Мой любимый месяц - август

Мой любимый месяц - август. Моё любимое время года - жизнь.

Очерки и рассказы
Казань, 2015

Оранжевым смайлом помечено прошлое,
а на полях это причудливое nota bene,
почерком горделивым и размашистым.
Я люблю своё прошлое, а ещё больше оно меня.
И улыбается светом ровным, лучезарно,
едва ли дотягиваясь, пригревая чуть-чуть.




Февраль на исходе

День восемьдесят второй. Фонари города зажглись в 17.15. Дух воздуха всё беспокойнее, дрожит и подёргивается, знаменуя рождение новой эпохи. Уже скоро совсем.

Ветер переменился. Пора ставить паруса.



Дождалась весны. Март

Разбудило меня предвкушение. никак не могу его разгадать. Открыв глаза, оказалась застигнутой врасплох солнцем. А следом догнало весеннее sms. На подоконнике сидит кошка и щурится от счастья. Дождалась она весны и весеннего тепла, дожила... Девушка на часах из медной стружки - вечная хранительница времени - перевернула лист книги, оглянулась по сторонам и улыбнулась мне.



По пути встречаю ангелов. Апрель

Тихое, приглушённое утро. Город - сонное царство. По пути встречаю ангелов. Они почти как люди, только глаза у них добрые, и смотрят так сочувствующе-страдальчески.

Река утопает в утренней прохладе. Укрыта туманом, нежится в серебристых лучах солнца. А ведь в центре города не спрячешься...



Сёрфинг на Тенерифе

Полдня безуспешно пытаюсь унять тоску по месту (телефон услужливо подсовывает "мечту"), где провела два с половиной дня. Что такое два с половиной дня?
Лежу в хорошеньком номере у самого центра города, распахнутый балкон не спасает - нет кислорода. А ещё Мадрид гудит. Моё тело заливает солнечный свет, но не греет солнце. Не так, как надо, не так.

Мысленно взору предстают рифы спота и загорелые и беспечные лица ребят с досками в руках. "После обеда ещё раз приедем. Будет отлив, ты сможешь встать, - говорят мне после моего почти часового сражения со стихией на фоне вчерашнего шторма, - ты не виновата. Это не ты виновата, это всё море. Но другого шанса не было - вчера шторм и сегодня один, последний твой день... Ох, прости за эти условия, здесь не всегда так!"

А я устала так, как не уставала за все только что отработанные Олимпийские и Паралимпийские Игры в горнолыжном центре вместе взятые, и у меня в голове не укладывается, как это - ещё грести и пытаться сегодня, через каких-то четыре часа. Рука, ушибленная с грохотом и треском в падении с лестницы накануне отъезда, напоминает о себе беспрестанно, элементарное шевеление пальцами причиняет боль, какая гребля... Мои попытки тренировать руки и плечи с ноября по февраль - песчинка, погребённая на дне океана и забытая уже через десять минут пребывания в воде, просто ничто. Не так тренируются, этого ничтожно мало оказалось для этой воды.

"Хорошо, - говорю я, но скорее себе, чем им, - мы приедем и посмотрим после обеда, смогу ли я зайти в воду".

Вот сейчас 16.30, ровно сутки с той поры, когда я снова зашла в воду...

"Не вариант для меня, - произношу я, пока мы стоим уже после обеда и проверяем условия для сёрфа с береговой линии сверху, - Нет". Гляжу на эти набегающие одна за другой волны, не оставляющие между собой просвета длиною в так нужные мне секунды, и понимаю, что не могу, сил нет. Рука уже поднимается с трудом, ладонь согнуть не получается вообще. Стою и заранее себя жаль, и жалость услужливо подсовывает отказ.

"Это твой последний день, последняя возможность ещё раз зайти в воду. Ты же не откажешься вот так сразу, даже не попробовав", - говорит Себастьян слева от меня. "Давай мы просто зайдём и попробуем, - говорит Стэн справа, - если пойдёт не так, то ты всегда сможешь выйти".

Стою, смотрю на океан. На барахтающихся сёрферов, пытающихся проходить волны, дальше от береговой линии. Решаюсь. Они правы, конечно же.

"Окей... Да, попробуем", - и послушно плетусь за Стэном натягивать гидрокостюм.
Себ в воду не идет. Отлив, а значит, лайн-ап сильно отдалился, а это не подходит ему. Остаётся где-то на берегу.

Окей, пошли... После нескольких попыток и проверок остаёмся на широкой полосе белой воды. И даже там с трудом прохожу волны, даже с доской в руках. После нескольких разворотов к берегу по команде Стэна и попыток подняться на волне вылезаем. Ошибки. Снова теория и практика подъёма на берегу. "Забудь метод подъёма с колена, здесь он слишком медленный, ты только теряешь скорость подъёма, на этой воде не работает. Сразу вставай на ноги, сначала ведущая, потом передняя... Вот так, - учит Стэн, - а теперь давай. Шесть раз сделаешь и пойдём снова". Делаю. Сил, чёрт подери, нет, но делаю. "А теперь быстрее, ещё десять раз", - улыбается Стэн. Смотрю на него с досадой, но всё понимаю, конечно. "Окей".

Снова идём. И вот только теперь начинаю чувствовать океан. Чуть-чуть. Идём дальше. Отмечаю начищающуюся трансформацию внутри себя, такую знакомую и забытую. Это когда в сердце впускаешь Океан. "Ну, здравствуй. Пять месяцев не виделись... Пять месяцев и два дня".

