Сеанс психотерапии

Краткое содержание: Маклаков влюбился в Аню Марфушину шестиклассником. Но разлюбил. Или думал, что разлюбил. Они вместе учились в институте, а потом Маклаков взял Марфушину на работу в свою фирму. Так прошло восемь лет. И тут Марфушину бросил муж...
Примечание: время действия — начало 2000-х
От автора: это сказка о том, как в циничном прожжённом хмыре просыпается пацан...
Предупреждения: несколько матерных слов
18+

* * *
Маклаков и Марфушина вместе учились в одной школе, в одном классе, в те стародавние замшелые времена, когда люди заканчивали не одиннадцать классов, а десять, и ни о каких ЕГЭ никто ещё и слыхом не слыхивал.

Маклакова, понятное дело, в школе дразнили Маклаком, хотя был он Виталием. Вернее, не дразнили, а просто звали. Ну, а Марфушину, что тоже понятно, звали Марфушей, хотя на самом деле она была Аней. Почти королевское имя — Анна, «сладчайшее для губ людских и слуха»… не то, что какая-то там Марфуша! Но против судьбы фиг попрёшь, хотя Марфуша честно пыталась это делать, возмущалась и один раз даже подралась. Не с кем-нибудь, а всё с тем же Маклаковым, который как раз тогда в неё втюрился и нещадно на этой почве донимал. Она врезала ему по башке учебником географии, причём три раза подряд, пока не возмутилась уже географичка Маргарита Андреевна. Та переживала отнюдь не за состояние маклаковской башки, а за сохранность новенького бесплатного учебника из числа тех, что только что были выданы шестому «В» в школьной библиотеке.

Вот так безжалостно Марфуша выбила из Маклакова всю его любовь в одно мгновение. А ведь он по ней искренне сох и во время уроков то и дело украдкой пялился на первую парту, где Марфуша старательно склонялась над своей тетрадью, и золотистая прядка, выбившаяся из косы, падала ей на щёку. Она вообще была старательной, Марфуша, а потому отличницей, Маклаков же был раздолбаем и троечником.

Тем не менее, уже в институте у него обнаружились недюжинные способности к предпринимательству. Предпринимать он начал уже на излёте третьего курса: сперва спекулировал акциями разных ООО, а потом замахнулся даже на постройку финансовой пирамиды в городских масштабах. Он ухитрился выскочить из этой аферы не только без проблем, но и с немалым наваром и, кроме того, завёл уйму полезных связей в самых разнообразных кругах — от чиновников до «братков». Поэтому, закончив институт, он закономерно заделался чэпэшником, то бишь частным предпринимателем, и пробовал себя во всевозможных законных и полузаконных сферах деятельности, приносящих бабло, покуда не остановился на рекламном деле.

Не мудрствуя лукаво, он назвал новорождённое агентство — «Вита», в честь себя, любимого, и принялся методически его раскручивать.

И раскрутил. Спустя восемь лет под его началом была целая толпа дизайнеров и агентов, впахивавших сдельно, то есть не состоявших в штате, ибо Маклаков не собирался платить за них налоги родному государству. Даже его бухгалтер, и тот был привлечён со стороны и числился за каким-то другим ООО. Единственной правильно и по закону оформленной галерной рабыней, как она сама себя называла, и менеджером по всему была Марфушина.

Анька Марфушина, Марфуша, бывшая маклаковская одноклассница.

За десять лет, прошедших после окончания института, Маклаков сменил подряд трёх жён, как султан из древней песни и завёл от одной из них сына Вовку, которого добросовестно содержал и выгуливал по воскресеньям в детском парке.

И теперь он считал, как тот же султан из песни, что гораздо лучше совсем без жены, - намного лучше с любой стороны.

