Роскошь одиночества

Роскошь   одиночества.


  Клавдия Петровна превратилась в Клепу с легкой руки Паши, соседки по лестничной площадке.
  Они жили на пятом, последнем этаже сталинки, других соседей здесь не было и они организовали на площадке дизайнерское вторжение:  поставили  ломберный столик на гнутых ножках, два вертящихся стула, бывших креслами, а винтажная пепельница и ваза дополнили интерьер. *Курилка*  была готова.
  На время редких пожарных проверок мебель убиралась в одну из квартир, что делало площадку непривычно пустой и даже уборщица отмечала, что с мебелью лучше. Курящих в квартирах не было, но частые гости к Паше радовались удобству.

    И Паша, и Клепа ,встречаясь на площадке , садились в кресла, делали вид, что курят и делились новостями. Любимыми их обсуждениями были стихи Паши, которые  она записывала в блокнот, деля на *уд* и *неуд*. *Уд* записывался с первой страницы блокнота,  *неуд* - с  последней.

  Паша работала в театре. Ей было слегка за сорок, хотя ее бывший второй муж, упорно называвший ее Прасковьей, считал, что ей уже ближе к пятидесяти. ( Ха-ха!) Но не будем о годах. Милая, энергичная, с живым взглядом зеленовато-карих глаз (один более зеленый, а другой менее карий),
  Паша обладала решительным, даже авантюрным характером, могла вертеть судьбой, как собака хвостом.
  К  этому времени она была уже дважды разведена, оба раза не по своей инициативе, воспитывала сына от первого брака, и, можно сказать, уже почти воспитала. Сейчас ему двадцать и он уже два года учится в Московской консерватории, куда он поступил после успешного окончания Питерской  музыкальной спец. школы. Высокий, с длинными  гибкими пальцами  и кипой светлых веселых волос, Леша был гордостью  Паши.
 
 Родив сына в первом браке от любимого мужа и случайно узнав о его энергичной  связи с ее хорошей знакомой, Паша поняла, что надеяться ей в жизни не на кого и принялась за воспитание-образование  сына.
  Еще в детском саду у Леши обнаружили хороший музыкальный слух ( весь в отца!), и  Паша посадила его за вновь приобретенное, уже после развода, пианино и, сказав *надо!*, определила его дальнейшую музыкальную судьбу.

 - У нас завтра развод,- вспоминала Паша слова первого мужа.
 - Хорошо,- ответила тихо, и хотя уже знала о его устойчивой измене , но виду не подавала, ждала развития событий.
 - Хорошо, как скажешь,- повторила она и погладила светлую головку сына.   
               
 На суде ей нужно было произнести всего одно слово *Да*, и Паша собрала все силы (только бы не расплакаться!) и сказала это слово. Голос не подвел, а слезы остановились на последнем пределе.
 – Да, да согласна на развод, - думала она о произнесенном, -  ну а как не согласиться, если это так нужно  любимому!
  Дома  Паша прижимала к себе хрупкое тельце  сына( за что ему это?) и ласково шептала:

               
  Ты мое воплощение,
  Синяя птица,
  Ты мое продолжение,
  Ты мое удивление,
  Еще никем не разгаданная
  Земная крупица.
               
          (записала в *уд.*)

  Потом купила пианино, устроилась на курсы экскурсоводов, подрабатывала в Исаакиевском соборе.
  Если была вечерняя работа в театре, Паша отводила Лешу к соседке на сохранение.
  Леша любил бывать у Клепы, разрешавшей все. Он дружил-воевал с большим белым и пушистым котом, которому тоже нравились игры. Комната  становилась полем  боя ,все валялось на полу, кот вертелся за привязанным к хвосту бантиком, а Лешик превращался в обычного веселого и смешливого мальчишку.
  Вернувшись  с театра, Паша переносила спящего домой, стараясь не наступить на игрушки на полу.
- Клепа, ну как у тебя все разбросано!

 
  Три года после развода Паша приходила в себя.  Все это время она не могла слышать имени бывшего мужа, даже если кто-то незнакомый произносил такое имя, она вздрагивала и сжималась.