Разворот, "греби!" Подъём выходит с колена, опять. Такое тяжёлое тело, руки не слушаются, не могут приподнять, нет толчка... Хватает только на то, чтобы подняться до уровня колен. Переворачиваюсь с доской, на дне приветствуют рифы. "Какие знакомые ощущения", - усмехаюсь про себя. Снова иду обратно. Стэн: "На борд! Давай на борд! Волна хорошая идёт!" Не могу, Стэн. Мне же ещё поднять своё тело надо и уложить на доску, как положено, а оно такое тяжёлое, как ты не понимаешь... "Ну, давай на борд! Давай-давай!" - "Погоди, сейчас этот сет пропущу... Потом, после той". Окей, водружаюсь на борд. Жду его команду. "Греби! Греби-греби!" Изображаю греблю. Мне вот всё время интересно, как этот момент выглядит со стороны? Мне самой кажется, что я лишь делаю вид гребли, а на самом деле она есть? Ну хоть чуть-чуть? Стэн повторяет: "Ты должна делать длинную греблю, от носа и назад, на всю длину руки". Значит, так себе гребля. Знаю, и так знаю. Хорошо, эта волна оказалась нисходящей, но и с неё надо вернуться назад. Возвращаюсь. Попытки, одна, другая, ещё... Короткие нисходящие волны, которых в переложении на секунды никак мне не хватает на то, чтобы собрать себя в кучу и поставить на доску. Ещё, ещё... Одна нога есть, но не хватает времени. Надо просто дальше пройти к линии волн, но тогда и выгребать придется сильнее на старте. Тупое оцепенение. Тело оловянное. Ходит само по себе по дну, руки механически держат борд. Иногда он, правда, срывается из непослушных ладоней. Приходится вытягивать за лиш. Я не знаю, сколько времени я в воде. Иногда я разворачиваюсь и ловлю сама, иногда по научению Стэна. Я хорошо чувствую воду, когда прохожу волны или ныряю, в отличие от первого времени. В первое время я от неё отворачивалась, инстинктивно, при встрече волны. Да, я чувствую. Как чувствую и то, что вот сейчас мне уже не хватает только силы, и если дать телу отдых, то выгребу и встану так, как положено. "Стэн! Пошли на берег? Всё, устала". Он улыбается. Щурится, заговорщицки так, показывает пальцем "ещё одну" и манит назад. Приближаюсь. Жду уж, что скажет. "Давай ещё одну, хорошую волну. И назад. Идёт?" - "Ага. Но только хорошую", - заявляю я. "Оке!" - как взрослый дядя с маленьким ребёнком, иначе и не скажешь. Мы занимаем позиции и ждём ту самую волну. Я не знаю, как, но он, сидя на своей доске, удерживает мою доску вместе со мной на ней (как они вообще это делают?), одна волна проходит нас, вторая, ждём. Гляжу через плечо назад. Вот я много раз думала о том, что у хороших сёрферов голова, должно быть, вращается вокруг собственной оси - столько приходится оборачиваться назад, что волей-неволей рано или поздно завращается. "Вот эти две пропускаем и после них греби, а, нет, погоди, и третью давай-ка тоже пропустим... Ты готова?" - "Нууу... Будем считать, что да", - "Выравнивай... Внимание... Давай, вперёд! Греби-греби-греби!" И я гребу. Волна наезжает, пора... "Последняя попытка, - говорю себе, - Давай!" - и внутренне сжимаюсь вся и поднимаю корпус, быстро ставлю ведущую ногу, следом ногу переднюю и - это удивительное чувство свободы. Когда скользишь поверх воды и чувствуешь, как она несёт тебя. И ты можешь всё-всё, если хватает секунд: пройтись по доске взад-вперёд, оттормозить, повернуть... Но только меня уже накреняет, хорошо, валюсь в воду. Смеюсь. Чёрт! Этот трюк с последним разом в который раз со мной прокатывает. Оборачиваюсь на Стэна, он улыбается, что-то радостно кричит. Все! Пошли, Стэн! Теперь можно!

"Отличная попытка вышла, - говорит он уже серьёзно, поравнявшись со мной у берега, - Лучшая. Не совсем отличная прям отличная, но очень, очень хорошая".

"Спасибо большое за тренировку", - улыбаюсь.

Спасибо ребятам, что говорили со мной перед второй попыткой. Именно так, как надо. Спасибо большое Стэну за то, что помог мне обрести веру в свои силы: я это делать - пусть это самая малость - могу, по-прежнему могу. Мне так странно было, что я вставала на Бали и не удаётся здесь, хоть и есть этому объяснение, а точнее, целый ряд причин.

Я не знаю, сколько лет Стэну и Себастьяну, совсем молодые, но в них заложен учитель. Хороший, толковый, мудрый и добрый учитель. И я думаю, что это призвание. И как здорово, что они следуют ему.

Вот пишу и знаю наверняка, что они сейчас в океане. Удачи вам, ребята, и хорошей волны.

Иногда в жизни случается, ты открываешь нечто такое, что потом следует за тобой, как тень, вместе с тобой во сне и наяву, ты помнишь, возвращаешься в мыслях, грезишь, мечтаешь, тоскуешь. Открытия бывают разными. Все они зовутся тягой, тягой познать себя через красоту мира. Жизнь течёт изнутри вовне.
Ей, тяге, не надо противиться. Её нужно впускать.



В океане небесном

В океане небесном над сосновыми холмами летит самолёт, цвета стали. Летит горделиво, расправив плечи, вытянув хвост и изогнув спину, как спортсмен в момент полёта перед прыжком в воду. Но самолёта движение свободно от силы притяжения, его плоскость - горизонталь, стихия - чистый воздух, солнце, высокое небо и пучины хвои.



