Смотровая

               




               
                - Мне приятно сообщить вам, в            
                присутствии моих гостей, хотя они и   
                служат доказательством совсем другой   
                теории, о том, что ваша теория и солидна   
                и остроумна. Впрочем, все теории стоят   
                одна другой.
                М.А. Булгаков


                1

    А началась вся эта чертовщина в начале июля, в пятницу.
    Именно в пятницу – о! еще бы Артему Ильичу этого не помнить!
    Хотя ничего подобного тому, что в этот день так страшно произошло, даже близко с утра не предполагалось.
    Нет-нет, куда там – и подумать было невозможно! Совсем наоборот.
    В свою маленькую однокомнатную квартирку на втором этаже Артем Ильич явился под вечер и в превосходнейшем настроении. За час до этого, дежурно прочесывая разные фирмы и фирмочки, как то: элитные салоны по снижению веса, агентства по оказанию срочных юридических услуг и дамские парикмахерские Центрального района, он заглянул – так, на всякий случай – в Уралсиббанк. Там, - благо, посетителей было раз-два, и обчелся – не скупясь на похвалы изумительному товару, он впарил не сколько-нибудь, а двадцать два (!) флакона натурального бальзама «Травы Эстонии» сотрудникам банка. Некоторые, сильно сомневающиеся, брать не хотели, в колкостях принялись упражняться, мол – знаем мы эти снадобья! – и пришлось красочно расписывать, как чудо-бальзам снимает стрессы, изгоняет бессонницу, повышает работоспособность, а с мужской потенцией, да-да – именно с потенцией такие чудеса вытворяет, такие чудеса – о-о! Так что даже самые ехидные работницы банка призадумались, смолкли и полезли за кошельками. То-то же! 
    В общем, день, как ни крути, выдался удачный!
    А завтра он наметил съездить на мичуринский – взялась поспевать виктория.
    Еще недавно Артем Ильич числился экспедитором в автотранспортном предприятии. Веселая была работенка! «Газель» с водителем, бутерброды в пакете. И долгие километры дорог. Мотался, как проклятый, чуть не по всей Сибири: одно привези, другое… Жизнь в разъездах длилась из года в год. Но однажды вызвали в кадры и сказали: «Свободен!». Артем Ильич ничего не понял: «Как – свободен?» - «Сам видишь: тяжкие времена. Сокращаемся».
    Унывать было нечего – вон сколько в Асинске предприятий! Однако Артем Ильич сильно удивился, когда выяснилось, что экспедиторы нигде не нужны. А он-то был уверен, что на людей, способных достать и привезти то, чего нет, всегда спрос. Вразумил шестой по счету отказ.
    - Экспедиторы не требуются, - сказала зеленоволосая лахудра в культурно-развлекательном центре «Радуга» и оглядела его оценивающе. – Мы сейчас набираем молодежь для подтанцовки, а вы ни по возрасту, ни по внешности не подходите.
    Рассудив, что если где-то пусто, то, значит, где-то и густо, Артем Ильич взялся за дело по-другому и вскоре подался в свободные предприниматели. В смысле: что предпринял – то твое.
    И теперь, вот уже восемь месяцев, он с переменным успехом торговал бальзамом «Травы Эстонии» - сбывал населению стеклянные бутылочки с загадочной коричневой жидкостью, по запаху сильно напоминающей смесь одеколона с луком. Работа была живой и нескучной. Обходя стороной коллективы крепких физкультурников, с утра до вечера он рыскал по городу, вынюхивал и высматривал скопления нездоровых людей. Желтизна щек, мешки под глазами и неестественная худоба – эти вдохновляющие приметы были достаточны, чтобы сделать стойку. Однако даже явно болезным гражданам не так-то легко было всучить универсальное средство с берегов Балтийского моря. Клиент – такое твердолобое существо, которое и пальцем не шевельнет для своей же пользы! Идеальным вариантом считались женщины, которым слегка за сорок, - бальзам замечательно раскупался работницами детских дошкольных учреждений. А вот школ Артем Ильич терпеть не мог. Педагоги, доведенные племенем младым и незнакомым до стервозного состояния, плевали на всякие бальзамы, а если и снимали неврозы и стрессы, то совсем другими напитками.
    Артем Ильич извлек из холодильника сковородку с вчерашней картошкой и  свиными шкварками, водрузил на включенную конфорку. Следом вынул литровую банку маринованных огурчиков. Как только жир на сковородке зашкворчал, Артем Ильич разбил в него три яйца. И вот, когда дымящаяся картошечка и нарезанные огурчики были разложены по тарелкам, из буфета немедленно явились заветный графинчик с призывно всколыхнувшейся беленькой и пузатая стеклянная рюмка на толстой ножке.
    Рюмка была наполнена, Артем Ильич уже и губы вытянул к ней, но удовольствие прервал на пару минут звонок мобильника. Досадливо чертыхнувшись, он одной рукой поднес к уху трубку, другой зацепил на вилку кусок глазуньи.
    Звонивший овощевод из пригородной Лебедянки, некто по фамилии Орынбаев,   интересовался волшебным снадобьем.
    - «Травы Эстонии» настояны на природных эстонских травах! – энергично произнес Артем Ильич, косясь на ожидающую рюмку. – Рекомендую приобрести сразу два или три флакона. Применяется, как внутреннее. Сельские жители используют также добавкой в самогон. Простой крестьянский напиток очень облагораживается.
    - Но я не употребляю спиртное, - заявил в трубку унылый бас. – У меня – печень…
    Артем Ильич насобачился в рекламе прибалтийского зелья, и любое, самое неожиданное обстоятельство не могло загнать его в тупик.
    - Это несущественно. Непьющие могут делать втирания.
    - Я не могу делать втирания, у меня – аллергия.
    Какой-то странный заказчик. Он, честное слово, начинал раздражать.
    - Хорошо. Что вы больше всего любите?
    - В смысле?
    - Поесть что любите?
    Повисла пауза, в которую Артем Ильич прожевал глазунью, встал и подошел к окну.
    По тротуару внизу прошел старик с авоськой картошки, навстречу ему – холёный чиновник с папкой и три оживленно болтающих и прыскающих смехом девицы лет по семнадцати.
    - Борщ с салом люблю, - ожила и запела трубка. – А если с говяжьими косточками, чтобы косточки были порублены крупно, и на них – мясо… Котлеты еще люблю, пельмени.
    - Вот! Котлеты – это самое то. Добавляйте в фарш. Мясо в мясорубке провернете, и лейте бальзам прямо в него.
    - А много лить?
    - Этого сказать не могу, определяется опытным путем. Для начала грамм сто – сто пятьдесят, а там видно будет.
    - Но ведь в вашем бальзаме спирт?
    - Врать не буду, чистейший медицинский! Можете не сомневаться.
    - А у меня – печень!
    - И что?
    - Как – «что»?
    - Спирт выветрится, травы останутся. Они, эстонские чудо-травы, в котлеты уйдут, все целебные свойства с собой в мясо захватят! Вы их с мясом сжуете для пользы здоровью.
    Овощевод пробурчал невнятное и отключился.
    Артем Ильич, мурлыкая: «Не слышны в саду даже шорохи…», вернулся к столу, прищурился и опрокинул рюмашку, проглотил огурчик, и тут в груди кольнуло. Не сильно кольнуло, но неприятно. Словно кто-то плохо заточенным карандашиком до сердца дотронулся, а затем его, затрепыхавшееся, легонько сжал в ладони.
    - Вот только этого еще не хватало, - проворчал Приходько.
     Чтобы убедить себя, что все это чепуха, Артем Ильич отправил следом вторую рюмашку, однако тот, кто ухватил сердце, не отпустил его, а даже, наоборот, стиснул крепче.
     «Смотри-ка ты: пошаливает! - удивился Артем Ильич. – Может, «Эстонию» не грех и самому попробовать?».
    Он перебрался на диван. Через полчаса, чертыхнувшись, дотянулся до мобильника.
    - Алё, «Скорая»? «Скорая»? С сердцем чего-то неладно. Прихватило вдруг. Приезжайте. Желябова, один «а», квартира восемнадцать…
    Затем, рассудив, что как бы ни скрутило еще сильней, с трудом поднялся, повернул защелку и оставил открытой входную дверь.
    Свершив эти разумные действия, он опять устроился на диване и принялся ждать. Несмотря на боль, голова работала ясно.
    «Надо все-таки себя поберечь, - размышлял Артем Ильич. – А то, не ровен час, паралич разобьет, или еще какая напасть приключится, и за лекарством некого отправить будет…».
    Обитал он в своей однокомнатной квартирке один. В дальнем прошлом затерялась жена, кассирша из «Светлячка». У большой женщины и запросы были немалые. И она, прежде чем хлопнуть дверью, объявила: «С тобой, идиотом, ни одна дура жить не будет!». И – как в воду глядела. Женщины, изредка делившие с ним постель, от серьезных и продолжительных отношений деликатно, но настойчиво уклонялись.
    Артем Ильич обнаружил на потолке, в углу, паутину, а в ней паука и стал следить, как тот хлопочет над его головой.   
    «Скорая» все не ехала и не ехала.
    Внезапное желание слегка позабавило его: а хорошо бы умереть вот так, сразу, как это пишут – «скоропостижно», не болея, не мучаясь. Бац – и нету. Паук оплетет его паутиной, а года через три высохшего покойника обнаружат соседи.
    Нет, в саму возможность близкой смерти он не верил, но – чем не вариант? Исчезнет необходимость таскать по городу сумку с флаконами, и начнется другая, потусторонняя жизнь, светлая и радостная. А если и нет той жизни, то и черт с ней, можно и без нее обойтись.
    Но желательно, чтоб была. Райские кущи с яблоками, вечное солнце и покой. Он гуляет по этим кущам, топчет ногами опостылевшие целебные травы и слушает, как поют небесные птицы. Ему ровным счетом до фонаря все потребители бальзамов, которые успели уже сюда перебраться, а навстречу летят тихие ангелы…
    В оконное стекло назойливо билась муха. Она зудила, зудила, и противный зуд болью отдавался в голове.
    «Сейчас встану, сверну газету и прихлопну».
    И как раз в этот момент незримая горячая стихия подняла его над диваном, и он глубоко и освобождено вздохнул, но за долю секунды до этого сознание его погасло…


                2

    …Сколько длился его полет – трудно сказать. Невнятные ощущения – то ли они на самом деле были, то ли их вовсе не было – едва шевелились на дальних подступах к рассудку. Перед глазами возникали мутные, расплывчатые пятна – зеленые, желтые, оранжевые. Они появлялись ненадолго, потом пропадали, и темнота вкрадчиво обступала со всех сторон. А еще доносились странные шорохи, словно кто-то осторожно скребся в запертую дверь. Время исчезло, как и не существовало вовсе.
    Неожиданный, сильный толчок вернул его из небытия, и он полетел не то вверх, не то вниз, дурашливо кувыркаясь, не успев ни испугаться, ни удивиться.
    Свет обрушился отовсюду, со всех сторон, и он крепко зажмурил глаза – им сразу сделалось больно.
    А когда открыл – его изумлению не было никакого предела!!
    Чего-чего, а вот такого он не ожидал!
    Прежде всего, он оказался в белой свободной рубахе длинной до пят и с просторным воротом. Артем Ильич сроду таких не носил. Но не это главное!
    Словно легкий воздушный шарик, накачанный теплым воздухом, болтался он возле люстры под потолком своей небогатой комнатки, а прямо под ним стоял обитый красным ситчиком гроб, в котором, чинно сложив восковые руки на животе и с заострившимся, как у птицы, носом, лежал он сам – Артем Ильич Приходько, собственной, как говорится, персоной!! Мало того, вокруг гроба расположились родственники, соседи и знакомые – всего человек пятнадцать.
    Была тут двоюродная сестра Анастасия Петровна, старший экономист из «Теплоснабжения», была племянница Валентина со своим придурком. В ногах сидели неразлучные, словно близнецы, Сероштан и Красношапка, с прежней его работы. Был также Петр Георгиевич Кабанов, сосед из 36-й квартиры. Были сестры Калюжные – те ни одних похорон не пропускают.
    - Вы что – с ума сошли??! – заорал перепуганный Артем Ильич. – Вы что здесь делаете?!
    Однако – невероятно! – никто на его вопль даже головы не повернул.
    Будто и не слышали!
    Разъяренный Артем Ильич, что было сил, оттолкнулся от потолка, хлопнул по темечку одного, другого, яростно подергал себя, лежащего, за холодный, неживой нос – ноль эмоций!
    Тогда в совершеннейшей панике он начал носиться по комнате, стукаясь о стены и шкаф, однако от его ударов ничто не падало, не ломалось, даже не сдвинулось с места. Чашка на подоконнике – ею он хотел запустить в крашеные лохмы Анастасии Петровны – оказалась, словно каменная глыба.
    В полном отчаянии Артем Ильич забился в угол и обхватил голову руками. Негромкий говорок старшей из Калюжных заставил его прислушаться.
    - «Скорая»-то приехала, - не в первый, видимо, раз рассказывала она. – Звонят, звонят, никакого толку. Дверь догадались толкнуть, а она открыта. Заходят, а он здесь, на диване, готовый уже…
    «Вот тебе на! - с леденящим ужасом подумал Артем Ильич, - да ведь я – это… мертвец!» Следующей мыслью было: «Меня нету!».
    Такого потрясения, прямо сказать, Артем Ильич ни разу в жизни не испытывал. Было однажды, в самом начале бальзамной деятельности, наказали его на восемнадцать тысяч. Ловко так наказали. Но даже тот случай не шел ни в какое сравнение.
    «Стоп. Я ведь сейчас за шифоньером, в углу, сижу. Я вижу всех; слышу, что они говорят… А там, в ящике, тогда – кто? Спокойно, спокойно. Надо не волноваться, волноваться – пустое дело. Так. Сколько же раз успел я налить из графинчика? Если не путаю – два, никак не больше. Потом… Что потом? «Скорую» вызвал. Потом, вроде, отключился… Может, они мне чего-нибудь вкололи, и у меня бред?...»
    Артем Ильич прикрыл глаза ладонями.
    «Вне всяких сомнений, это – бред! На самом деле я лежу в больнице – да, именно в больнице, в реанимации. Не исключено, что под капельницей. Но откуда на мне эта рубашка? Я бы никогда такую не напялил. Явно женская. У Людмилы есть подобная, но ко мне она в рубашке не ходит. Да и зачем мне ее рубашка? Тьфу, чертовщина! Рубашка – тоже бред? Конечно. Ведь так не бывает, чтобы я умер и все видел. Что же получается? Я с того света на этот смотрю? (Артем Ильич приоткрыл один глаз). А если я все вижу и слышу – в чем, спрашивается, смысл предыдущей жизни? И рождаться бы не стоило, а сразу – сюда. Точно – бред!».
    Ободрившись, он выбрался из угла, подкрался к гробу, посмотрел на свое мертвое лицо. Оно ему понравилось. Это было спокойное, уверенное в себе лицо. С таким мог лежать начальник ЖЭК, директор столовой или водитель частного автобуса. И кисти рук ничуть не пожелтели. Вот только пиджак был не тот, что покупал в прошлом году, а старенький, десятилетней давности. Артем Ильич сказал: «Ну-ну» и отправился на кухню. Сероштан и Красношапка, тихонько уединившись, наливали в чайные чашки из заветного графинчика.
    - Значит, вечное ему царство и все такое, - торопливо шептал Красношапка.
    Выпивали, морщились и наливали снова.
    «Как быстро обнаружили, стервецы, - забавлялся Артем Ильич. – Позволяю: хлебайте мою водку в моем бреду!»
    Артем Ильич побежал в комнату. Валентина и Анастасия Петровна, хоть и сидели возле гроба, но начисто забыли о покойнике и шарили хищным взглядом по мебели, присматривались к японскому телевизору, к тарелкам и рюмкам за стеклянными дверцами шкафа. «Что, родственнички, не терпится начать грабеж? - глумился Артем Ильич. – Давайте, давайте! Приду в себя – хрен вам что обломится!»


