Дядя, стрельни!

                Эй, винтовка, бей-ка ловко
                Без пощады по врагу.
                Я тебе, моя винтовка,
                Острой саблей помогу!

                Припев из довоенной песни

     В посёлке Фрязино Московской области  (ныне наукоград Фрязино)  в суровые военные годы проходили подготовку парашютисты-десантники.  Они размещались в построенном перед войной красивейшем четырёхэтажном здании средней школы, а мы учились  в это время в двухэтажном доме барачного типа.  Никто не обижался на такие неудобства в школьных занятиях, да и попробовали что-нибудь возразить: наряду с главным лозунгом того времени «Смерть немецким оккупантам!» был не менее справедливый лозунг: «Всё для фронта, всё для победы»! Такие лозунги читались и над обоими подъездами школы, и на многих каменных и стандартных домах посёлка.

     Мы, босоногие ребятишки, летом сорок второго года целыми днями бродили в ближайшем лесу и наблюдали, как красноармейцы строили блиндажи, окапывались, рыли траншеи. Мы понимали, что  всё это не для того, чтобы в них  встретить противника (тот уже был отогнан от Москвы ещё минувшей зимой куда-то к Ржеву), а просто для того, чтобы научиться воевать.

      Значительно реже были дни, когда красноармейцы стреляли. Далеко по лесу раздавались отчётливые хлопки винтовочных выстрелов.  В это время
к  военным нельзя было близко подойти, так как они выставляли посты охраны.
 
    Отстрелявшись положенное время (ребята думали, что кончились патроны) красноармейцы строились повзводно и шагали с песней:
 
                Суровый голос раздаётся,
                Клянёмся землякам:
                Покуда сердце бьётся
                Пощады нет врагам…

    Помимо стрельбы красноармейцы часами пыряли штыком в стоячую мишень с плотными связками тонких ивовых прутьев. Слышались  команды:
   
      -  К бою готовьсь!   
      -  Коли с выпадом!
      -  упор на левую ногу!
      -  коли!

    Ребята недоумевали сначала, к чему это «коли», когда немцы прут с танками и летают их «бомбовозы».  Но поняли мы позже, что штык и нож – самое главное оружие ночного боя.  А это уже забота наших красноармейцев-десантников.

   В предвоенные годы среди детей бытовало выражение: один «красный» с двумя «белыми» справится!  Но что-то наши «красные» даже спустя год с начала войны никак не могли справиться с немцами – значит, те были  сильнее «белых» из гражданской войны.

   Когда по окончании стрельбы красноармейцы  с песней шли к  походной кухне, или в нашу школу-казарму,  мы обшаривали в лесу каждый кустик, каждую лощинку – искали: не осталось ли на стоптанной траве среди тронутых копотью пустых, совсем не интересных гильз, блестящие желтизной патроны с длинной остроконечной пулей. И часто находили их.
 
   То ли красноармейцы теряли патроны по рассеянности, то ли патронов им выдавали слишком много, и они не помещались в поясных сумках-патронташах.
 
  Среди нас даже было соревнование: кому больше  удастся собрать патронов.
Патроны с трассирующими пулями и пистолетные патроны мы находили редко.

  - Меняю четыре патрона на один трассирующий! – предлагал Дёмка, самый старший из нашей ватаги, учившийся уже в четвёртом классе.

   На самом деле, Дёмкой звали Мишку Дёмина.  Вообще, мы редко называли друг друга по именам, ещё меньше – по прозвищу, если оно у кого-то было.
Называли друг друга словами, производными от фамилии.  Так Витьку Гордеева называли Гордеем, Вовку Иванова – Ваней, Генку Березина – Берёзкой, а вот меня все звали Бочешкой.

   Финальным концом всех наших военных трофеев был костёр.  Как-то раз Березка, самый младший из нас, носивший купленную ещё до войны костюм-матроску, однажды предложил отнести найденные патроны красноармейцам (пусть, мол, вдоволь побабахают!) на что рассудительный Дёмка резонно заявил:

   - Сейчас наши заводы штампуют патронов вот столько – он показал рукой выше своей головы – А если десантникам принесём патроны, то их передадут только к ихнему командиру, а он даст взбучку красноармейцам за утерю боеприпасов.

   В  приготовленный для костра хворост высыпали горсть липких, ещё не утративших ружейную смазку патронов, закрывали их ещё небольшой кучкой того же  хвороста.  Дёмка доставал из необъятного кармана штанов белую, похожую на гребешок для расчёсывания волос, пластинку спичек и отламывал от неё тоненькую лучинку  с коричневой головкой на конце. Такие спички ради экономии продавали населению на номерные талоны по карточкам. Если многим, даже взрослым, не удавалось, добыть огонь, чиркая такой щепочкой, ломающейся в пальцах, по коричневому узкому слою коричневой намазки, то у мастера-Дёмки эта узкая щепочка вспыхивала с одного раза.

