Через тернии к храму, или Танцующий под дождем

      Владлен Тарханов был мужчиной  джеклондоновского типа – крепко сбит,  высок ростом, с курчавой и черной, как у араба, шевелюрой. Еще недавно он был преуспевающим человеком, но после августовского дефолта обнищал. Жена выставила его за порог, бросив  за ним  чемодан с кое-какими  вещами и настольной книгой «Сто лет  одиночества» Габриэля Гарсиа Маркеса. Выбросила со двора, как старую собаку, которая уже ни на что не годилась и была лишним ртом.
      Теперь он  сидел в небольшой захудалой кафешке, где раньше не позволил бы себе выпить даже минеральной, и пил водку, размышляя о превратностях судьбы.
      Несмотря на перенесенные беды, Тарханов не успел обветшать, хорошо выглядел, был элегантно одет и не перестал нравиться женщинам. Вот и в этот раз, едва зайдя  сюда, ощутил легкое прикосновение васильковых глаз красавицы-брюнетки, которая сидела невдалеке в кругу  подруг.  Потом они еще несколько раз обменялись взглядами обворожительной  женщины и импозантного мужчины, каждый веря в превосходство своей притягательности. Она не сдавалась. Не сдавался и  он. Решив быть более экспансивным, настойчивым, Владлен поманил красавицу пальцем к своему столу. «Неа!» - не сводя  с него васильковых глаз, засмеялась чародейкой она и покачала головой.
      Посчитав, что им уже потерян былой  лоск и магнетизм, заплатив курносой и  рыжей официантке, Тарханов вышел.
      Шум большого города, как еще недавний дефолт, казалось, поглотил его, но нет. Чей-то звонкий и приятный голос вырвал обратно.
      - Ну, куда же вы? – окликнула она.
      Тарханов повернулся. На пороге кафе в сиреневом платьице стояла та самая красавица-брюнетка.
      - Хотите доиграть в игру?  - спросил Владлен.
      - Нет, - снова рассмеялась она. – Что с вами?
       - В каком смысле?
      - У вас глаза больной собаки.
      - А я и есть старая, побитая жизнью собака, - ответил Владлен.
      Она посерьезнела,  подошла и стала рядом, и Тарханов почувствовал ее хрупкое,  но кажущееся очень надежным  плечо.  Они пошли вместе.
      - Когда мне плохо, я хожу к маме, - тихо сказала она.
      - У меня давно нет мамы, - грустно ответил он.
      Они долго гуляли по тенистым  аллеям городского парка, гуляли и  молчали, и молчание это было выразительней и красноречивей миллионов слов, потому что  их лица светились счастьем, счастьем, которое они подарили друг другу.
      - Все это у меня когда-то было, - будто испугавшись нахлынувшего чувства, сказал он при расставании. -  И это весна, и парк, и любовь…
      Она чуть приподнялась на цыпочки, коснулась губами его щеки, прошептала:
      - Никто не может запретить прихода новой весны и любви.
      - Не может, - нежно смотря ей в глаза и желая утонуть в этом васильковом лугу, гладя волосы, пахнущие жимолостью, улыбнулся он.
      Алена, так звали ее, упорхнула в темную и теплую ночь, а он вернулся в гостиничный номер, в котором жил вторые сутки. Уснул быстро, но спал плохо. Ему стали являться какие-то люди, простые люди, в простых одеждах и заговаривали с ним. Выслушивая их бессвязные речи, он силился и просыпался, засыпал снова, но теперь другие, не те, что в первый, второй и третий разы, опять являлись к нему. Никогда и нигде  никого  из них он прежде не видел. Устав отбиваться от них и будучи в состоянии вялой дремоты, Владлен заставил  себя погрузиться в глубокий сон, надеясь, что, когда сознание отключится  полностью,  видения, в конце концов,  исчезнут. Уснул крепко, но увы… Теперь к нему явились трое, одетые в сияющие подобия  римских туник, и присели на нечто неосязаемое в темноте. Двое, находившиеся по краям,  были юны и неподвижны, а третий, посередине, возвышался над ними величавой осанкой, белый, как лунь,  старец, с удивительно правильными и благообразными чертами лица. «Неужели водка в этом кафе была галлюциногенной?» - подумал во сне Владлен.
      - Нет, нет, мы совсем не то, что  ты подумал, - прочитал его мысли старец, и от его слов и лика повеяло таким светом и волей, что Владлен даже содрогнулся.
      - Неужели ты… Вы…  Это есть Он! -  подразумевая под «он» бога, приготовился броситься ниц Тарханов.
      Старец поднял тонкую ладонь с  длинными пальцами в сияющем ореоле и  ответил:
      - Нет, я не Он. Велика была бы честь для тебя, которой Он не удостаивал  даже своих пророков.
      - Кто тогда Вы? Ангел?! – пересилил  волнение  Владлен.
      - Да, - ответил старец. – Один из Его поверенных.
      -  Кто же тогда были те, в простых одеждах?
      - Это люди, взывавшие к твоему  сочувствию  и помощи.
      - Но я никогда не встречал их раньше.
      - Не встречал и, может  быть, не встретишь  никогда. Они дети разных народов и живут далеко друг от друга.
      - Но как я им могу  помочь тогда? – спросил Владлен.
      - Все и всё в вашем мире взаимосвязано. Верша добро и зло, человек не  ведает, когда, в  каком уголке земли,  на ком они откликнуться, - ответил старец.
      - Мне нужно стать праведником?
      -  Нет, это не твоя планида, - заключил он. – Для  начала иди и найди золото Пантелея, что он завещал своей  дочери Пелагее.
      После этих  его слов  троица стремительно вознеслась.
      - Но что  я с ним буду делать потом? – крикнул вслед ей Владлен и вновь увидел ангельский лик старца средь неба в облаках, который громогласно, сквозь всполохи надвигавшейся грозы, возвестил ему:
      - Что делать с ним  подскажет тебе Он.
      Тарханов  проснулся потрясенным и долго смотрел в темный потолок. Он никогда не был ни атеистом, ни глубоко  верующим человеком и никак не мог  понять, почему этот сон приснился именно ему. «А может быть, это был просто разговор с собственным подсознанием, - предположил он. – Ведь помогает же оно людям, подавая тот или иной знак в трудные минуты».