Он никогда не считал себя таким уж красавчиком, но, как сам довольно признавался, кроме собственно ***, у него имелась ещё и охуенная харизма. Хотя вообще-то Маклаков, чернявый и смуглый, со сломанным в отроческой драке носом и нахальной ухмылкой, сильно смахивал на какого-то казака-разбойника. Или на махновца с Гуляй-поля.

Марфуша же давно являлась счастливой матерью дочки-подростка и супругой Ильи Орлова, за которого выскочила ещё в институте. Выскочив, она, конечно, сменила фамилию, которая стала звучать гораздо красивее и даже по-геройски. Но для Маклакова Анька так и осталась Марфушей. Не Орлицей же её звать, в самом-то деле!

Время от времени все они, то есть Маклаков и его очередная пассия, а также Марфуша со своим Орловым, встречались на маклаковской даче и жарили там шашлыки под коньяк и мартини.

Маклаков привык к тому, что Марфуша всегда находится при нём, как правая или левая рука, нога или другая часть организма. И что она выполнит любое его поручение, даже не имеющее отношения к её непосредственным должностным обязанностям. Хотя она, конечно, будет при этом ворчать, зудеть и называть Маклакова узурпатором и капиталистом. Впрочем, он всегда платил ей щедро, очень щедро. На Марфушиной зарплате он не сэкономил ни разу за все восемь лет существования агентства, которое они с Марфушей вместе раскрутили.

И вот в один не самый прекрасный день Маклаков сошёл с ума – иначе никак не скажешь.

Какая досада, как говорила фрекен Бок, поливая водой из душа свою макушку.

Маклаков с Марфушей как раз сидели в кафешке через дорогу от «Виты» и обсуждали новый, достаточно обширный заказ от некоего капризного, но крутого «строителя», то есть владельца фирмы стройматериалов. Обсуждали-обсуждали, а потом Маклаков взглянул на Марфушу и внезапно обомлел.

Размешивая сахар в своей чашке с зелёным чаем — другого она не признавала — и упоенно что-то трындя, Марфуша была… прекрасна. Как видение, другого слова Маклаков подобрать не смог.

Солнце пронизывало насквозь её золотистые волосы, окружившие нежное тонкое лицо сияющим ореолом. Как на картинах каких-нибудь прерафаэлитов, изображавших Мадонну. И, взглянув на Марфушу, Маклаков вновь стал тем двенадцатилетним шалопаем, который сидел и завороженно пялился на отличницу в первом ряду, никого и ничего более вокруг себя не замечая.

Конечно, превратившись за последние годы в весьма разборчивого ценителя женской красоты, то есть, откровенно говоря, в кобеля и бабоукладчика, он не раз отмечал при виде Марфуши, что задница у неё вполне ебабельная… или что новая кофточка классно открывает её сиськи третьего размера, а значит, надо непременно напустить Марфушу на важного клиента, чтобы тот распустил слюни и перестал возгудать по поводу возросшей стоимости расходников на заказанные им наружные баннеры.

Но то чувство, с которым Маклаков сейчас взирал на размешивающую чай Марфушу, было чем-то совершенно другим.

Оно было каким-то чистым сопливым восторгом. Умилением даже.

Как в песне у Лозы: «Что-то подымается, не в штанах, конечно же, а в моей душе…»

Маклаков Лозу любил и часто, будучи поддатым, пел его песни под гитару.

— Ты чего на меня так смотришь? — недоумённо спросила уже допившая свой чай Марфуша, вырвав Маклакова из глубин его странного ступора, и обеспокоенно полезла в сумочку. — Если я пирожным перемазалась, то так и скажи.

Она достала из сумочки зеркальце и принялась тревожно себя осматривать.

— Нормально всё с тобой, — очнувшись, заверил её Маклаков. — Я просто задумался, не предложить ли строителю ещё растяжку поперёк Металлургов безвозмездным бонусом, если он будет артачиться.

Марфуша задумчиво выпятила губы, превратившись в утёнка. Очень милого утёнка, надо сказать. У Маклакова прямо сердце дрогнуло всё от того же дурацкого умиления.

