Самосуд

      Не прошло и недели, как Никифор Яковлевич вернулся домой после долгой отлучки. Он, как и другие предприимчивые  крестьяне Приваловки, чтобы прокормить большую семью, в зимнее время занимался отхожим промыслом. Несколько зим  ходил по сёлам западной Украины, меняя мелкие товары (иголки, пуговицы, нитки, разные украшения) на щетину - жесткий свиной волос.  Собранную щетину приносил в Елионку и продавал хозяину щетинной фабрики Гусеву. Там делали из неё щётки, кисти, дратву.
     Потом стал торговать красным товаром: ситцем, шёлком и другими тканями, платками. Уже на своей лошади с установлением санного пути ехал в Киев. Там знакомый купец под честное слово отпускал Никифору на сто рублей товару, и он торговал им по Украине и Польше. В конце зимы отдавал Никифор купцу его 100 рублей, а навар вёз домой.
     В этом, 1911 году, ему повезло: и товар продал с прибылью, и домой вернулся пораньше. И кобылку-двухлетку удачно под Полтавой купил, весной уже можно ставить в борозду.
     Под Глуховом на обратном пути он встретил своего соседа Мишку Макушненко. Тот возвращался домой пешком с Украины с мешком собранной щетины за спиной. Поехали вдвоём. 
     Весна подгоняла, местами уже начал таять снег. Проехали Новгород-Северск, Семёновку. Ночевали в деревнях у знакомых Никифору крестьян. Оставалось пути до Приваловки каких-то 20 вёрст, но наступил вечер. Решили заночевать в лесу недалеко от Ломаковки.
    Распрягли и разнуздали коня, отвязали Кралю, (такая кличка была у полтавской лошадки), дали им сена и овса. Потом Никифор надел на передние ноги лошадей железные путы с замками  и пустил на лужайку поискать на проталинках прошлогоднюю травку. На недоумённый вопрос Макушненки, зачем же скотину замыкать в железо, пояснил:
    - Воронок недалеко, там-тот, конокрады могут нас подстеречь.
     Развели костёр. Спать решили по очереди. И где-то в полночь Мишке послышался какой-то шорох и мужской приглушённый кашель в стороне, где была Краля.  Он толкнул Никифора.
     - Кум, вставай, - прошептал Мишка, - кажется мне, конокрады!
Никифор мигом вскочил, и мужики, схватив кнут и ножи,  не раздумывая, бросились в темноту к лошадям. Оттуда метнулись в чащу леса две тени. Погнались.
В темноте по лесу бежать было трудно: ветки хлестали по лицу, сучья срывали шапки. Один из убегавших зацепился ногой за гнилой пень и повалился в куст орешника. Пока конокрад копошился в кусту и поднимался, Мишка прыгнул на него и прижал к земле. Подоспевший Никифор связал  кожаным чересседельником вору назад руки. При пленении пришлось маленько помять конокраду бока и лишить его нескольких передних зубов. За вторым уже не погнались. Ушёл.
      Привели пойманного вора к костру, пригляделись. Мишка опознал в нём Демьяна Волкова, известного конокрада из Воронка. Поначалу связанный Демьян матерился и грозился расправой, а потом, размазывая по лицу  кровь и выплёвывая выбитые зубы, стал просить отпустить. Мол, в долгу не останется. Оправдывался: чёрт попутал, думали, что лошадь приблудная, ничейная.
    - Если бы не железное путо, там-тот, да не замок на нём, увели бы скотинку, сукины дети, - подумал Никифор.
    Он подошел к Демьяну, молча стянул с его ног валенки и бросил вместе с онучами в костёр.
    - Теперь, там-тот,  босой по снегу не убежишь, - пояснил он. - Отвезём в полицию, давно по тебе тюрьма, там-тот, плачет.
    Стало светать. Решили ехать дальше. Никифор отправился за конём, Макушненко – за Кралей. Демьян, оставленный у костра на время без присмотра, босой со связанными руками, рванул зайцем в ельник. Оглянулись кумовья, а конокрада и след простыл. Почесали мужики затылки и не стали догонять. Да разве догонишь? Беглец-то налегке, босой и без кожушка.
    - Ладно, там-тот, ему и так будет наука, а мы, слава богу, - перекрестился Никифор, - избавились от лишних хлопот.  Жаль только, там-тот, остались без чересседельника.
     Как ни спешил Никифор домой, но не успел: жёнка Евгения, не дождавшись мужа, родила очередного сына, Ивана. Теперь у него три сына и дочь, старшему Гордею уже 11, помощник растёт.
