Есаул - Канцевич

Предзакатное солнце нависло над горизонтом. Вот-вот окунёт свой расплавленный диск в прохладные воды бухты, зажатой со всех сторон густо поросшими сопками, у подножия которых, опираясь на пологий склон, вольно и прихотливо раскинулся портовый город. В центре – Перепелиная сопка, вздымающая застроенные улицы над гаванью. Вход в бухту со стороны Жёлтого моря наполовину закрывает Тигровый хвост – вдающийся в залив участок суши, напоминающий своими очертаниями нервное движение хвостом полосатого хищника.
    Медленно и величаво кружат над водой чайки, выискивая скопления мелкой рыбы. Большими белыми крылами, словно ладошками, зачерпывают добычу, едва касаясь поверхности моря, сияющего сусальным золотом. Не будь отдаленной винтовочной стрельбы, редких гаубичных раскатов и следующих за ними всполохов взрывов, можно бесконечно любоваться этим райским уголком. Природная красота создана по божественной прихоти, а война – по человеческой.
    Алексей Багулов, забайкальский казак, отродясь не видевший моря, не мог свыкнуться с величием водных просторов, хотя давно уже ласкал тут своими жилистыми руками казённую часть трехлинейки и отполированный черенок сапёрной лопатки. Несмотря на то, что уже достаточно понюхал пороху, немало перевидал смертей, однако так и не сумел избавиться от присущей ему впечатлительности. Вон его односум Антипа Димов, живчик, неунывающий балагур, пользуется затишьем по-своему. Соорудил подобие человеческой фигуры, шинельку накинул на искусственные плечи. На ту часть, что по его разумению, где должна присутствовать голова, со всем старанием закрепил фуражку с убитого дружинника.
    – Теперь в атаку его поведёшь? – хохотнул Лудуп Очиров, коренастый, плотно сбитый бурят с неунывающим характером. На позициях он оказался случайно. Доставил донесение в крепость Порт-Артур генералу Стесселю в тот момент, когда японцы захватили Лаодунский перешеек. Обратный путь разведчику был отрезан.
    – Куда пожелаешь определиться? – спросил восхищенный удалью генерал.
    – Хорошо бы к землякам, забайкальцам. Тут у вас 4 сотня 1-го Верхнеудинского полка.
    Антипа и Лудуп одного поля ягоды. С первых дней сошлись так, будто сызмала знали друг друга. Отражает сотня атаку – русая и чёрная голова рядом, плюются винтовки свинцом – выстрелы сливаются. Идут в штыковую атаку – плечо к плечу, оба нахрапистые, дерзкие, неумолимые. Чайком побаловаться – вместе, предаться сну – то же рядом. За ними не заржавеет в любой ситуации. Одним словом – боевое братство.
     Глядя на них, Алексей Багулов, сам уже человек бывалый, повидавший разного, с затаённой гордостью думает о том, что забайкальцы, наверное, особые люди. Случалось, он сам встречал где-нибудь на чужой стороне своего земляка, о котором и слышать не слыхивал, однако тотчас проникался к нему необыкновенной теплотой, будто на одной кошме выросли, общей матерью вскормлены. Видно, в этот и состоит причастность к родным местам, неласковым порой, требующим необыкновенного терпения, но таким значимым, милее которых нет во всём свете.
    Как и все забайкальцы, Антипа и Лудуп люди до известных пределов вольные, в незнакомой ситуации ведут себя вполне сносно, с пониманием, если это не касается их чести и достоинства. Зато в трудном деле на них можно целиком положиться. В близких отношениях это истинные друзья и братья, надёжность которых не подлежит сомнению. Их объединяет особая закваска, без которой решительно невозможно выпечь действительно стойкий нерушимый характер, которым прежде всего забайкалец отличается от других. Сейчас они увлечены как дети, отключены от всего, хотя из поля зрения ничего не выпускают. Надо полагать, такая привычка привилась с молоком матери – от постоянного общения с тайгой и степью, таящих кроме природных красот неведомую опасность.