  Мне б только название твое
  не оживить вслух,
  И чтоб никто такое имя
  не говорил вообще,
  Исчезло  чтоб из слов.
  А у меня сомкнутые губы и
  линялый взор.

  Уходит взвешиваться солнце.   
               
           (записала в *неуд*)

  Последняя строка ее очень успокаивала. Она повторяла ее много раз и горечь ушла, правда  не сразу.
  Тысячу раз взвешивалось солнце, пока у Паши перестал дрожать голос, а глаза вновь засветились живым блеском.


  Когда на практику в театр прислали театроведа Александра, Паша сразу сказала Клепе:
 - Чума. Наверное, пьет. Глаз напряжен и губы всегда раскрыты.
- Причем здесь губы?
- Ну… это мое чутье.


  Девять лет совместной жизни с Александром были, не то чтобы удачны, но вполне достойны. Пашу подкупало его хорошее отношение  к сыну, какая-то его хозяйственность и деловитость. Он вылечился от алкоголизма, а на даче мастерил всякие приспособы и удобства.
- Вот где его талант, а не в оценке спектаклей, в которых он, несмотря на образование, слабо  разбирался,- думала Паша.

  Когда на Псковщине,  в отпуске,  Александр сломал шейку бедра упав с перевернувшейся  телеги, -
 - Лучше бы шейку шейки,- сказал он тогда, бодрясь.

  Паша приложила все связи и силы для лечения мужа. И только в Таллине, в клинике Сеппо, его поставили на ноги, хотя   одна нога оказалась чуть  короче другой…

    Как-то в мае, на даче, Александр изрек трудным голосом:
- Всякая любовь проходит…
- Это ты о нашей? – Удивилась озадаченная Паша.
- Нет, это я о моей. .. Я хочу, чтоб прошла моя к Ольге Семечкиной.
- Так у тебя любовь … А кто это? Не та ли молодая театроведка  с которой мы разговаривали на премьере у Семена  Спивака в Молодежном театре?
-Да, она. Но если любовь пройдет, все у нас будет опять хорошо.
   
  Паша отреагировала неожиданно. Она перестала есть. Не могла себя заставить проглотить хоть что-нибудь. Не то, что она уж очень любила Александра, но привычная  жизнь с милыми семейными фишками, путешествия, общие знакомые, многие одинаковые взгляды на жизнь,  события и людей создавали определенный устойчивый комфорт.
 - Значит,  к Александру пришла другая  любовь и, наверное, сейчас острая, активная фаза. Пусть решает,- поняла вдруг Паша.


  И если б обе мы стояли на
  краю,
  Чью руку взял бы он? –
  Боюсь, что не мою…
               
          (записала в *неуд*)

  Есть она начала, потеряв несколько и так нелишних килограммов. Тогда Клепа  насильно заставила ее  съесть бульон и курицу.
 -Паша, ты как тень. Так нельзя. Весишь 48 кг.  И то брутто…
 
  Разрыв с Александром не был так тяжел, как с первым Мужем, но Паша отходила долго.

  Капели качали качелю печали.
  Капели шептали: -*Начни все
  сначала*.
  Начать все сначала? – Уже
  начинала…
  Над хрупким цветком  стрекоза
  трепетала.
               
          ( записала в *неуд*)

  -Это всего лишь Александр, Муха, - твердила ей  Клепа  в курилке,- встряхнись.  Иди на новые курсы.  Меняй что-нибудь.

  Мухами они называли людей и события, которые не должны прикасаться к  их жизни и вырабатывали к ним иммунитет под впечатлением стихов  Омара Хайяма, записанных в *уде*.
 
  Океан, состоящий из капель,
  велик,
  Из пылинок слагается материк.
  Твой приход и уход не имеет
  значения,   
  Просто муха в окно залетела на
  миг.

  Просто муха. Последнюю  строчку она повторяла, пока не обрела равновесие. 
  Восстановилась Паша на курсах английского языка и на этот раз их успешно закончила, подрабатывала в *Интуристе*.

