Главы 3 и 4

Берлин. Октябрь 1919

Где-то вдалеке звонил дверной колокольчик. Открывать совершенно не хотелось. Но колокольчик продолжал звонить и пришлось подниматься. Осторожно, чтобы не разбудить спящую внучку, Цейтл встала с кровати и, оставив дверь в спальню приоткрытой, спустилась вниз. На крыльце стоял высокий мужчина в сером пальто.

-- Здравствуйте, Цейтл, я к Юргену. Мы договаривались сегодня о встрече.

-- Жорж, добрый день, проходите! Он телефонировал утром. Просил передать, что неожиданный поворот в Вашем деле заставил его задержаться в Варшаве еще на день. Пришла какая-то информация, которую он хотел бы проверить лично.

-- Что, что он узнал?!

-- Милый Жорж, он никогда не обсуждает с третьими лицами такие деликатные вопросы.

-- Да, конечно, но к черту профессиональную этику, когда речь идет о жизни и смерти.

Цейтл с сочувствием смотрела на Жоржа. Ей казалось, что напротив сейчас сидит не давний друг её сына, спортсмен, большая умница и душа компании, а всего лишь бледная тень, бывшая некогда графом Федоровым.

-- Жорж, Вы никогда не рассказывали… Но как случилось, что Ваша супруга оказалась тогда не с Вами, а в Москве?

Повисла такая долгая пауза. Что Цейтл стало неловко за заданный вопрос.

-- Уже в начале шестнадцатого мы понимали, что-то должно произойти. Слишком уж долго воюем. Но не думали, что так скоро. Той зимой сын много болел, поэтому весной моя мама забрала его и увезла к своей сестре в Ниццу. Ирина не хотела оставлять своих родителей, она долго их уговаривала ехать с нами. В ноябре они, наконец, согласились. Я сразу отправился в Париж, чтобы арендовать дом на первое время и все подготовить. В Германию тогда мы ехать не могли и не хотели. Они должны были выезжать в декабре, но Асенька с дедом неожиданно заболели. Решили отложить поездку до марта. – Георгий говорил очень тихо, губы двигались, будто сами по себе, лицо превратилось застывшую маску.

-- В феврале семнадцатого связь оборвалась. Я собрался ехать туда, но в начале марта получил известие от Ириного брата о том, что родительское имение сожжено и все убиты. Позже и брат погиб. Во время юнкерского восстания в Москве.
Чай давно остыл. Георгий даже не притронулся к чашке.

-- Бабушка! – раздался сверху испуганный голосок проснувшейся Ханны – Ты где?
Цейтл извинилась и вышла. Когда она вернулась, гость сидел все в той же позе, только у его ног теперь лежал их сенбернар Ричард. Георгий, раньше так любиивший играть с псом, кажется, даже не обратил на него внимания.

-- Цейтл, прошу прощения, что отнял у Вас столько времени. Передайте, пожалуйста, Юргену, что завтра я буду у него в то же время.

Георгий шел по длинной улице в сторону своей коляски. Он очень надеялся на то, что Юрген сможет пролить свет на то, что же произошло с его семьей.

-- Ваше сиятельство, --  прошелестел голос за его спиной. – Георгий Михайлович..
Жорж резко обернулся. Перед ним стояла дама, но в сумерках и из-за вуали он не смог разглядеть её лица.

-- Кто Вы? Что Вам нужно?

-- Я знаю о том, что тревожит Вас, граф. И я могу Вам помочь.

-- Кто Вы такая?

Вместо ответа женщина протянула конверт. В тусклом свете так кстати зажегшегося фонаря он сумел прочитать неровные строчки, написанные знакомым почерком.

“Милый любимый Жорж, не могу писать о пережитом. Лучше при встрече. Кирилл говорит, что твой поверенный, Афанасий Никифорович передаст деньги и документы уже завтра. Остается только забрать всё из тайника и едем. Бог даст, прибудем в Варшаву двадцатого. Жди нас там, где условились. Люблю, твоя Ирина.”