      За стеной, за домом, по крупной автомагистрали гудели грузовики,  шуршали по асфальту легковые машины, с ревом пронеслась группа мотоциклистов. Жизнь била ключом даже ночью. Еще час назад он лежал, выброшенный бесцеремонно на ее  обочину,  но теперь ему был подан знак,  к которому он посчитал необходимым прислушаться.
      Поутру, купив на местном «блошином»   рынке  металлоискатель, он  покинул  этот большой и  шумный город, в  котором отбивался от бандитов, откупался от  чиновников,  но не уберегся от ударов судьбы, и уехал в станицу своего  детства.
      Тарханов  любил возвращаться в нее. Сходил на дальней станции и лугами, перелесками, оврагами,    которые были дороги ему во все времена года, шел  не спеша к отчему дому, наслаждаясь неторопливо, как добрым  вином,  воздухом родины и нарастающей в груди трепетностью по приближению  к станице.  Он всегда любил  малую родину. Но бурные девяностые годы вовлекли его  в такой водоворот жестоких и подчас кровавых событий, что он стал менее  сентиментален и все реже и реже  наведывался сюда. На этот раз Тарханов не приезжал больше трех  лет.
      Пелагея,  что доводилась матери Тарханова двоюродной теткой, никогда не  делала тайны из клада, завещанного отцом. «Однажды в далеком восемнадцатом году, - рассказала  как-то старушка ему, - отец позвал меня в  огород, где  стоял наш деревянный и длинный  сарай. Было мне в  ту пору одиннадцать лет, а сестре моей Тасе, что родилась по смерти матери глухонемой, пятый годок пошел. Так вот, вырыта  была в этом сарае яма по пояс, куда отец, завернув в  черную шаль  две больших  золотых  чаши и кубок, положил и закопал «Будет вам  совсем невмоготу с Тасей, раскопаешь»,  -  сказал он, - а на следующее утро ушел с корниловцами и пропал без вести. Тася померла через несколько месяцев после того дня, а меня потом забрали как дочь белогвардейца в детскую  коммуну на перевоспитание. В ней  я пробыла шесть лет. За это время сарай сгорел, а  огород несколько раз перепахивали. Так я и потеряла то заветное местечко…»
      Пелагее мало кто верил в станице, где еще продолжали  жить те, кто хоть и детьми, но помнил Пантелея. «Справным и лихим казаком был, то правда, - говорили они, -  но вот золотишка у него  отродясь не водилось».
      «Кто и у кого в те смутные времена, махая шашкой, мог отобрать богатства, только  богу ведомо, - думал Тарханов по пути в станицу. – Так что,  мог заполучить  его  и Пантелей». Да и рассказ Пелагеи всегда казался ему вполне логичным и правдоподобным.
      На околице старый станичник Николай Межевой косил спелые травы, укладывая их в высокие и ровные валки.
      - Здравствуйте, Николай Петрович! – приветствовал его Тарханов.
      Межевой остановился, опираясь на косу, прищурился, присмотрелся:
      - Никак ты, Владька!
      - Он самый.
      - Давно тебя не было видно.
      - Вот, решил, наконец, заглянуть, дядьку проведать, да и кое-какие  другие дела сделать.
      - Сказывают люди в станице, что больно разбогател ты. А что ж пешком-то? Наши богатенькие и те на «Мерседесах»  раскатывают, хотя и не ровня вам, городским? – спросил Межевой.
      - Решил пешочком пройтись по родным местам, - ответил Владлен и подумал: «И впрямь, разбогател больно,  только вот «больно» в прямом его значении. Ну, ничего, возродимся, как феникс из пепла. Мы, Тархановы, не из последних людей, нашему казачьему роду, как говорится, нет переводу».
      Михаил Тарханов, младший брат его отца, погрузневший и постаревший  за те годы, которые Владлен не приезжал  в станицу, встретил племянника радушно, но потом встревожено спросил:
      - Что ж ты Галину свою с собой не взял?
      - Нет больше Галины, - ответил Владлен.
      - Как это нет?!
      - Она- то есть, но в моей жизни ее уже нет.
      - И что вам спокойно не живется молодым, - побрюзжал дядька, - как мы, вроде холодом и голодом не моренные,  в достатке  и тепле выросли и жили.
       - В том то, наверное, и дело,  - ответил Владлен, - а то ценили бы друг друга, крепость уз и что имели.
      Они помолчали. Потом дядька  спросил его, глядя в упор:
      - Вижу, Владька, неспроста ты пожаловал. Говори, что у тебя еще там стряслось в городе?
      - Я обнищал, - ответил Тарханов.
      - А миноискатель, зачем с собой привез?
      - Миноискатель?
      - Говори, меня не проведешь. Я  эту бандуру, которая у тебя из сумки торчит, четыре послевоенных года в армии протаскал, разминировал Украину.
      - Это металлоискатель, - уточнил Владлен.
      - Какая разница!
      - Он проникает глубже. Хочу золото Пантелея найти, - не стал более отпираться Тарханов.
      Неожиданно для него это сильно напугало Михаила.
      - Упаси тебя  господь, племянник! – перекрестился он.
      Владлен усмехнулся:
      - И давно ты, дядька, креститься стал? При советах вроде в партийных ходил?
      - Ходил, ходил, но не без бога в душе, - ответил Михаил. – А сейчас исправно в церковь хожу.
      - И чего же ты так испугался?
      - Как и все в станице, я тоже не верил Пелагее, - сказал он, - пока не встретил на маевке в соседней станице в году  семидесятом старого казака Никиту, что в семнадцатом с Пантелеем  службу в Москве нес. Сказывал он, что отец Пелагеи и еще какой-то солдат одну из церквей  тамошних в смуту ограбили, а попа  убили. Кровь на этом золоте, Владька, не принесет оно тебе счастья.
      Владлен снова усмехнулся.
      - Как же оно не принесет, грех-то и кровь ведь не на мне?
      - Еще говорил тот казак, - не перестал спорить Михаил, - что попадья убитого прокляла убийц и всех, кто не богоугодно  прикоснется к тому золоту.
      - Ерунда все это, дядька, - рассмеялся  Тарханов. – Не верю я  и никогда не верил  во всякую  мистику.
