Не могу ее простить!

     …Мама всю жизнь строила дом своего женского счастья и поэтому искала себе хорошего мужа, а ей с братьями отца. О втором пункте поисков, правда, она не сильно заботилась и на нем не зацикливалась, видимо, они, а это дочь семиклассница и два младших братишки дошколенка, не сильно ее волновали и поэтому довольствовались тем, что было. А была неуютная и неухоженная «трешка» в старом деревянном доме с частичными удобствами, промерзающие насквозь в лютые якутские морозы стены и вечно лающие на ближайшей помойке голодные собаки. Все это где-то на задворках столицы мерзлоты и «полюса холода» конца восьмидесятых годов прошлого столетия великой державы «процветающего» коммунизма.
    
     Вот и сейчас она жила с очередным их «папой», неказистым, но крепким мужичком, изрядно попивающим «горькую» и после возлияния в свое, казалось, бездонное нутро, приличной дозы поучающим всех троих неродных ему детей, как надо жить. Своих по каким-то причинам ему господь не дал, а, может, и дал да он не знал или не рассказывал, вот и старался уму-разуму учить очередных пришлых в его, так называемый, дом. Доставалось всегда больше падчерице, потому, что братья были еще совсем маленькими, а ей уже стукнуло «целых одиннадцать». Стараясь ничем его не раздражать «по пустякам», девочка делала в доме все, что могла, по своим силам и возможностям, но всегда чего-то ему не хватало, что-то его в ней не устраивало, а, может…

     Холодным осенним вечером она возвращалась со второй смены школы домой с замиранием сердца. Мама ушла уже в ночную смену на очередную «денежную» работу, а отчим должен был быть дома. Ветер завывал не хуже голодных псов на городской свалке да возле мусорных баков, коих с переполненными чревами бесчисленное множество стояло и валялось на участке за деревянными домами. Снег уже кое-где начинал пробрасывать свои белесые «рваные» покрывала, сухая земля затвердела прочной корочкой, а не вымерзшие лужи давно покрылись голубоватым льдом. Девочка продрогла в старом потертом пальтишке из какого-то непонятного то ли меха, то ли материала, в стоптанных осенних сапожках и вязаной шапочке. Да только ее больше не уличный холод морозил, а дрожь внутри нее самой, в ее сердчишке, в чистой теплой душе маленькой девочки, настолько маленькой, что иногда хотелось, что бы ее никто не замечал, ни за что на свете. А рядом беспечно вприпрыжку шла подружка, размахивая новеньким портфелем.

     - Маш, ну пойдем ко мне ночевать, прошу тебя, - уговаривала она свою давнишнюю школьную подружку, - мамы нет дома, будет спокойно, поиграем, с братишками моими пообщаемся, - просила она, а у самой душа не находила себе места, как-будто что-то чувствовала детская натура, как-будто внутренний девичий голосок подсказывал не идти домой вовсе.
     - Не, Дусь, мама не пустит, - отнекивалась подружка, - надо уроков много выучить на завтра, да и убираться мне дома с утра перед школой, мама просила вчера.
     Дуся, находясь в смятении, не могла подыскать подходящих слов для подруги, а признаться в своем внутреннем страхе боялась, вдруг она ее засмеет, да еще завтра одноклассникам расскажет, какая она, Дуська, трусиха. Только этого ей в классе не хватало, презрения и высмеивания сверстников, которым только дай волю, поиздеваются…

     Еле слышно, девочка вошла в квартиру и сразу в нос ударил едкий запах спиртного и табака, внутри стоял серо-белый дым от сигарет, значит, отчим опять пил. Ей сразу захотелось стать невидимым моллюском, спрятаться с головой в панцире раковины, о существовании которых они только сегодня разговаривали на уроке. Но нет, у нее еще маленькие братики, о которых сегодня вечером кроме нее никто не позаботится, нет, нельзя прятаться. Надо просто сделать все быстро и постараться бесшумно, тем более, отчим с кем-то разговаривал по домашнему телефону. А, это, кажется, его старшая сестра, сквозь провода всегда чувствовавшая, что брат пьян и за это его ругала, а он в очередной раз оправдывался, боясь просто бросить трубку. Девочка неслышно прошмыгнула в комнату к братишкам и увидела, что они спят, накормлены мамой перед уходом на работу. «Вот и хорошо, пройду тихо и лягу под одеяло, может, не заметит».