И вдруг она прыснула:

— Нас со стороны послушать, так мы чёрт-те-что обсуждаем, Вит! Растяжка строителя бонусом через Металлургов! Ой, не могу!

— Профдеформация, — Маклаков нехотя ухмыльнулся и поднялся из-за столика. — Пошли, Марфуша, растянем его уже, что ли, как следует.

Личностная деформация самого Маклакова на этом, однако, не закончилась. Напротив, она продолжала расти и шириться, превращая его в натурального недоумка, распускающего розовые слюни, что Маклакова несказанно бесило, надо отметить.

Но он ничего не мог с собой поделать.

Ему этого хотелось! Ему хотелось непрестанно смотреть на Марфушу, любоваться ею, как японец — цветущей сакурой. Делать что-то, чтобы она побольше улыбалась и радовалась. Оградить её от нудных, раздражённых, капризных мудаков-заказчиков. Дарить ей подарки. Платить ей, блин, втрое больше. Отдавать ей всю выручку, чёрт побери!

Решительно, Маклаков впал в детство и сошёл с ума, какая досада!

Самым смешным было то, что он прекрасно осознавал всю безнадёжность этой нелепой детской влюблённости. Марфуша абсолютно не воспринимала его, как мужика, хотя не раз подтрунивала над его кобелизмом. Кроме того, она была безнадёжно семейной и чересчур правильной, чтобы Маклаков мог надеяться на адюльтер. Так что адюльтера он вообще не ждал. И даже не мечтал о нём, просто пребывал в таком вот угорелом состоянии.

Альцгеймер подкрался незаметно. Не песец, но пришёл.

Это состояние мозговылета, как мрачно называл его Маклаков, началось с того памятного чаепития в кафе через дорогу от «Виты» и продолжалось почти два с половиной месяца.

Тем временем супруг с геройской фамилией Орлов Марфушу бросил.

Выяснилось это не сразу. Марфуша именно что по-геройски скрывала абсолютно всё, с её семьей произошедшее. На телефоне целыми днями не висела, в истериках не билась, с бухгалтершей Светочкой или ещё с кем-либо мужнину подлянку по углам не обсуждала. Но похудела, побледнела и улыбалась реже и вымученнее.

Маклаков же. пребывая в состоянии мозговылета, это безобразие заметил с первой же минуты, ужасно взволновался и, не зная причины — Марфуша же молчала, как партизанка! — начал в панике думать, что у той какие-то проблемы со здоровьем. О чём и заявил ей, не вытерпев пытки неизвестностью, как-то вечером, когда они вдвоём сидели на кухоньке опустевшего агентства. Марфша домой не торопилась, дочка Ева была у неё в летнем лагере, ну а Маклаков не торопился тем более.

— Ты мне не нравишься, Марфа, — сурово заявил он, глядя на её опущенные ресницы. Она опять, как тогда в кафе, рассеянно размешивала чай и витала в облаках. — Ты не… не заболела ли? А, Марфа?

Голос его против воли дрогнул. Здоровье бывших жён и пассий Маклакова никогда так не волновало.

Усмехнувшись — не улыбнувшись! — Марфуша подняла на него какие-то затравленные глаза и выпалила:

— А я никому не нравлюсь, Маклаков, как выяснилось. Даже Илье.

Сказав это, она залпом осушила свою чашку с зелёным чаем, словно это был коньяк.

Маклаков оторопел.

— В каком это смысле? — после паузы осторожно поинтересовался он.

— Ты бросил столько баб и не знаешь, в каком смысле? — отчеканила Марфуша, уничтожающе глядя на него. — В прямом. Нашёл другую. Молодую. Ай-нэ-нэ, молода-ая… Девятнадцатилетнюю. У себя в универе. И тю-тю!

Муж Марфуши был замдекана в универе, не в том, который они все закончили, а в другом. Педагогическом. Педвуз — цветник и рай для бабника.

