С верой на рывок

Вот зовет нас Владимир Путин строить "счастливое далеко". Согласны мы? Безусловно. Все? Не уверен. Как раньше говорили: "Не всех мы в коммунизм возьмем". Вот есть ощущение, что и сейчас не все "строители" одно и тоже строят. Потому, вернемся к нашей давней дискуссии.

Спор о значении и важности терминов «свобода» и «воля» бесконечен. И что самое интересное, он может подарить аргументы любой дискуссии, даже если она далека от конституционных реформ. Вот, что такое свобода? Не стоит бросаться к словарям.  В нашем случае это всего лишь один из юридических терминов, обозначающих границы  возможного. И этот термин всегда связан с государством, его устоями и традицией, в том числе традициями ограничений свобод. По этому, когда в к/ф «Храброе сердце» герой под пытками орет «freedom», у меня есть желание (вслед за Станиславским) произнести «не верю». Это же не адвокат перед судьей выступает, это бунтарь на плахе лежит. Да и если бы адвоката так «растянули», он бы то же не про конституционные свободы орал. В переводе на русский язык Уильям Волос перед смертью кричит: «Я за действие соответствующей статьи в английской конституции!».  Как-то суховато, не находите?

В нашем синематографе, сходных финалов не мало. Однако, писатели и режиссеры разбираясь в пытках хуже своих заокеанских коллег, тему личной боли знают все же лучше. Остап в истории, написанной Гоголем, ищет сил у отца: «Слышишь ли ты меня батьку?» Какая там «свобода», ему смерть лютая предстоит. Он силен как воин, но внутренне -- дитя. Но ищет опоры не в материнском образе, а у жестокого полковника, от которого и ласки не видал. Но ведь ему не ласка нужна была в тот момент, а воля. И когда умирал на костре старый казак, стало понятно, что Остап не ошибся в своем поиске. Тарас погибая, спасал товарищей и диктовал врагу свою последнюю волю.
Мотив гибели героя в русской литературе, кинематографе очень важен. И как правило, обставлен без истерик. При всем воинствующем атеизме, религия оставила очень серьезный след  в русской культуре, душе довольно циничных граждан.

Вы только не пытайтесь сделать вид, что вы более циничны, чем наши предки века так 17-го. В каких-то вопросах, современный бандит дитя по сравнению с тем душегубом. Ведь преступник смутных времен не просто купца на кистень брал, он осознавал, что душу губит свою. Шел на преступление сознательно, готовясь к бесконечным адовым мукам. Потому и мог стрелец перед казню сказать царю: «Подвинься государь, я здесь лягу». И государь…двигался. Не зря вложено в уста Емельяна Пугачева фраза: «Не вор я, а ворон». Этим дает он понять Михельсону, что безропотно пойдет по отмеренному пути, осознавая вину свою и не отказываясь от выбора, который ранее сделал. Это было страшно для его европейских современников. Непонятно, а потому пугающе. Петр Великий ведь осознано боролся именно с «волей». Не сказать, что он бился «за свободу», но разницу понимал. Над волей человека нет хозяина. Ее можно отобрать, но нельзя ограничить. Европейцу дай свободу в пределах домовой ограды, и он доволен. При том, что свобода эта минимальна и оговорена даже за забором. Сколько раз ее ограничивали, переориентировали, но достаточно было показать «свободную конуру» и любые бунты сменялись любовью к королям. К примеру, французы убили династию, чтобы тут же избрать императора. А немцам понадобилось всего 15 лет, чтобы от императора прийти к фюреру.  И, что характерно, выбор в пользу тотальной власти делали свободные люди. Этакое свободное гетто, где есть свой муниципалитет и прочие выборные органы. Очень похоже на свободу индейцев в резервации. Зато управляемо.

Потому Петр так «ломал» свое население, идя на жесточайшие потери. Сотни тысяч людей ушли за границы. Однако, уже после Нарвы пришлось ему скорректировать  отношение к «старине». Под Нарвой его предали абсолютно свободные европейские наемники. Они считали, что «свобода – это наличие возможности выбора варианта». И Полтавскую битву выигрывать пришлось уже бывшим стрельцам, которые и слова такого не знали. У них для определения своей сущности было лишь два положения «неволя» и «воля». Кстати, не случайно анархизм имеет глубокие именно русские корни. Основной лозунг анархии «свободный человек на свободной земле», не очень вписывается в конституционные основы государства, зато легко описывается тезисом из философского словаря, когда «свобода - это возможность человека самому определять свои жизненные цели и нести личную ответственность за результаты своей деятельности». Городскому жителю такие условия на себя сложно примерить, а вот крестьянин вполне понимает, о чем идет речь. И массово идеи анархизма нашли себе сторонников именно в хуторской России (ну и в Италии). Адепты батьки Махно шли в жестокую рубку именно ради такой возможности.

