Девяносто пять

                Девяносто  пять
                ( повесть )       


                1.  ЗАДАНИЕ

   Без четырех минут семь Рома Жильцов распахнул по-девичьи взвизгнувшую дверь веранды и шагнул на крылечко.
   Июньское утро окатило щекотливой прохладой, юркнувшей за ворот, и вместе с тем было солнечным, чистым и физкультурно задорным. Рома передернул плечами, дважды повернул ключ в замке, сбежал с четырех ступенек вниз и по тротуару, вдоль обряженных в нежную зелень кустов малины, пружиня шаг, устремился на улицу. Хлопнула за спиной калитка, и он оглянулся в обе стороны.
   По левую не было ничего примечательного, лишь метрах в пятнадцати, стелясь над землей и воровато озираясь, перебегал дорогу с рыбьим хвостом в зубах серый кот Смокотиных да вдалеке, как всегда, словно два нечистых пальца, твердо воткнулись в небо трубы тепловой станции. Из большей, поднимаясь из темных глубин котельной, валил желтоватый дым и скатывался вниз на Дом Советов... А вот справа на полянке, как раз возле Роминой ограды, по-свойски разместились две коровы и бычок. Тут трава ранним летом хорошо выпирает, ну и, понятно, куда ж им еще. Крепенький бычок, прыгал возле коров и вертел хвостом, а они, невозмутимые, как сторожихи на проходной, брезгливо двигали челюстями – точно траве одолжение делали. Рядом, в теплом халате и калошах на босу ногу, лузгала семечки и сама хозяйка рогатого поголовья – Татьяна Губина. От молочка и сметаны она выглядела очень аппетитно, а волосы, наезжавшие на лоб, придавали лицу задорное выражение. Пастушка, успевшая заскучать в компании с жующей скотиной, радостно уставилась на Рому, выискивая, к чему прицепиться.   
   - Чего они морды скривили? – опередил ее Роман. – Им моя трава не нравится?
   - Почему твоя? Ты ее сажал, что ли? - вмиг откликнулась Татьяна, сплюнув под ноги шелуху.
   - Если растет возле  моего дома, значит – моя. Вечером предложу ее коровам с Новобольничной. И еще молоко с них стребую.
   Бычок перестал прыгать и замер, вскинув голову.
   - Топай в свою контору. Разговорился! У тебя ж проверка была. Что тебе инспектор сказал в прошлый вторник – забыл?
   - Ну-ка, ну-ка…
   - Освежить средства индивидуальной защиты. Ты их освежил?
   - Денег на освежение не дали.               
   - Посмотрите на него! – закричала Татьяна коровам. – Средства не освежил, а траву отдать грозится! Шантажист!!
   Вот язва! Зря он ей тогда про инспектора выложил... 
   Роман Антонович Жильцов временно свободный молодой человек тридцати двух лет от момента рождения вел одинокое существование в родительском доме. Дом был светлый и большой. При доме имелся огород. Но тяги к земле у Ромы так и не возникло. За огородом ухаживала Клавдия. Младшая сестра с детьми и мужем обитала в панельной девятиэтажке, дачи не имела, и старший брат предоставил землю в ее распоряжение.
   В летние дни шумная семейка раз или два в неделю появлялась у Ромы, сажала, что следует, выдергивала сорняки и следила за порядком. В обязанности брата входило открывать утром и закрывать вечером теплицы – их было две, и поливать грядки. За это брату дозволялось терпеть шалости племянников и отвечать на их вопросы. Вопросы с каждым разом становились заковыристей. Четырехлетний Кирилл пристал на днях: покажи уши у червяка, и почему в них земля не попадает? Брату также было разрешено пользоваться овощами и ягодами, когда они созревали, а еще соленьями и вареньями, которые Клавдия заготавливала на зиму и которые хранились здесь же, в подполье дома. В житейских делах сестра считала себя гораздо рассудительнее брата. Она указывала на бесчисленные промахи, которые он совершал, и сердилась, что брат не торопится следовать ее советам. Занудство Клавдии Рома списывал на ее работу: сестра читала лекции в местном техникуме. Студентам он не сочувствовал.          
   Улица у Ромы, может быть, и не самая лучшая в Асинске, но он с ней давно сроднился, ему здесь вполне уютно живется.
   Каждое утро, за вычетом суббот и воскресений, Рома шагал на дежурку.
   Сегодняшний день не был исключением.
   Возле калитки Лешки Мартынова, каменным изваянием застыл лохматый Кузя. Свалявшиеся черные космы свисают с боков. Напротив, у своей калитки, такой же маленький белый Пират. Обоим старикам по многу лет. Пират почти ослеп, а Кузя плохо слышит. Приятели опять поссорились – не замечают друг друга. Блондинистый Пират изрядно преуспел у окрестных сук: на ближних улицах много носится коротконогих белых шавок, похожих на него, как две капли. А вот Кузиных отпрысков что-то не видно.
   Через проулок – добротный, обшитый свежей дощечкой дом Николая Вейкутиса. Два обитых железом гаража прячут в просторных чревах две легковушки.
   А еще дальше, с левой стороны, большой и несуразный дом Сани. Во дворе стоит потрепанный заморский фургончик, этакий фургончик-сан. Когда Роман проходит мимо, фургончик только что не складывает колеса вместе и не кланяется. Саня – предприниматель широкого профиля. Он держит продуктовый магазин, комбинирует с пиломатериалами, а если кому потребуется – может и печку сложить.
   Пока вежливый старый японец рассылает всем, кто мимо идет, приветствия, Жильцов минует горбатый мостик. Под него подныривает грязноватый ручей. Место вогнутое, сырое, и постоянно оседает – внизу подземные выработки давно исчезнувших шахт. Сколько уж машин породы на дорогу высыпали, а низинка рядом с ней все равно углубляется, ее охотно заселили болотные кочки. Однажды Рома высмотрел здесь двух любезничающих лягушек.
   За ручьем, справа, железная ограда и котельная педагогического колледжа. Отапливать колледж прекратили еще в мае, и котельная сейчас выглядит безжизненной. Парадной, отполированной частью колледж выходит на соседнюю, Новобольничную улицу, а здесь его изнанка. Как и всякая не парадная сторона, она выглядит соответствующе. Лопухи и крапива с обеих сторон ограды, две огромных горы шлака возле котельной. Сюда неленивые жители, ничуть не таясь, бойко вываливают разный хлам: пластиковые бутылки, рваные пакеты, жестяные банки.
   Затем дорога скатывается в ложбинку. Тут живет умелец-автослесарь Марат: в построенной кирпичной мастерской он ремонтирует машины. Около дома, понятно, куча битого машинного железа. Но в целом улица чистая. Как родинка на щеке красавицы лишь подчеркивает ее прелесть, так и две-три помойки на обочинах улицу почти не портят.
   Дорога выводит прямо к воротам центральной городской больницы. Вдоль нее бежит другая, асфальтированная, улица. Называется она – Кубанская. В Асинске всегда так: когда одна улица заканчивается – поперек бежит другая. От больницы свернуть направо до перекрестка и, немного не доходя до него, остановиться. Здесь дежурка в семь пятнадцать притормаживает. А сколько там на часах? Семь ноль восемь. Все правильно. Столько обычно и занимает путь. Сейчас, издалека заявляя о себе прокуренным кашлем, с папиросой Иванов подойдет, потом рыжий Серега Извеков. А пока их нет, можно постоять, вдыхая свежий воздух.

   Если домашние часы у всех в Асинске более или менее схожи, то рабочие, наоборот, отличаются сильнейшим разнообразием. Кто-то прикипает ухом к телефону, требуя самые последние сводки с участков, и вносит торопливые пометки в блокнот, кто-то не выпускает из цепких рук баранку автомобиля и посылает приветы гаишникам, кто-то мастерком расчетливо шлепает раствор на кирпичи и выводит стену на новый этаж. А глубоко, там, под всеми этими затейливыми тружениками, на горизонте семьсот пятьдесят метров, шахтеры «Асинской» грохочущим комбайном вгрызаются в угольный пласт, крошат и ломают его, и окутываются непроглядной черной пылью, а затем качают уголь на-гора.
   В водоканале своя работа.
   Дежурка на территорию базы вкатывает в половине восьмого, и просыпающийся день, взбадривая себя холодком, разворачивается по заведенному распорядку. Из шлакоблочных боксов, надсадно и слезно гудя, словно собираясь в последний путь, выползают на вымытый из шлангов асфальт тяжелые спецмашины и колесные экскаваторы. Они заполоняют территорию базы, а между ними бестолково начинают бегать рабочие бригад, готовясь к выезду на участки. Гвалта и суеты – как на рынке в воскресный день. Тем временем бригадиры в диспетчерской получают задания, здесь тоже полно криков и споров, требований и угроз. Здесь говорят по десять человек сразу. Здесь полнозвучные вопли сменяет стон, переходящий в матерный. Понятное дело, что чего-то не достает: то нет труб нужного диаметра, то на исходе ниппели и сгоны, то экскаватор у кого-то на ремонте, а надо срочно копать, а то, черт побери, рукавиц-верхонок обыкновенных нет – работать не в чем. Все нужды бригадиры в краткой и яркой форме доносят до начальника производства. Видавший виды начальник производства на эти вопли и ухом не ведет. На зависть факирам, умеющим вытягивать из шляпы лишь колоду карт и пугливых зайцев, он с ловкостью выходит из положения. Трубы одного диаметра заменяются другим, экскаватор перебрасывается из соседней бригады, верхонки надо беречь – да и потом сейчас не зима, а лето, можно обойтись и без них – а со всем остальным вы, бригадиры, не дети малые, разбирайтесь сами!      
   В половине девятого бригады рассаживаются в будки спецмашин и разъезжаются по участкам, за ними с тарахтеньем тянутся колесные экскаваторы. К девяти база пустеет.
   И тогда из деревянной будки, что возле ворот, вылезает, звеня цепью, лохматый Шарик, открывает, позевывая, розовую пасть, затем суется мордой в миску, а там – ничего нового! Шарик с укором смотрит в сторону столовой и принимается грызть позавчерашнюю кость.
   В одиннадцать, отнюдь не пожирая пространство, кое-как причапает сломавшийся экскаватор, один из тех, что давно бы надо списать, да новые приобрести не на что. К двенадцати и сами бригады слетятся на базу, чтобы воздать должное горячему борщу и котлетам в тесноватой производственной столовой. За короткие часы до обеда одни успеют ликвидировать по одному-два порыва, другие выкопать траншею или заменить поврежденный участок труб. В маленьком Асинске, как это ни удивительно, больше шестисот километров водопроводных линий – работы хватает.
   А вот в конторе нет такого крика, как в диспетчерской. Два этажа, поделенные на кабинетики, населяет, в основном, женское сословие: бухгалтерия, плановый, расчетный и абонентский отделы, отдел кадров.
   В этих клетушках какой-нибудь Валерий Викторович трещит крыльями лишь в качестве посетителя. Но утро здесь тоже начинается с шума – с шума кофейников. Пьют все. Кто – дорогой молотый, кто – дешевый растворимый. Кофе в чести. Только редкие отщепенцы предпочитают пакетики чая  «Принцесса Нури».
   Напившись кофе, большинство из немногих конторских мужчин выбираются на крылечко – покурить. Звони, хоть разбейся, телефоны, объявляй тревогу – никого нет, все вышли. На крылечке, под навесом, разговаривают неторопливо и если о предстоящих делах, то без крика. Лишь Томский с Горобцом курят в кабинете на втором этаже, не отходя от рабочих мест, да недавно принятая юристка, в другом конце коридора, также дымит в форточку, а окурки выбрасывает вниз, под окно негодующему абонентскому отделу.
   Но вот кофе выпит, перекур закончился – закипела работа. Зашелестели по кабинетам бумаги, засветились справками и сводками экраны компьютерных мониторов, зычным голосом гаркнул в телефонную трубку начальник отдела снабжения Батыев, с двумя папками под мышкой, отдуваясь, пробежала с первого на второй этаж на зов генерального директора главный бухгалтер Наталья Акимовна, туда же пять минут спустя выдернули юристку.               
   Кабинет Жильцова, инженера по гражданской обороне, на втором этаже, справа по коридору. Он делит его с Горобцом и Томским. Соседей пока нет, и Рома первым делом хватает кофейник и бежит за водой. Вскоре кофейник громогласно шумит, оседлав в углу железную крышку сейфа, для этого, в основном, и предназначенного. Но вот шум сменился суетливым бульканьем. Кофейник отключен, кофе в чашке заваривается и в освободившуюся розетку втыкается вилка транзисторного приемничка. После чего, подгоняя пальцами выступающее из прорези колесико, поехал Рома по эфирным волнам.
   В шипении и свисте накрутилась на колесико пара не то корейских, не то китайских мяукающих фраз, а вслед за тем приемник грянул звучными стихами:      
               Во времена тотального вранья            
               взошло мое лихое поколенье         
               среди литературного ворья,               
               всех тех, кому и горе по колено!               
   Жильцов выдернул вилку.               
   Томский появляется позже. Без десяти восемь начинает настырно трезвонить телефон. Звонят с водозабора, с гидроузла, с базы РСУ и с очистных. Всем нужен Томский. Всем позарез нужен Томский! Самые каверзные поломки, заморочки, а также сгорания обмотки двигателей случаются при звездах и луне. Водящаяся на предприятии мелкая нечисть терпеть не может электричества и под ночным покровом, запуская каверзные ручонки в сплетения проводов, всячески отыгрывается на оборудовании. У глумливых бесов с Михаилом свои разборки.
   Томский еще не успевает усмирить всех, чьи голоса рвутся из аппарата – наязвить, нахохотаться и залезть ногтем под кожу начальника гидроузла Макара Макаровича, как на пороге вырастает Вова Саблин, бригадир электриков. Этот является узнать, какая работа предстоит днем.
   В половине девятого, гневно шевеля усами, в кабинете возникает Сева Горобец. Дежурно отчитав бригадира за неправильное заполнение журнала, и выдав заодно пару замечаний Михаилу по части руководства энергетической службой, он успокаивается, наливает кипятку в чашку, размешивает кофе и, картинно опершись на подоконник, начинает курить. Формально Горобец в подчинении у Мишки, но он анархист, и ему плевать на любых главных энергетиков. Курит Сева много – и кабинет, и сидящие в нем, успевают основательно прокоптиться. В пепельнице растет гора окурков. На фоне беспрестанно дымящего начальника энергоналадочного участка – Томский, испепеляющий за утро не больше четырех сигарет, выглядит озорником из третьего класса, что балуется, докуривая «бычки» в школьном туалете. 
   В девять под окном, на улице Родины, разворачивается асс-машина и вычерпывает канализационные стоки из колодца.
   К этому времени диспозиция в энергетической службе становится окончательно ясной, намечается поездка на очистные – дед Ядыкин звонил, требовал к себе и три раза крикнул в телефон: «Вредители!». Однако тут является Андрей, водитель «газели» энергетиков, и объявляет, что мотор забарахлил, механики запретили выезд, такая вот беда.   
   - Ты бы хоть яблоко кислое съел, а то личико сильно радостное, -  говорит Горобец и убегает в гараж ругаться с механиками.
   В довершение неприятностей, размахивая шваброй, входит Даниловна и на десять минут выгоняет всех из кабинета. Томский скрывается в электроцехе, а Роман, послонявшись по коридору, заглядывает к компьютерщику Женьке, а когда возвращается, в кабинете настырно звенит телефонный аппарат. Оказывается, на этот раз хотят слышать не Томского, а Жильцова. Из городского Управления гражданской обороны. Срочно нужны данные о запасах хлора на водозаборе. Очень срочно! Чтобы через двадцать минут доложил!... Куда им такая спешка? Чертыхаясь, Рома звонит на водозабор. Трубку берет Андреич. Он вчера вернулся с рыбалки. Ездил на Берикуль. Привез шесть карасей, но хороших – все вместе на семь с лишним килограммов потянули! Андреич обстоятельно рассказывает о первой рыбалке в этом сезоне и о том, что карп дернул – с полпуда, не меньше. Рома, едва дыша, мучается от зависти.
   - Повел-повел и на дно! А у меня ж на такой вес не рассчитано. А он свечой как даст-даст! Представляешь, аж слезы на глаза навернулись: все, думаю, сейчас и леске, и поплавку с грузилом – хана! Нет, только крючок оторвал. Я так обрадовался – хоть здесь повезло!
   Тут инженер по гражданской обороне спохватывается и начинает выпытывать про хлор.
   - Да, - говорит Андреич, - хлора хватает. А берет лучше всего на распаренную перловку.
   В кабинет с шумом и воплями, как ватага болельщиков непредсказуемого асинского «Сибиряка», вламываются Томский с Аглушевичем.
   - Да погоди, да выслушай же ты! – старается перекричать Аглушевич.
   - Поезжай к себе, - настойчиво взывает Томский. – Вон, дежурка во дворе наготове, тебя ждут! Юрик из кабины высовывается!
   - Поехали вместе, у тебя ж машина сломалась, по дороге договорим!
   - С тобой на очистные? Не поеду!
   Рома закругляет разговор с Андреичем, однако Михаил перехватывает трубку и сразу – про двигатель на первом подъеме. Но Андреич все еще на Берикуле. Он весь там – у поплавков, что подрагивают на воде. И не может понять, чего добивается Томский.
   Аглушевич терпеливо ждет. Через пять минут их яростный спор взрывается с новой силой. Телефон свободен. Отчитавшись перед Управлением, Рома наконец, вникает, по какому поводу крик.
   Оказывается, в мире живой природы существуют невероятные водоросли! И Аглушевич про них узнал! Эти прожорливые водоросли выедают грязь в канализационных стоках и без дополнительной обработки превращают их в очищенную воду. Для водоканала – огромная экономия!
   - Ни про какие водоросли знать не хочу! – кричит Томский. – У вас же там свои микробы! Вы их сколько лет плодили! Вам что – мало?
   - Да выслушай, наконец! Чего ты слова не даешь сказать!
   - Ну, давай, говори свое слово, - угрожающе цедит Михаил.
   - Ты чего такой? Тут дело верное! У нас восемь видов бактерий, и каждому свое подавай – кому остатки мазута, кому органические отходы. Разборчивые они, понимаешь? От многого вообще морды воротят. А эти водоросли охотно жрут все подряд! Запустил их в приемник стоков и порядок, им любая грязь – по зубам!
   - А я тут причем?
   - Есть одна небольшая загвоздка: тепло любят! Без тепла – никак. В тепле у них аппетит зверский. Возможны только два варианта: либо выводить новую породу водорослей, чтоб и в холоде челюстями работала, либо подогревать эту… среду. Новую породу мы пока вывести не сможем, генерал денег не даст, остается одно – поднять температуру, - Аглушевич значительно глядит на энергетика. – Короче – тебе и карты в руки!               
   Томский шевелит подбородком.
   - Значит, ты предлагаешь мне заняться тем, что к вам стекает?
   - Разумеется.
   - И подогреть?
   - Ну! Хорошие дела не делаются чистыми руками.
   - То есть, все городское дерьмо я еще должен довести до необходимой температуры?
   - Наконец-то до тебя дошло!
   - Ты… ты сейчас сообразил, что сказал?
   - Какая разница! Ты посмотри с точки зрения пользы!
   - Не вздумай со своей идеей идти к генералу, - тихо произносит Томский.
   - Генерал уже знает, - спокойно парирует Аглушевич. – Я только что от него. Знаешь, как он среагировал? Иди, говорит, с Томским обмозгуй.
   Немая сцена.
   - Да ты чего паникуешь? – изумляется Аглушевич. – Ты же воду для карпов грел? Грел! Опыт есть. Горобца опять подключишь. Горобцу какая разница – что с карпами, что в другой среде…
   На Томского больно смотреть, не всякое сердце выдержит. Это не то, что выяснять у Андреича, сколько хлора у него в данный момент хранится. Инженер по гражданской обороне выскакивает из кабинета.
   Фантазии Аглушевича могли обернуться серьезными неприятностями. Очень даже серьезными. Последнее время водоканал жил спокойно. После того, как сорвалось с бычками, а еще раньше с карпами, Илья Ефимович, водопроводный генерал, на несколько месяцев присмирел. Идея с бычками тоже была замечательной: мясное производство по комплексному методу. Совхоз, отрабатывая долги, переписал на водоканал два десятка бычков и откармливал их. Водоканал, со своей стороны, отремонтировал коровник и заменил проводку. Бычки, окруженные заботой, толстели с каждым днем. И вдруг, как гром среди зимы: совхоз обанкротился! Прослышав об этом, Илья Ефимович пулей ринулся к селянам. Но было поздно: бычки исчезли. К тому же в договоре, как выяснилось, формулировки оказались настолько невнятными, что водоканал к той скотине, вроде, никакого законного отношения и не имел. Долго стоял генерал возле коровника, высматривая, в какую сторону ушли бычки, и, ничего не разглядев, уволил юриста. Тишина в конторе повисла такая, словно весь коллектив, наоборот, разом объелся говядины – до изнеможения, до отрыжки. При Илье Ефимовиче никто не осмеливался вспоминать о бычках. И вот теперь, после длительного застоя, в конторе с содроганием ждали новых идей. А если генерал чем-нибудь увлекался, он денег не жалел.
   Погуляв пять минут, Рома вернулся. Томский, щеки и шея которого горели пунцовыми пятнами, горячо выпроваживал гостя.
   - Ищи морозоустойчивые водоросли. Не может быть, чтобы таких не было!
   - Говорю тебе: нету!
   - У соседа в новогоднюю ночь попугай в форточку улетел. К обеду нашли. Возле мусорного бака в компании с воробьями хлебную корку грыз. И даже насморка не подхватил!
   - Что ты мне голову морочишь! При чем здесь попугай?
   - А ты попробуй свои водоросли голодными подержать. Может, они и не подогретую грязь сожрут!
   Обед. Столовая. Роман, не желая того, оказался за одним столиком с главным экономистом Виолеттой Сидоровной. Главный экономист смотрит на Рому так, словно знает за ним кое-какие грешки. Поэтому сосиски с гречкой и салат из крабовых палочек были проглочены без аппетита.
   Ровно час. За оградой, через дорогу, затарахтел мотоблок – там взялись пахать огород. Дюжий, коротконогий землепашец, ухватясь за железные ручки, подпрыгивая, побежал за напустившей дыма машинкой к дальним кустам смородины. На распластанную землю тут же спикировали два скворца.
   Без пятнадцати два в кабинет заглядывает секретарь-референт Оксана Яковлевна:
   - Жильцов – к генералу.
   - Что случилось?
   - Мне не докладывал. Но с утра – не в духе.
   Неожиданный вызов всегда чреват… Ждать можно чего угодно. А тут еще предыдущий тяжелый разговор с генеральным… В минувший вторник из городского Управления передали требование «приступить к поэтапному освежению средств индивидуальной защиты», в переводе на нормальный – заменить старые противогазы на новые. Подумав, Роман решил начать со шланговых, коих имелось по одному на водозаборе и на очистных сооружениях. Написав заявку, инженер по гражданской обороне отправился к генералу… Надо прямо сказать, что у Ильи Ефимовича есть нехорошая черта: он не любит, когда к нему приходят просить денег. Ну и выслушал же Рома про шланговые противогазы! Такого наслушался! И сейчас возникло смутное предчувствие, что генерал не все договорил про них в прошлый раз.
   Илья Ефимович и впрямь встречает с хмурым лицом:
   - Садись!
   Рома садится на дальний от генерала стул в конце стола.
   Илья Ефимович молчит некоторое время, а затем начинает какой-то совершенно непонятный разговор.
   - Вот смотри, что получается: налоговая служба в прошлую пятницу круглую дату себе отметила? Отметила! Торжественное собрание, банкет и все такое. Я там был. Прижимистый народ в налоговой: на выпивке сэкономили. Нашли на чем экономить! Идем дальше. Металлический завод перед Днем космонавтики юбилей отпраздновал? Отпраздновал! И горноспасатели перед Пасхой гуляли… Тепловая станция тоже зашевелилась. «Мы, - говорят, - самое первое построенное в городе предприятие. Нам, - говорят, - скоро век уже будет. Остальные возникли после нас». А чем мы хуже? Надо подготовиться и сделать свой юбилей. Я так думаю – в конце осени. Подарки, поздравления – само собой, но главное: собрать сведения и выпустить добротную книгу, чтобы лучше вот этой, - он постучал кулаком по солидной брошюре, на синей обложке которой значилось: «90 лет металлическому заводу». – Удовольствие, что и говорить, дорогое, но по-другому нельзя.
   - Хорошая идея. Если в книге всех назвать – ветеранам должно понравиться.
   - Конечно, - благосклонно кивает Илья Ефимович. – Пока у стариков не все в памяти засохло, надо их опросить, а потом каждому вручить по книге.
   - За столько-то десятилетий много чего произошло. А кто над книгой работать будет?
   - Как – «кто». Ты, конечно.
   Инженер по гражданской обороне не разучился удивляться лишь за пределами водоканала. У него только дыхание на миг перехватило да жарко сделалось ладоням.
   - А когда у нас юбилей?
   - Я ж говорю: лучше всего – в ноябре. Времени впереди – полгода! Надо определиться: сколько будем отмечать и дату назначить.
   Тут Жильцов уже перестал что-либо понимать, но генерал разъяснил:
   - Тепловую станцию – тогда она была электрической – в начале века построили, а мы ж при ней и возникли. Ей бы разве без воды запуститься? Не-ет! Первым делом надо трубы пробросить, воду подать, а уж потом, когда вода пришла – и электричество можно вырабатывать. Так что мы их старше – и спорить не о чем! Если они с девятьсот седьмого – значит, мы с девятьсот шестого. Девяносто пять нам, - я так думаю, - девяносто пять! Вот пусть они теперь нас и догоняют! А ты прямо с завтрашнего дня приступай. Документы старые ищи, с ветеранами встречайся, в музей сходи. В общем, – все как положено.
   У конторских нет привычки мямлить: не смогу, не сумею. Это не для водоканала. На любой приказ – грудь колесом, «будет сделано» и, опрокидывая стулья, человек мчится выполнять. Молодцевато развернувшись, Жильцов вылетел из кабинета.    
   В смятении, он очутился во дворе. Для начала нырнул в подвал старого деревянного склада и отомкнул свою кондейку. Пересчитал ящики с противогазами – их было ровно пять. Открыл один. Оттуда глянули мутно-серые вурдалачьи маски с круглыми, вправленными в резину стеклами – одинаковые, точно клоны. Затем снова выбрался во двор. День был замечательный. У забора бойко желтели одуванчики, приманивая редких пчел. Возле котельной подсыхала последняя весенняя грязь.
   Над скамеечкой, рядом с побитой дверью столярного цеха, завинчивался в чистенький воздух сигаретный дымок. Плотник дядя Саша блаженствовал, привалившись к стене и вытянув ноги. Дядя Саша, юркий мужичок с подвижным лицом и чутким хрящеватым носом, выполнял на базе всякую мелкую работу по дереву. Из кармашка зеленой рубахи торчал криво заточенный карандаш. Кепочка сидела так, словно он поднырнул под нее и не решался сдвинуться. Леня примостился рядом. Оба молчали и нежились на солнышке. К столовой, напротив, подъехала «тойота». Из нее принялись выгружать батоны.            
   - Историю, - сказал Рома, - начинаю писать. Водоканала.               
   - Это еще зачем? – спросил дядя Саша, приоткрыв глаза.               
   - Юбилей. Девяносто пять лет. Торжество будет. Подарки разные, - Рома поднялся.               
   - Так. Жили – не тужили, пока нам не предложили... Без меня, значит, не обойдется.   
   - Почему? – удивился Жильцов.               
   - На сцену полезете – речи говорить. А сцену украшать надо. Эмблемы разные, завитушки из фанеры, - щеки у него забегали к носу и обратно. - Нет, чтобы по-простому – деньгами людям отдать. Все выпендриваетесь.               
   - Так праздник же!
   - Ну да. Всенародный. Как день Столяра…
   В кабинет не хотелось. Рома еще минут пять постоял на крыльце. За это время в контору вошли Галина Владимировна из производственного, программист Женька и метролог Ружицкий. Из конторы вышли уборщицы Лариса Петровна и Анна Даниловна.               
   - Если Карасевич снова тряпок не даст, - сказала Анна Даниловна, - рассчитываться буду. Из дома все перетаскала.
   Они направились к воротам…
   - Зачем генерал вызывал? – спросил Томский, когда Рома, набегавшись, опять оказался за столом.
   - Историю буду писать.
   - Какую историю?
   - Историю водоканала, от начала до наших дней – какую ж еще. Ну, ты и спросишь – «какую историю»!