Май

Твоё лицо

Сейчас проступают те самые фактуры мая, что так любим с тобой. Всю ночь и всё утро шёл дождь. Яблоневый дождь. Пора, воспетая поэтами. Я набиваю карманы и банки красками юного лета: пучками ели, сосновыми почками, жёлтым одуванчиком, лепестками яблони и вишни и корой можжевельника. Я запрячу их на всё лето, чтобы осенью открыть, смешать с румянцем на деревьях и нарисовать в пруду твоё лицо. А потом улететь на юг, так никогда тебя и не встретив.

 
О стрельбе из лука

Люблю лук. За возможность почувствовать себя ближе к природе. За возможность соприкоснуться с историей человечества и на миг заглянуть в душу Охотника, Амазонки, Робина из Шервуда. Преимущество стрельбы из лука, хорошо известное всем им, заключается в том, что из него можно стрелять скрытно, с любой позиции и бесшумно. Единственное, что выдать может - скрип натягиваемой тетивы.

Ничто так не тренирует слух, зрение и внутреннее чутьё, как стрельба из лука. Постепенно учишься различать скрипы, шорохи леса, шелест, бегущий по листьям и несущий дуновение ветра, который мгновение спустя скорректирует тебе полёт стрелы.
Самый лучший миг - это всегда миг перед выпуском стрелы: тетива натянута, выбрана траектория, наконечник наведён на цель, дыхание остановлено. Всё, что осталось - опустить мысли в голове на дно и унять чувства любые: предвкушение, тщеславие, гордыню - мало ли их сидит по центру солнечного сплетения, букетом расцветающих всегда так некстати. Очень важно очистить сознание, ум и сердце перед выпуском стрелы. Пока не очистишь - не отпускай тетиву, так и удерживай. А ежели не удержал и дрогнула рука - не завершённый твой выстрел, не доработанный и не считается. Вот почему необходимо тренировать и тело, и силу духа, и внутренний взор.

Стрельба из лука - не просто спорт, развлечение, досуг. Это искусство, с целой своей философией, пронесённое сквозь эпоху, познавая которое становишься богаче духовно.


 
Небо, земля и велосипедисты

Небо, земля, а между ними ветер и цепочка велосипедистов. Каждый доверху наполнен планами, желаниями, мыслями. Каждый чувствует себя важной частью вселенной. Кто-то центром, кто-то краешком - но важным краешком. У каждого свои виды на этот мир, который небо, земля, а между ними ветер. Но как? Ведь это целые небо, земля и ветер между ними. Простирающиеся далеко-далеко, гораздо дальше, чем летит мысль велосипедиста. Небо с землёй - это глаз, гигантское око, что смотрит на них день и ночь без устали, направляет, подсказывает, поддерживает в них жизнь. А цепочка велосипедистов едет себе и едет. И не знают, глупые: коли устанут веки, сомкнётся око и схлопнется всё. И тогда ни неба не станет, ни земли, ни ветра между ними. Ничего не будет. Совсем ничего.



Не здесь. Июнь

Ей становится душно в прохладной комнате, обставленной классической мебелью оттенка средневекового кабинета, покрывшимися слоем пыли книжками, сине-жёлто-коричнево-золотистыми статуэтками, раскиданными по гигантскому столу бумагами, записными и телефонными блокнотами, соседствующими с недопитой чашкой чая. Взор цепляется за выпадающую из этой картины частицу экзотики: высокую настольную лампу с жёлтым абажуром, ножкой которой служит русалка, застывшая с мечтательной улыбкой на губах, прикрыв глаза... не стоит смущать её взглядом. А стебли бамбука дотянулись уже почти до потолка. Зелень…

Стены сдвигаются сверху, душат своими объятиями и спёртым воздухом города, и я снова впадаю в состояние аллергика.

Улететь ястребом, обернуться жаворонком и ходить, осторожно ступая по жемчужинам росы в краю, утопающем в зелени.

Забежать в дом, старинный и родной, распахнуть окна, чтоб ожили тёпло-коричневые занавески, сесть за круглый столик цвета оранжево-бежевой скатерти и работать, радуясь ясности сознания, украдкой поглядывая на сад, навсегда запомнивший моё детство.

Прошлое мягкой вязью легло мне на плечи, тёплой шерстяной паутинкой коснулось лица, укутало невидимой шалью.

Тусклый свет от керосиновой лампы в древней избе. Мой исторический свет. Прикрываю глаза, время сжимается в точку, потом она расширяется вдруг и поглощает меня. И вновь я оказываюсь в стране беспокойных кельтов. В древней Eire.



Grianan Ailigh

«Погода была отвратительная. Ветер был настолько сильный, что я едва ли могла двигаться…» Когда стоишь на стене форта, принадлежавшего древним людям, и дует такой сильный ветер, что вот-вот свалит тебя с ног, охватывает чувство, будто ты стоишь на стыке времён. Историческая Ирландия, разделённая, настрадавшаяся, хлещет тебя дождем, будто бы хочет выхлестать всю боль, что причинили ей завоеватели, силой забравшие себе земли и народ. Застынешь там, на вековых каменных стенах, - и слышно, как бьёт ключом энергия жизни, поток вечности. Не сломлен дух великого древнего народа, не подчинившегося, самобытного, как не подчиняется стихия никому, вбирая всё живое в себя, пронизывая жизнь насквозь. Есть лишь один правильный выбор: принять, слиться с ней воедино. И вот тогда ты становишься по-настоящему несокрушим. Как сомкнулось некогда каменное кольцо форта на стыке ныне разделённого английского и ирландского Ольстера, так и сомкнётся круг стихии и водоворот жизни в тебе.



