Шадринка. 11 - 16

Секретарь райкома Подгорный сидел у себя в кабинете с очень озабоченным видом. Он ждал Деева. Случай, произошедший сегодня ночью в рай НКВД, был у всех на слуху. Наконец, Деев явился. Подгорный бросился к нему из-за стола. Алексей вошел осунувшийся и бледный, он вяло пожал руку своему боевому товарищу и устало опустился на стул у окна.
- Ну, что там, Алексей, рассказывай! Как у вас там? – торопил его Илья Сергеевич.
- Что сказать? Основное, ты сам знаешь. По ходу дела, ещё кое-что выяснить удалось. Очень наглая, дерзкая вылазка. Заранее всё спланировано было. Знали, что задерживаюсь у себя в кабинете часто, а вот отпуск мой со счетов скинули. Не знали о нем, должно быть. По описанию выходит, что это был Сорокин. Больше некому.
- Кто-кто? Сорокин?! – у секретаря вытянулось лицо.
- Ну да, Сорокин, тот самый!
- Неужели? Ошибки быть не может?
- Нет, Илья, он это.
- Алексей, тогда разговора у нас так и не получилось на эту тему. Расскажи сейчас о Сорокине.
- Я, помнишь, работал в Барнауле. В начале 1936 года меня туда вызвали на помощь местному НКВД. Нужны были тогда опытные люди, а их всегда нехватка. В Ойротию многие уезжали в те годы. Кстати, Сорокин за мной и приезжал с поручением. В общем, по ходу работы выяснилось, что один из сотрудников НКВД имеет странные левые связи. Я говорю о Сорокине. Взялся я за него, установил наблюдение за ним и его квартирой. Человек, с которым он регулярно встречался, был в розыске. Его «Дело» обнаружилось в Томских архивах. Когда-то, он был платным осведомителем царской охранки. В восемнадцатом зверствовал вместе с белочехами. После восстановления советской власти в наших краях – испарился. И вот всплыл в тридцать шестом в Барнауле. Настоящая его фамилия Шалевский, кличка Шалый. Его мы взяли прямо на квартире у любовницы. Когда Сорокин узнал об этом - забеспокоился, но исчезнуть мы ему не дали. В конце концов, я вызвал его к себе, когда все факты, изобличающие его, были собраны. Я их ему и предъявил. когда Сорокин, уже обезоруженный, стоял рядом с конвоиром, он посмотрел на меня, ухмыльнулся и сказал: «Ну, начальничек! Этого я тебе никогда не забуду! Бог даст, ещё свидимся.» На допросах Сорокин молчал, да и Шалый оказался крепкий орешек. Так и не удалось выяснить их роли до конца. Но то, что в организации многочисленных диверсий  в нашей области они принимали самое активное участие – это ясно, как день. Через месяц Сорокин сбежал, причем побег был хорошо организован. Сорокин, находясь под следствием, имел связь с волей. Так вот, как тебе уже известно, этот самый Сорокин Николай Львович – родной брат жены Цветкова, Василисы Львовны. Предположительно, Сорокин должен был появиться здесь у сестры, но вместо того, чтобы это сделать тайно, он тогда громко заявил о себе. Пришел к сестре в ночь на 12 июня, пробыл у них до утра, потом за ним зашел, какой-то длинный, как его назвал тогда Цветков, и вместе с ним они ушли. Тем же утром в Стокове был взорван элеватор. Дело громкое. Опоздали наши со слежкой за домом Цветковых, опередил их Сорокин. К счастью, нашлись свидетели, описавшие подозрительных, крутившихся у элеватора. Описания одного рябого совпадали с Сорокиным. Я приехал из Барнаула, стал разбираться на месте. К Цветковым пошел. Они рассказали все, что знали. В форме к ним братец явился в НКВДешной, говорил о каком-то особом задании. Они и не подозревали тогда ничего. Об аресте Сорокина в Барнауле им не было известно. Но все версии требовали проверки. Стал Цветкова проверять. Не связан ли и он с этой бандой. Он весь, как то нахохлился, на вопросы отвечать отказывался. Подозрительно вел себя, одним словом. Отрицательную роль тут сыграла его природная молчаливость и упрямство. Ну я и взял его под арест, до полного выяснения обстоятельств. Когда был пойман сообщник Сорокина, тот длинный, всё прояснилось. Он отпираться не стал, назвал всех своих дружков, которые всяческое содействие им оказывали в подготовке взрыва элеватора, все явки выдал, адреса, а Сорокин так и вывернулся, гад. Не взяли мы его. Ушел, а теперь вот явился и в Степанова стрелял, тяжело ранил. А у Ивана Лукича – трое детей. К счастью, врач сказал, что жив будет.
  Деев замолчал. Подгорный, уперев ладонь в подбородок, сидел напротив и внимательно слушал Алексея.
- Как же он не понял, кто перед ним, когда в кабинет вошел? – спросил он.
