Русофобия и европобоязнь

РУСОФОБИЯ И ЕВРОПОБОЯЗНЬ КАК СИНДРОМ ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКОЙ МЫСЛИ ЕВРОПЫ И РОССИИ XIX И ПОСЛЕДУЮЩИХ ВЕКОВ
Перечитывая книгу В.В.Зеньковского «Русские мыслители и Европа. Критика европейской культуры у русских мыслителей» [1]
В выпуске №2 (2015г.) издаваемых Фондом ИСЭПИ «Тетрадей по консерватизму» представлены лауреаты премии «Наследие русской мысли имени Н.А.Бердяева», учрежденной и впервые присужденной упомянутым Фондом. Среди них – А.Шутов и А.Ширинянц – составители и соредакторы антологии «Русский вопрос в истории политики и мысли» [2]. Они же – соавторы вступительной статьи «Русский вопрос и линия русофобии в истории политики и политической мысли Европы XIX века», которая перепечатана в «Тетрадях» [3]. Как следует и из названия, и из первой же фразы статьи, «замысел настоящей антологии состоит в том, чтобы проследить формирование негативных стереотипов восприятия образа России и русских в политической литературе европейских стран XIX века» [3, с.177]. Бердяевские лауреаты выстраивают свой замысел, отталкиваясь от высказывания И.А.Ильина, цитируемого ими также в самом начале вступительной статьи [4]: «Европейцам “нужна” дурная Россия: варварская, чтобы “цивилизовать” ее по-своему; угрожающая своими размерами, чтобы ее можно было расчленить; завоевательная, чтобы организовать коалицию против нее; реакционная, чтобы оправдать в ней революцию и требовать для нее республики; религиозно-разлагающаяся, чтобы вломиться в нее с пропагандой реформации или католицизма; хозяйственно несостоятельная, чтобы претендовать на ее «неиспользованные» пространства, на ее сырье или, по крайней мере, на выгодные торговые договоры и концессии».  Несколько курьёзным выглядит сочетание «в одном флаконе» двух столь почтенных имен: право же, трудно предположить, чтобы уважаемые члены жюри не знали, что Иван Александрович иначе как Белебердяевым Николая Алексеевича не величал. И это выглядело почти ласкательно по сравнению с другими характеристиками (см., напр., [5]), которыми один,  едва ли не официально утверждаемый ныне в качестве столпа и предтечи нового российского консерватизма философ награждал другого – столь же интенсивно продвигаемого на ту же позицию.
Впрочем, это – к слову. Но вот, что представляется уже вовсе не курьёзом, а, напротив, пугающе актуализирующейся у нас на глазах темой,  так это вопрос о российско-европейских фобиях, генезис которых (по меньшей мере, – в части «европейской русофобии») претендуют прояснить составители Антологии.
Надо заметить, что, коль скоро максима И.А.Ильина не содержит ключевого термина статьи – «русофобия», – авторы вынуждены прибегнуть к следующему пассажу: «В данном случае Ильин «осовременил» понятие, которое, как принято считать, впервые ввел в общественный оборот Ф.И. Тютчев, указывавший, что в основе «русофобии» – ненависть, пламенное, слепое, неистовое враждебное настроение против России» [3, с.178]. И далее – добрый десяток цитат из эпистолярного и публицистического наследия поэта, призванных, очевидно, убедить читателя в существовании давно и системно осуществляемого Западом в отношении России плана, столь взволнованно, если не сказать испуганно описанного Ильиным.
Грешен, но мне показалось, что приводимые профессорами Шутовым и Ширинянцем высказывания Ф.И.Тютчева убеждают несколько в ином, а именно – в бессознательном, инстинктивном происхождении того чувства, которое он определил и ввёл в обиход российских словопрений как русофобию. (Ср.: «…в явлении, которое я имею в виду, о принципах как таковых не может быть и речи, здесь действуют только инстинкты, и именно в природе этих инстинктов и следовало бы разобраться» [3, с.178]). То есть, у Тютчева фобия, как и присуще исконному значению этого слова, не содержит какого бы то ни было целеполагания, но лишь – безотчетную неприязнь и страх, в то время как Ильин изъясняет вовсе не фобию, а политтехнологию, политическую стратегию, приписываемую им Западу, возможно, в значительной мере – под воздействием собственных фобий. Так что, остается не вполне ясным, какое всё же «понятие» из творческого наследия великого русского поэта, по мысли уважаемых бердяевских лауреатов, удалось «осовременить» И.А.Ильину.