Dingle peninsula

Brandon point: северный мыс полуострова. Замечательно провели полчаса на каменном выступе громады скал на высоте в сотни метров, наслаждаясь видом волн, разбивающихся о подножия скал, и чаек, пролетающих внизу над водами Атлантики. Удивительное чувство - быть выше летающих птиц. А вверху и над океаном, до самого горизонта - туман...;

Спускаясь ниже, прояснилось. Свернули к пляжу, пару сотен метров в ширину. Ни души. Не подъедешь к пляжу и не пройдешь, не нарушив закон. Тёплый песок, ласковое солнце и лёгкий бриз - счастье после стольких дней без солнца! Весь этот мир был наш, и мы принадлежали ему. Плавала в океане: вода прозрачная, видно, как ракушки, большие и прекрасные, лежат на песчаном дне. Молодость, красота и сила кружили голову и читались в глазах моего спутника, возвращаясь ко мне восхищением и ярким огнём. Я брела по прибрежной косе вдоль океана и смотрела на этот огонь. Нас связала любовь к жизни, такой, какая она есть, сложной, удивительной.

Готовили ужин, прибирали кэмпэрвэн, тронули в обратный путь. И... съехали с колеи - упали колесом в канаву. Не смогли выбраться никак. И точно по волшебству, на тропинке показался ирландский фермер, предложил помощь. Мне почему-то вспомнились рассказы старых гэльцев о волшебном народце, представители которого возникают из ниоткуда перед путником, сбившимся с пути.

Фермер позвонил другу, стали ждать его на тракторе. Состоялась любопытная беседа о языковых различиях, гэльтахтах и жизни на полуострове. Приехал трактор, выдернул нас - мы все прочувствовали величие момента.

Сгущался туман. Памятуя слова фермера, что в такой туман лучше в дорогу не отправляться, добрались до церкви в соседней деревне и запарковались на ночь. Мистика места, жёлтый неровный свет фонаря в ночи, поглощённый туманом, завораживали. На стенах церкви плясали тени. Согласились с тем, что одно место ночлега удивительнее другого, и побрели к пабу. В первом и одном из немногих звучала чудная музыка, мы вошли, не раздумывая. И были вознаграждены чарующим мужским тенором, которому тягучими балладами подпевала гитара.


 
Июль

Утро

Раннее летнее утро, пробудившее желание действовать и желание жить. Улица спозаранку дышит днём. Солнце добро щурится, поглядывая на конопатых. Ветер целует нежно, внося в мятежные души спокойствие и прохладу. Красивое утро.



Переправа

Темень, ночь. Переправа. Стоишь на борту моторной лодки, ветер яростно хлещет воротником плаща по щеке и норовит сорвать с головы фуражку. Кругом белыми клубьями растекается молочный туман. В небе сквозь пелену облаков тускло пробивается свет молодого месяца. Ветер. Чуть ослабишь стойку и улетишь. Душа ликует.

Волна, не находящая берега, бороздит морские просторы. Изредка разбивается о скалы, чёрные, жгучие. Шипит и пенится, возмущаясь. Откатывает, снова принимает привычное состояние наката. И вновь скалы. А порой встречаются в течении дельфины. Плывут вместе с ней, волной, в одном ритме - одно биение сердца. Мимолётные спутники.



Небо Ирландии и Норвегии

Здесь небо живое.;Если в Ирландии оно древнее, низкое и сильное духом, то норвежское небо... живое. Своевольное, вольнодумающее, дышит. Невольно проникаешься почтением.;



Хельсинор, монастырь кармелиток

"Столько света в монастыре кармелиток, в такой красоте служили!.." – было первое, что пришло мне на ум после того, как провела там час, может быть, два. Арочные галереи по периметру монастыря, открытые арочные окна с видом на внутренний сад, центральной осью которого огромное и древнее дерево липы - всё это располагает к уединению, а большое количество света, застывшего под сводами готических аркад, невольно устремляет взор к небу. И так легко смотреть в это высокое синее небо в тишине монастыря, запахах липы и роз.

Уже очутившись на одной лишь галерее, согласилась сама с собой, что это место ничьим, кроме как кармелиток, и не может быть, а попав в церковь Святой Марии стало и вовсе очевидно, что это - место женщины. Всё свидетельствует об этом: и своды церкви в цветочной росписи, и скамьи для прихожан из причудливой резьбы, настенные фрески, балкончики и невероятно хрупкие в своей утончённой красоте винтовые лестницы. Каждый уголок церкви - отдельный шедевр искусства барочного стиля, нет ни места, куда можно было бы отвести и успокоить взгляд. Помню своё первое впечатление, которым делилась: "Когда в церковь вошла, была потрясена. Лютеране!.." Безумная в ней красота, умопомрачительная. Но по-моему, там о боге забываешь, даже если за этим идёшь.



Тролльхауген

В это пригожее, прохладное утро на подоконнике с кружкой кофе в руках сидела девушка. Невидящими глазами она смотрела в окно на утопающий в зелени сад и вспоминала своё путешествие в Тролльхауген.