    Антипова затея понравилась Лудупу. Он помог закрепить манекен на плечах друга. Обошёл кругом, задумчиво поцокал языком, неудовлетворённо покачал головой. Сунул руку за пазуху, вынул изящные в роговой оправе очки, снятые после прошлого боя с убитого японца. Примерившись, водрузил их под козырьком фуражки с жёлтым околышем. Круглые стекла блеснули на солнце, придавая манекену достоверность.
    – Лудуп, чтоб тебе баба Яга приснилась, каково, а? Обманем макаку? Доставай ремешок, которым пакуешь пленных. Вяжи петлю.
    А того упрашивать не надо. Пританцовывая от азарта и нетерпения, разматывает сыромятную бичеву, на сто рядов смазанную конским жиром для большей сохранности и упрочения крепости. Тем временем от бруствера, нависающего над крутым склоном, казаки машут рукой. Это значит, презревшие смерть японцы ползут по скале вверх, чтобы после артподготовки, пользуясь растерянностью русских, первыми ворваться в их расположение.
    Антипа навис над окопом, всполошил японцев. Пули мягко шлепались  в манекен, посверкивающий в закатном солнце стёклами очков. Для достоверности Антипа прилёг на тёплые камни, изображает неподвижность, а сам шарит взглядом – кого бы половчее заарканить. Улучил момент, опустил петлю на голову пластуна, поддернул. В тот же миг японец отлип от скалы, ухватил удавку обеими руками, пытаясь освободиться.
     – И под лохматой головой может быть ум, – восхитился Лудуп. Зачем брать «языка» в бою, когда он сам просится в руки!
    Однако японцу чудом удалось раздвинуть петлю, он повил над бездной, смешно дрыгая ногами. Ещё несколько бессильных движений в полном молчании. Видно было как смазанная жиром сыромятина безжалостно впивается в ладони желтолицего, сводит в пучок фаланги пальцев. Тело несчастного в тёмном одеянии полетело вниз, увлекая за собой всех, кто оказался на его пути.
    – Баба с возу, кобыле легче, – говорит Антипа, тяжело переводя дыхание.
    – Если бы не война, грех великий лишать человека жизни в День поминовения усопших. Хоть и православный, а вспоминаешь об этом в последнюю очередь, прости Господи, – осеняя себя крестом, говорит Багулов. – В самый бы раз исповедаться, очистить душу.
    – Кому исповедаться, нашему полковому батюшке, чтоб тебе баба Яга приснилась,  или самому богу войны? – насмешливо произнёс Антипа. – Мой совет, будем воевать без посредников, помня, что пред тобою враг и он может лишить тебя жизни. Здесь прав тот, чья пуля ударит первой.
    С наступлением темноты на землю опустилась тишина. Она была ощутимой, осязаемой, тревожной. Можно терпимо сносить адский артиллерийский огонь, выдерживать яростный натиск атак, но звенящая тишина, нарушаемая лишь возней и пением птиц, которым нет никакого дела до войны, натягивает нервы до предела. Казалось вполне естественным, что в этом затишье таится грозное предостережение и минуты полного затишья для того даны, чтобы понять нелепость никому не нужного пребывания на чужбине, щедро сыплющей вокруг сталью и свинцом. А война, совершенно не нужна солдатам той и другой стороны. Это тупик в политике, исчерпавшей арсенал своих средств. Оставалось только одно – столкнуть лбами тех, кто в ней нуждается менее всего. 
    – Эта ночка будет не простой, гроза надвигается,– сказал Багулов. – Искупаемся, не выходя из окопов.
    – Поставил бы я вашему православному Богу бочонок бурятской молочной водки, если японцы не воспользуются погодой и не задут нам жару. Сердцем чую, – молвил Лудуп, – попутно будет купель и кровавая, чтоб баба Яга япошкам приснилась.
    Едва успел проговорить эти слова, как тишину нарушил отдаленный рокот грома. Мгновение спустя гроза заявила о себе уже ближе и слышнее. Высверк молнии, распластавший небо пополам – отдаленные огни портового города утратили яркость.. Когда вернулась способность снова видеть, появились цепочки уличных фонарей, мозаика огней жилых кварталов. Они стала расплываться, бледнеть – со стороны причала надвигался дождь.