- Здесь было все рассчитано на неожиданность. Он входит в кабинет и с порога в меня стреляет. Там полумрак был, одна настольная лампа горела. Он вошел и выстрелил. Степанов к нему боком сидел за столом. А когда обнаружилось, что перед ним не тот, кто нужен, добивать Степанова он не стал, выскочил в окно. Все документы на месте, даже те с которыми Иван Лукич в этот вечер работал. Они из Новосибирска прибыли накануне. Очень важные документы. А из этого вывод напрашивается, что Сорокин преследовал единственную цель – меня убить.
- Алексей! – встревожено произнес Подгорный. – Он ведь может повторить эту попытку. Осторожней теперь будь.
- Все под колпаком ходим, Илья. А то, что опасный преступник на свободе, это конечно серьезно. Вопрос лишь в том, почему он начал действовать сейчас и где был все эти три года?
  Деев вышел из райкома партии, поправил фуражку, надвинул козырек пониже на лоб и направился к парку. Хотелось прийти в себя и собраться с мыслями. Нейтральная территория была для этого, как нельзя, кстати. В парке он сел на первую попавшуюся лавочку, откинулся на спинку и, подставив лицо уже не жарким лучам августовского солнца, начал размышлять о происшедшем.
                .  .  .  .  .  .  .  . 
  О покушении на Деева Ольга узнала вечером следующего дня. В понедельник Деева не было на хлебосдаче, а после работы, когда уставшая Анна готовила ужин для Ольги и Виталика прибежала бабка Макариха и сказала, что к Цветковым снова милиция приезжала и представители НКВД. В Деева, мол, стреляли, следы снова к Кузьме ведут. Не дослушав её, Ольга выскочила на улицу и бросилась к дому Цветковых. У ворот толпились люди. От них она узнала кое-что, но по полной программе на следующий день им все выложил председатель.
- Сорокин ентот, опять здесь объявился. Вот Цветкова и предупредили на всякий случай, ежели что, сообщить. И будет зря про него болтать! Что, языки больше почесать негде? – говорил он на собрании в сельсовете, обращаясь к Макарихе и ей подобным, разносившем по деревне несуразные сплетни.
  После этого собрания Ольгу всю трясло. Она вышла из сельсовета, дрожащими руками застегнула кофточку и побежала к дому. Она поднялась на крыльцо, села на верхнюю ступеньку и обхватила голову руками. Через некоторое время подошла Анна. Она возвращалась с того же собрания, только позже, так как у дома своей знакомой Прониной Дарьи она с другими деревенскими бабами обсуждала случившееся.
- Давно тут сидишь? – раздалось над Ольгой.
  Девушка подняла голову и произнесла испуганно:
- Тётя Аня!
  Женщина села рядом и обняла её за плечи.
- Не бойся. Мы с тобой ему не нужны, этому Сорокину. А то сердце у тебя, вижу, как у зайчишки стучит от страха.
- Не боюсь я, за себя мне не страшно.
- А за кого? За кого страшно?
  Ольга не ответила, она поднялась и убежала в дом. Анна вошла вслед за ней и села за стол на кухне. Собрав складки над переносицей, она о чем-то долго думала.
                .  .  .  .  .  .  .  . 
  Цветков сидел на табурете в сенцах и чинил прохудившиеся сапоги. Василиса ходила по горнице, держась за поясницу. Настроение у обоих было мрачное ещё со  вчерашнего дня, когда пришли первые известия из Беляева. Весь вечер и сегодняшний день, после визита следователя Калугина и милиции, Цветков Кузьма Иванович молчал. Лишь теперь под вечер он стал ворчать себе под нос, какие-то свои рассуждения, но с женой пока не обмолвился и словом.
- Ох, послал Бог братца, - стонала Василиса, - и за что нам такое наказание? Как нарочно всё! Только сюда вернулись и на тебе! Опять ведь подумают, Бог весть что! Кузьма, ну что молчишь то?
  Кузьма, кряхтя, поднялся с табурета, вошел в горницу.
- Ну, что захныкала, что заныла? Запричитала! Не знал твоего брата никогда и знать не хочу. Какие у меня с ним обчие дела могут быть? Про энто уж, как три года назад всё выяснили.
- Не всё видать, раз сюда заново явились!
- Помолчи уж! Явились-то для того, чтоб обсказать всё, как есть. Братец твой, опять вон, в здешних краях объявился, язви его, вот и упредили, мол ежели что, то сама понимаешь. А кто его знает, черта лешего, может возьмет и сюда завернет. Поняла? Поняла, спрашиваю?
- Да, поняла… Ох, худо мне, извелася вся. И зачем ему этот Деев понадобился? Ума не приложу!
- А нечего тебе туда свой ум прикладывать! Кто ж его знает-то? Видать, ещё с Барнаула счетец, какой-то имеется.
  Василиса села на лавку, погладила себя по животу.
- Ох, Кузьма, боязно мне чевой-то! Сон нехороший видала.
- Забудь ты свои бабьи сны и меньше думай обо всем энтом. А то вон, с лица спала.
  Василиса поднялась, прошла ещё раз по горнице, вышла в сенцы, вскрикнула и опустилась у порога, цепляясь руками за дверной косяк. Начались схватки.

  Анна вешала во дворе белье, когда мимо дома прогрохотала подвода Цветкова. Кузьма повез жену в райцентр. Анна поняла это, увидев перекошенное болью лицо Василисы.