Из города Берген она отправилась туда на трамвайчике. Некоторое время она озадаченно взирала на кассомат, продающий билеты, но добрый человек положил конец её оцепенению перед чудо-машиной, подсказав, как с ней обращаться. И вот она ехала в трамвайчике без водителя трамвая, аккуратно зарисовывая схему следования карандашиком в блокнот, обозначая остановки, которые проезжала. Сойдя на нужной остановке, она быстро сориентировалась по указателю, говорившему, что тем, кто в Тролльхауген, немного прямо и налево. Необычайная лёгкость была в её походке, она чувствовала себя сотканной из воздуха. Да… так легко ей дышалось, так легко шлось, и в гору, и под гору, и через пешеходный переход на зелёный сигнал светофора, который срабатывал раз в десять минут. День был прохладным и свежим – Норвегия… Проходя по тропинке через лес, она обнимала и приветствовала деревья, гладила их кору, осторожно, простосердечно и искренне.

Она ничуть не удивилась тому, что в доме-музее Эдварда Грига оказалась единственным на тот ранний час посетителем. Купив билет у приятной пожилой дамы, она стала гулять по выставке и знакомиться с жизнью и творчеством Эдварда и Нины Григ, рассматривала его красивый почерк, с любопытством отмечая, как он рисовал ноты на нотном стане, дивилась тому, насколько миниатюрными были оба супруга, разглядывала их семейные фотографии, а больше выражение лица Нины и атмосферу усадьбы, предметы, которыми они себя окружили. Больше всего ей понравилось у дома, где творил композитор. Она подолгу разглядывала, стоя на цыпочках, в стеклянную дверь эту крошечную избушку изнутри, где всего-то стояли пианино, письменный стол у окна, со стулом и подставкой для ног, сундук и диван, и думала о том, как, должно быть, здорово было сидеть за письменным столом и глядеть в окно с видом на раскидистую сосну и залив, что начинался в нескольких метрах от обрыва – да, дом стоял на краю обрыва.

Она гуляла вокруг дома. И было очень важным и великим ей ступать по этой земле, усыпанной сосновыми иголками, сидеть на камне и взирать вдаль, и она верила, что, конечно же, это место – куда приходит посидеть вдохновение, - ну а как же иначе: вы слушали Грига? И ей представлялось, как Эдвард играет пьесы для своей Нины, а Нина поёт для него. Эдвард и Нина много путешествовали по Европе и давали концерты, успех был ошеломительным. Непростая была уготовлена судьба для супругов: они потеряли дочь, а вслед за этим потеряли и друг друга… Но «на свете так мало по-настоящему близких людей» - были слова старого друга композитора спустя долгих три месяца, когда Эдвард Григ жил один, он убедил его ещё раз встретиться с женой. Они помирились и более были неразлучны.

Очень спокойно и тихо у могилы, где похоронены Эдвард и Нина Григ. Могила находится в скале, а скала в лесу, а лес неподалёку от усадьбы, что на «Холме троллей» (пер. сл. «Тролльхауген» с норвежского), где они и жили.



Оденсе

Вообразите себе маленький сказочный город с жёлтыми домиками, крыша у которых непременно черепичная и красная, воздух сливочный, с лёгкой затхлостью, кое-где карамельный, а в осенне-солнечную погоду с ароматом яблочного пирога с корицей. Оденсе - он немного волшебный: ведь там живёт Оле-Лукойе. И не может быть город, давший миру величайшего сказочника планеты, чьи сказки равно близки и детям, и взрослым, другим быть.

Волшебство живёт в узких мощёных улочках петляющих, то вверх ведущих, то вниз, в тесно жмутся к друг другу домиках цвета ванили, кофе с молоком, утренней булочки - тепла, добра и сказки. Но не сразу открывается дух города. Как чудесный бабушкин сундук, прячущий старинные сокровища, он таится тихо в неприметных улочках, славящихся своей долгой-долгой памятью, и ждёт своего открывателя.

Ещё в XIX веке Г.Х. Андерсен о городке своём сказал, что облик города переменился: исчезли все эти милые традиции Оденсе, шумные и нарядные праздники с улиц города, подевалось это всё куда-то. И действительно, люди бегут, суетятся, молодёжь гуляет по магазинам. Новое поколение, конечно же, не отождествляет себя всё время с тем Оденсе, который любил сказочник, с тем Оденсе, за которым приехали мы, и разница эта видна только тому, кто в поисках едет. Но если вслушаться в шёпот стен старины, в гул булыжных мостовых и, прогуливаясь по улицам в километре-двух от центральной части города, поднять голову вверх, на окна домов, на подоконниках можно увидеть милые фигурки позднего XIX и раннего XX веков, кошечек, домовят, балерин и трубочистов, симпатичные горшочки с цветами, а ещё хозяек, или даже хозяев, радушно улыбающихся любопытному путешественнику. Кое-где всё так же, как на картинках прошлого, на фасадах домов висят красивые кованые вывески, а лучшим кондитерским и булочным, так любимым датчанами, сегодня много-много лет, чудесный аромат свежеиспечённой булочки, ванили и корицы способен притянуть любого, даже равнодушного к сладостям прохожего. И вот погуляешь так, походишь по городу, приветствуя его, впуская его в сердце, и тогда думаешь: "Да... А где б ещё мог вырасти сказочник из мальчика по имени Ганс, как не в Оденсе?"