И без того бледное лицо Георгия сделалось совсем белым.

-- Где они? Чего Вы хотите?

-- Денег, граф.

-- Они живы? Вы знаете, где они?

-- Знаю. Во сколько Вы оцените жизнь жены, дочери и братца?

-- Сколько нужно?

Женщина протянула листок, с написанной на нем суммой.

-- Мне нужно два дня, чтобы её собрать.

-- Ровно через 48 часов мы встретимся с Вами на этом же месте. Приходите один, иначе ничего не узнаете. – Дама развернулась и быстро зашагала в другую сторону.
Георгий принял решение молниеносно, и выждав несколько минут, двинулся за ней.


Берлин. Декабрь 1942

Снег падал, укрывая голые ветви деревьев. Вчерашняя, по декабрьски серая улица, похожая на замерзшую и порядком промокшую попрошайку с угла Тауэнциенерштрассе и Нюрнбергер штрассе, сегодня преобразилась до неузнаваемости. Как будто сам королевский портной лично выдумывал и кроил новый наряд, не жалея кружева и драгоценностей. В жилых домах постепенно зажигались окна. Светало. И вот первый житель, открыв дверь подъезда, замер в восхищении
. 
Фрау Брендт затянулась тонкой сигаретой и закрыла глаза. В выходные она позволяла себе оставаться в постели дольше обычного. Но стрелки подбирались к четверти десятого, и нужно было вставать. Мирра, наверное, с раннего утра на ногах. Пора собираться. В свои восемьдесят один, переживая уже вторую мировую войну, она так и не рассталась с привычкой выходить к завтраку полностью одетой. Так же, как делал всегда ее мать, она убрала волосы в высокий пучок, заколола ворот блузки бабушкиной камеей и спустилась к столу. Ингеборге уже ушла, оставив завтрак на столе. Рядом с кофейной чашкой лежала утренняя корреспонденция. Закутавшись в плед, Мирра сидела перед погасшим камином. «Инге не вычистила золу со вчерашнего вечера»,  с неудовольствием отметила про себя фрау Брендт. Сестра понимающе кивнула.

-- Да, Цейтл, мы должны радоваться тому, что Инге работает у нас. Такое время…

-- Она работает у нас потому, что мы ей платим. Платим столько, сколько она не получит нигде, криворукая неумёха. А она еще кривит нос и говорит что-то о своем честном имени. То же мне, представительница особенной расы. Какое счастье, что Юрген не дожил до этого позора. Мирра, это ведь позор! Позор, когда образованные люди вдруг начинают жечь книги. Это стыдно, когда сосед, которого ты видела ползающим под кустом рододендрона в одной распашонке, завидев тебя, переходит на другую сторону улицы, натягивая шляпу пониже.

-- Цейтл, Цейтл! Пожалуйста, не говори так. Вчера к ужину я хотела купить птицу. Помнишь, у мясника на том углу. У старика Хайнца. Он отказал мне. Сказал, что нечего жидовкам есть его цыпляточек. Это время опасное. Очень опасное. 

-- Миррочка, “будьте осторожны” это твое кредо. Как бы я без тебя жила? Кажется, Господь задумывал одну женщину, а получились мы. Вот и поделилось все, только не поровну, а пополам.

Цейтл подошла к сестре и поцеловала ее в седую макушку.

-- Господи, какие мы старые. Мужья умерли. Дети выросли… Что же будет, если кто-то из нас уйдет раньше?

-- Не знаю, Мирра. Я не могу себе представить. Надо бы еще кофе. Но он остыл, глупая девчонка не закрыла термос.

-- Инге сказала, что немного осталось в кофейнике на плтие. Но, дорогая, в нашем возрасте нельзя пить столько кофе. Это вредно для сердца.

-- Вредно для сердца смотреть этот глупый ящик, слушать радио и безмозглого Хайнца. 

-- Ты права милая, ты права.