2. В  МУЗЕЕ

   Добытчики цветных металлов, коих в Асинске теперь пруд пруди, авторитетно растолкуют, что в здешней земле на глубине до двух метров, если, допустим, приналечь на лопату и копать наугад, можно обнаружить следующее. Самое, безусловно, заманчивое – это кабель. Силовой и телефонный. Если тебе так повезло – вырубай кусками, обжигай и тащи в приемный пункт. Сдав его, тут же получишь за труды звонкую монету – а ее вправе употребить на что угодно, хоть на покупку телевизора. Когда попадется теплотрасса, ее узнаешь загодя, по теплу и разнеженным, точно из натопленной баньки, червякам, и дальше, что остается – маленько погреться, плюнуть и не копать. А самое никчемное, с точки зрения добычи, – это водопровод, ливневая и фекальная канализации. Их, к тому же, по теплу не определишь и впустую орудуешь лопатой, пока не уткнешься, чтобы затем выкрикнуть в небо всю горечь, что пронзит сердце от напрасно затраченного труда. Вот и все, что можно обнаружить в асинской земле не далее, чем на два метра, если, конечно, не считать городские кладбища.
   Для Ромы же, как раз, и представляло интерес то, что, по мнению старателей, - самое никчемное. А именно: водопровод с канализацией, а также кто проложил и когда…          
   Утром следующего дня Жильцов мог не торопиться. Музей начинал работу с десяти, Рома там появился к одиннадцати.
   Музей – этакий, по сути, увеличенный в размерах гипсовый мопс, копилка городской памяти – размещался в центре, на первом этаже жилого пятиэтажного дома. Рядом, но выше, на пригорке, обосновалась гимназия с веселыми балбесами и отличниками, с другой стороны – поликлиника с дневным стационаром, за спиной – почтамт, а напротив замысловатое, в новом стиле, сооружение «Угольбанка». Леня зашел со стороны гимназии.
   Старушка, торговавшая билетами в чистеньком вестибюле, хищно вскинулась, но Рома сказал: «На консультацию», осведомился, где располагаются сотрудники музея, и скоро стоял в тесном коридорчике перед дверью с надписью «научный консультант».
   Любая работа старательно отшлифовывает человека по своим меркам. Горняк бывает длиннорукий, худой и жилистый с выпирающим острым кадыком и зачерненными обводами вокруг глаз. Физиономия учителя изображает пугающую глубокомысленность и серьезность. Стремительно выскакивающий из иномарки делец похож на чертика из горящей табакерки. Следуя этому правилу, сотрудник музея должен быть сутулый, бледный и слегка присыпанный пеплом минувших эпох. Тени великих покойников Асинска окружают его, как хоровод елочку, и говорить ему пристало негромко, вдумчиво, с частой оглядкой на них… Однако, вопреки ожиданию, встретила Жильцова розовощекая, крепкая дама с молодецким, зычным голосом корабельного старшины:
   - Ты смотри-ка, как юбилеи повалили! И откуда враз прорвало? Какой заводец ни возьми – непременно дата. И все круглые! Присаживайтесь. Милена Кондратьевна. Можно просто Миля. А вас как?
   Рома назвался. Помещение, где он очутился, было ничтожно мало, еще меньше, чем у них с Михаилом, но интерьер оживляла зелень в горшочках. Из двух, не самых крупных, стебли, кинувшиеся к потолку и подвешенные на веревочках, оплетали половину кабинетика. Среди мелких листьев кое-где проглядывали бледно-розовые цветы. В остальном, из-за смехотворных размеров, он казался чудовищно набит мебелью, хотя, кроме стола, двух стульев и книжного шкафа с непременными толстыми папками на полках, здесь ничего больше не имелось.         
   - Справка у вас уже на руках?               
   - Какая справка?               
   - Что вам девяносто пять?               
   - Так нам и есть девяносто пять.               
   - Не-ет, ну что вы – на этот случай должна быть справка!               
   - Да зачем же справка?               
   - Как – зачем? Что вам девяносто пять, - она снисходительно оглядела Рому. – Так полагается.             
   - А без справки нельзя?
   - Вы как будто вчера на свет народились, честное слово!
   - А где выдают такие справки?          
   - В городском архиве. Только там и больше нигде.               
   - Я возьму такую справку. Чего бы это мне ни стоило – я ее возьму.               
   Милена Кондратьевна кивнула одобрительно.    
   - Знаете, мы как поступим: вы сейчас погуляйте по музею – может, на стендах что обнаружите, а я пока в документах пошарю, что у нас есть по водоканалу. Много не обещаю, но что найду – то найду. Да: во втором зале реставраторы работают, но там уж, точно, ничего нет.
   В музее было интересно. В первом зале, сразу за чучелами волка, лисы и медведя, вповалку лежали ребра и бивни мамонтов. Они оказались настолько чистые и блестящие, точно и Милена Кондратьевна, и весь маленький коллектив сотрудников старательно глодали их пару часов назад – перед открытием дверей для посетителей. А чудовищная величина костей наводила на мысль, что еще до появления вокруг Горячки и в районе Теребиловки первых поселенцев – здесь все уже было, как следует, вытоптано. Вдоль стен, впритык друг к другу, стояли на полках несколько аквариумов. В одном из них лениво плавали пять или шесть рыбок, похожие на маленьких сонных карасиков. «Пираньи», - прочел историк водоканала и поежился.
   Двое пацанов петэушного вида азартно пялились на мамонтовые останки, приседая и щупая загнутый бивень.
   - Такого сразу не завалишь, - прикидывал первый. – Зверюга!
   - Тогда чуваки толпой охотились. Каждый по разу палкой огреет и порядок.
   - Нет, тут даже пулей бесполезно.
   - Уй, да запросто – в глаз надо.
   - Ага, будет он тебе глаз подставлять…
   Дальше три реставратора, толкая друг друга, с треском раздирали фанерную тачанку, изготовленную в размерах один к одному. Снятый с нее деревянный пулемет раскорячился на полу и целил хищным рылом в стенд с достижениями металлического завода, в показатели второй пятилетки. Вокруг пулемета валялись мусор и опилки.
   Чтобы не мешать, Рома быстро проследовал в конец музея. Здесь обнаружился еще один посетитель – толстый человек с коричневым портфелем. От стенда к стенду он двигался отрывистым куриным шагом и даже головой дергал по-куриному. На стендах, среди пожелтевших документов и мелкой шахтерской атрибутики типа лампочек и касок  оказались и фотоснимки, но странные, угрюмые глядели на зрителя ударники труда. Роман задержался возле одного из стендов, на нем, в отличие от остальных, не имелось стекла, и вид у него был незаконченный – подписей не везде хватало, а в левом верхнем углу и в центре зияли пустоты. Бригада Скабелкина была сфотографирована по отдельности – каждый передовик в своей фотокарточке: но в напряжении глаз, в изломе губ определенно угадывалось что-то общее, что-то еще помимо отсутствия героического налета. Жильцов всмотрелся и сообразил: нежелание фотографироваться! Как будто всех до такой степени пугали почет и слава, что горняки не знали, куда от них деться.
   - Увлеклись? – раздался за спиной знакомый голос.
   - Это что – знаменитые шахтеры?
   Она замялась.
   - Да. Новый стенд оформляем.
   - А чего это они так смотрят?
   - Как?
   - Да хмуро как-то, неприветливо.
   - Ну, так, известное дело – напряженные планы, соцобязательства, тяжелые условия горняцкой работы. А вы – нашли что-нибудь по водоканалу?
   - Нет, не нашел.
   - Пойдемте, я кое-что обнаружила.
   В кабинете на столе дожидались три старинных самодельных журнала, сшитые шпагатом. Это были отчетные данные, представленные в Облплан асинским горпланом в 1934-м, 38-м, 47-м годах.
   - Не густо, конечно, но что есть…
   Она помолчала.
   - А тут у нас проверка из области была, вокруг стендов чуть ли не с лупой ходили, в каждую щель носом лезли, так все вверх дном. Людей, видите ли, им мало. Героев им мало: снимков, говорят, в залах – раз, два и обчелся, не отражен человеческий фактор. Ну, я согласна, - указали бы и ладно. А то квартальную премию – под самый корешок! Как будто мы миллионы здесь получаем. Месяц дали, чтоб все исправить. У них баба одна – ох и стерва! Такой скандал закатила. Приедем, кричит, проверим! А где героев взять, если в документах не значатся? Сестре спасибо – она меня не раз выручала. Сестра у меня в судебном архиве работает, а у них старые дела хранятся, с фотографиями.
   - Так бригада Скабелкина…, - начал Роман, потрясенный.
   - Нет, вы не подумайте – некоторые и впрямь в шахтах работали. Ну – до того… Вы понимаете?
   - Но ведь это же…
   - А нормально требовать то, чего нет?! Что нам – каждый раз без премии оставаться?! – трубным голосом грянула Милена Кондратьевна. – Вот этим проверяльщикам – булочку с маком!… Так что, понадобится если, – мы рядом еще одну бригаду определим, места хватит.
   Снаружи наяривало солнце, и Рома впервые усомнился в подлинности его. Уж очень старательно печет! Показушно как-то! Словно, изо всех своих сил пытается уверить, что оно настоящее. В замешательстве Рома потянулся к верхнему журналу.
   Дверь приоткрылась, и реставратор, просунув горбатый нос, развязно спросил:
   - Хозяйка, пулемет куда девать?               
   - Не торопись, Георгий. Я сама определю. Он здесь еще пригодится.
   Миля выпорхнула, и Жильцов остался один.
   Ладно, черт с ним, со Скабелкиным и его бригадой. Вот старые документы, они, по крайней мере, не вымышленные. Роман выложил на стол блокнот и шариковую ручку.
   По правде сказать, история ему нравилась. В первую очередь, не какого-нибудь острова Пасхи, а история его родного города. Вот и сейчас, казалось бы, чего особенного? А дыхание прямо сбилось от нетерпения, будто взял он фонарь и отправляется в темноту. Ну, то есть, не совсем, конечно, в темноту, кое-что он и до этого знал, но всякие сюрпризы могли ожидать на каждой странице.
   Рома начал перелистывать пожелтевшие страницы. Чего ж тут с фонарем можно высветить? Ага – вот на четырнадцатой, под пунктом «д» – водоснабжение. Наконец-то! Ну-ка, ну-ка:
   «Одним из крупных недостатков в работе по коммунальному обслуживанию трудящихся города является водоснабжение».
   Опа-на… Ничего себе! У историка вмиг во рту как будто лимон оказался. Вот это высветил – «крупный недостаток»!
   Рома встал, придвинулся к подоконнику и выглянул в окно. Напротив, через улицу, была кирпичная двухэтажная коробка «Угольбанка». Слева от нее, на площадке, выстроились в ряд легковушки, из них две «японки», одна уже отъезжала. Если и продолжение будет таким, как начало, - интересная история получится, хоть с фонарем, хоть без фонаря. В самый раз – к   юбилейной дате!
   До нынешнего момента Роман ожидал трудностей лишь в поиске материалов, но он и предположить не мог, что материал вдруг окажется «не тот». Ну, положим, что золотой век водопровода если и был, то очень давно. Однако ведь с водой все равно что-то делалось.
   - Войти можно?
   В дверях, с самым решительным видом, ненатурально переминался новый посетитель. Из-за плеча выглядывал другой.
   - Да вы и так уже вошли.
   - Это – само собой. Но как не спросить? Любой входящий в чужой кабинет должен получить разрешение. А вы, вероятно, оттуда? –  первый – жгучий брюнет – кивнул в ту сторону, где за стеной, в паре километров отсюда, размещалась контора водоканала.
   - Да, - подтвердил Роман. – Оттуда.
   - А мы и не сомневались. Случайный человек здесь не окажется. За исключением одной тут. Будьте уверены: мы не отнимем у вас много времени. Дело у нас простое, но важное…
   Возраст обоих был, как свет в тумане – не ярким и расплывчатым: от тридцати пяти до пятидесяти с довеском. Понятно, что и один, и другой облачились по-летнему: легкие светлые рубашки, серые брюки, сандалии, однако наружностью сильно различались. Говоривший был выше ростом, худ, имел смуглое лицо, густые свисающие брови – такие брови имеются, наверно, у Мефистофеля, а еще тонкие сухие губы и короткие черные волосы без признаков седины. У второго, наоборот, была глубоко всаженная в плечи и, как бы, оплывающая круглая голова с обширной ровной лысиной, под которой могли скрываться какие угодно мысли, но вряд ли дерзкие. Лицо составляли полные щеки, розовый подбородок, заурядный нос и маленькие бесцветные глазки. Вся его фигура выражала робость и, похоже, первый приволок его сюда за руку.
   - Так вот. Мы хотели бы поговорить с вами о происхождении Асинска.               
   Рома Жильцов подумал, что ослышался.
   - О чем?
   - Откуда город наш пошел. О людях.
   - Так, - сказал Рома.
   Начинаются ладушки, мармеладушки в шоколадушке!
   Стоит, оказывается, взяться за историю водоканала – и пошло, поехало. Но оба ничего такого, что могло бы насторожить, не делали. Правда – чернявый, он сразу выступил вперед, азартным блеском в глазах и какой-то внутренней иссушающей страстью смахивал на спустившего все до копейки шулера. Но это мелочи.
   - Вам надо подождать. Милена Кондратьевна сейчас вернется.
   - Зачем ждать? - нетерпеливо крикнул чернявый. – При чем тут Милена Кондратьевна?
   - Так ведь она вам нужна?
   - Без нее обойдемся! Вас разве не интересует история Асинска?               
   - Интересует, - сказал инженер по гражданской обороне. – Еще как интересует.               
   Роме, надо признаться, по душе родной городок – именно такой, какой он есть. И не в последнюю очередь потому, что маленький. Ведь как бывает: посмотришь в теленовостях – то один умножающий панельные кварталы миллионник, то другой такой же изнемогают от вторичной столичности. «А наше счастье, - говорит Рома, - в том, что мы ни от чего не изнемогаем. Мы естественны и ненатужны… Как листопад».               
   - Вот! Сразу видно, что вы человек с пониманием, вас история интересует. А предыстория?               
   Ничего себе!… Рома Жильцов не нашелся, что ответить. Предысторией, насколько он помнил, было скандальное изгнание из рая. Но при чем здесь Асинск?               
   - Вы знаете: откуда были наши предки? Или вам рассказать?
   - Хорошо, - согласился Роман. – Валяйте…
   Азартный тут же принялся за дело.
   - Моя фамилия Лещев, Руслан Федосеевич; а это вот – Гомоляко. Мы, так сказать, краеведы по велению души…
   Из горячего сбивчивого рассказа стало ясно, что самодеятельным краеведам, нещадно гонимых Миленой Кондратьевной не только из музея, но также из культурной жизни города, долгое время не давало покоя невнятное происхождение Асинска. Все сводилось к тому, что город, якобы, собрался с миру по нитке чуть ли не из каторжного сброда. Ну, разве можно было с этим смириться? Оба основательно покопались в старых документах и поняли, что это не так. Оказалось, что первые бригады углекопов были из села Судженки, что в двадцати километрах отсюда. И основной поселок будущего города также назывался Судженка. А сельцо образовалось лет за сто до Асинска из выходцев Курской губернии. Ознакомившись с нынешней картой Курской области, они с изумлением и радостью обнаружили город Суджу.
   - Теперь вы понимаете, откуда что взялось?...
   Лещев захлебывался речью! Он делился своим открытием, как птицы делятся пением.
   - Вот что об этом городе говорится в энциклопедии, - Лещев, сияя, выловил из тощей папочки бумажку и старательно зачел. – «Суджа, город в Курской области, на реке Суджа, близ железнодорожной станции Суджа. Пищевые предприятия, завод тракторных агрегатов, ковроткацкая фабрика. Основан в 1664 году». Каково, а?
   Он потряс бумажкой.
   - Подождите. При чем здесь завод тракторных агрегатов? – Роман перевел взгляд на молчащего Гомоляко.
   - Завод тракторных агрегатов здесь абсолютно ни при чем, в нем интереса нет, - нетерпеливо перебил Лещев. – Ковроткачество в Судженке также никак не прослеживается – мы выясняли. Город – это город, а крестьяне – это крестьяне. Они ж сюда понаехали из примыкавших к Судже сел. Ясное дело, косами намашутся – потом уж какие ковры? Но и это не все. Мы наткнулись еще на одно поразительное свидетельство!
   Он подскочил к столу, занял место, на котором только что сидел Рома, спихнул локтем журналы так, что они чуть не полетели на пол, вновь раскрыл папку и вынул несколько листочков, схваченных одной скрепкой.
   - Так вот, величайший русский актер Щепкин в ранней юности осваивал премудрости наук не где-нибудь, а именно в Судже. И было это двести лет назад! Каково, а?
   Жильцов молчал.
   - Однажды ученик Миша Щепкин принес в класс книгу под названием «Комедия Вздорщица». Не только в уездном училище, но и в городе никто толком не знал, что такое «комедия», и все-таки стараниями учителя и учеников комедия была поставлена, премьера наделала много шума, и городничий пригласил комедиантов повторить представление на свадьбе дочери. И дальше самое интересное – нравы Курских судженцев, предков наших…
   Голос Лещева зазвенел.
   - «Праздник, который давал городничий для своих молодых, привел в волнение весь город. Народ на рынке, и в особенности торговки, толковали, что праздник будет знатный, что, как слышали они, даже плошки заказаны, что музыку привезли от подгородного помещика, что цыганы будут плясать и даже будет какая-то комедия. И пошли толки по всему рынку. Что за комедия? Кто будет играть? Одни толковали, что приезжие штукари будут глаза отводить, то есть вот, например, покажется вдруг, что вы по колени в воде, и вы из предосторожности подымете платье, чтоб не замочить его, ан глядь – и нет ничего, и разные другие будут мороченья. Другие говорили, что все это вздор, что они точно слышали от учителевой кухарки, что учитель целый год учил детей играть комедию, и что она уже играна в прошлое воскресенье. И много других было предположений. С рынка новость эта перенесена была в дома, которые еще не знали об ней, так что в середу весь город был на ногах. Бегали, суетились, сообщали друг другу свои догадки - словом болтовне не было конца. Уже с полудня начали стекаться к дому городничего толпы народа, а к четырем часам к нему не было уже никакого прохода…»
   Лещев беспрерывно взмахивал руками, его переполнял восторг. Напротив, Гомоляко оставался совершенно спокоен и даже, как бы, впал в оцепенение.
   - «…Жена секретаря принуждена была послать в полицию просить квартального провести детей, которые будут играть комедию. Вскоре появился квартальный с двумя будочниками, и мы, под охранением сей стражи, отправились к дому градоправителя. С большим трудом провели нас сквозь толпы народа. Когда мы прибыли в дом, гости были уже в порядочном разгаре, потому что пошли в ход стаканы с пуншем: шум, говор, смех оглушили нас, так что мы, или, по крайней мере, я, порядочно струхнул: как играть перед таким множеством народа и пред такими лицами? (На этот раз уже были и предводитель дворянства, все заседатели и даже нарочный из губернаторской канцелярии). Когда дали знать учителю, что мы пришли, он шепнул городничему. Городничий крякнул довольно замысловато и, обратясь ко всем, сказал: «Ну, дорогие гости, теперь я вас угощу тем, чего еще никогда здесь не бывало, и как стоит город наш, такого чуда еще не было, и все вот по милости моего приятеля, - при этом он указал на учителя. – Вот такую штуку состроил из детей, что просто животики надорвешь! Итак, милости просим садиться». Расставили стулья и уселись, а те, которым недостало места, смотрели из гостиной в двери. Мы должны были выходить из лакейской, набитой битком музыкантами и лакеями, а в зале оставлено было так мало места, что играть пришлось перед самым носом гостей. В первом ряду, разумеется, сидели первые сановники с дамами, которые составляли аристократию этого города. От начала до конца пьесы хохот не прерывался, хлопали беспрестанно, одним словом, такой был шум, что нас, я думаю, и наполовину не слышали. По окончании же пьесы все гости наперерыв осыпали нас похвалами; дамы всех целовали, а сам городничий, притопывая ногой, кричал: «Славно, дети, славно! Спасибо, Илья Иванович, то есть вот как одолжил! Ну, дети! На масленую вам рубль денег, да… подайте им большой пряник, что вчера принесли мне!»…»
   Лещев вернул на место бумажки, вытер ладонью лоб и посмотрел на свежего водоканального историка со значением.
   - Сильная вещь, - признался Рома.
   - Еще бы! – победно воскликнул краевед. – Вот она, стихия народных чувств! Самое главное – к редактированию Щепкинских воспоминаний приложил руку Пушкин! Какая причудливая, протянутая через два века ниточка связывает нас с тем, кто, не побоюсь этих слов, наше всё!
   И он кивнул головой так, словно Александр Сергеевич, переминаясь и заглядывая в скважину, ожидал за дверью.
   - Значит, мы – из-под Курска?
   - Ясное дело!               
   - А про водопровод у Щепкина ничего нет? – сейчас Рома уже ничему бы не удивился.               
   - Про водопровод? Про какой водопровод? Нет, про водопровод ничего нет. При чем здесь водопровод?
   - Чего вы хотите? – тихо спросил Роман.
   - Понимания! Всего лишь понимания! Чтобы этот факт, - он потряс папочкой, - был отмечен в истории города. Ведь это не просто свадьба, здесь столько пищи для ума!…
   И тут вернулась Милена Кондратьевна. Пока она определяла, куда девать пулемет – ей, как будто, соли на болячку насыпали! Молнии сверкнули в дверном проеме!
   - Опять с Щепкиным явились? – рявкнула музейная работница. - Только вас мне еще не хватало! А ну – марш отсюда!
   Лещев с достоинством привстал.
   - Вы утаиваете от городской общественности научный факт!
   - Оба – на выход!
   Действуя решительно, она выставила нежелательных гостей и, взмахивая руками, погнала их, топочущих, перед собой. Из коридора донеслось:      
   - А этот, что у вас сидит – кто?               
   - Жан Кокто! И чтоб я вас здесь больше не видела… В истории Асинска изобретателям места нет!               
   - А вот про изобретателей – не надо!
   - Я знаю, что надо, а что не надо! Папа Римский – тоже из Асинска?
   - Мы этого не говорили!               
   По громкой перебранке Рома определил: она спровадила их до крыльца и еще там постояла – для верности. Спустя пять минут объяснила:
   - Ох, как они мне оба надоели! Особенно этот – Гомоляко. Молчит так вызывающе.
   - Ну почему же, - запротестовал Жильцов. – Увлеченные люди!
   Она махнула рукой:
   - Пойдемте со мной.
   - Куда?
   - Хочу кое-что показать.
   Оба устремились через залы. От тачанки, после налета реставраторов, осталась груда бесформенных деревяшек. Милена Кондратьевна резко затормозила у стенда с героями угольных забоев:
   - Как вам это нравится?
   Со стенда смотрела на Жильцова бригада Скабелкина. В полном составе. Суровые неприветливые лица фас. Рома вздрогнул и отшатнулся: из под носа у каждого торчали торопливо нарисованные зеленые усы. Бригада смахивала на тараканий выводок.
   - Мальчишек двух задержали, думали – они. Да вот фломастера в карманах не нашли, а сами отрицают. Но в училище все равно сообщим.            
   Скабелкин с портрета, похоже, примеривался к усам: верхней приподнятой губой оценивал их вес.               
   - А вдруг не они? Я тут еще одного гражданина встретил – солидный такой, с толстым портфелем. Фломастер в портфеле спрятать легко.               
   - Скажете тоже! – скривилась она на очевидную глупость. – Я людей знаю. Человек с портфелем усы пририсовать не может!
   Милена с гневом разглядывала преображенные физиономии.
   - Вот такие сюрпризы у нас бывают! Если, допустим, медведь с умыслом метит свою территорию, то наш блудливый житель метит все, до чего руки дотянутся. У него вообще нет своей территории! Племя кочевников – они и через сто лет не меняют привычек…
   Между прочим, самому Скабелкину усы даже шли.
   - …Я по России много поездила, но нигде не встречала недоразумения большего, чем Асинск! Это – не город, нет! Это – окраина несостоявшегося города! Обморочное место, игра убогого воображения! И сознание его босяцкое, и песни такие же – блатные да тюремные. Присмотритесь – какой здесь народец. Он не слушает, а прислушивается; не спрашивает, а выпытывает; не познает, а интересуется. Этому народцу на все наплевать! Господи – что за становище!
   С папками Рома просидел, в общей сложности, часа два с половиной, выписал все, что могло иметь хотя бы косвенное отношение к истории водоканала.
   А, самое потрясающее, Рома откопал неопровержимый факт: первый асинский водопровод был построен в конце 1906 года! У генерала верное чутье! Теперь – все, теперь никаких сомнений, что водоканалу девяносто пять, не оставалось!
   Прощаясь, Милена Кондратьевна вручила адреса архивов трех ближайших областных центров – мол, там тоже стоит попытать счастья.
   С тем новоявленный историк и отправился в контору. Надо было разрабатывать другие перспективные жилы…


