряжением, как подлинное откровение. В финале третьего акта Дездемона, проклятая отцом за самовольный выбор мужа, в исполнении Бартоли в полубредовом экстатическом состоянии взбирается на стол и - обливает себя пивом! Этот бессильный протест подлинной силы, этот вызов посягательству на право быть самой собой ошеломил меня и загипнотизировал.
  Сочетание в художественной манере певицы роскошной красоты легато с трюковым «квохтаньем» лично мне всегда казалось неуместным, поскольку стаккатным «горохом» Бартоли разбрасывается, почти «не включая» своего божественной красоты тембра. Но в том “компьютерном” темпе, в каком Бартоли своим “кудахтаньем” обгоняет инструментальное сопровождение своего собственного вокала, нормальному уху даже физически сложно услышать то, что, на самом-то деле, и делает певицу певицей. Вот и получается, что исключительный тембр Бартоли практически никогда не участвует в формировании её популярности по той же причине, по какой поэтический дар Джима Моррисона практически никогда не участвовал в стремительном росте славы великого музыканта и поэта. А ведь ничто так не нивелирует художественную одаренность как стремление к успеху.

- Зависеть от царя, зависеть от народа – не все ли нам равно?
- Не всё ли.
- Ты про Царя?
- Не про народ же! И тёзка твой имел, пардон, в виду не призвание своё, а тот мусор, который ему мешал. Вот ты для кого свою книгу пишешь, Саш?
- Для себя.
- Это хорошо. А отрывки публикуешь – зачем?
- Не знаю, Влад.
- Рассказать?   
- Если только твой рассказ не убьёт меня…
- Я читал твой репортаж о новой постановке «Отелло» Россини. Во время спектакля героиня Бартоли залезает на стол – зачем? Не для того же, чтобы пивом обмочиться, верно?
- Чтобы выразить всю силу неприятия чужой воли.
- Именно. Этот протест – отстаивание своего права быть собой, верно? Она отстаивает свое право не мечту. 
- А разве мечта не должна быть недосягаемой?
- Не для женщины.
- Согласен.
- Вот ты, например. Твоя мечта она же лежит за пределами твоих текущих финансовых и бытовых проблем. С долгами рассчитаться – не предел же твоих желаний?
- А что с долгами? Я знаю, что я с ними рассчитаюсь. От моих долгов пока никто не еще из моих кредиторов не умер.
- Скорее, наоборот даже.
- В смысле?
- Потом. Не сейчас.
- Хорошо.
- Твоя мечта – изменить Мир, так?
- Так.
- Её недосягаемость ты осознаёшь – как что?
- Не понял.
- Недостижимость твоей мечты не вызывает у тебя страданий?
- Раньше страдал от неуверенности в собственных силах.
- А теперь?
- Теперь я знаю, что справлюсь.
- Давай так. Есть вершины, которые нам никогда не покорить, так?
- Да..
- Нормальная мечта мужчины – это одна из таких вершин.
- «Ты хочешь забраться на вершину этого общества? – Я хочу забраться на тебя, Джулия».
- Совершенно верно: мечта выебать королеву Великобритании к нормальным мужским мечтам не относится.
- Как любое извращение.
- Любая мечта о земном благе – извращение.
- А дом?
- Это женская мечта.
- А дети?
- Это не земное благо, а пропуск в вечность.
- А крутая тачка?
- Прибью щас ; Ни немощь, ни тщета, ни блеск, ни нищета материального мира не должны мешать твоему восхождению.
- Кто же тогда позаботится о материальном-то?!
- Ангелы.
- Ктоооо?
- Только ангелы. Ты можешь завести хорошего бухгалтера, но его самыми сильными и самыми правильными решениями будут только те, которые угодны будут твоим ангелам-хранителям.
- Угодны?
- Не то слово, понимаю, но смысл тот самый.
- Хорошо. Но слава, как и тщеславие, не область материального.