      На подворье Пелагеи он пришел на следующее утро, спозаранку, и нашел его в глубоком запустении, так как хозяйка умерла несколько лет назад, а усадьбу никто не пожелал прибрать к рукам. Порос густо берестой, орешником, терновником и огород. Но это совсем  не испугало Владлена, он быстро взялся за дело. В первые два дня металлоискатель часто подавал  сигнал, но ничего путного выкопать не  удавалось,  то тяпку, то зубья бороны, то топор с прогнившим  топорищем и прочую крестьянскую утварь. А слух о том, что Тарханов ищет в огороде Пелагеи клад,  быстро разнесся  по станице.
      Первым явился на огород местный криминальный  авторитет  Володька по кличке Кандалы. Важничая, в цветной рубахе и узких черных очках, ковыряясь  длинным и ухоженным ногтем на мизинце в зубах, с толстой золотой цепью на шее, он спросил:
      - Ну что, копаешь?
      - Как видишь, - ответил Владлен.
      - Когда найдешь золотишко, дашь знать.
      - С чего бы это?
      - С того, что на моей земле копаешь.
      - Твоя земля та,  что лежит в твоем огороде, - ответил Тарханов. – А эта, покойной тетки моей матери.
      - Я в смысле копаешь на моей  территории.
      - Ну, а если не дам знать, то, как тогда, убьешь?
      - С этим подожду, - сказал Володька. – Кто же станет убивать курицу, которая может принести золотые яйца.  Ну, а не скажешь, потом увидишь! – грозно сказал Кандалы и удалился.
      С того  дня с пригорка над огородом  кто-то стал следить  за Тархановым из старенькой иномарки.
      На другой день приехал на стареньком мотоцикле с коляской гладко выбритый и слегка пьяный участковый милиционер.
      - Кто разрешил копать? – строго спросил он.
      - На это разрешения не требуется, - ответил Владлен. – Я раскапываю  не памятник истории и культуры.
      Участковый измерил его одним бегающим вверх и вниз  глазом, другой при этом был неподвижен, не мигал, и казалось, смотрел Владлену  прямо в душу.
      - На  все требуется разрешение, - строго сказал он. – Найдешь золото, сдашь государству, получишь причитающиеся проценты.
      - Есть! – ответил Тарханов по-военному, положив на «краул» на плечо лопату.
      - И смотри мне, не забалуй! – пригрозил участковый и укатил на своем мотоцикле.
      «Как и всегда на Руси, - семеро с ложкой, а один с сошкой, - вздохнул устало Тарханов. – Нет чтобы стать рядом и копать, нет, а   заработаешь  - обязательно поделись. Фигу вам, бандитам, с  маслом, а не золото.  И государству тоже. Где оно было то государство, когда я претерпел полный разор!  Почему не  защитило меня, того, кто вытаскивал его из разрухи и нищеты!»
      На третий день  за покосившейся мазанкой Пелагеи, рядом с углом огорода, поросшим терновником, металлоискатель  снова подал сигнал. Владлен выкопал яму выше колен,  и решил, что  наверняка его находкой будут не предметы утвари, а что-то иное, так как на эту глубину по логике вещей сами по себе они попасть еще не смогли. Потом, как и вспоминала Пелагея, что сделал ее отец, выкопал  по пояс – золота не было, а сигнал продолжал  идти. «Неужели Пантелей был двухметрового роста», - подумал  он и снял землю еще на две  штыковые лопаты. Снова прозвонил, но сигнал почему-то пропал. «Что за чертовщина!» - присел на край ямы он, а затем почти осенило: «Прошел, наверное, вниз, мимо». Прозвонил правую стену. В унисон зазвучавшему сигналу радостно в груди забилось сердце. «Надо  копать нишу, надо копать нишу! -  застучало в висках, запульсировали на них лихорадочно вены.
      Долгая работа Владлена на одном месте не осталась незамеченной и для того, кто наблюдал за ним. Он выбрался из машины, облокотился на нее и стал открыто следить за Тархановым. Чтобы притупить его бдительность, Владлен остудил свой порыв, свернул всю работу и пошел с огорода, решив вернуться  сюда ночью.
      - Куда ты, Владька, на ночь  глядя, - окликнул его дядя, когда он, тихо открыв дверь, попытался выйти из дома незамеченным.
      - Пройдусь по станице, проветрюсь перед сном, - слукавил  Тарханов.
      Ночь была тихая, лунная, звездная. В огороде Пелагеи, нарушив ее, где-то заверещал сверчок, сорвалась с дерева ночная птица, потревоженная скрипом старой калитки, которую он открыл. Уверенный в удаче, он несколько раз ткнул лопатой  в то место в правой  стороне ямы, которое прозвонил днем. Лопата во что-то уперлась. Оно показалось мягким. «Шаль» - подумал  Владлен и дернул  ее за край, она по ветхости порвалась и обнажила другой край – твердый и блеснувший в ночи. Тарханов задрожал от восторга, и,
трясущимися от волнения  руками, стал вытаскивать из  провала тяжелый  предмет за предметом…
      Теперь он снова был богат, но эйфория  быстро сменилась тревожностью. Ведь  за ним пристально следили. Сложивши чаши и кубок в спортивную сумку, Тарханов поспешил убраться восвояси.
      Он  вышел и заночевал на том месте в лесу, где в юности у подсечной бахчи отца стоял шалаш. Но прежде чем заснуть, предался воспоминаниям. Отец его Леонид Николаевич слыл в станице знатным хлеборобом, работал  на колхозной  земле круглый год.  В начале 80-ых годов, похоже, в нем что-то надломилось, всегда презиравший тех, кто чаще пропадал на собственном огороде, а не на колхозном поле, он вдруг весной стал  выращивать арбузную рассаду, а потом высадил ее на  этой прогалине, на которой незадолго вырубили лес. В начале того лета целую неделю непрерывно шли дожди и рассада, не успев выбросить  завязь, сгнила. Но упрям был  отец. Всё это же он сделал на следующий год. На бахче было  выросли арбузы, но однажды ночью, сонм каких-то непонятных животных нагрянул на нее и,  продырявив овощи, высосал из них все содержимое. «Наверное, это сделали мыши», -  предположил колхозный агроном  Аркадьич, которого отец вызвал на бахчу. Шел  в то время с охоты другой станичник – Степан Оноприенко. «Никакие это не мыши, - возразил он, - а дикие  кабаны. Они часто к нам с гор наведываются, то картошку перелопатят рылом,  да съедят, то арбузы, как  кровососы, выпьют».