                3.  ЛОПАТА  ДОЛЖНА  БЫТЬ  КАЧЕСТВЕННОЙ      

   Асинцы любят путешествовать. Даже те, которые всю жизнь безвылазно сидят дома, выбираясь разве что по грибы да на берег извилистой и мелкой Яи, - и они жаркими летними ночами видят в беспокойных снах далекие курорты с тающими сахарными корпусами, сбегающими к воде мраморными лестницами и прохладным виноградным вином в высоких бокалах. Им грезится за широким окном голубое море и летящие по волнам легкие яхты. И поэтому они шумно дышат и ворочаются в постели, протяжно и загадочно чмокают губами, а, открыв глаза, удивленно разглядывают опостылевший потолок.               
   Путешествие Ромы не сулило ни морей, ни яхт. Оно вообще непонятно что сулило.   
   Горобец выразился так:            
   - Попал же ты, ох и попал. Можно сказать – вляпался! Но ничего, у меня и хуже было.
   Странным образом слух о задании для инженера по гражданской обороне моментально разлетелся. В конторе начали гадать: во что это, интересно, обойдется?
   Толковали разное. Одни, покачивая головами, выражали сомнение – мол, дорого и на кой нам это нужно, жили без истории почти сто лет, и еще можем столько же. Олейник в приемной кричал про трубы, которые покупать не на что, Виолетта Сидоровна у себя в кабинете про зарплату, которую нечем платить. Если трубы волновали не очень, то слова о зарплате задевали за самые чувствительные места каждого работника водоканала. На Рому поглядывали так, словно он исподтишка шарил в чужих карманах.
   В целом мнения резко разошлись. Составились две партии. Молодые с Виолеттой Сидоровной были против.
   - На что эта книга? – козыряла она. – Печку зимой растапливать! А другого применения я ей не вижу.
   А вот те, у кого перед глазами маячила пенсия, выступали «за», упирая на память и традиции, которые, если не сохраним, молодежь наверняка забудет!
   Начальница водозабора Алиса Гавриловна втолковывала Роме, когда он привез к ней капитана из МЧС для проверки помещений на случай пожара:
   - Да я сюда еще девчонкой пришла. Тридцать первый год работаю! Сейчас даже замужем столько не живут! А если уйду – и что? Нигде моих следов не останется? Я не согласна так!
   - У меня фактов мало! - отбивался Рома.
   - Милый, будут тебе факты. Что на моих глазах было – все запишу. Все! И дедов, которые по домам сидят, встряхну: пусть тоже поделятся.
   - Огнетушители давно на проверку сдавали? – лез в разговор проверяющий капитан…
   Старушки из абонентского отдела, заглядывая в кабинет, с пониманием смотрели на Романа: ты, мол, как писатель, не бог весть что, но авось какая-нибудь история у тебя получится, раз генерал велел. И заявляли о поддержке и одобрении.               
   Макар Макарович, человек изумительной прямоты, долго в молчании сидел напротив, а потом выдал начинающему историку, что камнем лежало у него на сердце:               
   - Боюсь, чтобы у тебя, как с рыбами, не вышло.               
   О рыбах Рома старался не вспоминать.
   Его приняли в водоканал на очистные сооружения для разведения карпов, но пролетел он тогда с карпами – хуже не придумаешь. Месяцев через семь после завоза окончательно выяснилось, что выращивать их – нет никакой выгоды! Затраты не окупаются, а хлопот под завязку. Ни ночные дежурства, ни усиленная кормежка ни к чему не привели.
   Кстати, Аглушевич убедился в этом раньше. Он где-то вычитал, что прибавку в весе очень стимулирует смородиновая настойка. Это требовало проверки. Аглушевич лично изготовил нужное количество реагента, набрал в ведро с десяток карпов, унес на квартиру и запустил в ванну с водой. Для своего частного эксперимента он раздобыл магазинные весы и взвешивал каждого подопытного по утрам, перед тем, как подать выпивку и закуску. Карпы быстро вникли в суть исследовательской работы, и если процедура взвешивания затягивалась – поторапливали, колотя по воде хвостами. А привес – привес, конечно, был, но те смехотворные граммы, что Аглушевич фиксировал в журнале, больше смахивали на издевательство. Исследователь гремел гирьками, кричал на упорно не желающих толстеть карпов и смотрел, как убывает настойка. К тому же пьяные рыбьи морды стали сильно раздражать экспериментатора. Побившись недели три, он вынужден был признать, что с карпами лучше дело не иметь, что, скорей всего, надо было завозить лещей или судаков. Опыты пришлось свернуть, а заготовленную настойку, чтоб не пропала, оприходовать. Всех запасов хватило на три дня. Закусывал Аглушевич так и не успевшими протрезветь питомцами, предварительно изжарив их с лучком в сметане...
   А тех карпов, что были на очистных, вывезли к Бульвару шахтеров, где за неполные два часа они ушли под вывеской «Живая рыба». Но на этом история не закончилась. Как и всякая не рядовая история, она завершилась жирным восклицательным знаком. Почистить бассейн, где обитали карпы, сразу не получилось, и чтобы скопившийся ил не присох намертво к днищу – там оставили немного воды. Через год решили-таки навести порядок. Каково же было общее изумление, когда в жидкой грязи обнаружился целехонький карп – упитанный, с крутыми гладкими боками, потянувший почти на килограмм. Это был именно тот вес, которого ожидали, но которого так и не удалось достичь при массовом откорме. Главной загадкой было: чем он питался и как умудрился просуществовать столь долгое время, ни одним опрометчивым всплеском не выдав своего присутствия?
   Слух об удивительном карпе вмиг разбежался по всему предприятию, карпа передавали из рук в руки, каждый норовил потрогать. Носили даже в лабораторию и к электрикам. Аглушевич прибежал с линейкой – измерить. Через час спохватились: а где же карп? – оказалось, не уследили, кто брал его последним. Странный случай: жил непонятно как и исчез неизвестно куда…   
   Но это было потом. А когда машина с бочкой вывезла весь косяк (исключая одного – того самого, в иле) за ворота очистных, генерал взялся думать: куда девать Жильцова? Можно бы, конечно, туда же, за ворота, вместе с бочкой. Однако, на счастье Романа, старичка, отвечавшего за гражданскую оборону, вдруг осенило, что семьдесят четыре – это возраст больше подходящий для тихих домашних дел и строгого надзора за играющими в киллеров внуками, что пора и честь знать, а потому быстро собрался и укатил к дочке в Томск. Место освободилось. Рома принял восемь папок с заявками, планами, протоколами и пять ящиков с противогазами, узнал, где находится городское Управление гражданской обороны, и приступил к исполнению новых обязанностей.       
   И вот теперь впереди у него маячила история водоканала…
   С водозабора явилась Алиса Гавриловна, привезла пухлый пакет с полусотней снимков, разложила их на столе:
   - Я дедов своих собрала и потребовала: у кого что есть – выгружайте из комодов. Так они альбомы перетрясли и вот – пожалуйста… Я, правда, половину снимков сама отбраковала – качество ни к черту. А эти, если подойдут, могу оставить.
   Оба склонились над фотографиями.
   Снимки и впрямь оказались любопытными. На одном – первая заведующая химической лабораторией Лилия Осипова.
   - А точно она лабораторией заведовала? – спросил Роман, разглядывая юное личико, обрамленное игривыми кудряшками. Склонность к химии в лукавых глазках никак не угадывалась.
   Еще один снимок изображал просеивание песка для загрузки фильтров. Песок в кадре не поместился, зато вокруг установки – на нее взгромоздились два просеивателя в фуфайках и ушанках – оказалось много снега. Был снимок с наряженной елочкой, хмельной компанией и Дедом Морозом в шапке, сдвинутой набекрень. Снегурочка держала над головой бутылку шампанского. Скачущие буквы на транспаранте, подталкивая друг друга, извещали, что до водозабора наконец-то добрался 1974-й год. На следующей фотографии живописная группа из четырех человек среди голых и кривых осенних кустиков – охотники на привале, с торчащими в разные стороны стволами ружей, но без дичи.
   - Прежний начальник водозабора Горшков, - сказала Алиса Гавриловна, ткнув пальцем в съежившегося маленького человечка, крайнего слева. Человечек окоченел, смотрел злобно, ему было наплевать на зайцев и куропаток, он хотел домой, в тепло.
   К фотографиям начальница водозабора приложила заполненный мелким подчерком тетрадный листочек:
   - Здесь то, что еще не забыла.
   Рома повертел листочек.
   - Маловато, однако.
   - Как сумела. Ты ведь у нас сочинитель, вот и дополняй.
   Изъявили желание написать воспоминания две сотрудницы абонентского отдела. Старушкам было под семьдесят, и Рома действительно получил от них перечень имен – тех, с кем они раньше работали. О самой работе не говорилось ни слова. Воспоминания каждой занимали несколько строк. Председатель профкома Иванушкин согласился поведать о деятельности профсоюза.
   Во дворе к Роме подошел плотник дядя Саша:
   - А я что говорил? Мне дело найдут обязательно! Цифирки вот выпиливаю.
   - Какие цифирки?
   - Девятку и пятерку. Метровой величины. С завитушками.
   - Куда их?
   - С улицы, над воротами прибить. Как думаешь: вода Асинску всегда нужна будет?               
   - Всегда.               
   - Значит, без водоканала не обойтись?
   - Само собой.
   - И через тысячу лет?      
   - Да хоть через две.   
   Дядя Саша удовлетворенно кивнул и отправился в столярку.               
   - Эй, инженер! – крикнул он, обернувшись. – А тому умельцу, что через тысячу лет тут это, плотничать будет, не повезло. Ему вдвое больше цифирок выпиливать придется. Попотеет он с лобзиком над фанерой!
   И дядя Саша радостно засмеялся.      
   Между тем недоверчивый Макар Макарович, крепко подумав, решил не пускать дело с книгой на самотек. Плачевный финал с карпами заставил его усомниться в способностях Жильцова. Очень скоро Рома ощутил не столько его заинтересованное внимание, сколько железную хватку. Макар Макарович появлялся через день, усаживался напротив, и новоявленный историк вынужден был давать ему отчет.
   Однажды он, подталкивая в спину, ввел в кабинет невысокого старичка. Развернув к свободному стулу, отрекомендовал:
   - Буранов Николай Афанасьевич, землекоп, живая история водоканала. На электрической станции еще с довоенных времен работал. Он тебе многое расскажет!
   Макар Макарович отправился наводить страх по кабинетам, а живая история осталась. Она, хмыкнув два раза и сильно припадая на правую ногу, придвинулась ближе и без церемоний опустилась на стул. После чего посмотрела на Рому испытующе:
   - Сочинять будешь?
   - Зачем сочинять – факты записывать.               
   У старичка оказались цепкие глазки – жесткие и холодные, впалые щечки и короткие редкие волосы с сильной проседью. Кончик широкого желтоватого носа пересекала вертикальная раздваивающая бороздка. Одет старик был в белую, слегка мятую рубашку и в синий просторный пиджачок с тремя черными пуговицами, пошитый в одна тысяча девятьсот каком-то году из того сверхпрочного материала, название и загадочный секрет производства которого окончательно утеряны. Через три минуты Рома имел полное о нем представление. Когда-то старик был молод, силен, резок в движениях и язвителен. С годами все ушло, кроме последнего. Сейчас это была ходячая перечница. Экономя на острых специях, его можно было подавать к столу.
   - А вот и врешь! Все, кто пишет – сочиняют.               
   - Как это? – не понял Роман.
   - Обыкновенно. Что вижу – не пишу.
   - Мне так нельзя.               
   - А ты что – особенный? Всем можно, а тебе нет? – старик шевельнулся, устраиваясь поудобней, и со вкусом начал. – Вот, помню, к нам в бригаду корреспондент из газеты приехал. По случаю Первого мая. А нас никто не предупредил. Мы праздновать уже приготовились. Прямо на трубе. Хомут поставили, течь устранили, ну, значит, и налили за трудящихся всех стран. А он, сволочь, бежит и фотоаппаратом в нас целит. Нас как током ударило: уж не для стенда ли «Они позорят наш коллектив!»? Бригадир на землю рухнул и лицо фуфайкой закрыл, а Генка, покойничек, чуть водкой не подавился, – глаза выкатил, кашляет. А мы прямо растерялись, прямо опешили: нам-то что руками делать? То ли Генку по спине бить, то ли этого гада по роже? Но разобрались. И этому очкастому тоже налили. Хорошо, он фамилии наши успел записать, а то после карандаш сломался, и очки запропастились куда-то. Вот. А потом прочитали на третьей странице, как прихватил он нас на праздничной вахте – ну, в смысле, что мы там спины не разгибали. Складно вывел. А ты куда пишешь? Тоже в газету?
   - Нет. Что-то типа книжки.
   - И про меня рассказывать будешь?
   - А как же! Про ветеранов – в первую очередь.
   Рома придвинул к себе чистый листок.
   - Вы когда в водоканал работать пришли?
   - Ну, это я как сейчас помню! – охотно сказал бывший землекоп. – До войны еще. Как раз после конфликта на КВЖД.
   - Это – на железной дороге?
   - Да, в Китае… Нет, погоди, погоди… После конфликта – само собой, только вот где – в Маньчжурии, что ли? Халхин-Гол – он когда, он позже был?
   Старик выложил на стол кисти рук. Они оказались для щупленького тела широкими, как доска. На грубоватых пальцах выделялись крупные шарообразные ногти.
   - Вы там служили?
   - Нет, мой срок, в принципе, не подошел. По малолетству.
   - А в финскую, значит, призвали? – блеснул Рома знанием истории.
   - Нет, я как раз ногу сломал, срослась неправильно, - старик для убедительности потопал ботинком в пол. – Из-за хромоты не взяли.         
   «Куда-то меня не туда несет», - спохватился начинающий писатель.
   - Значит, вы пришли в водоканал?
   - Само собой. В цех водопровода. Он тогда при электрической станции значился. Землекопом я и пришел. Сам посчитай, сколько лет тому. Я мою Тимофеевну за всю жизнь руками столько не огладил, сколько черенок лопаты. А лопата, чтоб ты знал, должна быть качественной. Когда лопата качественная, рукам легче. Сейчас качественной лопаты не найдешь, сталь – барахло.          
   Солнце, перескочив через улицу Родины, встало напротив окна и било в синий рукав визитера сияющим светом. Старик шевелился, возил ногами под стулом, пиджак металлически поблескивал.
   - И как же вы работали?
   - А так и работали. Транспорт был гужевой. Лошадиный, понял? Орлик – черный, злой, грива густая. Кусался, как собака. Не балуй! – говорю, а он – за ногу хвать, сволочь. Отметина ниже коленки так и осталась.               
   - Это в каком году?
   - Еще до финской.               
   - Перед самой финской?
   - Ну да… Нет. Нет – это когда в Корее заваруха началась… Или раньше. Но после Японии – Курилы мы уже взяли.
   - А работы много было?
   - Конечно. Взять трубу: какой бы прочной ни была, а рвется. Железо – оно железо и есть. А если еще и шлак разъедает – ну?… А ты попробуй покопать на Перовской!
   - Зачем?
   - Попробуй, попробуй – а я посмотрю.
   - Я в другом месте живу.
   - А где?
   Рома сказал.            
   Старик кивнул:
   - На Перовской на три метра трубы залегают – пока до них доберешься! И на твоей улице копать, в принципе, не советую – глина тяжелая… Вот я еще хочу сказать о пятнадцатипроцентной надбавке. Ведь несправедливость же! Почему всем, кто на электрической станции работал, поголовно дали, а нам не дали? Я тогда лично с Макарычем сцепился.
   - С каким Макарычем?
   - А с тем, который сюда привел. Он ведь что заявил: вашему цеху не положено, он по другому ведомству. Ну! А когда в декабре в Крутом логу главный водовод лопнул, кто сутками там в ледяной воде сидел – мы или другое ведомство? Калинкин тогда и говорит: давайте в этой яме гада и утопим!
   - Какого гада?
   - Да Макарыча твоего!
   - Это в каком году было?
   - После Карибского кризиса… Или до. Слушай, что ты ко мне с этими годами? Какая разница, в каком году? Я тебе дело говорю, а ты про годы!
   Разговор продолжался полтора часа. Иногда, по ходу, Рома делал быстрые заметки карандашом. Когда старик удалился, Жильцов посмотрел эти заметки. Все вехи были упомянуты: конфликт на КВЖД, Финская, Карибский кризис, заваруха в Корее, события на Даманском.
   В промежутках между ними значилось: лопата должна быть качественной, Орлик, как собака, кусается, пятнадцатипроцентная надбавка, утопить Макарыча.
   Рома с изумлением разглядывал листок, силясь понять, на что было потрачено столько времени.
   Явился Макар Макарович.
   - Ну как тебе дед? Наговорил, поди, на целую книгу!
   Рома волком уставился на него. Макар Макарович не заметил.
   - Ты, полагаю, не в курсе даже: я четырнадцать лет был директором электрической станции. Но мы в то время электричество выдавать уже перестали, как котельная работали. Вот тогда-то при мне водопровод и поднялся. Начальником цеха у них был Мишка Калинкин – оборотистый мужик, хваткий. Придет, бывало: Макар Макарович, надо то-то и то-то! Я ему: какой разговор, сейчас сделаем! По всем вопросам – зеленая улица… Да, кстати, на вот, а то забуду, - он протянул бумажный клочок.               
   - Что это?          
   - Адрес сына Калинкина. Он тебе об отце расскажет, фотографий подыщет и, считай, история твоя готова!               
   Полчаса спустя Рома все еще заглядывал в листок.
   Ненаписанная книга представилась ему взведенным капканом, и он, дурашка, сунул в него свою бестолковую головенку. «Все, - решительно подумал историк, - завтра иду в городской архив. Иначе такого насочиняю с этими вспоминателями!».