     Зато успел проводить Масленицу, которую приваловцы праздновали по старинке широко и весело.  Молодые парубки и девчата водили хороводы, мальчишки брали снежную крепость, мужики и бабы катались с песнями по деревне на дровнях, украшенных лентами. Прокатил в санях с задком и Никифор своих малышей Гордея, Проньку и Сашку, жёнку Женю. И первый раз в жизни ехал по морозцу па руках мамы недельный сынок Ванька.
     На конных скачках не было лошадей, равных по резвости и красоте жеребцу Якова Петровича, кума Никифора.
    - Уведут, там-тот, жеребчика конокрады, больно хорош, - подумал Никифор. И как в воду глядел.
     Никифор ночами спал чутко. Раз, а то и два за ночь ему приходилось ходить  в сарай проверить скотину. Не сегодня-завтра должна отелиться старая корова, начался окот овец, да и сенца подложить в ясли лошадям.
     Пропели вторые петухи. Никифор осторожно, чтобы не разбудить уставшую жёнку, встал, зажёг фонарь, набросил на плечи кожух и вышел во двор.
Приваловка спала. Было тихо и темно, хоть глаз выколи. На небе ни одной звёздочки. Метель, которая продолжалась два дня, утихла, но ветер не унимался, переметая снежинки. После тёплой хаты Никифор с наслаждением вдыхал сладкий морозный воздух.
    Вдруг со стороны двора соседа Яшки послышался неясный звук: то ли кашель, то ли сдавленный храп жеребца. Никифор прислушался: из-за сарая соседа доносилась  какая-то возня, скрипел снег под ногами то ли  людей, то ли скотины.
    - Яков Петрович, Яшка! - громко позвал соседа Никифор. Его голос далеко разнесся по морозному воздуху. За сараем метнулись тени в сторону болота, отчётливо послышался мягкий топот конских копыт.
    - Конокрады уводят яшкиного жеребца, - догадался Никифор, - надо, там-тот, поднимать тревогу.
     А жеребец по кличке Гром у Якова, действительно, был знатный, полукровка, серой масти. Купил сосед его ещё жеребёнком на племенном конезаводе рысистых  и рабочих лошадей соловского помещика Ширая, выпестовал, воспитал. Холил и берёг больше, чем собственных детей. 
     Последние два года кража лошадей, коров, бычков в Приваловке и близлежащих сёлах стала настоящей эпидемией. Так как лошади и коровы для крестьян были основными средствами производства, то с их потерей семью ждал голод и гибель. Нет лошади – нет хозяйства. Или, как говорили старики: казак без лошади – не казак.
     Конокрадством промышляли несколько семей из Воронка. Крестьяне округи знали об их ремесле, но конокрады действовали так слаженно, быстро и умело, что  до сих пор не попадались. А не пойман – не вор.
     Полиция и власти оказывались перед конокрадами бессильны. И люди надеялись только на себя. К конокрадам, застигнутым на месте, крестьяне были беспощадны. Веками сложившийся обычай требовал немедленной расправы над похитителями лошадей. Вора всегда ждала смерть. То же ждало и поджигателей. 
     Никифор выбежал на улицу и с криком «Конокрады!» стал молотить палкой по закрытым ставням соседей. Не прошло и пяти минут, как с дюжину мужчин на лошадях уже столпились у яшкиных ворот. Яшка с дрожью в голосе объяснял мужикам, что конокрады вывели жеребца через заднюю калитку в огород, а там через болото направились, видимо,  в сторону Воронка.
    - Они далеко не ушли, - подал голос Никита Пуд, - разделимся на две группы. Матвей поведёт своих мужиков к Старому селу, Алексей Рудяк с остальными рванёт через Зайцеву речку, а Никифор, с теми, кто подъедет позже, поскачет по следам воров.
     Не прошло и десяти минут, как с полсотни всадников устремились в сторону Воронка по снежному полю с гиком и шумом. Надо сказать, что в слободке Приваловка проживали потомки славного стародубского казачества, и в их жилах текла горячая казачья кровь. И жили они по-прежнему по старым казачьим законам и обычаям. Всё решали староста (голова) и общество, т.е. сход.
    Между тем опытные конокрады, убедившись, что они обнаружены и слыша за собой погоню, пошли на хитрость. Они подожгли находящиеся в полуверсте от слободки гумна. Громадные крытые соломой сараи, где хранились запасы необмолоченного хлеба, соломы, половы, цепы, веялки и другой мужицкий инвентарь,  мгновенно запылали. Горело гумно Прохора Лазаренки, Семёна Шилы, Авдея Копыла. Небо осветилось заревом пожара.