      Не успокоился отец и на следующий, третий, год. Едва появились на бахче первые арбузы, стал зорко днем  и ночью охранять их. В тот злополучный день Владлен принес ему из дома обед. Отец, прохаживаясь между завязями с большими полосатыми цвета зеленого жемчуга овощами, довольно приговаривал: «Послезавтра, сынок, у нас будет первый и большой сбор. Купим тебе велосипед и одежку новую к школе».
      Где-то от станицы в тот момент, урча и лязгая гусеницами, стал приближаться к лесу трактор. Ни отец,  ни сын не  обратили на него внимания. Мало ли ездило их тогда, ведь поля были кругом и работы на них всегда непочатый край. Но когда трактор  с высоко поднятым плугом, словно  петушиным  хвостом, появился на просеке, что вела к бахче, отец насторожился. За ним ехал милицейский УАЗик. У края бахчи они остановились. Из машины вышел с двумя милиционерами худощавый с невозмутимым холодным взглядом инструктор райкома партии Коцюба.
      - А для тебя, что, Тарханов, закон не писан, - визгнул он, стараясь перекричать трактор. – С указом о нетрудовых  доходах не  знаком?
      Отец ничего не ответил.
      - А еще передовик, орденоносец, коммунистом называешься, - визжал дальше инструктор.  – Ну, ничего, поставлю о тебе вопрос на первом бюро райкома партии!
      Коцюба махнул трактористу рукой и тот, заехав на бахчу, опустил свой «хвост». Через полчаса все закончилось и поле, словно  кровью, было залито алой арбузной мякиной.
      Когда они уехали, отец скорбно махнул вслед и сказал ему: «Никогда, сынок, не поступай, как они, и всегда  уважай труд человека». Потом, в дни дефолта, он  испытает те же чувства, поймет отца и оправдает его дальнейший поступок, когда тот, не дождавшись пока исключат из партии с позором, пришел в райком и положил на стол секретаря свой партийный билет, полученный в окопах под Сталинградом.
      К семи часам утра Владлен вышел к первой электричке и, к своему удивлению, увидел у дверей к кассам станции милиционера, того, кто приходил в огород Пелагеи. Может, это было случайностью, и участковый поджидал не его, а находился тут по своим делам, но для Тарханова не было никакой разницы. Пройдя вниз с километр от станции, он вышел на полевую дорогу, справа от которой текла река, а слева, почти до самого  горизонта, тянулась заброшенная рисовая плантация, разбитая дамбами на квадратные  чеки, заболоченная и буйно поросшая густым  и высоким камышом.
      Первые три машины, что пропылили по дороге, не остановились. Прошло еще около получаса. А потом на дороге  показался  черный джип  и притормозил, как вкопанный, возле  Владлена. За рулем сидел Володька Кандалы. В салоне еще четверо его дружков. По выражению лица авторитета Владлен понял, что тот не ожидал увидеть его на дороге в столь ранний час.
      - И куда это ты намылился? – выбрался из машины  он.
      Одет Кандалы был в резиновые сапоги теплый для весны свитер и выглядел так, будто собрался на рыбалку или охоту.
      - Домой еду, - ответил Тарханов.
      - А я Ваньчу присмотреть за тобой послал, - недоверчиво посмотрел он. – Ну что, нашел золотишко-то?
      - Нет!
      Кандалы приблизился.
      - Не врешь? – и ухватился двумя руками за сумку.
      Владлен не отпускал ее. Некоторое время Кандалы с брезгливой ухмылкой, как на червя, которого ему ничего не стоит раздавить, а Тарханов с готовностью к прыжку льва, у которого хотят отобрать добычу, смотрели друг на друга. Владлену было что терять, решение созрело мгновенно, и он тяжело ударил лбом в широкое лицо Кандалы. Не так страшен оказался авторитет, как его малюют, отпустил сумку и рухнул в пыль. Бежать к реке не было смысла, с таким грузом, когда следом еще будет погоня, ее не переплыть, и Владлен бросился в заросли камыша и помчался по ним, что есть сил. «Стреляйте, стреляйте, идиоты, уйдет же!» - кричал своим браткам опомнившийся  Володька. И они, выскочив из машины, начали палить по нему из ружей. Дробь  рассыпалась  рядом с ним, слева, справа, как шрапнель, а он бежал, бежал и бежал. Погнались  за ним и они. Преодолев несколько чеков, Тарханов почувствовал, что силы его на исходе и начал лихорадочно искать место, где смог бы  затаиться и передохнуть. Глаза наткнулись на шлюз, который имелся в каждом чеке. Он быстро поднял его  заслонку, прополз в грязную жижу в  бетонной трубе, тяжелая заслонка сползла вниз, погрузив его во мрак. На дамбе рядом послышались голоса «Не мог он далеко уйти, смотрите в оба!», - кричал Кандалы. – Вам бы на печи сидеть, а не на охоту ходить. Подстрелить вчетвером  одного не смогли». «Подстрелишь его, бежал быстрее, чем лось», - не согласился с ним  кто-то и они прошли мимо. Владлен облегченно вздохнул. Через пару часов бандиты проследовали обратно. Их джип  громко заурчал и со злой, визжащей пробуксовкой сорвался с места. Подождав немного, Владлен попытался поднять  заслонку, чтобы выбраться  наружу, но она не поддалась. Попробовал поднять вторую с другого конца – тоже было бесполезно. Только теперь он осознал недвусмысленность своего  положения. Заслонка поднималась с внешней стороны рычагом, который потом плотно ее защелкивал. «Бежал от смерти, а попал в могилу», -  задыхаясь от болотного  смрада, подумал он.
      Он просидел в трубе целый день, а потом и ночь. Химикаты, которыми долго пичкались  земля и вода в чеках, болотные зловонья смертоносным грузом оседали в легких, душила его теперь и клаустрофобия. Когда он совсем задыхался, прикладывался ртом к небольшой щели в злополучной заслонке, жадно втягивал воздух. Как почти всегда водится с людьми,  попавшими в подобную ситуацию, вспомнил он  о боге: «Пощади, пощади!» - бормотал  часами напролет, еле ворочая распухшим языком в прогорклом рту, отбросив от себя сумку с золотом, что принесло ему эту беду. Собственная  жизнь оказалась намного, ох, как намного,  дороже… И это стало его  первым прозрением.