- Жену, Кузьма Цветков рожать повез, - сказала Анна, войдя в дом с пустым тазом. Она сняла с головы платок, поправила волосы и прошла в комнату.
  Ольга подняла голову. Она шила на ручной машинке домашние фартуки. Старые прохудились, облезли и, достав из сундука большие лоскуты ситцевой ткани, Ольга занималась с ними весь вечер. Анна села рядом с ней, сняла со спинки стула уже сшитый фартук в зеленую клеточку, посмотрела на него и положила себе на колени.
- А то, может останешься у нас, Оленька? Мамке твоей письмо отпишем, пришлет твои документы, тут у нас школу и окончишь.
  Ольга отрицательно закивала головой.
- Да, понимаю, там, всё ж таки, Москва. Правильно, и мамку оставлять одну нельзя. Боюсь только, что плохо там тебе будет, очень этого я боюсь, девочка! Ты ж мне теперь дочка!  - и Анна, наклонившись к Ольге, обняла её.
- Тётя Аня, да вы для меня теперь, самые родные люди. Я без вас очень скучать буду и обязательно сюда после окончания школы приеду. Если можно?
- О чем ты спрашиваешь?!
  Ольга прижалась к её груди и тихо заговорила:
- Я ещё не знаю, куда пойду после школы. Ещё не решила для себя ничего. Я так боюсь, что не найду себя там, в городе, останусь ненужной. Самое страшное для меня это мамина отчужденность, самое страшное! Я ещё здесь, но уже с содроганьем думаю, как там всё будет, в Москве? Когда приеду?
- Оленька, ты пиши, часто пиши. Если что, я при еду за тобой, никому не дам тебя в обиду.
 Анна крепче её к себе прижала, погладила по голове.
- Жалко, что с мамкой вы общего языка никак не найдете, - продолжала она. – Ты не осуждай её, мамку-то, не осуждай!
- Нет-нет, не осуждаю, теперь уже, не осуждаю. Отсюда со стороны, мне многое в ней открылось. Потому и не могу её одну оставить. Ах, тёть Ань, как бы было здорово, если бы мы жили с мамой тут, от вас неподалеку! Мы бы не были так одиноки. Ведь мы совсем одни, там в Москве. Когда случилось несчастье с дядей Сашей, даже опереться не на кого было. Вот мама и сломалась, не могла этого пережить, а был бы рядом кто, всё прошло бы по другому.
- Тяжело было, небось?
- Конечно, ведь мама одна работала на фабрике, получала мало. Ну, да это все в прошлом. Приеду домой, буду по другому все налаживать.
- Да, уж осень начинается, вскорости уборку закончим, через недельку дети наши из второй бригады вернутся. Председатель хвалит тебя, говорит, работаешь хорошо. Если бы, говорит, у нас осталась, он бы к себе тебя взял, на работу, счетоводом, али ещё кем.
- Для этого мне надо учиться, тетя Аня. Не привыкла я, без должных навыков, в пол силы работать.
  Ольга отстранилась от Анны, ласково посмотрела ей в глаза, улыбнулась:
- Может, чайку попьем, я свежий заварила.
  В кухне кипел самовар, тускло горела лампочка, сквозь занавески проглядывал синий свет вечера.
- А вы с Деевым, никак подружились? – спросила Анна за чаем.
  Ольга настороженно взглянула на неё.
- Он работал с нами в бригаде, - уклончиво ответила она.
  Анна чему-то рассмеялась.
- Вам смешно, что он с нами работал? – переспросила Ольга.
- Нет, отчего же, просто вспомнила кое-что из юности.
  Женщина не стала договаривать, что именно вспомнила, просто она вдруг посмотрела на Ольгу так, что та поняла, Анна знает о ней больше положенного. Ольга застыла на месте с чашкой в руке.
- Вы, что-то хотите мне сказать? – спросила она Анну.
- Нет, сказать не хочу, а спросить спрошу, можно?
  Ольга кивнула.
- Писать письма-то ему будешь или нет?
  Ольга залилась румянцем.
- Тетя Аня, я…
- Ничего не объясняй, вижу, что тебе не ловко. Просто видела я и не раз, как домой Деев тебя продолжал, когда вы с колхозных работ вместе возвращались. Ты в дом, а он у калитки ещё долго стоит, курит. И глаза у него такие, что не объяснить! Вот и поняла я, что дружите, - мягко произнесла Анна. – С чего всё началось, только не пойму. Неужто, с той прогулки по лесу?
  Ольга поняла, что скрывать теперь бессмысленно. Анна оказалась слишком догадливой, чтоб от неё можно было и дальше утаивать всё это.
- Я и сама не знаю, теть Ань, с чего всё началось, - сказала Ольга, опустив голову, - просто хороший человек он.

                12.
  Начало сентября было дождливым. Косые струи холодного дождя вместе с ветром хлестали по стеклам, гулко барабанили по жестяным крышам. уборочная подходила к концу, несжатым лишь остался массив у села Стоково. Свирепые ветры, непогода, не давали убрать до конца хлеб. Все Шадринские вернулись по домам, дети пошли в школу. Игнат Соколов вернулся с полевых работ и теперь допоздна пропадал в МТС. Василиса Цветкова родила второго сынишку и назвала его Никиткой. Сам Цветков плотничал, на данный момент с небольшой группой шадринских мужиков, он латал коровник.
