Второе Хлебобулочное

Дрожь вдоль твоего позвоночника чувствуется даже из другого конца квартиры. Вдоль по коридору и сворачиваю в одну из тысячи комнат, держа в руке кружку с дымящимся лимонным чаем. Ты неподвижно сидишь у тонкой большой пластины чистого льда и выскребаешь в ней окошки произвольных геометрических форм - в основном треугольных. Попробуйте нарисовать много треугольников на небольшом клочке бумаги, на большом ватмане, на своей руке - треугольники есть нервозная суета.
Медленно моргаешь сквозь сумрак собственных невесёлых мыслей и кладёшь голову на узкий деревянный подоконник, настолько старый, что с него уже частично облупился толстой слой некогда белой масляной краски. Неуместно кашляю в пятнисто-бурый шарф и поплотнее заматываю его метры вокруг шеи и плеч - в бушующем океане цвета благородного красного дерева терпит кораблекрушение и идёт ко дну круглый жёлтый плот. Оборачиваешься и сверлишь меня пустым взглядом. Будто не человек вовсе, а спасённая из ада избиений кошка, ныне бездомная. Свободная и эту свободу испившая до конца, облезлая подобно старым советским подоконникам, недоверчивая, как старые советские бабки, прессующие во дворе старые советские свежевыкрашенные в будто белый скамейки. Но никто из людей не вноват в этом. Не виноват же?
Подхожу и сажусь на пол возле тебя, делая это чуть более аккуратно, чем делают люди трезвые. Нет, не так - те, кто пьют меньше горестей или тихих радостей жизни. Трезвых среди нас не найти, особенно если на глаза постоянно попадаются этиловые никотиновые боги из числа студентов. Из числа нас с тобой, и мы из их числа. Кто из кого произрос в этом космосе кокосовой крошки на лакричной глазури? Ты знаешь? Отрицательный кивок головой, и я умиротворённо закрываю глаза, стараясь не принимать во внимание тот факт, что тишина в комнате так и осталась нераспечатанной, как тоненький слой дырчатой фольги на банке с кофе.
Скрипит дверь - с кухни отдалённый хлопок проткнутой указательным пальцем серебристой - и тихий топот мягких кошачьих лап. Будь на этом полу старый советский ковёр, то его не было бы слышно вовсе, этого размеренного, но неуверенного шага. На подходе к границе моих территорий задумчиво обнюхивает острую коленку, затянутую в плотную серую джинсовую ткань. Осторожно пробует лапой, прося разрешения, и запрыгивает в ямку сложенных по-турецки ног. Топчется-топчется-топчется, я нервно открываю один глаз, и на лоб приземляется твоя прохладная ладонь. Проводит по волосам к макушке, отодвигая чёлку - я поднимаю лицо к тебе, натыкаясь на серый взгляд тёплых глаз, как на успокоение. Ты наклоняешься - кошка наконец скручивается в уютный клубочек - и отстранённо, но ласково целуешь чужие обветренные губы, что колятся кусочками отмершей кожи. Водопад бесконечных волос цвета мокрого песка укрывает мою застывшую в трогательном моменте фигуру. Чужие губы - это мои. Уцепишься за эту мысль, ухватишься - и жить становится чуточку понятнее. Собираю в кулак твой свитер и тяну, ты надавливаешь на мои плечи и ищещь опору, ибо старая советская облупившаяся некогда белой краской табуретка подозрительно вовремя заскользила. Глухой удар об пол, и кошка, задавленная в переплетении ног, издаёт громкий мяв, отталкиваясь всеми двумя десятками когтей от моего неподготовленного к такой атаке тела. Шиплю в тон с ней, тону в твоей гриве, грею ступни то ли о батарею, то ли о пролившуюся горячую сахарную липкость. Жёлтую спасательную шлюпку наконец вынесло на прибрежную отмель старого советского паркета. Ты тихо смеёшься и обнимаешь меня за шею, я лежу на полу и пытаюсь понять, почему ощущение уюта с лихвой перевешивает всё остальное.
Солнце впервые за несколько месяцев выглядывает из-за туч, и мою грудь, укрытую сплошным покрывалом твоих волос, пронзают несколько квадратных, треугольных и круглых лучей. Треугольных всё же больше.
- Ты уйдёшь? - слышу шёпот чужих обветренных губ, неприятный такой, хриплый сонный шёпот человека, потерявшего всякую надежду.
- Нет, - отвечаешь ты спустя несколько бесконечностей, закрыв глаза, выныривая из густой дремоты уютного места. - Но и не останусь.
Я безадресно киваю и поворачиваюсь на бок, закидывая на тебя руку и пряча пальцы под тёплое тело. Ноги начинают мёрзнуть. Ещё минута - и сон уносит нас туда, где выуженные с тонущего корабля и перенесшие ужасную бурю люди начинают опасливо выгружаться из жёлтого спасательного плота на сушу неизвестного острова. Туда, где утро наконец ознаменовало начало дня. Дня, где будет жизнь.