      К следующему дню, к которому он потерял счет времени и силы, Владлен уже не мог подтянуться к заветной щели и, если удавалось это сделать, то только в мыслях. Он окончательно стал задыхаться. Как раз  кто-то в это время двинулся по дамбе и шаги его стали громко отпечатываться в ослабевшем  мозгу,  будто шел по ней не человек, а каменный колосс. «Колосс, колосс!», – истошно прохрипел  почти невменяемый  Владлен. Прохожий остановился, прислушался, спустился к шлюзу, нажал на рычаг. Яркий свет потоком хлынул в трубу, ослепляя Тарханова.  Потом в проеме показалось лицо того ангела-старца из странного сна. Владлен вдохнул полной грудью, тряхнул головой, протер слезящиеся глаза. Лицо старца мало-помалу стало обретать черты какого-то незнакомого человека. «Помоги!» - прохрипел Тарханов. «Ай-я-яй, красавчик, как ты попал сюда», - приговаривая так, подошедший вытащил его из шлюза,  стал под руку и вывел на дамбу. Владлен, почувствовав  твердь, плюхнулся на нее, и, казалось, в пьянящей  свободе обнял всю планету. Затем, еще не веря своему счастью, спросил:
      - Кто ты, спаситель мой?
      Тот обнажил ряд белых зубов на смуглом лице, приподнял правую бровь с небольшим клочком седины и ответил:
      - Беженец я из Баку, Элимсар.
      - Элимсар!..
      - Можете меня звать Элиш, - как друзья называли, - простодушно сказал тот.
      «Не только жизнь, но и свобода дороже золота. И без нее оно ничто», - прозрел на мгновение во второй раз Тарханов, но соблазн быть еще  и богатым при этом снова взял верх и он,  бросившись обратно в шлюз, вытащил из него тяжелую сумку.
      Элиш отвел его в бывший домик лесника на реке, в лачугу, которую облюбовал несколько лет назад, отпоил молоком. Тарханов помылся в реке, отстирал одежду и, облачившись в халат, который протянул Элиш, присел на небольшой веранде. В память о  невольном заточении из-за долгого согбенного сидения в узкой трубе теперь только болела спина. Попивая крепкий чай, он спросил своего спасителя:
      - Элиш, ты вроде бы  азербайджанец,  что  заставило в таком случае  тебя покинуть родину?
      - Азербайджанец? Не совсем, - ответил он. – Я наполовину кумык, но женой  моей была армянка. Там ее убили.
      - Все мы не совсем, - подумал Тарханов, - а заверения в чистоте своей крови, национальности, сопряженные с убеждением в собственной исключительности – бред   и  обыкновенный фашизм.
      И это явилось его третьим прозрением.
      - Вот и живу теперь беглецом – без  семьи, дома и  паспорта, - грустно улыбаясь, продолжал тем временем Элиш.
      - Будет у тебя и дом, и паспорт,  и, надеюсь, в будущем семья, - уверенный в своих  возможностях, пообещал Владлен. – Только не покидай этого места и дождись моего  возвращения.
      Он оделся в подсохшую одежду и, взяв сумку, пошел к дороге.
      Вернувшись в город, Тарханов первым  делом зашел к Алене.
      - Я уже думала, что ты никогда не придешь, - склонила она голову  к дверному косяку своей комнаты в общежитии. – Где же ты пропадал так долго?
      -  Разве это долго, - пожал плечами Владлен, - всего каких-то пять дней. Я дома был и теперь мы сказочно богаты.
      Она нерешительно сделала шаг вперед, осторожно прижалась к его груди:
      - Обещай, что больше  не станешь покидать меня надолго. Ты – моя сказка и другой мне не надо.
      Он  поверил в искренность ее слов и почувствовал, как отогревается от невзгод сердце. О нем думали  и его ждали. Это окрыляло.
      - Обещаю! – ответил он.
      Алена прижалась к нему еще крепче  и, словно веточка, будто бы  старалась прирасти к нему и быть неразлучной, неотъемлемой частью.
      В гостинице при дневном свете он впервые взглянул на свои находки и почти потерял дар речи. На кубке был выгравирован лик  Христа, на одной чаше – Мадонна с младенцем, на  другой – Тайная вечеря. В общем-то, обычные портреты, библейский сюжет, но как они были сделаны, несомненно,  гениальным  мастером!.. Как живые, вернувшись из многолетней  тьмы, они, словно торопились отдать миру сполна свои теплоту и свет. «Что есть золото – презренный металл, лом, -  подумал Тарханов, - не будь  человеческого гения, способного вдохнуть в него свою душу».
      И это было его четвертым прозрением.
      На следующий день Владлен, сфотографировав свои находки, спрятав их  в банковской ячейке, отправился к известному в городе антиквару Ширванскому. Открыв входную сейфовую дверь,  охранник провел Владлена через широкий и светлый холл к его кабинету. В надежде увидеть антиквара хватким мужчиной в богатом домашнем халате и пенсне, обставленного предметами седой старины, какими их обычно показывают в фильмах, Тарханов был немного разочарован. Антиквар скорее походил на взъерошенного воробушка, узкоплечий, большеголовый, немного неуверенный в себе, можно даже сказать, стеснительный. И интерьер  вокруг него был совсем обычный – обычная офисная мебель, которая, правда, едва вмещала множество фолиантов с золотыми и серебряными тиснениями.
      - Я слушаю вас, молодой человек, -  чуть нараспев протянул  Ширванский.
      Тарханов, молча, положил ему на стол фотографии. Несколько подслеповато  Ширванский  вблизи рассмотрел их, а потом потянулся за лупой. Рассматривая долго  кубок и чаши сквозь нее, стал прицокивать языком, не скрывая своего восхищения. Потом он поднял чуть мокрые глаза и спросил горячо Владлена:
      - Откуда у вас это диво, молодой человек?
      - Откопал, - ответил Тарханов.
      Антиквар засеменил к шкафу, достал из него  толстую книгу, название  которой  Владлен  успел прочитать – «Золото православной церкви» и стал листать ее. Остановился  и протянул  Владлену развернутую книгу. С глянцевого  листа просияли золотом его находки – тот же кубок и две чаши.
