18-20 октября 2015

Постепенно снова дошли до ночных морозов при ясном небе и солнечных дней с минимальной положительной температурой. Холодный свежий чистый воздух сам находит ходы в наше жилище, и одной протопки печки едва хватает на сутки. Правда, ещё не было нужды искать способов утепления. Жара костей не ломит, но перегревать наш отсек на ночь тоже не хочется. В большие морозы буду топить утром, а ночью спать здоровым сном в нормальной прохладе. Итак, впервые за долгое время не поехал в Москву на коррекцию, решив уже на месте привыкать к новому протезу так, как будто он у меня, как и полагается, единственный! И проблемные места выявились само собой по ходу потребностей жизни. Не раздумывая, включил в свой ежедневный рацион клюкву и чернику, не перестав употреблять калину, боярышник, тёрн и черноплодку. А также щадящие нагрузки на велотренажёре в холодном коридоре каждое утро. И начались кое-какие просветы в недавно ещё плачевном физическом состоянии. Хромает концентрация, не выработана концепция дальнейшего существования, поскольку не тяну новую программу вдобавок ко всем многолетним. Свобода в данном случае только расхолаживает, поскольку чуть что не так, сразу могу переходить из созерцателя и наблюдателя в потребителя, зрителя, болельщика.
октябрь 1968 продолжение
Детство, первые воспоминания, ещё не ставшие книгой первого прочтения ещё путаются, поскольку смещаются возрасты, пласты или плоскости существования; хронология условная и никакой последовательности, если сравнивать с фактурой сочиняемой вещи. Следуя примеру домовитых соседей, мама подумывала о том, чтобы завести какое-нибудь хозяйство. Интересно, как мама сразу стала культурной горожанкой, хотя из всех нас лишь она когда-то трудилась в колхозе за своих «раскулаченных родителей», потому что её папа (и мой дедушка) был владельцем скобяной лавки, а мама воспитывала детей и содержала дом. Это просто ужасно, что я не просто почти ничего не знаю о своих бабушках и дедушках, но и не стремился узнать, когда была такая возможность. Только отдельные разрозненные эпизоды. Надо полагать, наша мама в своём доме постигла основы семейных традиций и научилась готовить невероятно вкусно, когда, конечно, было из чего. Однако, работая за родителей, она однажды встретилась с папой, который ездил по деревням как культурный агент в группе молодых харьковских литераторов. Папин литературный и жизненный путь уже был определён проявленными литературными способностями и лежал через учёбу в Москве на Дальний Восток в мифический город Биробиджан, что-то вроде нового рая для евреев всего мира! Мне же, спустя тридцать с лишним лет, предстоял не менее интересный и захватывающий путь в обратном направлении в Москву, не питая уже никаких государственных и мировых иллюзий, но тоже не без одержимых стремлений, надеясь на скорые перемены в себе, стране и мире. Но вернёмся к маме, которой однажды то ли предложили за смешную цену, то ли просто подарили поросёнка сердобольные знакомые. Ничего не поделаешь, люди проверялись тогда пострадавшими людьми лептой помощи семьям, оставшимся без кормильца. Особенно презирались зажиточные люди, и пальцем не шевельнувшие, чтобы проявить милосердие самой малой толикой помощи. Я в данном случае не говорю о «друзьях народа», которых всё-таки было большинство, несмотря на то, что буквально каждый из них жил в постоянном страхе попасть в число «врагов народа»! Страх прошибал, а дотерпеть до понимания собственной вины во всей этой людоедской вакханалии не могли даже незаурядные героические личности, имевшие свои принципы и идеалы. Так и погибали безвинными, как потом безвинными реабилитировались, сохраняя и охраняя всё ту же людоедскую систему  в смягчённых режимах существования. Они привыкли к своему состоянию подданных и подчинённых, утешаясь тем посильным добром от себя, которое в общем плане превращалось в необоримое абсолютное зло. Поросёночек, как и любой другой подобранный на улице щенок, жил в нашем знаменитом сарае за дверью с таким запоминающимся причудливым сочетанием щелей и выбитых сучков, что сразу становилось ясно, что сарай именно наш, и ничей другой! Если быть более точным, то теперь это был мой сарай после того, как старший брат Марк, когда-то организовавший в нём первый дворовой форпост, передал мне все полномочия. Тем более что под угольной пылью хранился ящик с архивом отца и семейными документами. С тех пор хранителем считался я. Там же в загородке для угля часто прорастала зимняя картошка, длинными белыми усиками вытягиваясь по направлению к рассеянным лучам с мириадами пылинок, проникающих сквозь закрытые двери. Поросёнок быстро рос и был ничем не хуже собаки, повсюду сопровождая меня, сохраняя, правда, некоторую свободу и самостоятельность, отвоёванную во время роста, визжа как недорезанный, если что-то было не по нему. Худой поджарый, он носился по двору, как угорелый, и однажды то ли подвернул ножку, то ли заболел неизвестно чем, но взрослым стало ясно, что надо как можно скорей зарезать его на мясо! Явился какой-то дядька. Лица не помню, но вижу его огромные тёмные, почти чёрные руки в узловатых жилах и большой нож с рыжей кровью, застывшей на лезвии. Я не раз наблюдал, как во дворе резали больших свиней, как опаливали их туши паяльными лампами, но то, как забивали и обрабатывали моего поросёнка, отказалась запоминать сама детская память. Зато со всеми подробностями помню своё присутствие на празднике свежего сырого мяса! Вечером на нашем огромном столе под оранжевым абажуром (позже напишу «в полпарашюта абажур») с длинными шёлковыми кистями, в которых густо гнездились мухи, как, скажем, гнездилось вороньё в бровях и ресницах спящей головы великана из «Руслана и Людмилы» Пушкина.  Дядька, как жрец восседал во главе стола. Вот он торжественно показывает больную косточку поросёнка, после чего начинается делёж. Это соседям, это нам, это дядьке. Я в этот момент поражался и не мог понять, как это из небольшого худого поросёнка вышло столько сырого блестящего и разноцветного мяса! Продолжение следует.