                3

    Хоронили Артема Ильича в понедельник. С утра налетели тучки, дождь побрызгал, но к обеду небо очистилось, лужицы на асфальте высохли, и никакой грусти в природе не было.
    Похороны прошли вполне сносно. Красношапка и Сероштан вполголоса матерились, когда с мужем племянницы и кем-то неизвестным спускали гроб по узкой лестнице. И до того неловко они это делали, что Артем Ильич тревожился: как бы ни шмякнули его вместе с гробом прямо на ступени. Народу было не много. Людмила (надеялся, что придет) не пришла. Сестры Калюжные прилично всплакнули, двоюродная сестра и племянница перед тем, как накрыть крышкой, чмокнули его в лоб, и Артем Ильич даже пожалел, что не приватизировал при жизни квартиру – можно было б отписать кому-нибудь в завещании; племяннице, например.
    С кладбища все, загрузившись в автобус, поехали на поминки в столовую №6, как объявила племянница. Артем Ильич не захотел слушать обычное в таких случаях: «Хороший был человек» и «Земля ему пухом», а потому – остался.
    Он гладил ладонями свеженасыпанный холмик, смотрел на шустрого черного жучка, который, огибая комочки глины, деловито карабкался по крутому склону, и странно было, что его тело, его родное тело, с которым он был неразлучен пятьдесят три года и семь месяцев, теперь веки вечные будет находиться здесь, в этой вот земле, пока не рассыплется в прах, и само не станет землей. Им овладело уныние. Он знал, что за могилой некому будет ухаживать, что пройдет совсем немного месяцев, она провалится и зарастет травой, а сгнившую от дождей деревянную тумбочку выкинут на свалку.
    Первую ночь он скоротал прямо на могиле, заложив руки под головой и разглядывая усыпанное звездами небо. Но не столько небо нужно было ему. Он прислушивался: не подаст ли его упакованный в ящик труп какого-нибудь сигнала? Новое состояние смущало Артема Ильича. Трудно было примириться с раздвоенностью: и там, в земле, - он, и здесь – он. Вроде как пополам разрубили. Однако к утру, Артем Ильич решил, что нечего ломать голову над тем, что выше пределов его разумения, и надо принимать все, как есть…
    Короткая ночь растаяла, поднялось солнце и рвануло в зенит. Стало, наверно, жарко, но Артем Ильич этого не ощущал.
    Здесь же, на кладбище, он свел первое знакомство с другим таким же, как и он, горемыкой.
    На березовой ветке в похожем белом саване, нахохлившись, неподвижно расположился крупный мужик, смахивающий на огромную сову. Тонкая ветка под ним не прогибалась. Приходько, шевеля ногами и, как пловец, отгребая руками воздух, подлетел и примостился на соседней веточке.
    - Давно здесь сидите? – спросил Артем Ильич, завязывая разговор.
    Мужик-сова промолчал.
    - На дереве даже приятней, чем на стуле: обзор лучше.
    Мужик опять не отреагировал.
    - Я извиняюсь, - вновь заговорил Артем Ильич, - вы не в курсе: как здесь с кормежкой? Что-нибудь новым покойникам полагается?
    - Жрать захотел? – встрепенулся и повернул голову незнакомец. – Еще ноги толком не остыли, а уже думаешь о жратве?
    - Что вы! – удивился Артем Ильич. – Я нисколько не проголодался. Даже самому непонятно. Хотя брюхо у меня ко всему привычное. Я и борща могу три тарелки враз осилить, и на сухариках протянуть неделю. Когда по командировкам мотался – случалось и до Иркутска! – сутками как попало питался. С водителем в кабине на газетке разложим – батон с маслом, колбаску полукопченую, термос с чаем – вот и вся еда. Двадцать с лишним лет так провел. Перехватишь кусок – и ладно.
    - Ишь ты: колбаска, чай, - проворчал незнакомец. – И, конечно, водочка под колбаску?
    - А почему бы и нет? Если обстоятельства позволяли – дорога длинная или ночь впереди. Ничто так не скрашивает долгий путь, как двести грамм и закуска.
    - Ты что же – в дороге коньки отбросил? – незнакомец пытливо уставился в Артема Ильича, в глазах появился живейший интерес. – Прямо в кабине?
    - С дорогой кончено. Теперь занимаюсь продажей бальзама «Травы Эстонии». Очень рекомендую: нормализует пищеварение.
    - Самый лучший бальзам имеет ровно сорок градусов и хорошую очистку от всяких трав! – объявил незнакомец. – А если перед употреблением подержать в морозилке, цены ему нет. Иной продукт, когда из морозилки, самое то!
    - И все-таки, - вернулся Артем Ильич к первому вопросу, - если, к примеру, есть захочется – куда обращаться?
    - А зачем куда-то обращаться? Не вижу надобности, - ответил сосед. – Второй раз, наверняка, не подохнешь, даже и без жратвы.
    - Нет, я так не согласен, - запротестовал Артем Ильич. – Как это – без еды? И медицина не советует. Пусть в гроб засунули и в землю зарыли, но ведь что-то от нас осталось. Вот мы с вами сидим, разговор ведем. Глядишь – аппетит разыграется, червячка захочется заморить, то-се… Значит, нужна какая-нибудь закусочная.
    - Мне не нужна, - мрачно сказал сосед.
    - Позволю с вами не согласиться! Тому, кто имеет возможность общаться, - без разницы, мертвый он или нет, непременно требуется перекусить. Разговор под закуску – это не то же, что разговор без закуски.
    - Не нужна мне никакая закусочная! – закричал нервный собеседник, и даже руками взмахнул, как крыльями.
    - Почему?
    - Потому, что я дурень! Потому, что мама родила кретина и назвала Николаем. А Николай – это я! Обожрался, вот и влип! Пузо, как выяснилось, не резиновое. Теперь жратву видеть не могу.
    - Риск нарваться на несвежий продукт есть всегда. Помню, было однажды в Красноярске, обедал в рабочей столовой. А они что сотворили: протухшего минтая пожарили и с гречкой в продажу пустили. Меня сутки выворачивало так, что думал – желудок выплюну.
    - Причем тут минтай? Что я – японец, что ли? Я не рыбы – я шашлыков обожрался. И не каких-нибудь тухлых – отличных шашлыков! А все – моя баба, чтоб ей пусто. С утра до вечера, как заведенная: много жрешь, много жрешь! Достала – вот, дальше некуда. А тут к сестре на Алтай собралась. Ну, думаю, скатертью дорога! И решил себе праздник устроить, душу отвести. Сходил на рынок, взял два свиных окорока. Нарезал кубиками, пару лимончиков выжал, специями, лучком заправил и на ночь в холодильник убрал. Свининка в виде шашлыка очень полезная вещь!
    Незнакомец причмокнул губами и заерзал на березовой веточке.
    - Это я понимаю, - сказал Артем Ильич. – Возьмешь палочку шашлыка и кетчупом сверху…
    - Не надо никаких кетчупов! Вся острота должна быть внутри, а не снаружи. В огороде у меня, под яблонькой, скамейка и столик. Я на мангале древесные угли разжег. Как раз воскресенье было. Солнышко. Торопиться некуда. А шампуры у меня самодельные, полуметровой длины – не барахло магазинное. Десять штук. Моим шампуром корову насквозь проткнуть можно. И вот, значит, я одну партию зажарил. Беру первый, а он сочный, дымком пахнущий. И – под водочку! Стопарь опрокину и мясо зубами – с шампура! Так все по одному и убрал в себя. Потом еще раз на шампуры насадил и снова зажарил. Когда семнадцать штук сожрал, вижу: хватит. Не лезет уже. Но словно кто в бок толкает: «Съешь еще, съешь еще, пока бабы нет!» - «Да не могу, брюхо набито». – «А ты попробуй, попробуй!». Эх, думаю, была – не была! Еще два сожрал. А на последнем сломался: не иначе – заворот кишок. Прямо с шампуром в руках и окочурился. Двадцатый шашлык меня доконал! Зачем я только за него взялся? Вся причина в двадцатом шашлыке. Надо было после девятнадцатого остановиться. Если бы мне хоть на пять минут обратно, я бы всем сказал: братцы, не доводите дело до девятнадцатого шашлыка! Когда очнулся, смотрю: уже в гроб укладывают, - он сплюнул.
    - Это не худший вариант, - авторитетно сказал Артем Ильич. – Представьте: если бы вы под машину попали, самосвал с песком раздавил в лепешку, или, не ровен час, полезли в болото и захлебнулись в грязной тине – какая б это была постылая смерть! Нисколько не лучше окочуриться на больничной койке под капельницами, в бреду. И старческий уход не менее ужасен: организм изношен, все болит, память отсутствует. А ваша смерть? Это ж вспомнить приятно: дать дуба от шашлыка! Из свинины, говорите?
    - Из свинины.
    - Все равно, что пулю в героическом бою получить. Да вы счастливчик! Вам многие позавидуют.
    - Ну да. И местами захотят поменяться.
    - Кто-нибудь, может, и захотел бы.
    - Пока никаких завистников не вижу. 
    - А что жена? Убивается, наверно?
    Незнакомец скривился.
    - Конечно, убивается: такие растраты на похороны! Это горе у нее надолго.
    - Не может быть!
    - Баба у меня прижимистая. Все подзуживала: в твой желудок все деньги летят, как в прорву! Вон – даже на венке ухитрилась сэкономить, самый дешевый взяла.
    Под деревом, среди прикрученных к еще некрашеной оградке венков, один был намного меньше и невзрачней других.
    Незнакомец смачно сплюнул:
    - У-у, сквалыжница! В городе, куда ни поедем – на коммерческий автобус ни за что не сядет, государственного ждет. Удавится из-за рубля!...
    Он нахохлился и больше не проронил ни слова.
    Напрасно Артем Ильич полагал, что кладбище – место пустынное.
    В этот день неподалеку от его могилы появились новые обитатели. Вначале на многих машинах приехала большая процессия. Два гроба поставили на табуретки. Вокруг вырытых ям столпились люди в форме. Четыре человека сказали речи. Затем покойников накрыли крышками и опустили в могилы. Трижды хлопнули залпы из карабинов. Ямы засыпали, сверху утвердили тумбочки с венками, и провожавшие разъехались. И тогда на свежих холмиках устроилась странная парочка в белых саванах и полицейских фуражках.
    Оказалось, двое омоновцев, майор и капитан, были в командировке в Чечне. Оба вернулись невредимые и, как следует, спрыснули это дело. Затем решили навестить знакомых девочек в поселке Рудничном, но по дороге со всего маху влетели под лесовоз.
    Да, выпито было изрядно, воинские души до сих пор еще не очухались – поглядывали дико и беспрерывно икали.
    - Чего ж ты так, Василий? – упрекал старший по званию и шлепал ладонью по свежей земле. – Василий, ик, чего ж ты так? Зачем за руль полез? Ты вон в гробу нормальный лежал, а меня с асфальта еле соскребли.
    - Чему быть – того не избежать, - оправдывался второй.
    - А не отключился ли ты за рулем? – начал догадываться майор.
    - Нет, вроде, - неуверенно отвечал капитан. – Жаль, ик, что до девчонок не доехали. Лучше б угораздило на обратном пути.
    И капитан, и майор были славными малыми, и зачем Судьба напустила на них лесовоз – объяснить никак невозможно.
    Когда солнце клонилось к закату, и вечерний ветерок побежал над крестами и тумбочками, Артем Ильич неожиданно попал на собрание. Речь шла о городском строительстве.
    Докладывал местный депутат.
    Докладывал обстоятельно, с привлечением фактов. Собрание происходило на его могиле. Временная металлическая тумбочка была чудовищно облеплена огромными аляповатыми венками. Артем Ильич вспомнил: последняя страница городской газеты среди недели пестрела от соболезнований.
    Усопший влез на могильный бугорок. Саван его, закатанный до колен, открывал холеные ноги. Оградку еще не установили, и поэтому прямо перед ним, на земле, словно участники пикника, живописно расположились слушатели. Всего – десятка полтора. Публика была разношерстная и слетелась сюда не столько из интереса, а чтобы не испытывать непривычную пока жуть одиночества. Вид скопившихся людей действовал на Артема Ильича однозначно. В нем тут же проснулся азартный охотник за клиентами. Последняя партия чудного бальзама осталась нераспроданной. Пригнувшись, Артем Ильич вкрадчивыми лисьими шажками приблизился и примостился в задних рядах.
    Докладчик, опираясь правой рукой о тумбочку, говорил:
    - Дорогие товарищи! Если взглянуть на город в целом, то наши строительные позиции очень благоприятны. Очень! В начале прошлого декабря мы сдали ясли на сто десять мест в Восточном районе. К сожалению, темпы рождаемости еще отстают, и отстают – безобразно! – но это уже вопрос не к нам. На данный момент нашими силами возводятся два 33-квартирных малоэтажных дома в квартале Газовый-Силовой. За короткое время уже возвели три строения, четвертое и пятое будут сданы в эксплуатацию до конца текущего года…
    Докладчик почесал ногой ногу, и Артем Ильич отметил, что ноги у него не совсем чистые.
    -…Строительство этих объектов, как и положено, финансируется из федерального и областного бюджетов по разным программам. Ключи от квартир получают в первую очередь переселенцы с подработанных территорий и из аварийного жилья. Также мы не отказываемся от участия в благоустройстве придомовых территорий: асфальтируем дороги и автостоянки во дворах, устанавливаем детские площадки. Следующая задача на текущий год – построить 12-квартирный элитный дом. Уже совсем скоро будет заложен фундамент.
    Тут поднялся желтый с лица покойник. Пригладив на голове жидкие волосы, он заявил:
    - Я, как недавний пациент городской больницы, хочу знать: когда вы закончите в ней ремонт? Вы почему тянете со вторым корпусом?
    - Погодите, уважаемый. Тут не мальчики собрались и должны понимать: ремонт больницы требует времени.
    Докладчик убрал руку с тумбочки и взмахнул ею:.
    - Официально заявляю всем своим избирателям: ремонт почти завершен. В ходе работ, которые мы начали в августе прошлого года, от прежнего корпуса остались только наружные стены, а вся «начинка» была выполнена с нуля. И те, кто видел помещение до и после ремонта, испытывают, прямо скажу, легкий культурный шок. Благодаря асинским депутатам, и вашему покорному слуге в том числе, сделана полная перепланировка, замена инженерных систем и внутренняя отделка по классу «люкс». А новая мебель и современное оборудование для диагностики и лечения превратили старый больничный корпус в принципиально новое здание. Вот так! Фасад, правда, пока остался прежним со всеми его щербатостями. Причина в одном: знаете, сколько нам Москва дает? Не знаете? Прямо скажу: с гулькин хрен! И когда перед управлением здравоохранения встал выбор, на что именно направить часть денег – на реставрацию уличных стен или на внутренние строительные работы, решение было принято не в пользу первых.
    Желтолицый не унимался.
    - А вот, говорят, там открывают первичное сосудистое отделение? Это что – байки или как?
    - Конечно, открывают. Процент выздоравливающих, это я могу гарантировать, резко повысится.
    Тут докладчик заметил Артема Ильича. Артем Ильич давно порывался вставить слово. Депутат поманил его пальцем:
    - Товарищ, у вас желание что-то добавить?
    Все повернулись к Приходько. Артем Ильич с готовностью выступил вперед.
    - Да. То есть – нет. Я, извиняюсь, из другой сферы. Но тоже забочусь о здоровье населения. Вы только что говорили о небывалых успехах городского строительства.
    Депутат благосклонно кивнул. Ободренный, Артем Ильич продолжал:
    - Для еще большего повышения производственных показателей рекомендую –  бальзам «Травы Эстонии», сбыт оптом и в розницу. Постоянным покупателям –  скидки. Все компоненты бальзама «Травы Эстонии» натуральные, и каждый отдельно взятый является уникальным. Полезное действие бальзама – выше всяких похвал! Приведу пару откликов. Фатуллаева из Волгограда пишет: «В 32 года заболела туберкулезом. Было кровохарканье, каверна в легких. Много раз делала рентген, который подтверждал диагноз. Стала пить бальзам «Травы Эстонии». Через четыре месяца пошла к врачу. «Этого не может быть, - сказал он, - болезни и след простыл!» Меня сняли с учета, чувствую себя хорошо. Сегодня беру дочке, от дисбактериоза»…
    Артем Ильич упоенно расхваливал бальзам. Покойники хлопали глазами.
    -…А вот еще один случай. Силин из Архангельска сообщает: «У меня выкручивало ноги, были частые судороги, заклинивало суставы. Я «рассыпался». Бальзам «Травы Эстонии» совершил чудо. Диабет, ревматизм, экзема, псориаз, грибковые заболевания – все эти недуги практически оставили меня в покое, и я стал неутомим, очень резко повысился мой жизненный тонус. Теперь занимаюсь танцами, а мне 65 лет! Я принимал бальзам три месяца».
    Депутат с гневом прервал:
    - Товарищ, вы что – обалдели? Какой бальзам? Какие «Травы Эстонии»? Похоже, вы не туда попали. Вы слышали, о чем здесь речь?
    - Полезная вещь – полезна всегда, - с достоинством парировал Артем Ильич.
    - Я говорю о стройках города!
    - В том-то и уникальность бальзама, что его можно не только пить и втирать, но и нюхать. Даже запах тонизирует организм, повышает положительные эмоции! В любом случае это не повредит.
    Депутат замахал руками.
    - Вы что со всякой ерундой сюда лезете? Идите прочь со своим бальзамом!
    А желтолицый гневно добавил:
    - Даже здесь от разного жулья покоя нет…
    Центральное кладбище Асинска было обширным. Местами ровное, местами ныряющее в овражки, оно тянулось чуть не до шахты «Судженской», закрытой в начале девяностых и разграбленной. И сказать, что оно пустынное, теперь и вовсе не поворачивался язык. Совсем, совсем не пустынное! Хотя старые участки и впрямь были мертвы. Они густо заросли березами и осинами, даже ясным днем под ними не растворялся сумрак. А еще сырость и сильный запах древесной прели, точно приправой, наполняли воздух. Несметные полчища свирепых от голода комаров производили монотонный звон и лишь добавляли угрюмости. В этой части Артем Ильич появлялся изредка и только днем, а по ночам здесь было жутковато. Души давно погребенных покойников пребывали в каких-то иных инстанциях; по крайней мере, Приходько в этих зарослях не нашел ни одной.
    Было дело, заглянул Артем Ильич и в тот уголок, где хоронили бомжей и  неопознанные трупы. Наспех сколоченные кресты украшали странные таблички: «Мужчина 35-40 лет», «Женщина неопределенного возраста»… Две отверженных души неразличимого пола, с грязными рожами в кровоподтеках и синяках, выясняли отношения. Прыгая вокруг криво воткнутого креста, они размахивали руками и громко бранились из-за какой-то заначки, которую то ли перепрятала, то ли выкрала одна из них. Заметив Артема Ильича, самая визгливая переключилась на него:
    - А-а, чистенький пожаловал! – радостно завопила она. – Небось, виски-мартини из хрустальных стаканов хлебал, в костюмчиках с галстуками разгуливал, а теперь – где все это? Одежонка-то у всех одинаковая. Не помогло, значит, наворованное откупиться от смерти?
    - Га – га – га! – захохотала вторая.
    - Мотай, пока цел, с нашего участка!
    Артем Ильич не захотел ввязываться, но и слушать беспочвенные обвинения – с какой стати?
    - Вы бы хоть умылись. Свинство с вашей стороны хамить незнакомым покойникам.
    Вторая оплывшая душа, баба – не баба, мужик – не мужик, перестав хохотать, подбоченилась и заворковала:
    - Касатик, иди ко мне, я тебя поцелу-ую!
    Артем Ильич плюнул и отвернулся.
    - Чеши, чеши, - загремело в спину. – Холуй демократических сил! Думай о Боге, пока не поздно!
    - Поздно! – мстительно крикнула ее товарка.
    Однако были и другие встречи. Недавно усопшие, привыкая к новому состоянию, по двое, по трое собирались на могилах и вели неспешные разговоры. Артема Ильича не переставало удивлять, что над одеянием, неотличимым от женской ночной рубашки, торчала вдруг бородатая физиономия или усатая, небритая харя. Почти каждый вспоминал о последних земных делах.
    - Какой вид жульничества встречается чаще? – допытывал старший помощник руководителя следственного отдела. И сам отвечал. – Злостное уклонение от налогов. Народец у нас как был ушлым, таким и остался. Неважно, сколько у него: рубль в кармане или миллионы.
    Старший помощник пригладил седой «ежик» на висках и подозрительно взглянул на Приходько.
    - Да вот, далеко ходить не буду. В ходе следствия я выяснил: предприниматель Андрей Красильников, основной вид деятельности которого оптовая торговля топливом, получив доход от продажи, обязан был уплатить налог на добавленную стоимость и представить в налоговый орган достоверную декларацию о доходах. Однако представил ли он достоверную декларацию? Как бы ни так! Ничего такого он не представил! По результатам проведенных экспертиз сумма неуплаченного налога составила полтора миллиона рублей. Уголовное дело с обвинительным заключением было направлено в суд. По результатам судебного разбирательства Асинским городским судом Красильникову было назначено наказание в виде штрафа в сумме сто тысяч рублей в доход государства!
    - Не иначе, за это вас и грохнули! – убежденно сказал Артем Ильич. – За тысячу могут «пером» пощекотать, а уж сто тысяч кровных рубликов вытянуть из кармана у человека – не шутка.
    - Почему это грохнули? – обиделся старший помощник. – Никто меня не грохал. Всего-навсего язва желудка…
    Устав от чокнутых покойников, Артем Ильич потянулся к миру живых.

    Еще в той жизни Артем Ильич подумал как-то: смотрят ли дети умерших актеров фильмы с участием своих отцов? Ведь тяжело, наверно, – видеть здоровым и бодрым человека, которого давно нет на свете. Оказалось, чтобы посмотреть на живущих, тоже требуется усилие. Долго он колебался, пока, наконец, решился.
    Взмахнув руками, он взмыл над березами и полетел в Асинск. Очень скоро под ним оказалась Диспетчерская.
    На краю обширной площадки стояли два автобуса – 3-его и 10-го маршрутов. Пассажиры выглядывали из окошек. К первому автобусу, наискосок от зданьица диспетчерской, бежал водитель. Десятка три горожан, спрятавшись от солнца под крышей павильона, ожидали своих маршрутов. Мать успокаивала разревевшегося ребенка. Артем Ильич и сам нередко отправлялся отсюда то в Восточный район, то на «Физкультурник» по коммерческим делам. Порой, томясь в ожидании, он подумывал: не купить ли ему машину? Какую-нибудь простенькую легковушку. Однако на новую денег не было, а брать с рук он побаивался – замучаешься с ремонтами.
    Артем Ильич, раскинув руки и постепенно снижаясь, делал неспешные круги над площадкой. Он едва не задел огромный рекламный щит, на котором на фоне холодильников и микроволновок значилось: «Гипермаркет бытовой электроники «Технотрейд». Меняем старую технику на новую! Вывоз и утилизация нашими силами!».
    Через дорогу, в трехэтажном доме, набитом разными маленькими, но важными организациями – от Бюро технической инвентаризации до Службы оперативного контроля – на третьем этаже меняли раму. Из продуктовой лавки, расположенной в торце пятиэтажки, вышла на крыльцо полная гражданка. В левой руке она держала увесистый пакет, из которого наружу торчали хлебный батон и палка колбасы, а кулак правой сжимал раскрытый банан. Банан был похож на микрофон. Гражданка откусила от банана, принялась жевать – издали казалось, что она поет.
    Помотавшись над Диспетчерской, Артем Ильич заглянул в «Сибирский колосок», что напротив горэлектросети, где не раз он сиживал прежде. Здесь в двух маленьких зальчиках стояли некрашеные деревянные столы и под стать им лавки. Но сегодня посетителей не было. Лишь в углу тянул водку чужеродный хлыщ в очочках и с кожаным портфелем.
    «А не навестить ли мне кого-нибудь из знакомых? - подумал Приходько – Посмотрю, что у них».
    Знакомых у Артема Ильича насчитывалось изрядное число, но начал он осторожно – со стариков. Старики, чье земное пребывание оставалось недолгим, были ему как-то ближе. Первым делом он проведал родственников – дядюшку Вову и тетушку Риту, обитавших в домике на Динамитной.
    Спланировав вниз, он обнаружил у калитки незнакомую легковушку, а дверь в дом распахнутой и вошел.
    У стариков были гости, компания из трех человек – две упитанных, средних лет тетки и один, молоденький, пока не слишком упитанный, в прыщах и с кинокамерой в руках. Старики нахохлились, как воробушки, на кожаном диванчике, причем дядюшка был в белой наглаженной рубашке. Дамы, загородив диван, стояли так, словно боялись, что хозяева вскинутся и убегут. На одной ладно сидел жакет в черную и белую клетку, вполне пригодный для игры на нем в шахматы.   
    Молоденький расположился наискосок от окна и, обтирая задом тумбочку, снимал. Выступала румяная шахматная баба с крупными серьгами в ушах, - она, скорей всего, была в компании главной.
    - Уважаемые Владимир Борисович и Маргарита Викторовна! Городской отдел социальной защиты от всей души поздравляет вас с золотым юбилеем совместной жизни. Мы вам желаем еще долгих-долгих совместных лет и крепкого здоровья…
    «Это надо же! – мысленно охнул Артем Ильич. – А я и не знал».
    Действо, между тем, катилось заведенным порядком. Дядя Вова, сжимая в ладонях набалдашник клюки и положив сверху подбородок, смотрел с таким прищуром, словно хотел плюнуть в говорившую.
    -…В честь такого знаменательного события примите от городского отдела социальной защиты небольшой подарок.
    Она протянула руку ко второй даме, та мгновенно передала ей жиденький букет кремовых роз, который тут же был вручен тете Рите. Дядя Вова получил коробку стеклянных фужеров.
    - Может, вы что-нибудь хотите сказать? Вас на камеру снимают.
    Дядя Вова, одновременно удерживая в руках клюшку и фужеры, начал:
    - Ну, что сказать. Мне с ней повезло. Ритка – она у меня молодец, лучше не придумаешь, - он повернулся к жене. – Правильно я говорю?
    - А? – сказала тетя Рита.
    Дядя Вова воодушевился. «Как бы чего-нибудь не брякнул», - забеспокоился Артем Ильич.
    - Ну, вот. Живем мы с ней долго. Задавить бы ее, стерву, да жалко!
    - А? – сказала тетя Рита.
    Соцзащитная дама повернулась к телевизионщику.
    - Закругляйтесь. Нам еще в два места поспеть надо…
    Видеть кого-либо еще из родни и знакомых Артему Ильичу расхотелось. Полетав над городом, он вытянул руки вперед, как перед прыжком в воду, и приземлился возле школы №11. Здесь он когда-то учился. Давно это было. Школу с тех пор несколько раз ремонтировали и переделывали. Вот и теперь плотники прилаживали к косяку новую дверь. Старая, в трещинах и царапинах, в потускневшей голубой краске, валялась тут же. Артем Ильич проскользнул внутрь. В коридорах не обнаружилось ни одного человека. Школа была мертва. Лишь со второго этажа раздавался глухой металлический лязг. Шлепая по полу босыми ногами, Приходько двинулся на звук. В бывшем кабинете истории, напичканном когда-то картами исчезнувших государств, теперь разместилась математика. Двое рабочих, не особенно спеша, меняли батареи. У окна, на полу, расплывались ржавые подтеки. Над классной доской, висел хмурый Лобачевский, которого ни с кем не спутаешь, и еще двое бородатых. Делать здесь было нечего.
    Не зная, куда еще себя деть, Артем Ильич пролетел над ломанным и битым асфальтом на Милицейской, покружил возле телевышки и, наконец, вернувшись в центр, оказался возле библиотеки. К ней в этот момент по одному и по двое подходил народ сильно пожилого, а то и пенсионного возраста. Явная печать нездоровья была у некоторых на лице. «О! – возбудился Артем Ильич. – Мои клиенты! Интересно: какое же мероприятие здесь состоится?». На стене возле двери скотчем было прилеплено объявление: «Лит. студия имени Вл. Высоцкого сегодня проводит очередное занятие. Обсуждение стихов лит. студийцев. Начало в 18 час. Вход свободный». Стихов Артем Ильич не понимал и не любил их, поэтому отправился в парк, что примыкал к библиотеке. Здесь было пусто, грязно, валялись жестяные банки из под пива. К тому же начал накрапывать дождь. Помыкавшись по пустым дорожкам, Артем Ильич вернулся к библиотеке и вслед за очередным посетителем проник в вестибюль. Поднявшись на третий этаж, он обнаружил в читальном зале лит. студийцев. Выступления авторов уже начались. За председательским столом, сутулясь под тяжестью руководящих обязанностей, сидели в центре два литератора – рыжебородый и чернобородый, и один, с краю, безбородый. Лицом к залу стоял седой человек с усами. Артем Ильич пошарил взглядом в поисках места и пристроился на подоконнике.
    Глухо откашлявшись, усатый начал:
    - Стихотворение называется «Мой след».
 
                Мой след

    По какому такому лекалу
    Был начертан мой жизненный след,
    Чтоб опять мне придти к началу
    Поражений моих и побед?

    Томск – сибирский студенческий город.
    Альма-матер. Основа основ.
   Только юность кончается скоро.
    Томск – начало моих городов.

    Был Восток у меня очень Дальний,
    Только близкими были друзья.
    По какой же такой спирали
    Закружился по жизни я?

    Оказался под солнцем белым,
    Где смеялся Ходжа Насреддин.
    Там отцовство мое назрело –
    И два сына один за другим.

    От Памира поближе к Эльбрусу
    Вновь кривая меня увела.
    Разве знал, что с Кавказа вернусь я
    В город, где меня мать родила.

    Этот город ветрами утюжен.
    Самой первой была здесь любовь.
    Это город метелей и стужи.
    Здесь я нужен. И здесь я вновь.

    Автор смолк. Возникла пауза. Чернобородый, что сидел слева за председательским столом, шевельнулся и пугнул аудиторию:
    - Чего молчим? Давайте высказываться, приступать к обсуждению.
    Опять пауза.
    - Очень красиво написана биография, - неуверенно произнесла дама в очках с тонкой позолоченной оправой.
    - Еще?
    В ответ кто-то кашлянул.
    И тогда, огладив рыжую волосню, поднялся второй бородатый. По тому, как хмуро и пронзительно обвел он глазами присутствующих, Артем Ильич догадался: мало не будет. И точно.
    - Мы собрались здесь не для вежливых реверансов, – загремел второй, – а для того, чтобы говорить исключительно правду. Художник слова имеет право на объективную оценку, на самый суровый приговор своим стихам. И пусть на меня никто не обижается…
    Автор вздрогнул и втянул голову в плечи.
    -…Так вот, говорю, как есть: то, что мы услышали – это настоящая поэзия! Это находит отклик в душе рядового читателя. Не про него написано, но сердце замирает, и слезы сами – сами! – наворачиваются на глаза. Каждый примеряет такие стихи на себя. Это стихотворение из разряда немногих, про которые можно сказать: слова народные. Но в нашем случае автор у стихов имеется – вот он!
    Автор вздернул усы и расправил плечи.
    Артему Ильичу тоже понравилось про лекало и след. Есенин, бывало, читал стихи проституткам и с бандитами жарил спирт. А здесь никаких бандитов и проституток, все культурно. Однако становилось скучновато. Послушав еще парочку авторов и посидев четверть часа, Артем Ильич выпорхнул в открытую форточку.
    Пролетая над своим домом, он спланировал на балкон и через окно, согнув ладонь козырьком, заглянул в комнату. Комната стояла ободранная, мебель исчезла, как исчезла и коробка с бальзамом «Травы Эстонии», приготовленным к продаже, – сноровистые родственнички растащили все подчистую, оставив лишь два старых никому не нужных стула. Один был задвинут в самый угол, другой валялся на полу в центре комнаты. Здесь же были обрывки газет, старые квитанции, невесть откуда взявшиеся автобусные билеты. У стены, в пыльном прямоугольнике – где раньше помещался диван – поблескивали несколько пуговиц и монет.
    Под балконом раздался громкий женский хохот, прерываемый словами:
    - Ой, не смеши меня!
    Артем Ильич перегнулся через перила. Под ним, возле двери с вывеской: «Парикмахерская «Гламур». Мужские и женские стрижки. Стрижка горячими ножницами» дымили сигаретками две мастерицы в синих фартуках. Одна из них, не переставая смеяться, спрашивала:
    - А Колька-то? Колька-то – чего?   
    Нахмурившись, Артем Ильич взмыл в небо и вернулся на кладбище.
    Пока он кружил-летал над городом, на кладбище происходили разные события. Сосед, неудачно обожравшийся шашлыка, исчез. Прежде он от своей могилы надолго не отлучался. Сидел, нахохлившись, на березе и молчал угрюмо. А тут березовая ветка опустела, и больше он на ней не появлялся. Зато под той же самой березой появилась изумленная собственной смертью старуха лет шестидесяти. Она без устали завывала:
    - И зачем же я покинула белый све-ет? И зачем же я милОго оста-авила? И зачем же мои глазыньки закры-ылись? И зачем же мои рученьки успоко-оились? И зачем же мои ноженьки отходи-или?
    Артем Ильич, заинтригованный, ждал продолжения, но начиналось опять про глазыньки. Через пятнадцать минут слушать стало невыносимо, старуха, похоже, повредилась умом, и Артем Ильич счел за лучшее убраться подальше.
   