      - Это, молодой человек, - продолжил  тем временем антиквар, - утварь Великого поста. С этим кубком русские патриархи возвещали о начале и конце светлого праздника, а чаши использовались при торжественной трапезе. Подарены они  были русской церкви императором  Византии Михаилом VIII  в знак признания ее заслуг в распространении православия.  Этим реликвиям более  700 лет. Они пережили все смуты  на Руси, а вот в 1917 году были  безвозвратно  потеряны.
      - И сколько это диво стоит? – поинтересовался Владлен.
      - Понимаете ли, - погладил его по руке «воробушек», - эти реликвии не  имеют цены.
      Антиквар  смотрел на Тарханова горячечно, почти  прожигая его, и показался теперь далеко не стеснительным, а волевым и алчным.
      - Все имеет свою цену, - ответил Тарханов.
      - Эти  раритеты ищут давно. И вряд ли вам удастся их продать в России, -  все в той же горячке продолжил Ширванский.
      - Ну и как мне быть?
      - Я бы вам мог посодействовать, - вкрадчиво предложил антиквар.
      Слова Ширванского сбросили Тарханова в глубокую бездну смятения.  Конечно же, то, что предметы являлись  религиозными реликвиями, намного увеличивало их стоимость, но была и иная сторона у  этой медали – Владлен Тарханов не  считал себя настолько безнравственным человеком, чтобы продать их и нажиться.
      - С этим нужно повременить, - ответил он антиквару и быстро вышел.
      Он пошел по улице, не замечая прохожих, не слыша шума  машин, вспоминая свой  странный сон, положивший начало  этой истории, о проклятии попадьи, о котором рассказывал дядя, погоню братков, невольное и страшное заключение в шлюзе. «Неужели все это было не случайно и мне предначертана судьбой особая миссия» - подумал он.  Никогда Владлен не был так сказочно богат и никогда эта  состоятельность его так не угнетала. И тем не менее в этот день он впервые поборол собственный соблазн – продать реликвии, но и как распорядиться  ими, пока  не знал. Теснимый противоречиями, Тарханов  вернулся в гостиницу и  долго не покидал ее, обдумывая, как быть дальше.
      Не терял даром времени и Ширванский. Как только Владлен вышел за порог, он немедленно вызвал  охранника и наказал ему: «Проследи-ка, Виталик, за этим супчиком, узнай кто он, откуда, чем занимается, с кем имеет дела». К вечеру Виталий  вернулся и выложил все, что узнал: «Зовут Владленом Тархановым. В прошлом бизнесмен, возил крупным оптом баранину из Калмыкии и Дагестана, процветал.  При дефолте прогорел подчистую, разошелся с женой, живет в 82 номере гостиницы «Набережная». Практически не поддерживает отношения ни с кем».
      - Спасибо, Виталя, - ответил на это Ширванский. – Ни с кем – хорошо и плохо. Хорошо, потому, что  заступиться за него будет некому, и плохо, потому, что у одинокого нет слабого места  - ни женщины, ни ребенка.  Ну, ничего, будем брать  этого богатенького Буратино. А теперь иди и еще последи за ним, может, чего-нибудь более интересного нароешь.
      Через некоторое время  после визита к антиквару в гостиничный номер к Тарханову ввалился Володька  Кандалы с дружками. Они стали бить его, повалили на пол,  связали, а затем усадили на стул.
      - Что, паскуда, в городе  думал спрятаться! – процедил Кандалы. – У нас длинные руки, из-под земли достанем, если надо. Говори, гнида, где спрятал золотишко?
      - Сам ты гнида! – сплюнул кровью Тарханов. – Фигу тебе, а не золотишко!
      Разъяренный  Кандалы опять свалил его ударом на пол, и, стал  бить ногами,  приговаривая:
      - Разделаю, как бог черепаху, по-другому запоешь!
      Владлен молчал.
      - Так ведь и убить сможешь, - попридержал Володьку кто-то из дружков.
      Владлена снова усадили на стул.
      - Ну? – грозно прикрикнул  Кандалы.
      В открытое сзади настежь окно подул свежий весенний ветерок. И хотя Владлену достаточно намяли бока, а голова гудела,  как трансформаторная будка, он все же нашел в себе силы подумать и найти единственно верное решение. Резко поднявшись и опрокинувшись назад, он змейкой выбросился из окна на арку входа в гостиницу, скатился и упал на землю. К нему стали сбегаться прохожие. «Атас!» - крикнул из номера Кандалы и вместе  с дружками, выскочив из гостиницы, бросился к своему джипу.
      Кто-то вызвал «скорую помощь». С многочисленными ушибами и легким сотрясением мозга Тарханова доставили в  больницу. Сюда к нему и пришел следователь прокуратуры.
      - Э-э, как они вас! – заключил он, рассмотрев Владлена, и представился, - следователь Заднепровский.
      «Хорошо, что не Задунайский, - сыронизировал  про себя Тарханов, наблюдая за его тонкими и ухоженными пальцами, которыми тот раскладывал  на тумбочке перед ним бумаги. Огласка совершенно была не нужна Владлену.
      - Ну и кто напал на вас? – расположившись удобней  и расправив накинутый на плечи больничный халат, спросил Заднепровский.
      - Не знаю, - ответил он.
      - Тогда за что?
      - Этого я  тоже не знаю, - вновь схитрил Владлен.
      - Амнезии вроде у вас нет, - продолжил допытываться следователь. – Не валяйте   дурака, Тарханов, что-то же прослужило причиной?
      - Амнезии у меня на самом деле нет. Но я не знаю их и  зачем они напали.
      Следователь  ответил:
      - Просто так в гостиницы не ходят  и ни за что на  постояльцев не нападают. Это  была спланированная акция.
      - Я плохо себя чувствую, - покачал головой Владлен. – Дайте время  восстановиться и подумать.
      - Три дня хватит?
      - Да, - ответил он.
      - Но для начала я поставлю перед вашей  палатой охрану, чтобы спокойно думалось. И не стройте иллюзий, те, кто напал на вас, имеют  привычку возвращаться. Лучше будет, если вы  все расскажете мне, и мы своевременно примем меры, - сказал перед уходом Заднепровский.