И ты топаешь уставший в отель с этим сделанным тобою открытием, но какая-то незавершённость, недосказанность, недооткрытость, если разрешите так выразиться, затаилась в уголке сознания и сбивает с толку. Она же, эта досаждающая мысль, выводит тебя снова в предзакатный час из отеля на узенький переулок. И вот ты уже выходишь через парадную, стоишь, потрясённый событиями дня, вдыхаешь в себя этот город, и взгляд падает на открытые настежь окна в доме напротив. Смеркается, окна не занавешены, легко можно видеть, что происходит внутри. И вдруг ловишь звуки пианино, магнитом влекущие душу: ты уже стоишь под окнами, вжавшись в стену, не смея заглядывать внутрь - тебе и так посчастливилось многое, имей терпение не нарушать очарование момента. А музыка играла, и пелась песня для своего случайно неслучайного слушателя. А он, слушатель, стоит поражённый, очарованный пением, звуками клавишных, затем и струнных, сопровождаемых приглушённым дыханием города, и поверить пытается в щедрость Оденсе. Пусть даже заметил и музыкант, что у окна его затаился слушатель, но мгновения - они ведь на то и мгновения, чтобы длиться! Не так, скажете вы? И ошибётесь: ведь в сказке только так и бывает.


Август
Выйдешь из дому - и под ногами земля, сразу же, такая родная, живая, настоящая, а в глазах - простор и бесконечное небо, облака плывут, и замирает время, потому что на первом плане - ветер, звуки, пролетающие где-то рядом поезда, запахи августа, которые осень предвещают. Мой любимый месяц - август. В нём сливаются все запахи весны, лета и некоторые ещё; поля выдыхают мёдом, лес - особенно вкусной прохладой, и сад, в котором живёт аромат ягодно-яблоневый, он особенный совершенно. И всё такое прекрасное и в самом расцвете своём, ведь всё понимает: ещё немного осталось, и - осень.
Мой любимый месяц - август. Моё любимое время года - жизнь.


 
Сентябрь

В тишине ночной вспоминаю горы Восточных Саян. И огромный, спокойный Байкал. Как набирали в чайник воду, заходя искупнуться подальше после бани вожделенной.

...Знаешь, там и думается по-другому. Находясь среди мирриардов кристаллов чистого, хвойного воздуха, прохладу которого оберегает от жаркого солнца восточный саянский ветер, можно почти увидеть внутренний поток собственного сознания: он, как узкое, но глубокое русло горно-равнинной реки, устремляется вперед, искрясь водами, меняющими свой цвет в зависимости от угла освещения, то иссиня-черными, то белесо-голубыми. Всё равно, что смотришь на эту синюю вьющуюся ленточку, сужающуюся впереди в цель-точку, но которой конца-краю нет, и так оно и должно быть - ты ведь сам, по собственной воле никогда не остановишься. Стоило очутиться в степных просторах близ первопрестольной, где впереди тебя вместо ленты-ручья реки асфальта и степи, степи, а воздух пышет бензином и газом, как мысли тотчас скучно-серым фейерверком брызнули врассыпную, и ни одну не удалось проследить до конца. Лишь уныло стало да неуютно.

В тишине ночной вспоминаю горы. И даже ветер меняется: становится резким, пронизывающим. Стоя на пике, простираешь руки в стороны, и заряженные частицы воздуха отскакивают от кончиков пальцев - волшебно...

В минуты слабости закрываю глаза и призываю образ ночного горного неба - усыпальницы звёзд: ведь звёзды же находят силы сиять для тебя.

В череде событий, стремительно сменяющих друг друга, даря радость, как в детстве карусель, возвращаюсь к пейзажу ленты-реки, узкой полосой устремляющейся к непокорённому горизонту, с искрящимся шумом, гамом.



Сонное царство. Октябрь

Тихая заводь. На речной глади купается туман в серебристых лучах солнца, томно, сонно. Как бы ни хотелось пробыть здесь вечность, пришлось вынырнуть. И снова охотники, хождение по лезвию бритвы, кубический корень из потенциала, открытые люки, едкие запахи, в небе птицы. И где-то между золотистые сумерки нежного пламени.



Север, Аврора

Ну, здравствуй, мой Север. Как ступила с трапа самолета на землю эту, так и пропала душа моя, снова.

Не могу оторвать взгляд от природы. Да и ладно бы только она, привычная, жившая всё это время в памяти, так ведь и небо устроило светопреставление, о каком и помыслить не могла. Мечтаешь с детства, читаешь в книжках, местами картинки попадаются, ну и рисуешь себе кусочек волшебной зелёной ленты микроскопической. Но только больше не верю фотографии я, потому что одна тысячная объективом ловится. А глаза-то видят, видят такое, что разум отказывается воспринять целиково. Оттого и пишу по горячим следам, чтобы свидетельство было: не сон, явь.

Удивительно, но оно движется всё время: рисует линии сизые, потом прямая извивается, уплотняется, как если сгущается туман, чертами острыми исходится - ну точно, кардиограмма небесная. Когда сгущается, больше зелёным становится у центра, а к краям голубым, серебристым расходится, но если повезёт - целый спектр. А когда расползается или новые стрелы из темноты небосвода пускает - снова сизое, на Млечный Путь похоже. А потом вдруг в зоне усиления перья сизые расширяются и вместе сливаются, и вот тогда на мистический туман с щупальцами похоже. Только туман - он в низинах бывает... И вот эта штука широченная сопровождает второй час машину нашу, очертания меняет, говорит с нами.