- Пора заканчивать эксперименты с  мужьями,- сообщила она новость Клепе, прикуривая воображаемую сигарету, - я самостоятельная,  из себя ничего, есть сын, и вообще,  все главное я  уже выполнила. Теперь  можно спокойно наслаждаться жизнью в одиночестве.
- Эх, Паша! Какие бы решения мы не принимали, жизнь всегда подкидывает новые ситуации,-  ответила мудрая Клепа, стряхивая накопившийся пепел.


  Несколько лет назад  Паша познакомилась с одной французской парой, Мадлен и  Марселем, туристами. С  Мадлен они говорили  по-английски о  достопримечательностях Питера, театре, балете и даже о моде. Милая жена и немного стеснительный муж.
   Они провели вместе весь день: прогулка на катере по каналам, Некрополь 19 века, куда их затащила Паша, вечером  театр – прекрасное время в щедром на красоты городе. 
  После отъезда во Францию они присылали открытки  и поздравления с Новым годом и Рождеством.  Постепенно переписка иссякла, но теплые воспоминания остались.

   Как же было удивительно получить небольшую открытку от Марселя, с сообщением, что он приезжает в Питер на три дня и спрашивал, будет ли возможность увидеться.

- Клепа,  Марсель приезжает, Ну помнишь, я тебе рассказывала несколько лет назад, - сообщила вечером Паша, дав Клепе прикурить и положив одну красивую ногу на другую.

  Они встретились у метро.  Была осень, поздняя осень, можно сказать. Первый снежок обновил белым газоны и цветники, а черные скелеты обнаженных деревьев показали все свою старость, уже не скрываясь за молодой листвой.
  Они гуляли в парке. Марсель плохо говорил по-английски, вернее совсем мало, а Паша была  скромна в французском, на уровне аналогий  слов с английским.  Но они понимали друг друга.

  Мадлен не стало три года назад. Быстро сгорела. Марсель продал большой дом, отделил уже взрослых детей и теперь жил в небольшом городке близ Атлантического побережья.

 -А Вы все еще свободны? - Произнес  Марсель явно заготовленную фразу.
 -Да,  си,  ес , фри, - живо ответила Паша и показала палец  без кольца.
   Они посетили Русский музей, где Марсель пленился волнами художника Айвазовского, Дом кино, где посмотрели какой-то фильм, сидели в чайном домике, пили вино и даже танцевали, хотя здесь это не принято.

   Когда Марсель уехал, Паша  ощутила легкую грусть и поняла , что ей было уютно с немногословным, галантным и  таким *французским* кавалером.  Она ходила по Летнему и Александровскому парку, рассматривала деревья, пытаясь вернуть то восприятие, которое было при Марселе.

  Мы в парке гуляли при
  странном пейзаже,
  Скелеты деревьев на белом
  снегу,
  Листвой молодой откупились;
  но даже
  Измену за жизнь я принять не
  могу.
               
  Листва золотая  лежит под
  ногами,
  Отдав всю себя за любовь
  старика.
  А ранней весной все начнется 
  сначала-
  блеск юной листвы и игра
  ветерка...
               
          (записала в *неуд*)

 - Дались тебе эти измены! – возмущалась Клепа. – Уже к деревьям цепляешься, - внимательно посмотрела на соседку,  помолчала.
 - Что, грустишь о Марселе?
 - Просто осень, - тихо ответила Паша.

  Прошло  три недели. Письмо пришло, когда уже  *не  ждали*.  Паша нетерпеливо стучала в дверь соседки.
- Клепа,  ну что ты так долго не выходишь? Марсель письмо прислал и вызов на месяц во Францию! – пела Паша, блестя великолепными зубами.