— Э-э-э… — промямлил Маклаков. Он абсолютно не представлял, что говорить. — Ну… это… Марфа, ты так не переживай. Он побесится и… того… вернётся.
Теперь Марфуша рассмеялась металлическим звенящим смехом, всё так же свирепо уставившись на Маклакова:

— Ты к кому-нибудь вернулся, психолог?

Прозвучало это как «пыссихолух».

Маклаков в замешательстве откашлялся и открыл рот, но Марфуша его не слушала.

— Он уже на развод подал. В суд то есть, — с горечью продолжала она, уставившись теперь в свою пустую чашку. — Нет, не потому, что я его держать собираюсь или квартиру отсуживать. Он, кстати, сразу к той ушёл… к Альбине. Так её зовут. Он благородный Атос, — она опять нехорошо усмехнулась. — А через суд — это из-за Евки, из-за того, что она несовершеннолетняя, так положено. Хотя Илья от алиментов не отказывается.

— Мудак он, хоть и не отказывается, — сипло сказал Маклаков и даже поёжился, когда Марфуша подняла на него затравленный, замученный взгляд. — Ну да, и я мудак, — сокрушённо согласился он.

Алименты на Вовку он, конечно, тоже добросовестно платил и знал, что «так положено». Но со всеми своими жёнами и пассиями расставался легко. Они не караулили его у офиса, не обрывали телефон, не бросались на него с кулаками. Всё было как-то… бесстрастно.

Маклакову вдруг даже стало обидно. Вон как Марфуша убивается по своему говняному орлу! По Маклакову никто так не убивался… как не убивался и он. Никогда.

Он снова озадаченно посмотрел на склоненную золотистую голову Марфуши. Да она, ****ь-копать, была самой лучшей бабой в мире и так уродовалась из-за какого-то козла?!

— Когда он свалил? — глухо спросил Маклаков.

— Первого июня, в день защиты детей, — пробормотала Марфуша и глубоко вздохнула, опустив плечи.

Узкие плечи. Хрупкие.

У Маклакова прямо сердце заболело.

— Знаешь, что, Марфа? А поехали ко мне на дачу, — решительно скомандовал он, вставая с места и отодвигая стул. — Нажрёмся в умат, по-братски. Песен поорём. Обсудим, какие бабы ****и и какие мужики мудаки. Легче станет, отвечаю.

У Марфуши открылся рот, словно у птенца. Она, не мигая, уставилась на Маклакова своими серыми, в золотых крапинках, глазами. А потом вдруг медленно заулыбалась. Уголки её бледных губ поползли кверху, и это была уже самая настоящая, не вымученная улыбка. И уж тем более не ядовитая усмешка, слава тебе, Господи.

— Неудобно, — тем не менее, слабо воспротивилась она. — И потом… я не люблю пить, ты же знаешь.

— Это не пьянка, это терапия, — внушительно заверил Маклаков. Он несказанно возрадовался: Марфуша стала наконец похожа на себя прежнюю, а не на какую-то немощную тень… отца Гамлета! — Поехали. Поехали, поехали!

«И махнул рукой…»

Они набрали продуктов в ближайшем магазине. Марфуша стеснительно дёргала Маклакова за рукав, когда тот, по её мнению, слишком уж шиковал, но Маклаков не обращал на это ни малейшего внимания. Вдвоём, тет на тет, как говорится, они ещё никогда не бухали. Повода не было. И Маклаков мысленно благословлял козла-Орла за этот повод, старательно отпихивая в сторону вполне резонную мысль о том, что грядёт его, Маклакова, звёздный час.

Мысль эта, как ни странно, казалась ему пошлой и даже дикой. Учитывая маклаковский богатый опыт на сексуальной ниве, это действительно было странным, но вдаваться в рефлексии Маклаков не желал. Он подъехал к даче, лихо распахнул ворота и загнал джип в гараж. Выгрузив предварительно продукты и Марфушу, которая, судя по испуганно округлившимся глазам, стремалась не меньше него.