   Словно сорвавшись с цепи, гроза неиствовала над бухтой. От раскатов грома закладывало уши. Водные потоки полоскали склоны гор. Все живое забивалось под укрытия, где была возможность отсидеться, переждать непогоду. Выставив сторожевые посты, 1-ый Верхнеудинский казачий полк рассредоточился за линией укреплений, где успел заранее окопаться. Дождь не докучал, осколки пахали землю, не причиняя людям вреда.
    Есаул Канцевич с левого фланга назначил четверых. Алексея Багулова, обладающего слухом совы, Лудупа Очирова, способного видеть в кромешной тьме. Ясное дело, тут был и Антипа Димов. Особых талантов за ним не водилось, однако умение мгновенно принимать неожиданное решение и редчайшая дерзость – достоинства не последние на войне. Четвёртым был ополченец Осип Бушмакин. По летам он старше всех, по рассудительности – умнющий человек. В храбрости Осипа сомневаться не приходилось: солдатский Георгий 4 степени был тому доказательством.
    Бушмакина привели сюда торговые дела. Он был купцом Второй гильдии, хотел расширить свою торговлю и таким образом оказался в Порт-Артуре, где ещё не пахло порохом. Когда полыхнула война, отписал жене в Газимурский завод, что негоже в такое время отсиживаться под тёплым боком супружницы и долг повелевает ему взять в руки оружие. Словом, было за что уважать достойного человека!
    Грешен Осип был только тем, что в амбарной книге с толстыми негнущимися корками урывками в часы затишья писал что-то, вперев взгляд в пустое пространство. Что возьмёшь с торгаша, который и дня не может прожить без дебета-кредита? Он тут не один такой. Екатеринославский купец Иванов, влекомый коммерческим интересом, заглянул в Порт-Артур. Присмотрелся к людям – каждый старается чем-то услужить Отечеству. Не поддалась русская душа, отказалась в бегах искать спасения.  В славной смерти вечная ему жизнь!
    На передовой, понятное дело, барыши подсчитывает смерть, а человеку с ружьем остается только стишатами побаловаться да без особой надежды на память занести на бумагу события минувших дней. Писать стихи в такое время – занятие совершенно замечательное. Глядишь, под хорошую строку и музыка подходящая найдется. А песня казаку в походе любой путь сократит, сердце чувствами наполнит.
    Всё же мудро устроена жизнь. Малый росток, хлипкий и ранимый,  пробивается сквозь толщу камней. Упорствуя, раздвигает себе дорогу, стремится к свету. Так и человек. Бывает, порой хуже некуда, не чаешь выбраться из свинцовой пурги, вымаливая у неба милость, а стоит усладить душу тишиной, сами по себе рождаются складные строчки. Порой такие, что лёжа на завалинке, не сочинить вовек. Видно, близость  смерти имеет свои тайны...
    Гроза пошла на убыль, зато проснулись японские пушки. Артиллерийский обстрел, не ослабевая, продолжался до глубокой ночи. С правого фланга частили винтовочные выстрелы, иногда сливаясь в сплошной рёв. Мерно, как швейные машинки, строчили пулемёты, вышивая на лоскуте пологой горы смертельные узоры. Огромные снаряды, начинённые пироксилином, основательно встряхивали русские позиции, сея разрушения и смерть.
     Соперничая с молнией небо чертили лучи прожекторов. Ослепительно вспыхивали ракеты. От грома стонало небо, от разрывов тяжко вздыхала земля. Разрывы снарядов и шрапнелей красноватого цвета смешивались с адской игрой белого цвета, в свете которого водные струи блестели подобно алмазным нитям. Дождь продолжал лить как из ведра. Сказочная картина завораживала. Одновременно в ней было что-то от преисподней. Этот ад был создан силами небесными и руками человеческими. С той лишь разницей, что гроза по своей сути благотворна и не требует человеческих жертв.
    Лудуп с явным беспокойством всем телом подался вперёд, процеживая узкими глазами черноту ночи. Тронул за локоть Алексея Багулова, показывая на ухо. Тот в ответ поднял вверх большой палец, дескать, кто-то крадётся. Этот немой разговор на свой лад перевёл Антипа. Ящерицей метнулся к брустверу, на ходу вынимая кинжал. Из-за каменного заграждения показался японский офицер, мгновенно оценивший степень опасности. Оттолкнувшись ногами, он бросился на Антипу. В руке холодно блеснула сталь. Окажись менее проворным, Антипа утром уже не варил бы чай, без которого не мог прожить и дня. Отклонившись в сторону, проследил, как рука японца ударила в пустоту. Тело, потеряв равновесие, заметно подалось вперёд. В то же мгновение Антипа завершил дело.