  - Всем в укрытие!- раздавался дёмкин командный голос.

   Мы врассыпную бежали в стороны от загоревшегося хвороста, и бросались ничком на землю, с перебоями сердца, ожидая взрывных хлопков.

   Шла томительная минута ожидания.  Но вот раздавался, наконец-то, единичный хлопок, а спустя ещё несколько секунд разом возникала канонада выстрелов.

   Гул ликования вызывал полёт  трассирующей пули. Она летела, слышно жужжа, пологой кривой метров сто-полтораста.   Мы запоминали место её приземления, и когда звуки разрываемых патронов затихали, подбегали к ней.

  - Она совсем не красная и не красивая!- удивлённо вытягивал губы малолетний светловолосый Берёзка, перебрасывая с ладошки на ладошку ещё не остывшую пулю, такую прекрасную в завораживающем полёте.

   Когда мы возвращались к месту подрыва патронов, то вместо костра видели белёсую проплешину на земле. Непонятно было, куда разбросало несгоревшие ветки и головёшки.

   А полёт такой пули из хватившего жар  патрона едва ли менее опасен, чем выстрел из винтовки.  Мы знали одного пацана, который проделывая различные шалости с безобидным на вид патроном, получил от него пулю в горло и вскоре скончался.

   Ещё у школьников, было такое занятие.  У патрона на улице или дома клещами вынимали пулю, высыпали порох на бумажку – порох может пригодиться для розжига костра - и такую опорожненную гильзу ставили на край парты донышком вверх. На очередной перемене, находили гвоздь, прикладывали его острый конец к гладкому кружочку капсюля-воспламенителя, стукали по гвоздю любой штуковиной, вроде пенала.

Возникали лёгкий хлопок и огневая вспышка.  Всё это было очень забавно. Мальчишки победно оглядывали соучениц, которые в это время прятались под парты.
Об этих микровзрывах  знали учителя, вызывали в школу родителей, но это не останавливало ребят от проказ.

   Тем не менее, были случаи, когда подростки, получали серьёзную травму и даже увечье, проводя манипуляции с незнакомыми, найденными в лесу предметами.  Мы не знали, потеряли их бойцы или их намеренно сбрасывали изредка пролетающие над посёлком поздней осенью сорок первого года немецкие самолёты.
Когда красноармейцы хлебали суп из своих котелков, сидя на чём попало, многие из нас околачивались поблизости с пустыми жестяными или стеклянными банками в руках. Было голодно: триста граммов хлеба по детской карточке, да ещё эти триста граммов с примесью белых комочков картошки – это для растущей детворы не то, что было мало, а вовсе не ощущалось в желудке и  уминалось молодыми зубами в один присест.
Только двое из нашей голодной ватаги не попрошайничали: это Берёзка (его мать была портнихой и шила на дому) и Дёмка (его отец не был на фронте и считался  на «брони»  как важный начальник на оборонном заводе).Также никогда не было видно поблизости от обедающих красноармейцев девочек. Они были более совестливыми, да и, по-видимому, считали, что нам, мужскому полу, более приличествовать крутиться возле военных.
 
   Мы не подходили к дымящемуся с открытой крышкой котлу полевой кухни, зная, что от хмурого повара в сдвинутой на затылок пилотке ничего нам не обломится – все скребки с днища котла повар добросовестно шлёпал в красноармейские котелки.

   Но зато время от времени я слышал ожидаемый возглас:

   - Пацан!

   С озабоченным лицом красноармеец вставал с пенька и сливал жидкую часть супа в мою банку.

   Уже остывший суп, приправленный перцем, с плавающими на поверхности «копейками» жира казался мне необыкновенным чудом, и я тут же выпивал его.

   В один из дней осенью сорок второго года, мы, группа школьников второго и третьего классов окружила часового, стоящего у ступенек входа в школу, вернее было называть её тогда казармой.
 
   Молодой красноармеец с широким курносым  лицом, в серых обмотках на ногах вместо сапог, улыбаясь, отгонял от себя ребят.  Но было видно, что ему наскучило стоять на посту.

   Ребята мялись, не зная, как им правильно называть человека в военной гимнастерке. Красноармеец? - это было трудно выговаривать. Боец? - какой же он боец, если он не на фронте. Слово солдат, тем более, офицер, было для нас ругательным словом.  Это белые так себя называли, а не красные! И ещё у немцев были «солдаты» и «офицеры».

   - Дядя, дай нам стрельнуть из винтовки!- раздалась смелая просьба десятилетнего Витьки Гордеева, жившего на краю посёлка, на «Камчатке».