В то же время, составители Антологии, разъясняя читателю, «что такое русский вопрос в истории политики и мысли», пишут: «… характер внешней политики Российской империи, направленной на сохранение европейских монархий и политического «баланса сил» в Европе, вмешательство с этой целью во внутренние дела других государств, участие практически во всех европейских войнах привели к возникновению в массовом сознании европейцев устойчивого страха перед экспансивной силой России»[3, с.177]. Тем самым, сообщая читателю уже не о беспричинных фобиях, а о вполне обоснованном осознании европейцами постоянной опасности, исходившей от России.   
   Так или иначе, но, завершив вводную часть, призванную обосновать саму постановку «русского вопроса» в общеевропейском контексте, авторы статьи переходят к изложению собственно «линии русофобии в истории политики и политической мысли Европы XIX века», кратко пересказывая и комментируя собранные ими в Антологии произведения.
Как пишет глава Фонда ИСЭПИ Д.Бадовский, представляя бердяевских лауреатов, «Содержание книги – существенно шире ее названия. Авторы поставили перед собою цель – проследить формирование негативных стереотипов образа России в политической литературе ряда европейских стран XIX века. Читая антологию, погружаешься в причудливый мир мифов, комплексов и фобий. В чистом, дистиллированном виде предстают идеи, которые впоследствии внедрялись в массовое сознание, формировали и продолжают формировать общественное мнение в десятках стран, прежде всего европейских» [2, с.9].
По-видимому, Д.Бадовскому удивительно везло на прочитанные им прежде книги: их содержание мало что добавляло к названию, но вот, наконец, встретилась. Можно лишь искренне порадоваться такой удаче. Правда, – вновь грешен – не смог понять, как акцент на «формирование негативных стереотипов» может расширить заявленную в названии антологии беспредельно всеохватную тему: «история политики и мысли». Тем более, что сами авторы в самом начале вступительной статьи пишут: «При всей важности положительных интерпретаций российского участия в международных политических процессах, быта, нравов и обычаев России, – которые, безусловно, присутствовали в научных трудах и публицистике Европы того времени, – наша задача состояла в следующем. Мы попытались показать, каков был круг идей, которые зарождались и внедрялись в массовое сознание европейцев, формировали устойчивое общественное мнение в разных слоях общества, а также у представителей правящей элиты европейских государств, и относились лишь к одной [курсив мой – А.М.], но довольно влиятельной линии в общественно-политической мысли – линии русофобии» [2, с.177].
 Но, как бы то ни было, Антология составлена и отпечатана, и потому уже заслуживает внимания – как продукт составительских усилий, как состоявшееся изделие полиграфической отрасли, освященное к тому же традиционно почитаемым в профессиональном сообществе «брендом» МГУ, а теперь ещё и – отмеченное столь престижной премией. Нисколько не пытаясь снизить стремление к полному и внимательному прочтению Антологии, а напротив, солидаризируясь с Д.Бадовским в его оценке (лишь немного её перефразировав), рискну утверждать, что содержание Антологии намного шире её оглавления, информирующего нас, что среди почти двух десятков отобранных профессорами Шутовым и Ширинянцом европейских авторов-русофобов XIX века наряду с очень известными – как на ином (К.Маркс, Ф.Энгельс, Г.Доре), так и на специфически антироссийском поприще (А. де Кюстин, Ю.Пилсудский), представлены и не столь знаменитые, – пытавшиеся в своих сочинениях обосновать и сконструировать убедительно отрицательный образ России.
 Чтение представленной подборки безусловно занимательно и поучительно, хотя бы потому, что вновь обращает к раздумьям о происхождении, природе и мотивации излагаемых «русофобских» суждений: инстинктивный, безотчетный страх (фобия), требующий для его преодоления хоть мало-мальски внятной артикуляции, или – изначально выверенный конструкт с политическим целеполаганием? А, возможно, их  единосущная смесь, суперпозиция, циклически порождающая и предъявляющая то одну, то другую из своих ипостасей? Род старинной дилеммы «яйцо и курица», которую, как известно, невозможно разрешить, не постулируя нечто дополнительное – аксиоматическое – в категориях веры. Вот уж воистину: умом русофобию не понять – в неё возможно только верить.