Не давая опомниться ни себе, ни ей, Маклаков так же стремительно повёл её в дом, где, к счастью, не было такого уж свинюшника: Маклаков вообще любил порядок и в своё отсутствие за домом просил присматривать соседку Марью Филипповну, которой оставлял ключи от ворот и от входной двери.

— Кухня в вашем распоряжении, миледи! — весело объявил он, проворно выгружая припасы на кухонный стол и в холодильник.

Он деловито проверил газовую плиту, мойку — всё было в полной исправности, газ горел, мойка не протекала, — и возвестил:

— Пойду-ка я сауну пока налажу. Чтоб прогрелась.

— Са… сауну? — пролепетала Марфуша, ошарашенно глядя на него. — Может, не надо?

Во время давнишних семейных посиделок на маклаковской даче в сауне они ни разу совместно не парились. Маклакова тогда удерживало от этого… что? Да, пожалуй, целомудренность Марфуши. Заметная невооружённым глазом, а вооружённым — тем более.

— Марфа! — Маклаков укоризненно покачал головой. — Сауна — это просто финская баня, и всё. Отнюдь не синоним борделя. Давай не будем уподобляться. Мы будем париться, как братаны, кирять, как братаны, и наконец…

Он запнулся, увидев, что Марфуша замерла, словно заяц, застуканный охотником под кустом.

— Будем спать, как братаны, в обнимку под столом, — решительно закончил он. — Так что, братан, накрывай поляну, а я пойду пока, печку раскочегарю.

Он поспешно сошёл с крыльца, стараясь не думать о том, почему у Марфуши вдруг появились в голове «этакие» мысли. Его собственная голова ему тоже категорически не нравилась. Поэтому он с похвальным рвением занялся растопкой печи и подготовкой сауны к работе, что его хоть немного отвлекло. Он вообще любил это дело, обустраивать парильню: чтобы пар был какой надо, и махровые полотенца, и травяной настой, и всякие прибамбасы типа войлочных будёновок.

Он не сомневался, что Марфуша вдвоём с ним париться не будет, максимум — посидит в простыне у бассейна. Бассейном своим, хоть и маленьким, Маклаков гордился. Вообще в своё время он возюкался с этой сауной чуть ли не всё лето, но результат того стоил.

В общем, он заботливо приготовил всё, что было нужно для парилки, включая мыльно-рыльные принадлежности, и почапал к дому. К кухне, откуда уже неслись вкусные запахи: Марфуша отвлекалась по-своему.

Отвлекаться-то отвлекалась, но на вошедшего Маклакова опять уставилась с настороженностью, словно лань из чащи леса на приближающегося волка.

Маклаков постарался выбросить из головы волчье-охотничий винегрет. Он плотоядно посмотрел на накрытый стол и максимально неплотоядно — на Марфушу. И бодро воскликнул, как какой-нибудь дед Пахом:

— Баня парит, баня правит, баня всё поправит! Но бухать в бане вредно, поэтому мы начнём сейчас, чуток возьмём с собой, вернёмся и продолжим банкет. Лады?

Марфуша помедлила и кивнула. Она вообще сегодня была немногословна.

— Всё, хватит гнуть спину у плиты, долой домашнее рабство! — распорядился Маклаков, подставляя ей стул. — Мартини? Коньяк?

— Коньяк! — решительно сказала Марфуша.

Коньяк оказал на неё как раз то действие, которого жаждал Маклаков. Она раскраснелась и расслабилась, поудобнее расположившись на стуле. Маклаков втихаря любовался её румяными щеками, завитушками у висков и точёным профилем.

— Твой Илья — просто дебил, — ляпнул он неожиданно для себя. — Даже не мудак, просто полный дебил.