    Проснулась вся слободка. Бабы и безлошадные мужики бежали на пожар, пытаясь спасти другие постройки от огня.
    Но хитрость конокрадов отвлечь погоню пожаром не сработала. Мужики убедились, что конокрады в панике,  ушли недалеко  и бегут в сторону Воронка. Вместо того, чтобы броситься спасать от пожара добро, как надеялись воры, приваловцы продолжали погоню.
    Отряд Никифора вышел к Кручам и наткнулся на свежий санный след. Значит, конокрады повернули на винзавод, решил он.
    За Зайцевой речкой Никифор соединился с отрядом Рудяка, и скоро в Гаях они настигли воров. Преследователи окружили беглецов. Они бросили свои сани, украденного жеребца  и пытались уйти в лес. Но их быстро поймали и связали, а на ноги надели путы, чтобы не пытались сбежать. Их было трое, все из Воронка, в том числе и спасшийся неделю назад от кары Демьян Волков. Жеребец Гром был цел и невредим, но чтобы не стучал подковами, все четыре ноги были обуты в лапти, а поводком привязан к оглобле саней. Яшка со слезами обнимал своё сокровище.
Конокрады пытались сопротивляться, но силы были неравны. Мужиков собралось десятка три. Избитые и повязанные, конокрады были свалены в их же сани. Развернув лошадей и сани с пленниками, вся бессёдельная кавалерия через поле поспешила к горящим гумнам.
     А там пожар достиг своего апогея. Горели три гумна, копны и скирды соломы. Пламя поднималось вверх сажен на 50 и грозило перекинуться на гумна братьев Лаптевых и Федота Копылова. Люди с криком и плачем пытались отстоять не охваченные огнём постройки, забрасывая языки огня и искры снегом и проклиная поджигателей.
    - Поймали конокрадов! Везут антихристов! Анафема на них! – закричал псаломщик Петенька Копылов, увидя сани с пленёнными конокрадами-поджигателями. И разъярённые бабы и мужики выволокли воров из подъехавших саней и стали беспощадно бить чем попадя: ногами, палками, кнутами.
    - Бейте, бейте иродов по яичкам, по яичкам! -  бегая вокруг и путаясь в своём подряснике, кричал Петенька.
     Били всем миром. Били все, кто мог: Ванифантий и Захар Лаптевы, Гаврила, Матвей и Антон Копыловы, Илларион, Прохор и Никита Лазаренки, Ефим, Федот и Роман Федосенки, Федька Безик, Митька Зыков и Аврамчик Шилов. Не было только Яшки. Он увёл напуганного Грома домой в пуню и от своего любимца не отходил. А жеребец до утра так и не дал снять с него лапти.
    Конокрады вначале просили у мира пощады, но потом только стонали и кричали от боли.
    - В огонь безбожников, в огонь! – неистовствовал Петенька.
    - В огонь! В огонь конокрадов! – хором подхватили мужики и бабы.
    И избитых, но ещё живых конокрадов побросали в огонь. Приняло пламя подарок, вспыхнуло ярче, осветив искаженные гневом лица мирян, свершивших праведный, как они считали, суд над поджигателями и конокрадами.
    Даже душераздирающий вопль горящих в пламени конокрадов не смягчил суровые сердца потомков казачьего племени. Крестьяне были глубоко убеждены в своём праве вершить самосуд и убийство вора не считали грехом.
    Утром староста послал Алексея Леонькова в Воронок сообщить о случившемся. К обеду приехали жёны убиенных воров, поплакали, собрали на пожарище их останки  и увезли для захоронения домой.
    На третий день прибыл из Стародуба урядник с полицейским для проведения дознания и установления виновных в гибели троих жителей посада Воронок.
    Осмотрев место преступления и опросив десятка два крестьян, участвовавших в убийстве конокрадов и поджигателей, виновного не установил, так как били воров «всем миром». С тем и уехал.
     И через сорок лет Никифор Яковлевич Лазаренко,  поведавший об этой истории мне, своему внуку, не сомневался в своей и своих друзей правоте, устроивших жестокий самосуд над ворами в 1911 году.
     - Вора, там-тот, убить не грех. Ещё наши деды казаки, там-тот, говорили: ничем вора не уймёшь, коль до смерти не убьёшь.
    А дед был строгий, но добрый и душевный: бранных слов никто из селян от него не слышал.