    Квартира Артема Ильича пустовала недолго. Через неделю сюда въехала семья отставного военного летчика с тремя визжащими и шмыгающими из комнаты в кухню и обратно детьми.
    Когда Артем Ильич проник в бывшее свое жилище через открытую балконную дверь, он обнаружил такую картину. На полу, на цветастом ковре, играли ребятишки. Вокруг были разбросаны кубики, куклы, дешевые пластмассовые машинки. К стене жались кроватки – обыкновенная и двухъярусная. Чужой раскладной диван стоял на месте кожаного дивана Артема Ильича.
    На кухне летчик, прикончив одну бутылку, наливал из второй и орал, что его надули, что он пойдет в прокуратуру и военкомат, предъявит законные права, и ему дадут трехкомнатную. А если не дадут – он пойдет выше, он до области доберется! На что жена, увядшая женщина с измученным лицом, устало повторяла:
    - Молчи, ходок. Скажи спасибо за эту.
    - А чего это я должен говорить им спасибо?! – куражился летчик.
    - Заканчивай пить, идиот, деньги сейчас нужны. Новую стиральную машину покупать надо, стенку…
    Артем Ильич выбрался на балкон, взмахнул руками и больше здесь не появлялся.   
    Дни сменяли друг друга, и следы, оставленные им среди живущих, затягивались, на удивление, быстро.
    Понемногу он начал привыкать к необычному положению. Оно давало кое-какие преимущества. Отпала забота о хлебе насущном. Иногда ему ужасно хотелось борща, такого, чтоб бляшки жира плавали сверху в тарелке, и свиная косточка торчала из нее, как утес. Но хотелось умозрительно – желудок этого не требовал. Коротая время, он отыскал для себя развлечение: с верхушек деревьев наблюдать уличную жизнь. А плохо было то, что он не в силах был произвести ни одного реального действия – даже листка с дерева не мог сорвать.
    Завязывались новые знакомства.
    Майор в полицейской фуражке – тот самый, не доехавший до знакомых девочек, рассказывал Артему Ильичу:
    - Без погон я еще человек, а без курева – не человек. Курить хочу – аж голова кружится. Заберусь в табачный киоск: сигарет – каких только нет. Цап, цап – хрен там!
    Они, дыша, как загнанные, находились в этот момент за городом, недалеко от Щербиновки, на мичуринском участке Артема Ильича. Минуту назад оба безуспешно пытались прогнать вертлявого, с птичьим носом субъекта. Наглый вор спокойно собирал приходьковскую викторию.
    Сотрудник внутренних органов, обнаружив покушение на частную собственность, был вне себя.
    - Попался, падла! Это тебе даром не пройдет! Ильич, встань возле калитки. Сейчас мы ему поправим морду в разумных пределах!
    Он применил все известные приемы: подсечку, заламывание рук за спину, а также бил в челюсть справа – вор и ухом не повел. Майор скрипел зубами от бессилия.
    - Оставим его, все равно от полицейских методов никакой пользы - философски сказал Артем Ильич. – Дождемся, когда помрет, и тогда поквитаемся.
    - Мерзавец! - кипятился майор. – Я щербиновских знаю: они все вороватые. Друг у друга тащат, тем и живут. Но ведь это – твоя клубника! Ты поливал, сорняки дергал, а он, гад, что делает?
    - Пустое это.
    В те минуты, как две мертвые души предавались размышлениям о тщетности любых усилий, мир живых изводил свое время, по большей части, в необязательных делишках и праздности. 
    Вечера Артем Ильич чаще всего проводил у племянницы – все-таки родная кровь. Устраивался вместе с хозяевами напротив своего телевизора «FUNAI» – его Артем Ильич опознал сразу по длинной царапине на боку – и смотрел все подряд: фильмы, футбол и «Давай поженимся». Муж племянницы, долговязый и мрачноватый детина, страшно любил в городских новостях сводку автоинспекции.
    - За неделю на дорогах города было зарегистрировано 32 дорожно-транспортных происшествия, - бесцветным голосом читала толстомордая дикторша. – В результате четыре человека получили травмы, среди них один ребенок. В большинстве случаев причинами аварий стало несоблюдение лихачами-водителями скорости, дистанции, очередности проезда перекрестков и невнимательность при движении задним ходом. Во вторник около двух часов дня во дворе дома по улице 50 лет Октября водитель автомобиля «шкода» припарковался, не предприняв нужные меры, исключающие самопроизвольное движение автомобиля. Транспортное средство покатилось прямо на находящегося рядом пешехода. В результате происшествия женщина 1947 года рождения была госпитализирована с переломом ноги. В четверг, в 17 часов 15 минут на улице Войкова 16-летний водитель скутера «сузуки» не справился с управлением и упал на обочину дороги. В результате ДТП он получил сотрясение мозга…
    - Опять обошлось без трупов, лишь одно сотрясение мозга! - сердито кричал племянницын муж. – Когда же они бОшки полностью себе поотшибают?!
    Семья обитала в гнилом бараке, и, когда шел дождь, с потолка в углу капало.
    Однажды, меняя тазы, племянница объявила:
    - Все-таки дядюшка был порядочной сволочью. Мог бы квартирку и на нас переписать, чтоб ему там, в гробу, перевернуться.
    - Вот это высказалась! – ахнул Артем Ильич. – Сухарь тебе плесневелый, а не мою квартиру!
    И, рассерженный, покинул барак.
    Пытался он заглядывать в чужие жилища, однако сумрак незнакомых комнат таил сюрпризы.
    - Как у тебя под мышкой сладко спится, - ворковал тающий женский голос.
    - Еще бы! – отвечал самодовольный мужской. – Такая подмышка во всем Асинске одна. Может, в Яйском районе где найдется, а в Асинске и не думай искать – нету!
    Артем Ильич конфузился и торопливо убирался прочь.
    Иногда в ночные часы он подолгу парил над городом, воображая себя самолетом-бомбардировщиком и представляя, какой переполох бы поднялся, если б швырнуть вниз пару бомб или прочесать улицы из пулемета.
    Девять дней со дня его кончины отмечали у двоюродной сестры, на «50 лет Октября». Собрались родственники. На столе, среди закусок, Артем Ильич с изумлением обнаружил непроданный бальзам «Травы Эстонии» - его разливали вместо водки. Причем разливали в таких количествах, что каждый одним махом обеспечивал себя здоровьем лет на восемь вперед: морды у всех вскоре сияли с помидорной яркостью. Особенно старался муж племянницы. Родственники горячо обсуждали свои дела и даже, спохватившись, вспоминали о нем: замечательный был человек, пусть ему там лежится, как следует! Но налившийся желчью Артем Ильич ничему не верил. И когда мужа племянницы, как носок перед стиркой, наизнанку выворачивало в туалете – Артем Ильич сидел напротив, на унитазном бачке, и подпрыгивал от злорадства…
    На сороковой день он понял, что с Землей пора прощаться. Неведомая сила властно потянула в небо.
    Он сделал пару кругов над улицей Желябова, над Диспетчерской, над мичуринским участочком, где уже вовсю хозяйничала племянница, побывал на своей могиле и, не оглядываясь, устремился в облака.


                4

    Летел он быстро, хотя и не чувствовал полета. Ни ветра, обжигающего лицо, ни свиста в ушах. А по тому, как солнце стремительно уменьшалось над головой, ощущение было, что летит он не вверх, а проваливается вниз. Немного вздремнув и открыв глаза, Артем Ильич не обнаружил Земли. Она мерцала где-то среди мелких светящихся точек, но отличить ее было невозможно.
    - Ну и ладно, - вслух произнес Артем Ильич только ради того, чтобы услышать свой голос. – Теперь я совсем один. И что в этом плохого? Ничего в этом нет плохого.
    В ситуации, когда от тебя ничего не зависит, рассудил он, лучше принять все, как есть. Прошлое осталось в прошлом.
    Лететь было легко. Для этого даже не пришлось прилагать усилий. Его, словно, всасывала невидимая воронка. Можно было поворачиваться с боку на бок, кувыркаться или дремать, поджав ноги и обхватив руками колени.
    Что будет – то и будет, решил Артем Ильич. Неизвестность его не пугала. Конечно лучше бы в рай, но туда ведь, говорят, только безгрешных пускают. А откуда ж ему эту безгрешность взять? Никогда он не думал так много о своей жизни, как в этом полете. Артем Ильич вспоминал о детстве, вспоминал о бабушке, жившей в деревне.
    Они с отцом иногда приезжали к ней. Один такой приезд сохранился отчетливо. Было лето и было жарко. Бабушка полная, в синем, в горошек, фартуке, стояла на крыльце. Отец разговаривал с ней. А пятилетний Артемка, раскинув руки, кинулся ловить слоняющихся по двору цыплят. Цыплята с паническим писком разбегались.   
    - Ты что делаешь! – кричал отец.
    - Ничего-ничего, пусть побегает, - говорила бабушка и тут же подбадривала. – Ну-ка, Артемка, поймай вон того, серенького.
    Серенький не давался. На земле валялась палка, Артемка схватил ее – хлоп! Цыпленок – брык! – и лапки кверху.
    - Ах, негодник этот цыпленок! – всплеснула руками бабушка. – Ах, какой негодник! Хотел клюнуть нашего Темку, глаз выклевать хотел. Так ему, разбойнику, и надо!
    Бабушки вскоре не стало, он и запомнил ее именно так: на крыльце и в фартуке; и цыпленка почему-то запомнил. И что бы дальше ни случилось – это навсегда теперь с ним. Вот бабушка, наверно, была безгрешной.
    Артем Ильич, углубляясь в детство, перетряхивал память, как перетряхивают пыльные куртки, редко извлекаемые из кладовки. Воспоминания вызывали грусть, и сильно хотелось выпить водки и закусить соленым рыжиком. «Похрумтеть», как вычитал он в книжке какого-то писателя
    Мало-помалу и воспоминания утомили. Как утомил и сам полет в пустоте. Скорей бы уж до места добраться.
    Точно вялая рыба в нагретой солнцем воде, Артем Ильич все больше подремывал, редко и неохотно шевелился, равнодушно поглядывал на пролетавшие мимо звезды и опять закрывал глаза.
    Но вот настал момент, когда Артем Ильич почувствовал, что полет близится к завершению.
    Путешественник встрепенулся, помахал вкруговую руками, несколько раз согнул и выбросил вперед ноги, после чего сделался свеж и бодр и готов к тому новому, что его ожидало.
    Предчувствия не обманули. Если прежде звезды оставались далеко в стороне, то теперь он летел к одной из них. Но не сама звезда оказалась целью. Прямо из пустоты надвигалась на Артема Ильича незнакомая планета с выступами скал, кривыми ущельями и мятыми равнинами, усеянными камнями. Повертев головой, Артем Ильич обнаружил, что к планете приближается не только он, но и еще пара таких же летунов.


                5

    Еще в пути Артем Ильич представлял небесные владения так: ворота, возле них, в сторожах, какой-нибудь апостол или, в крайнем случае, ангелы. Спрашивают имя и фамилию, сверяются по журналу и пропускают. За воротами – нескончаемая очередь к Богу. Блатные, как всегда, лезут вперед.
    Однако никаких ворот не было. Не было ни ангелов, ни очередей. Была маленькая, очищенная от камней площадка, в центр которой он со всего маху шлепнулся.
    Ба-бах!   
    Возвращения из космоса заканчиваются по-всякому. Кто-то спускается в герметическом аппарате, под куполом парашюта, за ним прилетает в степь вертолет, мельтешат специалисты, и корреспонденты снимают героя на камеру. Кто-то – и так бывает! – сгорает, точно головешка, в атмосфере. Но вот чтобы задницей о землю…
    - Ой! – взвыл Артем Ильич.
    Взвыл, прямо сказать, удивленно и даже немного обрадовано: он больно ударился. Так больно, что захватило дух! От былой бесплотности не осталось и следа. Он опять ощутил свои руки и ноги, опять ощутил себя! И особенно сильно – ниже спины.
    И тут же властный голос загремел над ухом:
    - Освобождай место, баран! Чего расселся, как у тещи? Вот я тебе сейчас!
    Ошеломленный, Артем Ильич перевернулся и быстро-быстро, путаясь в саване, на четвереньках побежал к краю площадки. И вовремя: на его место тут же грянулся другой новичок.
    Ускользнув с площадки, Артем Ильич юркнул за огромный камень и, потирая ушибленное место, осторожно выглянул. На противоположном краю стоял свирепый мужик, похожий на пастуха. Стеганый ватник, в который он был одет, местами порвался, из прорех клоками лезла вата. Сходство с пастухом усиливал длинный кнут, которым он потрясал. Но не это изумило Артема Ильича. Из-под коротких серых штанов торчали обросшие грязной шерстью ноги, а там, где следовало быть ступням, отчетливо различались широкие копыта. По земле волочился безобразный хвост. «Да это же… черт!», - леденея, догадался Артем Ильич. Он в первый раз видел живого черта! Тот, кто прибыл вслед за ним – горбатенький седой человечек, - сидел на площадке и не двигался от ужаса.   
    - Шевелись быстрей, чего вылупился, как лягушка! - орал черт на оцепеневшего старика и подпрыгивал на широких копытах. – Очищай посадочную полосу, сволочь!
    Кнут взметнулся, и взвизгнувший старик покатился вбок. А сверху, как яблоко, падала новая душа.
    - Зачем дерешься? – выглянув из-за камня, неожиданно для себя закричал Артем Ильич. – Я на тебя, товарищ, пожалуюсь, куда следует!
    - Эт-то еще кто такой? – изумился черт, подбирая кнут. – А ну, иди сюда!
    Он даже шагнул в сторону Приходько, но Артем Ильич моментально спрятался. Затем, пригибаясь, как под обстрелом, Артем Ильич отскочил от камня и бросился наутек. За большими валунами, ограждавшими посадочную площадку, оказалась дорога. Выбравшись на нее, Артем Ильич перевел дух.
    Всякой душе, попавшей в незнакомое место, следует, прежде всего, оглядеться.
    Местность вокруг была равнинная. Разнообразие ей придавали небольшие холмы, да разной величины камни, вплоть до огромных валунов, которых вокруг было с избытком. Острые зубцы скал, замеченные с высоты, торчали ближе к горизонту.   
    Растительность предстала его глазам небогатая – отдельные кусты с твердыми, серыми от пыли листочками, немногочисленные деревья. Поверхность до боли походила на земную. Над головой изо всех сил палило незнакомое солнце – мелкое, с зеленоватым отливом. Ни единого облачка не просматривалось до самого горизонта. Жара стояла страшная.
    - Куда меня занесло? – вслух проговорил Артем Ильич, чтобы унять внутреннюю дрожь. – На преисподнюю, как будто, не похоже.

    Силуэты дальних скал колыхались в нагретом воздухе. Все, словно, оцепенело. Тишина почти не нарушалась, лишь на миг прерывало ее попискивание среди мелких камней неведомых зверьков.
    Справа, воткнутая прямо среди дороги, торчала кривая палка. На приколоченном к ней куске фанеры намалеванные крупно слова предупреждали: «Сюда нельзя!». Без попутчика было как-то не по себе, но со стороны посадочной площадки никто не появлялся. Старик, получивший удар кнутом, не иначе как затаился.
    Артем Ильич подождал, затем махнул рукой и подался налево. Долгое время он шел один. Дорога была грунтовой.
    - Хорошо, что асфальта нет, - положительно оценил Артем Ильич. – От нагретого асфальта бывает тяжёлый запах.
    Там, где грунт был мягким, истертым в пыль, четко отпечатались узкие колеи. Колеса, проехавшие здесь, были явно не автомобильные. Они могли принадлежать только повозкам, в которые запрягают лошадей. Убеждали в этом и многочисленные следы копыт. Ни «жигули», ни «газели» тут, похоже, не популярны, отметил Приходько. Его босые стопы покрылись матовым налетом и приобрели благородный оттенок.
    Впереди, с левой стороны, к дороге подступил жидкий березнячок. В мелкой листве щебетали птицы. Под невысокой березкой с перекрученным, изогнутым стволом вповалку расположились трое. Чем ближе подходил Артем Ильич, тем отчетливей слышал то взлетающий, то опадающий храп. Артем Ильич свернул с дороги и вежливо поздоровался. В ответ смуглый, цыганистого вида парень заворочался, почмокал губами и присвистнул.
    Тогда Артем Ильич закричал:
    - Я прошу прощения, но там, на площадке, - черт! Настоящий!! Слышите: вон там – настоящий черт!
    Цыганистый проснулся, потер глаза, выбрал и сорвал травинку, поковырял в зубах и лишь после этого спросил:
    - Чего надо?
    - Приходько моя фамилия. Я только что видел черта!
    - А сам ты кто?
    - Я ж говорю – Приходько.
    - Врешь! Никакой Приходько не станет из-за пустяков беспокоить отдыхающих. Когда народ спит – никто не имеет права его будить. Нет, ты не Приходько.
    - Как это – не Приходько?
    - А вот так, не Приходько.
    - А кто же я? – расстроился Артем Ильич.
    - Ты и есть – черт!
    Проснулся и зашевелился еще один. Третий продолжал храпеть.
    - Какой же я черт? – удивился Артем Ильич. – Я – бывший живой человек. После инфаркта.
    - Нет, ты – черт. И рожа у тебя мерзкая! Отвратительная наглая рожа.
    Артем Ильич решил объясниться:
    - Я только что прибыл. В прошлой жизни коммерцией занимался. Бальзам «Травы Эстонии» - слышали о таком? Улучшает цвет лица, а также пищеварение.
    - Чего-чего?
    - Пищеварение улучшает.
    - Ах, пищеварение?
    Тот, кто c ним говорил, удивленно повернулся к соседу:
    - Он что – издевается над нами? А ну – проваливай отсюда!
    Тут же приподнялся второй:
    - Не накостылять ли ему по шее?
    - Постойте! Выслушайте меня! Я ничего плохого не имел в виду. Я первый раз здесь, порядков еще не знаю. А бальзам, гарантию даю, лучше не бывает. Те, кто употреблял, заверяют, что он даже возвращает мужскую потенцию!
    Цыганистый откинул травинку, встал и, молча, пошел на Артема Ильича.
    Артем Ильич все понял. Оглядываясь, он проворно отбежал к дороге. Никто его не преследовал. Цыганистый сплюнул, вернулся к березе и повалился на траву.   
    Размышляя над тем, что не успел еще осмотреться, а неприятности так и сыплются, Приходько продолжил путь. Навстречу ему, поигрывая раскрытыми зонтиками, направлялись две дамы средних лет.
    - Я извиняюсь, - сказал Артем Ильич, поравнявшись с ними. – Я только что прилетел сюда.
    Дамы были поглощены разговором:
    - Ты же помнишь, как тогда носили? – ворковала одна. – У меня было точь-в-точь такое: рукава цельновыкроенные по типу кимоно, а книзу зауженные. По переду и спинке, от плечевых швов до низа, декоративные линии.
    - Да-да-да, – взахлеб подхватывала другая. – А горловина овальной формы углублена!
    - Я извиняюсь, - с нажимом произнес Артем Ильич. – Не подскажите: что мне теперь делать?
    Ближняя дама остановилась, сложила зонтик и, выставив его перед собой, как рапиру, зловеще вымолвила:
    - Ну, здравствуй, здравствуй. Ты не узнал меня?
    Артем Ильич оробел:
    - Откровенно сказать, в этой рубашечке – не признаю.
    - А ты внимательней посмотри!
    - Вы, часом, не из  автотранспортного предприятия? – после паузы предположил Приходько. – Я там раньше работал. У нас кондукторы на автобусах долго не задерживались. Всех не упомнишь.
    Рапиристка повернулась к подруге:
    - Ничуть не изменился, по обыкновению юлит и выкручивается!
    И – к Артему Ильичу:
    - А я тебя сразу признала. Ничтожество! Сколько горя я с тобой натерпелась, сколько слез пролила. Ты и теперь не даешь мне покоя!
    Артем Ильич онемел. А та продолжала:
    - Счастье, что мы с тобой больше не увидимся. Тебе никогда не быть там, куда отправляюсь я. Твой гадкий нос, твои гадкие уши я забуду, как страшный сон. И голос твой гадкий не будет мучить меня! Гореть тебе в адском пламени на вечные времена!!
    Вторая добавила:
    - Такой мелкой душонке только в аду и место.
    Пока Артем Ильич стоял, как вкопанный, обе гордо отправились дальше.
    А к нему приближался очередной пешеход. Это был бодрый гражданин и, судя по облику, неиссякаемый оптимист. Он шел стремительно и вовсю размахивал руками. Артем Ильич настороженно вглядывался в него, гадая, какой подвох его ожидает теперь.
    - Привет, старичок! – закричал еще издали этот очередной. – Только что прибыл, да?
    - Вроде как, - неопределенно ответил Артем Ильич.
    Незнакомец приблизился. Щупленький, небольшого росточка, лицо он имел узкое и вытянутое вперед, отчего нос почти лежал на верхней губе.
    - Давно шагаешь?
    - Если судить по солнцу, то недавно. Я все иду и иду, а оно, как будто, и не сдвинулось.
    - По солнцу судить нельзя, солнце здесь всегда в зените.
    - Я извиняюсь: а ночь когда?
    - Ночей здесь не бывает. Вечный день. Нескончаемый вечный день, - он хохотнул. – Для нас, мертвяков, солнце остановилось.
    - Как так? Быть такого не может!
    - Может, старичок, может! Времени – часов, минут и прочей ерунды тоже нет. Начинай привыкать.
    - Надо же! Точь-в-точь как в армии. Нам, салагам, сержант Капустин всегда внушал: «Вы у меня, подлецы, никакой ночи здесь не увидите! Вы лишь мечтать о ней будете. Сделать из вас людей смогут только занятия и марш-броски. Я вам устрою один-единственный нескончаемый день в пределах нашей доблестной воинской части!». И все-таки, как он ни старался, два года пролетели.
    - Здесь года считать не придется, календарей не завезли.
    - Погодите, погодите! А картошку когда сажают?
    - Ну, ты даешь! Спроси еще про кукурузу на силос. В колхоз, что ли, прибыл? Забудь про картошку!
    - Дела… А как вы определили, что я новичок?
    Человечек потрепал Артема Ильича по плечу.
    - Физиономия, всего лишь физиономия. На ней все отпечатано! Такая, старичок, у тебя рожа удивленная… Но ничего, привыкнешь. Это тебе не на земле, тут многое не так, многое.
    - Да растолкуйте же: куда это я попал?
    - Как тебе объяснить… Здесь для умерших что-то типа перевалочной базы. Заводят на каждого личное дело, а затем сортируют: кого – в ад, кого – в рай. Я тут изрядно проторчал, и вот только что определили. Все, отчаливаю. Дан приказ ему на запад, ей – в другую сторону.
    - Осмелюсь еще спросить: кому – «ей»? Не одной ли из тех неожиданных женщин, что до вас прошли? – Приходько кивнул на удаляющихся дам. – Набросились на меня, а я и не понял – из-за чего?
    Словно почувствовав, что речь о них, обе, как по команде, обернулись. И та, что натерпелась с Артемом Ильичом горя, погрозила ему кулаком.
    - Подумаешь – набросились. Тут, старичок, разного насмотришься, - человечек засмеялся. – Они не свихнувшиеся, нет, они – блаженные. Сказано: блаженные будут в раю. Вот их туда и спровадили. И меня вместе с ними.
    - Так-так, теперь я понимаю: вы, наверно, - святой человек, праведник?
    - Кто – я?? – убывающий в рай, желая убедиться: о нем ли речь, ткнул себя пальцем в грудь. – Да если б ты знал, сколько я водки выпил, и сколько у меня подружек было! И молодых, и всяких. Я их перебирал, как мусульманин – четки!
    - Погодите, погодите – а как же непорочная жизнь? Воздержания, посты и все такое?
    - Не могу ничего тебе ответить. Загадка, да и только! Думаю, так выпало, что в раю срочно понадобился грешник.
    - Зачем?
    - Хотя бы в качестве отрицательного примера. Меня когда дежурный ангел напутствовал, заявил: ты, браток, там дороже сейчас десяти праведников. А почему и отчего – не растолковал. Сюда новый посланник прибыл – главный над ними; может, теперь что прояснится.
    - Порядки, однако, - пробормотал Артем Ильич.
    - А то. Давай присядем, рай никуда не убежит.
    Они свернули к обочине, устроились на плоском шершавом валуне.
    - Ты, главное, ничего не бойся и голову разными думками не забивай. И тогда быстро освоишься. Есть городок, называется – Губерния. Или Наша Губерния, это уж кому как. По этой дороге к нему и выйдешь. Здесь, начиная с Алтая и Горной Шории вплоть до низовьев Оби, наши околачиваются, местные жители – татары, мордвины, славяне разные. А вот где размещаются покойнички из других районов – ни братва рогатая, ни ангелы не говорят.
    - Они тут вместе: и ангелы, и эти – рогатые?
    - Конечно.
    - Так ведь ангелы должны быть где-то рядом с Богом.
    - «Рядом»… Человек тоже подобие Божье, а он что – рядом? Так вот. Ни одного, даже самого захудалого жмурика из Ростова или Поволжья здесь не встретишь, все расчленено. В этой «холодной войне» мы опять проиграли. У меня подозрение, что ангелы здешние – из американцев.
    - И чего только на свете не случается!
    - Да. Прилетевшие сюда души, как бы, в бессрочном отпуске. Тем более, никаких обязанностей в Губернии нет. Все ждут назначения; каждый делает, что хочет. Бабы сбиваются в кучки и по полям шастают, цветочки нюхают. Бывшие активисты – партии создают, о какой-то «цветной революции» талдычат. Теперь я понимаю, чем бы мы занимались, если б коммунизм при жизни построили. Как водится, есть левые и правые, а есть такие отчаянные, таких передовых взглядов, что перед ними никого уже не найдешь! Я, например, знаю «Борцов за возвращение в Россию». Иных и впрямь иногда отправляют на Землю.
    - Насовсем?
    - Временно, конечно. В виде каких-нибудь леших и вурдалаков – живой народ смущать. Но я их не осуждаю. Впереди у любого вечность, можно и дурака повалять.
    - А к чему призывают здешние партии?
    - К справедливости, ясное дело. Вождей разных штук восемнадцать или двадцать семь – я не вникал. Еще вождям не нравится, что из нашей Губернии в другие края никого не выпускают. «Резервация! – кричат. – Даешь право на выезд!». Хотя есть ли здесь другие края – никому не известно.
    В небе зашелестели крылья, и оттуда, откуда пришел Артем Ильич, в воздухе появился пожилой взмокший ангел. Оторопевший Приходько смотрел на него во все глаза. Пот из-под нимба тек ручьями. Подлетев к сидящим, ангел сердито погрозил кулаком и повернул обратно.
    - О, если по воздуху – значит, срочно. Здесь ангелы, как правило, не летают. Жаль, не дали поговорить! Прости, старичок, меня ждут.
    Человечек вскочил и выбрался на дорогу. Уже шагая по ней, он обернулся и крикнул:
    - Что там нового у шахматистов? Каспаров еще чемпион?
    - Не знаю. Может быть, - откликнулся Артем Ильич.
    - Так я и думал. Шахматы здесь тоже не мешало б внедрить, они на мозги влияют. Ну – пока…
    И он заторопился вслед за улетевшим ангелом.
    Артем Ильич постоял, затем твердо решил последовать совету и ничему не удивляться, а просто шагать к неведомой Губернии.
    За выступом облепленной мхом скалы дорога повернула вправо и побежала вниз, а по краям ее встали красные скалы, из которых пучками лезли низкорослые кусты, трава и узловатые корни. В застывших массивах красного камня проглядывали изломанные вертикальные трещины. Метров через сто скалы отпрянули в стороны, и открылся захватывающий вид.
    Километрах в двух впереди лежал городок – невысокий, с плотно пригнанными строениями и островерхими крышами. На дальнюю окраину, огибая дома, вторгалась неширокая речка. А сразу за городком, вплоть до горизонта, расстилалась обширная водная гладь: залив – не залив, озеро – не озеро. Невдалеке от берега, отвесно вздымаясь из воды, торчал высокий остров. И сам залив, и впадающая в него речка сверкали на солнце серебряными чешуйками. Артем Ильич приободрился. Подойдя ближе, услышал людской шум, лай собак и даже хрюканье свиней.
    Перед крайними домами прямо над дорогой на черных от времени деревянных столбах висел аншлаг. Красные неровные буквы приглашали: «Добро пожаловать в Нашу Губернию!». А немного ниже и мельче: «Соблюдайте правила внутреннего распорядка».
    С художниками здесь, судя по всему, не густо, подумал Артем Ильич, вспомнив надпись: «Сюда нельзя!». Намалевано было явно одной рукой. Наверху, над словом «добро» сидели две вороны. Одна из них громко каркнула, взмыла и полетела над городком. Следом устремилась вторая.
    - Пусть и не как у нас, но похоже, – одобрил Артем Ильич. 
    И, воодушевленный, вступил на окраину.
    Удивительное это оказалось поселение. Удивительное и шумное.
    Души покойников – старых, молодых, подростков и вовсе крошечных детей, заполняли главную улицу. Много было мясистых, комковатых лиц с широкими, грубо выделанными носами – народ узнаваемый. Артема Ильича, словно, занесло на асинский рынок в воскресный день. Правда, торговые ряды отсутствовали, никто ничего не продавал, и покупателей бесполезно было искать. Но толкотня и гомон были те же. Кучки азартно спорящих или громко разговаривающих встречались на каждом шагу. Артем Ильич приник к одной компании, желая послушать.
    - А я еще раз повторю, - горячился чернявый спорщик, - бывает только несистемная оппозиция! А системная – она, вроде, несоленой соли. От нее толку – и на копейку нет!
    - Это от твоей толку нет, - перебивал другой. – Лишь горло драть способны. Провокаторы! Из-за вас канцелярия лютует. Вы для этого специально и придуманы!
    - Да я тебя за такие слова…
    - Попробуй, попробуй!
    Артем Ильич продолжил путь в толпе, ловя отовсюду обрывки фраз:
    - Я ей пыталась внушить, но разве она меня послушает? Ей хоть кол на голове теши!...
    - Если не дать потомиться хотя бы пять минут – можешь выбрасывать. Правду говорю!
    - Да разве проверишь?...
    - А что посланник? Ты его хоть в глаза видел?...
    - Только светло-сиреневое – только!
    - Главное – чтобы зазор не оставался. Полмиллиметра – самое большое. Иначе все, хана!...
    Трое в краповых беретах, обнявшись, внушительно двигались навстречу и пели: «Владимирский централ – ветер северный...».
    Все души, понятное дело, были в белых, почти до пят, саванах разной чистоты и свежести. Три раза Артема Ильича чувствительно толкнули. Он заметил несколько озабоченных лиц. Многие что-нибудь тащили в руках – кувшины, тазы, авоськи. Но непонятно: зачем они это делали? Девица, семенящая впереди, опустила у ног ведро с травой и кореньями, его тут же, подмигнув, схватила другая и повлекла в обратном направлении. Мимо Артема Ильича прошмыгнули старухи, кренясь под тяжестью огромных корзин. Поклажа в корзинах была закутана тряпками. Еще одна древняя бабка, серое лицо которой от бесчисленных морщин походило на смятый бумажный лист, волокла по земле неподъемный мешок и, ни к кому не обращаясь, ругалась, что сил на это у нее никаких уже нет. Хлопали двери домов: кто-то исчезал внутри, кто-то, наоборот, выбегал наружу. 
    Артем Ильич свернул в проулок. Он оказался не мощенный, пыльный, народа здесь было меньше, а вдоль обочин рыскали собаки, и тощие свиньи узкими удлиненными рылами копались в мусоре. К людскому говору добавлялись лай и хрюканье. В нос ударял отвратительный запах гниющих отбросов.
    У края дороги жилистый землекоп, орудуя лопатой, забрасывал яму с водой, в которой на боку лежал теленок. Артем Ильич присел у ямы:
    - Застыл натурально, как мертвый. Даже не шевелится!
    Землекоп распрямился.
    - Утонул, зараза. Залез в яму и утонул.
    - Как это – утонул?
    - Обыкновенно. Воды нахлебался и утонул.
    Приходько всмотрелся. На залепленной грязью морде теленка открытый глаз оставался недвижным.
    - Ну и дела! А что здесь – разве у кого-нибудь смерть случается?
    - Отчего бы ей не случаться? Случается, конечно. Если есть, кто живой, тот, значит, и помирает.
    - И часто?
    - Что – «часто»?
    - Часто помирают?
    - Один раз, как положено.
    - И я тоже могу – того?
    Землекоп развеселился:
    - А что – понравилось? Хочешь, чтоб тебя и здесь закопали? И не надейся! Ты – нежить, оборотень. И все мы – нежити. Двух смертей не бывает.
    Артем Ильич почесал затылок:
    - А как определить, кто живой, а кто – нет?
    Могильщик прищурился.
    - Чего тут определять. Живые – жуют, неживые – так живут. Определишь, не ошибешься.
    Он вновь взялся за лопату.
    Размышляя над тем, что услышал, Приходько вернулся на главную улицу.
    Среди взрослых крутилась под ногами разнокалиберная ребятня. За ней никто не приглядывал. Два сорванца загнутыми крючком проволоками гнали, лавируя в толпе, ржавые велосипедные обручи. Обручи подпрыгивали на брусчатке и издавали скверный металлический визг.  «Пи-бип, пи-бип!» - кричал первый водитель. «Ввву-у!» - вторил другой. Тут же, навстречу, попался щекастый пострел. Покрикивая: «Но, но!», он гарцевал на палочке с грубо выструганной конской головой. Подскакав к Артему Ильичу, он схватил его за ладонь и попросил: «Дядя, поиграй со мной». Однако Артем Ильич смутился, выдернул руку и быстро прошел вперед. Еще двое, визжа от восторга, старались удержаться на опрокинутых бочках. Несколько удальцов прыгали друг через друга, сопровождая каждое падение оглушительным хохотом. Мимо Артема Ильича пробежали четыре девочки. Закутанные в платки, как старушки, они несли на руках кукол. «Баю-баюшки-баю», - выпевала каждая из них.
    На розовом коне проскакал светлый ангел с нимбом над головой. Ангел грыз большое зеленое яблоко!
    Артем Ильич встал, как вкопанный.
    «Так он что – живой, что ли? Ну – дела!!»
    Ко многому, очень ко многому предстояло привыкнуть.
    Кирпичные двухэтажные домики с покатыми крышами, крытыми яркой красной черепицей напоминали декорации к исторической постановке. Они жались друг к дружке, словно боясь поодиночке рассыпаться. Окна одних домов имели грубые некрашеные ставни, других и вовсе обходились без ставень. Распахнутые окошки были даже на крышах, и почти в каждом, поводя глазами, торчала любопытная рожа, в большей или меньшей степени привлекательная. Попадались кирпичные куски стен, за которыми не было ничего. Возле домов кое-где приткнулись деревянные повозки, под ними была рассыпана солома. Артем Ильич насчитал с десяток пустых немытых бочек, от которых крепко несло селедкой.
    Очень скоро очутившись на площади, Артем Ильич понял, что центр Губернии именно здесь.
    Прежде всего, на площади была изрядная толпа, она явно кого-то ожидала. Негромкий говор, сливаясь, рокотал угрожающе, как будто сюда, по властному зову, собралось народное ополчение.
    Толпа волновалась с левой стороны, а вот с правой стояло величественное здание с квадратными колоннами и упрятанной за ними дверью. Артема Ильича охватило любопытство: что же там может быть? Обогнув рокочущую толпу, он подошел ближе. Здание находилось на возвышении, к нему вели шесть затертых мраморных ступенек. С первого взгляда становилось понятно: здесь срочно требуется ремонт! Штукатурка на фронтоне отлетела, а колонны снизу покрывали мелкие и крупные надписи, намалеванные черной и зеленой краской руками анонимных шкодников. Среди надписей Приходько разглядел две неприличных и одну откровенно грубую, дополненную выразительным рисунком. За колоннами, слева от двери, заключенная в рамку доска гласила: «Канцелярия темных сил».
    - Вот оно что. Написали бы просто: контора, - критически оценил Приходько, - а то: «канцеля-ярия»! Разве канцелярии такими бывают? Даже флага наверху нет!
    Точно: флага не было. Лишь пять или шесть ворон орали вниз, поглядывая с крыши. Артем Ильич прищурился: где-то ему попадалось похожее здание. Где-то он его видел. Точно, где-то видел. Ну, да! Так и есть: канцелярия сильно напоминала бывший шахтерский Дом культуры, а ныне филиал областного университета в его родном Асинске. Один – в один!
    - Черт возьми! – вымолвил изумленный продавец эстонского бальзама. – Уж не студенты ли там засели?
    Он даже остановился, ожидая увидеть какого-нибудь подслеповатого филолога с папочкой, выпорхнувшего из дверей. Но ни один филолог не появился, не появился вообще никто. Возле ступенек сутулый дворник шаркал по земле метлой, поднимая невообразимую пыль. Он прикрикнул на замершего Артема Ильича:
    - Проходи, не задерживайся! Нечего тут глаза пялить.
    Провожаемый ворчанием, Артем Ильич пробежал вперед. Вслед за канцелярией еле теплилось старое-престарое сооружение с вывеской «Постоялый двор». Ниже, в скобках, значилось: «только для чиновников канцелярии и прочих служащих». Еще ниже: «копыта вытирать обязательно». От постоялого двора тянуло хлоркой и кислой капустой – то ли бигус там готовили, то ли щи. Стены были сложены из потемневших от времени бревен. Высохшие бревна растрескались, на фундаменте зеленел мох. По второму этажу шла галерея – с таких мушкетеры в кино обычно сбрасывают гвардейцев кардинала.
    По другую сторону площади также были два здания, несколько меньше университетского филиала и без всяких галерей, но с приятным, ухоженным фасадом и тщательно надраенными кирпичными стенами. Артем Ильич прочел на одном: «Канцелярия светлых сил», на другом – «гостиница». И там, и там двери сторожили по два дюжих охранника. Как раз возле гостиницы и волновался усопший народ. Артем Ильич твердо решил узнать: что тут происходит? Работая локтями, он пробрался вперед. У дверей поджидала седоков коляска с мягким сиденьем и откинутым верхом. Невозмутимый кучер смотрел прямо перед собой. Грозный ропот оказался репликами зевак.
    - Скоро ли его увидим? А то все уши прожужжали: «Новый ангел! Новый ангел!».
    - Терпения наберись. Не время, значит, еще.
    - Братцы, а, может, и нет никакого посланника?
    - Как это «нет», когда прибыл!
    - Да кто же он?
    - Говорят, один из двадцати четырех старцев.
    - А кто они такие, эти старцы?
    - Должно быть, шишки с самого верха, где всеми мирами управляют.
    - Чего же нам от него ожидать?
    - Вот выйдет сейчас, и – спроси…
    Коротая время, измывались над кучером.
    - Рожа-то, рожа какая важная! Даже шею не повернет, боров.
    - Как будто и не наш брат-жмурик.
    - Во-во, в прежней жизни, поди, бомжом в мусорных баках рылся, а тут сразу – такое повышение!
    - Нет, каким бомжом? Могу поспорить: он в исполкоме курьером был. С восьми до пяти мотался по учреждениям, депеши развозил, а вечером, за бутылкой, ругал начальство на кухне.
    - Дядя, ты когда коньки отбросил? Курьеров давно нет. Говорю: в мусорных баках рылся!
    - Зато теперь при должности.
    - Эй, водила, тебе помощники не нужны?
    Кучер шевелил вожжи и на всякие глупости, что летели из толпы, не отвечал.
    Кобыла, не из породистых, изредка переступала ногами. Это была седая, в старческих «яблоках», и высохшая на солнце кляча. Она потряхивала головой и с ненавистью косилась на зевак. По их скоплению она догадывалась: опять придется куда-то тащиться.
    Из гостиницы, хлопнув дверью, появился мордатый служка с саквояжем в руке. Задвинув саквояж под козлы, устроился рядом с кучером.
    - Служивый, меня с собой не возьмешь? – крикнула толстая баба с отвисшей, колыхающейся грудью.
    - Не положено, - авторитетно сказал служка.
    - Куда намылился-то?
    - Назначенный в Губернию ангел на прогулку собрались
    - А чего прогуливаться? Заняться больше нечем, что ли? – не отставала баба.
    - Им осмотреться надо, в курс дела войти, Программу свою составить. И желают быть поблизости от народа.
    - Ой, ли? Что ему народ? Он, поди, в постели, не на соломе спит.
    - А как же! Конечно, в постели, - невозмутимо отвечал служка. – Имеют на это право. Но о народе помнят. Так мне недавно и сказали: «Я, Мирон, хочу лично узнать, каково тут усопшим».
    Среди зевак началась шумная дискуссия: с чем обратиться к посланнику?
    - Пусть нам солому заменят!
    - Домов мало – кучкуемся, как сельди в бочках! Даешь улучшение условий!!
    - Хоть ты и душа, а харю свою сюда не суй, здесь тебе с политикой не обломится!
    - Рогатых пора урезонить – житья от них не стало. Чуть что – хватают и сразу в канцелярию!
    - Дядя, закатай губу! Хочешь, чтобы правая рука левой грозила?
    Артем Ильич так и не дождался появления ангела. Распихивая любопытных, он выбрался из толпы и, потирая мятые бока, решил, что неплохо бы сейчас побыть где-нибудь одному, чтобы уложить в голове первые впечатления. Он пересек городок и оказался возле неширокой речки. Сверкающая бликами вода катилась неторопливо, с легким шелестом терлась о прибрежный песок. По берегам островками росла трава, у кромки маленького залива валялась рассохшаяся разбитая бочка. Переброшенный через воду горбатый мосток с перильцами поскрипывал от ветхости. Из расшатанных дощечек торчали шляпки гвоздей. На придорожном щите красными буквами пылало предупреждение: «Всякую дрянь в воду не бросать!» А возле мостка, указатель извещал: «р. Нарымка». Ну и ну – Нарымка! Название Артему Ильичу понравилось. Чужая планета пыталась подстроиться под родные просторы. В реке, погрузившись в нее по колени, бродили три мужика. Наклонив головы, они что-то высматривали в воде.
    - Что ж ты руки не расставляешь!!? – сердито вопил один другому.
    - Да расставляю я, расставляю, - огрызался тот.
    - Где ж расставляешь, когда – не расставляешь!
    - Эй, братцы, вы чего ищите? – крикнул тоненький гражданин, свесившись с мостика через перильца.
    - Стерлядь ловим!   
    И впрямь, из воды изредка появлялось огромное рыбье рыло, а вслед за ним – костистая спина. Немигающие глаза смотрели укоризненно, после чего рыба, опережая кинувшихся к ней ловцов, скрывалась во взмученной воде. Артем Ильич перебрался по ветхим дощечкам на другую сторону и по нагретому солнцем песку направился вдоль берега. Вскоре он стоял около залива. Группка слепцов, положив одну руку на плечо впереди идущего, и задрав к солнцу незрячие лица, двигалась в отдалении. В руке у первого был посох.
    На открытой воде маячил одинокий парус, и двое рыбаков в таких же белых, как у всех, одеждах сбрасывали в пучину сети. Парус качался, лодка кренилась, норовя зачерпнуть невысокую волну и опрокинуться. Сверкающие блики чужого солнца приплясывали на волнах и здесь. А дальше, прямо из глубины, криво поднимался широкий многоэтажный обломок какого-то гигантского строения, издали принятый Артемом Ильичом за остров. Дом – не дом, дворец – не дворец. Строение отчасти напоминало огромный торт, сверху как попало объеденный. Сотни окон, дверей и балкончиков были бы мертвы, если бы не тысячи и тысячи чаек, которые облепили его, кружились над ним, влетали внутрь и вылетали обратно. Резкий несмолкаемый крик доносился оттуда.
    Артем Ильич постоял на берегу. Свежий ветерок овевал прохладой лицо. В воздухе остро чувствовался запах гниющих водорослей. С осмыслением увиденного случилась осечка, пока он добирался сюда – желание что-либо осмысливать пропало. Приходько попытался снять саван, однако и здесь ничего не вышло – проклятая материя, словно, приросла к нему. Тогда, приподняв край, он вступил в воду и поболтал ногами, смывая песок и грязь.
    - Губерния – как Губерния, - произнес вслух. – Жить можно.