Но, если составители Антологии предоставляют читателю определенное  «свободу вероисповедания», хотя бы и не намеренно – за счёт отмеченной выше некоторой «путаницы в показаниях», то опубликованный в апреле 2015 года «Меморандум экспертного центра Всемирного русского народного собора о русофобии» [6] – образец наставления в глубокой и строго регламентированной вере. Документ вполне заслуживает быть названным катехизисом русофоба. В рамках задаваемой в Меморандуме жёсткой «системы координат» не остается пространства для маневра хоть малейшему недоумению, не говоря уже о сомнении. И означенная выше дилемма разрешается с предельной ясностью, достойной армейского устава.
Для начала читателю, как и подобает по законам вероучительного жанра, сообщают непреложное: русофобия есть! – «Настоящий меморандум призван обратить внимание широких слоев российской и международной общественности на само наличие такого явления, как русофобия». Хотя «оно до сих пор не нашло должного отражения ни в международно-правовых документах, ни в нормативно-правовой документации Российской Федерации. Научное изучение феномена русофобии в России и в мире также находится в зачаточном состоянии»[6, Преамбула].
Далее, оказывается, есть русофобия и русофобия: она «может носить бытовой и идеологический характер». И если, «проявления русофобии в ходе межличностных и групповых конфликтов даже в сознании участников подобных столкновений могут в принципе сочетаться с лояльностью России и русской культуре и даже с позитивным отношением к русскому народу» (ср., инстинктивный, неосознаваемый характер русофобии по Тютчеву), то совсем другое дело – русофобия идеологическая: «Наиболее опасной для русских разновидностью русофобии является русофобия системная, доктринально оформленная, создающая фон для принятия военных, политических и экономических решений. Именно такой тип русофобии распространён среди правящих кругов наиболее могущественной и влиятельной в мировом масштабе Западной цивилизации, к которой принадлежат США, Канада, страны Западной Европы» (ср., расчётливая, злонамеренно спроектированная русофобия Запада по Ильину) [6, раздел 3. «Различие между бытовой и идеологической русофобией»].
Почему именно там? На это в Меморандуме тоже есть чёткий, не терпящий разнотолков ответ: «В XIX веке Западная цивилизация добилась глобального доминирования, подчинив себе почти все народы с иными культурами. Камнем преткновения оказалась Россия, которая не только смогла сохранить государственную независимость, но и, разгромив в Великой Отечественной войне Гитлера, полностью дезавуировала доктрину, на основе которой народы "высших культур" утверждали право управлять народами "низших культур", навязывая им свои принципы мироустройства. Своим упорным сопротивлением русские сорвали триумфальное шествие Запада к мировому господству. Это главная причина западной русофобии. Ненависть к России порождена стремлением устранить главное препятствие на пути глобальной вестернизации всей планеты» [6, раздел 4: «Идеологическая русофобия как цивилизационное явление»].
Не смущает авторов Меморандума отсутствие упоминания ряда других «камней преткновения» – стран «с иными культурами», сохранявших в XIX веке государственную независимость, скажем, таких, как Османская империя, Япония, Китай. Не смущает лихой перескок из девятнадцатого столетия в середину двадцатого: ничего, дескать, важного для понимания проблемы за эти полвека не произошло. А главное – не смущает та лёгкость, с которой союзники СССР по антигитлеровской коалиции объединены с нацистской Германией и её идеологией. Зато начальный тезис развит до своего заданного предела: русофобия это – проект, присущий не просто тем или иным политическим деятелям, но – Западной цивилизации,  как таковой. Читай: проект устранения России.
«Русофобия в пространстве Западной цивилизации сводится к давно сложившейся доктрине с чётким набором догм следующего рода:
Россия – агрессивное государство. Её огромные размеры являются результатом её имманентной агрессивности;
Россия – ксенофобское общество, "тюрьма народов". Русские враждебно относятся к своим соседям и жестоко эксплуатируют национальные меньшинства;
Россия – пространство рабства и несвободы. Права и возможности человеческой личности в России фатально ограничены;
Русские не имеют собственного мнения, их убеждения - целиком продукт официальной пропаганды (вплоть до того, что русские воспринимаются не как индивидуумы, а как элементы бездушной государственной машины);
Россия – нищая, отсталая страна. Причинами этого являются русская лень, пьянство и экономическая неэффективность чрезмерно влиятельного государства.
