Крестик

Музыкант пинает ногой футляр от контрабаса. Прыгает и подпевает дешевым наушникам. Какое-то гитарное безумие, пропущенное через тонну примочек и орущий вокал. На платформе редкие зеваки источают гулкое эхо. С наступлением темноты на поверхности, толпа в подземке тоже темнеет и редеет. Ощущение стадного спокойствия притупляется. Настолько, что внутренняя свобода кажется неловкой обузой. Вмести за компанию отправляться на то свет все же не так обидно.

Патруль с сонной овчаркой на коротком поводке вальяжно перемещается от одних эскалаторов к другим. Интересно, эти смурные барбосы в намордниках натасканы на взрывчатку или наркоту тоже чуют? Или на то и на другое? Рука машинально лезет в карман за гуглом - уточнить информацию, но аккумулятор в телефон сел и я просто продолжаю быть. Музыкант притихает на то время, что почувствовал себя в области внимания копов. Люди, с которыми я едва знаком, доверяются мне с удивительной легкостью. Не знаю, почему они так делают, но думаю, что они просто видят, что я не из полиции. В плане морали, я не сторонник видимости.

Темные кудри сальные, заляпанное пальто чёрное, сапоги как сапоги. А футляр весь в царапинах. Бухой конечно, всё еще продолжает быть на сцене. Делает вид, что источает флюиды на своей волне.  Смесь отторжения и интереса к тому типу темпераментов, которым ты не обладаешь. И никогда не будешь обладать. Он мне нравится: я даже пропускаю свет в конце тоннеля и вновь фокусируюсь на мире уже когда поезд с фыркающим звуком распахивает перед моим лицом своё стальное нутро. Зашли в вагон: он в последнюю, я в первую. Справа от двери свободно и я сажусь. Продолжая извиваться под музыку, он пересекает вагон, водрузив свой футляр над головой. Минует несколько заинтересованных взглядов. Остальные пассажиры погружены в алкогольную дрёму. Плюхается задом в узкий проем между мной и какой-то ухоженной женщиной с не угадываемым возрастом. Единственное лицо, на которое здесь приятно смотреть, хотя оно конечно тоже что-то скрывает. Я немного любуюсь ее фасадом и сразу становится спокойнее. Смущать ее не хочется, потому перевожу взгляд на мужиков напротив. Рожи, глядя на которые, сразу представляется другие пещеры, в которых тысячелетия назад на фоне наскальной живописи происходили первые инцесты. Так всё и завертелось. В современных норах раздается wi-fi и работает кондиционер. Наскальная живопись тоже на месте, правда инцест перетёк в вербальные сферы.

Двери закрываются. Вагон наполняется шумом хода, а музыкант протягивает пятерню:
"Егор, будем знакомы!"
Крепкое рукопожатие правой, а левая уже засовывает потный наушник мне в слуховое отверстие.  Музыка отвратная,  еще и на полной громкости, но в ответ я искренне улыбаюсь. Он прищуривается и совершенно трезвым взглядом, который бывает только у сильно пьяных людей шепчет:
"Ну че, как их ломать будем?"
Многозначительно кивает в сторону мужиков напротив.
Продолжая улыбаться, чувствую как одновременно возникает желание поссать и в тоже время поспать никого не видя.  Егор-то их не чувствует, лишь рассматривает. А мужики до омерзения обычны и прозрачны. Но явно не несут угрозы. Ни скрытой, никакой иной. Лишь изредка улыбаются, рыщут по мне глазенками в поисках поддержки – им хочется подтрунивать над «ненормальностью» Егора. Во мне они узрели собрата.
"Знаю их,  не будем ломать – свои же" - отвечаю я.
"А я был уверен, что ты возьмешь того с крестом. Или он тебя, ха-ха!" - Егор хлопает меня по плечу и пересаживается к мужикам.
Алкогольная уверенность созрела и уже притягивает. И правда. У того, что сидит ровно напротив, поверх футболки марки Minette покоится серебряное распятие. О чем-то подобном недавно упоминалось в сносках французского романа. Именно из-за таких слов как «фелляция» и «куннилингус» многие бояться даже притрагиваться к этим вещам. Егору уже вовсю с чем-то трещит с существами, а я неловко бормочу «пошли вы все на ***», отлично зная, что меня они не слышат. Закрываю глаза до своей станции.
Уже какое-то время она ждет его на этаже. Докурив третью, выбрасывает окурок в окно и замечает: кажется это он понуро шагает в направлении подъезда. Еще через некоторое время она на нём сверху, открывает глаза и улыбается тому, как он стонет ничего не видя. Теперь любая понурость кажется мнимой. Крестик на тонкой цепочке, свисающий с тонкой души постоянно задевает его лицо, попадает в рот то, в ноздрю, то в глаз, то в ухо. Она еще некоторое время любуется происходящим, после чего закидывает  распятие за спину, чтобы не мешало.