     Несмотря на разрывы снарядов, казаки рассредоточились вдоль траншеи. Всё, чем можно встретить врага, было под рукой. Обойма у каждого полна, один из подсумков предусмотрительно расстегнут, славная подруга-винтовка изготовлена к бою. Казачья шашка в ножнах привычно трётся о правую ногу. На всякий случай под рукой кирка и короткая лопата, выданные для сапёрных работ. В ближнем бою винтовка хороша, если действовать прикладом, а кирка в самый раз.
     Японцы в своих газетах не раз высмеивали русских, воюющих не правилам. Казаки в свою очередь понимали в чём дело – отработанные приёмы рукопашной были действенны от штыка, сабли и пики. А тут смерть обрушивалась сверху, как кара господня. Это было непонятно и страшно. Шансов остаться живым в такой атаке никаких. Японец хоть и презирает смерть, готов выполнить любой приказ, однако бездушный шанцевый инструмент не для того предназначен, чтобы ковыряться в черепе. Было в этом что-то противное чести самурая.
    От русских можно всего ожидать. В Порт-Артуре долго гуляла похожая на байку история о том, как русский дружинник, изрядно изголодавшийся, отнял у японцев вола. Он вёл его преспокойно, как когда-то у себя в деревне. Отбить добычу прибежал надзирающий за стадом пастух в сопровождении японского солдата. Дружинник был могучего здоровья – таких забайкальцы называют костоправами. Если приложится кулаком, на другой бок поправит.
    Забыв про винтовку, что висела у него за плечами, и нож, оттягивающий пояс, он от души приложился в морду пастуха, вырубил из сознания. В это время солдат бросился на дружинника, направляя в грудь штык-нож. Русский успел перехватить, отвести удар и приложился ногой прямо в живот. Не теряя темпа и погоняя вола,
спокойно пошагал дальше. Очухавшийся солдат спустя какое-то время поднялся, выматерился по-русски, добавив: «Это свинство – не война! Так неправильно воевать!».
    Есаул Канцевич организовал оборону на своём участке. Из донесений разведки известно, что генерал Оку высадился под Порт-Артуром со своей армией, в которую вошли три пехотные дивизии, более двухсот полевых орудий, включая осадные 120 мм, а также до шести конных эскадронов. По всему выходило, защитников позиций ожидают жаркие времена. Дело осложнялось тем, что генерал Оку был многоопытный военноначальник крепкого характера и несгибаемой воли. Противостоял ему комендант крепости генерал-лейтенант Стессель, не имевший понятия о крепостной войне. Означать это могло только одно – основная тяжесть сражений падёт на простого солдата и его ближайших командиров.
     Дождь неожиданно прекратился, небо очистилось. Слабо мерцали звёзды при свете полной луны. Адский артиллерийский огонь пошёл на убыль, зато росла и ширилась ружейная стрельба и уже не различить басовитых звуков русских трёхлинеек и имеющих меньший калибр собачье тявканье изготовленных в токийском Арсенале арисак. Над склоном и вершиной горы сверкали всполохи рвущейся шрапнели, сыплющейся на головы защитников редутов и атакующих японцев.
    Начался ужасный рукопашный бой. Ненависть затмевает рассудок. Русские бьются, пребывая в полной уверенности, что их можно уничтожить, но нельзя победить. Это придает сил. Ведь японцев во много раз больше и намерения их совершенно очевидны: любой ценой взять высоту, открывающую ещё один доступ к Порт-Артуру. К этому уместно добавить, что воины они достойные, величайшей храбрости и презирающие смерть. С такими лучше дружить, чем меряться силой, но у войны свои законы. Те и другие понимают, чтобы победить, надо смерти не бояться.