Приведу картину зимнюю, её запомнить надо навсегда, потому что сокровище. Узкая лента серо-коричневого асфальта, подсвеченная фарами автомобиля у обочины, по обе стороны дороги - лес хвойный густой чёрно-зелёный, очертания проступают его на фоне иссиня-чёрного неба - выше только бездонность, - и хорошо так видно всё, потому что небо звёздной россыпью искрится. И над этим всем, там, в леденящем дыхание воздухе вершится магия: через всё небо запущены серебристые дуги-стрелы, одна, другая, третья. А вот здесь зелёным переливается кардиограммы кусок, и колеблется, движется, и ещё с другой стороны всё небо пересекла такая же точёная зеленющая линия, словно кто-то скалы острозубые в воздухе воздвиг и оживил, придал им мерцание. И только подумаешь: застыну вот так, с головой запрокинутой, и остановлю время взглядом, - фигуры меняются. Постоянно в движении, плавном, тягучем, но непременном, как жизнь.

Невероятное что-то. В эту штуку очень сложно поверить, даже пусть своими глазами видишь. Чувство такое, будто кто-то спутал привычную картину мира и случайно тебя запустил в мир другой, сюрреальный, волшебный, где не ты должен находиться, а феи да сказок персонажи всякие.



Тихо, полутемно и спокойно

Здесь тихо так, полутемно. И просторы. Если облачно, то это сумрачно и контрастно. А если солнечно, то настоящий праздник души, потому что, опять же, контрастно. И здесь чувствуешь как у Шевчука: "Ты так мал, а вокруг всё огромное". И холод, который леденит и отрезвляет. А как в тепло зайдёшь, так сразу уютно становится, согреваешься, хочется сложиться в клубочек и так зависать. Люди никуда не торопятся, всё делают неспеша.


Сказ о Вардё

Мы в Вардё были сегодня. Это самый старый городок северной Норвегии, область называется Финнмарк. Вардё - остров в Баренцевом море, к нему мы попали с материка через трёхкилометровый тоннель, проходящий под водой.

В городе, прямо в море и аккурат в месте именуемых ниже событий сконструирован мемориал жертвам охоты на ведьм, которая происходила в семнадцатом веке.
Вардё - глушь, центральной властью не особо-то контролировалась. Да и язычество в местах столь отдалённых весьма процветало. И зависимы были от стихии, как и сейчас впрочем. Поэтому лица, стоявшие у местной власти, учиняли расправу с так или иначе провинившимися по собственным представлениям.

Удивительны причины, по которым причислялись люди к ведьмам. Например, в споре в сердцах сказанул при свидетелях ты: "Да чтоб ты сгинул в море!", а оппонент твой в бурю вышел рыбачить и не вернулся, то всё, на костёр. Или, допустим, умеешь ты лечить корешками и вареньями, и ведь лечишь, а случайно заболит у человека после варева твоего орган, к делу отношения не имеющий, - на костёр.

Многие из сотни сожжённых за то время людей к ведьмованию отношения не имели даже косвенно. Но были пытки.

В Финнмарке, вот в Вардё в частности, как пишут историки, допросы и пытки были особенно тяжёлыми. Северный край был так далеко, что считался концом света и самым близким местом входа в ад.

Обвиняемых пытали до тех пор, пока они не признавались, что по их вине тонули корабли, поднимались бури, погибал скот или рыба уходила далеко из районов промысла. Часто их принуждали давать показания о групповом колдовстве и называть имена своих сообщников. В мемориале краткие справки висят о каждом. Читаешь и диву даёшься. В чём только не признавались. Рассказывали и про шабаши на соседней горе, и про бури и непогоды... Были, однако ж, и стойкие в своём убеждении и правоте люди. Так, например, историк из Университета Трёмсе пишет: "Ей разорвали суставы на дыбе. Грудь выжгли серой. Она была привязана к стене железными кольцами за шею, руки и ноги. Она отказалась признать обвинения в колдовстве."

"Вы можете истязать моё тело, но не мою душу", - приводит её слова историк. Ингеборг была одной из двадцати человек, казнённых по обвинению в колдовстве во время третьей волны «колдовской паники» в Вардё.

А ещё, перед тем, как сжигать, их водой проверяли. Мне и раньше доводилось читать о таком методе. Человека связывают по рукам и ногам и в море кидают. Если всплывает - нечист, если тонет - невинен. Всплывали все. И дальше шли на пытки, в процессе соглашались со всем, наговаривали на себя и других, потом шли на костёр.
Мемориал изнутри необычен. По бокам висят стенды с краткой справкой о каждом сожжённом: кто такой, за что сожжён, в чём признался, кто выступил за, кто свидетельствовал против. И каждый стенд подсвечен лампой или оконцем. Другого света нет. Ходишь внутри, читаешь - и жутко так, ещё ветер подвывает.

Ещё есть инсталляция, созданная художницей Луизой Буржуа. Стул в центре круга с вырывающимися из него языками пламени, а по верхам зеркала. Зеркала как хладнокровные свидетели ужаса происходящего.



Из писем Наташе. Октябрь

"Дорогая моя Наташа, привет.

Как ты? Всё ли хорошо? Совсем скоро ты станешь работать на И*** и во имя науки. Наслаждайся пока своим временем.

Это письмо пишу следом большому предыдущему, так как хочу успеть поздравить с праздником, а надежды на исправную и оперативную работу почты нет. Скоро Samhain, Самэйн, больше известный нам как Halloween. Смысловая нагрузка у праздника очень сильная. По сути, это праздник неживого: земля отдала всё тепло, принесла урожай и плоды, вступила в сон - год умер. С первого ноября начался новый год (по-старому). Ночь с 31 октября на 1 ноября - ночь всего мёртвого, всего и всех умерших. Это потом уже, после принятия миром христианства, день первого ноября стал днём всех святых. Самое лучшее время подвести итоги, обратить внутренний взор на тёмную нашу сторону души, не боясь заглянуть, взглянуть в лицо нашим порокам, прибраться, очистить, освободиться, или встать на этот путь.