Из этих положений следует один логический вывод: Россия является мировым полюсом зла, который угрожает всему человечеству. Необходимо стремиться к максимальному ослаблению этой "империи зла", освобождению народов от её влияния и в итоге – к полному устранению исходящей угрозы»[6, раздел 4: «Идеологическая русофобия как цивилизационное явление»].
Завершается Меморандум призывом: «русофобия должна быть осуждена на государственном и международном уровне как одна из самых опасных ксенофобий, спровоцировавших многомиллионные человеческие жертвы, сеющих ненависть к одному из самых многочисленных народов планеты и стремящихся к разрушению одной из крупных мировых цивилизаций. Государственными и культурными деятелями нашей страны и мирового сообщества должны быть предприняты исчерпывающие меры, позволяющие навсегда исключить русофобию из публичного информационного пространства и практической политики» [6, раздел 7: «Заключение»].
Сиречь, упреждающим ударом, не дожидаясь, когда будет «разрушена одна из крупных мировых цивилизаций», уничтожить сам источник русофобии, её субъект – другую цивилизацию, поскольку они не совместимы на одной Земле. Что-то очень знакомое и не так уж, чтобы совсем забытое.

Теперь, уяснив расширительное (по сравнению с чисто психиатрическим) значение термина «фобия», предложенного авторами Меморандума, уже совсем нетрудно видеть, что такой подход поистине универсален. В частности, он позволяет убедительно зафиксировать и описать диагноз, название которого само просится из текста документа: вестернофобия или, для строгих ревнителей чистоты родной речи, западобоязнь. Правда, в рамках постулируемого в Меморандуме различия между бытовой и идеологической ксенофобиями по-прежнему остается не вполне ясным, может ли первая служить причиной второй, или эти феномены – принципиально разной природы. Вот и западобоязнь – следствие ли она органического, биологически (и/или культурно-психологически) детерминированного – инстинктивного по Тютчеву – неприятия западноевропейской цивилизации или (ср., Ильин) умственно обоснованная мера самообороны, переходящая в рамках своей логики в агрессию по отношению к разоблаченной опасности?
В курсах социальной психологии приводят ставший каноническим пример Дж. Холмса про неких Джона и Генри, которые, общаясь, не подозревают, что их вовсе не двое, а, по меньшей мере, шестеро: Джон – как его создал Господь Бог, Джон – как он видит себя, Джон – как его видит Генри и, соответственно, зеркально – трое таких же Генри (см., напр. [7]). Понятно, что эта базовая картинка имеет множество увлекательных траекторий усложнения. Например, часто рассматриваемое пополнение этой компании ещё двумя членами: Джона – как он воображает свой образ якобы присутствующий у Генри, а Генри – у Джона.
Если попытаться применить эту схему диадической коммуникации к нашему случаю, то, выбрав в качестве Джона, скажем, западноевропейскую сторону, можно было бы с известными оговорками посчитать, что он «видит Генри» – российскую сторону – как это представлено в собранной А.Шутовым и А.Ширинянцем Антологии. Но тогда настоятельно возникает потребность узнать, как «Генри видит Джона». То есть, что думали о Западной Европе в России XIX века. Такую возможность предоставляет нам книга В.В.Зеньковского [1], в которой выдающийся русский философ прослеживает эволюцию суждений «на тему» таких неравнодушных к ней авторов, как Фонвизин и Карамзин, Гоголь и Достоевский, Данилевский и Леонтьев, Л. Толстой и Вл. Соловьёв, Розанов и Бердяев. И это – далеко не полный список представленных в книге имен российских мыслителей и их суждений о соотношении западноевропейской и российской цивилизаций и культур.
В предисловии к первому изданию, вышедшему в Париже в 20-е годы, В.В.Зеньковский пишет: «Самая актуальность темы «Россия и Европа» не есть особенность только нашего времени; вопрос этот давно уже встал во всей своей серьёзности и трудности, давно привлекает к себе внимание русских мыслящих людей, но, конечно, никогда он еще не ставился с такой силой и такой, можно сказать, «общедоступностью», как ныне». И чуть ниже: «В задачу мою не входит характеристика того, как в русском сознании ставилась вообще тема о России и Европе: я имею в виду лишь часть этой темы – а именно критику европейской культуры у русских мыслителей. Самое ограничение работы именно такими рамками часто встречало препятствие не только в сплетении отрицательного и положительного отношения к Европе, но и в том, что очень часто критика европейской культуры переходит у нас в критику культуры вообще» [1, с.10-11].