    Русские пока в лучшем положении. Находясь на вершине горы, им легче отражать атаки. Зато у японцев кратное преимущество в живой силе и тяжелом вооружении. С обеих сторон как снопы валятся люди. Русский прощальный стон, японский предсмертный крик. Трещат ломающиеся кости, глухо стучат винтовочные приклады по человеческим головам. Тот, кто придумал выяснять отношения на поле боя, без сомнения, был величайший негодяй и человеконенавистник.
     Сражающиеся на этом участке – забайкальцы. Выносливые как монгольские лошадки, крепкие на рану как дикие кабаны, неуступчивые подобно разъяренным быкам. Они рождены, чтобы черпать силы у матушки-природы, учиться у неё выносливости, смекалке, Это истинные дети среды, из которой они вышли.
    Столкнувшись в ночи с врагом, они забыли, что еще недавно напоминал о себе голод, одолевал сон. Сейчас владеет ими единственное желание – выстоять, нанести непоправимый урон, повергнуть вспять, сбить наземь, получить удовлетворение над поверженным противником. Запах пота, сладковатый вкус крови, отборный мат и яростный вопль – всё смешалось, приобрело особый смысл, имя которому – жажда победы! Перед такими воинами сам чёрт не устоит!
    У казака нет завтрашнего дня. Когда есть возможность, он веселится, поет и пляшет. Фуражка набекрень, из-под неё чуб торчит. Лихость во всём. Жизнелюбив и полон оптимизма. Откровенное презрение смерти. О плохом не думает казак. Он твёрдо уверен: в бою выживает только тот, кто не боится умереть. Он, как боевой клинок, всегда готов к действию.
     С не меньшей яростью сражаются японцы. Они хладнокровны, неуступчивы, атакующие валы катятся один за другим. В этих людях есть что-то от моря, вскормившего их. Та же холодность, глубина сокрытого чувства, неумолимость напора. Из всего японцы извлекают урок и даже к геройству русских, достойных подражания, относятся с глубоким уважением, давая понять своим солдатам, что подвиг – высшее проявление духа, независимо от того, кто его совершил.
    Когда затих бой, совсем рассвело. Лучше бы не видеть картину, что открылась взору сражавшихся. В лучах утреннего солнца, пробудившего все живое, она казалась нереальной, чуждой новому светлому торжествующему дню. У проволочных заграждений, в траншее, где русские встретили врага, навалено трупов – ступить некуда. Если бы художнику-баталисту пришлось изображать истинное лицо войны, то нашёл бы он тут неподдельный ужас, который именуется в военных сводках как естественные потери.
    Основной удар пришёлся по правому флангу, там счёт перевалил за сотню погибших. Казакам тоже перепало изрядно. Есаул Канцевич, словно не доверяя своим глазам, потрепал каждого по плечу, удостоверился какой ценой досталась ночная драка. Осколками и шрапнелью побило пятерых конников и двух дружинников. Четверо ранены в ближнем бою, не смертельно. Среди легкораненых были такие, кто отказался идти в лазарет. Среди них оказался Антипа Димов.
    Пока он излаживал самокрутку, Алексей Багулов присыпал сквозное ранение на руке измельчённым в пыль мужиком-корнем. Потом мазнул края раны пахучей мазью, наложил два листа подорожника, закрепил повязку.
    – Как зачешется ранка, сделаем новую перевязку, – сказал. – А пока изволь дальше воевать!
     – Я бы сейчас изволил себе брюхо набить, – завёлся Антипа. – Желудок подтянуло куда-то аж к глотке. Когда голоден, почему-то вспоминается объедаловка. Помню, мы с тятей ждём на вокзале поезда. Прибивается к нам незнакомый мужичок и говорит:  «Со вчерашнего дня не жрамши. Спорим, что съем двенадцать порций первого, двенадцать второго, наверну шесть буханок хлеба и все это запью шестью бутылками водки». Тятя при деньгах, по глазам вижу – бесенята в них скачут. Где же и когда ещё увидишь такую спектаклю – целую гору продуктов за один присест на говно извести. А наш гость досказывает: «Ежели съем, за всё платишь ты. Коль не осилю, я плачу дважды».