Впереди долгие зимние месяцы, природа спит под покровом холода и снега, земля мёрзлая и не плодоносит, наши кладовые, прилавки магазинов и рынки полны снеди, карманы памяти набиты яркими красками лета, и взгляд обращается - естественным образом, - с полей и садов, жарких и тёплых улиц к домашнему очагу и гармонии между внутренним нашим состоянием и очагом нашего дома. Мы созерцаем всё, что пройдено за этот год, за эту жизнь на данный её этап, и шум вокруг постепенно смолкает.

Так пройдёт ноябрь, подойдёт постепенно к концу, а там уже поджидает нас Адвент и его четыре недели дум и внутренней работы над собой и чистотой своих мыслей, мы, или если хочешь, весь христианский мир, готовим себя к чуду Рождества. Пройдёт Адвент (не от слова ли "adventure"?) и настанет волшебная пора. Пусть снег идёт не переставая, открывая нам двери в сказочную страну утех: будем валяться в сугробах, если небо даст больше снега, лепить снежную бабу и дяденек с морковными носами, ходить в лес за серебром и искрящимся снегом, обнимая взглядом пушистые деревья, спящие сладким сном, и конечно же, катать! Катать на замечательном снаряде "сноуборде"! Под музыку, весело, летяще! Скользить, парить по снежным склонам, небрежно взбитым в пудру утренними сноубордистами после тщательной раскатки ратрака. И зарываться с разбегу, с размаху лицом, всем телом в снежные океаны оврагов. До чего прекрасен сёрфинг! И до чего чудесно жить! И чувствовать, любить, радоваться, переживать и познавать.

Далеко же меня унесло. Как нравится писать тебе мне. Спасибо тебе за эту возможность..."



Начало

В ту ночь воздух сгущался и начинал тихо звенеть. Будучи от природы человеком чувствительным и наделённым чутким внутренним взором, она не раз в своей жизни подмечала изменения в атмосфере вокруг. Но сейчас было всё по-другому. Они лежали в темноте, в объятиях друг друга, скрывая в ней лица, и вслушивались в замедляющееся дыхание. Но она слышала и кое-что ещё: его мысли. Как никогда раньше, она желала открыться перед ним и сказать о чувствах. Было страшно, она колебалась. Страшно при мысли о том, что он может не принять этот дар; она опасалась того, что слова, бурлящей лавой вырвавшиеся признанием изнутри, расколят их магический купол на части.

Она снова прислушалась. От него исходила живая сила, вбрасывающая в клочок пространства между ними пульсирующее свечение, поражающее глубиной происхождения, ровностью и постоянством. Его пальцы скользили по контуру её лица, перебирали волосы, едва касаясь. Характер этих прикосновений был ей доселе незнаком. Трепет. Она вдохнула его запах, разрешила себе впустить внутрь ощущения, настигшие вдруг. Ощущения наполнили её до краёв, перемешиваясь меж собой и являя всё новые, неизвестные мотивы, приятно щекотали нервы, грели и просились наружу. Она задержала это волшебное состояние в себе ещё на мгновение и поняла: она слышала человека, находившегося рядом, видела его, понимала здесь и сейчас, до конца и разом во всех направлениях. Это явилось для неё откровением. И подействовало.

- Я люблю тебя, - прошептала она, с удивлением обнаруживая, что напряжение, сковывавшее до сих пор, исчезло.

- Я тоже лежу и об этом думаю, - ответил ей шёпотом голос, неприкрытый, не защищавшийся от неё никак. Голос тёплой дорожкой воздуха долетел до её макушки и стал обволакивать нежно и бережно. - Я тоже тебя люблю. Лежу и не знаю, как сказать.

- Я знаю, - улыбнулась она, - Как всё просто на самом деле.



Благодарность души моей

За окном темно. В кухне струится жёлтый свет, нос приятно щекочут запахи булочек с корицей и свежесваренного кофе. Окликаю в телефон друзей, о здоровье которых давно не справлялась – жаль, не дотронуться до них сквозь экран. Мы легко устанавливаем контакт. Я говорю на дыхании: "Чудесная пятиминутка. Бывают мгновения вдохновенные, без которых можно, но как много поддерживающего в тебе жизнь тепла ты вдруг черпаешь в них". А друзья подхватывают: "И помнишь потом именно эти минуты, а не часы, дни и недели будней…" Минуты, когда летит душа моя от дома к дому, от родных к близким и дальше, и я слушаю город свой. Моя Казань. Здесь сердцевина смысла и наполнение моей жизни, здесь и отсюда мои родные и все, кто дорог мне. Отсюда я бегу и сюда я возвращаюсь. Спасибо всем моим людям, всем, кто был и остаётся со мной, до конца, даже когда нет меня. Друзья, вы ведь и есть сила моя. Берегите себя, берегите друг друга!



Эпилог. Декабрь

Сегодня я выяснила, что фонари зажигаются в 15:48. А потом взглянула под ноги - там небо искрится, переливается бесконечным множеством алмазных крошек. В это мгновение они поселились в моих ресницах. И тогда вспомнилось мне, сколько прекрасного есть на этой Земле.
Обнимайте этот мир, широко-широко, каждый день. И пусть искрящиеся частички света, которых такое несметное богатство в воздухе и под ногами, заполнят пустоты души и не оставят места сквознякам.