  В конце февраля  Паша была уже в Париже.  Марсель встречал ее  в аэропорту Шарля де Голля и вскоре они въехали в город.
  - Париж, как много в этом звуке для сердца женского… - внутренне ликовала она, жадно вглядываясь в окно.
   Париж возвышался по обе стороны Сены, и Паша старалась запомнить все-все, даже повороты улиц, по которым они ехали; вот  мелькнула Июльская колонна  на площади Бастилии ( день взятия Бастилии они регулярно отмечали в  своем кругу – хороший тост!),  вот Нотр - Дам  де Пари, Лувр,  там кружево Эйфелевой башни – узнавала Паша знакомые силуэты.  Они ехали не останавливаясь. Париж промелькнул быстро. Вот и Булонский лес. Паша вопросительно смотрела на Марселя.
-  Пюи, апрэ, - говорил  он, внимательно следя за дорогой, и Паша знала – потом, позже.
   Они ехали  в Ла - Рош -сюр -Йон , небольшой городок  недалеко от Атлантики, где жил Марсель. Франция  мелькала за окном, демонстрируя красоту и ухоженность окрестностей.

  Паша уже бывала во Франции  на Лазурном берегу, в Ницце, в  Каннах и Провансе. И здесь тоже, хотя и много севернее, те же ровные ряды виноградников, садов, и даже сейчас, в конце февраля, некоторые деревья уже  цвели пышным  розовым
цветом.
- Декор, - улыбнулся Марсель, заметив ее удивленный взгляд.

    Дом оказался небольшим, но уютным, в два этажа, с маленьким садом, где  цвели ранние нарциссы. У Паши своя спальня на втором этаже. Все комнаты в доме веселые, много текстиля и обильно декорированы. Все изящно.  И на втором, и на первом этаже   *французские*  в пол, раздвижные окна, выходящие в сад, так что можно было ощущать себя частью уличного пространства. Вдалеке   силуэт пальмы. Красота!
  Паше нравилось все – и небольшой уютный городок с памятником основателя Наполеона, и дом, и возможность ходить по траве и загорать в шезлонге, и отличная ванная с пушистым ковром на полу , и  Марсель, внимательный и ненавязчивый, что Паша уже подумывала  - *А хорошо бы так всегда*…
   Как-то  после обеда Марсель постучал в комнату Паши.
 
               
  Нежна с тобой, нежна, нежна,
  Грешна с тобой, грешна,
  грешна,
  Не устояла днем, под
  солнечным дождем,
  Смущенным февралем…
               
  Вино ль тому виной,
  Иль взгляд касаний твой,
  Иль слов французских бред –
  Где тут найдешь ответ?   
               
           (записала в *неуд*)
 
  В один из дней Марсель предложил пойти в мэрию и взять документы для бракосочетания. Им дали анкеты. Мадам, выдавая их,не наградила Пашу приветственным кивком и  даже не взглянула на Пашу.
- Это потому, что я русская, - ущербно подумала Паша, но держала дежурную улыбку.
 
  Дни летели быстро. Они посетили Бордо и Нант, Ля Рашель и Ренн и множество небольших   прелестных городков на побережье. Чувство восхищения ухоженностью и красотой  французской  местности  иногда вызывало у Паши чувство обиды за  русские мусорные просторы. Но она старалась здесь об этом не думать. Здесь только радоваться.

  - Завтра день рождения  Поля, внука.Ему 5 лет, - поняла Марселя Паша. Она уже прилично  чувствовала  французский  язык и со словарем не расставалась.
  - Мы приглашены?
  - Си,- улыбался Марсель.
  Это был повод для Паши познакомиться со всей семьей Марселя, детьми и внуками, и вручить  им предусмотрительно  захваченные с собой сувениры: Павлово-Посадские платки для дам, водку для мужчин, икру, конфеты,  расписные ложки, матрешки и пр. (знай наших!). От такого изобилия подарков  гости зашумели, мужчины стали тут же пить водку, дочери примеряли платки, изящно перекидывая их через плечо, а икра привела  всех в полный восторг.
- Вот что значит широкая французская душа!  Радуются, как дети, - улыбалась  Паша. Она была довольна, что так угадала с сувенирами.
- Наверное, готовят мне ответный подарок, - заметила Паша тихие   разговоры детей Марселя.
  Спустя полчаса Марсель с видом заговорщика позвал ее к машине и, открыв багажник, протянул ей пакет.
-Что это? – игриво спросила Паша. Марсель развернул пакет. В нем была белая  душистая буханка белого сдобного хлеба.
 -Это… что? – спросила удивленно.
 - Кадо, подарок, - улыбался Марсель.
 - Не нужно, нон, нон,- растерялась Паша.
 - О, это вкусно. Дома пьем чай,- и положил пакет в машину.