     По его фигуре прикинули – тощак. Ростом не сказать чтобы очень. Ударили по рукам. Первые три тарелки казачок выпил через край, отхлебнул полбутылки водки, умял полкраюхи. Облизнулся, еще столько же отправил в бездонную пасть. И пошёл наворачивать – только тарелки мелькают да пустая посуда на столе числом растет. Напоследок смахнул со стола крохи, заправил в рот и благодарно так говорит: «Спасибо, братцы! От души уважили». И, слегка покачиваясь, пошел на перрон махорочкой удовольствие продлить, чтоб баба Яга ему приснилась.
    Воздух заметно прогрелся. С низовий потянуло морским бризом, который принёс удушливый запах разлагающихся мертвых тел. С заходом солнца воздух стекает вниз и этот запах не кажется таким невыносимым. Сладковатый, всепроникающий, но вполне терпимый. Сейчас же он полностью загасил аппетит, не смотря на столь вкусный рассказ Антипы. Вот и сам он полез за кожаным кисетом, где смоченная в скипидаре лежала пакля. Свернул для кругляша, сунул в ноздри. Это был, конечно, самообман, но в такой безвыходной ситуации люди готовы засунуть в нос всё, что угодно, только бы отгородиться от запаха самой смерти.
     Однако всякому терпению приходит конец и враждующие стороны нашли взаимоприемлемое решение – одновременно убирать трупы во избежание эпидемии. В десять часов утра японцы рядом со своим национальным флагом подняли флаг Красного Креста, некоторое время спустя ещё и белый флаг. Из-за бруствера показались два офицера и переводчик. Через толмача, хотя разрешение на уборку трупов в определённое время имелось в войсках, вежливо попросили об этом на словах.
     Пока соответствующие команды с обеих сторон занимались преданием погибших земле, между русскими и японскими офицерами состоялся тёплый разговор в изысканных выражениях с пожеланиями доброго здоровья и надеждой встретиться при иных обстоятельствах. Принесли национальный напиток саке и японский офицер первым поднёс себе пиалу с пахучей жидкостью. Переводчик пояснил, он делает так в знак, что хмельное не отравлено.
    У военного инженера подполковника Рашевского оказался при себе фотоаппарат, он предложил гостям и русским офицерам сфотографироваться. Последовала новая порция саке. Если бы не военная форма, потрёпанный снарядами редут, носилки, на которых выносили убитых, можно подумать, что эти люди собрались для дружеской беседы, доставляющей всем удовольствие.
    Расставаясь, японцы любезно согласились переправить в Россию письма и телеграммы, наотрез отказавшись от оплаты. После недолгого перепирательства было получено согласие, что эти деньги пойдут в пользу Красного Креста. К обоюдному удовольствию японский офицер тут же выписал соответствующую квитанцию – это ещё больше расположило представителей обеих сторон друг к другу. В заключение встречи японцы вручили русским бочонок саке в качестве благодарности за любезность. Отсюда бочонок перекочевал в солдатские окопы и заставил на время забыть о неприятном занятии по уборке трупов.
     Пользуясь передышкой, Осип Бушмакин записывал в тетрадь ночные впечатления. Их было много, всего не скажешь, а купеческая привычка экономить даже на словах заставляла крепко задуматься. Лудуп Очиров щурил узкие глаза на синь неба, вспоминал своего отца, старого и уважаемого ламу накануне мобилизации. В те дни он был необычно строг, постился и больше обычного предавался медитации. В завершение всего забрал к себе в дацан казачью шашку Лудупа, которую вернул спустя некоторое время. На ножнах, близко к рукояти клинка сияла серебром припаянная 25-копеечная монета 1857 года чеканки.
    – Это оберег твой, – сказал сыну. –  будет хранить тебя во всех переделках. Придёт время и ты состаришься. Монетка тебе уже будет не нужна. Можешь передать её своему другу, другому достойному человеку, кому она действительно нужна. Помни, оказывая помощь, себе помогаешь.
     Лудуп открытой ладонью прикрыл монету от солнца. От неё исходило неземное тепло, какое он, потомственный шаман, отличил бы из множества других. Лудуп был ещё молод, лишен тщеславия и пока не уверен, что судьба принудит его пройти ритуальные посвящения, после чего обратного пути в обыкновенную, не обременённую чужими проблемами жизнь будет невозможна. Он знал о своем высоком предназначении и сколько мог оттягивал это время.