4. АРХИВАРИУС  В  КРАСНОМ

   Городской архив, как и всякое уважающее себя учреждение, размещался в Доме Советов, на втором его этаже, и все здесь было замечательно.
   Нинель Петровна, заведующая этим пыльным заведением, славилась гостеприимством. Сюда охотно заглядывали чиновницы средних лет из других отделов и вели обстоятельные разговоры о преимуществах того или иного способа похудения и о лучших рецептах домашних заготовок не только лечо, салатов и овощной икры, но и наливок на рябине, смородине и ирге. Здесь охотно обсуждали дела семейные и планы очередных отпусков, а также амурные приключения – свои Ромео и Джульетты не переводились в кабинетах Дома Советов. Посетители не слишком докучали. На случай их появления под рукой всегда имелась помощница-девочка, которая с большей или меньшей расторопностью их обслуживала. Девочки менялись часто. И не потому, что работа была тяжелой – нет. Но отсюда как-то необыкновенно быстро они исчезали в декретный отпуск. Только одна устроится, года не проходит – и уже подыскивай другую. Даже управляющий делами Дома Советов, бывший офицер воздушного флота Ипполит Корзухин нагрянул однажды с проверкой: что происходит? Он тщательно расспросил Нинель Петровну об условиях архивной деятельности, подозрительно осмотрел  комнаты – одну и вторую (вирус, что ли, какой искал?) и, ничего не обнаружив, ушел раздосадованный.
   Так бы жизнь и текла ко всеобщему удовольствию, если б не грянула беда. 
   Далеко наверху опять заговорили о сокращении управленческого аппарата. Слухи росли и дополнялись деталями. О том, что вот-вот будут приняты на редкость драконовские постановления, и все малозначимые отделы, а также всех конторских тружеников, признанных лишними, выбросят за порог.
   Но администрация в Асинске необыкновенна и замечательна тем, что если ей угрожают оторвать щупальца, она, на всякий случай, отращивает новые – про запас, чтобы потеря была не очень болезненна. Так было в прошлом, так оказалось и в этот раз. И хотя из старых щупалец ни одного не оттяпали – из новых тоже не засохло ни одно. До поры – до времени Дом Советов вбирал на свои этажи бойко плодящиеся когорты чиновников, но ведь и он был не безразмерен. В последние годы отсюда съехали Управление образования, Служба по трудоустройству, БТИ и еще ряд очень важных контор, без которых городская жизнь попросту немыслима. А в Доме Советов по-прежнему было тесно.
   И вот очередной выбор пал на городской архив. Два занимаемых им кабинета позарез оказались нужны другим отделам.         
   И все бы ничего, но место архиву определили не где-нибудь поблизости, а у черта на куличках! Эта глухомань в Асинске находилась на Тещином Языке. Прямо издевка какая-то!
   От центра туда надо было с полчаса пилить на продуваемом ветрами автобусе и еще минут десять топать по дороге в сторону леса. На краю леса притулилось старое трехэтажное здание, один этаж которого долго пустовал. На этом этаже ни шатко, ни валко шел ремонт.       
   Но ни просторные кабинеты, ни подступающие к окнам елки в нежнейшей, праздничной опушке не радовали Нинель Петровну. Мысль о предстоящем изгнании на городские задворки отравляла существование. Ремонт шел уже третий год, и она его не торопила.            
   Однако тут обрушилось новое несчастье. Асинский мэр утвердил себе в помощники двух заместителей – Игрунова и Ухойдачного. Ухойдачный был еще ничего, а вот Игрунов оказался неугомонным – хитрющим, как змеюка! Втянувшись в незатихающие войны за кабинеты, он быстро вник в причины долгого ремонта на Тещином Языке и повел дело с неожиданной стороны. В один из ничем не примечательных вторников по очереди пригласил к себе всех маленьких исполкомовских начальников и каждому по секрету сказал, что неплохо бы расширить площади его службы, что сам приглашенный среди первых претендентов – да вот архив не съезжает!      
   Да… Для того, чтобы сдвинуть архив с мертвой точки, всего-то и потребовалось, чтобы много людей обрели в этом свой интерес!            
   Когда на другое утро, придержав Нинель Петровну на парадной лестнице за локоток, заведующий отделом культуры интеллигентнейший Сергей Львович Бежан полюбопытствовал: «Как продвигается ремонт?» и об этом в тот же день, заглянув ненароком, спросила заведующая отделом торговли, а затем начальники еще трех отделов, она поняла, что дни ее в этом здании сочтены. У всех в глазах появилось нездоровое желание как можно скорее поздравить ее с новосельем. Главный городской архитектор Почивалов, давясь сигаретным дымом, жаловался начальнику отдела по учету налогов Кривоапрельскому:         
   - Проектирую фонтан возле медучилища, а вокруг фонтана, вместо свободной площади, сам не знаю как, налепил ларьков для продажи разной мелочевки. Из-за этих обещанных кабинетов – черт знает, что в голове творится!… И поделать ничего не могу.               
   Кривоапрельский, сам положивший глаз на архивные квадратные метры и раздираемый теми же мыслями, сочувственно кивал…
   Добравшись как-то до Тещиного Языка, Нинель Петровна была потрясена: еще недавно сонные ремонтники вприпрыжку бегали с кистями и ведрами – штукатурили, мазали, красили. Их взялись подстегивать со всех сторон!   
   Поскольку претенденты на дополнительную площадь действовали хоть и врозь, но в едином порыве, – обитель у леса для похрустывающих от древности манускриптов угрожающе быстро обретала лоск и блеск. Однако позорно было бы ретироваться, не порвав напоследок вражьи вены и не вылакав ведро чужой крови. Тем более, что за борьбой следили десятки глаз, и каждый удачный выпад – неважно чей – горячо обсуждался. И Нинель Петровна нашла хорошую возможность. Она взялась затягивать ремонт. То вентиляционная система, по ее мнению, была проложена не так, то в нужном месте не оказывалось розеток и приходилось по новой долбить покрашенные стены и тянуть проводку, то еще какая-нибудь напасть вылезала.
   Претенденты сатанели и скрежетали зубами, утешая себя лишь тем, что всему приходит конец. И в самом деле, наступил день, когда замечания были устранены, оставалось только подписать бумаги и можно переезжать. Но тут Нинель Петровна использовала еще один неожиданный козырь: она ускользнула в больницу! В хирургический корпус на операцию!
   Переезд отодвинулся на неопределенный срок. Обалдевшие претенденты чуть тоже не загремели вслед за ней.
   Все зависло в непонятном состоянии…

   Первую комнату архива через огромное окно заливал солнечный свет. За канцелярским столом, уткнувшись лицом в монитор, сидела красная девица в самом что ни на есть натуральном виде.
   Просторное платье на ней было красным, красными были туфельки и носочки; губы и ногти оказались нежно-алыми, а лохматые волосы отливали медью. Даже ремешок на часах в малиновом корпусе был под стать всему остальному! Точно костер полыхал в комнате. «До чего жаркая натура! - отметил про себя Рома. – Гореть кому-то в этом огне!». Однако особа, создавшая на себе разнообразные оттенки пламени, сама потерялась за ним, разглядеть ее получилось не сразу.
   В отсутствие начальницы вторая работница архива держала оборону. Она подняла на Жильцова сердитое лицо, не отводя при этом глаз от монитора. Что-то увлекательное происходило на экране.
   - Девушка, мне бы справку получить и с подшивками городской газеты поработать, - бодро сказал Рома, притопывая у порога, чтобы привлечь внимание.
   Молчание.               
   - Но вначале – справку.               
   Девица нехотя оторвалась от экрана.      
   - Какую справку?               
   - Что нам – девяносто пять.               
   - Кому – «вам»?               
   - Водоканалу, кому же еще. Юбилей осенью отмечаем, концерт будет, - добавил он для убедительности. – Справка нужна.               
   Девица тряхнула медными волосами и звонко отчеканила:               
   - Я таких справок – не даю!               
   - А кто дает? – упавшим голосом спросил Роман.               
   - Нинель Петровна, но она – на больничном.               
   - Я знаю. Но, может…               
   - Нет! Без нее – никаких справок!               
   Опаньки… Приехали.               
   - А когда появится эта ваша Нинель Петровна?               
   - Когда выпишут, тогда и появится.               
   Девица вновь склонилась к монитору, считая разговор оконченным. Солнце умильно гладило ее по рыжей головке, а историк водоканала растерянно мялся возле двери.               
   - Но с подшивками-то можно поработать?
   - Для чего вам? – она опять вскинула голову.
   Ее светлые глазки были настолько глубоки, что в них изнутри просматривались пятки.
   - Понимаете, мне нужны данные по нашему предприятию. Может, статьи какие-нибудь найду или письма.
   - Какие письма?
   - Раньше горожане письма писали. Про наболевшее. Водопровод лопнул или напор воды недостаточный. Люди задавали вопросы, а на эти вопросы требовалось отвечать. Порядок был такой. Ответы публиковались в газете.               
   - Приходите через полгода, когда мы переедем. К тому времени у нас все утрясется.         
   - Как «через полгода»? – опешил Рома. – В ноябре уже юбилей!               
   - А с чего вы взяли, что в ноябре? – девица прищурилась. – Может, и не в ноябре, а в декабре? Нинель Петровна в таких случаях говорит: это еще как посчитать! И потом – кому интересно, что было при царе Горохе? Люди какие-то с вопросами. Жили, умерли – и пусть! Сейчас другое волнует.
   - Какое другое?
   - Всякое, у кого что болит.               
   - Какой-то странный разговор у нас получается.               
   Девица вдруг поднялась, боднув стол круглым выпирающим животом, и заявила:               
   - Вот вы пользуетесь здесь всеми удобствами. А переедем если – вам же самим добираться хуже будет. Туда автобус редко ходит. Взяли бы и в газету про это написали. Пусть вон архитектура на новое место переезжает, от них все равно никакого толка!               
   - Как ваше имя?               
   - Ира.               
   - Я попробую, Ира, - пообещал Роман. – Я так напишу – мало им не покажется.      
   Девица подобрела.
   - Ладно уж, пройдите в зал.
   Жильцов облегченно юркнул во вторую комнату, она оказалась просторней первой, и отдышался. Хорошо все-таки быть настырным! Любая преграда нипочем! А пока вот она – возможность погрузить руки в сокровищницу фактов. Зачерпнуть полные пригоршни! Рома закрутил головой. Вокруг в сонной тишине покоились свидетельства прежней жизни Асинска. На широких стеллажах, расставленных вдоль стен, подминали друг друга неисчислимые папки с протоколами, справками и отчетами, а также переплетенные подшивки газеты «Вперед, к свершениям!» в толстых картонных корках.
   Явных признаков скорого переезда еще не было, но все равно что-то стронулось с места. Кое-где на стеллажах отсутствовали таблички, и папки не лежали ровными стопками – углы торчали в разные стороны: мол, если здесь теперь уж точно не оставаться, то и наплевать! Посреди комнаты имелся стол и одинокий стул с раскоряченными ножками.
   Рома взялся за подшивки. Они лежали тоже не по порядку. Рома нашел самую раннюю, за пятидесятый год.         
   «Сказала тоже: при царе Горохе! – бормотал Жильцов, прилаживая на стол увесистый том. – Царь Горох – одно, водоканал – другое».
   Ну-ка: что там?
   Если б бумага могла говорить – в пыльной комнате архива Рома бы сразу оглох!
   Гремучая созидательная жизнь бурлила на страницах газеты. Производства захлестывала трудовая горячка. Соревновались бригады. На первых полосах каждого из номеров обновлялись рекорды и фамилии передовиков – на них держали равнение. Коллектив мясокомбината продолжал бороться за звание правофлангового пятилетки. Портреты городских стахановцев перемежались снимками колотящих в барабаны пионеров. Отстающим крепко доставалось на орехи – от них сурово требовали подтянуться. Язвительный фельетон был посвящен прогульщику Ирваневу с металлического. Товарищи в бригаде все, как один, осуждали его. Местные стихотворцы наперебой звали в светлое будущее, а известный сибирский поэт, смакуя, рассказывал, как сложились слова для песни «Хлеб – всему голова». В братских республиках и странах народной демократии тоже все было хорошо.
   Да, хорошо было все, только вот на этом пике трудовых побед и горячего энтузиазма – электрическая станция нигде не просматривалась. Четыре шахты, металлический завод, стекольный, фармзавод, медицина, даже образование, а электрическая станция – нигде. Что уж говорить про цех водопровода. То есть, скрипели конвейерные цепи, ухал паровой молот, охваченность прививками была стопроцентной, принимались встречные планы и достигались невероятные результаты, но – без воды, всухомятку!
   Создателем книги овладело беспокойство. Не получится ли как в музее – вдруг да «крупный недостаток» протянулся из тридцатых годов сюда? Нет, Рома решительно не хотел, чтобы электрическая станция плелась в хвосте ярких побед!
   И вдруг в номере от 7 апреля целая статья директора Шишкина. Да какая – «Вопросы водоснабжения». У, как Рома впился в эту статью! Он про всех других передовиков тут же забыл!
   «…Если общая подача воды в город против 1940 года несколько и поднялась за счет увеличения давления на насосно-фильтровальной станции на р. Яя, насосной станции на шахте 5-7 и т. д., то и это не покрывает и десятой доли возросших потребностей.
   Промышленные предприятия города до сих пор берут питьевую воду на технические нужды. Больше половины воды, поступающей в город из Яйского водопровода, расходуется предприятиями на технические нужды. В 1948 году сессия городского Совета депутатов трудящихся обязала руководителей промышленных предприятий обеспечить предприятия водой за счет бурения скважин. Однако с момента решения сессии прошло уже два года, но оно так и осталось невыполненным.
   Такие руководители предприятий, как директор фармзавода т. Бродский, мясокомбината т. Тюфяков, ВРЗ тов. Поздняков и другие буквально палец о палец не ударили для того, чтобы выполнить решение сессии. Хуже того, т. Бродский не захотел наладить водопровод к основному своему источнику – озеру Алчедат и временно перевел завод на питьевую воду. Лишив таким образом рабочих воды, т. Бродский начинает слать телеграммы и жалобы в Министерство на плохое водоснабжение.
   Недавно сессия городского Совета депутатов трудящихся вновь приняла решение, обязывающее руководителей предприятий разрешить вопросы водоснабжения своих предприятий. К сожалению, должного контроля со стороны председателя горисполкома т. Юхова за выполнением этого решения нет…»         
   Рома еще раз ощупал страницу и пробежал глазами по газетным строчкам.
   Вот как, оказывается, вы, т. Бродский и т. Тюфяков, рекордов своих добиваетесь – за счет воды, что дает цех водопровода! Хорошо вам почивать на лаврах, палец о палец не ударив? Да еще и в Москву ябедничаете! Ах, прохиндеи! Горько стало создателю исторической книги. Правильно вас Шишкин разоблачил. Рома вдруг изо всех сил захотел, чтобы их куда-нибудь приткнули, к какому-нибудь позорному столбу приткнули, чтобы все увидели их наглое очковтирательство! И чтоб т. Юхов сам признал свои ошибки.      
   Но молчала газета. Как язык проглотила! Напрасно ворошил Роман следующие страницы – справедливой критике не дали ходу! Лишь попалась еще одна заметочка:
   «Успешная работа коллектива электрической станции в первом квартале текущего года увенчалась новой трудовой победой. Квартальный план по выработке электроэнергии и по другим показателям выполнен с превышением. В социалистическом соревновании среди цехов первенство одержали водопроводчики. Большая заслуга в этом начальника цеха т. Калинкина, который сумел правильно организовать работу и увлечь свой коллектив на стахановский труд».
   Вот так – увели разговор в сторону! Вопросы водоснабжения предприятий остались все там же. Не иначе т. Юхов куда-нибудь настучал. Больше из этой подшивки Рома не выудил ничего. Улов из газет следующего года оказался еще скуднее и не совсем тот, который нужен.
                «Зазнавшаяся водопроводчица
   Водоразборщица Смолина, работающая на водокачке по ул. Коминтерна, недопустимо груба с жителями, она вообразила, что может не выполнять своих обязанностей и оставлять жителей без воды.
   Шестого августа у водокачки в ожидании отпуска воды собралось много домохозяек. Смолина, как говорят, «манежила» их, не отпуская воды. Тогда одна из домохозяек вежливо спросила водоразборщицу:
   - У вас утром вода бывает?
   - Я в отпуске, - грубо ответила Смолина. – Хочу отпущу, хочу нет!
   Мы подивились: если водоразборщица в отпуске, то жители, выходит, должны оставаться без воды. А так оно и получается. Седьмого августа Смолиной «не захотелось» отпускать воды и не отпустила. Все ушли от будки с пустыми ведрами.
   Домохозяйки возмущаются поведением Смолиной и ее грубостью.
           Н. Колеушко, С. Исакова, В. Косьянова, жительницы ул. Коминтерна».
 