Надо заметить, что если второе препятствие В.В.Зеньковскому удалось преодолеть, просто не включив в рассмотрение суждения, перешедшие «в критику культуры вообще», то «сплетение отрицательного и положительного» расплести удавалось далеко не всегда. Вот, к примеру, высказывания виднейших, так называемых, старших славянофилов, которых по совокупности их взглядов никак не упрекнешь в недостатке критического отношения к современному им Западу.
И.В.Киреевский: «… каково бы ни было просвещение европейское, но истребить его влияние после того, как мы однажды сделались его причастниками, уже находится вне нашей силы, да это было бы и великим бедствием… Оторвавшись от Европы, мы перестаем быть общечеловеческой национальностью». А.С.Хомяков: «Мы действительно ставим западный мир выше себя и признаем его несравненное превосходство». К.С. Аксаков: «Не закопал Запад в землю талантов, данных ему от Бога! Россия признает это, как и всегда признавала. И сохрани нас Бог от умаления заслуг другого. Это худое чувство… Россия чужда этому чувству и свободно отдает справедливость Западу» [1, с.42].
Эти цитаты ясно указывают, что вопреки распространенному мнению позиция славянофилов в их отношении к западноевропейской цивилизации не только не была враждебной, но, напротив, содержала отчетливое признание сопричастности, родственности, если не сказать – дочернести к ней. Зеньковский отмечает: «Для славянофильства центр тяжести лежал в уяснении своеобразия путей России, – и отсюда уже, из потребности понять Россию, вытекала потребность критически оценить Запад». И тут же: «Старшее поколение западников – Белинский, Чаадаев, Герцен, Грановский не были против идеи самобытного развития России и усвоили многое от славянофилов, но это было возможно только потому, что в славянофилах они не ощущали ненависти к Европе или резкой враждебности к ней» [1, с.43]. Другими словами, можно заключить, что оба «непримиримых» лагеря общественной мысли России середины XIX века, обладали, по меньшей мере, одним общим качеством – патриотизмом, ничего общего не имевшим с его вскормленной страхом и враждой воинствующей формой, которая и в те времена была весьма обильно представлена в отечественной публицистике.
Именно убежденность в глубоком, обусловленном общим христианским началом цивилизационном родстве давала лучшим российским умам XIX века основание, даже обязывала критически всматриваться в происходившее в Европе. Они, по выражению Зеньковского, «искали миссию России в общечеловеческой истории, стремились усвоить России задачу высшего синтеза и примирения различных начал, выступивших на Западе» [1, с.41].
Другое дело, что взятую отдельно от такой мотивации и выборочно процитированную критику Запада российскими мыслителями  позапрошлого столетия, легко предъявить как едва ли не фундаментальную отечественную традицию противопоставления и даже постулирования цивилизационной несовместимости с Западной Европой. Вот, скажем, насколько «инструментарной» в этом смысле могла бы стать сегодня цитата из «записных книжек» Ф.М.Достоевского: «Необходимо совершенное изменение доселешнего взгляда на себя как на европейцев и признание, что мы и азиаты настолько же, насколько и европейцы – даже больше. И что миссия наша в Азии даже важнее, чем в Европе…». Если, конечно, вместо отточия в конце, не процитировать полностью: «… пока, пока, разумеется». Не говоря уже о другой мысли нашего национального гения: «У нас – русских, две родины: наша Русь и Европа». И ещё: «О, знаете ли вы, господа, как дорога нам Европа, как любим и чтим, более чем братски любим и чтим мы великие племена, населяющие ее и все великое и прекрасное, совершенное ими? Знаете ли вы, до каких слез и сжатий сердца мучают и волнуют нас судьбы этой дорогой и родной нам страны, как пугают нас эти мрачные тучи, все более и более заволакивающие её небосклон?» (цит. по [1, с.с.115-116].
Последняя фраза, пожалуй, может служить хоть и несколько огрубленным, но весьма собирательным выражением мотивации и направления критической мысли, которая, по Зеньковскому, лежит в основе раздумий представленных им в книге авторов. Что же это за тучи над Европой, которые «пугают» и заставляют бить тревогу российских мыслителей?