- Не область, но сфера, тесно связанная с материальным миром.
- Нижняя часть астрала?
- Пусть так. Все мысли, желания и настроения, легко конвертируемые в материальные преимущества или проблемы, - всё есть сфера пространства Минковского. Ты почитал то, что я просил?
- Попытался.
- Неплохо.
- Чем?
- Тем, что честно.
- Честность разрушила мою жизнь.
- Я понимаю. Сейчас тебе сложно смотреть на это иначе. Но через год-полтора ты поймёшь, что именно эта мука, это страдание, этот ад выдернутости из привычной устроенности – самое главное событие твоей жизни.
- Главнее рождения?
- Твоего? Да. Даже главнее смерти.
- И моё стремление окружить себя как можно большим количеством людей вплоть до включения трансляций на cam4-com – всё это – что?
- Это всё твоя энергетическая истощенность. Расставание с семьёй пробило мощную брешь в твоём энергетическом поле и любой знак внимания стал для тебя тем самым решающим литром бензина или последним глотком воздуха.
- Почему ты называешь знак внимания – «любым»? Одобрение не даёт ли больше сил, чем осуждение?
- Бедный ты, Сашка, бедный… Ну, давай так. Ты можешь получить чего-то больше, чем тебе дали?
- Нет.
- То есть если дали три, то получишь три, а если дали семь, то получишь семь. Верно?
- Да.
- Теперь подскажи мне: когда ты хвалишь кого-то, ты чувствуешь такой же расход собственной энергии, как и тогда, когда кого-то ругаешь?
- Нет вроде бы.
- На похвалу расходуется энергии меньше, чем на поношение?
- Вроде бы меньше.
- Давай попроще: на мирную беседу ты больше тратишь сил, чем на ругань.
- В целом?
- Да.
- Меньше.
- То есть тот, на кого (или на что) ты тратишь меньше энергии, и получает от тебя меньше энергии, верно?
- Так.
- Поэтому сильные люди - люди мудрые – весьма скептически относятся к похвалам по своему адресу, воспринимая любой восторг, любое восхищение как подаяние, а не как источник силы, понимаешь?
- Ой-ой-ой-ой-ой… МАМА! МАМОЧКА!!!
- Шотакое? ;)
- В этом же вся суть мазохизма!!!
- Ну, естесссссно, чучело ты моё! В чём же ещё-то?! ;
- И эксгибиционизма?!
- И его ;
- А сознательное страдание?
- Отсюда же.
- И Сила Святости Святых?!!
- ДА!
- И ДАЖЕ РАСПЯТИЕ?!!
- Так, стоп. Распятие – это другое. К пониманию его придешь сам. Без меня.
- А я смогу?
- Вижу, что готов, а там – на всё воля Божья.
- А Любовь?
- Для меня любовь – это секс. Я сознательно обрубил для себя самую главную зацепку.
- Зацепку за что?
- За мечту.
- Зачем?
- Я просто не хочу ТУДА.
- К Нему? Как можно ЭТОГО не хотеть?
- Можно. Ещё как можно, Сашок.
- В твоей жизни было два человека, которые знали тебя лучше, чем ты сам, верно?
- Да. Но Бог любит Троицу.
- Я должен был стать третьим, да?
- Да.
- Но ведь третий – ты сам!
- Нет. Третий – Святой Дух.
- Так вот зачем я был тебе нужен…
- Чудо ты чудо!..

  О том, что по-настоящему любящий человек никогда не прибегнет к помощи психостимуляторов, говорить, наверное, не нужно: уж слишком мощный стимулятор сама любовь. Куда уж дальше-то раскачивать – долбанет ведь так, что мало не покажется. Перед своим отъездом в один из самых странных вояжей по Германии я гладил рубашки «художнику и поэту» - человеку, который взорвал во мне такие невиданные пласты творческой силы и энергии, что до сих пор я испытываю эхо тех потрясений, вызвавших к жизни лучшие из написанных мной когда-либо стихотворений и ставших источником самой этой книги. Этот человек перевернул моё мировосприятие, вытолкнув меня из лабиринта, в котором я метался последние месяцы, теряя силы и самообладание.

(...)