   Новых успехов добился фармзавод, о чем и отрапортовал в конце второго квартала. Но Жильцову теперь не надо было объяснять, за счет кого он это сделал, чьей водой пользовался самым наглым образом.
   Рома переворошил еще две подшивки. Пусто.
   За все время изысканий, от пространной статьи Шишкина до успехов фармзавода, покой в архиве был нарушен лишь дважды. Один за другим явились два старика. Им нужны были справки для перерасчета пенсий. Оба тянули лямку на закрытых теперь предприятиях, а бумаги предприятий хранились здесь. Пока Ира, не скупясь на красочные комментарии, искала нужные сведения, посетители затеяли мирную беседу. Однако вскоре, оба не согласные с порядками в пенсионном фонде, подняли крик. Утихли только, сойдясь во мнении, что там, прежде чем чего-нибудь добьешься, все нервы на кулак намотают! А первый из них, назвавшийся Егором Дмитриевичем, постучал по полу клюкой и крайне неодобрительно высказался о работе всего правительства…
   Но закрылась дверь за недовольными стариками, и тишина вновь воцарилась в комнате.
   Изучение подшивок было прервано пламенным архивариусом.
   - Мне пора уходить, - объявила она. – Рабочий день закончился.
   - Ира, золотце, еще хотя бы десять минут! – взмолился Рома.
   - Нет!
   - А можно я опять приду?
   Ира опустила глаза к своему круглому животу:               
   - Приходите, чего уж там…


       5. СЕВА  ГОРОБЕЦ

   Последующие дни были наполнены разнообразными хлопотами. Из архивов поступили ответы на запросы. Почти одновременно. В больших и дальних городах никого не взволновало, что водоканал взялся вспоминать свою историю. Ну, то есть интерес проявили все, но чисто практический. Мол, так и быть, весело сообщалось на официальных бланках, мы готовы покопаться в своих кладовых, но – за определенную плату! А документов всяких хватает – и по водоканалу, и не по водоканалу, и мы такое отыщем!… 
   История водоканала начинала обрастать нежелательными расходами. Реакция Ильи Ефимовича была предсказуема.
   - Еще чего! – заворочался он в кресле, услышав про деньги. – Заплатить – заплатишь, а найдут ли?
   - За деньги – найдут!
   - Ладно. Пришлют, допустим, приказ о том, что какие-нибудь Гнездилов и Зюкин уволены за прогулы. Или за то, что вынесли четыре трубы по восемь метров. Пусть даже это было в тысяча девятьсот двадцать восьмом году. Нам это интересно? Нас это схватит за живое?
   Рома не знал.
   - Ты здесь ищи, - напутствовал Илья Ефимович. – Лучше ищи. С живыми людьми разговаривай. Живые люди много расскажут, тогда и без архивов обойдемся.
   Из живых людей Роман сразу вспомнил старика Буранова и поежился. Но направление поисков генерал определил, и тут уж выбирать не приходилось. Правда, кое-что новоиспеченный историк все-таки выхватил из подшивок газет. Он решил еще раз перетрясти документы музея, для чего позвонил Милене Кондратьевне.         
   - Ну, хоть что-нибудь, - взмолился он. – Справки, протоколы… Какие-нибудь плохонькие фотографии.               
   - Других документов у нас нет, - сразу охладила научная сотрудница. – А вот снимки… Может – к сестре обратиться?               
   Рома на миг задумался. Но поместить в книге фотографию Скабелкина, а рядом благообразный образ Виолетты Сидоровны: это ж представить только! Хотя общее что-то было.               
   Затем он нацелился на очередную встречу с архивариусом в красном и даже время наметил. Однако, не дойдя до Дома Советов, круто развернулся и устремился к сыну Калинкина…
   Книга об истории пока никак не проявлялась во мраке былых годов. Прошлое, словно сучка своих щенят, охраняло тайны. А городок продолжал колготиться в разнообразных заботах сегодняшнего. Набегающее лето захлестнуло его теплом и зеленью. Автомобили сновали друг за другом с азартом и страстью – не иначе, у них начался лихорадочный гон. На Желябова «москвич» и «уазик» сшиблись из-за «тойоты». Челюсть у «москвича» была сворочена на сторону. За каждым поворотом прятались автоинспекторы и, резво размахивая полосатыми палками, едва поспевали выписывать штрафы за превышение скорости. Только-только подкатило время, когда много кривых мускулистых ног высунулось из широченных раструбов шорт, – как будто эскадрон лихих гусар вышел на пешую прогулку. На скамейках Бульвара Шахтеров млела буйная молодость:          
   - Ну, ты, блин, ваще-е!               
   - Руки, сказала, убери!               
   На новой заправке «Сибнефти» рабочие, постукивая молоточками, укладывали тротуарную плитку. В будущем супермаркете «Спутник» еще продолжалась жизнь одного из цехов металлического завода. Там, обгрызая железо, выли и визжали разгоряченные станки, и раза два что-то ухнуло. В «Электротоварах» у Стишевского вздували цены. Народ, выскакивающий от Стишевского, грязно выражался. Возле крылечка поликлиники румяный продавец газет Валера предлагал на выбор свежий товар. В наличие имелись «РИО» и «Воскресные окна». «РИО» брали охотней. Дальше через дорогу, напротив медучилища, торчало цифровое табло, похожее на перевернутую лопату. Лампочки высвечивали поочередно время, давление и температуру.
   - Сынок, какое давление? Не вижу! – требовательно придержала Рому старушка с хозяйственной сумкой на согнутом локте.
   - Семьсот пятьдесят четыре.
   - Миллиметра ртутного столба?
   - Именно.
   - Я так и предполагала!
   Старушка продолжала разглядывать табло, тут же забыв об инженере по охране труда.
   «Всякое дитя должно хранить память об отце», - с надеждой думал составитель книги, влетая на второй этаж старой кирпичной пятиэтажки.    
   Рома застал сына Калинкина при деликатных обстоятельствах: лязгая ножницами, сын обстригал на ногах суровые ногти. Супруга – рыхлая, неразговорчивая, с капельками пота над верхней губой, ввела гостя в зал и тут же скрылась на кухне. Хозяин сказал: «Подожди, я сейчас», - докончил дело, тщательно сгреб в ладонь желтые полуокружья и ушел, скрипя толстыми ороговевшими пятками.
   Рома огляделся. Комната была, как попало, заполнена разной мебелью. Рядом с новеньким шкафом для посуды впритирку стояло старое трюмо. На окне выстроились в ряд горшочки с кактусами, а на столике лежали вышитые салфетки с такими грудастыми голубицами, что из них запросто можно было образовать дойное стадо. А вот стульям места не нашлось.
   Гость опустился на диван, и пружины так льстиво прогнулись, что пол оказался рядом. Стены убаюкивали взгляд обоями в неброский цветочек – что-то типа сцепившихся в клинче ландышей. Из кухни тянуло свежей рыбой, и раздавались звонкие шлепки, точно рыба, еще живая, колотила хвостом в столешницу.
   Вернулся босоногий сын: седой, шестидесятилетний и по-прежнему обряженный не для выхода – в майку и трико.
   Узнав о цели появления работника водоканала, моментально выложил на столик три пухлых альбома и штук пять черных пакетов со снимками.
   Фотографировались в этой семье часто и охотно. С потемневших карточек бойко выглядывал подрастающий ушастый мальчик, в нем с трудом угадывался сидевший сейчас рядом Калинкин-младший. Гость принялся отбирать снимки главного водопроводчика, выискивая те, где он при исполнении долга. Но странная очень быстро обнаружилась картина. Производственных снимков практически не было. Из тех сотен карточек, что хранились в альбомах и пакетах, невозможно было определить, где и за какие дела Калинкин получал зарплату. А вот многочисленные застолья с разнообразными людьми попадались сплошь и рядом. Как будто водопроводный начальник всю жизнь провел в шумных компаниях, надолго от них не отлучаясь. Водки в стаканах было по самые края, из чего следовало, что веселый водопроводчик никак не принадлежал к числу тех, кто любит только пригубить. Рукой, свободной от стакана, сияющий начальник с азартом и удовольствием мял мясистых хохочущих женщин и округленными глазами глядел на них. Так глядят на цирковых наездниц. Фотографы ловили самые восторженные моменты.          
   - Много покойник на грудь принял, мне столько не осилить, - с завистью сказал отпрыск.
   Улов историка составил всего четыре снимка. На одном – напыщенный и хмурый, не похожий на себя Калинкин за канцелярским столом в кабинете. В гимнастерке, застегнутой на все пуговицы под самый подбородок, и с телефонной трубкой возле фамильно оттопыренного уха. Еще на двух в обществе мужичков в пальто и кепках – на плотине водозабора и на моторке, плывущей по реке. И, наконец, на четвертом в праздничной демонстрации – маленький, широкий, с несуразно большим бантом на груди.
   - А каким он был в кругу семьи?
   Сын надолго углубился в раздумья.
   - Если о воспитании, - внезапно просиял он, - то порол редко!
   Раздосадованный, Рома покинул квартиру. Еще один вспоминальщик типа Буранова… Квартира, кстати, помещалась как раз над «Чайкой» – магазином спортинвентаря. Скорее машинально, чем по необходимости, он заглянул туда.
   Народу почти не было, а в отделе, где предлагались рыболовные снасти, неожиданно обнаружился Сева Горобец – тот выбирал крючки для удочки, неторопливо и тщательно разглядывая их и пробуя на ногте острие. На прилавке лежало штук семь отвергнутых пакетиков. Перед Севой, за прилавком, покачивалась осатаневшая продавщица.
   - Крючки должны быть зацепистыми, - хладнокровно втолковывал он. – А эти вот незацепистые.               
   - У нас других нет, - хищно двигала челюстью продавщица.   
   - А мы проверим.            
   - Чего их проверять – все одинаковые.       
   - Девушка, - мягко сказал Сева, - я покупки у вас в магазине оплачиваю билетами государственного банка России, которые обеспечены золотым запасом страны. Но готов раскошелиться вовсе не за ваше манкирование своими обязанностями.      
   Продавщица развернулась, присела и принялась рыться в коробках. Ее спина и мощный затылок прямо-таки излучали ненависть.
   - Куда тебе такие маленькие? – спросил Рома.       
   - Ну, вот – еще один спец. Не на щуку, конечно. На пескаря. 
   - И на эту мелюзгу ты так долго крючки выбираешь?               
   Дама за прилавком на миг оторвалась от коробок, повернула голову и окатила Жильцова благодарным взглядом.
   - Полегче, полегче, - осадил Сева. – У иного пескаря мозгов в голове в три раза больше, чем у щуки... Посмотри: это разве крючки? Барахло!             
   - И когда мозговитым пескарям ждать твоего набега?      
   - Дня через три. В отпуск я собираюсь.
   - Даже так?
   - Да!             
   - А если генерал не отпустит?      
   - Как это: «не отпустит»? – не понял Сева. – Я ж крючки уже покупаю!          
   - Четвертого номера больше нет! – злорадно объявила продавщица.         
   - У вас когда поступление товара?            
   - В конце недели, - сказала продавщица и осеклась.             
   - Хорошо. Вот эти, так и быть, я возьму, а в конце недели еще зайду.
   Спешить обоим было некуда, и как-то так получилось, что выбравшись из «Чайки», они пересекли наискосок дорогу и очутились у дверей кафе «Жили-Были». В небольшом симпатичном зальчике, обшитом деревянной плашкой, заняли угловой столик слева.
   Сева расположился, как дома – окликал официанток по именам, спрашивал: кто сегодня на кухне.
   - Что будете кушать? – подъехала одна с блокнотиком.   
   - Настена, изобрази для нас первым делом салатик «Осеннее счастье» и мясо по-яйски.
   Попутно и Роме давал кое-какие уроки:
   - Везде и всегда любое заведение держится кухней. Пока на кухне не разучились готовить – это посещаемое место. Здесь Родионовна поваром. Замечательная тетка! Когда она в ударе, с любым блюдом можно съесть  ложку горчицы без хлеба. Но если перейдут на полуфабрикаты – пельмени или хинкали из пакетов начнут варить – все, можно ставить крест. Кушать будет неинтересно, и приличные люди сюда не пойдут.
   Рома огляделся. За стойкой бара, на полках, теснились бутылки темного стекла с кричащими этикетками. В ковбойских фильмах с непременными салунами расстреливают сначала такие бутылки, потом – второстепенных героев. Приличных людей, кроме них с Севой, было еще трое. Беззаботная парочка налегала на пиво и сосиски с капустой. Юноша в бейсболке, понизив голос, о чем-то быстро говорил подружке, при этом оба давились от хохота. Еще один, но, наоборот, угрюмый посетитель цепенел над бокалом с водкой и тарелкой с чем-то мясным.
   - Налоговая инспекция здесь с удовольствием обедает, потому налоговики в городе и не лютуют, - пояснил Горобец. - А вообще место тихое.
   «Осеннее счастье» оказалось скромным и незамысловатым, в нем соседствовали папоротник, петрушка, колечки лука и прошлогодняя клюква. В этом сочетании была легкая грусть, и очарование тоже было. Тем более, что папоротник, обрамленный ягодками клюквы, внушал надежду. Чуть погодя появились хлеб и пузатый графинчик. Сева вооружился вилкой.
   - Ты первым делом закинь чего-нибудь в себя, мягче тогда пойдет.      
   Рома решил полностью положиться на Горобца. Даже салфетку за воротник заткнул, как он.
   Рому восхищало, когда кто-нибудь красиво ел. Вот и Горобец… Рома жует и проглатывает, он вкушает. Салат раскинулся перед Севой, как натюрморт. Веточки, листья в умиротворяющей гармонии, и он их легонько перебирает. Выберет, подденет вилкой и – в рот, и вкусно так во рту перекладывает. А Рома двумя удалыми взмахами устроил в тарелке бурелом и выдирает из хаоса все подряд, что зацепят вилочные зубья. Хорошо, что его за этим варварским занятием не видит Родионовна: не порадовал бы он Родионовну, нет, не порадовал.
   Сева от салата размяк.
   - Когда меня от мамки моей забрали и нарядили в черный бушлат, был у нас на посудине Сова, - Горобец разлил по первой. – Вот готовил – так готовил!
   - Какая сова? – спросил Жильцов.
   - Ну – кок, повар. Нос узенький и крючком, лицо смуглое, глаза – по тарелке, мы его Совой звали. Таджик, только – горный. Давай за мой отпуск.
   Оба выпили и с удвоенной силой взялись за папоротник.
   - Так вот этот хлопец, счастливо спустившийся с заснеженных вершин на радость всему экипажу, мог на пустом месте сварганить замечательное блюдо, лишь бы в нужный момент что-нибудь съестное под руку попало, - сказал Сева, когда они слегка насытились. – В море я раз и навсегда понял, что плохих продуктов не бывает. Мясо, к примеру, – ту же говядину – можно изобразить по-разному. Все зависит от специй. А их тысяча, если не больше! Наш горный таджик перед каждым походом кучу приправ набирал. Это ж ведь представить нельзя, что он у себя на камбузе вытворял! Как-то мы по осени в перелет птичий попали. И вечером – дождь, снег – стая олушей на палубу села. Сова увидел и командует: «Лови!». Мы: «Да ты в уме? Они же рыбой воняют». А он: «Лови, пока не разлетелись!». Ну – нам долго ли. Скрутили головы, ощипали. Он дня три с ними возился – вымачивал, умягчал. Как же мы их потом уплетали! Дай мне сейчас того олуша – я от гуся откажусь!…
   Через час закончился второй графинчик. Беззаботная парочка исчезла, но народу в зальчике прибавилось. Теперь все столики оказались заняты, только угрюмый посетитель, по-прежнему один, сутулился над бокалом с водкой. Две официантки, скучавшие возле стойки, уже наддавали бодрым аллюром, разнося публике подносы с закусками. Из углов, где черными громадами нависли колонки, полетела музыка. Те, кто привел молоденьких спутниц, придвинулись ближе к ним. Взгляды девушек преображались – становились мягкими и все понимающими. Нет, тут было неплохо.
   - И официантки одеты просто, по-домашнему, без всяких там казенных передничков, - делился Рома. – Без всяких дурацких чепчиков и кокошников. Я люблю то, к чему привык. У других – бац! – и сразу. А мне – нет, мне привыкнуть надо. И еще я зиму люблю. Дни короткие – как раз по мне, сумерки ранние. Возьмешь газетку, поищешь глазами: что там в мире? И чтобы шлепанцы на ногах.               
   А Горобец гнул свое:
   - Дивная у нас контора! Я такой нигде больше не видел. Согнали ушлый народец под одну крышу, а разводящего не поставили. В карман друг другу плюнуть – каждый норовит! Сидоровну возьми…               
   - Ну почему, - запротестовал Рома. – Хорошие люди!               
   - Да, такие хорошие люди, что и не вышепчешь! Любить их, сволочей, так, чтобы у них волосы из головы повылезали! – Горобец вытер губы салфеткой.
   - Нет, люди у нас хорошие, - не сдавался автор будущей книги.
   - Вот Ефимыча я понимаю: он хотя и чудит, но дело знает. Когда все кругом валилось, он, как кулачок, каждую железку на базу подгребал. Одной техники лет на десять вперед натащил. И потом у него чутье есть. Иногда примет решение – ну ни в какие ворота! А через месяц глядишь: и по его выходит! Про остальных сказать нечего.               
   - А Томский чем плох? – обиделся Рома за соседа.               
   - Мишка? Мишка – чиновник. Ему в писарчуки надо. Отчеты, бумажки – вот его работа. Как энергетик он слабоват… Зато самый могучий у нас – Макарыч. Мы против него – тьфу! – шпана, мелочь пузатая.               
   Дальше Жильцов только соглашался: 
   - Ты посмотри: кругом деньги дерут. Даже в архивах! Почему так? Сидят в архивах – и нашей собственной историей, как семечками торгуют. Нет, я им все-таки напишу! Я напишу так: мне от вас не моей истории не надо, я же не требую историю городской больницы или мехмастерских – это себе оставьте. А мою выдайте, но без денег! Три письма в три архива отправил и отовсюду ответ: платите! Ну? Разве не беспредел?… Может, еще – по «Осеннему счастью»?
   - Вот и я тебе говорю, - Сева цыкнул зубом. – Штаны с лампасами на жопы натянули – какие это казаки? Начальник горсети – атаман. Кого смешить? Еще б я не знал, как он купил свои казацкие корни! Прихожу на днях в горсеть, два есаула в приемной усами шевелят. Я прямо к атаману. Дела порешал, а потом говорю: хоть у тебя тут орлы и в портупеях, а казацким духом не пахнет. Атаман сразу грудь выпятил – чего это не пахнет, еще как пахнет! «Хорошо, - говорю, - вот у меня по матери дед с бабкой чистые казаки были. У деда фамилия Степовой, а у бабки – какая?» – «Степовая, конечно – какая ж еще». – «Вот и видно, что казаки вы – самодельные». Атамана аж раздуло. «А какая у бабки может быть фамилия?» – «Степова. С ударением на последней букве». И тогда этот пальцем деланный казак мне и говорит: «А записывайся к нам!». Но я вышел и дверью хлопнул.
   - Ты думаешь, в нашем архиве лучше? Пусть и денег не берут, но ведь и материалов… Газетные подшивки за пятидесятые годы все перетряс – водоканал почти не виден. Какой такой водоканал, где он есть? Нет водоканала!
   - Ничего, если я с вами посижу?               
   Оба приятеля разом повернули головы. Рядом стоял тот самый, из-за соседнего столика. Он решительно уселся на свободный стул и расставил перед собой графин, бокал и тарелку.
   - Меня Валентином зовут, можно и короче: Макс.               
   - Это как? – не понял Рома.               
   - Не знаю. С пацанов повелось – Макс да Макс.
   Этот малый не просто два часа цепенел над бокалом, в нем копилась речь. Она медленно набиралась и поднялась до уровня, когда не могла не хлынуть. Сева и Рома оказались рядом. И получили всё.         
   -…Он говорит: ты продал мне плохой уголь – коркой спекается и тепла нет. Я, говорит, по шесть ведер каждый день сжигал, а толку – ноль. Ты, говорит, обманул меня с углем! Во, блин! Это я – я! – получается, его обманул! Тогда я говорю: кроме тебя никто не жаловался. Сто человек купили, и ни один не замерз. Ни один! А он: значит, для меня набрали из другой кучи, и хоть ты мне и сосед, но подстроил специально.               
   - Ты где работаешь, Макс?               
   - Бульдозеристом на Щербиновском разрезе. Да – говорю – тебе из другой, но дело не в угле, у тебя печка плохая. А он: откуда ты знаешь о моей печке? Да уж знаю! 
   Севе и Роме стало тесно за столом. Севе и Роме стало невмоготу! Чертов бульдозерист говорил в них, как в открытую форточку, не ожидая ни сочувствия, ни поддержки. Слова не просто сыпались одно за другим, а лились неудержимым потоком.
   - Я бульдозерист, но у меня все под контролем. А по-другому нельзя. На миг отвернешься – уже чего-нибудь нет: сперли. Я никому не верю. И мне никто не верит. На том и держимся. А будешь клювом щелкать – пропадешь. Я вот что думаю…
   Глаза у Севы сузились. Казацкая кровь деда забегала в жилах.
   - Слушай, Макс, валил бы ты отсюда. У нас тут свои дела.
   Скандала не последовало. Макс-Валентин кивнул и сгреб принесенную снедь. Через минуту он опять недвижно сидел за своим столиком. Взгляд у него теперь был другой – умиротворенный и расслабленный. Он высказался, облегчил сердце.
   Зато разговор у сослуживцев разладился. Бульдозерист сделал-таки черное дело.
   Рома заказал еще графинчик. Сева, запинаясь о стулья, отправился приветствовать Родионовну. В музыкальных ящиках возникла пауза, и тишину тут же взялись заполнять голоса сидящих в зальчике. Грубоватые мужские и отрывистые женские, они сплетались в общий гул беспечности и веселья и приятно щекотали слух.               
   «Щепкин!… Пушкин!…» – донеслось до историка. Рома обернулся. Лещев, склонясь над убитой травой, скошенной в тарелку, уныло жевал. Зато Гомоляко, размахивая рюмкой, держал искрометную речь. Круглая, всаженная в плечи голова теперь над плечами парила. Взор блистал.
   - Пусть они комедий не видели, но какова сила их любознательности! Какова их ненасытность!! Чтобы только возле окон послушать – со всего города сбежались. Им ничего не стоило и в Сибирь рвануть! Крикнул один, что в Сибири чудеса всякие и мороченья – и готово. Пусть не верят, что мы от плоти их, от пуповины их – я смеюсь над скептиками, да: я смеюсь! Потому что тут двух мнений быть не может!   
   У него оказался визгливый голос. Рюмка крутилась возле рта, но всякий раз проскакивала мимо. Заметив удивленного Рому, Гомоляко расправил плечи и закруглил:
   - Что они могут против фактов? Мы не только всем докажем – мы еще и в Судже с тобой побываем!            
   Летали вокруг с подносами. И что-то несли для каждого. «Ангелы! Ангелы божьи», - разглядел наконец-то Рома и ничуть не удивился. 
   Ему сделалось грустно. Да и вообще – Горобец ушел, и что-то стало не так. Будто над головой это… Вязкий слой тяжелого давящего воздуха. И наверху, выше потолка, мелькают тени тех, кто снизу пробился сквозь этот слой. Да. Их немного, но они как-то пробились. Они не смотрят сюда – зачем? – а если смотрят, то со страхом и отвращением. И даже те, кому не пришлось никуда пробиваться, кто был там изначально, тоже так смотрят. А потом, обдирая бока, рвутся еще выше – туда, где самый яркий свет. Потому что без света большинство из них не может!… Но есть там же, наверху, зона полутени. Ее населяют другие. Им свойственно вдумчивое созерцание. Любой жест там мало приметен, потому что он внутреннего свойства. Там не растрачивают взгляд на то, что не стоит внимания, а если разговаривают – отводят глаза в сторону. Рома хотел бы туда, но – тссс! – это пока невозможно. И там Рома чужой… Где Горобец? Зачем он про казаков?… Не так все это, не так. Неправильно. Что касается фамилии бабки – может быть, и правильно. Но нельзя казаков обижать. Не позволено. Никому. Даже Горобцу.
   И Рома заплакал.