                6

    Надо было искать пристанище. Приходько развернулся и потопал обратно в Губернию. Рыболовы все также мутили реку. Взойдя на деревянный мосток, Артем Ильич полюбопытствовал:
    - Рыболовы, а поймаете стерлядь – что с ней делать будете?
    Рыболовы выпрямились и посмотрели на него.
    - Как «что»? Неужели непонятно?
    - Нет, непонятно. Так что вы с ней делать будете?
    - Отпустим.
    Он вновь оказался в городке на шумной главной улице. Здесь ничего не изменилось, а толчеи, как будто, прибавилось. Мятущиеся души в белом смахивали на пельмени в кипящем бульоне. Артем Ильич передвигался теперь, внимательно вглядываясь в дома. Вместо номеров над дверями значились таблички: «28 сп. мест», «38 сп. мест», «36 сп. мест»… Один из домов ему понравился больше других. Он также был кирпичным, имел чистенький фасад и строгую надпись: «В комнатах не плеваться!».
    Открыв тяжелую дверь, Артем Ильич проник внутрь и очутился в просторной кухне. Обстановка в ней оказалась небогатой. Напротив двери, высилась громоздкая печь. Ее, как видно, давно не топили – Приходько не обнаружил ни дров, ни угля. В углу, покрытые пылью, сбились в кучу глиняные кувшины разной высоты и формы. На стене, на вбитом толстом гвозде, висела связка деревянных ложек; чуть поодаль, на таком же гвозде – пустая клетка для птиц. Дно клетки покрывал засохший помет. В центре кухни помещался продолговатый стол, грубо сколоченный из оструганных и некрашеных досок, с двумя скамейками по бокам. Дюжина постояльцев, устроившись на скамейках, спала, уронив головы на стол. Разной силы и густоты звуки вырывались из приоткрытых ртов. Можно было подумать, что это отключились хлебнувшие зелья пьяницы, тем более что на столе валялось несколько кружек. Однако спиртным и не пахло: появись оно здесь – потреблять его было бы некому, всех сморил обыкновенный сон.
    Артем Ильич, стараясь не скрипеть половицами, прокрался мимо. В сумрачных комнатах, начисто лишенных мебели, прямо на полу лежали вповалку мужчины и женщины. Одни спали, другие негромко разговаривали. Заглянув в две-три комнаты, Артем Ильич места для себя не нашел.
    - А кто здесь хозяин? – спросил он в следующей.
    - Хозяев нет, все на равных правах, - последовал ответ.
    Артем Ильич вгляделся. На подстилке из мятой соломы сопели и похрапывали семеро. Отвечал ему восьмой – добродушный толстяк с двумя большущими бородавками, одной над переносицей и другой на левой щеке у самого носа. Он лежал у стены, и с любопытством рассматривал нерешительно переминающегося Приходько.
    - А мне найдется, где прилечь?
    - Проходите, разместимся. Эй, приятель, отъезжай в сторону – прибыл человек с плацкартой! - толстяк уперся в храпящего соседа и подвинул его, как бревно.
    Артем Ильич с наслаждением вытянулся на жесткой подстилке и завел руки под голову.
    - Наконец-то до места добрался!
    - Новенький?
    - Вроде того. Еще и осмотреться толком не успел.
    - Тогда милости просим. Кроватей, правда, не имеем. Спим исключительно на соломке – порядок такой. И дешевле обходится.
    - Солома и сено полезнее для здоровья, чем кровать, - убежденно сказал Артем Ильич. – Помню, когда я был маленький, меня отправляли в деревню, и я, случалось, спал на сеновале. Вшей, надеюсь, здесь нет? Эх, сколько ж я сегодня протопал! Душа хоть и бесплотная, а ноги гудят.
    - Это потому, что в ногах правда есть, - назидательно заявил толстяк. – Они не обманут. Я вот тоже люблю среди людей потолкаться, новости узнать, а как ноги загудели – все, и новостей никаких не надо. Где-нибудь на соломку привалиться – самое то. Для всего должна быть мера – для ходьбы, для отдыха. Человек без меры – конченый человек. У меня в той жизни напарник был, трех пальцев на левой руке не хватало. Так вот, нажрется до соплей, а на другой день говорит: я, кажется, маленько промахнулся – меру перебрал. Но недолго он ее перебирал. Где-то здесь должен быть, только не вижу его. Наверно, определили по назначению.
    - Абсолютно с вами согласен, - охотно отозвался Артем Ильич. – Мера нужна во всем. В нашем подъезде на четвертом этаже старушка жила, очень набожная. Каждый день, бывало, в церковь тащится. На любой случай из жизни – стих из Библии зачтет, святого припомнит. Прямо божий одуванчик. И все бы хорошо, но настал момент, когда совсем одряхлела. И представьте: тронулась головой. Поднимаюсь однажды к себе, она навстречу. Здравствуй, говорю, Валентиновна, как здоровье? А она меня в ответ: и по матушке, и по бабушке! Я, как услышал, чуть с лестницы кубарем не слетел. Потом выяснилось, что в молодости она в ламповой, на шахте, работала. А там, сами понимаете, совсем другой набор слов и выражений. Вышла, значит, она на пенсию и подалась к Богу грехи замаливать. Молитвами да постами те слова, что на шахте выучила, загнала в дальний угол сознания. Они терпели, терпели, да и взорвались. И что эта старушка стала вытворять: сядет на лавочке возле подъезда и всякого, кто выходит и заходит, громкой речью напутствует. Три месяца всех жильцов отправляла по разным адресам. Над женщинами особенно изгалялась. По ее выходило, что все городские шлюхи живут исключительно в нашем подъезде. Многие из дома выглянуть боялись. Соседка по площадке жаловалась: «Я лишь четвертую неделю замужем, что новый муж обо мне подумает?». А потом эта старушка, к великой нашей радости, прибралась. Но я так думаю: если бы она соблюдала меру в набожности, ничего подобного с ней не случилось бы.
    - Представляю, сколько мороки было с ней тут! Если учесть работу – как вы сказали: в ламповой? – ее надо прямехонько в ад. Варить в котле до абсолютного вывариванья мозга! Но после обращения к Богу, конечно, дорога в рай. Однако последние три месяца опять все портят. Может, ее до сих пор так и перебрасывают: из ада в рай и обратно, никак определиться не могут.
    - Вот-вот, - встрепенулся Артем Ильич, - мне бы тоже надо как-то определиться. На учет встать или доложить, что я уже здесь. А то не найдут.
    Бородавчатый снисходительно взглянул на него.
    - Запомните: здесь, если надо, любого быстро находят.
    - Но должен же я известить о себе? – упорствовал Артем Ильич.
    - Вы ничего никому не должны. Тут ни спрятаться, ни увильнуть не удастся. Не скажешь: это, мол, не я, и фамилия у меня другая. И вообще не следует ничего усложнять. В той жизни, помню, мне говорили: «о душе думай, о душе думай». Я теперь сам – душа. И что?… Кто вас встретил, когда прибыли?
    - Не знаю. Здоровый такой. В ватнике.
    - Пашка, значит. Пал Палыч. Из всех чертей самая сволочь. Кнутом огрел?
    - Не успел. А почему он в ватнике? Жарко же.
    - Долго в аду возле котлов истопником был. Здесь зябнет. Ему сами подельники рога обломали, из преисподней выгнали. Покуражиться любит при любой возможности! Я, мол, тут для порядка поставлен, а для вас, мерзавцев, кнут имеется. Нечисть нечисти рознь. Его свои же стороной обходят.
    - Я других пока не видел.
    - Наглядитесь еще. Они в конторе сидят, все при должностях. Как и ангелы, только у тех другая контора.
    - А кто здесь главный?
    - Формально – ангел, конечно. Посланник. Недавно прибыл вместо отправленного на покой. Шума здесь по этому поводу! Народ, как с цепи сорвался.  Но отчего такой ажиотаж – понять не могу: всем в Губернии заправляет дьявольское отродье. Даже этот вновь прибывший должен представиться Митрофан Митрофанычу, начальнику канцелярии.
    - Значит этот, как вы говорите, Митрофан Митрофаныч – по статусу выше?
    - Фактически – да, а формально – нет.
    - Что-то я в толк никак не возьму.
    - О, это очень тонко! Как в армии. Бывает, человек по званию выше, а по должности ниже. И тогда полковник подчиняется майору.
    - Мне-то теперь что делать?
    - Ничего. Придет время – вызовут. На площади были? Обратили внимание на канцелярии? В одной рогатые сидят, в другой – с нимбами. Первым делом вызовут туда, где рогатые. Но это еще ничего не значит. Будь вы хоть трижды праведник, а через нечистую силу обязаны пройти. Там вас поспрашивают, бумаги заведут, и бумаги эти отправят на проверку.
    - Куда?
    - А кто ж знает. Но далеко. Где-то, говорят, специальные комиссии работают. Все ваши делишки, даже младенческие проказы, поднимут и перетрясут. Каждый грех рассортируют, рассмотрят по отдельности и уж тогда вынесут окончательный вердикт. Хочешь быть безгрешным – не делай ничего.
    - А потом?
    - Потом бумаги возвращаются сюда. Если вас, допустим, в виде исключения в рай назначили – идете к ангелам, оформляете проезд и – привет.
    - А священники? Или эти, как их… инспекторы по работе с несовершеннолетними? Эти уж точно – в рай?
    - Всякое бывает. А основной народ – в преисподнюю.
    - Вот и мне туда. Я ведь бальзамом «Травы Эстонии» торговал. А что в этом бальзаме – так и не успел узнать. Дрянь, скорее всего. За гроши, за гроши душу продал!
    - Не отчаивайтесь. Чем больше грехов, тем лучше: дольше рассматривают. У них тоже волокита – будь здоров! Тут еще с революции некоторые болтаются. Есть двое колчаковцев. Я с одним заспорил, так он к стенке меня пригрозил поставить. Я говорю: «Вам не привыкать», а он: «Даже таких, как вы, я расстреливал без энтузиазма». Белая кость, мать его!
    - Но как бы мне заранее узнать: много на мне грехов?
    Тут перестал храпеть и приподнялся сосед справа. Это был угрюмый небритый мужик с перебитым носом.
    - Кто тут в безгрешные метит? Ты, что ли?
    - Что вы, какой из меня безгрешный! Я об этом даже и не думаю, - начал оправдываться Артем Ильич.
    - Правильно делаешь. Рожа у тебя, как у наперсточника. Я бы тебе даже сто рублей на сутки не доверил!
    - А вы, извиняюсь, давно здесь?
    Угрюмый изучающе разглядывал Артема Ильича.
    - К моему прибытию с датой не определились. Так что, может – два года, может – двадцать лет. А про грехи… Кореш рассказывал – не знаю: правда, нет ли, но он врать не будет – там у них, как в собесе, с грехами полный порядок. А все, кто чего-нибудь натворил, поделены по категориям.
    - Это как? – не понял Приходько.
    - Обыкновенно. Первая категория – чистая уголовка: грабежи, разбой. По мелочи, в общем. Вторая покруче – взяточники разные, гаишники, а также те, которые сосиски и колбасу одной только соей нашпиговывают. Третья для тех, кто слово не держит – я бы их лично на перо насаживал. А в последней, четвертой, самые отпетые, на ком клейма негде ставить.
    - Это кто ж такие? – заинтересовался бородавчатый.
    - Есть кадры. Те, кто на выборах липовые бюллетени пачками в урну кидает, и футболисты национальной сборной. Я к этим мерзавцам и близко не принадлежу. Я от них подальше держусь.
    - А к кому вы принадлежите?
    Угрюмый зевнул во весь рот и повалился на солому.
    - Я – по самой простой пойду, по уголовке, на мне только две «мокрухи». 
    Сказав это, он вновь захрапел.
    Артем Ильич помолчал, обдумывая услышанное, потом произнес:
    - Город здесь какой-то странный: автомобилей нет, телевизоров нет. На древний похож.
    - А он и есть древний, средневековый, - утвердительно кивнул бородавчатый. – Поначалу, когда место только осваивалось, здесь, говорят, сделали на привычный манер: избы, тесом крытые, амбары. Патриоты – не те, которые сейчас, а те, которые появились до Петровской стрижки бород, – настояли на этом. Но вышло хлопотно и недолговечно. К тому же перерасход теса. Вот и натащили домов из Европы. И для ангелов, и для чертей средневековье – золотое время. Грешников и праведников было – пруд пруди. С тех пор не хотят ничего менять. Расскажу случай. Возник тут однажды покойник, солидный ученый, общественник, кандидат наук по истории партии. Пока он здесь был, целый трактат сумел накатать: «Некоторые предложения по усовершенствованию сортировки душ». С чертежами и выкладками. И что вы думаете: заинтересовал кого-нибудь? Куда там! Его с этим трактатом быстренько в рай упекли… Застой полный, нам такой и не снился! Заметили, что из моря торчит? Громадина, на дом похожа? Это остатки Вавилонской башни. Тут усопшие из несистемной оппозиции как-то бузу устроили. Так черти специально ее с земли сюда приволокли – нам в назидание. Чтобы помнили, чем заканчивается гордыня.
    - А почему она в море? Почему не на берегу?
    - Когда опускали – промахнулись.
    - И чайки эти. Так громко кричат – какое уж тут назидание!
    - Нет, с чайками, наоборот, хорошо получилось. Они раньше всем на головы гадили, а к башне подлетать опасались. Но Митрофан Митрофаныч поднялся в небо и указал чайкам, где надо селиться. С тех пор – полный порядок.
    Артема Ильича потянуло в сон. Сосед успел еще спросить:
    - Объясните: как там эти ваши мобильники работают, если провод к ним не подсоединен?
    - Аккумуляторы в них вставляются.
    - Большие?
    - В четверть ногтя.
    - Да разве в такой фетюшечке можно собрать много энергии?
    - Теперь все можно.
    - Смотри-ка, до чего техника докатилась!
    Артем Ильич поворочался и незаметно уснул.


