Мария

     Увидев ее, я, признаться, несколько опешил и местами впал в частичный маразм, дестабилизировав хрупкое равновесие моего внутреннего мира, богатого и насыщенного, полного смутных подозрений и необъяснимых ожиданий скорого конца. Я панически расстегнул ширинку. Да, вряд ли его можно назвать скорым. Нормальный такой, но ни хера не скорый. Взгляд снова вернулся к ней, брюнетке на этот раз. Красивой. С сиськами. Рейтинг стал расти, неумолимо разрывая штаны, вздымая горделиво алое знамение суровой мужественности, нежным звоном тестикул заполняя окружающее пространство отечественных субтропиков посреди вологодских лесов, что неудивительно, по сравнению с Московской артелью " Одесские баранки" или лошадиной фамилией Чехова, единым чохом смешавшихся воедино. Кстати, о лошадях.
     - Вот вы все говорите : " Охота", - начал я неторопливо.
     - Я говорю ? - Возмутилась она до глубины души и утери почвы, родимого суглинка вятских просторов. - Федя, Федя, где ты, Федя, - неожиданно продекламировала она, расхаживая взад и вперед в комиссарской куртке из кожзаменителя, в красной косынке, очень похожей на красную косынку Розалии Самуиловны Землячки, я звал ее просто Земой, чем приводил в бешенство и театральную общественность, и ревнивую блондинку, та даже съеб...сь в город Париж, прихватив с собой собачку Жужу белой масти и тайно похищенный у вчерашнего юбиляра секретный сценарий " Солнечного удара-2" с Памелой Андерсон в главной роли и блистательным Безруковым в амплуа " голос за кадром".
     Прибежал массивный грузин, наверное, этот самый Федя, но увидев меня, убежал обратно, ориентируясь по мху на деревьях, обостренным нюхом чуя коррупцию и всяческие непорядки, буквально вопиющие о необходимости наведения еще большего беспорядка, призывающие любого, кто ерзок на руку, скор умом и спор, а равно, торг, здесь не уместны. Я уже неделю напевал " Дети хоронят коня" Александра Лаэртского, от души наслаждаясь произведенным эффектом, скромно раскланиваясь и улыбаясь фотке Машеньки Шараповой, настолько влюбленной в меня, до такого сложнопредставимого накала страсти дошли наши взаимоотношения, что могучая негритянка упрашивала, умоляла махнуться-не-глядя всеми своими титулами в обмен лишь на одну мою улыбку, но мы с блондинкой были выше этого и клали на все рейтинги, пили чай, терли к носу и улыбались друг другу. Все бы ничего, но моя ветренность толкнула меня на опасную и кривую стезю возможного коллаборационизма компрадорской направленности на юго-запад и вот - я перед ней. Брюнеткой.
     - Ну, хорошо, думаете, - не стал я нагнетать и так непростую обстановку. - Может, на " ты" ?
     - Давай. Я - Маша.
     - Я Тилль, - сказал я и начал раздеваться догола.
     - Стой ! Это несколько преждевременно и несвоевременно, - засуетилась она, оглядываясь назад и пытливым оком пробивая низкую облачность, воочию узрела гнев несколько подзабытой мною по причине ближневосточных дел и делишек блондинки с косой, до сих пор сидящей в своем кабинете, так и не нашедшей в себе мужества и женственности на покупку коричневых шорт, френча и аккордеона, что ж, пусть сидит. Пока не вынесут. - Пусть народ решит.
     Я возился со шнурками кроссовок, но жуткое слово " народ" заставило приподнять голову и яростным взором впериться ( или впереться ? ужас какой ) в забавную и симпатичную мордочку моей новой возлюбленной.
     - Когда вынесут ?
     - Ну да.
    Ослабев, я поник. Значит, никогда. А как же любовь ?
     - Ты вечно все путаешь, - присела она рядом, - любовь и секс - это разные вещи.
     - Разве ?
    Я чуял какую-то несрастуху в ее рассуждениях, мутную разводку, ибо любовь - это чувство, а секс - всего лишь пол, но не мог объяснить словами, знал, а объяснить не мог. Не было у меня талантов довоенного писателя Веллера, гневно клеймившего извращенные отношения между мужчиной и женщиной, я сначала решил, что он о пидорах, там, или лесбиянках, ни х...я, он об уважении и моральных принципах, интересно, а палец в жопу засунуть подруге - это как, по довоенным понятиям катит или нет, вдруг, весь гуманизм русской литературы рухнет от эдакого развратного действа, министр культур-мультур научится читать, железный Феликс убудет на историческую родину в пункт переплавки, граф Толстой пошевелится в гробу, почешет бороду и снова заснет, а Эрмитаж и Третьяковка сменят руководство на " Эрмитадж Кэпитал" и, само собой, двух Троицких и Третьяка, не считая Кобзона с Фетисовым, Ларионовым и...Бля, забыл, там еще был мужик какой-то. Впрочем, хрен с ним.
     - Ну да, - улыбнулась она.
     - Знаешь, - поднялся я на ноги и пошел к двери, - Тилли тоже разные.
     Она еще что-то там кричала вослед, а я, поглаживая слетевшую мне на плечо сову и протирая зеркальце, шагал своей дорожкой, что вела... Ладно, не буду, это уже не смешно.