Марфуша перестала улыбаться и отрицательно покачала головой:

— Я уже старая, Вит. И он знает меня наизусть. Вдоль и поперёк. Мы прожили вместе тринадцать лет. Евке одиннадцать в марте исполнилось. Никакой романтики, ничего. Рутина. Я ему просто… приелась, вот и всё.

Она пожала плечами прямо-таки виновато.

— Минуточку, — властно отчеканил Маклаков и нахмурился. — Оставим самоуничижение! Ты ему, значит, приелась, козлу такому. Свежачка ему захотелось, — он поднял ладонь. — Цыть, Марфа, пока что говорю я. Ну, а он тебе что, не приелся? Ты его не выучила наизусть? Он до сих пор сложен, как Аполлон, и трахается, как Рокко Сиффреди?

Марфа обалдело воззрилась на него своими серыми очами и вдруг прыснула:

— Ну ты сказа-ал!

— А-а, значит, нет? Не Аполлон и не Рокко? То-то же, — Маклаков, очень довольный собой, допил свою рюмку и приналёг на грибочки. — Посмотри на это с другой стороны, вот и всё.

«Ты можешь отомстить ему со мной», — чуть было не брякнул он и заткнул себе рот куском буженины.

— А ты почему менял своих баб, Маклаков? — с любопытством осведомилась Марфуша, опираясь подбородком на руку.

Буженина попала Маклакову не в то горло.

— Честно скажу, Марфа, — откашлявшись, просипел он, — я тоже мудак, сраный сластолюбец… и я ни одну из них не любил. Впрочем, как и они — меня, вот так-то, — грустно добавил он, махнул рукой и налил себе квасу из графина, куда Марфуша зачем-то его перелила.

— Но ты же им признавался, наверное, в любви. Клялся… — задумчиво протянула та, продолжая разглядывать Маклакова, как Дарвин — пойманного орангутанга. — Думал, что любишь?

— Это всё поэзия, — пробурчал Маклаков, срываясь с места. Он уже не мог сидеть. — Сраная романтика. Быстро выветривается. Фюить, и нету! — он покрутил рукой в воздухе и взял со стола графин с квасом, бутылку с коньяком и тарелку с котлетами.
Марфуша продолжала внимательно на него зырить, чем, честно говоря, немало смущала.

— Я пошёл на первый пар, — не давая воли смущению, деловито объявил Маклаков. — Выдвигайся минут через двадцать, я к тому времени парилку освобожу. Там всё готово: полотенца и прочее добро. Встретимся у бассейна, в простынях, как привидения с мотором, дикие, но симпатишные.

Он скорчил зверскую гримасу, и Марфуша рассмеялась с явным облегчением. Она наверняка ожидала, что Маклаков вот-вот станет на неё покушаться. Гнусно приставать, соблазнять, склонять к разврату.

Он бы поприставал, конечно. Если бы это была не Марфуша!

…Пар получился знатный, но Маклакову и париться-то толком не хотелось. Он, в конце концов, не париться собирался, а проводить с Марфой сеанс психотерапии! Окунувшись в бассейн и издав приличествующий случаю вопль, он добросовестно замотался в простыню, как римский патриций, и сел на деревянную скамью, прилежно дожидаясь Марфушу.

Опять, как в песне у Лозы: «Закурил махорочку, начинаю ждать».

Маклаков успел осушить почти весь графин с квасом, сосредоточенно прислушиваясь ко звукам, доносившимся из парилки. К коньяку он больше не притрагивался — одна мысль о том, что за тонкой перегородкой находится совершенно голая Марфуша, сразила его наповал безо всякого коньяка.

Наконец Марфуша выскользнула из парилки и подошла к бассейну, сторожко ступая босыми ногами по деревянному полу — как и Маклаков, в простыне, закрученной узлом над грудью. Раскрасневшаяся, с липнувшими к лицу и шее кудряшками. Стройная. Длинноногая.

Лань.