Н.В.Гоголь: «Все европейские государства болеют теперь необыкновенной сложностью всяких законов и постановлений. <…> всем становится подозрительным то совершенство, в которое нас возвела наша новейшая гражданственность и цивилизация <…> Уже раздаются вопли страданий душевных всего человечества, которыми заболел почти каждый из нынешних европейских народов и мечется, бедный, не зная сам, как и чем себе помочь» [1, с.44].
К.С.Аксаков: «На Западе душа убывает, заменяясь усовершенствованием государственных форм, полицейским благоустройством; совесть заменяется законом, внутренние побуждения – регламентом, даже благотворительность превращается в механическое дело <…> Запад потому и развил законность, что чувствовал в себе недостаток правды» [1, с.с.34-35].
А.И.Герцен: «В тиранстве без тираний есть что-то отвратительнейшее, нежели в царской власти. Там знаешь, кого ненавидеть, а тут анонимное общество политических шулеров и биржевых торгашей, опирающееся на общественный разврат, на сочувствие мещан, опирающееся на полицейских пиратов и на армейских кондотьеров, душит без увлечения, гнетет без веры, из-за денег, из страха» [1, с.57].
И.С.Аксаков: «…в основании, в глубине современных учений Запада <…> лежит отвержение Бога <…> поклонение обездушенной материи, обезбоженному человеку, как Богу <…>  Цивилизация сама по себе, вне нравственного идеала, не ею порожденного и от нее не зависимого, бессильна дать общественному бытию ту основу, без которой немыслимо самое его существование» [1, с.с.68-69].
Л.Н.Толстой: «…непогрешимый блаженный голос <…> Всемирного Духа <…> заглушается в нас шумным торопливым развитием цивилизации»; «Прогресс благосостояния не  только не вытекает из прогресса цивилизации, но большей частью противоположен ей»; «нам, русским, нет необходимости повторять европейскую цивилизацию»  [1, с.с.92-93].
Н.К.Михайловский: «Европейская цивилизация развернула все содержащие в ней противоречия <…> Круг потребностей личности всё расширяется, цивилизация раскрывает перед человеком всё новые обширные и заманчивые перспективы, но вместе с тем удовлетворение этих потребностей становится несоразмерно затруднительным вследствие понижения личности» [1, с.с.99-100].
В.В.Розанов: «Необозримое множество  подробностей и отсутствие среди них чего-либо главного и связующего – вот характерное отличие европейской жизни, как она сложилась за два последних века… Отсутствие согласующего центра в неумолкающем труде, в вечном созидании частей есть только последствия этой утраты жизненного смысла»; «Найдем ли мы внутри европейского существования бесконечное? Все идеалы европейские во всём конечны – а без бесконечного человек существовать не может» [1, с.107].   
В.Ф.Эрн: «Нет ничего враждебнее культуре, чем цивилизация. <…> Тот отрыв от природы, как Сущего, который лежит в основе рационализма, вкладывается, как скрытая, магически разделяющая сила в каждый продукт цивилизации… Племена и народы гибнут от внешнего соприкосновения с европейской цивилизацией… Я не говорю только о диких народах, растлеваемых и пожираемых Молохом цивилизации, я говорю о человеке вообще…» [1, с.112].
При всей яркой индивидуальности по совокупности своих воззрений каждого из процитированных авторов, в приведенных суждениях, мне кажется, присутствует, где ярче, где более скрыто одно общее настроение – тревога, если не сказать боязнь. Страх перед происходившими в Европе XIX века социально-политическими преобразованиями, поисками (не всегда бескровными и хотя бы потому – далеко не всегда сразу успешными), новой модели общественно-государственного устройства. Первые русские умы, обеспокоенные очевидной дестабилизацией европейского мира, склонны были, как один, искать и «находить» причину происходившего в неких «фундаментальных» ересях, которыми «испроказился» Запад, предчувствуя и предрекая ему скорую гибель. Своего рода парафраз старца Филофея в его объяснении падения первых двух Римов. При этом, как и их досточтимый коллега XVI века, наши мыслители XIX столетия были преисполнены убеждения о грядущей мессианской роли России, провиденциально предопределенной для привнесения в мир и воплощения в нем идеалов человеческого общежития (обильнейший подбор цитат см. в книге Зеньковского [1]). В подтверждение достаточно привести мысль такого суперзападника, каким был П.Я.Чаадаев, из его письма А.И.Тургеневу в 1834 году: «По моему мнению, России суждена великая духовная будущность: она должна разрешить все вопросы, о которых спорит Европа» [1, с.43].         