    Единственную слабину дал, когда дед Лудупа пожелал научить внука гаданию на бараньей лопатке. Оказалось, дело непростое и увлекательное. Если Алёшка Багулов почти на край света привёз с собой в переметных сумах чудодейственные корешки и сушёные травки, Лудуп тайком от всех припрятал в тороках три сухие бараньи лопатки. Неизвестно, водятся ли в отдалении от родных мест бараны. При великой нужде можно воспользоваться теми, что он взял с собой – пусть только человек, которому он пожелает гадать, несколько дней подержит у себя на груди. Напитает кость своей энергией, которая после пребывания в костре языком возникших линий поведает судьбу нового владельца.
    Пока обошлось, не было нужды заглядывать в будущее, сверять чью-либо поступь с днями грядущими, испрашивать ответы на вопросы, требующие вмешательства высших сил. Однако Лудут твёрдо знает, что сам пожелает узнать как скоро закончится война и что она принесёт ему и его друзьям. Сделает это вместе с Багуловым, которому доверяет как самому себе – он как никто другой поймёт Лудупа. Видно, что человек не так прост, как кажется. И, надо полагать, успел обогатить себя тайными знаниями. А пока они только воины, связанные единой родиной и долгом перед Отечеством. Там, у себя в степи, сородичи различают скакуна по копытам, а здесь, на краю гибели, человека – по поступкам. В этом смысле лучшего друга себе и желать не надо.
    Ближе к вечеру по окопам прошелестела новость. В гости заявился Порт-Артурский герой Коля Зуев. Мальчишке всего четырнадцать лет, уже награжден тремя знаками отличия военного ордена, попросту – солдатскими Егориями. Молва о таких людях бежит далеко впереди, подвиги в общих чертах известны чуть не каждому. С важнейшими донесениями ходил через линию фронта, страшно рисковал, попадал в плен, однако благодаря уму, знанию языков и мужеству, которыми Бог не обидел, сумел скрыться и выполнить задание. Он был гордостью всей крепости, любимцем, оставаясь для всех мальчишкой своего возраста.
    Этот контраст между неоконченным детством и наградами признанного воина заставлял задуматься даже тех, кто в глубине души таил страх перед смертью. Ведь не все рождаются героями, таковыми они становятся. Для не совсем крепким духом Коля был вроде ходячей совести, живым примером. Поэтому его любили по разному – одни, почитая за равного, другие за возможность подняться вровень.
    Сладко потянулся, размял плечи Осип Бушмакин. Пригревшись на солнце, группа казаков внимала балагуру Антипе, который не обращал внимания на раненую руку.
     – Вот трепло, – прислушиваясь, с теплотой подумал Бушмакин. – Всем душу тешит.
    Антипа, как всякий открытый человек, говорит азартно, в полный голос и весьма занятно.
    – Значитца, отправились со свояком в лес за брусникой. А её красным-красно кругом, крупная – лето-то выдалось шибко угодливое. Кое-где трава примята, не мы первые на ягоде. Смотрю, горкой ссыпана брусника. Видно, кто-то ненароком ведро обронил. Свояк заозирался пугливо, мне талдычит: «Медведь кормится. Не приведи Господь, матка с малыми. Держись настороже». Я ещё сам сосунок, мне бы хоть одним глазком медвежонка увидеть. Когда она всплыла во весь рост, чтоб ей баба Яга приснилась, не помню как на вершине сосны оказался. Держусь за ветку, чувствую – что-то мешает. Батюшки мои, так это ж моё ведро на согнутой руке висит. Измятое, поковерканное, сколько-то ягоды на дне…
    – У тебя самого медвежья болезнь не приключилась? Поди, все штаны измарал? – заключает один из слушателей.  Дружный хохот перекрывает звуки отдаленных взрывов. Вместе со всеми ржёт Антипа. Он во власти воспоминаний, заново переживает ту давнюю историю.
    – Сколько же у них жизнелюбия, – отмечает про себя Бушмакин. – Разве ж можно одолеть таких людей.
    Открыл свою амбарную книгу в чёрном переплёте, добавил к написанному: «Шёл четвёртый месяц войны…».