- Спокойно, не дрейфь, Паша. За нами Россия, не урони лица! – улыбчивая Паша  грациозной походкой подошла к столу, но тут услышав  из приемника прекрасный, четкий ритм (арабской?) музыки и ощутив легкое злостное возбуждение, она неожиданно для себя вскинула руки, выгнула спину и пошла в грузинском, сдержанно-энергичном танце с четким рисунком гибких кистей и мелкой, плывущей походкой на носочках – такое было вдохновение.  Все ее тело отзывалось на дробный, четкий ритм и Паша сама чувствовала свою неотразимость.
- Вот вам кадо, подарок! Его не съешь! Вам и не снилось! Это вам за... пренебрежение к русским,- вспомнила она лицо дамы из мэрии и закончила свой прекрасный танец быстрым кружением. Марсель не скрывал своего восхищения и нежно поцеловал обе  руки Паши.

   Домой возвращались  поздно, под проливным дождем. Марсель вручную включал дворники под могучими ливневыми потоками.
- Что, не работают? Поломка? – забеспокоилась Паша.
- Нон, все хорошо,- улыбнулся Марсель и включил автомат, демонстрируя возможности *Рено*, - Биен! – и тут же выключил.  Экономил щетки.
  Паша ехала молча. Разговаривать не хотелось.  Дома Марсель вставил батарейки в часы, которые вынимал на время отъезда. Экономил.
 - Может, я что-то не понимаю в этой французской душе? – с грустью думала она и долго не могла уснуть.
 
- Сколько там дней до отъезда? – без сожаления подумала Паша, - ох, как ветрено во Франции. Некоторые деревья растут наклонно от постоянного ветра с Атлантики, а пальма машет распущенными ветвями не * привет-привет*, а * пока-пока*.

  Перед Парижем пошел  сильный дождь, они ехали напряженно в большом потоке дождя и машин. Марсель вручную включал -выключал  щетки.  Это не оставляло Паше выбора. Если она  еще и сомневалась, вернется ли она к Марселю, то теперь уже точно поняла -  нет.
  Настроение улучшилось. Она была весела, улыбчива и без сожаления прощалась с прекрасным Парижем.
  Марсель не понял ее радости в момент отъезда и все спрашивал:
  -Все хорошо?  Же тем, же тем, ай лав, -  взволновано шептал Марсель, ища ее взгляд.
- Все хорошо!  Лучше не бывает! Спасибо  Марсель, за дивную Францию, - еще увидимся!

    Она всегда легко расставалась с городами, если там не было близкого родного человека. Так было и с Барселоной, и с Мехико, и с Гаваной, и с Прагой…
- Прощай, любимый город! – говорила она, - еще увидимся!

-  И крестимся мы справа налево, - вспомнила Паша  крестясь  перед взлетом и окончательно успокоилась.

- Ну, что Франция? – спросила Клепа, - давай, закуривай поскорей! Дым отечества…
- Франция – лучшее место на земле.
- Да, видно по тебе, похорошела.  Что же вернулась? А…
               
  - Здесь горчица острее, и
  женщины краше,
  А если и грязь, то везде она
  наша… - Смеялась Клепа.

- Дома лучше! – уверенно сообщила новость Паша  и занесла эту фразу в *уд*.
- Да, понятно...* Не надо Рая дайте родину мою...* - и, прикурив,  добавила:
- Опять сначала? Опять курсы?
- Эх, Клепа, ничего нет лучше одиночества. Никаких разочарований. И даже француз недотягивает,- и помолчав, добавила:
 - Хочу пою, хочу... молчу. Такая вот абсолютная свобода в скромных желаниях; - потом потушила воображаемую сигарету, решительно встала и свободной, дразнящей, играющей походкой пошла покорять роскошь одиночества.