Да и в Белом движении донского казачества было больше «земельного вопроса» и анархизма, чем  опротивевшей казакам монархии. У них была своя позиция, вольному - воля. Но не случайно Гришка Мелехов спрашивает: «А что она мне дала твоя власть? Земли дает? Воли? Земли у нас хоть заглотнись ею. Воли больше не надо, а то на улицах будут друг дружку резать». Значит, казачество, от лица которого выступает в этом романе герой, уже готово было идти на самоограничение. Или по-другому сказать, из веками выработанных традиций начинали прорастать «зерна» законодательства. К сожалению, «зерна» затоптали. Лет через пятьдесят вор Бекас кричит: «Не хочу в шпионы! Воли дайте, воли хочу!» Он противопоставляется авторами как раз рациональному выбору, когда «свобода – осознанная  необходимость». Понятно, что сценарист желал пояснить зрителю, что советский разведчик «играет вора». Но ведь крик о воле, больше «цеплял», правдивее был (потому как в русской традиции «не вор, а ворон»)…


Не слишком заумно получилось? А всего лишь хотел сказать, что когда мы пытаемся делать вид, что не «скифы мы, азиаты мы…с жадными раскосыми глазами», наша свобода ограничена рамками дороги, ведущей нас к банкротству. А как только Владимир Владимирович начинает демонстрировать окружающему миру «волю» (пусть только к принятию решений), весь «цивилизованный мир» теряется и у нас появляется возможность сохранить свой кусок хлеба. Проблема в том, что работает это понимание пока лишь при внешнеполитической тематике. А значит, победы пока тактические, на длинных дистанциях нас переиграют. Либо, мы начнем и внутри страны демонстрировать волю к достижению целей. Ну, хотя бы сами цели обозначим, поверим в них. К примеру, мы зачем собрались масштабно осваивать Дальний Восток? Чтобы «бабки» поделить и разбежаться? Нет. Чтобы вывести экономику на новый уровень, где темпы роста составят не менее 10%. Во всяком случае, эту цифру постоянно упоминает экономист Глазьев (советник президента РФ).  Рывок этот необходимо проделать в ближайшем десятилетии, если верить озвученным властями датам (там все не позднее 2030 года). При этом ведущие министры правительства РФ, вице-премьеры начинают рассказывать о спасение экономики за счет поднятия пенсионного возраста (причем  поэтапном). Это значит, что они не верят в этот рывок и не собираются ориентироваться на заявленные показатели. Ведь не говорят, что, мол, потом снизим? Дождемся хорошей цены на нефть и вернем всем причитающиеся долги (и наградим за терпение). Говорят, что это «единственное спасение для экономики». Мол, готовьтесь работать «от забора до заката» и не задавайте вопросы по трудоустройству молодых специалистов.
- А при чем здесь молодежь? – спросите вы.
Так ведь, в экономике, где внедряют новые технологии, повышают эффективность производства и создаются новые рабочие места, повышать пенсионный возраст нет смысла. У нас и сегодня рабочих рук не хватает, чтобы низкоквалифицированным трудом занимались. И уже специалисты в дефиците. Тут не пенсии замораживать надо, а конкурсы устраивать на «дедов».
А если в результате реформ не создаются новые ветви промышленности, новые услуги, новые профессии и неизведанный ранее продукт, то значит «ни кто, ни куда не едет». Это показатель регресса…


Так о чем нам пытается сказать экономическая и политическая элита? Думаю…о свободе создать населению проблемы. Ради сохранения какого-то элемента управляемости этим регрессом. А вот воли бороться за нашу обеспеченную старость, у этой элиты невидно.
- Но рывок-то нужен!
Непонятно. И кто будет нужную волю проявлять неясно. И вот эту проблему классическая литература описывает пугающе. Безволие полковника Болконского оказалось для его подчиненных  страшнее метаний Пьера на поле битвы.