  - Ещё чего!  Я на посту, даже разговаривать с вами не имею права!- пытался придать своему лицу серьёзное выражение часовой.

- Ну, сам стрельни хотя бы вверх, охота послушать, как у тебя винтовка стреляет!
 
   Видно было, по выражению лица и неуверенному голосу паренька-красноармейца, что ему самому хотелось выстрелить, пусть в небо.

  - У меня патроны сочтены, после смены я должен их сдать начальнику караула…

   Белоголовый Генка-Берёзка великодушно вытащил из кармана патрон, оказавшийся на этот раз холостым.  Верхушка гильзы у патрона сходилась на конус, образуя на нём бороздки в виде сморщенной звёздочки.

  - Стрельни хоть холостым! – упорствовал Берёзка, оглядывая напряженные от ожидания лица остальной ребятни.

   Парень в гимнастерке колебался.  Лицо его,  то плющилось в улыбке, то становилось притворно-строгим.

   Но вот он, решительно хмыкнув, повернул рукоятку затвора, оттянул его назад  и из винтовки выпал латунного цвета остроносый боевой патрон.  Красноармеец сунул его в карман широкого галифе, а полученный от ребят холостой патрон решительным движением рукоятки затвора дослал в патронник винтовки.

   Мы, проглатывая слюну, внимательно смотрели за манипуляциями часового. Многие не видели, как заряжают винтовку для выстрела.

   И вот раздался до такой степени оглушительный звук, что ребята, хотя и с запозданием прижали ладони к ушам.  До этого времени мы слышали только отдалённые на учениях звуки винтовочных выстрелов.

   Только старший из нас Мишка Дёмин (Дёмка) из-за солидности не стал прикрывать свои заметно оттопыренные уши.

   - А тяжёлая у вас, дядя, винтовка? Дайте подержать,- попросил второклассник Витька Гордей.

   - Ну , если только подержать, - расцвел добрейшей улыбкой часовой.

   Гордей схватил винтовку за ещё тёплый от выстрела ствол и охнул, опустив приклад себе на пальцы ноги.

   Часовой снисходительно похлопал недотёпу-Гордея по плечу и отобрал у пацана винтовку.

   Из парадной двери школы, толкая друг друга выбежали несколько красноармейцев, среди них высокий командир с двумя золотистого цвета полоскам  на петлицах, называемых среди военного люда «шпалами».
 
   Начальник караула, опередив командира со «шпалами, спрыгнул с высокого парапета подъездной лестницы и  гаркнул:

   - В чём дело, Якунин? Почему дал выстрел?

   - Да вот ребята… Упросили…- запнулся часовой.
 
   У старшего командира гимнастёрка была насыщенного желто-зелёного цвета и даже на вид, перетянутая двумя ремнями - поясным и наплечным, казалась толстой и тёплой.  А у парнишки-часового в обмотках гимнастёрка было выцветшей,  с пятнами от высохшего пота на спине.

   Старший командир молча оглядел всех нас и резко повернулся к начальнику караула:

   - Снять рядового Якунина с поста и отправить на гауптвахту!  Трое суток ареста!

   Командир повернулся на каблуках, точь-в-точь, как это делают красноармейцы, выполняя команду «кругом», и скрылся в дверях школы.

   Начальник караула, младший командир с треугольничками на петлицах гимнастёрки приказал бывшему часовому снять с себя ремень и следовать в сопровождении одного красноармейца в помещение гауптвахты.

   Младший командир обернулся к притихшим ребятам и сдвинул  выцветшие брови:

   - А ну марш все по домам! Устроили тут мне нападение на пост!

   Наши детские доводы, что часовой не виноват, а виноваты  только мы, не вразумили его. Он строго надул щёки и сделал движение рукой к кобуре пистолета:

   - Поймаю сейчас из вас двоих, посидите  заодно на гауптвахте!

   Наша, голоштанная команда  прыснула во все стороны, как-будто от горящего костра, в который бросили пригоршню патронов, или гранату.
 
   Спустя некоторое время я спросил у всё знающего Дёмки:

   - А что такое гауптвахта и где она сейчас находится?

   - А, - проговорил он нехотя,- это, Бочешка, вроде тюрьмы для военных, её разместили в школьном подвале.

   И, видя жалостливое выражение моего лица, добавил:

   - Это не та тюрьма, что для воров, бандитов и шпионов!  Часовой не вор и не  бандит.  Посидеть три дня без прогулки на хлебе и воде – это не так страшно!

   -  Но это же несправедливо!

   - Так положено! – сказал Дёмка, и в его голосе была та же интонация, которая была у командира с двумя «шпалами» на петлицах.

   Это слово «положено» наводило меня на размышления: что положено, кем положено, а если положено, то, как взять это обратно?

Юрий Боченин. 22-е октября 2015 г.