Илья Орлов всё-таки был зажравшимся идиотом. Приелась ему, видите ли, Марфуша за тринадцать лет! Маклакову она и за сотню лет не приелась бы.

— Держу пари, ты ему никогда не изменяла, своему ослу, — буркнул Маклаков, следуя логике своих размышлений, и тут же спохватился. — То есть орлу. Извини, это не моё дело. Это всё коньяк. И пар. Пар горячий развяжет язык... — неловко пропел он.

Он соврал. Всё, что касалось Марфуши, было его делом, и точка!

Марфуша почему-то не удивилась его пассажу и не рассердилась. Она присела на скамью рядом с ним и легко сказала:

— Да. Не изменяла. И он у меня был первый. Я дура?

— Ты святая, — хмуро буркнул Маклаков, глядя вниз, на её босые ступни, маленькие и розовые, как у девочки, с высоким изящным подъёмом. Ему вдруг захотелось взять их в горсть и прижаться губами к тонким щиколоткам.

Господи Боже, он просто сам себя не узнавал!

— Окунись в бассейн уже, Марфа, — строго велел он, переводя взгляд куда-то в угол и старательно размышляя о том, не пора ли поменять там декоративные реечки. Износились. — Я не смотрю.

Он ждал, что Марфуша будет смущённо отнекиваться, но услышал только лёгкое шуршание ткани, в потом всплеск.

Да, реечки определённо следовало сменить. У того клиента, хозяина фирмы стройматериалов, наверняка должны были быть подходящие. Возможно, стоило взять с него часть оплаты реечками. Он…

Он подскочил, когда на его голое колено легла маленькая мокрая рука.

Окаянная Марфуша подобралась прямо к нему и зырила на него из воды своими серыми глазами, голая и бесстыжая, как русалка.

И лапала его за коленку!

Грудь у неё точно была третьего размера. Русалочья. Нежная и округлая. С яркими сосками. Ниже Маклаков не смотрел, боясь потерять остатки рассудка.

Только грудь. И глаза — громадные, завораживающе ведьмовские.

— С ума ты, что ли, сошла, Марфа? — простонал Маклаков, судорожно дёргая коленкой.

— Я тебя не… не возбуждаю? — тихо спросила Марфуша. Глаза её стали ещё больше, просто омуты какие-то. — Не нравлюсь тебе?

Её вторая рука легла на второе маклаковское колено, и Маклаков жалобно взвыл:

— Марфа! Прекрати!

У него всё внутри задрожало, а снаружи взвилось, как пиратский флаг на мачте. Он попытался вскочить, но Марфуша высунулась из воды, как истая русалка, как грёбаная наяда, и самым наглым образом навалилась ему на колени, продолжая зырить снизу вверх своими колдунскими очами.

— Ты мне обещал сеанс психотерапии, Маклаков, — объявила она бестрепетно. — Дружеский и братский. Вот и трахни меня по-братски и по-дружески. Заткнись! — она вдруг нагнулась и цапнула Маклакова зубами прямо за его несчастную коленку. И снова вскинула растрёпанную голову. — Заткнись, пока цел, и не усугубляй! Не усугубляй мой комплекс неполноценности! А то я окончательно решу, что старая, страшная и никому не нужная.

— Это шантаж… — прохрипел Маклаков, зачарованно глядя ей в глаза и совершенно перестав соображать. Он понимал только, что простыня на нём ниже пояса уже вздыбилась верблюжьим горбом, и как раз туда прокрадывалась нахальная Марфушина ладошка. — О-ой…

— Ого… — охнула Марфуша, найдя искомое.

Член Маклакова гордо разметал простыню и воздвигся в точности, как пиратская мачта.

Грот-мачта!

А Марфуша брала его на абордаж!

Она наклонила голову и провела по нему снизу доверху мягким горячим языком, продолжая крепко удерживать Маклакова за колени. И если бы она его не держала, он бы, наверное, рухнул прямо в бассейн.

И утонул.