  Ольга затянула свой отъезд в Москву на неделю по просьбе председателя Можаева. Она помогала ему вести, кое-какие подсчеты, привела в порядок документы, заполняла сводки.
- Толковая ты девка, жаль тебя отпускать, - говорил Можаев, - счетовод из тебя знатный выйдет. А то Петр Фомич наш уж стар, да и глазами слаб.
  При этом он с грустной улыбкой повернулся к сидевшему в углу старому счетоводу, в помощь которому и взял Ольгу.
- Трудодней у тебя за лето много, пшенички прилично получишь, да и деньжатами не обижу.
- Пшеницу и деньги запишите на счет Бориса. Я ведь у них все лето жила, а с собой из Москвы привезла только триста рублей.
- Это ты брось, девка! Знаю я, одни с матерью живете, деньги вам самим нужны, да и Борька не возьмет, Анна, тем более. С пшеницей – согласен, сама решай, в такую дорогу с ней тяжело ехать. Да и в Москве не продашь.
- Ну, хоть в этом вы меня поняли. Пшеницу, значит, на Борьку записываю? – с веселой улыбкой спросила она.
- Записывай!


  В последний день перед отъездом Ольга пришла в контору председателя в девять утра. Разобрала бумаги, зафиксировала пришедшие сводки, уточнила с председателем составление графика работ для бригад и, когда к обеду контора опустела, а председатель уехал на дрожках по делам, пришел Деев. Он быстро поднялся по скрипучим ступенькам крыльца, резко рванул на себя дверь и порывисто, точно вихрь, влетел в контору. Ольга сидела за столом у окна и, что-то записывала в тонкую ученическую тетрадь. На грохот двери она обернулась. Деев в форме НКВД стоял на пороге. Она подняла на него удивленные глаза, Алексей всегда являлся неожиданно, но что-либо спросить не могла, язык присох к небу. Деев подошел к столу и сел напротив.
- Значит, уезжаешь завтра? – спросил он, метнув на девушку быстрый взгляд своих карих глаз.
- Уезжаю, - наконец, выговорила она и отложила в сторону тонко отточенный карандаш.
  За окном, как уже и несколько дней подряд, ходили темные тучи, гонимые северным ветром. Дождя не было, но все говорило о том, что скоро он вновь прольется на землю. С минуту Деев молча смотрел в окно на качающиеся у забора молодые липы и рябины, слушал их жалобный шелест, доносившийся в контору через приоткрытую форточку. Потом он быстро перевел взгляд на Ольгу. Глаза его были такими выразительными в этот момент, что девушка невольно поёжилась и отвернулась.
- Вы к председателю приехали? – спросила она, чтобы прервать затянувшееся молчание.
- Я к тебе приехал. Я приехал попрощаться, - ответил он и встал из-за стола.
  Губы её дрогнули, но внешне Ольга старалась соблюдать спокойствие и, ни в коем случае, не выдавать своего волнения.
- Я сюда, собственно, на минутку заскочил, дел много, там у леса «Эмка» стоит, шофер уже поджидает, - произнес он и, улыбнувшись, добавил: - Так и не сходили мы с тобой на Быструю, поплавать. Не успели.
- Вы исчезли тогда. Я сначала ничего не могла понять, лишь на следующий день о происшествии в Беляево узнала.
  Она с тревогой посмотрела на Алексея.
- А сейчас, что? Как дела обстоят? Поймали его, этого Сорокина, нет?
  Деев вздохнул и отрицательно покачал головой.
- Ну, что ж Ольга, значит прощаться будем? – быстро спросил он.
  У Ольги больно стиснуло грудь, она робко взглянула на него, поднялась со стула и протянула ему руку.
- Спасибо, Алексей Григорич, что заехали, - сказала она, отводя глаза.
  Деев легонько сжал её теплую ладошку, подержал немного в своей руке, с сожалением выпустил и зашагал к двери. Но тут же за его спиной раздалось:
- Подождите!
  Майор обернулся. Ольга подбежала к нему, застегивая на ходу коричневую жакетку.
- Я провожу вас до машины, можно? – с жутким волнением в голосе, спросила она.
  Деев обнял её за плечи и вместе они вышли из конторы.


    Они медленно брели по дороге вдоль деревни, вышли в луга, поднялись на пригорок, поросший молодым березняком и остановились. До леса было рукой подать, в правой стороне за кустами виднелась темно-серая «Эмка», рядом прохаживался молодой шофер. Ольга переводила взгляд с Алексея на машину и обратно.
- Может быть, я вас задерживаю, Алексей Григорьич, может вы торопитесь? – спрашивала она, глядя ему в лицо.
- Нет, что ты, нет!
  И Алексей закрыл Ольгу от налетевшего ветра полой своей шинели. Она прижалась к нему. Ветер трепал её волосы, обжигал глаза, от чего они немного слезились. Девушка жмурилась, прятала лицо у Алексея на груди, тело её легонько вздрагивало, Деев это чувствовал.