                7

    Сон в полутемной комнатке подействовал освежающе. Когда Артем Ильич очнулся и огляделся – бородавчатого у стены не обнаружил. Вместо него рядом посапывала плоскогрудая девица, чмокающая губами. Вставать не хотелось, и он снова прикрыл глаза.
    У другой стены слышался приглушенный женский разговор.
    - Нет, вначале все, вроде, складывалось благополучно. Я молодая была, влюбилась, как говорится, по уши. Еще бы! Красивый, веселый, играл на баяне. Как, бывало, заведет: «Отчего, отчего, отчего гармонь поет…», я так и растаю. А уж когда предложение сделал – сразу согласилась. Родила двух девочек-погодок. Но не заладились у него отношения на работе, дома начал на мне отыгрываться, мог и при детях ударить. А потом появилась подружка на стороне, и совсем контроль потерял,
вымещал на мне любое недовольство. Не знаю, чем бы закончилось, если бы он с баяном под мышкой не ушел к той, другой. А мне горевать было некогда, забот и хлопот стало больше. Надо было думать, как девчонок растить, чем кормить, во что одевать, как учить и воспитывать. Ни от какой работы не отказывалась. Уходила из дома, когда было темно, и возвращалась, когда день заканчивался. А он детей не навещал, не помогал, не интересовался, как растут, чем занимаются. Вычеркнул их из жизни. Я по ночам в подушку плакала. Разве могла предположить, что так сложится моя жизнь? Долго не хотела смириться, что оказалась брошенной. Задавала себе вопрос: ну чем я хуже той, к которой сбежал муженек? Однако правда, что время лечит. Успокоилась, стала выходить в люди. Однажды повстречала человека, который не только окружил теплом и заботой, но и заменил дочкам отца. Бог послал мне его за страдания, слезы и бессонные ночи. Своих детей у Ивана Витальевича не было, и он принял Наташку и Светочку как подарок судьбы. Только вот умер рано. Но девчонки мои к тому времени повзрослели и уже сами стали мамами. И тоже всегда вспоминали отчима добрым словом.
    Душа, храпевшая рядом с рассказчицей, внезапно громко пукнула.
    - Мужичье! – скривилась та. – Хамское мужичье!
    Храпевший тут же отсалютовал еще раз.
    - О, Боже! Держали бы их где-нибудь отдельно. Они и тут ведут себя, как свиньи!
    - Да, чего только не бывает, - вздохнула другая. – Мы со своим пять лет только пожили. Дали ему на предприятии путевку в санаторий, здоровье поправить. Вот он и поправил. Вернулся обратно с молоденькой вертихвосткой. Собрал вещи и без объяснений ушел к ней. Оставил меня с двумя мальчишками. И я не знала, как рассказать им, где их отец. Для меня его уход был потрясением. Я не могла понять, что же произошло, почему муж не подумал ни обо мне, ни о сыновьях и как дальше жить. Помню, однажды старший сын прибежал с улицы и радостно говорит: «Мама, я видел папу! Спросил его, где он был, когда придет домой». При этих словах у меня прямо оборвалось все внутри. Присела на стул, и слезы беззвучно покатились из глаз. А сын смотрит на меня и не понимает, чем он обидел маму, почему она плачет, ведь надо радоваться: папа вернулся! Немного успокоилась и спрашиваю: «Что же он тебе ответил?» - «Он сказал, что ты все объяснишь». Бывший муженек и здесь смалодушничал, свою вину и ответственность переложил на меня. Это я должна объяснить мальчикам, почему папа ушел из дома. Так он и мне ничего не объяснил. Я посадила Женьку рядом, обняла за плечи, прижала к себе и беззвучно плакала. А когда успокоилась, сказала: «Сынок, мы с тобой поговорим об отце позже. Я постараюсь рассказать тебе правду, ты только потерпи». Мне тогда показалось, что Женька все понял. Наверное, и младшему что-то сказал, чтобы тот не приставал с вопросом: где папа? А замуж я больше не выходила. Зачем? Все они, кобели, одинаковы…
    - Нет, мы с Петрушей как встретились, так и прожили душа в душу, - с достоинством заговорила третья. – Мой-то, когда впервые увидала, уже был бригадиром полеводческой бригады, а нас от швейной фабрики прислали в деревню на уборку картошки. Работали с огоньком, шутили, в перерыве песни пели, частушки. Я всегда заводилой была, хохотушкой, вот он и обратил на меня внимание. Мне в ту пору всего семнадцать было. А вскоре мы поженились. Вначале, конечно, тяжко пришлось, но я научилась и хлеб печь, и за скотиной ухаживать, и сорок соток огорода обрабатывать. В любви и заботе выросли наш первенец Васенька и три дочки – Тамарочка, Ирочка и Ниночка.
    - Неужто ни разу не изменял? – усомнилась заявившая про одинаковых кобелей.
    - Заглядывал иногда на сторону. Так у меня полено наготове. Раза три полечила – и как рукой сняло.
    - Зато сейчас нет тебя с твоим поленом, вот и начнет наверстывать.
    - Не начнет.
    - Это почему? Думаешь – о тебе убивается?
    - Не в том дело. Я своего Петрушу за два года до себя схоронила. Так что не наверстает.
    - Два года – срок небольшой. Может, он здесь где-нибудь?
    - Я первое время смотрела. Как запримечу мужичка подходящей комплекции, так и всколыхнусь: не он ли? Но, видно, не судьба.
    Нет, поспать больше не удастся. Артем Ильич зашевелился, сел и оперся спиной о стену.
    - Я извиняюсь, позвольте и я о себе расскажу.
    Женщины настороженно притихли, повернули головы.
    Артем Ильич устроился поудобней и начал:
    - История у меня самая обыкновенная: родился, вырос. Мы тогда в большом городе жили. Хотел строителем стать, любил смотреть, как дома возводят. Но сосед, начальник пожарной охраны Владимир Тимофеевич раз за разом подбивал: давай к нам, у нас, мол, работа замечательная! Вот по его совету и поступил в Иркутское военное пожарное училище. Учеба, то-се… Приехал после второго курса домой на каникулы, мать говорит: иди с друзьями погуляй. Сел в трамвай, смотрю: две девчонки, одна – знакомая. Я к ней: «Привет!» - «Привет». – «Как дела?». А вторая гордая, нос воротит. Отвернулась к окну и – ноль внимания. Мне такая и нужна. Через два дня приходим с другом в университетское общежитие. Стучимся в комнату: «Здесь живут студентки факультета романно-германской филологии?» - «Здесь». – «А Светлану можно видеть?». Выходит она. Глазами: хлоп-хлоп.
    - Как ты меня нашел?
    - Твоя подруга в трамвае о тебе рассказала и адрес дала.
    Так и познакомились. Начали переписываться. А через три года свадьбу сыграли. После училища направили в Асинск, в пожарную охрану оперативным дежурным. Потом был инженером, заместителем начальника. Вырастили двоих детей. Дочь Евгения работает в прокуратуре, сын Юлий заканчивал 11-й класс, тоже мечтал стать юристом – не знаю, получилось ли?
    - Сюда-то как попали? – деликатно спросила одна из слушательниц.
    - Случайно. Обычное дежурство. А тут – звонок: пожар на Прокопьевской. Приезжаем. Барак горит. Крыша в огне. Шифер трещит, куски разлетаются. Тут женщина подбегает: в третьей квартире могут быть люди. Я – туда. Влез в окно, и – на тебе! – потолок рухнул. Так и погиб в огне в звании майора.
    Женщины потрясенно молчали.
    - Вот жена-то, поди, убивалась, - вымолвила после паузы та, что с поленом.
    - Нет, не очень и убивалась. Она, оказывается, давно крутила со старшим лейтенантом из второго взвода. Смазливый парень.
    Слушательницы оскорблено поджали губы. В лице майоровой жены была брошена тень на весь женский род.
    - А вы не ревнуйте ее, - подала голос бывшая супруга мужа-курортника. – Женщина тоже имеет право на личную жизнь. Без причины любовников не заводят. Я абсолютно уверена, что вы обижали её.
    - Чем же это я её обижал? – изумился майор и даже привстал.
    - По-всякому обижать можно. Словом как-нибудь.
    - Или молчанием.
    - Никогда не обижал, - честно признался Артем Ильич. – Всю зарплату отдавал до копейки.
    - Дело не в деньгах, дело в чем-то другом, - решительно заявила жена баяниста. – Как это: ни с того, ни с сего и вдруг – любовник! Чуткости вам не хватало, вот что. Ей было плохо, а вы не замечали.
    И Артем Ильич понял, что, сострадая ему, они все-таки на стороне изменщицы.
    - Ладно, - сказал майор, - пойду, прогуляюсь.
    Артем Ильич вышел на воздух. Чужое солнце недвижно висело над головой, и улица была залита светом. На ней все также бесцельно толкался ничем не занятый народ, и крутились под ногами ребятишки. Артем Ильич подумал секунду-другую и смешался с толпой.

    Времени, которое здесь не ощущалось, прошло, по разным приметам, изрядно. Артем Ильич освоился, с удовольствием шатался по городку и наблюдал. Здесь и впрямь была представлена вся губерния. По улицам слонялись мертвые души из Новосибирской и Томской областей, а также из Алтайского края. Кемеровские усопшие тоже, как могли, убивали время, сравнивали здешние условия с порядками на Земле.
    В отличие от наряженных в белое разнополых человеческих душ, ангелы и нечисть были исключительно мужеского пола. Причем работники, предписанные к ведомству Митрофана Митрофаныча, славились деловой активностью, одевались неброско, а то и вовсе ходили в затрапезе. Много попадалось чиновной сволочи, спешащей с папочками под мышкой в канцелярию или с разными проверками – те были аккуратней и при галстуках. Стучит иной копытами по убитой земле, хвост за ним сзади мотыляется, а лицо озабоченное-озабоченное. Артема Ильича поначалу совесть донимала: мы тут прохлаждаемся, а у них – работа. Пока однажды не озарила догадка: а не торопится ли такой работяга путевку в кипящий котел кому-нибудь выписать?
    Как-то Артем Ильич обнаружил пятерых проверяльщиков на мосточке через Нарымку – они изучали прочность перил.
    - Уверяю вас: перила крепкие! – убеждал один, делая вид, что трясет их.
    - А вы попробуйте облокотиться!
    - Ну, знаете, если все мы навалимся, то, конечно, очутимся в воде.
    - И все-таки я настаиваю на ремонте!
    - Нет, степень скрипучести недостаточно высока, и к тому же средств не отпущено.
    Проверяльщики оказались из разных ведомств. Раскрыв папочки, они трясли друг перед другом бумажками с круглыми синими печатями. Двое были за немедленный ремонт, двое утверждали, что никакого ремонта не требуется. Еще один – колебался. Ветхий мостик жалобно стонал под чиновными копытами.
    Светлые же силы, словно в пику нечисти, предпочитали сибаритство. Они обожали разные церемонии и парадные выезды. Все это обставлялось громко, не без шика, с участием роты почетного караула, старательно выбивавшей пыль босыми пятками перед канцелярией и гостиницей. Наблюдая из толпы за торжественным строем, Приходько заприметил асинского знакомого в полицейской фуражке, его место оказалось на правом фланге. Покатавшись в коляске за городом, их сиятельство главный ангел, утомленные, возвращались в гостиницу. Помимо знати и тех, что рангом пониже, было несколько ангелов, попавших в опалу, ангелы-расстриги. Они не проживали в гостинице, спали, где придется, и смущали усопших дерзкими заявлениями. Их иногда отлавливали, после чего они исчезали.
    Обо всем этом Артем Ильич узнал, вступая в разговоры и дотошно интересуясь местными порядками. Он выслушал много историй чужих жизней, и, если ему внимали, охотно рассказывал о себе, иногда что-нибудь красочно прибавляя. Губерния была невелика, и любое событие сразу обрастало слухами. Из-за полного отсутствия альковных интриг вовсю плодились интриги другого рода. Особенно много толков гуляло о частой смене руководящих ангелов. Злые языки намекали на коррупцию, язвили: надолго ли задержится новый посланник?

    В один прекрасный момент стало известно, что некоторые недовольные явились к сиятельному назначенцу, чтобы открыть ему глаза на то, что здесь, во вверенных ему владениях, творится. Посланник принял их и даже побеседовал. Новость взбудоражила всю Губернию.
    После крепкого и освежающего сна, выйдя на площадь, Приходько увидел оживленную толпу. Повернутые наружу зады в белом образовали кружок как раз наискосок от канцелярии, где нечистая сила творила сортировочное лихо.
    Протиснувшись к центру, Артем Ильич обнаружил двух ораторов, они затеяли публичный диалог. Оба сидели на грубо сколоченных сучковатых стульях, и который говорил – поднимался.
    Тот, что большой и плотный, спрашивал того, что плотный, но маленький:
    - Я хочу знать, дорогой коллега, ваше мнение по важному для всех нас вопросу. Группа авторитетных мертвых душ явилась к недавно прибывшему посланнику и подала петицию с жалобой на существующие порядки. Сами понимаете: мы здесь – никто! С нами не считаются! Известный тиран по имени Пал Палыч может, когда ему взбредет в голову, отхлестать любого кнутом. Я уж не говорю, что это унижает наше достоинство, но это – больно!…
    Публика согласно загомонила.
    -… Так вот, явившаяся делегация вынесла, по мнению хорошо устроившейся здесь  группки приспособленцев, сор из избы. И есть вопрос к вам не только как к юристу, но и как к гражданину. С виду – обычная формальная совершенно история: ангел встречается, новый ангел встречается с пришедшими к нему усопшими. Но вот для своих первых встреч он выбрал представителей оппозиции, гражданских активистов. Как вы оцениваете вот эти встречи?
    Большой и плотный сел, маленький и плотный встал и с высоты своего маленького роста взглянул на большого:
    - У меня к вам вопрос вначале. Просто не потому, что вас проверяю, просто сам не знаю. Посланник в должность уже вступил?
    Большой и плотный встал:
    - По-моему, да.
    - Ну, в общем, я скажу, что, вот, юридически всё: имеет право! Пожалуйста! С кем хочет, с тем и встречается.
    - Может, ему просто лично интересны эти покойники?
    - Да. Имеет право. С точки зрения этики, ну, если он еще не вступил в должность, то, по-моему, это не очень приличный жест. Все-таки, вначале надо у Митрофана Митрофаныча побывать на приеме, представиться и быть им принятым. Если представился, то имеет право. Другое дело, что в период нестабильности такая первая встреча именно с этими членами из оппозиции может быть воспринята как некий месседж, говоря по-английски, по-американски, как некий месседж. Вряд ли посланнику стоит начинать свою деятельность с демонстрации того, что он поддерживает оппозицию. Он тем самым как бы…
    - А не было сказано, что он поддерживает оппозицию!
    - Нет-нет, я сказал слово «месседж». Я сказал «месседж», да? Я не сказал, что это заявление посланника. После чего создается почва для высказываний: «Шакалить у посланника». Создается почва.
    - Давайте поинтересуемся у народа, что он думает по этому поводу! – большой и плотный оглядел тех, кто ближе, и неожиданно выдернул в круг Артема Ильича. – Вот вы скажите нам, скажите.
    - И скажу, - расхрабрился Артем Ильич.
    - Говорите, говорите…
    Повисло напряженное молчание. Души в белом, молодые и не очень молодые, стояли плечом к плечу. Они ждали Слова. И Артем Ильич стушевался. Конечно, если б его спросили про бальзам – он бы выдал! Он бы много чего рассказал про целебные свойства трав, которые трудолюбивые эстонцы собирают в горах и лугах! А тут…
    - Ничто так не… - десятки испытующих глаз были направлены на него. Он запнулся. – Как это, ну…
    За весь необозримый срок существования Губернии, это была самая немногословная речь, когда-либо произнесенная здесь! И если кто-то возразит, что она оказалась уж очень короткой, что смысл ее невозможно прояснить – он глубоко ошибается. Всем все стало ясно.
    - Вот! – завопил большой и плотный. – Вот! Народ – он молчит-молчит, а потом ка-а-к скажет. Исключительно правду!
    Народ, в лице Приходько, кинулся прочь, растолкав зевак. «Угораздило ж так вляпаться!» - удивлялся он сам себе. Но, миновав площадь, прямо посреди улицы обнаружил еще одно собрание, столь же многочисленное. Не одолев соблазна, затесался и в него. Здесь, взгромоздившись на перевернутую, с крепким селедочным духом бочку, витийствовал свой оратор.
    - С девяностодевятипроцентной уверенностью могу констатировать медицинский факт: все, бобик сдох! Alles kaput. Оппозиция умерла. Ausgezeichnet! И воскресения не будет ни на этом свете, ни на том. По странной привычке я считаю, что все наши драгоценнейшие жмурики изначально умны, добры и прекрасны. Но то, что творили «внесистемщики» - это круче, чем вареные яйца. Пойти на поклон к посланнику! Это или клинический случай, или совершенная в своей простоте подстава со стороны рогатой братвы. В любом случае результат очевиден: из обычных лузеров «внесистемщики» превратились в клоунов. А это пучина, из которой нет возврата. Да! Скажу еще одно. Друзья мои, большие, сильные, умные мертвецы! Будьте милосердны и не пинайте дохлую собаку!
    Тут же раздались громовые аплодисменты вместе с одобрительными воплями. Артем Ильич обратил внимание на благостное лицо справа, наискосок. Это была бородатая душа в саване с рюшкой. Рассеянно слушая оратора, она редко и невпопад хлопала в ладони. Бородача отвлекал некто безбородый – быстро шевеля губами, он что-то взахлеб бубнил ему в ухо.
    Наклонившись к соседу, Артем Ильич показал глазами на хлопающую душу и вполголоса спросил:
    - Кто это?
    - О, это известный сагист, - последовал уважительный ответ.
    - Кто? – не понял Артем Ильич.
    - Сагист. Корифей литературного труда, саги пишет.
    - А с ним – кто?
    - Его восторженный поклонник, филологический доцент. Недурственно жировал на книгах корифея. Умер неестественной смертью – зачитался книгами любимого автора. Привязан так, что ни на шаг не отходит! Бегает за ним, как собачонка. Феноменальная память – держит в голове огромные куски из романов.
    В отличие от рыхлого и вяловатого писателя, поклонник был крепок, здоров и полон энергии. Тут как раз стихли аплодисменты, и до Артема Ильича донесся негромкий, но внятный голос поклонника, шпарившего наизусть:
    - «…Ой, здрасьте, дядя Агафон; здрасьте, дядя Елпидифор; здрасьте, дядя Аггей; здрасьте, тетя Мотя! - Здрасьте, дядя Азарий, - в тон ему приветствовал друга Гордей и протянул лодочкой свободную руку. - Да ладно… - отмахнулся Азарий».
    Поклонник в восторге закатил глаза.
    - Сволочь! – простонал несчастный сагист. – Убить тебя мало…
    - Вот видите, - шепнул сосед, - оба – не разлей вода.
    В Губернии изредка попадались писатели. Артем Ильич успел на них наглядеться. Писатели напоминали волков-одиночек – или затравленных, или, наоборот, чересчур агрессивных. Лишь те, кто придерживался взглядов известного московского журнала, держались плотной кучкой. Это были угрюмые, замкнутые души. Они никому и ничему не верили и стойко исповедовали земляное и самобытное.
    Тем временем оратор спрыгнул с затоптанной бочки, и на нее тут же вскарабкался другой. Он вытер о саван ладони и начал с места – в карьер.
    - Ну – сходили и сходили. Правильный подход к проблеме! Только не надо останавливаться на полпути. Он же не в безвоздушном пространстве живет, наш неадекватный посланник, кругом же покойнички! Я, конечно, не ближних холуев имею в виду, эти тоже давно ку-ку… - но кто-то же его, Наше Всё, возит, кормит, подметает за ним… На них последняя надежда, - бойкий говорун вертелся, строил рожи, присвистывал, вызывая общее одобрение. – Пускай золовка повара, выскочив из-за портьеры перед десертом, внезапно расскажет ангелу о положении дел в нашей забытой Богом дыре! Пускай деверь кучера Его Сиятельства, подловив лучезарного пассажира возле кареты, вывалит на него все как есть, про рогатую нечисть и коррупцию!...
    Что-то зацепило Артема Ильича, а что – он не сразу понял. Но когда понял, опять наклонился к соседу:
    - Разве у ангелов повара есть?
    Тот странно посмотрел на него.
    - Конечно. И у чистой, и у нечистой силы. Это мы тут исключительно воздухом питаемся, калории из него извлекаем.
    - А они?
    - Они не только пельмени жрут, но и фрукты всякие и другое. Ничего не поделаешь, приятель, каждому – свое.
    - Да разве такое возможно?
    - Возможно все, что не исключено!
    - Чего только не бывает в загробном мире, - пробормотал Артем Ильич.
    - …А если еще на ночь глядя, вместо сказки, рассказать посланнику, как кому-нибудь резали чего-нибудь по случаю возле канцелярии Митрофана Митрофаныча – так он же другим ангелом станет! Станет другим ангелом, утром проснется весь в слезах. Умоется, придет в себя. Вздохнет с печалью. Велит казнить золовку повара и деверя кучера. Вечернему рассказчику перед расстрелом еще что-нибудь вырежут напоследок. В общем, как всегда. Но пытаться все равно надо. Потому что, если не пытаться, мы никогда не сможем свалить из этой чертовой Губернии! Я хочу, чтобы мое дело рассматривали в другом месте. Пусть приговорят в ад, в самое пекло, но – в другом месте!
    Артем Ильич мало, что понимал в этой речи, но оратору сочувствовал: был он, на вид, исключительно жалкий, из тех, кого в детстве злые второгодники часто и нещадно бьют.
    Тем временем на бочке устраивался, обминая ее, следующий Цицерон.
    Кто-то осторожно взял Артема Ильича за левую руку. Артем Ильич повернулся. Рядом стоял вихрастый мальчик, совсем ребенок.
    - Тебе чего?
    Но дитя, не отвечая, потянуло его за собой. Они выбрались из толпы. Вихрастый все так же, молча, повлек его по улице туда, откуда только что пришел Артем Ильич.
    - Ты, малый, может, поиграть со мной хочешь? Так я новых игр не знаю, тебе бы ребятишек поискать, ровню себе, а мои игры вряд ли понравятся.
    Оголец упорно молчал. Они вновь оказались на площади, обогнули зевак, внимавших двоим на стульях.
    - …«Месседж»! Вы обратили внимание: я сказал слово «месседж»!
    - Это все так, но хотелось бы знать…
    И через миг оба очутились перед канцелярией темных сил. Здесь провожатый подтолкнул Приходько к двери, а сам развернулся и убежал.
    Пожав плечами и полагая, что происходящее есть обычное недоразумение, Артем Ильич взошел по ступенькам, миновал колонны, открыл тяжелую дверь и вступил в сумрачный вестибюль. Где-то в глубине здания истошно заорал кот, ухнул филин. «Порядки у них, однако», - подумал Приходько. Сразу за вестибюлем в обе стороны разбегался коридор. Прямо поднималась лестница на второй этаж. Слева, за столиком с табличкой «вахтер», скучал, позевывая, плешивый черт. «Сейчас отправит отсюда. Спросит: зачем пришел, если не звали?».
    - Вам направо, в тридцать девятую, - сказал вахтер, едва взглянув на Артема Ильича.
    Артем Ильич двинулся по коридору. Коридор был пустынный и – с запахом. Как в привокзальных уборных не переводится запах хлорки, так и здесь ощутимо тянуло сыростью и гнильцой. На грязных дверях с облупленной краской выделялись крупно намалеванные номера. Желтые и коричневые паркетные шашечки потрескались и давно не видели половой тряпки. Тридцать первая…. Тридцать седьмая, тридцать девятая.
    Он осторожно постучал. Никто не ответил. И тогда он вошел.