      Тем временем говорили о том, что произошло с Тархановым и на квартире Ширванского.
      - Да, расстроил ты меня, Виталя, - выбивая содержимое трубки  в пепельницу, сказал антиквар. – И что ты узнал о тех, кто на него напал?
      - Пока не очень много, Лев Давидович, -  ответил тот. – Не наши они, не городские, похоже, «быки» какие-то периферийные.
      - Коли так, - рассудил вслух Ширванский, - управу мы на них найдем, а вот с прокуратурой, тут будет сложнее.
      Он  некоторое время походил  по комнате о чем-то думая, а потом снова обратился к охраннику:
      - Ты, Виталя, возьми с собой и наших молодцов,  да покарауль  у больнички. Думаю, вскоре там весь этот клубок и развяжется.
      Владлен же замыслил свой  побег и, дождавшись ночи, связал четыре простыни, благо все кровати рядом были пусты, и спустился по ним из окна вниз, спустился и  застыл в вспыхнувшем ярком свете фар иномарки. Взвизгнув  шинами, она подлетела и несколько  дюжих парней, выскочив, затолкали его в нее.
      В то же время с другого конца площади перед больницей за ними погнался джип.
      - Кажется, за нами «хвост», Виталий, - сказал водителю один из  сидящих рядом с Тархановым.
      Тот посмотрев в зеркало,  приказал:
      - В городе не стрелять, выйдем на трассу, там можете стрелять со  всех стволов.
      Киношной погони с захватывающим сюжетом,  держащей во внимании азартом  зрителя, однако не получилось. Едва они выехали за город, преследуемые открыли автоматный огонь, преследователи ответили тем же.
      Пуля горячо обожгла ногу Владлена, попала она и в Виталия. Автомобиль, потеряв управление, сбив придорожные столбики, несколько раз опрокинулся на дорожной  насыпи и в поле. Как только машина, задрав кверху колеса, легла на  крышу, Тарханов выполз из-под  обмякшего тела одного из похитителей в разбитое окно и, волоча раненую ногу, отбежал в буерак рядом  и прилег. Иномарка вспыхнула, как коробка спичек,  и запылала, освещая на дороге джип  преследователей, среди которых Владлен  узнал Володьку Кандалы. Посчитав, вероятно, бесполезным делом спускаться  теперь к ним, уже объятым огнем, они отъехали.
      Выбравшись на обочину, Тарханов направился в город. Голова его кружилась, а здоровая правая нога уставала все больше и больше. Потом огни близкого  города стали  мутнеть в глазах  и, мельчая, будто бы отдаляться от него…
      Вернулось сознание к нему через пару дней в больнице. Склонившийся над ним доктор в синем медицинском  костюме сказал:
      - В рубашке ты родился, парень. На твое счастье наша старушка «скорая» с выезда за город возвращалась. Увидели тебя на обочине. Пролежи  ты так еще  некоторое время – истек бы кровью.
      За последние несколько дней он трижды попадал в опасные ситуации и чудом выбирался из них. «А что, если мне действительно предопределена свыше великая  миссия,  – еще  раз подумал об этом Владлен, - и Он  ведет меня через страдания к цели. Ведь говорил же старец из того странного сна, что Он подскажет, как тебе распорядиться золотом…»
      - Тут девушка ваша у  двери сидит с утра, - прервал его мысли доктор, поправляя  капельницу. – Пообщайтесь, но недолго.
      Все в том же сиреневом платье впорхнула в палату Алена.
      - Как ты меня нашла? – удивился он.
      - Ты ведь обещал не покидать меня надолго. Когда ты не пришел на следующий  день, я стала обзванивать больницы. Что происходит Владлен?
      - Это долгая история, - ответил он и промолчал, не желая впутывать ее, и подумал о том, что хорошо иметь рядом такого любящего человека, как она, дороже золота всего мира… И это было пятым его прозрением, таким же простым, как и предыдущие, но дарующим просветление и уверенность в том, что все  будет хорошо.
      - Медсестра говорила, что ты  бредил всю ночь и звал какого-то монаха, -  сказала Алена.
       Сначала он  вспомнил собственного дядьку, твердившего ему в бессознательном состоянии о том, что на этом золоте кровь,  попадью, сотрясающую руками и проклинающую его. Появился какой-то монах и поманил рукой к лучезарному, белокаменному и златоглавому храму на горе, а сам вдруг исчез. Владлен  стал  кричать ему вслед, но тот не отвечал, и тогда, падая и разбивая в кровь руки и ноги, он стал упрямо карабкаться все выше и выше, а храм отдалялся и отдалялся.  «Надо  вернуть золото церкви, - решил он, когда очнулся от воспоминаний. – Только  так, наверно, можно успокоить бога и собственную душу».
      - Быть рядом со  мной, Алена, сейчас очень опасно, - сказал он ей, окончательно вернувшись в реальность. – Уладится все, сам дам знать.
      - Но как я смогу! – в тревоге за  него спросила она.
      - Так надо! – настоял он.
      Алена поднялась.
      Зашел к нему и следователь Заднепровский.
      - Ну, что же это вы, Тарханов, сбегаете от нас, как мальчишка? Ведь предупреждал же я вас, что такие люди, как ваши преследователи, имеют привычку возвращаться!
      Владлен промолчал.
      - Ну, ничего, - продолжил Заднепровский. – Нет худо без добра. В тот день камера наблюдения  больницы сняла те две машины.  Мы установили принадлежность одной из них, что сгорела на дороге, известному антиквару Ширванскому, другая  в собственности криминального авторитета Кандалы, который нынче проживает в станице, откуда вы родом.  К Ширванскому я обязательно  загляну сегодня, за авторитетом выслана группа захвата. Так что, с какого бока вы при  этом  деле, думаю, кто-то из них объяснит мне. Обязательно докопаюсь до истины. И не дай бог, Тарханов, если  узнаю, что ваши руки замараны  чем-то противозаконным…
      Он поднялся.
      - Подождите! – окликнул его Владлен, когда тот был почти на пороге палаты. – Вам можно верить?
      - Так или иначе, вы это обязаны по закону.
      - Тогда обещайте, что найденным мною кладом я  распоряжусь в будущем по своему усмотрению.
      - Кладом?  Так вот почему они вас преследуют. И зачем, собственно говоря, вы не сдали его государству?