- Замерзла? – спросил он и поплотнее захлопнул шинель, притянул её к себе покрепче.
  Над головой трепетали тонкие березовые ветки, желтая мелкая листва с шумом осыпалась под ноги и подхваченная ветром, кружилась над землей и уносилась прочь, иногда оседала рядом в зеленой, ещё не выгоревшей траве.
- Теперь мне будет, что вспомнить, - шепотом произнесла Ольга, - это лето, я никогда не забуду.
- Знаешь, мне кажется, что мы знакомы уже тысячу лет и так не хочется с тобой прощаться. Если б можно было затянуть эту минуту подольше!
- Всё равно бы пришлось проститься, - ответила на это Ольга и подняла голову.
  По лицу Деева, как будто прошла тень, он смотрел в сторону леса, на качающиеся макушки раскидистых сосен и Ольга поняла, что ещё минута и она не сможет от него уйти. Что-то притягивало её к этому человеку всё сильнее и сильнее, влекло, заставляло с болью колотиться сердце. И она осторожно высвободилась из его рук.
- Пора вам, Алексей Григорьич, да и мне, тоже пора!
  Алексей молча, кивнул головой. Ему сейчас казалось, от него отрывали, что-то горячо любимое и родное. Ком встал в горле, а по спине пробежал холодок. Не думал он, что так тяжко будет ему в эту минуту.
- До свиданья, Оля! Надеюсь, не в последний раз видимся, - произнес он и протянул девушке руку. Они ещё раз обменялись рукопожатием и Ольга стала быстро спускаться к лугу. Алексей порывисто сделал шаг вперед, ему хотелось догнать её, остановить, удержать. Но удерживать пришлось себя, от необдуманного поступка и Деев повернул обратно. Подойдя к машине, он ещё раз взглянул в сторону Шадринки и горькая улыбка тенью скользнула по его смуглому лицу.

                13.
  Рано утром к станции Беляево подъехала подвода. Кроме Ольги в ней находились Анна, Борька и Виталик. Игнат Соколов попрощался с девушкой дома, крепко по- сибирски обнял её, поцеловал, взял слово приехать к ним на следующее лето и отправился в МТС. Анна взяла два билета до Новосибирска и вышла на платформу к ребятам.
- Поезд скоро будет, - сказала она.
- Напрасно вы, тетя Аня, со мной в Новосибирск прокатитесь. Я и сама туда доеду, - говорила Ольга, стоя рядом с ней.
- Ну нет, уж! На поезд московский посажу и, чтобы прямо до места. А то душа не спокойна будет, - возразила Анна.
  Виталик и Борька говорили о чем-то наперебой, и через каждую минуту спрашивали: «Приедешь на следующий год? Приедешь?» Растроганная Ольга стояла на низкой деревянной платформе рядом со своим чемоданом и кучей сибирских подарков в лукошках и мешочках, смотрела на ребят, с жадностью ловила каждый их жест, выражение лиц, старалась наглядеться напоследок на родных людей.
  Когда поезд уже подходил к станции, стуча колесами на стрелках, Ольга крепко обняла обоих, поцеловала, а поднимаясь в вагон увидела слезы на глазах Виталика. С этим последним впечатлением она и уехала. Она, сидя у окна в вагоне рядом с Анной знала, что ребята будут стоять на платформе и махать руками до тех пор, пока темный хвост поезда не скроется за станционными постройками, и от этого в груди поднималась горячая волна, а из глаз текли слезы. Не знала она только, что не одни ребята смотрят этому поезду вслед. Что на углу вокзала, скрытый от всех посторонних взоров, в своей длинной, серой шинели и форменной фуражке стоит известный ей майор НКВД и провожает отъезжающий состав долгим, грустным взглядом.

                14.
  Поезд в Москву пришел с небольшим опозданием в десять часов утра. Примерно через час, Ольга звонила в свою квартиру, надеясь, что мать ещё дома, так как последнее время перед отъездом, она работала только во вторую смену. Так и есть, звякнула цепочка, потом щеколда и на пороге появилась мать в своем строгом темном платье. Она охнула, широко улыбнулась и обняла дочь. Пропустив Ольгу в коридор, она ещё раз обняла её и нежно поцеловала. Такое отношение со стороны матери было новым или давно забытым старым. Внешность матери, тоже была новой и непривычной. Она сделала стрижку, уложив свои гладкие черные волосы в карэ, которое ей очень шло к лицу. Она похудела, немного осунулась, но глаза уже не были тусклыми, они излучали молодой огонек, как в былые, хорошие времена. Ольга была этим приятно удивлена и обрадована.
- Извини, мама, что заранее не дала телеграмму. Сама не знала точную дату отъезда. Попросили в колхозе помочь, вот я и задержалась, - сказала Ольга, пройдя в комнату.
- А я знала, что ты приедешь, не сегодня, так завтра, чувствовала, ждала. На работе поменяла смены. Всю неделю выхожу в вечер. Узнала на вокзале, что Новосибирский поезд утром приходит.
- Мамочка, я по тебе очень, очень скучала! Ой! – вскрикнула она, спохватившись. – Там же на улице такси стоит, расплатиться надо. Подарков тебе много прислали, своим ходом на метро, я бы никак не добралась.