                8
       
    Артему Ильичу еще не приходилось бывать на приеме ни у какого местного начальства, поэтому он с любопытством огляделся.
    Комната, в отличие от темного и прохладного коридора, оказалась освещенной, сухой и душной. На стенах, нещадно чадя и потрескивая, горели четыре светильника. Пламя колебалось, и тени, лежащие на полу, чуть заметно двигались. Окна отсутствовали.
    Приходько, в первую очередь, поразили столы. Два внушительных, видавших виды канцелярских стола, явно старинной, ручной выделки, были с боков изрезаны перочинным ножиком и заляпаны чернилами. Тот, который справа, изнемогал под грудами бумаг. Потертые папки, тонкие и разбухшие, с засаленными тесемками, были сложены в разные по высоте стопки. Их дополняли кипы беспапочных документов.
    Левый стол являл абсолютную противоположность. На нем громоздилась масса всевозможных предметов: две перьевые ручки, бронзовая чернильница, коробка цветных карандашей, фонарик, две стеклянные банки, одна с остатками меда, во второй – соль, если верить бумажным наклейкам. Кроме того – очки, скотч, черно-белые открытки с лицами неизвестных артистов, надкусанная булочка и тряпка – смахивать крошки со стола. Еще здесь были губка для мытья посуды и сама грязная посуда в виде двух тарелок, небольшой поварешки и стакана с тремя испитыми пакетиками чая. На одной из тарелок лежала копченая мойва, а рядом с ней – несколько обглоданных скелетиков той же мойвы с хвостами и головами. 
    За обоими столами, как за бруствером, занимали позиции два служителя дьявольских сил. У чиновника, окруженного со всех сторон папками, вид был омерзительный. Чудовищно высокий лоб с несуразными какими-то рожками. На спине – уродливый горб. Горбун кривился и хмурился. Он водил пальцем по бумаге и шевелил губами, беззвучно читая написанное. Его короткие рожки прицельно наклонились, словно он собирался боднуть Артема Ильича. Второй чиновник, сноровисто орудуя опасной бритвой, чинил синий карандаш.
    - Здравствуйте, товарищи! – обратился к ним Артем Ильич. – Сразу вижу, что попал в солидное учреждение. Вахтер на входе, паркет в коридоре и все такое. Думаю, вы в неделю не меньше пятисот дел рассматриваете. Не то, что у нас, в асинской Администрации. Случилось мне пару лет назад землю на садовом участке в собственность оформлять. Полгода к ним ходил: то одну бумажку принеси, то другую. Еще и комиссию из трех человек на место привозил. По участку ходили, щеки надували, а чего высматривали – непонятно. Всю викторию мне притоптали, бесовское отродье.
    - Прикуси язык! – гаркнул тот, что чинил карандаш.
    А другой, внешность которого не сулила ничего хорошего, оторвал палец от бумаги и поманил Артема Ильича.
    - Ну, здравствуй, брат.
    Артем Ильич вежливо поправил:
    - Прошу извинить, но матушки у нас с вами разные. Так что братьями быть никак не можем. Если только батюшка мой в молодости на стороне где-нибудь не пошалил. Мать говорила: ни одной ведьмы, бывало, не пропустит. Такой уж был азартный кое в каких делах.
    - Ага, вижу: поговорить ты любитель. Но здесь вопросы задаю я. Понятно? Если не хочешь неприятностей, лучше не болтай лишнего. Проходи вот сюда, садись и закрой рот на замок.
    Артем Ильич приблизился к столу, сел на скрипнувшую деревянную табуретку. В папках, как нетрудно было догадаться, находились личные дела и, почему-то, на врачей. На обложках тех, что были сверху, значилось: «Фельзингер Елена Вильгельмовна. Православная. Немка. Терапевт», «Мушкатов Борис Яковлевич. Православный. Белорус. Окулист», «Фатыхьянов Фаиз Фатыхович. Мусульманин. Татарин. Венеролог».
    Черт в это время запустил руки в документы.
    - Куда ж я ее подевал? «О внесении изменений и дополнений в целевую программу» - нет, не то… «Об утверждении мероприятий по капитальному ремонту жилищного фонда». Дьявол их забери! Всякую дрянь присылают. Я скоро сдохну от разных циркуляров! Какой капитальный ремонт? Когда здесь хоть один дом  ремонтировался?
    - Положено, - сказал другой. – Вот возьмут тебя туда (палец указующе опустился вниз), сам такие бумаги плодить начнешь.
    - Никогда! – с жаром откликнулся горбун и даже порозовел от негодования. – Чтоб я такой пакостью занимался? Да пусть лучше мои копыта отсохнут! Ты посмотри…
    Он потряс очередными листами:
    - «Об утверждении целевой программы по выделению домов для детских садов». Слышишь: дома для детских садов!
    И неожиданно успокоился.
    - А неплохо было бы. Всех сопляков давно пора в резервации. Недавно один, от горшка – два вершка, меня за хвост дернул. Я замахнулся, а он отскочил и язык показывает. Ничего не боятся!... Артем Ильич. Так?
    Артем Ильич кивнул.
    - Рыжков?
    - Упаси бог!
    - А – нет, это другой… Вот, нашел: Приходько Артем Ильич. Что ж с тобой делать, Артем Ильич?
    Артем Ильич промолчал.
    - Прямо ума не приложу. Столько лет ты по разным краям мотался, следить за тобой не поспевали. Шустрый ты у нас, шустрый.
    - Дай-ка мне пару листов, - сказал второй чиновник и протянул руку.
    Получив требуемое, он локтем освободил место перед собой и, поглядывая на Приходько, начал что-то быстро чертить отточенным карандашом.
    - Ты, значит, у нас помер в начале июля: сердечный приступ с предсказуемым финалом. С этим все ясно. Материалов на тебя немного, поэтому тянуть не стали, - склонив голову, черт начал быстро строчить на бумаге гусиным пером. – Взгляд, вижу, не гордый. Как жизнь-то прожил? Праведно? Чего молчишь? Я с тобой разговариваю!
    - Сказано было: молчать – я и молчу. Молчание еще никому ущерба не нанесло. Если человек оказался в моей ситуации, ему надо слушать внимательно, кивать головой и давать утвердительные ответы, потому что…
    - Ты не умничай! – прикрикнул черт. – Если спрашивают, изволь ответить! Тут вас таких тысячи проходят, голова кругом. Так что не финти! Как жизнь прожил?
    - По всякому, - честно признался Артем Ильич. – Бальзамом вот торговал. Эстонским, на травах. Жульничал, если случай подвернется. А так – нет. И от «беленькой» никогда не отказывался, особенно – в компании.
    - Ну-ну. Правильно, что не врешь. А то явится иной экземпляр, морду состроит постную, - хоть сейчас в архипастыри. Прелюбодействовал?
    Артем Ильич поник головой.
    - Не так, чтобы сильно, но было маленько.
    - Кто она?
    - Людмила, кадровичка. Из Товарищества собственников жилья.
    - Незамужняя?
    - Нет, наоборот.
    - Хорошо, хорошо… В смысле – плохо. Ну, да не ты первый, - горбатый писарь сделал пометку на листе. – Баловство с женским полом – одно из любимейших занятий нашей клиентуры. Недавно один вот также сидел напротив. Маленький, сморщенный, а три любовницы сразу. Спрашиваю: куда тебе столько? «А с одной неинтересно», - отвечает. Такой вот многостаночник... Теперь расскажи насчет крови. Невинную кровь проливал?
    Артем Ильич задумался.
    - В детстве дрался с пацанами. Бывало, носы друг другу расквашивали.
    Черт отмахнулся нетерпеливо:
    - Это не в счет. Кто в детстве не дрался? Ты про другое скажи. Вот, допустим, поехал ты в лес за грибами, а там баба с младенцем, тоже грибы собирают. А ты их ножичком и прирезал. Было такое?
    Артем Ильич даже глаза вытаращил:
    - Нет.
    - Или ребенок в квартире над тобой по ночам кричал (ребенок, в самом деле, кричал). А ты купил мороженое, подмешал крысиного яду и угостил. Было такое?
    - Нет!
    - Так и запишем. Идем дальше. Сердце никогда злых замыслов не вынашивало?
    Вынашивало. Еще как вынашивало! Того же неугомонного пацана не раз хотелось отравить крысиным ядом. Причем, как раз в мороженое его подмешав. Сколько воплей способно поместиться в годовалом засранце! А уж если про работу вспомнить – злых замыслов мешок набрать можно.
    - Такое было.
    Отвечал Артем Ильич коротко, горбун же писал долго. Видимо, разбавлял ответы нужными комментариями.
    - Теперь еще пунктик: от замысла к злодейству ноги быстро бежали?
    - Не скажу, чтобы они куда-то бежали… Хотя – нет, твердо сказать не могу. Жизнь все-таки большая была, напутать легко. А путаница – такая вещь… У нас в подъезде электрик живет. Может, знаете его? Жуков, фамилия. Он, как выпьет, исключительно в соседний подъезд попадает. А там, на четвертом этаже – учительница пения. Он, бедняга, постоянно путает свою квартиру и ее.
    - Ты, брат, мне голову учительницами не морочь! – снова прикрикнул горбун.
    - Я его понимаю, - вмешался второй черт. – Там, где учителя, какой только хрени ни случается! Вспомни, как партию заслуженных учителей вместо рая в ад засунули. Сколько шума было! Пока разобрались, пока проверили – из них такое полезло. Пришлось в аду оставить.
    - Да уж, что и говорить… Однако мы отвлеклись. Лжесвидетельствовать приходилось?
    Опять Артем Ильич полез в недра памяти.
    - Случалось, и не раз.
    - Конкретнее.
    - По молодости, к примеру, было. Я с девчонкой дружил, а потом Витька Филатов с соседней улицы увел ее. Я сгоряча и наговорил: такая она и сякая. А она встретила меня и зуб выбила.
    - А ты?
    - А что я? Женился на ней. Но семьи не получилось. У них с Витькой тайком продолжались шуры-муры, а потом она все равно к нему ушла.
    - Так-так… Это напоминает мне историю с братьями Овчинниковыми. Там баба то с Василием поживет, то с Дмитрием. Каталась, как бильярдный шар – из лузы в лузу. Не поймешь сразу, чья жена. Однажды братьям это надоело, они взяли бельевую веревку, ее удавили и сами повесились.
    - Помню, помню, - опять вклинился второй черт. – Они тогда все трое перед нами прошли и ни в чем не раскаялись. Но меня вот что удивило: почему их гореть на вечном огне отправили, а ее – в рай? Нет, раньше было проще: если ведьма – на костер, сожгли и в преисподнюю. А сейчас? Не по-ни-маю!
    - Не нам в этом разбираться, есть головы поумнее наших.
    - В этом никогда не разберешься! - убежденно заявил Артем Ильич. – Мой знакомый – Саня Заречный раз в два месяца отвозит девушек на аборт. Самых разных. И тоже говорит: не разберусь – как это с ними все случается?
    - Стоп! – остановил горбун. – Вернемся к делу. Раздор между братьями сеял?
    - Какие братья? У меня сестра и та – двоюродная.
    - Это образно говорится. Имеется ввиду: сеял раздор между ближними или не сеял?
    - А зачем мне это. Я в дела ближних никогда не лезу, пусть живут, как хотят. У нас в гараже, у Малыгина…
    - Не надо мне про Малыгина!
    Черт сделал последние пометки, отложил перо, сгреб исписанные листочки, скрепил их и упрятал под картонную обложку.
    - Ладно, иди пока. О результате сообщим.
    Артем Ильич поднялся.
    - Спасибо за приятную беседу. Но позвольте спросить: а мусульманин, - он указал на папку с венерологом, - как сюда попал? Ведь он другой веры.
    - Экий ты любопытный! Он с нашей территории, жил в Томской области, понятно? - ответил черт. – Это сильней объединяет, чем вера. Иди, иди, не мешай.
    - Погоди чуток, махинатор бальзамный, - сказал второй чиновник. – Глянь-ка вот сюда.
    Он поднял лист бумаги. На нем Артем Ильич увидел свой портрет. Нарисовано было изрядно. Исполненный в синем цвете, он являл собой беспечного и довольного всем вурдалака. Синие упругие щеки стекали к подбородку, охватывая толстые губы с двух сторон. Вглядевшись, Артем Ильич обнаружил на лбу небольшие рожки.
    - Похож? – спросил художник.


                9

    Артем Ильич вновь оказался на залитой зеленым солнцем улице.
    Никаких шумных сборищ видеть сейчас не хотелось. Выйдя на окраину Губернии, он перебрался через Нарымку и зашагал в сторону моря. Тут тоже поодиночке и группами слонялись усопшие, но, по крайней мере, они были немногочисленны.
    Артем Ильич растянулся на песке возле давно примеченного плоского камня и, заслонившись от солнца рукой, начал перебирать разговор с хвостатым чиновником: вроде, ничего лишнего не наговорил про себя. Да у них разве поймешь, что лишнее, а что нет. Наступило то, дремотное состояние, которое нет ни малейшего желания прерывать. Но почему другой чиновник вывел его с рогами? Мастерски изобразил! Ни с того – ни с сего всплыло давнее: когда исполнилось ему лет десять, он посещал в Доме пионеров кружок рисования. Ему нравилось, нанося штрихи карандашом, изображать на бумаге то, что было перед ним… Какой же натюрморт они рисовали в тот день? Вазу с яблоками? Кувшин с цветами? Преподаватель Иван Иванович Снегирь, оглядев его работу, сказал: «Есть в тебе зернышко способностей. Но его надо растить. А для этого много трудиться. Понимаешь?». Куда там! Через месяц он бросил ходить в кружок, увлекся чем-то другим. А – чем, чем? Ерундой какой-нибудь. За что ни брался, все бросал.
    Артем Ильич поднялся, подошел к кромке берега и начал брызгать водой на лицо. Хуже нет – жалеть о том, чего не вернуть. Вода бежала по рукам, затекала рукава, однако взбодрила.
    Приходько встряхнул головой и, обернувшись, обнаружил возле камня смуглого человечка. Тот, скорчившись, черпал песок и, не спеша, пересыпал из ладони в ладонь.
    Артем Ильич вернулся и примостился рядом. Море было спокойным. Мелкие волны шлепались на берег, и вода с шипением отползала. Мертвая Вавилонская башня все также торчала из воды.
    - Меня в канцелярию вызывали, - заговорил Артем Ильич. – Вопросы всякие задавали насчет обмана и прочего.
    Человечек не ответил.
    - Зачем какие-то вопросы? – взялся рассуждать Приходько. – Огласили бы окончательный приговор и – дело с концом.
    - Нельзя, - просто ответил человечек.
    - Я в курсе, что нельзя. Мне непонятно: почему?
    - Порядок такой.
    - Зачем столько времени на меня ухлопали? Я бы даже кого-нибудь вперед пропустил. Вон сколько народа в ожидании мается.
    - Так надо.
    - А ты сам давно здесь?
    - Да, давно, - человечек взглянул на Артема Ильича. – Я к своим хотел. Говорят: не получится. Раз в Сибири кондрашка хватил – будешь тут.
    - Так ты приезжий? – сообразил Артем Ильич.
    - Приезжий, да. Мишка сказал: у меня работать будешь. Паспорт забрал. Я дом строил. Плита упала, придавила.
    - Вон оно как. Семья есть?
    - Есть. Жена, детишки.
    - Тяжело без своих?
    - Тяжело, да. Но так надо. Я привык. Идет черт. Я крикнул: шайтан! Он понимает. А Бог один, имена разные. Назову: «Аллах» – он услышит.
    Смуглый человечек зачерпнул свежую пригоршню песка. Артем Ильич поднялся и двинулся вдоль берега. Бродил он долго. Иногда присаживался и разглядывал башню. Для чего ее строили? Для чего приволокли сюда? Ведь не для какого-то дурацкого назидания. Наверняка был в этом другой, глубокий смысл. Мы живем среди забытых смыслов, вот что.      
    Понемногу его одолела усталость, и Артем Ильич двинулся обратно с твердым намерением где-нибудь прилечь. Однако, обследовав с десяток домов, обнаружил, что комнаты забиты плотно и что втиснуться между храпящими или просто отдыхающими нет никакой возможности. Тогда он, войдя в очередной дом, взобрался по крутой лестнице на чердак. И не ошибся. Здесь вольготно расположились трое, места было достаточно. Артем Ильич устроился на соломе, надеясь сразу заснуть, но не получилось.
    Воспоминание о рисовальном кружке, что пришло в голову на берегу, вернулось снова. Вот есть художник Репин. Есть поэт Маяковский. Но ведь не могут же десять тысяч других, малюющих картины или стишки сочиняющих, стать Репиными или Маяковскими. Тянуться за гениями – значит, наверняка проиграть свою жизнь. Нет, Артем Ильич ни за что бы ни сделал такой глупости. Что он – дурак, что ли? Жаль все-таки, что смерть рано явилась. А вот вышел бы на пенсию – тогда да. Тылы обеспечены, времени свободного хоть отбавляй, можно и кисточками по холсту помазать, и рифмоплетством заняться. А там, глядишь, и в какой-нибудь творческий союз вступить. Не Репины с Маяковскими в этих союзах, не затерялся бы. Даже лучше, если не Репины. Репины – они затмевают. А вот когда все одинаковы, тут даже и самому пробиться можно. Главное – постоянно быть на виду, напоминать о себе. И тогда на хрен какой-то талант! Засыпал Артем Ильич в греющих лучах славы.
    …Кто-то грубо растолкал его, заставил подняться. Артем Ильич вскочил. Рядом переминались с ноги на ногу остальные бедолаги. А перед ними стояли трое из канцелярии.
    Один был широкий, величественный, в белоснежной рубашке и добротном, не без щегольства шитом костюме. Толстую короткую шею охватывал синий галстук с крупным узлом. Из нагрудного кармашка выглядывал носовой платок. Причём выглядывал так сильно, что оставалось загадкой: как он держится? То ли пришит, то ли зверски накрахмален. Рядом пританцовывал другой – узкоплечий, в сереньком сюртучке и с красной папкой под мышкой. Третий держался позади первых двух и был, скорей всего, малозначимым, кем-то таким «по связям с общественностью», так как не выпускал из рук блокнота и все что-то чёркал в нём. Несмотря на приличный рост, его почти не было заметно – сутулый, голова чуть ли не падает на грудь, щеки впалые, весь абсолютно плоский. Вопросительный, одним словом. Великолепная троица сгрудилась напротив Артема Ильича.
    Узкоплечий закричал:
    - Продирайте глаза, лежебоки! Инспекторская проверка! Жалобы есть?!
    Разбуженные беспардонным образом, помятые души зевали, почесывались; не понимая, чего от них требуют. Один, что оказался ближе к лестнице, попытался улизнуть, но узкоплечий, выявив недюжинную сноровку, пинком вернул его на место.
    - Еще раз повторяю: инспекторская проверка! Жалобы есть?
    И тогда Артем Ильич выступил вперед:
    - Насчет бытовых удобств замечаний нет, но имеется небольшая просьбишка: солому бы не мешало хоть иногда менять, а то, посмотрите: в труху превратилась. Очень неудобно спать на такой.
    Вопросительный взялся быстро строчить в блокноте, а тот, который с папочкой, вскинулся:
    - Полюбуйтесь, Петр Петрович, они недовольны. Они ошиваются здесь на всем готовеньком и всегда всем недовольны! Я полагаю, что отсутствие общественно-полезной работы ведет к непомерным запросам. Вы правильно заметили: нужны новые сельхозработы. На покос их! Вместо того, чтоб валяться, пусть сено для себя косят!
    Названный Петром Петровичем, сердитыми глазами оглядел стоящих перед ним:
    - Эти накосят! Разве не видишь по омерзительным рожам, что нет у них никакой склонности к труду?
    Затем наклонился, взял горсть соломы, поднес к лицу, помял в кулаке.
    - Солома – как солома, мягкость наличествует. Не вижу, чем она плоха.
    - С жиру бесятся, Петр Петрович!
    - Прошу прощения, - опять влез Артем Ильич, - никаких запросов мы и не думаем повышать. Просто спать на такой соломе колко. И потом: когда поднимешься – вся спина в мелком соре.
    - Солома – не сор, она духовитая, ее и отряхнуть недолго. Крестьянам и скотине сотни лет верой и правдой служит, - сказал Петр Петрович. Он, видимо, и сам происходил из народа. – А запросы и впрямь, что называется, не по чину.
    - Я ж говорю: с жиру бесятся, Петр Петрович, с жиру! Не верю я, что солома плохая. Вот, что хотите, делайте, но – не верю!
    - Даже не знаю, как вас убедить, - вздохнул Приходько. – Пожалуйте сюда.
    Он потянул узкоплечего за рукав и вдруг неожиданной подсечкой свалил под ноги. Черт, не выпуская папочки и взбрыкивая копытами, заверещал.
    - Не извольте беспокоиться, - приговаривал Артем Ильич, возя перепуганного чиновника по соломе. – Разве не колется?
    - П-пусти, пусти, мерзавец! Да я тебе сейчас!...
    Артем Ильич вдавил напоследок узкоплечего в солому и протянул руку:
    - Разрешите, помогу подняться.
    Лицо его при этом оставалось добродушным.
    Вставший на ноги потрясенный черт был так облеплен соломенной трухой, словно кувыркался на сеновале с игривой ведьмочкой.
    - Видите, сколько трухи налипло!
    Узкоплечий, переведя дух, заверещал:
    - За причинение ущерба должностному лицу, параграф пятый, пункт четвертый…
    - Зачем вы так? - поразился Артем Ильич. – Я ж про параграфы ни слова не сказал. И четвертый пункт совсем не имел ввиду – я ж о нем ни сном, ни духом! Я ж – про солому.
    До Петра Петровича увиденное, похоже, дошло не сразу. А когда дошло, он схватил себя галстук, словно хотел удавиться на нем, и объявил:
    - Вот она, раскачка ситуации! Вы это сделали осознанно, чтобы устроить массовые беспорядки, погромы, разбои. А также, чтобы посеять смуту!
    Три окончательно проснувшиеся покойные души, с ужасом глядя на Артема Ильича, попятились от него.
    - Вы – смутьян!! – гремел Пётр Петрович. Оставив галстук в покое, он направил на Приходько указательный палец.
    - Нет же, - начал объяснять Артем Ильич. – Никакую смуту я не сеял! Можете поднять мои бумаги и удостовериться: я бальзамом торговал. Про смуту мне ничего не известно.
                - Каким еще бальзамом?
    - «Травы Эстонии». Бальзам – замечательный, тому масса свидетельств! Приведу пример. Знаете, что сказала Евсеева из Омска? «Спохватилась я о своем здоровье, только когда вырос большой зоб, а на нем узлы. По ночам стала чувствовать, что щитовидка буквально душит. Три года на одних таблетках жила. Посоветовали бальзам «Травы Эстонии», с первых же дней применения стало легко и хорошо. А как эндокринолог удивлен моим результатам! Я в полете! Я счастлива!».
    - Причем тут какой-то бальзам?! Он не дает вам права на хулиганство! – бушевал Петр Петрович. – При дворах многих правителей были шуты, которым разрешалось говорить все, что угодно: и про министров, и про всяких вельмож, и даже про царя. Они устраивали спектакли, кривлялись, лаяли, кукарекали, обливали окружающих и вином, и водой, и квасом. Но вот замахиваться на существующие порядки даже им не позволялось!
    Внизу, под ними, возник шум, топот убегающих шагов. Видимо, те, кто находился там, сочли за лучшее убраться подальше.
    - Я ни на кого не замахивался! – горячо возразил Артем Ильич. – Если и помял чуть-чуть товарища, то лишь для наглядности. А мое дело – бальзам и только бальзам! Знаете, что написала Герасимова из Перми? «Еще моя тетя-врач говорила: «Самые тяжелые болезни, если человек не может сходить по-маленькому или по-большому». Вот и я мучилась от «завалов» в кишечнике – запоры, геморрой. Я и не надеялась уже на добрые, хорошие результаты, потому что геморрой так усилился, что едва ли позволял мне сесть за работу. Я боялась, что мое лицо становилось геморроидальным. Но встретилось мне натуральное лекарство – бальзам «Травы Эстонии». Очень скоро почувствовалась легкость, сразу забыла о запорах (а как страдала!). Все трещины зажили, поправилась моя больная печень. Замечательное средство!».
    - Я про ваш бальзам слышать больше не хочу! – галстучный черт посинел от натуги. – Вы мне тут не вертите! Опасны не те, кто на площадях глотку дерет, а именно такие, как вы, разрушители исподтишка.
    - Я ничего не разрушал, вот товарищ ваш подтвердит.
    При этих словах узкоплечий юркнул за Петра Петровича.
    - Именно, именно разрушали! – не мог успокоиться главный. – Вот у вас, допустим, есть дом: в целом он теплый и уютный, но где-то стена покосилась, где-то дверь скрипит, где-то сквозняк. Но жить в нем можно. Надо этот дом только подремонтировать. Однако приходят лихие парни с канистрой бензина и спичками и говорят: «Сколько можно терпеть сквозняки в этом доме и другие неудобства? Давайте его сожжем дотла!». Ну, сожгли дом – с песнями и плясками, при пикетах и митингах. А что дальше? Где жить-то будем? Вот вы, поджигатель, на пепелище жить согласитесь?
    - Я извиняюсь… - пытался вставить Артем Ильич.
    - Да, нам есть что достраивать и перестраивать в Нашей Губернии. Но, прежде всего, нам нужно ее сохранить! Сжигать ее не надо! Разбирать ее не надо! Лучше подремонтировать и укрепить!
    Узкоплечий, выглянув из-за спины Петра Петровича, закривлялся и, сделав страшные глаза, подал голос:
    - Пойдемте отсюда. Разговаривать с такими бесполезно…
    Они спустились вниз. Первым Петр Петрович, вторым – боязливо оглядываясь, узкоплечий. Последним, не переставая записывать в блокнот – вопросительный.
 