Но пока эта будущность лишь предчувствуется, коль скоро в неё глубоко и истово веруется, из глубины этой веры и с высоты своего самосознания Гоголь пишет о мучениях и воплях европейских народов, К.С.Аксаков – о недостатке правды на Западе (и оттого-де в необходимости законов), Герцен (!) в Лондоне ностальгирует по царизму, И.С.Аксаков уверяет в безнравственности европейской цивилизации, Л.Толстой не находит необходимым повторять европейский путь развития, Михайловский говорит как о чём-то само собой разумеющемся о «понижении» на Западе личности, Розанов не находит в европейском существовании «бесконечного», а Эрн и вовсе говорит о неизбежности летального исхода от всякого соприкосновения с европейской цивилизацией.
  Наиболее обобщенно, на мой взгляд, убеждение в российском мессианстве, основанное на чистой вере в него, равно как и на результатах безоглядного самоубеждения в плачевном состоянии Запада, выразил всё тот же Ф.И.Тютчев в статье «Россия и революция» (1848г.): «Запад исчезает, всё рушится, всё гибнет <…> – вера, давно уже утраченная, и разум, доведенный до бессмыслия, порядок, отныне немыслимый, свобода, отныне невозможная, – и надо всеми этими развалинами, ею же созданными, цивилизация, убивающая себя собственными руками <…> Давно уже в Европе существуют только две силы – революция и Россия. Эти две силы теперь противопоставлены одна другой, и, быть может, завтра они вступят в борьбу… от исхода этой борьбы, величайшей борьбы, какой когда-либо мир был свидетелем, зависит на многие века политическая и религиозная будущность человечества» (цит. по [1, с.51]).
В.В.Зеньковский, приведя это пророчество, замечает: «предсказание Тютчева исполнилось <…> Тютчев одного не предчувствовал, что ареной этой борьбы будет сама же Россия, что революция овладеет Россией и борьба ее с христианством будет борьбой не Западной Европы с Россией, а борьбой двух начал за овладение русской душой» [1, с.51].    
К этому горчайшему историческому факту трудно что-либо добавить. Разве что, напомнить выработанный медиками алгоритм преодоления фобий – постепенное сближение пациента с объектом его страха. Например, если некто боится собак, то необходимо постепенно приближать к нему собаку, сначала в наморднике и на поводке, потом на поводке без намордника, потом… по результатам начальных итераций. Но иного ничего не придумаешь. Иначе – всё плохо кончится непреодолимой взаимной фобией, вылупляющейся из «яиц» неконтролируемых и не лучших человеческих инстинктов в «куриц» доктринально обоснованных идеологий. Куриц, обильно, беспредельно несущих смертоносные яйца.

Литература
1. В.В.Зеньковский «Русские мыслители и Европа»  — М.: Республика, 1997. — 368 с. — (Мыслители XX века). С.с. 9-140.
2. Русский вопрос в истории политики и мысли: Антология / Под ред.А.Ю. Шутова, А.А. Ширинянца. М.: Издательство Московского университета, 2013. 624 с.: ил.
3. А.Ю. Шутов, А.А. Ширинянц  «Русский вопрос и линия русофобии в истории политики и политической мысли Европы XIX века». Тетради по консерватизму: Альманах Фонда ИСЭПИ: № 2. – М.: Некоммерческий фонд – Институт социально-экономических и политических исследований (Фонд ИСЭПИ), 2015. – с.с.177-207.
4. И.А. Ильин Мировая политика русских государей // Профессор И.А. Ильин. Наши задачи. Статьи 1948–1954 гг. Т. I. Париж: Издание Русского Обще-Воинского Союза, 1956. С. 93.
5. Архив И. А. Ильина, кор. 57, п. 8.  http://kaplun.narod.ru/ilyin.htm
6. Интерфакс-Религия Меморандум экспертного центра Всемирного русского народного собора о русофобии. 7. Г.М.Андреева Психология социального познания – М.: Аспект Пресс, 2000, с.с.49-50.