- Я сейчас!
  Мама заторопилась, вытащила из сумки кошелек и побежала вниз по лестнице, Ольга последовала за ней.
  Когда в квартиру была внесена последняя корзина и Ольга прошла в свою комнату с чемоданом в руке, то у порога она невольно его уронила. Девушка стояла побледневшая и растерянная. Она со страхом смотрела на свой письменный стол, на углу которого лежала её толстая тетрадь в бордовом кожаном переплете. Всё дело в том, что это был её дневник. В нем было много размышлений, в том числе и о матери, порой горьких и злых.
«Значит, она его прочитала. Нашла и прочитала»,- поняла она.
  Ольга все стояла у порога, не смея войти. Мать заметила это. Она подошла к столу, посмотрела на тетрадь и села на диванчик, сложив руки на груди.
- Извини, но я нашла это, - сказала мама, кивнув на дневник. – Когда я его прочитала, то многое поняла. Передо мной возникло мое кривое отражение. Как ужасно всё показалось со стороны. Моя бедная девочка, что же ты от меня вытерпела! Боже мой!
  Мать качала головой и говорила, как бы про себя, находясь в глубоком раз-мышлении. Потом она подняла глаза и обратилась уже к дочери:
- Ты прости меня и, если сможешь, забудь то, что происходило в этом доме. Почему взрослые люди думают, что они всегда правы? Слепцы! Как же я могла, как могла так тебя мучить?! Я держала в руках тетрадь и не верилось, что в ней обо мне. А ведь, обо мне! С того вечера, как я прочла это, точно пелена у меня с глаз упала. Подумала, что я делаю? Как живу? Куда тебя отправила, с кем? Ведь я их совсем не знаю! Как же мне плохо тогда стало! Еле-еле дождалась утра, поехала на вокзал, купила билет до Новосибирска, приехала домой, стала собирать вещи. Вышла за чем-то из дома, а на обратном пути достала из ящика письмо. Твое письмо из Шадринки. Весь вечер над ним проплакала, на следующий день сдала билет. Поняла, что там сейчас лишней буду. Там твоя душа, только-только возрождается, а моя здесь тоже. И не стала я мешать возрождению этому. Пошла в парикмахерскую, остригла волосы и будто с ними вместе, всё дурное с себя скинула. Пришла домой, всё здесь вымыла, выскребла, проветрила. И вместе со свежим воздухом, что-то такое в дом ворвалось – не объяснишь! Теперь Оля, всё по другому у нас будет!

                15.

  Шла осень 1939 года. Всё тревожнее становилась атмосфера, всё чаще говорили о войне. Уже был заключен пакт о ненападении между Германским правительством и правительством СССР. Пакт давал Советскому Союзу возможность подготовить свои силы и укрепить обороноспособность страны. Первого сентября 1939 года фашистская Германия напала на Польшу. Началась вторая мировая война. Каждый вечер в квартирах обсуждалась информация с радиорепродукторов. Страну лихорадило. И, все-таки, у каждого советского гражданина оставалась надежда на лучшее. А вдруг пронесет, а вдруг обойдется!
  Семнадцатого сентября 1939 года советские войска перешли границу Польши. Они взяли под свою защиту население Западной Белоруссии и Западной Украины.
- Мой отец был белорус, - за столом говорила мама, слушая радио, - вот и не знаю о нем ничего. Жив, нет ли?
- Бабушка никогда не рассказывала о нем? – спросила Оля. Она сидела здесь же, за столом в большой комнате с перьевой ручкой, зажатой в пальцах, рядом лежала стопка учебников и раскрытая тетрадь в клеточку.
  Мама штопала чулки и краем уха слушала последние известия.
- Бабушка? – переспросила мама. – Бабушка редко говорила о нем. Я была, как говорят, нагулянная. Но мать моя утверждала, что любила его и он тоже… любил. Кто из них был прав, кто виноват, когда они разошлись – не знаю. Она оказалась в Москве, нашла здесь работу, он же остался, где-то под Минском.
- Ты его ни разу не видела?
- Нет, ни разу.
- А хотела бы? Ведь интересно!
- Интересно! Раньше, когда школьницей была, хотела, даже искать пыталась, но…
- Мама, неужели будет война?
- Вся Европа в огне, Оля, думаю и нас это коснется. Хочется, конечно, чтоб иначе было. Но обманывать себя, зачем? Нет-нет, я не люблю себя обманывать и тебя тоже.
  Мама встала, отложила шитьё.
- Принести чаю? – спросила она.
- Нет, не хочется.
- В школе, что-нибудь не ладится? Ты в последнее время очень изменилась.
- Нет, в школе все в порядке. Просто, сама понимаешь, жутковато. Все только и говорят о фашистах, о войне этой проклятой.
  Ольга поставила локти на стол и закрыла лицо ладонями. Очень четко перед глазами возникали знакомые ей люди, Игнат Соколов, Борька, Виталик, Анна, Женька, ..Деев.  Ольга встрепенулась. «Нет-нет, не думать. Не думать… Ну, зачем мне о нем думать, вспоминать? Он ведь, уже забыл, забыл…»
  Она постаралась подавить воспоминания, замотала головой, раскрыла учебник географии, стала быстро зачитывать, что-то вслух. Что она читала и зачем – неважно, лишь бы забыть, выкинуть, подавить, не вспоминать…
- Но, не могу я, не могу, зачем?! – сквозь слезы произнесла она и уронила голову на руки.