— А мне никогда раньше не нравилось это делать, — мечтательно поведала бесстыжая Марфуша, на минуту оторвавшись от его загоревшегося адским огнём члена. — А сейчас почему-то хочется...

Маклаков беспомощно замычал и задёргался, когда её кудрявая голова снова склонилась над его пахом.

— Марфа… пожалуйста… Боже… — прошептал он, как девочка в каком-нибудь «рашен порно». — Я не собирался тебя трахать. Я ничего не приготовил. У меня тут этого... всего... то есть ничего нет. Прости.

— Маклако-ов, — протянула Марфа, оторвавшись от него, и рефлекторно облизала губы. — Ты о чём? У тебя нет презервативов? Ты правда не собирался..?

Маклаков так замотал головой, что потерял равновесие и откинулся назад, едва не грохнувшись с лавки. Ему пришлось сползти на пол, упершись локтями в сырые доски.

— Я даже и подумать… не смел… — беспомощно пробормотал он. — Я идиот, да?

Глаза у Марфуши заблестели так, словно она собиралась заплакать.

— Всё равно, — твёрдо сказала она, помолчав несколько мгновений. — Я тебя хочу вот прям щас, — он выдохнула это в одно слово, едва слышно, и её пухлые, щедрые губы сжались в узкую полоску. — Не смей отлынивать, понял?

Какое там «отлынивать»?! Больше всего Маклаков боялся, что он позорно кончит «вотпрямщас», в простыню или в узкую горячую ладошку ополоумевшей Марфуши.

— Ты мне доверяешь? — еле выговорил Маклаков, а потом добавил совершенно неромантично: — Я… вытащу вовремя, не беспокойся… и… я чистый, честно. Без СПИДа и этих… зэпэпэпэ, клянусь. Я потом сдам анализы и принесу тебе справку, чтобы ты…

На этом патетическом месте член Маклакова снова оказался у Марфуши во рту. Маклаков застонал в голос, забился и умер. Ну или почти.

Когда он воскрес, отдышался и виновато покосился на Марфушу сквозь ресницы, сердце у него скакало, как бешеное, а Марфуша даже не отплёвывалась. Она облизывалась и выглядела очень довольной и очень удивлённой.

— Как интересно… — задумчиво сказала она. — Ты знаешь, я вот раньше никогда…

Маклаков зарычал, стремительно вскочил и так же стремительно опрокинул эту неофитку на скользкий бортик бассейна.

— Отдарок за подарок, — грозно заявил он, целуя её перепуганно зажмурившиеся глаза.

Теперь он не боялся, что кончит раньше времени, он боялся, что растает, как мороженое, погружаясь в горячую влагу её тела. Марфуша была узкой и тесной, как девственница, и Маклаков уткнулся лбом в её вспотевший лоб, прошептав по-дурацки:

— Тебе не больно?

— С ума… сошёл? — выдохнула она ему в ухо, поднимая колени и обхватывая ими его бока.

А потом им обоим стало не до разговоров.

Когда Маклаков снова отдышался, он в первую очередь сказал:

— Я тебя твоему орлу ослиному больше не отдам. Хватит, наотдавался!

Марфуша открыла рот, но Маклаков быстро заткнул его. Губами.

А потом во вторую очередь сказал:

— Я его на дуэль вызову. Молчи, Марфа! Я тебя почти двадцать пять лет ждал, как в царской армии. Не было его у тебя, этого твоего Орлова. Не было и не будет. Ты всегда была моя.

Марфуша шмыгнула носом и пробормотала:

— Кто-то тут распинался не так давно про… — она закатила глаза, припоминая: — Про поэзию и сраную романтику. Кто это был, а, Маклаков?

— Но это же я не про тебя говорил, — озадаченно отозвался Маклаков. — Разве это поэзия, что я тебя двадцать пять лет ждал? Это же сущая правда!

Он решительно не понимал, как можно не понимать такой простой вещи.