                10

    Артем Ильич слонялся по мощеным булыжником улицам. Ничего нового в этом забытом богом местечке не происходило. На мостке скрипели дощечки, и вопли чаек неслись к берегу от Вавилонской башни. Все также назначенный ангел отправлялся на прогулку, и толпа, провожая взглядом коляску, обсуждала то его, то коляску. Все также витийствовали и возмущались ораторы.
    Хотя внешностью Артем Ильич среди прочих душ совсем не выделялся, незримое клеймо бунтаря припечатало его изрядно. Слух о происшествии с комиссией широко распространился. Мало того, этот слух оброс, как водится, нелепыми подробностями. Нашлось не меньше десятка очевидцев, утверждавших, что Приходько колотил трех чертей одновременно, приговаривая при этом: «За нашу и вашу свободу!». Он слышал шепотки за спиной, то восхищенные, то осуждающие.      
    Как-то раз к нему, нервно оглядываясь, приблизился известный оратор и зашептал в ухо:
    - Полностью вас поддерживаю. Сжечь тут все, чтобы и следов не осталось. Главное – месседж. Вы понимаете, о чем я? Месседж!
    И шептавший быстро растворился в толпе.
    Как и прежде, ни светлые, ни темные силы без нужды по улицам не шлялись, а если и спешили куда по делам, с толпою старались не смешиваться, вели себя отчужденно. Не однажды Приходько видел, как шел с работы, усталый, Пал Палыч с кнутом на плече. Захлопнув дверь «Постоялого двора», он исчезал внутри, и вскоре из окна второго этажа раздавался могучий храп. И только попавшие в опалу ангелы стали выделять его, но об этом Артем Ильич узнал позже.
    Теперь Артем Ильич домов не выбирал. Когда возникало желание прилечь, он входил в любые двери и, обнаружив подходящую комнату, говорил: «Подвиньтесь»! Этого было достаточно, чтобы кто-нибудь потеснился, а то и вовсе поднялся, уступая место.
   
    Слава бунтаря, которую Артем Ильич стоически принял, заглохла не сразу. На этой почве случилось еще несколько знакомств.
    - Начальник Муниципального учреждения гражданской обороны Иван Сергеевич Прищепа, - отрекомендовалась ему подтянутая, однако начавшая расплываться душа, явно из бывших военных. Савану, в который она, как и все, была облачена, отчетливо не хватало погон. – С интересом слежу за вашей деятельностью и полностью с вами солидарен. Если не секрет: откуда прибыли?
    - Какой же тут может быть секрет? Никакого секрета тут нет. Из Асинска, прямым ходом – сюда.
    - Земляк! – обрадовался начальник Муниципального учреждения. – Вот не ожидал! Я ведь тоже из этого городка.
    - Все мы теперь земляки.
    - Все да по-разному. А у вас, вижу, имеется определенная хватка. Я бы даже выразился: крепкая хватка! Хотел бы побеседовать с вами конфиденциально, однако здесь не поговоришь.
    Их, застрявших среди площади, со всех сторон обтекали мертвые души.
    - Предлагаю пообщаться, так сказать, на природе, в обстановке мирной, несуетной и соответствующей. Не возражаете?
    - Нет, отчего же.
    - Ну, так пойдемте, пойдемте!
    Малолетнему охламону, не успевшему увернуться из-под ног, он тут же дал чувствительного поджопника. Охламон взвизгнул и, отбежав в сторону, показал кулак.
    Однако, спеша в боковой переулок, они воткнулись в толпу, внимавшую очередному оратору, и ненадолго застряли в ней.
    Бородатый оратор, сдвинув бровки, говорил сердито и решительно:
    - Давайте вспомним, какие нечистоты загрязняют русский язык: брань, хула, злоречие, заимствование бесовских иностранных слов, слова-паразиты, неправильное произношение. Да, говорю я вам, товарищескому кругу: случилось то, что и должно было случиться! Мы и не заметили, как словечки, произносимые с подчеркнутой иронией, весь этот мусор – «чисто», «конкретно», «в натуре», «ващще», «типа того», «короче» - тихой сапой вошли в нашу речь, вытеснив из нее нормальные русские слова. Как тот же пресловутый «блин», не сходящий с уст малышей, перестал восприниматься как переиначенная, но все же брань. Как и все эти «на фига», «до фига», «по фигу». Для непосвященных поясню, что «фига» означает именно ту часть тела, которую прикрывали на древнегреческих статуях. И вообще-то мат – явление нерусское. Великорусский язык есть выражение Божественной сути чувств, явлений, мыслей человека. Многие завоеватели, не сумевшие покорить душу русского человека, стали покушаться на небесную чистоту языка своими погаными устами. Доктор филологических наук Троицкий пишет… Как не услышать слова Шишкова… А вот что говорил Бунин еще в 25-м году…
    - Ы-ы-ы! – одобрительно мычали слушатели. – О-ё-ы-ы!!
    Оратор степенным обликом почти не отличался от философа, от какого-нибудь увитого лаврами древнего грека, если бы не одно маленькое несоответствие: лицо его выражало крайнюю степень кретинизма.
    На Артема Ильича пахнуло такой мертвечиной, что он поежился.
    - Идиот, - откомментировал Прищепа, давая задний ход. – Выразил бы я тебе в словах божественную суть!
    Артем Ильич, однако, вступился:
    - Пусть говорит. Может, до чего-нибудь умного договорится.
    - И выправки у него – никакой! – отчеканил гражданский оборонщик.
    В переулке, в который они нырнули, было немноголюдно, да и души вели себя прилично, без шума и криков. Шлепая по нагретой земле, оба устремились в конец переулка – за ним маячил обширный луг с изумрудной травкой.
    Лишь одна парочка ненадолго привлекла их внимание. Это были знаменитый сагист с почитателем. Неразлучные, они двигались навстречу. Сагист волочил ноги, как безнадежный больной, а почитатель, жмурясь, словно кот, опившийся сливок, с восторгом взвывал на разные голоса:
    «-… Ну, что не поделили? – Да ну, мам, я пошутила, а он… Поставив ковшик с остатками воды на лавку, Лушка, подняв полу летнего платьица, быстро утерла свое лицо, на мгновение явив целомудренную наготу девичьего тела. – Мам, ей-богу, я ее когда-нибудь пришибу за… - он осекся на полуслове, увидев на мгновение самый сокровенный уголок женского тела. – Тьфу ты!.. – и он повертел пальцем у виска. – Мам, скажи ей… - Ты чой-то, девка, парня-то смущаешь своими ляшками! – заговорила Авдотья, но получилось не строго, да и улыбка все блуждала по ее лицу»…
    Литературный корифей, не слушая, затравленно озирался.
    - Все-таки, несмотря ни на что, духовности здесь больше, чем в Асинске, - заметил начальник Муниципального учреждения. – Вот, видите: один другому читает стихи про детей и материнство, и не получает за это в рожу.
    Они проскочили окраинные переулки, выбрались за пределы Губернии. Здесь Прищепа подхватил Артема Ильича под руку и начал прогуливать его по краю обширной зеленой лужайки. Над цветами замысловато порхали бабочки, невидимые кузнечики устроили в траве оглушительную трескотню. А в центре лужайки взвод ангельского караула, составленный из гренадерски сложенных покойницких душ, проводил, как водится, строевые учения. На некоторых были не только полицейские фуражки, но и краповые береты.
    - Ать-два, ать-два, - командовал войском ангел. – Вперед – шагоммм арш! Второй слева, мать твою – тянуть носок!
    Души, выгибая грудь, колотили голыми пятками по цветам.
    Группки зевак, преимущественно дамы среднего и старшего возраста, озаряясь мечтательными улыбками, наблюдали.
    - Пустая трата времени, - сказал Прищепа. – Новый посланник прямо свихнулся на всяких почетных караулах. Вон как их дрессируют. Сейчас с шагистикой закончат и начнется пожарная тренировка: видите двухметровый барьер, а дальше узкий мостик, имитирующий замкнутое пространство? Станут через барьер сигать и по мостику бегать. Показуха.
    - Отчего же? Красиво!
    - Не спорю. Но уж если взялись делать – делайте, как положено. Казарма чтоб была, плац, кросс на десять километров. А не эти спектакли для баб.
    И внимания на марширующих больше не обращал, выкладывая то, что, видимо, наболело:
    - Побольше бы сюда таких, как вы. А то народец мрет, как правило, разболтанный, жидковатый. Я много раз говорил и опять повторю: беспорядок здесь оттого, что дисциплины нет. Все, все упирается в дисциплину. В Асинске я начал наводить железный порядок, только времени не хватило. Непредвиденная помеха в виде перемещения сюда положила предел моей деятельности.
    - Это каким же образом вы наводили железный порядок? – полюбопытствовал заинтересованный Артем Ильич. Они в это время обходили открывшего беззубый рот мужика, громко и с присвистами храпящего среди ромашек.
    - Нет ничего легче. Надо каждое предприятие держать в крепкой узде. Чаще устраивать проверки, изнурять надлежащими предписаниями. Я давно понял: сила слов, которые не на бумаге, равна нулю. И требовать, требовать неукоснительного исполнения. Именно так я и начал поступать с самого первого дня своего назначения, поскольку мой предшественник ничем не занимался. Его слюнтяйство и благодушие граничило с преступлением!
    - Нет ли перегиба в ваших словах?
    - Нисколько! У нас, в Центрально-Азиатском континентальном районе (сокращенно – ЦАКР) в настоящий момент крайне неблагоприятная тенденция развития военно-политической обстановки. Она и дальше будет характеризоваться наличием широкого спектра конфликтов и кризисов. В их основе лежат столкновения интересов практически всех мировых держав за установление контроля над добычей полезных ископаемых и маршрутами их транспортировки. И вот, несмотря на это, расхлябанность полная. Вопиющая расхлябанность! Представьте: никто до меня даже не догадывался, сколько в городе противогазов! А я – узнал!! 7426 – один к одному! Заставил пересчитать до последнего! Кочевряжились, но сделали. Или добровольные санитарные дружины. Обязаны быть на каждом предприятии! И что? На бумаге создали, пыль в глаза пустили, а носилками ни одна не оснащена. А если война? Как ты раненого – на спине или волоком поволочешь? Теперь все с носилками! Что бы ни случилось – а мы готовы. Мне говорили: «Ты закручиваешь гайки»! А я отвечал: «Верно! Гайки существуют не для того, чтобы их вбивать, а для того, чтобы их закручивать! И не надо бояться – резьба не сорвется».
    - Но как с таким твердым характером вы умудрились покинуть тот мир??
    - О, это отдельная история. Я погиб на боевом посту из-за одного кретина.
    - Как? Неужели он подкараулил вас с кинжалом? Или в чай полония подсыпал?
    - Если бы! Кретины убивают кретинизмом. А это оружие, я убедился – страшнее полония. Было так. Согласно моей последней телефонограмме за № МУП/0109 каждое предприятие должно было предоставить сведения о создании необходимых запасов оборудования, мобильных и материально-технических средств, а также запасов резервуаров, емкостей, сборно-разборных трубопроводов, мобильных резервных и автомобильных источников энергии на случай внезапного нападения врагов и разрушения производства в военное время. Я все подсчитал. Отдельно хочу сказать: во всех войнах постоянная морока с убитыми. Никто заранее не предполагает – много их будет или не очень. А это ж – сколько забот дополнительно! Так вот, представьте себе – лично я вывел формулу для расчета убыли. Проще говоря – трупов.
    - Не может такого быть!
    - Может! Еще как может!
    Прищепа горделиво потупился.
    - Я по Асинску предусмотрел потери производственного персонала! В энергетике, отлично помню, должно быть убито сто двадцать три человека, в машиностроении – сто одиннадцать, в нефтехимической промышленности – сто восемьдесят восемь, в пищевой промышленности – четыреста девятнадцать, а еще четверым, по моим расчетам, оторвет ноги. На свой запрос я получил тридцать восемь обстоятельных ответов. Тридцать восемь предприятий оказались готовы к внезапному удару. И только тридцать девятый ответ, из водоканала, был написан каким-то кретином.
    Желваки заходили на гладких щечках Прищепы.
    - По чьей халатности набирают на ответственную работу законченных идиотов? Вместо того чтобы внятно и четко ответить на поставленные вопросы, он прислал откровенную ахинею. Мол, не мог бы я (это он – ко мне!) уточнить у будущих врагов: с севера или с юга они собираются нападать на Асинск? Если с севера, то там, на гидроузле, имеются две емкости для питьевой воды по четыреста пятьдесят кубометров каждая, и в случае их разрушения водоканалу надлежит запастись изрядным количеством цемента. Тогда как на юге емкостей нет, и цемента много не потребуется. И потом: собираются ли враги выдергивать из земли трубопроводы? И если да, то какого диаметра трубы интересуют их прежде всего: 63 миллиметра или 150, чтобы заранее пополнить запас… Каково, а?
    Прищепа коротко и сильно выругался.
    - Я был вне себя: ну откуда мне знать, какие враги собираются на нас нападать? Тем более – с севера или с юга? И кто мне предоставит планы по захвату Асинска? У врагов они под грифом «Для секретного пользования». Мое дело: поставить задачу. Я – ставлю, ты – отвечай. Но такой ответ мог прислать лишь тупой негодяй, в корне подрывающий гражданскую оборону! Долго же я с ним разбирался. На этой почве случилось у меня воспаление головного мозга, и я умер.
    - Я думаю, вы слишком заострились на одном ответе. Ведь тридцать восемь остальных были, по вашим словам, подробные. Значит, на других предприятиях раскусили, как будут действовать враги и упреждающе к этому подготовились. Полагаю, что и ваш кретин, посмотрев на них, начал бы действовать сообразно обстоятельствам. Ничто не может быть убедительней наглядного примера.
    - Вы неправы. Если кто-то выпадает из общего ряда, он тем самым нарушает порядок. Такого быть не должно. Представьте себе: во время боевых действий, когда все стреляют в одну сторону, вдруг находится умник, который решит, что надо стрелять в другую. Или вот еще вариант…
    - Прошу прощения, я должен немедленно идти! У меня срочное дело!
    Артем Ильич, сбивая ногами ромашки, помчался назад, в Губернию.
    - Повезло же: отыскал землячка, - ворчал он под нос. – Не хотел бы я встретиться с ним еще раз.

    Любая слава имеет начало и конец. В этом Артем Ильич убедился на собственном опыте. На него все реже обращали внимание, затем и вовсе перестали узнавать. Теперь он по-прежнему был лишь одним из ожидающих своей участи. Только вот
митинги взялся обходить стороной. И про бальзам больше не говорил: души усопших морщились и кривились, слыша про чудесное средство.
    Появлялись новые усопшие, а некоторые из давно знакомых, получив назначение, исчезали. Поначалу Артем Ильич жадно ловил последние новости об оставленной жизни, но там, на Земле, мало что менялось (иногда казалось, что и вовсе ничего не менялось), и к земным новостям он охладел. Зато здесь, в ожидании, все вели себя, как в купе, бегущего по России поезда: охотно делились своими воспоминаниями, интересовались чужими. Артем Ильич и сам много рассказывал, а еще больше слушал.
    Пробираясь как-то по главной улице, Артем Ильич столкнулся с депутатом. Тот был совершенно потерянный и кинулся к Приходько, как к родному.
    - Здесь вопиющий бардак! Они тут совсем охренели. Я говорю: я – депутат! Они в ответ: очень хорошо, нам нужны инициативные. Улицу не желаете мести, метлу – предоставим? Ну, не сволочи ли! Нужно немедленно создавать свою платформу. Без единомышленников не обойтись. Надеюсь – вы за меня?
    Но Артем Ильич, бормоча невнятное, живо попятился и скрылся в толпе.
    Впрочем, у народного избранника дело сладилось. Через непродолжительное время Артем Ильич обнаружил идущих под ручку депутата и Прищепу.
    - Согласно моей концепции, огромные возможности таятся в человеке из-за его несовершенства, – лопотал депутат.
    - Если вы и дальше так будете, вы долго не сможете! - решительно возражал Прищепа.
    Следом трусили пять или семь душ. Души были покорные и, как бы, слегка обалдевшие. «Платформа!» - догадался Артем Ильич.

    Однажды, когда он глядел, как резвятся дети, кто-то положил ему руку на плечо. Это был ангел-расстрига с нимбом потрепанным и тусклым.
    - Так вот вы какой, - сказал ангел, разглядывая Артема Ильича. – Не таким я вас себе представлял. Вида не богатырского, а на самом деле – орел!
    - Да уж, какой есть, - засмущался Артем Ильич.
    - Не скромничайте, о вас уже легенды ходят. Здешней оппозиции как раз не хватает мощного лидера. Такого лидера, который запалил бы наш городишко с четырех углов. Крикливых много, а сильных – нет.
    - Я это… Я по другой части.
    - Не опасайтесь меня, я – за вас. Каждый балаболит о своем, а главного или не замечает, или не хочет замечать. Но мы-то с вами хорошо понимаем, что одна из ключевых проблем – проблема доступа к информации. Проблема, значит, равного доступа их к возможностям сообщить другим, сообщить всем усопшим о том, что они узнали, о том, что им стало известно в существенных разного рода ситуациях. Существенных не для этих усопших, а существенных для общего дела, для общего существования гражданского общества…
    Вокруг них уже образовалась кучка зевак.
    -…И от нас все время требуют, от нас, то есть от ангелов, которые, так или иначе, причастны к организации митингов: «Давайте потребуем, давайте потребуем, давайте поставим им условия, давайте напишем им ультиматум!»… Можно ставить условия и можно писать ультиматум, но мы совершенно твердо с вами понимаем, что пока для покойников нет свободного доступа в канцелярии светлых и темных сил – ничего не будет. Чего они там решают, какими бумажками там шуршат – тайна за семью печатями. Понятно, что на этом построен монополизм. Понятно, что вся, так называемая «надежность» вертикали власти построена на этой вот недоступности…
    В задних рядах возникло движение. Два расторопных блюстителя, усиленно работая локтями, пробирались к центру. Ангел-расстрига втянул голову в плечи и юркнул в толпу. Ворвавшись в круг, первый козлоногий огляделся и спросил:
    - Где этот певец свободы?
    Следом возник запыхавшийся второй.
    - Ушел?
    - Смылся!
    Первый с досады плюнул, и оба удалились.
    Зеваки стали поспешно расходиться.
    Возле Артема Ильича задержался лишь один. 
    Он деликатно откашлялся и проговорил:
    - Прошу прощения, но, будучи наслышан о ваших подвигах, я полагал, что вы сейчас намнете им бока! Я еще никогда не видел, как бьют чертей.
    - Бить чертей дело несложное, - веско заявил Артем Ильич, - но случается, что и они в долгу не остаются. У них руки не только длинные, но и крепкие. А вы-то сами – кто и откуда?
    - Я нездешний, не из Сибири, на Сахалине родился, - он назвал город, похожий на вздох. – А в Сибирь жена привезла. Но ничего, не жалею. Жили хорошо – свой дом, огород. Здесь, как говорится, и отдал Богу душу.
    - А кем в той жизни работали?
    - Зубным техником, протезы делал. Я б и здесь мог в случае чего, но никто не заинтересован. И зря. Видел я как-то разговаривающих ангелов. Один заливается, как соловей, а я смотрю: у него на левом клыке внизу – кариес! Над головой нимб, за спиной крылья, а во рту – кариес!! Если немедленно не займется зубом, он его потеряет.
    - Погодите, погодите: как же ангелам протезы делать? Это ж – ни в какие ворота! С железными – их от слесарей не отличишь, с золотыми – на блатных смахивать начнут!
    - А что такого? И протезы, и лечить – все можно. Если зуб жару даст – и ангел чертом взвоет. Я на работе всякого насмотрелся. Смирные – и те от боли на стенку лезли. Видели б вы, какие очереди в нашей стоматологии вытягивались с утра перед смотровым кабинетом! Человек по пятьдесят! Тут, как на конвейере. Врач в кресло усаживает: откройте рот. И – пожалуйста, вам на лечение, вам на удаление, а вам и мостик поставить не мешает.
    - Сравнение, однако! – поморщился Артем Ильич. – В автобусном парке Драгунов водителем работал, так он исключительно подружек, бывших у него, сравнивал. Разница, говорит, небольшая: от одних ловишь гонорею, от других, если повезет, – нет. Но то – подружки. А вы про конвейер, про очереди какие-то.
    - А мы тут – не в очереди, что ли? – упрямо возразил собеседник. – У нас здесь своя смотровая. Дупло в зубе рассматривать или душу изучать – все едино…

    Однажды, в случайном доме, он оказался рядом с горняками – их завалило вместе в забое, и держались они обособленно. Тут же обнаружился еще один шахтерик, но уже сам по себе. Шахтерику не терпелось пообщаться, и он сразу начал рассказывать.
    - Дружок у меня был – Мишка. Я с его Валькой полгода амуры крутил. А мы с ним в одной бригаде работали. Вот как-то спускаемся в забой, бригадир нас с Мишкой и еще двоих оставил подкрепить кровлю, остальные отправились дальше. Подвезли гидростойки, анкеры, решетки. Только взялись за работу, вдруг слышу: хлоп! Я сразу – на землю! И тут – волна. Как накатит, как расшвыряет всех по забою. Меня о стенку – жах!, но, руками-ногами подвигал, чувствую: невредим. Вокруг гарь, пыль угольная, дышать нечем. Все, думаю, если пыль взорвется – хана! Но не валяться же, наверняка задохнешься. Встал на колени, включил фонарь, открыл самоспасатель и загубник скорее в рот. Слышу: рядом кто-то шевельнулся. А пылища – ни черта не видать. Я на четвереньках пополз, на чьи-то ноги наткнулся. Кто лежит – непонятно, но на нем поперек гидростойка. Поднял ее, отвалил в сторону, разворачиваю лежащего, а это – Мишка. Мать честная! Все, думаю, если сейчас не выживет, «половинка» его на мне повиснет. Она и так извела: давай поженимся, давай поженимся!... Нет, так-то у нее и лицо, и фигура, и хозяйка хорошая, однако – сопливых двое. Воспитать – воспитаю, но им же настоящего отца надо. Обшарил этого идиота, а у него и самоспасателя нет: сбросил, чтоб не мешал работе. Сунул ему свой загубник, слышу: стал дышать, застонал. Придется, думаю, выбираться вместе. Скинул с себя верхнее, майку разорвал, поссал в нее и обвязал рот и нос. Запашок, конечно, не очень, но в горле стало не так першить. Закрепил на Мишке свой самоспасатель, взвалил на себя и понес. Надо было пройти немного, свернуть влево и идти по параллельному вентиляционному штреку. Шел вверх по уклону. Сначала звенело в ушах, потом стало ухать сердце. Вот и свороток. Привалил раненого к стене, хотел отдохнуть и понял, что слабею. Думаю, черт с ним, с этим Мишкой, хоть сам выберусь. А потом как представил себя вместе с Мишкиным семейством, подхватил этого дурака и чуть ли не бегом… Сознание я все-таки потерял. Еще бы! Вентиляция не работала, кислорода – в обрез. Но, повезло, нас обоих вытащили. Я-то быстро оклемался, а Мишка, переломанный, в больнице долго лежал. Валька от него не отходила. А мне потом говорит: «Я знаю, что Мишку ты вынес, но, прости: с тобой больше не могу. Я поняла, как дорог он мне». И ладно, думаю, что поняла. Это горе я как-нибудь переживу. А когда Мишку уже выписали, она меня со своей двоюродной сестрой познакомила. Девка здоровая, крепкая. И закрутили мы с ней – то в кафешку, то на танцы-обжиманцы. Вот на танцах меня на нож и подловили, я даже не понял – кто.
    - Уж если чья-нибудь жена надумала загулять, она своего непременно добьется. Если ты откажешься – другой не пропустит, - отозвался один из горняков. 
    - В жизни чего только не бывает. У меня вон и жена, и подружка жены – обе, как родные. И ни одна не обижалась, - рассудительно проговорил другой горняк.
    - А жена знала?
    - Может, и догадывалась, но помалкивала. Женщина измену – когда не прощает? Когда ты ей внимания не уделяешь. А если она не обижена, чего ей шум поднимать? Гуляют все, главное – чтоб не в ущерб семье.
    - Я извиняюсь, - подал голос Артем Ильич. – Я тоже могу рассказать. У нас в автотранспортном хозяйстве была экспедиторша Анюта. Со всех сторон гладкая и фигуристая. Кто только на нее не облизывался! Но язык – острей не бывает. Любого отбреет и даже глазом не моргнет. Я все удивлялся: чего она по командировкам мотается? И охота из месяца в месяц в кабине трястись? А потом оказалось: у нее в трех городах мужики были. Причем, выбирала не женатых – они, мол, на любовь злее. Со своими – ни-ни, а к чужим везла себя, как на блюдечке. Загадочный народ, эти женщины!
    - У них тоже свои принципы, еще хлеще, чем у мужиков - сказал тот, у кого жена и подружка жены. – Иная вобьет себе в кудрявую головку: люблю только блондинов! А я – рыжый. И хоть ты тресни – ни за что не уломаешь!
 
    Артем Ильич настолько освоился в Губернии, что не желал для себя никаких перемен. Он подолгу слонялся по улицам, вступал в разговоры, кричал на детей, если те путались под ногами. Или сидел на берегу, слушая крики чаек и ни о чем особенно не думая. Оглядываясь на прошлую жизнь, Артем Ильич пришел к заключению, что она была не хуже, чем, допустим, у депутата. Вреда он нанес, пожалуй, меньше. А, может, и польза кому выпадала. Хотя бы с этим бальзамом. Был ведь однажды случай, подошла к нему молодая женщина и сказала: «Спасибо вам. Я ведь уже умирать собралась. Бальзам ваш помог». Артема Ильича не стало, а она все еще там. Глядишь, и детишек нарожает. Разве плохо?