                6.  ВСЕ  ИДЕТ  В  ДЕЛО               
   
   Наутро следующего дня Жильцов явился в кабинет с твердым желанием приступить, наконец, к сочинительству. Для этого было все необходимое – синее, с ледяным отливом небо за окном, тишина на этаже и садистка-совесть, терзавшая после вчерашнего. Она же и призывала Рому заняться созидательным трудом.   
   А накануне его посетила младшая сестра. Рома только что добрался до дома и пребывал в раздумье: как же ему поступить? То ли сначала раздеться, то ли сразу лечь спать. И тут сестренка со своим семейством. У сестры была привычка: появляться тогда, когда она не особенно нужна.
   Сестра звалась Клавдия, и она обижалась, если Рома называл ее Клавочкой. Сестра носила очки в черной оправе и преподавала в химическом техникуме. Она колдовала с формулами щелочей и кислот, а мужа извлекла из бывших своих студентов. Муж носил бороденку, был моложе и на голову длиннее, но рядом с ней казался приниженным. Это был подходящий муж для своей жены. Он во всем подчинялся Клавдии и не говорил с ней, а старательно отвечал на вопросы, словно его каждый раз вызвали к доске.
   Старший брат старался сестру не трогать. Ее манеры возбуждали в Роме желание мелко похулиганить. Однажды брат не утерпел и подсунул ей на стул канцелярскую кнопку.
   Семейство выгрузилось из машины, дети с мужем побежали в огород, а Клавдия заглянула в дом. Увидев состояние братца, она не упустила случая для воспитательной беседы.
   - Ты сопьешься! – сказала младшая сестра.
   - Нет, - ответил старший брат.
   - Посмотри, во что ты превращаешься. И дружки, наверняка, не лучше.
   - Лучше!
   - Говорю тебе: ты сопьешься. И не спорь, я вижу. Ты уже катишься по наклонной.
   По наклонной Роман Антонович не катился, но понял, что надо немедленно прилечь, а раздеться потом как-нибудь. Он двинулся в комнату и повалился на диван.
   Младшая сестра шла по следу.
   - Папочка тоже любил чудить, но мама сдерживала! А тебя кто будет сдерживать?
   - Никто, - сказал Рома. Ему трудно было говорить длинными словами.
   - Ты в рюмку заглядываешь все чаще. Тебе зарплаты скоро хватать не будет. Ты станешь пропивать вещи из дома. А за прогулы выгонят с работы.
   Рома прикрыл глаза.
   - Собутыльники вынесут все, что останется. И однажды изобьют тебя до такой степени, что ты сдохнешь под забором.
   - Это да.
   - Опомнись и прислушайся к тому, что я говорю! Я знаю, что делать. Тебе нужна девушка. Добрая умная девушка, на которой ты обязан жениться. Она избавит тебя от пьянства. Ты станешь жить, как нормальный человек, и будешь счастлив!
   Эту зажигательную речь Рома до конца не вынес. Он отключился на словах: «я знаю, что делать».

   Две кружки крепкого чая были выпиты одна за другой, и Роме полегчало. Теперь от него требовалось не угасить порыва.               
   Удивительное дело, но исторические факты не переставали стекаться в кабинет специалиста по гражданской обороне. Роман записывал их на маленькие листки и складывал в папку с тесемками. На папке типографской краской было выведено: «Папка для бумаг». Карандашом, ниже, две цифры: «95». Других пояснений не требовалось. Листков набралось уже несколько десятков.               
   Однако замыслы Ромы сразу принялись рушиться. Началось с внешних обстоятельств. В восемь ноль шесть голос из приемничка, злорадствуя, посулил Асинску еще до обеда дождей и похолодания. На синее небо стали наползать тучки. Тут же примчался встревоженный Томский:   
   - У нас несчастье: Макарыч по конторе ходит. С Зинкиной тугоухостью – регресс для нее выбивает, ему свидетели нужны.
   - Зачем? 
   - Положено так. Спрячусь я лучше в электроцехе, а то как бы меня в свидетели не притянул!               
   Жена Макара Макаровича, маленькая незаметная старушка, значилась в его подчинении машинистом насосных установок. Почти сразу в коридоре раздался булькающий бас Макарыча:
   - Бывает, что и врачи режут хорошо, но не в этом случае!               
   И следом откликнулась Виолетта Сидоровна:               
   - Я ничего не поняла: зачем я это сделала?               
   - Больше надо есть свежего лука – вот что!               
   Михаил притаился у двери.               
   - Выбьет! Как пить дать – выбьет! Хотя шумы у нас везде в норме, но единственный случай производственной тугоухости – будет!   
   Миша пометался по кабинету, а затем принялся названивать на третий подъем. Связь была отвратительная, и он орал так, что начинающий писатель сразу забыл про свои намеренья.            
   - Какой запас воды?! Сколько?!… Не слышу!!… Добавьте давление – до семнадцати очков!!               
   Отчего в Асинске каждый раз, откуда ни позвонишь, – слова в проводах застревают? Ведь из-за этого в городе все наперекосяк! Дома и конторы здесь потому невзрачные и тоскливые, что из года в год кто-то чего-то недослышит и вместо хороших кирпичей и радующих глаз облицовочных плит привозит не те.
   Едва энергетик закончил говорить, как возник Вова Саблин. Он вошел, помахивая бумажкой, – подписать заявку на сорок пять метров кабеля.
   - Куда? – коротко спросил Томский.         
   - В гараже пробросить. Механики скандалят: света мало.               
   - Механики всегда скандалят, у них должность такая.               
   - Да уж сделать и отвязаться... А то надоели.               
   - Значит, и светильники нужны?               
   - А это пусть сами с заявками побегают.               
   - Ладно, заявку на кабель я подпишу, но генерал – вряд ли. Денег, скажет, нет.               
   Вова кивнул понимающе:               
   - И мне деньги нужны. Без денег жить трудно.               
   Томский согласился:               
   - Всем без денег трудно.               
   - Не всем. Вон Петька в гараже слесарит. Если хочет занять – ему никто не отказывает. Слова, что ли, особенные знает? Плохо, что я не Петька. Почему, когда денег нет, они нужней всего?         
   Томский посмотрел на бригадира.               
   - Иди, Вова, - сказал он. – Я тебя сегодня работой загружать не буду...               
   Через четверть часа Томский укатил на водозабор – повез инспектора из Энергонадзора.               
   Рома, наконец, остался один.               
   Первым делом он выложил из папки листочки и произвольно разбросал по столу в надежде, что начало истории о водоканале образуется само собой. Но – не образовывалось. Тогда Рома переложил листочки в другом порядке и подождал немного. Нет, не образовывалось… Сочинитель морщил лоб и тер переносицу, но никаких мыслей в голове не возникало. Однажды в летописи Великоустюгской Рома вычитал такие слова: «...тронулся лед на реке Сухоне и вскоре от затору остановился, отчего в городе сделалось великое потопление... весь лед потащило ужасным стремлением... дома опровергло и разнесло...». «Опровергло и разнесло»  – каково, а? Почему он так не может? В чем дело? Рома с ненавистью сгреб листочки и опять разворошил. За что ему эти муки? Ведь для того, чтобы Виолетта Сидоровна растопила печку книгой – ее еще надо написать!
   Рома встал и посмотрел в окно. Погода вновь не послушалась синоптиков. Небо очистилось, и солнце шкварило как обычно. Лишь у самого горизонта жались редкие облака. Их ватная белизна заставляла усомниться в дождевых намереньях… На согнутую березу у дома напротив с ужасным стремлением спланировали две вороны. Мирную стайку воробьев, притаившихся в ветвях, разнесло в стороны. Из ворот открытого гаража, опровергнув пустое ведро, выкатилась «ока». Нет, все не то.
   Внизу на полянку вышел из густой травы сиамский кот. В зубах он держал мыша. Хвост и лапы мыша свисали с безнадежной покорностью. Кот положил добычу перед собой и, брезгливо скривив рот, огляделся. Сочинитель вернулся к листочкам.      
   Было здесь много такого, что даже непонятно, как попало сюда. К примеру, значилась выписка, что городская типография была создана на базе походной типографии Пятой армии в 1920 году, оборудование ее состояло из небольшого количества шрифтов и одной малой печатной машины. Да что типография! Затесались какие-то люди, совершенно посторонние водоканалу!! В 1934 году отдельные члены горсовета – Кениг, Костин и Паринговский проявили себя как болтуны, практической работой в депутатских группах не занимались и систематически ее игнорировали... В том же году по городу на грунтовых дорогах бегало четыре автобуса, из них только двум не истек срок амортизации. Это не обеспечивало потребностей в перевозках и многие асинцы отмахивали из конца в конец пешком, потому что извозчиков тоже не было… Рома представил крепконогих асинцев, стремительно пересекавших Теребиловку и Шестую колонию, а еще представил Пятую армию, уходившую в дальний поход на лошадях и с обозами, но без малой печатной машины... Ну и как из всего этого построить историю водоканала? Каким боком влезут в нее четыре автобуса?               
   Рома обратился к окну... Кот с упоением жрал мыша. Управлял он его сноровисто – вытягивая шею и замирая при сглатывании. Глаза его были томными. От серенькой полевки оставалось не так уж много, хвост еще торчал… А ведь он, подлец, ее любит! Да-да! По-своему, конечно. Разве можно ему это запретить?               
   И вдруг на инженера по гражданской обороне – как волна накатила. И закружила, и повлекла! Он понял: сочинять надо – как вот этот прыткий сиамец под окном. Люби – и ешь. Люби – и переваривай. Чтобы это стало частью тебя – твоей крови, костей. Мозгов, наконец. Тогда нужные слова сами явятся. Если явятся, конечно. А Роме что мешает? Он выхватил из пачки чистый лист и прямо-таки набросился на него с шариковой ручкой:
   «До 1906 года на Асинской копи был единственный источник питьевой воды, это колодец на Первой колонии (район бытового комбината на улице Ирисметова), и то он существовал для служащих копей. Все остальное население пользовалось питьевой водой из источников временных, случайно возникших. В 1905 году воду для питья брали из ствола шахты №7, остановленного при его проходке на 39,0 м из-за большого притока воды и отсутствия водоотливных средств. Шахтовая вода была с большими примесями смазочных веществ насоса…»               
   Жильцов перевел дух и устремился дальше:
   «В конце 1906 года Асинская копь стала получать воду из пруда, сделанного на р. Алчедат (в настоящее время пруд фармзавода). Это стало началом городского водопровода, с этого момента и повелась его история. Вода из пруда не отвечала гигиеническим требованиям: ржавая, с большим количеством корневищ растений. Пруд был очищен и углублен в 1910 году. Но положение с питьевой водой не улучшилось. Профессор Томского университета Соболев писал о необходимости строительства на Асинской копи надежного водопровода из реки Яя и приведения поселка хоть к каким-то гигиеническим требованиям».               
   Рома даже удивился: до чего быстро и ловко все получилось. И испытал удовольствие от написанного – не потому, что это было хорошо, а потому, что это было сделано. Разные факты уже не казались страшными. «Водовоз на казенной лошади получал 220 рублей в год. Среднегодовой заработок шахтера был 260 рублей», - и это в дело пойдет! «После завершения Гражданской войны в период восстановления народного хозяйства в 1925 году было наконец-то начато долго ожидавшееся строительство нового водовода от реки Яя. С пуском его в 1926 году система водоснабжения Асинска приобрела тот вид, в котором она существует и сейчас...»
   Рома выглянул в окно, желая послать мысленный привет коту за подсказку, но кота на полянке не было. И вороны улетели... Но нечего медлить, ведь есть еще ассенизация: «Работу по ассенизации можно характеризовать только с 1932 года, так как до этого каждое предприятие и учреждение имели свой обоз по вывозке нечистот, состоявший из двух-трех лошадей, и только Рудоуправление насчитывало в своем обозе 25-30 лошадей. Те, у кого не было своего обоза, вынуждены были или совсем не вывозить нечистоты, а по мере накопления ям заваливать их землей и рядом копать новые, или платить частным возчикам в несколько раз дороже стоимости очистки. Учтя все это, горсовет в 1932 году поставил вопрос об объединении в одно целое транспорта по очистке, которым располагали хозяйственные организации. Такое предприятие было создано при горкомхозе, и его обязанностью стала очистка всего города. На первых порах в нем насчитывалась 41 лошадь, в дальнейшем их число увеличилось, достигнув через пять лет пятидесяти. В короткие сроки здесь построили столовую для рабочих и конюшню. Рядом с городом было выделено 327 га пахотных земель для создания собственной кормовой базы. Начиная с 1932 года, вся ассенизация города стала производиться городским коммунальным хозяйством…»      
   Одно только озадачивало: водовод из Яи построили в 1926 году, а уже через пять лет воды опять не хватало. Что за новости, куда девали воду? Рома зарылся в листочки. За эти годы число жителей возросло с тридцати тысяч до пятидесяти шести. Вот тебе на! С чего бы это вдруг народ повалил сюда? Места здесь хорошие, слов нет, но не до такой же степени!…
   В твердом бостоновом костюме, снисходительно пахнущий дорогим одеколоном явился Макар Макарович. Пространство съежилось, долговязый гость умудрился занять собой полкабинета. Весь вид его свидетельствовал, что те, кто не верил в тугоухость супруги, теперь горько пожалели об этом и раскаялись. Старик благосклонно взглянул на заваленный бумагами стол и, обнаружив немало силы, встряхнул и пожал руку сочинителя. Стул взвизгивал и скрипел, пока Макар Макарович устраивался на нем.
   - История, смотрю, движется? Это хорошо! Только ты пиши про нас как-нибудь получше. Выражений каких-нибудь особенных найди.      
   - А то как же! - скромненько ответил Рома. – Оттачиваю слог помаленьку.             
   - И правильно, к чему торопиться. В этом деле спешка не нужна.               
   - Спешки не будет, - пообещал историк. – Но торопиться надо.
   Макар Макарович еще раз повозился на стуле и вдруг объявил:         
   - Ты вот что – ты погоди минуту со своей историей. Тут вот какое… Как бы это сказать. Я на прошлой неделе случайно задумался. У меня идейка одна родилась.               
   Он выжидательно умолк, и Рому тут же охватило тревожное предчувствие. Еще бы! Служба в водоканале приучила его, что любые идеи здесь подобны стихийному бедствию, и не от каждой легко увернуться. Он, как Томский, начинал вздрагивать, когда творческие люди заводились и включали в работу мысль.
   Макар Макарович заговорил доверительно:               
   - Если юбилей пройдет на должном уровне – то не поставить ли нам памятник водопроводчику? Здесь, на территории. Так сказать: утвердить славный путь в конкретном образе. А?   
   Это надо было переварить!               
   - А где мы его возьмем? – спросил Рома после паузы.               
   - Памятник? Да сами соорудим. Это нетрудно. Памятник можно вылепить из гипса.         
   Елки-палки! Роман вспомнил, как художник Ю. Свердюков года два назад увлекся Полинезией. Он заставлял женщин оголяться до пояса, а затем красил обнаженные груди в смуглый цвет. И все равно это было не то.       
   - Напротив диспетчерской, прямо под березами возле ворот – отличное место. Где собачья будка. Чтоб провожал и встречал бригады... Посмотри: я тут набросал на досуге...         
   Макар Макарович торжественно извлек из нагрудного кармана вчетверо сложенный листочек и развернул.         
   - Не очень, конечно, но как сумел.               
   С рисунка подозрительно глядел кривобокий детина в громадных рукавицах-верхонках. Правую руку он держал козырьком над глазами и слегка напоминал Илью Муромца с известной картины. Только –  спрыгнувшего с коня. И без доспехов.
   - Как тебе?
   - Хм…
   - Что?
   Макар Макарович любил, чтобы ему говорили правду. Он даже требовал этого. Но лишь в том случае, если правда ему нравилась.
   - Может, что-нибудь другое попробовать? – осторожно сказал историк. – Песню написать. Типа гимна.
   - Зачем? Кто петь будет?
   - Макар Макарович, давайте рассуждать логически.
   - Лучше не надо.
   - Ну, тогда порядок возле ворот навести… Сирень посадить. А сами ворота зеленью покрасить – чтоб радовали входящих.
   Макар Макарович пристально следил за Ромой.
   - Ты скажи: тебе нравится?
   - Нет. То есть – да, но…
   - Вот! Что вы за народ! – закричал Макар Макарович, выводя носом впереди себя загогулину. – По глазам вижу, что нравится, а крутит туда-сюда. Если пробрало – так и говори! И нечего, понимаешь… Зинке моей, кстати, сразу понравилось! Еще покажу кой-кому, а там надо с Ефимовичем перетолковать, пусть оценит и человечка найдет, кто это сделает...  Ладно, работай. Много писать осталось?               
   Роман все еще не мог отвести взгляда от леденящего душу детины в верхонках. Что генерал оценит – можно было не сомневаться…            
   - Да как сказать...      
   - А в чем загвоздка? – довольный Макар Макарович прятал листочек в карман.               
   - Да вот, когда водовод от реки построили – через пять лет воды вновь стало не хватать.   
   - И что?               
   - Население вдвое увеличилось! Не пойму: с какой радости люди сюда понаехали?   
   Макар Макарович изумился от такой бестолковости сидящего перед ним сочинителя. Но сегодня он был – само великодушие. Нос, спрятавшийся было в складках кожи, снова вылез вперед.   
   - Трудно тебе с историей будет – вникнуть не умеешь! Здесь шире смотреть надо.               
   - Как это – шире?               
   - Коллективизация началась, коллективизация! – он застегнул карман на пуговку. – А ведь новая жизнь не всем пришлась по нутру, кое-кому комом в горле застряла, вот и… посадили в эшелоны и сюда привезли. Эх, молодо-зелено!               
   Макар Макарович не стал надолго отвлекать Рому, через час ушел.               
   - Так, - сказал Жильцов, когда за посетителем закрылась дверь. – Неужели мне еще из гипса ваять придется? И ведь не откажешься!
   И, перепрыгивая с факта на факт, продолжил, пока вдохновение не остыло, разворачивать историю.


