Хоронения

Я лежу в густой темноте, которая отслаивается от менее густой темноты почти сразу после того как закроешь глаза, и бережно, но неотвратимо разбиваю всю нашу некупленную посуду, поджигаю дом в котором мы никогда не будем жить, хороню детей, которых нам не зачать.
Я хороню наши непотрескавшиеся губы, прикасающиеся друг к другу, дыры на подошвах, которые мы не успели протоптать и мой дрожащий подбородок, который гораздо более реален, чем что бы то ни было.
Я хороню специи в нашем шкафчике для специй ( у нас бы обязательно такой был. ты ведь их любишь. третий снизу, слева от умывальника). Я хороню банки со всеми несваренными компотами и лимонным вареньем. Я хороню весь невыпитый нами зеленый чай в послеобеденные часы провинциального затишья, когда солнце нещадно палит и кажется, что ничто вокруг не может омрачить момент.
Я хороню ненаписанные рифмы, написанные рифмы, чудовищные рифмы выворачивающие меня наизнанку и вывернутые наизнанку мной.
Я хороню слово «навсегда» вместе с твоими носками, которые вертятся в жерле никогда не купленной стиральной машины, она стоит в несуществующей ванной. Ванная и туалет у нас, между прочим, отдельно.
Больше никогда не будет «навсегда».
Лопата, которой я копаю, уже вся в земле, я чувствую затхлость и ее сырую непонятную свободу.
Еще.
Еще раз.
А потом меня настигает сон.
Утром все могилы вскрыты.
Утром все гораздо сложней.