     Какой-то внутренний испуганный голосочек подсказал ей не снимать сапожек, остаться, как есть, только без куртки и шапки, ведь, в случае чего, можно убежать из дому в них. А в случае чего? Она и не понимала, но настырный внутренний голосок, он не молчал, а просил сделать именно так. Дуся натянула просторную ночную рубаху на кофту и залезла под одеяло прямо в сапогах и стареньких выцветших джинсах, оставив поверх него только нос и глаза.
     Время, казалось, брело целую вечность, сон не шел в маленькое содрогающееся тельце, глаза не закрываясь, смотрели на дверь комнаты и тут в светлом проеме появился он. Уверенно и бесшумно мужчина пробирался вглубь темной комнаты и нагнулся над кроватью, дыхнув в лицо перегаром и табаком. Сердечко ребенка еще сильнее сжалось под одеждой и стало меньше мизиничного ноготочка, а клокотало, словно после долгого бега по кругу на уроке физкультуры.
     - Я пришел тебя поцеловать и пожелать спокойной ночи, Дусенька, - полез своими руками к ней под одеяло отчим, нащупывая многочисленные одежды на теле дрожащей девочки.
     Его ни капли не смутило то положение, что ребенок одет в джинсы и кофту, что он дрожит, как осиновый лист на ветру и сжавшись всем телом боится даже сопротивляться сильным мужским рукам. Он просто методично нащупывал пояс брюк и стал пытаться стащить их с нее, а она боялась закричать, что бы не испугать уснувших братишек. Отчим стянул с нее джинсы до колен и препятствием стали только сапожки. На ее счастье опять истошно и противно зазвонил домашний телефон, звук которого в эту минуту показался девочке самым приятным и любимым звуком на всей большой планете, на которой до этого момента никто ей не мог помочь. А он помог!

     Отчим нервно убрал свои руки из-под ее одеяла и, выходя из комнаты, как-то злобно, но тихо и вкрадчиво проговорил:
     - Подожди меня, Дусенька, я сейчас приду, подожди, не спи…
     Девочка не могла успокоиться, дрожала, испугавшись того, что могло произойти в следующую минуту, но даже в такой тревожной ситуации внутренний голосок подсказывал: «Беги скорее, беги, пока он не вернулся!».

     Как нельзя кстати сапоги оказались на ногах, джинсы привычным движением рук вернулись на пояс и она тихонько соскользнула с кровати на пол. В узкой щели дверного проема на ее силуэт проливался тусклый свет из коридора, и девочка не дыша, не зацепив ни одного предмета скудной мебели комнаты, дошла до двери, а там…

     Дуся неслась по холодной ночной улице в одной кофточке и джинсах, и только думала о братишках, маленьких своих Айале и Айсене, оставшихся там, в страшной квартире их отчима. Она неслась к материной сестре, своей любимой тетке Матрене и только думала, что бы отчим дольше проболтал по телефону и не настиг ее раньше, чем она прибежит к тетке…

     Мать не сильно и сокрушалась по исчезновению дочери, не желая слушать ее и сестрины доводы о случившемся, ей надо было устраивать свою жизнь, и, похоже, такая она, ее жизнь, и устраивала…

     Мы сидим на уютной кухоньке и пьем напиток богов, а за окнами шумит своей ночной летней жизнью выходного дня центральная улица столицы белых снегов и вечной мерзлоты. Симпатичная женщина с азиатским разрезом карих глаз, мама пятерых очаровательных детишек, рассказывая нам свою историю, украдкой смахивает слезы салфеткой:
     - А знаете, прошло уже тридцать лет, я все прекрасно помню, понимаю все, а мать простить не могу. Понимаю, что ей хотелось лучшей жизни для себя, но почему же она нас всех тетке не отдала? Тетка же просила. И мои дети сейчас с ней не общаются, я запретила.
     Мы с моей женой, как можем, пытаемся ее утешить и сгладить ситуацию:
     - Дусь, прости ее и легче станет на душе. Прости, а она потом поймет.
     - Нет! – выкрикивает резко она. - Не могу! Братьям-то она жизни загубила, а меня тетка вырастила, человеком сделала, я ей за это благодарна. А мать не могу простить, что хотите делайте, не могу!

     Не получилось помочь, уговорить взрослую женщину простить свою мать, мы увели разговор в другую сторону, а потом она призналась, что мы первые люди на ее пути, кому она поведала эту историю своего горемычного детства. Первые! Ладно, жена моя, сослуживица ее, а я эту женщину видел первый раз в жизни и такое откровение…

     Что это, как не аура, добрая и теплая аура. Такова жизнь…

     Якутск, август 2015 года