7. СОВЕЩАНИЕ

   Любое мало-мальски великое мероприятие начинается с организационного совещания. Это – факт! Если не собралось, как минимум, четырнадцать человек, и один из них не сказал речь, не объявил, что и кому надо сделать – то никто и никогда за такое мероприятие не поручится. Однако Жильцов уже вовсю корпел над прошлым водоканала и, вписывая в рукопись добытые факты, усердно наводил на них лоск и блеск, что-то свое намывали другие конторские старатели, а про совещание директор и не намекал. Необузданная стихийность, в которой варился каждый, могла привести лишь к нулевому результату. Язвительный Томский будоражил контору вопросом: «А что – генерал обратную отмашку юбилею не дал? Может, на этот раз обойдется?».
   Но в среду, в один из последних июньских дней, Илья Ефимович назначил совещание…
   
   Оксана Яковлевна Петерсон, секретарь-референт и главный распорядитель в директорской приемной, в очередной раз резко поменяла имидж. Теперь волосы ее были пепельного цвета, а на лоб сбегала фиолетовая челка. В отличие от прежней зеленоволосой лахудры, которая, окажись в спецназе, могла бы легко слиться с местностью, - в этом обрамлении лицо выражало интригующую загадочность. Однако, несмотря на столь разительные перемены, суть секретаря-референта осталась прежней. Оксана Яковлевна не знала и знать не хотела, чем дюймовая труба отличается от трубы в три четверти дюйма, но безмерно страдала, если о какой-нибудь новости слышала не первой, а, не приведи бог, второй. Еще больше угнетало ее, если вокруг вообще ничего не происходило. В такие тоскливые времена к ней было лучше не подходить. И хотя Илья Ефимович храбро заявлял, что не боится своей секретарши, завидев мрачный блеск ее глаз, старался по пустякам не трогать. Вот и водитель Федор, утром ляпнувший что-то о новой раскраске секретаря-референта, был энергично отправлен ко всем чертям с пожеланием там и остаться.
   Отсутствие новостей в конторе Оксана Яковлевна заменяла чтением газеты «Воскресные окна». Это, как бы, за неимением свежего мяса – тушёнкой Главпродукта попользоваться.
   Последний номер, купленный в обеденный перерыв, лежал сейчас перед нею.
   Среди больших и малых статеек – чепухи, конечно, оказалось выше крыши. Недрогнувшей рукой пролистнула она страничку о мужских повадках. Про мужчин она знала гораздо больше, чем они сами. И гороскоп для Стрельцов напечатали дурацкий какой-то. «На этой неделе взвешивайте каждое слово, так как болтливость может сыграть с вами злую шутку. Ваша деятельность может произвести положительное впечатление в обществе, особенно если вы будете хранить молчание. Возможны проблемы с авторитетом – пытаясь его повысить, вы рискуете вовсе его лишиться». Чушь несусветная!
   Гораздо пристальней была изучена заметка о сырах. Так вот, чтобы у запеканки сверху появилась коричневая тягучая корочка, - оказывается, лучше всего использовать моцареллу или сулугуни. А твердый швейцарский грювьер обязательно нужно потереть на терке, и корочка, после того как подрумянится, сразу станет хрустящей; тогда как чеддер, серфилли и мягкий козий сыр хорошо подходят для посыпки тостов.
   Что еще поразило Оксану Яковлевну – так это то, что мамонтов (сроду бы не подумать!) уничтожил радиоактивный град.
   «Американские ученые нанесли сокрушительное поражение научным оппонентам, изучающим причины исчезновения с лица Земли мамонтов, указав на абсурдность предположения, будто те пали жертвой гастрономической невоздержанности наших предков. В последние годы прискорбный факт обнаружения крайне малого числа полных скелетов этих ископаемых животных объясняли тем, что большинство из них попали под первобытный разделочный нож. Прочие гипотезы, как то: экологическая катастрофа или смертельная эпидемия – отвергались как несостоятельные.
   Но американцы реабилитировали предков. На международной конференции в Хот-Спрингсе исследователь с фамилией Фаерстоун заявил, что мамонтов погубила не звериная болезнь и не человеческое обжорство. Они прекратили существование в результате активности сверхновой звезды, которая обрушила на Землю град радиоактивных метеоритов».
   Но, бесспорно, ценнейшее, что было в свежем номере, это статья под заголовком «Сапоги не роскошь, а средство передвижения». Потому что вместе с осенью приближались главные выборы. Выборы сапог. Много сведений можно было почерпнуть из познавательной статейки. Прежде всего, что самой ноской считается кожа хромового дубления. Такая обувь хорошо отталкивает влагу, долго не теряет формы, да и больших усилий по уходу не требует.
   Оксана Яковлевна дошла до слов: «Замша – материал непрочный, в особенности та, что выделана из оленьей кожи. Но зато она мягкая и комфортная…», как в приемной начал собираться народ на совещание. Злясь на возникшую помеху, секретарь-референт спрятала газету в стол.

   Явившиеся по зову директора, словно строители-первопроходцы на таежной делянке, скучковались в предбаннике. Большие круглые часы над спинкой дивана – что-то типа будильника–переростка показывали 2.15.               
   За дверью директорского кабинета бушевала гроза.          
   - Да я вам воду перекрою!! – медведем ревел Илья Ефимович то ли в телефонную трубку, то ли прямо в окно. – Триста восемьдесят тысяч долга! Сколько я могу терпеть?!… А меня не касается!… Триста восемьдесят тысяч! Да я вам канализацию отрежу!…      
   Генерал на миг затих, но там, за дверью, даже короткое молчание было зловещим.            
   - С народным образованием разговаривает, - пояснила Петерсон.               
   - Хорошо говорит, доходчиво! – одобрил Макар Макарович.
   - С нашими людьми так и надо, - согласился конторский профсоюзный деятель. – По-другому никак не получается!
   Оксана Яковлевна распушила фиолетовый локон.
   - Не отрежет! – уверенно заявил Олейник. – Там же дети.
   - Причем тут дети? – сказал профдеятель. – Нечего за детей прятаться.
   - Дети школы засерут.               
   - Ну – «дети»! – тут же возразил Макар Макарович. – Дети и так горазды.               
   -…Триста восемьдесят тысяч!! – надрывался Илья Ефимович.               
   Собравшиеся приготовились ждать.               
   Долговязый Макар Макарович откинулся на кожаном диване, выставив далеко вперед мосластые коленки. Каждый входящий, добираясь до секретаря-референта, обязан был давать кругаля, чтобы не перепрыгивать через них. Рядом с Макаром Макаровичем пристроился многолетний профсоюзный лидер Иванушкин. Конечно, здесь находилась большеглазая, ломкая, похожая на стрекозу, завкадрами Людмила Анатольевна. В тесной приемной ей не хватало озерной глади и белого водяного цветка, над которым она бы могла покружиться. Озабоченно вышагивал от дверей к столу и обратно взволнованный Томский. Мишу можно было понять – в водоканале от любых начинаний тут же резко подскакивал расход электричества. Прямо напасть какая-то: только новая идея начинает внедряться в жизнь – а горсеть уже счета на миллионы шлет. И виноват главный энергетик! Миша непроизвольно шарил в карманах, как бы в поисках скрытых резервов. Прислонясь к косяку директорской двери, замерла Виолетта Сидоровна. Эту суровую даму Миша слегка побаивался: если она на кого-нибудь набрасывалась, то обжевывала до костей. Несмотря на изрядный возраст, челюсти у дамы работали отменно. Томский не раз прибегал от нее начисто обглоданным. Завзятый скептик, начальник производственного отдела Олейник, вальяжно обогнув кресло секретаря-референта, ухватился – не оторвать – за кожаные подлокотники и невнятно бубнил на ухо Оксане Яковлевне что-то заманчиво непроизводственное. Та впервые с утра отмякла и поигрывала плечиком.      
   -...А вот я вас! – нагонял страху Илья Ефимович.
   - Сто сорок восьмое окончательное предупреждение, - сказал Олейник. – Испугаешь их.
   - Детей отключить не дадут, - подытожила Виолетта Сидоровна.               
   - Почему б и не отключить? Экзамены позади, занятий нет, кому сейчас нужны туалеты! – Макар Макарович всей душой был с генералом, даже левую коленку подбросил вверх.    
   - А ремонты? – напомнил Олейник. – Во всех школах идут ремонты. Старшеклассники бегают на отработку.               
   - Нет там старшеклассников, - не сдавался Макар Макарович. – Внучок целыми днями на диване валяется, никакой отработки. Что до маляров и штукатуров – до дома потерпят!               
   - А если не вытерпят, тогда как?               
   - Уж это их дело!
   - Не дадут отключить, - повторила Виолетта Сидоровна.
   И все-таки большинство в предбаннике было солидарно с Макарычем: надо отключать. Триста восемьдесят тысяч – не шутка, такие деньги на дороге не валяются!
   Хотя Виолетта Сидоровна и вздохнула осуждающе:               
   - Господи, до чего ж мы докатились!…               
   И в этот самый момент Илья Ефимович крикнул уже не в телефон:             
   - Вы где там? Заходите!
   И все потянулись в директорский кабинет.               
   Прежде чем устроиться на стуле, Макар Макарович потоптался и попрыгал возле – то ли уминая место, то ли засомневавшись в чистоте сиденья. Рядом с ним, по левую и правую руку, без церемоний расселись все остальные. Оксана Яковлевна, отдельно от всех, за директорским столом, изготовилась вести протокол.               
   Дождик, поливавший с утра территорию базы, иссяк. Из разодранных в лоскуты туч высунулось солнце и заглянуло в окна. Первые толстые лучи шлепнулись на пол кабинета, без разбора обрызгав присутствующих – кто-то поежился, кто-то отодвинулся в сторону. 
   - Кого еще нет? – негромко спросил Илья Ефимович после того, как влетел опоздавший зам. по быту Карасевич.
   - Новой юристки. Ее в прокуратуру вызвали! - откликнулась секретарь-референт, обежав глазами список.
   - Зачем?
   - По делу таскают.
   - По какому делу?
   - Из-за бычков.
   Илья Ефимович поморщился.
   - Тогда начнем. Должен объявить, если кто не знает… Томский, открой окно.
   Еще подождали, пока Миша возился со шпингалетом. Олейник в этот момент шептался с кадровичкой. «Нет, нет, ни за что!» - вполголоса выпалила та. – «Да это не то, что ты думаешь».
   - Тише! – осадил обоих генерал. – Так вот, должен вам объявить: скоро у нас юбилей. Девяносто пять лет водоканалу. А это обязывает подготовиться и, как следует, отметить.
   Наконец-то о юбилее было сказано во всеуслышание! Наконец-то!!
   Неопределенность, истомившая конторские сердца, разбилась, как стакан, опрокинутый на пол.
   Те, кто собрался у директора, людьми были тертыми, а потому ясно представляли: любой праздник немыслим без волнующей и разнообразной халявы и всяких неожиданных, но приятных вещей. Даже воздух в кабинете сразу изменился – шашлычком как будто потянуло!    
   - Давно пора, - отрубил Макар Макарович, взбрыкнув коленками. – А то воду для города качаем – и никакого праздника. Непорядок!
   - У меня вопрос, - вскочил Карасевич и вытянул руки по швам, - ресторан заказывать будем? Мне, в смысле, чтоб знать – когда и на сколько человек.            
   Такого дружного энтузиазма Илья Ефимович никак не мог предвидеть.               
   - Подожди с рестораном! Как ты прямо… Первым делом надо другие моменты решить.         
   - Да я ж не против, - с ходу стал оправдываться Карасевич. – Я ж к тому, что моменты – моментами, но, так думаю, что кончится все – рестораном!
   - Сядь, выскакиваешь тут! – рявкнул генерал.
   Карасевич послушно сел.
   - Прежде всего, нужна комиссия, чтоб ничего не упустить. А вы теперь и есть комиссия – понятно?               
   - А что делать-то? – крикнул с места Макар Макарович, ему уже не терпелось окунуться в работу.               
   - У каждого будет – а кое у кого уже есть – свое поручение, за которое он понесет ответственность. Это я к тому, чтобы вы с этой минуты настроились на подготовку. Главное, для чего я вас собрал, – что нам предпринять, чтобы вышло не хуже, а много лучше, чем у тех, чьи юбилеи позади. Мы должны провести наш юбилей… - генерал пошевелил пальцами. – Словом, чтобы городу это не просто запомнилось, а крепко запомнилось. Ты записывай, записывай.
   - Про что – чтоб запомнилось? – спросила секретарь-референт.
   - Ты отчего весь день бестолковая? – рассердился Илья Ефимович. – Про персональную ответственность запиши!... Как я сказал, наш юбилей должен быть самым лучшим и пройти с размахом. Нужны яркие мысли. У кого какие предложения? Олейник, куда смотришь? Ты, я вижу, еще не настроился.               
   - Почему? Я настроился.               
   - Тогда говори предложение, чтобы городу запомнилось, - и генерал кивнул Оксане Яковлевне.               
   - У меня предложение короткое: отключить канализацию и подачу воды, и неделю никому на работе не появляться. Городу сразу запомнится. И крепко.         
   - Значит так. Пиши: председателем юбилейной комиссии назначить Олейника…    
   - Один допредлагался, - сказал Миша.               
   - …А заместителем – Томского, - закончил Илья Ефимович.               
   Как только комиссия обрела руководство, обсуждение пошло, как по маслу.               
   - Произвести вечерний салют, - сказал профсоюзник. – Девяносто пять залпов. Над городом огни разноцветные: красные, желтые – красиво! Сразу всем понятно станет.    
   - А запускать откуда?               
   - С нашей базы.               
   - Отсюда в городе плохо видно.               
   - Тогда из центра.               
   - Нет. Деньги в небо мы пулять не будем, - зарубил идею генерал. – Их не так много, чтобы в воздух пробабахать.               
   На миг в кабинете повисла глубокая, напряженная тишина. Во всех головах шел поиск ярких мыслей.    
   - Когда я работал на металлическом заводе, - первым заговорил свежеиспеченный председатель, - мы однажды на речке праздник проводили. Место на берегу заранее выбрали. И на плотах – с водяными и Нептуном. Плясали и гостей купали. Хохоту было!
   Все, довольные, зашевелились на стульях и оглядели друг друга: ну вот – можем же, когда захотим!         
   - В этом что-то есть! Вода и водоканал – они ж, как пуповиной, связаны. И Нептун – тоже. Знаете что: на плоты профсоюз денег выделит. Сколько надо – столько и выделит! – и так это Иванушкин выпалил, как будто шмякнул шапкой оземь: мол, берите все, не жалко!
   - Вот это по-нашему! – одобрил Миша.
   - Пиломатериал сейчас дорогой, - сказал Карасевич. – Каждая доска, как собака, кусается.
   - А сколько плотов надо? Сколько у вас на речке было?               
   - Четыре штуки.               
   - А двух не хватит? – заволновался вдруг Иванушкин.            
   - Никакой речки! - отчеканил директор. – Вы что? Народ у нас азартный. Праздновать начнут еще до плотов и – переберут. Обязательно кого-нибудь утопим. С хохотом и плясками.            
   - А если сперва купание, а потом выпивка? – не сдавался Иванушкин.      
   - Опомнись! У нас даже конторские барышни эти два дела с легкостью совместят. И потом: юбилей у нас осенью. Нептун сосульками покроется, отогревай его.             
   - А на природе бы хорошо – лужайки, речка, прохлада под кустиками.      
   - И освещения никакого не надо, - мечтательно прибавил Томский. – Не на елках же лампочки развешивать.      
   Звала природа, манила!… Однако не всех. Макар Макарович слушал, беспокойно ерзая на стуле.
   Наконец он не выдержал:
   - Илья Ефимович прав: и гостей, и своих утопим! А тех, кто по кустикам разбредется – за неделю после не соберем.
   Затея с речкой ему очень не понравилась. Ведь и награждение будет! И мало того, что пришлось бы в одних трусах принимать Почетную грамоту, но не хватало еще, чтоб подчиненные видели, как он с голыми ляжками на плот лезет! 
   - А я считаю: нечего выдумывать всякую ерунду, - подала назревшую мысль Виолетта Сидоровна. – Надо узнать, как было в налоговой инспекции и сделать то же самое.             
   - Вот-вот, собрание провести в зале. В центральном Доме культуры! - сказал Макар Макарович.               
   - Конечно, - согласился Илья Ефимович и заглянул в ежедневник, – какие там кустики. Тем более – нас должны награждать. Отовсюду. Прежде всего из Госстроя. Там у нас Хрупов, лиса еще та. Он поможет протолкнуть почетные звания – пять-шесть человек подготовим на заслуженных работников… И вот о чем я в последние дни думаю: не представить ли кого-нибудь на орден? Разве нет у нас хотя бы одного достойного? Того, кто все на себе несет? Почему бы у нас не быть своему орденоносцу?
   - Это – дело! – поддержал Макар Макарович.
   - Следует выяснить у Хрупова: в какие двери надо стучаться? Я считаю, что на орден мы должны потянуть…
   Зазвонил телефон. Илья Ефимович поднял и тут же опустил трубку.
   -…От областной администрации десяток грамот надо пробить. Ну, если не десяток – так семь-восемь. От городской – тоже грамоты. И от себя, понятно. От себя мы можем сколько угодно. На стадии пробивания подключить Жильцова. Есть возражения?
   Возражений не было.
   - Теперь надо, чтобы про нас кругом статьи начали публиковать – в городской газете, в областной и даже, - Илья Ефимович опять заглянул в ежедневник, – в журнале «ЖКХ». Это возьмет на себя… возьмет на себя Жильцов… Записала? Теперь важный вопрос: кого приглашать? Кого – из местных, из областных, кого – из Госстроя.
   - Не поедут из Госстроя, - уверенно сказал Олейник. – У нас не юг. Ни моря, ни пляжа рядом.
   - Тем лучше. Мороки с ними не оберешься. Опять же гостиница в копеечку влетит. А пригласить все равно надо.               
   - Могут и приехать. Что им осенью в кабинетах париться? – авторитетно заявил Макар Макарович. – Но тут сэкономить можно: поселить дня на два к кому-нибудь. К одиноким поселить! К Людмиле Анатольевне!               
   - А что – это выход! – загорелся юбилейный председатель. – Пусть в нашу жизнь с головой вникают!               
   - Еще чего! – ощетинилась кадровичка.               
   - А мне нравится, - всколыхнулась и Виолетта Сидоровна. – Они и сами, может быть, захотят. Старики ведь не поедут.               
   - Виолетта Сидоровна – вы о чем? – пропела завкадрами.               
   - А что такого?… Надо им знать о наших трудностях или не надо?               
   - Я занесу это предложение в протокол, - заявила Петерсон и впрямь скоренько застрочила.
   - Ладно, мы тут подумаем… А ты, Людмила, список для награждений составь – кого и чем, я завтра же посмотрю.
   - Куда торопиться? – Людмила Анатольевна хлопала ресницами, прикидывая, во что ее норовят втравить. – Полгода впереди.
   - Ты слушай, что говорю. Нам всегда двух последних дней не хватает! Хоть здесь заранее сделай… А из городских, особенно в ресторан, надо приглашать тех, кто не с пустыми руками придет.   
   - Во-во, а то открытку подарят за пять рублей, а нажрут на двести!
   - Ты погоди, Макар Макарович. Ты про дипломатию не забывай. Тут надо, как зайцу меж двух огней. Но ты прав: замечание существенное, и мы это, конечно, учтем.
   - Из Дома Советов – трех-четырех, не больше, а то они набегут! Особенно депутаты.
   - Макар Макарович, уймись! Что ты все об одном… Дальше. Нужна праздничная программа – концерт, сувениры, подарки передовикам. Чтобы не было так: грамотку сунули – и будь доволен. Что еще?
   - Выставку какую-нибудь организовать, - предложил Иванушкин.
   - Выставку? Выставку – годится! Есть же у нас умелые руки – кто вяжет, кто это… из полена строгает. И стенд из фотографий оформить. Чтоб каждый себя нашел и разглядел! Это приятно будет!
   Петерсон строчила, не поднимая головы.   
   - Как обстоят дела с книгой по истории?
   - Пишу, - туманно ответил Жильцов. – Материалов мало.
   - А нужна ли нам эта книга? – Виолетта Сидоровна дождалась удобного момента и вот теперь поднялась со всем своим темпераментом. – Кучу денег потратим, а толку. Не лучше ли подарки людям купить?!
   У каждого было что сказать, особенно про деньги, которые из-за книги уйдут впустую, уже и председатель комиссии начал шаманские заклинания о трубах, которые можно бы приобрести дополнительно, но генерал оборвал дебаты в зародыше.
   - Книга нужна, - объявил Илья Ефимович. – Подарок быстро забудется, а на книгу, даже если и сунешь куда, все равно – нет-нет, да наткнешься. Без книги нельзя.
   - Господи! Давайте вначале узнаем, сколько это будет стоить, - взялась отыгрывать назад Виолетта Сидоровна. – Цены в издательствах, я полагаю, немалые, а что получится – неизвестно.
   Генерал слушать не стал.               
   - Ты прекращай свою агитацию! А то мне уже докладывают… Идите и начинайте работать.
   Теперь ясность была во всем, и комиссия быстренько разошлась заниматься делами.