      - Это золото не принадлежит государству, оно – церковное, - ответил Тарханов, - а церковь, хорошо вам известно, отделена от государства.

      - Да, - следователь почесал за затылком. – А что если я не пообещаю?
      - Тогда золото навсегда останется там, куда я его перепрятал.
      - Ну и как вы хотите им распорядиться? – проницательно, будто разложив Владлена под микроскопом, уткнулся в него взглядом Заднепровский.
      - Признаться, я долго боролся с соблазном продать его  и поправить свои дела, - пояснил Владлен. – Некоторое время, преодолев соблазн, не знал, что с золотом делать. А вот часа за два до вашего прихода решил вернуть, что найдено, церкви.
      - Ну и что вас подвигло на это великодушие?
      - Понимаете ли, это не просто  золото, а церковные реликвии, - ответил устало Тарханов. – После того, как я откопал их, достаточно испытал физических мук. Не хочу в будущем прибавить к ним и  мук  нравственных. От них ведь  душевные раны. Они не заживают, а боль сопровождает человека всю оставшуюся  жизнь.
      - Пусть будет по-вашему в таком случае,  я обещаю вам содействие, - сказал напоследок Заднепровский. – Но, так или иначе, посоветовал бы вам лежать спокойно и ничего впредь не предпринимать.
      Выйдя из больницы, следователь направился к Ширванскому. Антиквар, подкармливая с руки попугая в клетке, встретил его не совсем приветливо.
      - Чем обязан вниманием наших доблестных органов к своей  скромной персоне? – спросил он.
      - Лев Давидович, - без обиняков обратился к нему Заднепровский, - как вы объясните то, что на вашей машине было совершено похищение человека?
      - Я к этому не имею никакого отношения, - отрезал  Ширванский. – Это сделал мой телохранитель Виталий Елагин, упокой бог его бандитскую душу!
      - Я очень сомневаюсь, Лев Давидович, что он похитил человека без вашего ведома. Фамилия Тарханов вам о чем-нибудь говорит?
      - Тарханов, Тарханов, что-то не припомню.
      - Бросьте, не проводить же с вами очную ставку. Я о том Тарханове, который раскопал церковные реликвии.
      - А-а, утварь патриархов,  - засиял антиквар. – Заходил  он ко мне,  показывал фото кубка и двух чаш, проконсультировался. И скажу вам,  его находками могли бы гордиться самые  известные музеи мира. Работа лучших византийских мастеров.
      - И, тем не менее, Тарханов хочет вернуть их церкви.
      Антиквар впервые выказал волнение, почти вскрикнул:
      - Он сошел с ума!
      - Нет, Лев Давидович, он- то не сошел, а вот вы сейчас очень похожи на сумасшедшего. Тарханов пришел  к вам, доверился, а вы открыли на него охоту.
      Антиквар сник.
      - За всю мою жизнь, - тихо сказал  он, - я не видел ничего подобного, что стало бы для меня предметом всепоглощающей мечты. Увы, вам не понять.
      - И ради этого вы обрекли на страдания и смерть других. Жестокие у вас, Лев Давидович,  воплощения мечтаний.
      - Кто же мог знать,  что так сложится.
      Заднепровский отошел к окну и, не оглядываясь,  ответил оттуда:
      - Когда на кону такие сокровища, и вы ввязываетесь в игру за них, можно было бы предположить и подобный исход.
      Ширванского арестовали и осудили за причастность к похищению человека, а Кандалы в тот день был убит в перестрелке с группой захвата. Через полтора месяца вышел из больницы и Владлен. Заднепровский, как и обещал ему, оказал   содействие и обеспечил охраной для доставки реликвий в Москву. Ясным июльским днем он вошел в патриархию. Служитель ее, ведающий  пожертвованиями, человек уже немолодой, в рясе и с окладистой бородой, с восторгом рассмотрев кубок и две чаши, спросил:
      - Вы хотите их пожертвовать, сын мой, на строительство храма?
      - Это не пожертвование, а церковные реликвии, похищенные  много лет назад. Я возвращаю их вам.
      - Да, да, - служитель снова рассмотрел  золотой набор, будто бы что-то припоминая. – И как вас изволите величать, благородный  человек?
      - Владлен Тарханов.
      - Да снизойдет на вас божья благодать! – перекрестил он его.
      Божья благодать сошла на Владлена, едва он покинул патриархию, теплым летним моросящим дождем. Он приподнял, открыл ему лицо и почувствовал себя легким, как пушинка, и бестелесным, как дух, что, казалось, вот-вот, был готов вознестись подобно одной из героинь любимого романа «Сто лет одиночества». Хотелось движения,  радостного веселья и он  протянул руки с открытыми ладонями назад, сделал два притопа, потом еще,  и пустился в шаг в танце вольного орла, как тот калмыцкий мальчишка, которого он наблюдал когда-то в степи. Затем он вскинул  руки вверх со сжатыми кулаками, выровнял их и стал парить по кругу. Так исполняли танец орла  мужчины горного  Дагестана. Он был совершенно свободен, а благодать нисходила и нисходила дождем. Прошедшая мимо  в патриархию монашка, посчитав его, вероятно, за сошедшего  с ума, тоже перекрестила его. Откуда было знать ей,  скромной послушнице, какой груз упал с сердца этого мирянина, с каким трудом он прошел свой путь через тернии  к храму и построил его в собственной душе. Но прохожие, видя просветление в его глазах, улыбались ему, а  проезжавшие водители сигналили приветливо, а он кружил и кружил…
      С того дня дела Владлена Тарханова снова пошли в гору. Он построил новый дом и привел  в него Алену, которая оказалась хорошей хозяйкой и хранительницей очага, забрал с реки Элиша, который тоже на редкость был хорошим мастером краснодеревщиком и теперь работает  у него в фирме. В минуты редкого отдыха Тарханов всегда вспоминает тот странный  сон, который перевернул всю его жизнь, вспоминает старца и тех  людей, что взывали к нему о помощи, а потому в иные дни спешит в банк и отсылает деньги в фонды  международной поддержки  больных церебральным параличом, полиомиелитом  и лейкемией. Великодушие и благородство навсегда поселились в его душе и от  сделанного добра он чувствует себя состоявшимся и счастливым человеком.