Спать хочется

       Уверен, все знают, что так называется изумительный рассказ А.П. Чехова про девочку Варьку и задушенного ею младенца. С этим рассказом я познакомился, будучи учеником второго класса, урвав в районной библиотеке с помощью матери трехтомник Чехова. Предвижу, что многие скептически усмехнутся - дескать, что мог понять пацан-второклассник в мучениях этой девочки, подверженной изнурительному труду и бессоннице.  Попробую это объяснить.
       Послевоенное село Поволжья жило в страшной нищете, о которой сегодня трудно рассказать и в которую мало кто поверит из поколения не только двадцатилетних, но даже и сорокалетних. Тем не менее, нищета была, и ее первым признаком было вечное чувство вечного голода. У всех, и у взрослых, и у нас, детей. Сколько себя помню, мне и моим братьям, моим друзьям по улице, всегда хотелось есть, особенно зимой. Отела коровы под весну все ждали с великим нетерпением. С появлением телёнка в доме ели несколько дней диво-дивное невероятной вкусноты - вареное молозиво, а потом уже его сменяла кружка молока на завтрак и на ужин. Молозиво и молоко - почти невообразимое, сказочное счастье, от которого в животе становилось тепло и уютно.
        Весной мне исполнилось шесть лет и мне невероятно повезло. Сельский пацаненок, бывший несколько лет в подпасках, куда-то уехал в другое село, и в подпаски взяли меня - удачно подсуетился отец.
        Это было реальное, ощутимое счастье, потому что пастух и подпасок - это два всегда сытых, причем реально сытых, человека в селе.  Сей факт объяснялся очень просто. По условиям сельского договора найма в пастухи оговаривалось, что каждое хозяйство, выгонявшее свою корову в общественное стадо, обязано было по очереди кормить пастуха и подпаска завтраком и обедом. По неписанным правилам, каждая хозяйка стремилась не ударить в грязь лицом перед соседями, поэтому не удивительно, что и пастуху, и подпаску всегда доставались лучшая еда из имевшейся в доме, порой ее отрывали от своих детей.  К слову сказать, тут  был и расчет на то, что ублажив пастуха, можно было надеяться, что он с особым старанием приглядит за коровой той хозяйки, которая больше всех угодила с угощением. К слову сказать, боялись и обратного: не угодишь, -  пастух так загоняет скотину, что та и молока не даст, а глядишь и чего похуже случиться может.
         Вот так и потекли мои будни в качестве подпаска. Мать будила меня в четыре утра, небо еще только-только розовело, а я уже, моргая спросонья, еще неуверенными шагами, прихватив кнут, выходил на улицу, и шел к месту сгона коров хозяйками,туда же нам приносили наши узелки с едой. Собрав коров в стадо, мы выгоняли его за село, на  сельский выпас, как называлось это место, в отличие от колхозного выпаса, куда выгоняли колхозных коров.   Наш выпас располагался между  трактом, правым берегом реки и колхозными полями с рожью и коноплей.
         На первый взгляд, пастьба коров - дело не хитрое, и по вкладываемому интеллекту стоит на втором месте после перетягивания каната. Однако так могут думать люди, которые абсолютно не имеют понятия о сути этой работы. Корова - это глупое и меланхоличное на вид существо, на самом деле представляет собой коварного монстра. Вы попробуйте ее удержать весной, когда еще практически никакой травы нет, в пределах поля, на котором разрешен выпас, если рядышком аппетитно зеленеет озимая рожь своими шелковистыми ростками. Эта хитрая скотина, выражая всем своим видом покорность, послушность и даже полное пренебрежение к этой несчастной и  никому не нужной озими, медленными, незаметными и как-будто случайными шажками и движениями, непременно окажется возле ржи, и тут же начинает ее с жадностью хватать, и горе тебе, пастух, или подпасок, если ты прозевал этот момент и она успела потравить приличный кусок поля - наказание ждало самое суровое, вплоть до тюрьмы. Поле-то - колхозное, а это - святое, за это так вздуют, мало не покажется. Понятно, что дремать было некогда ни пастуху, ни тем более, подпаску, потому как начальник гонял его туда-сюда беспощадно, едва намечался прорыв врага на запретное поле.  Коров в  нашем стаде было около сотни, вот и считайте, сколько приходилось за день пробегать. У каждого  из нас был кнут - великолепное произведение искусства плетения. Особенно тщательно плелось окончание кнута. Сам кнут - ременный, а кончик, длиной  20 - 25 сантиметров вплетался из кудели, особой нити из конопли.  Не каждый мог сработать эту штуку и умельцы этого дела высоко ценились в селе. Нужен он был для того, чтобы кнут мог громко щелкать, чем пугал корову и отгонял ее. Бить скотину было нельзя - не дай бог увидят следы ударов кнута, особенно по вымени, скандалу не оберешься. Вот и приходилось носиться, как угорелому, целый день, беспрестанно щелкая кнутом.
        Относительный покой в работе наступал в полдень. К этой поре мы подгоняли стадо к пруду, который был устроен в овраге, впадавшем в речку. Коровы заходили в пруд, пили, стояли в воде, отдыхая от оводов. К этому времени подтягивались хозяйки с подойниками. Наступала дойка, во время которой мы обедали. После нее коровы  опять отгонялись на выпас до самого вечера.  Стадо гнали  в село тогда, когда солнышко задевало краем землю.  Коровы медленно тянулись по дороге, вползали в улицу, поднимая пыль, кнуты беспрестанно щелкали, то и дело слышались окрики то нашего пастуха Абрама-курукого (так его взвали за  то, что он был однорукий, вторую руку на войне оторвало) или мои, мальчишечьи, которыми мы подбадривали зазевавшихся коров. Постепенно стадо редело - хозяйки разбирали своих любимиц. Наконец, когда уже было почти темно, мы доходили до места сбора, где забирали последних коров и можно было идти домой. Я забирал нашу корову, пригонял ее домой, умывался, и сразу же залезал на сеновал спать. Помню,  что мать совала мне, сонному,  кружку парного молока. Иногда  я ее выпивал в полусне, а иногда она выпадала у меня из рук, и  я тут же проваливался в черноту. Через секунду я слышал: сынок, вставай, пора, солнце уже встало...скорее-скорее, опаздываешь... и так каждый божий день. И в жару, и в зной, и в грозу.  Без выходных и отгулов. Кто бы знал, как страшно тяжело было вставать. Глаза не хотели открываться, голова была смертельно тяжелая, так и норовила упасть на сено, и так мучительно сладкими были последние крохи сна. Но приходилось вставать, умываться, брать кнут, идти на сбор и отправляться на целый день, который тянулся смертельно долго. Иногда мой пастух был добрый, и позволял  мне чуток вздремнуть в полдень, на дойке и водопое. Несколько  раз я засыпал, но потом отказался от этого - вставать было еще труднее, чем утром, и голова долгое время была чугунно-чумная.
           Если ко всему прочему добавить укусы комаров и паутов, мучительную жару, или проливные грозовые дожди, мочившие нас до последней нитки, то картина будет чуток дополнена. Поэтому так и получилось, что когда я читал рассказ Чехова про бедную Варьку, то  имел очень даже хорошее представление о том, что она испытывала. Такое вот было у меня знакомство с классиком русской литературы.