                11

    Как ни старалось здешнее управление, порядка добиться не удалось. Неспокойное время наступило в Губернии. Смутное, неспокойное время. Митинги на площади шли теперь беспрерывно, требования были все решительней, и даже несколько раз прозвучали явные угрозы в адрес обеих канцелярий!
    Но и власть не дремала. Не единожды видел Артем Ильич, как, подхватив под микитки очередного говоруна, волокли его на следствие. И еще: народу в Губернии поубавилось. Нежелательных усопших стали чаще отправлять по назначению.
    Второй вызов в канцелярию темных сил не заставил себя ждать, пусть и получился он обыкновенным – ни провожатых тебе, ни повесток.
    Было так. Артем Ильич проходил мимо канцелярии темных сил, в этот момент дверь открылась, и рогатый вахтер поманил пальцем.
    - Иди сюда.
    - Кто – я? – удивился Приходько.
    - Ты, ты… В тридцать девятую.
    Сырой и темный коридор теперь не был пуст. Возле кабинетов толпились очереди. Из конца в конец сновала озабоченная нечисть.
    - Где Михал Михалыч? – орали впереди. – Его к телефону!
    Комиссии работали теперь с двойной нагрузкой. Поступил циркуляр за номером одиннадцать дробь триста семнадцать «Б» освобождать Губернию от тех, которые здесь явно засиделись. К двери с табличкой: «39» пристроилось семь или восемь душ. Артем Ильич встал последним.
    - О чем хоть спрашивают? – тревожилась пухленькая гражданка.
    - Обычное дело, - отвечал стоявший за ней мрачноватый субъект. – Нашего брата спрашивают про женщин. А женщин спрашивают про мужиков.
    - Про каких мужиков?
    - Которые были.
    - А если я кого забуду? Разве вас всех упомнишь!
    - Не горюй, милая, там напомнят.
    Очередь продвигалась медленно.
    - Где тут 39-я? – раздался за спиной властный голос. – Ага, понятно…
    И мимо Артема Ильича, мимо жмущихся к стенке, прямо к двери проследовала знакомая фигура.
    - Товарищи! Я – депутат. Я имею право вне очереди.
    - Так ты покажи вначале удостоверение.
    - Какое вам может быть удостоверение? Ну-ка подвиньтесь!
    - Не пущу! – вдруг решительно заявила гражданка, не помнившая всех своих мужиков.
    - Я облечен доверием избирателей!
    - Если сунешься – всю рожу исцарапаю.
    - Во-во, а мы добавим, - сказал тот, который схохмил про удостоверение.
    Бурча невнятное, депутат отступил.
    - Кто последний? Это вы? Опять – вы? Как странно судьба нас вместе сводит!
    - На то она и судьба, - сказал Артем Ильич. – И, прошу заметить: теперь уже вам за мной постоять придется.
    - Ничего-ничего, я сейчас все там выскажу. Не контора, а лавочка самодеятельная. Развели тут, понимаешь… Они увидят, с кем дело имеют!
    - Так вы сюда по первому разу?
    - Конечно. А вы, разве, нет?
    В известном кабинете оба чиновника обливались потом. Черт, бездельничавший в прошлый раз, снимал допрос. Его стол был завален не всякой дрянью, а такими же папками с делами усопших. Перед столом примостился мальчишечка лет девяти.
    - Ты зачем, паршивец, дверь бабке Соне лопатой подпер?
    Малец хлюпал носом.
    - Тут за тобой много чего числится. Грязной водой из лужи облил сохнущее во дворе белье Готфридов. На дверях учительской написал: «Смерть врагам!». Я уж молчу про выбитые стекла в теплице Смокотиных. Да… И что мы с таким вундеркиндом делать будем?
    - А-а-а!! – в голос завопил ребенок.
    Артем Ильич сел напротив старого знакомца. Физиономия чиновника выглядела измученной, усталые воспаленные глаза ввалились.
    - Выглядите плохо, - посочувствовал Приходько. – Надо принять меры. Я бы рекомендовал бальзам «Травы Эстонии».
    Горбун отмахнулся.
    - Работа сверхурочная, тут никакой бальзам не поможет. Но – ближе к делу. Догадываешься, зачем вызвал? Оттуда (палец – вниз) решение поступило. Про тебя тут написано, - черт потыкал в бумагу, - вот, ага: не любил никого. Не любил – и точка. О том, что ты чиновника из комиссии чуть не угробил – как видишь: ни слова. Мы не какие-нибудь изуверы и не позволяем себе опускаться до политической мести. Но и с этой формулировочкой, сам догадываешься, – дорога однозначная. Так что, брат, в ближайшую вечность холодно тебе не будет. Отправляйся к Пал Палычу – транспорт с его площадки отходит. Такие правила.
    - Я извиняюсь, - сказал Артем Ильич, - но поскольку меня вызвали для оглашения приговора, необходим определенный порядок.
    - Какого тебе еще порядка? Не пойму, о чем говоришь, - насторожился черт.
    - Что вы, что вы, я, наоборот, стараюсь быть понятным! - с жаром возразил Артем Ильич. – Но, посудите сами, как же так – без тройки судей, без соответствующей обстановки, без наручников, без охраны? В любом солидном учреждении все должно быть солидным. Ничем нельзя пренебрегать! Вы бы заглянули как-нибудь в асинский Дом правосудия, поучились, как все устроено.
    - Опять начинаешь морочить голову! Всякий суд устроен так, как ему надлежит. Сажание за решетку, выворачивание рук – только отчасти наш метод. Мы исходим из принципа либерального гуманизма. Огласили приговор – будь доволен.
    - Ай! – неожиданно взвизгнул черт за соседним столом.
    Плаксивое дитя незаметно натянуло резинку на пальцах левой руки и влепило бумажную пульку аккуратно в глаз рогатому чиновнику. Тот, потрясенный, подпрыгнул с кресла. Завопив: «В котел тебя, в котел!», черт обежал вокруг стола, рывком приподнял паршивца, доволок до двери и пинком выбросил в коридор.
    - Следующий!
    К столу он вернулся, одну руку прижимая к глазу, другой волоча за шиворот серого от ужаса депутата.
    - Гуманность иногда вредит, - посочувствовал не подбитый горбун. – Таких ребятишечек надо доставлять сюда под конвоем и, действительно – в наручниках.
    - Я ему устрою! Я ему, паршивцу, устрою! Он маму свою, если вспомнит – тут же забудет!
    - Впиши этот случай в личное дело.
    - Его надо расчленить на мелкие кусочки и каждый вываривать по отдельности! – распалялся временно окривевший черт. Он вынул из кармана грязный платок и прижал к глазу.
    Оба чиновника еще поупражнялись в вариантах, причем от их фантазий депутат едва в беспамятстве не сполз с табуретки. Горбун в это время строчил по бумаге гусиным пером. Забытый Артем Ильич заскучал. От нечего делать он начал прислушиваться к тому, о чем говорилось за соседним столом.
    Одноглазый изничтожал депутата:
    - Спустить в «девятку» мебель жены или зарезать кого-нибудь – это я понимаю. Я одного не могу понять. Я не понимаю, как это: красть? Как это можно: присвоить государственные средства? У богатых взять – и то грех. А в нищем Асинске увести миллионы… Вам избиратели разве такие наказы давали? И потом, вы ж ни к какой работе не способны! Абсолютно ни к какой. И как только подобные вам депутатами становятся?
    - Согласно опросам избирателей…- попытался вклиниться депутат.
    - К черту опросы! Цена им известна. А вот зачем ты какую-то платформу начал создавать? Назови, кто в ней.
    Депутат ободрился.
    - Первый, конечно, это Иван Сергеевич Прищепа. Затем вот товарищ сидит – всегда оказывал моральную поддержку.
    Артем Ильич онемел. В этот самый момент горбун закончил писать, тщательно придавил исписанный лист промокашкой, поднял голову, обнаружил перед собой Приходько и удивился:
    - Ты еще здесь? Есть какие-нибудь вопросы?
    - Так вы ж не сказали, что я свободен.
    - Свободен, можешь не сомневаться. Как тебе назначение?
    - Если выпал такой расклад, то ничего не попишешь. Удобства, конечно, в вашей преисподней не по высшему разряду, но и в раю, я полагаю, не все предусмотрено.
    - Опять какие-то выкрутасы! На что намекаешь?
    - Да мало ли… Рай – место чистое, аккуратное, там, я уверен, мимо урны никто не плюнет. Но ведь всякие обстоятельства могут возникнуть. Здесь насчет питания – нет возможности. А там, я слышал, и нектар, и райские яблочки – все позволяется. А у меня желудок иногда сбой дает. Объемся, к примеру, райских яблочек. Я к тому, что с естественными потребностями может нехорошо получиться. Уборные в раю вряд ли имеются, а под кусты гадить… Нет – в преисподней как-то спокойней, там все проще, там культурности большой не потребуют.
    - Вот это одобряю. Верно говоришь! А то некоторые на жалость начинают бить,
сопли распустят: как бы мне бумагу на пересмотр подать, помогите оказаться в раю, я вашей доброты век не забуду… Такую бодягу разведут!
    Черт склонил головушку на ладонь, и рога неожиданно сдвинулись, из-под них высунулся нимб.
    Артем Ильич обмер.
    - Чего уставился, - грубо сказал лже-черт, водворяя рога на место. – Братан болеет, просил подменить. Временно, конечно.


                12

    Артем Ильич покидал Губернию. Также колготились на улице усопшие – кто-то даже был занят бессмысленной работой; также прыгали, визжали и путались под ногами детишки, но это все отходило в прошлое.
    Мимо на всех парах промчался корифей литературного труда. Сбитая набок борода моталась, как растрепанная мочалка. Его вприпрыжку догонял почитатель.
    - Постойте! Я одно место из «Почечуевской колеи» хочу напомнить!
    Корифей, не отвечая, наддал и скрылся в переулке.
    Неожиданно, нос к носу, Артем Ильич столкнулся с бородавчатым толстяком.
    - Приветствую! – обрадовался толстяк. – Сто лет вас не видел. Как поживаете?
    - Отправляюсь по месту назначения. В преисподнюю.
    - Жаль, - огорчился толстяк. – Быстренько вас упекли. А меня вот даже по первому разу не вызывали. Но я не тороплюсь. Привык. Мне здесь нравится.
    - И я бы не прочь задержаться.
    - Народ попадается интересный, - сказал толстяк. – Мы все разные.
    - Желаю, чтобы ваши бумаги где-нибудь надолго затерялись.
    - И я себе желаю того же. Счастливой дороги!...
    Шумные улочки остались позади. На окраинах было спокойнее. Но именно здесь, вдали от митингов, вдали от непримиримых граждан, Артем Ильич наткнулся на Ивана Сергеевича Прищепу. Едва поздоровавшись, начальник Муниципального учреждения продолжил прерванный разговор.
    - Но я тому кретину, незадолго до кончины своей, успел устроить веселую жизнь! Я с проверкой к нему нагрянул на водозабор. Он думал: кретинам легче живется. И не угадал! Я такой акт подготовил – пальчики оближешь. Забор у них гнилой, а это полтора километра по периметру. Заменить на новый в течение трех месяцев! Крыша в административном корпусе над диспетчерами течет. Перекрыть за месяц! Создать финансовый резерв. Срок – две недели! Он, идиот этот, еще у меня попляшет!
    - Не у вас, - мягко поправил Артем Ильич.
    - Да, это плохо, - нахмурился начальник Муниципального учреждения. – Но ничего, я и здесь развернусь!
    «Вряд ли», - подумал Артем Ильич, вспомнив, с какой готовностью депутат сдал Прищепу.
    По знакомой дороге Приходько отправился к месту старта.
    Миновав последние дома, он обнаружил справа, на обочине, смуглого человечка. Тот сидел на корточках и пересыпал песок из ладони в ладонь. Приблизившись, Артем Ильич окликнул его:
    - Здравствуй!
    Человечек поднял голову и потеплел глазами, узнав.
    - Здравствуй.
    Артем Ильич присел рядом.
    - А мне вот направление дали, - он усмехнулся, - не в рай. Такие вот дела. Иду к Пал Палычу, на посадку.
    Человечек молчал, все так же пересыпая песок. Артем Ильич поднялся.
    - Ладно, не поминай лихом.
    Он двинулся дальше.
    - Эй! – прозвучало за спиной.
    Артем Ильич обернулся. Человечек стоял на дороге. Над ним висело приветствие: «Добро пожаловать в Нашу Губернию!».
    - Чего тебе? – спросил Артем Ильич.
    - Не огорчайся. Рай – это когда самые близкие рядом. А если их нет, тогда ад повсюду.
    - Спасибо, я запомню.
    Дорога потянулась в гору. Перед тем, как свернуть за выступ скалы, Артем Ильич обернулся. Городок лежал внизу, как на карте. И Нарымка все также текла через него, и торчала в заливе Вавилонская башня.
    - Точь-в-точь, как в жизни, - философски подытожил Приходько. – Все когда-нибудь оставляешь. И ничего с собой не заберешь.
    В траве по-прежнему стрекотали кузнечики, и птицы чертили круги в небе над головой.
    Впереди на дороге показалась мосластая кляча, запряженная в коляску. Двигаясь навстречу, она еле переставляла ноги, и хотя возница покрикивал на нее, крики не оказывали никакого действия. Поравнявшись с Приходько, кучер грозно заголосил: «Тпру-у!», натянул поводья, и кляча, вскинув голову, с радостью остановилась. За спиной кучера на мягком, богато вышитом сиденье откинулся небольшой старичок с мерцающим нимбом над белой макушкой. Голова старика была в таком обрамлении седых волос, что мятое лицо из них высовывалось лишь в общих чертах. Ангел цапнул сухонькой лапкой борт коляски, перегнулся к Артему Ильичу и участливо полюбопытствовал:
    - Куда путь держишь, одинокая душа? Уж, не к месту ли назначения?
    Пожухлые крылья за спиной вяло шевельнулись, но взгляд старика был живым и пытливым. И Артем Ильич угадал в нем того самого посланника, из-за которого в здешних политических кругах произошло так много волнений и пересудов. Одежонка на ангеле изумляла: грязная рванина, подпоясанная веревочкой. Повстречай этого дедка с замызганной кепкой на земле возле асинского супермаркета «Копейка», можно бы и пять рублей в кепку бросить. Этот небожитель, видевший вблизи Создателя и даже, не исключено, беседовавший с ним, сейчас находился рядом – можно было протянуть руку и дотронуться. Артем Ильич низко поклонился. Однако старец в коляске сурово остановил:
    - Не делай этого! Не люблю!
    И повторил вопрос:
    - Так куда путь держишь?
    Артем Ильич четким голосом новобранца отрапортовал:
    - Как вы правильно изволили заметить, получил назначение и теперь отправляюсь к месту посадки.
    - А, да-да – сейчас смутьянов отсюда высылают. Ораторов, партийных активистов. Мозгами никто раскинуть не хочет. Когда кричишь о лучших временах, подумай и о том, чтобы они худшими не стали. Ты, наверно, смутьян?
    - Никогда им не был! – заявил Артем Ильич.
    - А куда, куда назначение-то?
    - В преисподнюю.
    - Опять не к нам, - огорчился старик и даже свободной рукой хлопнул себя по колену. – Значит: старые плутни всплыли. Что ж вы, люди, в земной жизни грешить так любите! Брали бы пример со святых мучеников – вот кому следует подражать. В каждой душе должно быть развито нравственное чувство. Не надо носить дорогих часов и тешить свою гордыню. Все преходяще, тем более – внешнее. Но вас же на грех – как на мед, тянет.
    - Да я сильно и не грешил. Так, по мелочи, и то редко, - взялся оправдываться Артем Ильич.
    - Выходит, помыслы были греховны! Знаю я вас, бестий! Иной и взглядывает кротко, а в голове такое творится… Если встречал красивую замужнюю женщину, то представлял, что спишь с нею?
    Артем Ильич покорно кивнул:
    - Еще как представлял!
    - И если б случай подвернулся, ты б его упустил?
    - Ни за что.
    - Вот! Не в делах, а в помыслах истинное существо человека. Просто удобные случаи не всегда подворачиваются. И так – во всем.
    Артём Ильич понурился.
    - Если бы появилась возможность безнаказанно убить, ты бы наверняка ею воспользовался. Скажешь: «нет»? Не верю! А говоришь: «не сильно грешил».
   Тут Артем Ильич поднял и голову и спросил:
    - А если я, допустим, представлю себя великим полководцем – в мечтах представлю…
    - И что?
    -…Захвачу Монголию и, понятное дело, в личных интересах перебью население – я уже буду военным преступником?
    Старый ангел лучезарно улыбнулся:
    - Ты, заблудившийся во мраке, - не только в мыслях, но и в словах грешишь! 
    Всё также лучезарно улыбаясь, он повернулся к кучеру и злобно скомандовал:
    - Пошел!
    Когда коляска отъехала, посланник привстал, обернулся и крикнул:
    - Думаешь, пока ожидал решения, ты что-нибудь понял и в чем-нибудь разобрался? Как бы ни так! Ты ничего не понял, и ни в чём не разобрался!
    Артем Ильич остался на дороге один. Он поскреб ногтями макушку и зашагал вперёд.
    Приблизившись к березняку, Артем Ильич уловил храп. Под ближним деревом живописно расположились трое. Были здесь и цыганистый, и тот, кто предлагал накостылять Артему Ильичу по шее. Цвели ромашки. Между березовых стволов порхали мотыльки. Тревожить спящих Приходько не стал.

    Прибыв на взлетную площадку, Артем Ильич огляделся.
    На краю квадрата, в кресле с потертой кожей, крепко спал Пал Палыч. Голова безвольно свесилась на грудь, немытые жесткие волосы сосульками торчали в стороны. Грозный кнут валялся у ног. Высоко в небе, словно мелкие мошки, роились прибывшие души. Им не давали посадки.
    Около площадки и внутри ее набралось уже десятка полтора пассажиров разного пола и возрастов. Девчушка лет семи, ползая на коленях, пыталась накрыть ладошкой шуструю козявку. Малец прыгал через неглубокую ямку: туда-обратно, туда-обратно. Остальные, взрослые - кто сидел, привалившись к камню, кто откинулся на траве. И лишь одна нервная гражданка, обхватив руками голову, моталась у края площадки и бормотала:
    - Это несправедливо! Это несправедливо! Я порядочная женщина. Да, я люблю правду. Я всю жизнь боролась за правду, писала в газеты и Губернатору. А меня кляузницей объявили. Какая я кляузница? Это несправедливо!
    Но ее никто не слушал.
    - Вот и дождались отправления, - громко возвестил Артем Ильич, ни к кому не обращаясь. – Что хорошо: ни касс, ни очередей и никаких беспокойств, что билетов не достанется. Сплошные удобства! И вещички в дорогу собирать не надо, все при себе. А то ездил я однажды по путевке на юг с двумя пересадками. В руках – авоська и чемодан. Лето, на вокзалах столпотворение. Пока в очередях бился – авоську сперли. А здесь все предусмотрено.
    Отбывающие не отреагировали. Лишь один, с травинкой в зубах, спросил:
    - А что в авоське-то было?
    - Известно что – вареная курица, бутылка минералки.
    - Ну, тогда ничего. Кому-то закусить потребовалось. Выпить, к примеру, есть, а закусить нечем.
    - Все может быть. А у меня, когда ее сперли, сразу аппетит пропал. Поэтому я даже не огорчился.
    Вниманием овладел улыбчивый, румяный пассажир. Разводя руками, он весьма неодобрительно оценивал место, где они сейчас находились.
    - Вы только посмотрите: никакого приличного обустройства. Даже скамеечек нет. И это называется взлетно-посадочной полосой? Разметка полностью отсутствует. Куда выруливать прилетевшим? Откуда взлетать? Расскажи про такое на земле – обхохочутся. Мы-то, положим, временщики. Но тот же Пал Палыч! Вместо того, чтобы дрыхнуть, как медведь, мог бы привести территорию в порядок. Ладно, посадочная полоса, но кто мешает хотя бы цветов вокруг насадить? Не хвастаясь, скажу – у меня вокруг дома совсем другой вид. На клумбах чего только не растет: розы, петунии, бархатцы, гладиолусы, тюльпаны. Потом – нарциссы, ягель, голубая ель, китайская гвоздика, бегонии…
    - И ты их все различаешь? – насмешливо спросил один из ожидающих. Артем Ильич опознал в нем того шахтерика, что друга спас.
    - Конечно, различаю. Декоративный барбарис, ирисы, можжевельник, лилии, львиный зев, камнеломка, эхинацея. А какие у меня георгины, а какие астры!
    - Во-во, не хватало еще, чтобы дорога в ад с георгинов начиналась.
    - Любая дорога, неважно куда, пусть начинается по-хорошему. Необязательно с георгинов, можно – с тюльпанов. Я тюльпаны люблю.
    Тут в разговор вступил еще один покойник.
    - Даже если вы, любезнейший, соберетесь что-нибудь облагородить – уверяю вас: ничего не получится, всем на все наплевать. Всем на все! Вот я. В прошлой жизни был председателем товарищества собственников жилья. В газетах пишут, что в этих товариществах сплошные жулики. Не верьте! Как раз наоборот. Жилец – он кто? Негодяй и мерзавец! И это научно доказанный факт. Мы во дворы двух домов завезли свежую землю на клумбы. Бросили клич: используйте! И каков результат? Ни один не вышел и не удосужился ее раскидать, не говоря уж о том, чтобы что-нибудь посадить. А с тех пор, как в квартирах появились водосчетчики, мучением для уборщиц стало набрать воды. На просьбу откликаются одна-две семьи в каждом подъезде, а чистоты при этом требуют все. А сколько у нас неплательщиков! Это ж такие подлецы, каких свет не видывал. Мы уж и навстречу им идем. Предлагаем и рассрочку, и бартер. Говорим: имеешь картошку или крыло от машины – привози, мы найдем в газете нужное объявление, продадим и пустим эти деньги на квартплату. И что, дождались хоть одного? Как бы ни так! К тем, кто совсем наглеет, применяем крайние меры – отключаем горячую воду и электричество. Ну и что? Сидят они без света и горячей воды и хоть бы хны. Нет света – есть свечка, с ней даже романтичней. А сварить супчик и вскипятить чайник можно у сердобольных соседей. Одного оставили без электричества, а он звонит: «Вы зачем мне свет отключили? У меня же полный холодильник мяса». Вот сволочь! На мясо деньги есть, а за квартиру заплатить не может…
    - А я, господа и дамы, - мечтательно сказал следующий, - ничего так не желаю, как картошки в мундирах. Все бы, кажется, за нее отдал.
    - «Картошка», «цветочки» - послушаешь нытиков и плюнуть хочется! – скривился шахтерик. – Я вот ни о чем не жалею, а жалею только об одном: скольких я девок не отлюбил в своей короткой, как песня, жизни! Если б знать, что рано сюда попаду, уж я бы там не терялся.
    - Что теперь об этом сожалеть, - рассудительно сказал Артем Ильич. – Теперь все в прошлом.
    - Да, - вздохнул румяный, - что-то нас ожидает…
    - Думаю, ничего плохого. Я стопроцентно уверен: в преисподней – как в армии. Пока ты новобранец, погоняют, конечно. Потом, когда осмотришься, «дедом» станешь, сам уже начнешь гонять «салаг». Так вот и привыкнешь.
    - Посмотрю я, сильно ли ты привыкнешь, если выварят тебя, как говяжью кость, – насмешливо произнес шахтерик.
    - И что? Там, поди, у истопников тоже – то пересменка, то отлучиться срочно надо.
    Девчушка, игравшая в траве, взвизгнула: малец, потихоньку подкравшись, дернул ее за косичку.
    - Прекратите визжать! – крикнула нервная гражданка.
    А шахтерик сказал:
    - Чем же эти успели нагрешить? Двоек, что ли, понахватали?
    Артем Ильич выбрал место на траве, улегся и прикрыл глаза. Люди вокруг были хорошие. И вели себя, словно, не на муки вечные собрались, а на загородную прогулку.


                13
       
    Пал Палыч встрепенулся и поднял голову. Потом зевнул во весь рот и встал с кресла.
    - Освобождайте посадочную полосу! Кому сказано – освобождайте посадочную полосу!
    Кнут угрожающе щелкнул.
    Те, кто разлегся на утрамбованном песочке, зашевелились и потянулись к краю.
    И тотчас в небе показалась светлая пылинка. Увеличиваясь, она приобрела контуры автобуса. Снизившись, как заправский самолет, автобус коснулся края площадки и, пробежав метров тридцать, встал.
    Поданный транспорт показался Артему Ильичу подозрительно знакомым: изуродованный перед, вмятины на боку, номер… Артем Ильич вгляделся в номер и узнал «пазик» родного АТП, попавший однажды в аварию: четверо травмировались, один погиб. За невозможностью восстановления этот «пазик» тогда списали.
    Пассажиры занимали места. Артем Ильич устроился сразу за водительской перегородкой, у выбитого стекла. Из пазов торчали острые края осколков. Крыша автобуса была измятой.
    К нему, потоптавшись у двери, подсел любитель роз.
    - Не возражаете, если я рядом с вами? Вот спасибо! Знаете, я все пытаюсь вообразить: в преисподней какие-нибудь цветы существуют? Ладно, котлы, огонь под ними и все остальное, но если по стенам из горшочков зелень вьется – глядя на нее, и муки терпеть будет легче. Вы согласны со мной?
    - Лично мое мнение: народ везде приноравливается. И ад, поди, не такой страшный, как его малюют. Поговорим там со старожилами, у кого опыт накоплен – они объяснят, что к чему.
    - Да-да, я тоже считаю, что надо держаться тех, кто давно варится.
    Черт, сидевший за рулем, разговаривал с Пал Палычем:
    - Надоело мотаться. Руки уже от проклятой баранки немеют. Что я им – вечный, что ли; не могут найти кого помоложе? Мне б сейчас куда-нибудь поближе к котлам: подкидывай дровишки да золу выгребай – и в тепле, и на одном месте.
    - Я бы тоже свалил отсюда, - неожиданно сказал Пал Палыч. – Собачья должность. Одно удерживает: некому здесь следить за порядком.               
    - Ладно, Пал Палыч, пора. Надолго не прощаюсь.               
    «Пазик» взмыл в небо.
    - Вторую планету, товарищи, где временно были, покидаем, - громко произнес Артем Ильич. – Теперь, как говорится, все будет постоянно.
    - Не вякал бы ты про это постоянство, - угрюмо сказал шахтерик.
    - А что? – не сдавался Артем Ильич. – Хуже, чем будет – уже не будет.
    - Неужели наша жизнь только для того, чтобы потом вечно нас наказывать? – высказался любитель роз.
    Председатель товарищества собственников жилья вполголоса запел:
                На пыльных тропинках далеких планет
                Останутся наши следы-ы…
    Песню никто не подхватил.
    В разбитое окно втекал космический холод. Мелких звезд было несчетно, и каждая сверкала ослепительно ярко. Малец и девчушка устроили возню на заднем сиденье.
    - Дай сюда! – потребовала девчушка.
    - А ты попробуй, возьми! – и он дразнил ее отобранным камешком с золотистыми вкраплениями.
    Девчушка захныкала.
    - Я вас сейчас по разным углам разведу! – пригрозила нервная гражданка.
    Ребятишки притихли.
    Любитель роз задремал.
    «Какой заковыристый приговор мне вынесли: не любил никого, - вернулся Артем Ильич к своим размышлениям. – Чем же это они нелюбовь мою измеряли, каким-таким инструментом?... А даже если и не любил. Нас что – много любили? И ничего, как-то умудрились отмотать отпущенный срок».


                2014 г.

Примечание:
       автор приведенного в тексте стихотворения – Ю. Матвеев