8. «ЭТО  МЕНЯ  НЕ  УБЕЖДАЕТ»

   Все, что можно было выловить из архива, Рома выловил. Рыбешек по имени «факты» в закинутых им сетях обнаружилось немного, однако архив, в основном, и выручил. В восьмидесятые, когда началась реконструкция очистных сооружений, о водоканале писали часто. Теперь нужна была справка, а, следовательно, сама Клинцова – Нинель Петровна Клинцова, заведующая архивом. Все, чем занималась назначенная генералом комиссия, до сих пор оставалось неподтвержденным бумагой с печатью, и даже Роме начинало казаться сомнительным.         
   - Швы еще не заросли, - объясняла подобревшая Ирина, когда Жильцов справлялся о здоровье заведующей архивом.               
   Роман, теряя терпение, ждал, когда зарастут швы.
   И вот однажды набрал номер, и из трубки раздалось:
   - Клинцова слушает.
   Уфф!
   Новоявленный историк вкратце объяснил, в чем дело. Встреча была назначена назавтра.
   Когда он на следующий день бодро влетел в архив – Клинцова уже поджидала. Была она похожа на ядро кедрового орешка: небольшая, крепенькая и округлая. «Странно, - дивясь, подумал Жильцов, - чего здесь было вырезать? Здесь как будто и вырезать-то нечего».
   Во второй комнате, куда Рома мельком заглянул, прямо на полу, сваленные в беспорядке, громоздились пожелтевшие папки, пухлые от документов. Стол – за ним он недавно штудировал газеты – был сдвинут в угол. Теперь его занимали пять или шесть коробок. В торговом комплексе «Юбилейный» в такие складывают выбранные покупателями ботинки. Нестерпимо пахло потревоженной пылью, старыми бумагами и какой-то удушливой дрянью. Это было поле битвы. Поле проигранной битвы. Сомнений не оставалось: вот-вот грядет переезд!
   Когда из старого барака в новую пятиэтажку отправляется частный житель – это всегда шумно и празднично. В открытом кузове грузовика сверкают на солнце стеклянные дверцы шкафов. Белая, как счастливая невеста, гордо выглядывает холодильная камера. Среди огромных узлов с постельным бельем, одеждой и посудой торчат ножками вверх легкомысленные стулья – на открытых взорам изнанках сидений видны приклеенные бумажки с артикулом и ценой. Запыхавшаяся теща с криком: «Чуть не забыли!», подпрыгивая, тащит в кузов горшок с цветущей геранью. Герань качается и машет лапами, торопливо прощаясь с бараком, который завтра пойдет на слом.
   А когда меняет прописку канцелярия – это до того скверно и неприглядно, что и говорить не хочется. Чему может обрадоваться взгляд, задержавшись на казенном хламе?
   Нинель Петровна сидела на Ирином месте, подперев голову рукой. В этой жизни, полной козней и предательств, ей, похоже, все опротивело. Актеры и поэты в таких случаях уходят в запой.
   - Рад видеть вас в добром здравии, - бодро начал Рома. – Наша медицина, как всегда, на высоте! А где Ирина?
   - Иры долго теперь не будет, - бесцветным голосом сказала заведующая архивом.          
   - Не отчаивайтесь! – Рома светился от радости, он наконец-то увидел Нинель Петровну. – Когда-нибудь отсюда вытряхнут всех, а вас возвратят. Этот дом достоин лишь одного учреждения – архива. Что такое любой отдел по сравнению с вами? Все, что в Асинске становится прошлым, перетекает к вам. А от них даже следа не останется. Так, две-три бумажки о замене лампочек и выдаче новых стульев. И потом…               
   - Справку вашу я подготовила, - Нинель Петровна протянула листок.      
   Жильцов взглянул на казенные строчки.            
   - Все нормально. Только здесь опечатка – не семьдесят пять, а девяносто пять.      
   - Никакой опечатки. Семьдесят пять, я проверила.               
   Жильцов еще раз сунулся в справку. В ней черным по белому значилось, что водоканал возник в 26-м году, и что в нынешнем году ему исполняется семьдесят пять. Основание: доклад председателя асинского горсовета за 1952-й год.            
   - Да нет же...               
   - Что не так? Там ясно сказано: семьдесят пять.
   - Погодите…
   - Это окончательная дата.               
   Рома сел на стул. Вся кровь, какая до сих пор беззаботно бегала в нем, разом кинулась в голову. Это было невероятно – водоканал, солидную организацию с почти столетней историей обкорнали на двадцать лет с легкостью изумительной! Лязг ржавых ножниц Рома услышал отчетливо. Хвать – и нету! Вот это прием!! А как быть дальше? Число «девяносто пять» уже засело в умах всей конторы! 
   - Но позвольте… – скрипучим до противности голосом заговорил Рома.   
   - Ошибки нет.
   За окном колготилась повседневная жизнь.
   На краю главной городской площади, сразу за памятником и цветочной клумбой, рабочий подавал команды крановщику – тот, двигая стрелой, устанавливал в яму серебристый фонарный столб с гнутой шеей. Две сноровистые дивчины в строительной люльке штукатурили стену филиала университета. Старая стена была в пятнах свежей штукатурки. С ревом промчалась по дороге пожарная машина. Водоканал неслышно гнал в город воду по трубам. Только теперь он стал на двадцать лет моложе.
   Внезапно Рома успокоился. Терять ему было нечего.
   - Давайте порассуждаем. Город в девятьсот шестом году был?
   - Поселки были.
   - Люди в них жили?
   - Жили.
   - Воду они пили?
   - Из необорудованных мест.
   - Ну не из лужи ведь!
   - Этого я не знаю.
   Найду хирурга, подумал Рома, и душу вытрясу. Не то, гад, вырезал!
   - Послушайте: в тысяча девятьсот шестом году из речушки Алчедат до электростанции был проложен водопровод. Траншею выкопали – лопатами! – и проложили. Длиной шесть и четыре десятых километра.
   - Допустим.
   - Есть свидетельства, что в трех местах были устроены водоразборные колонки и жители приходили к ним с ведрами, вставали в очередь и брали воду.
   - И что?
   - Как «что»? Есть жители, есть вода, есть водопровод и есть служба – она эту воду подавала.
   - И что?
   - При чем здесь председатель горсовета? При чем здесь какой-то председатель?
   - Он дату обозначил.
   - Он обозначил дату готовности второй водопроводной линии!
   - Это меня не убеждает.
   - Почему? Первая была построена в начале века, а эта – вторая.
   - Та вода была из Алчедата.
   - Какая разница?
   - Вода была не из Яи!
   - В ней сырость, что ли, была не та?! Ну, хорошо, хорошо –  водопровод был?
   - Был.
   - Служба была?
   - Откуда я знаю.
   - Послушайте, но ведь об этом даже говорить смешно! Поселки возникли еще, черт знает, когда. Шахты в разных местах стали закладывать. Строить электрическую станцию. Водопровод в девятьсот шестом году проложили. А вы настаиваете, что отсчет надо вести с двадцать шестого года. Ну не дикость ли?
   - Это меня не убеждает.
   - Вы обрезаете нашу историю! – закричал Жильцов.
   - Это меня не касается.
   С тяжелым сердцем возвращался Рома в контору. Двадцать лет отгрызла проклятая баба! Двадцать лет!! Правильно, что с нею так. На выселки ее! В леса, в болота! Чтоб ни один комар от нее не отлетел, пока не насытится! Чтоб ни одна мошка – ни одна! – не осталась к ней равнодушной!…               
   Плотник дядя Саша устроился на верхних ступеньках лестницы. Концы ее упирались в ажурную перекладину металлических ворот. К перекладине друг над другом были намертво прихвачены проволокой две штакетины, и дядя Саша, взмахивая молотком, вколачивал гвозди в фанерные цифры.
   С девяткой было покончено, пятерка висела на верхней штакетине. Держась одной рукой за перекладину, другой он вгонял гвоздь с яростью и азартом. Ноги, обутые в кроссовки, нервно подрагивали. Ворота издавали набатный гул, и этот гул величаво плыл над улицей Милицейской. Внизу, подняв внимательную морду, не мигая, наблюдал Шарик.
   Рома тоже остановился. Огромные цифры, словно облитые кетчупом, напоминали толстые поджаренные колбаски. Смотреть на них было противно. В груди Жильцова закипело злорадство.
   - Отрывай девятку! – скомандовал он.
   - А? – не понял плотник.
   - Девятку, говорю, отрывай.
   - Что – криво? – дядя Саша воробушком завертелся на лестнице.
   - Нет. Вместо нее семерка будет.
   Дядя Саша похлопал глазами, удивленно разглядывая девятку, как будто лишь сейчас увидел ее, а затем, крикнув: «Да пошла она!», резво полез с лестницы, только грязные подошвы замелькали.
   - Неувязка получилась, - весело сказал Жильцов.               
   Роме еще не доводилось сталкиваться с человеком, который бы так люто ополчился на ни в чем не повинную цифру.
   - Сколько трудов на нее, гадюку, положил! – изготовитель гадюки добрался до земли и сплюнул.
   - Не переживай. Через двадцать лет пригодится.
   - Ага. Ты подумал, где я буду через двадцать лет? – он взглядом высверливал в Роме дырки. – Вы бы определились сперва, прежде чем команды давать!
   - Это не я определялся.
   - Ладно. Перетрем, не впервой. Семь – так семь. Нам – что? Нам, главное, морду залопатить, а дуру включить мы всегда успеем…
   Водоканальный историк потопал в контору.
   Ошеломительную новость Илья Ефимович слушал с ледяным спокойствием. Не он, а невозмутимый глетчер восседал в директорском кресле, а потому Рома не жалел жара и пламенных красок, излагая как бился за правильное число: девяносто пять! Рома повторил каждый свой довод с изрядным к нему прибавлением. Голос его то взлетал под потолок и гремел страстно и убедительно, то падал до шепота. И шкафы, и стулья, и графин на журнальном столике – все, абсолютно все были согласны с ним! Рома сам поражался силе своих аргументов! Однако блистательная речь кончилась невнятной скороговоркой. Все эти доводы – мучаясь, заключил Жильцов – были отброшены заведующей архивом, у которой в хирургическом корпусе на днях что-то вырезали.
   Справка легла на генеральский стол, как позорный акт о капитуляции.
   Илья Ефимович молчал долго. Справку он брезгливо отодвинул в сторону.
   - Знаешь, что делает река, когда ей русло перекроют? 
   Вопрос был неожиданным.         
   - В пруд превращается.       
   - Нет, другое долбит! Тычется то вправо, то влево, пока новое не пробьет.
   Генерал показал руками, как тычется река.
   - Девяносто пять – дата, конечно, солидная. Тут даже и говорить не о чем. Еще бы: почти век водоканалу! И потом это рядом с основанием города. Только город образовался, а мы тут как тут – наливай да пей. Но, опять же, вопросы возникнут: чего, скажут, вы пять лет до круглого юбилея потерпеть не могли? Чешется у вас, что ли? Так что девяносто пять – это знаешь что? Это обжеванная сотня! Обгрызенная с одного края: хрум-хрум. Видел, как мышь морковку обгрызает? Теперь возьмем семьдесят пять. Поменьше, конечно, не так впечатляет. Но, с другой стороны, - пятьдесят, семьдесят пять, сто – вехи! При таких датах и внимания больше, и награждают щедрее – как думаешь?               
   - Думаю – да.               
   - Вот! И что ж нам – цепляться за цифру или за то, что под эту цифру получить можем?    
   - За цифру. Семьдесят пять – неправильная дата.               
   - Неправильная? Хм, неправильная… Но ты там, в своей писанине,  подкорректируй… Ты вокруг много правильного видел? И ничего, живем.               
   Удивил генерал, удивил! Всего ожидал Роман, но только не этого.          
   Но вернувшись в свой кабинет, Жильцов застал картину, поразившую его гораздо сильней!
   Здесь кротко любезничали Михаил с Аглушевичем!
   От такого зрелища Рома на миг забыл и о справке, и обо всем на свете!
   За последнюю неделю новатор с очистных два раза врывался в кабинет и не на жизнь, а на смерть схлестывался с Томским.
   Битва шла вокруг чудо-водорослей. Миша сопротивлялся, как зверь! Сил ему придавало то обстоятельство, что отпускник Горобец, едва узнав о предстоящем подогреве дерьма, прямо возле речки взвился от ярости, запульнул в кусты удилище и, поминая на разные лады всех рационализаторов, пригрозил уволиться.
   Пескари долго содрогались на перекате от его комментариев.
   И вот от битвы и следа не осталось. Да чего уж там – как будто мирные народы паслись!
   Прямо у Ромы на глазах эти мирные народы занимались общим делом.
   Аглушевич, разместившись за Мишиным столом, бойко орудовал дыроколом. Рядом в роли смышленого ассистента пристроился главный энергетик. На столе ожидала обработки толстая пачка документов. Энергетик хватал верхние листки, выравнивал по левому краю и подавал Аглушевичу.
   - Отвечай, лихоимец: ты чего тут со своей макулатурой расположился? – подозрительно спросил Роман посланца очистных.
   - Дырокол сломался, - объяснил Аглушевич. – Уж полгода как. А без дырокола плохо. Бумаги расползаются по кабинету. Нужный документ по часу ищу. Вот привез, проштампую. Теперь из папки никуда не денутся.
   - А заявку на новый дырокол подать не пробовал?
   - Снова покупать? – удивился Аглушевич. – Вы, ребята, с такими замашками нашу контору по миру пустите! Надо и об экономии думать!
   Он ловко подсунул левый край мятых бумажек в щель дырокола и, размашисто шлепнув ладонью, с грохотом пробил. После чего листочки с дырками намертво насадил в новый скоросшиватель с надписью «Приказы и распоряжения». Не имея возможности дернуться, приказы и распоряжения притихли, как плотвицы на кукане. Томский выровнял следующую стопку, подал Аглушевичу, и все повторилось: бац! – клац! – на кукан. Конвейер работал четко. Ни на секунду не отвлекаясь, Аглушевич щурился и продолжал прерванные приходом Романа воспоминания:
   -…А в детстве я хотел стать астрономом. Сидеть в черной шапочке за телескопом и небо изучать. Это ли не мечта! В обсерватории тишина, а я резкость навожу – что там новенького в космосе на сегодняшний день? Вечером, бывало, смотрю на звезды и думаю: скоро я вас совсем близко разглядывать буду!
   - Так за чем дело стало?! – вскричал Томский. – Может, еще не поздно!
   - Формулы! Формулы удержали. Я не представлял, сколько формул в астрономии! В них разных коэффициентов, как блох на кошке. А у меня к формулам ни малейшего интереса. Ну, не люблю я их! («Клац!» - звякнул дырокол.) А просто так рассматривать звезды, оказывается, нельзя. Вот чего не могу понять. Если нравится кому-то задачки решать – пусть решают! Это их дело. А по мне лучше без задачек, по вдохновению: имеешь две машины кирпича – начинай строить Вавилонскую башню! А счетоводы потом найдутся.
   - Признайтесь, что здесь, пока я обивал пороги архива, невероятное произошло? - спросил Жильцов, слегка опомнившись и подозрительно  оглядывая недавних соперников. – Разве выведены уже закаленные водоросли? Или найден новый способ подогрева?               
   - С водорослями я разобрался, - небрежно сказал Аглушевич.               
   - Что значит: разобрался?               
   - А не надо никаких закаленных! С яблонями знаешь, как в Сибири поступают? Берут асинскую, привычную к морозам дичку и к ней прививают южный культурный сорт. Через пару-тройку лет – бери корзину и собирай крупные и сладкие яблоки! Просто и надежно. Не все может срастись, но попробовать надо! А есть еще один вариант: скрещивание. У нас же своих восемь видов – наверняка эти водоросли с каким-нибудь из них снюхаются! В природе все возможно. Эвенк, допустим, в тундре живет, а негритянка в Африке – и ничего, было бы желание, а дети будут.
   - А если не снюхаются?
   - Быть такого не может! Надо мне с каким-нибудь продвинутым ученым потолковать. В Томск поеду. Разузнаю: куда, и – поеду. Если скрещивать, так только там – у нас условий нет.
   Ромины возможности удивляться достигли предела. Укатали за день крутые горки!
   - А если с саранчой скрестить: она жрет, не переставая? Новому виду всей вашей грязи тогда не хватит!               
   - Еще один мичуринец на мою голову! – Томский сверкнул глазами. – Здесь не контора, а осиное гнездо юннатов.
   - Так ведь надо же как-то соответствовать!
   - Не надо! Ты лучше признайся: как дела с юбилеем? 
   Да – незадачливому историку надо было выговориться. Облегчить душу! Он пробрался к своему креслу и свалился в него.   
   - Тебе, как заместителю председателя нашей юбилейной бригады и главному по всполохам и вспышкам, я, конечно, все расскажу. Причем – в подробностях…               
   И, стараясь ничего не упустить, Рома доложил о событиях сегодняшнего дня – и о визите в архив, и о ненужной девятке над воротами, и о только что состоявшейся встрече с генералом.         
   За время рассказа Миша, оставив документы, несколько раз хохотал и качал головой. Потом подбежал к окну, закурил, и хохот вместе с дымом стал выпускать в форточку. Аглушевич, напротив, был серьезен.
   -…Странно и непонятно, - закруглил Рома, - почему Ефимыч не захотел свернуть юбилей? Через пять лет все равно бы доказали, что водоканалу сто. И никакая Клинцова нам не указ!               
   - Нет, - сказал Миша. – Пять лет – это такой срок: либо осел умрет, либо с падишахом что случится.   
   - Не то говоришь, - возразил Аглушевич, почесав переносицу дыроколом. – Тут от генерала мало что зависит. Слухи разлетелись, интерес у населения растет. Остановить, конечно, можно, однако в ущерб себе. А интуиция у генерала – будь здоров! Если б Клинцова написала, что нам двадцать пять – он бы и при таком раскладе не спорил. И потом: наш Ефимыч – битый волк. Ему не надо объяснять, что если процесс (неважно, какой) начинает набирать обороты – добрые люди тут же норовят его с дороги спихнуть, да в канаву его! Чтоб, когда выберется оттуда, – он сам себя не узнал!               
   - И зачем такой процесс из канавы?               
   - Как – зачем? Ведь не результат главное, не девяносто пять и не семьдесят пять, а то, что ты устремлен вперед и глядишь далеко! Что такое результат? Остановка, плесень, скука! Это как у пчел. Они в улье зимой дохнут, когда и мед под боком, и мотаться за нектаром не надо. Любой итог – поражение. А движение – это жизнь!
   - Значит, главное – мотаться за нектаром?
   - Конечно! А что же еще?…
   Жильцов с Томским переглянулись… В чем-то Аглушевич, наверно, был прав. А вообще – сложно все это, запутано.
   - Эй, хозяева, - напомнил о себе рационализатор, - вы бы гостю хоть уважение оказали.
   - Какое уважение?
   - Да чайком бы побаловали горячим!
   Это было как раз то, что и следовало сделать.               


9. ЗАКЛЮЧЕНИЕ

   До юбилея, до прежних девяносто пяти – тех, что сейчас по всем бумагам проходят, как семьдесят пять – остается чуть больше двух недель.
   Подготовка к юбилею в самом разгаре.               
   Комиссия работает, не покладая рук. Испуганный планов громадьем и как бы чем не нагрузили – заместитель председателя Томский хитрил и прятался то на водозаборе, то на очистных. Издалека, из-за елок и берез, лукавый энергетик поглядывал в сторону конторы хмуро и недоверчиво, но узнав, что ему вменили всего лишь освещение сцены в арендованном на торжественный вечер Дворце культуры, моментально повеселел. Сделать две гирлянды цветных фонариков – это для его электриков сущий пустяк. Зато Горобец, отойдя от потрясения загрустил:   
   - Такое чувство, Миш, что мы лишние на этом карнавале. Народ готовится к юбилею без нас. Я так не могу. Давай что-нибудь замутим. Не взяться ли опять за карпов? А что? Аглушевич поможет…
   Рукопись Ромы готова, прочитана, одобрена и сдана в типографию. Несколько десятков страниц с фотоснимками. Даже артисту Щепкину с воспоминаниями о Судже в ней место нашлось.
   С орденом не выгорело. Надо, чтоб у водоканала были такие показатели, какие здесь и не снились. Или чтоб награждаемый подвиг совершил перед смертью. Второй вариант Илья Ефимович (а именно его двигали на орден) сразу отверг. Хрупов обещает посодействовать со званиями. Правда, если поначалу сулил – горы; ну, в смысле: скольких хотите – стольких и сделаем заслуженными, то теперь обещания с каждым разом становятся водянистее. Хотя бы двоим присвоят – и то ладно. Программу согласились вести работники Центра немецкой культуры. Других умельцев в Асинске не нашлось. Однако проводить будут на русском языке – это оговорили сразу. Дядя Саша – за цифры – уже премирован. Как выразился Илья Ефимович, постояв перед воротами и запрокинув голову: с душой прибито!               
   С памятником водопроводчику решили повременить, хотя генерал отнесся к рисунку одобрительно.
   Пока все.
   Да! У Ромы после этих дел появилась мысль, которую стоит озвучить: «Жизнь, окружающая нас, - сказал он, - не так уныла, как может показаться на поверхностный взгляд».
   Теперь – все.