  Перед глазами снова возникла ночная река и Деев на фоне её сверкающих зайчиков. Её обожгло горячей волной, всё внутри вскипело. Ольга заплакала. Первый раз за много лет она так от души, горько рыдала. Было и горько и, в тоже время, сладко пощипывало сердце, от слез становилось легче. Они катились по щекам заливали лицо, руки.
  Елена стояла рядом, ничего не понимала и беспомощно смотрела на дочь.
- Оленька, что ж такое? – шептала она.
  Ольга оторвала голову от рук, подняла на мать заплаканное лицо и снова уронила голову.
  Мать села на краешек стула, коснулась плеча дочери:
- Расскажи, что произошло там в Сибири, в Шадринке? Я хочу знать! Эти слезы оттуда, я уверена.
  Ольга плакала.
- Ну же, ну, Оля! Расскажи! Кто ж поймет тебя лучше, чем твоя беспутная мать!
  Девушка затихла. Она приподняла голову, вытерла щёки тыльной стороной ладони и повернулась к маме.
- У тебя в глазах столько тоски т боли, что я делаю определенные выводы. Быть может они ошибочны, но уверена, не на много. Ты последние дни, думаешь о ком-то, не можешь его забыть. У тебя там в Шадринке появился мальчик? Правильно? И ты теперь о нем скучаешь!
- Мальчик! – Ольга хмыкнула и тут же готова была вновь разрыдаться, но на этот раз сдержалась.
  Как можно было объяснить матери, что этому мальчику 36 лет, что он ровесник её отца, к тому же, майор НКВД. Как всё это рассказать, как? Ужасно страшно! А надо было! Тяжесть в душе была невыносимая и требовала вы-хода. Поделиться, срочно поделиться! И Ольга рассказала всё, по порядку.
- Ты можешь думать, что угодно, но мы, действительно, просто гуляли всю ночь у реки и нам было ужасно хорошо, - рассказывала она. – Утром не хотелось идти домой, жаль было, что так быстро взошло солнце. Тогда я не понимала, ничего не понимала, но уже чувствовала, что рядом не безразличный мне человек.
  Она продолжала свое энергичное повествование, упоминала обо всем и о работе в колхозе, и о конторе Можаева, и о том, как она испугалась, узнав о покушении на сотрудника НКВД.
- Да, бурное лето, однако, - улыбалась мама, с интересом слушая дочь.
  Когда та кончила и с облегчением вздохнула, мать тоже вздохнула и произнесла:
- Тридцать шесть лет, скажи, что ты пошутила! Ведь мне тридцать четыре!
- Неважно, сколько ему, мама. Для меня неважно. И вообще, я его постараюсь забыть. Ни к чему это, ни к чему! Может, и в Шадринку то, никогда больше не поеду.
- Врёшь, поедешь! Говоришь сейчас иначе, а сама только и мечтаешь обратно туда махнуть. Ведь правда?
  Ольга затихла. Конечно, правда! Мама была права. Но не из-за Деева, хочется назад, нет, не из-за него, она уверена. Просто там хорошо, там друзья Женя, Борька, там Анна и Виталик. Ольга воспринимала его уже как младшего брата. Борька регулярно писал ей письма и в конверт всегда вкладывал маленькое письмецо Виталика, написанное трогательным детским почерком. В нем он сообщал школьные новости и всегда чертил таблицу с оценками успеваемости. Анна тоже писала, передавала приветы от всех; от мужа и даже, от председателя Можаева. Письма были самыми обычными, но последнее Ольгу не на шутку взволновало. Анна сообщала, что Деев слишком зачастил в Шадринку, каждый раз он натыкается на неё, может быть случайно, а может и намеренно. «Вижу я, - пишет Анна, - хочет спросить у меня что-то, а не решается. Однажды лишь спросил, пишешь ли ты и, как поживаешь. Я ответила, что у тебя все хорошо, а он хотел было что-то сказать, но тут председатель подошел, помешал разговору. Думается мне, что адрес твой попросить хочет. Если так, напиши, дать ему, аль нет?»
  Ольга весь вечер сидела у себя на диване с листком бумаги в руке. Она ни о чем не думала, только вновь и вновь перечитывала это последнее письмо из Шадринки. Написала она ответ на следующее утро в котором очень просила Анну, адреса Дееву не давать.

                16.
  Летели дни. Осенние серые дожди сменили белые метели. Шадринка была занесена снегом по самые крыши. Анна проснулась однажды утром в полной тишине. Было глухо и безмолвно.  Соколова скинула ноги на пол, сунула их в нехитрую обувку и подошла к темному окну. Где-то в самом верху окошка виднелась голубая полоска света. Так и есть, снегом занесло.
- Игнат, Игнат, - будила она мужа, - вставай, занесло нас, откапываться надо.
  Муж поворчал, поворочался, а потом поднял на Анну заспанные глаза.
- Занесло, говорю, вставай! – толкала она Игната.
- Счас, счас, - бурчал он и стал потихоньку вылезать из-под одеяла.

  Борька, одетый в телогрейку и старую ушанку, толкал плечом дверь, Вита-лик копошился рядом и задорно хихикал. Дверь скрипнула и подалась, но лишь на чуть-чуть, дальше мешал сугроб. Подошел Игнат, навалился всем корпусом, рванулся вперед, снова саданул плечом. Щель сделалась побольше.
- Ух, ну и намело! Борька, лопату неси, может в щель-то просунем!
  Потихоньку от двери вглубь двора образовался снежный коридор. Все трое работали лопатами в поте лица. В каждом деревенском доме шла такая же возня. Многим, вообще не удалось выйти через дверь в это утро. Лезли в окно или через крышу, потом спускались в сугроб и откапывались. Такая стихия была в здешних краях не в диковинку. Городской житель с непривычки растеряется, но местных ночной снегопад не шибко расстроил.

  Покашливая, Кузьма Егорович сидел в конторе. Петр Фомич на керосинке кипятил чайник.
- Каков снежок, а? – говорил, улыбаясь в усы, счетовод. – Вон, аж по самую крышу замело. Утро поздно началось седни. Сами откапывались-то, Егорыч?
- Сами, чего ж. Вон, Цветков помогал и Пронин. Спасибо им, а то сидели б мы со старухой до полудня. Пока то, я откопался бы! У тебя то, хоть сыны с тобой живут, Петро, всё не страшно.
- А, твой-то, давненько уж не заезжал. С прошлого месяца не видать его.
- Дел много у него в Беляеве и не только там, район-то большой.
- Гляди, какой незаменимый!
  За окном мелькнули дровни, груженые сеном.
- Цветков два раза уж с сеном обернулся, а бабы всё ещё чухаются, - сказал председатель, глядя на двор.
  Кузьма Цветков с Химковым-старшим и группа баб, возили сено к колхозным коровникам. Заготовлено его было на зиму много, этот год на сено был урожайным. Поэтому председатель мимо скотных дворов ходил со спокойной душой. Скотина не выла и не ревела от голода, как год назад, когда все лето шли сплошные дожди и сено гнило и портилось, не успевая просохнуть.
  Да, Алексей не появлялся почти месяц. Старуха ныла, скучала, просила Кузьму Егоровича самому наведаться в Беляево, но старки все откладывал. То простуда прихватит, то колхозные дела не дают, то собрание в сельсовете допоздна затянется. Особого беспокойства Можаев не испытывал, но нет-нет, да и заноет сердце, заколотится, затрепещет в груди. Сорокин этот проклятый, из ума не шел.
- Заведется же, падла такая, - говорил он Пелагее, - уж сколь годов прошло, а его все никак не поймают.
  Алексей наоборот последнее время был чересчур спокоен. По вечерам в его доме допоздна горел свет. Деев пристрастился к чтению, выписал кучу газет и журналов. После работы он приходил домой, включал настольную лампу и погружался в выдуманный мир несуществующих героев, или в журналистскую публицистику. Он делал это не потому, что очень хотелось узнать о новом и неизвестном, нет, просто ему нужно было отвлечься от тяготивших мыслей. Погружаясь в чтение, он на некоторое время забывал свои тревоги и выключал работавшее весь день сознание. За таким занятием и застал его однажды декабрьским вечером, Подгорный. Он пригладил большой ладонью, когда-то темно-русые, густые волосы, теперь они были совсем поседевшими, сел на диван с жесткой спинкой, огляделся.
- Алексей, не надоело тебе здесь одному прятаться? – спросил он и улыбнулся в седые усы.
- Прятаться?! С чего ты взял? – Деев подсел к Илье Сергеевичу.
- Нет, просто раньше хоть заходил иногда, а теперь и не видно тебя, и не слышно. Моя Надюша часто спрашивает, почему ты не приходишь к нам?
- Некогда, выходных почти нет, а после работы устаю, не до этого.
- Ну, вот, я сам к тебе зашел, не прогонишь?
- Спасибо, что зашел, рад тебя видеть!
- Я к тебе с предложением Новый год у нас встречать. Как?
 - Ты это серьезно?
- Конечно, и я, и Надюша приглашаем тебя к нам! Кстати, Надя пригласила Тамару, подругу её, ты знаешь. Так что, скучно не будет. Ну, согласен?
- А, что ж, согласен!
  Деев опустил голову, о чем-то ненадолго задумался.
- Знаю, в Шадринке ты был, у Можаева. Как там, в Шадринке-то? – спросил Алексей.
- Да, заезжал в гости, давно председателя нашего не видал, аж совестно стало. Сдал старик. Понимаю, годы! А раньше, помнишь в отряде, без него и шагу шагнуть не могли. Лихим воякой его не назовешь, но рассудительный был и толковый, дай Бог всякому! Летом, гляжу, и ты туда наведывался часто, чаще, чем обычно. Сейчас понятно, работа, но Пелагея ждет, не обижай её.
  Подгорный побыл у Алексея ещё немного и, когда пурга снова вступила в силу, заметая протоптанные следы, они разошлись.

   ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.