На каминной полке были расставлены фотографии в разномастных рамках. Вот девочки-двойняшки трех лет смотрят в объектив. Одна нахмурилась, этой Цейтл, а вторая испугалась и вот-вот разревется, это Мирра.  С соседней фотографии смотрит на них  пожилой господи, один из самых известных адвокатов Берлина герр Брендт. Он держит за руку кудрявую девчушку, младшую и самую любимую внучку Ханну. На следующем фото Ханне евда исполнилось 22, она печальна и задумчива. А вот толпа ребятишек весело наряжает елку к Рождеству. На диване спит огромный сенбернар. Пикник в честь чьего-то дня рождения. И множество других фото. Уже много лет эта каминная полка бережно хранит историю семьи Брендтов.

Часы показывали почти три часа, когда Мирра захлопнула коричневую кожаную папку и встала с кресла. Пора было снова накрывать на стол. Как всегда по субботам, дамы ждали гостя. Не прошло и 10 минут, как раздался звонок.

-- Ох, Ханночка опаздывает, а маленький Михаель сегодня раньше обычного, - заметила одна из сестер, ставя блюдо с печеньем на стол. – Как думаешь, мы правильно поступаем?

-- Я не прощу себе, если мы этого не сделаем. Мальчик должен знать.

Сегодня Мишель шел прощаться. Они с бабушкой уезжали из Германии. Ему удалось довольно быстро уладить все дела. С таким состоянием, которое досталось ему от отца нужных людей оказалось найти даже легче, чем он предполагал.  Его не покидало ощущение, что он бежал, подло и гнусно бросая в беде страну, которая стала его домом. Большую часть своей жизни он прожил здесь и любил Германию всем сердцем. Но гораздо больше его беспокоил другой вопрос. Вопрос, от которого, возможно, зависела вся его дальнейшая жизнь.

Он знал Анну давно, с самого детства. Но увидел только тогда, на дне рождения Мирры и Цейтл. Он как раз приехал из Цюрихского университета на каникулы. И они с бабушкой, купив немыслимого размера пальму, давнюю мечту фрау Брендт, и подарочное издание Фауста для Мирры, отправились в путь. Около их калитки они остановился передохнуть. Окно гостиной было распахнуто настежь, а на подоконнике, удобно устроившись, читала Анна. Мишель поднял на нее глаза, оступился, чуть не разбил горшок с пальмой, и с ним произошло то, что рано или поздно происходит со многими мужчинами 25и лет. Мишель влюбился. 

Сегодня он шел к Анне делать предложение. И это были не просто слова мальчишки. Он смог достать ей швейцарский паспорт. Он потратил существенную часть выручки за дом. Бабушка плакала и умоляла не делать этого. Три паспорта вместо двух. Для какой-то девчонки. Да, конечно, она внучка наших друзей, но это совершенно не повод.

-- Это, конечно, совсем не повод. Повод, конечно, совсем не это. – флегматично согласился Мишель.

-- Мишель, пойми, ты дворянин, ты граф! Ты должен с честью нести этот титул. Ты не можешь жениться на этой еврейке! Пусть даже внучке юриста. Я не имею ничего против врачей, юристов и учителей. Милейшие люди. Интеллигентные. Но, Мишель, у тебя титул. Фамилия. Кроме того, у тебя есть деньги, мой мальчик, а значит, и будущее. Ты вхож в лучшие дома, в тебя была влюблена Ирочка. А что теперь? Теперь она замужем за Шереметьевым. А эта… А она… Почему ты меня не слушаешь?!

Часы пробили четыре. Мишель поцеловал разгневанную бабушку в щеку, аккуратно прикрыл за собой дверь и сел в автомобиль. Скоро все решиться. От их особняка в Потсдаме до Брендтов было 40 минут езды. Он опаздывал почти на полтора часа. 

Он понял, что что-то не так сразу, как только свернул на улицу, где жила Анна. Прямо перед домом стояли два новеньких черненых Мерседеса. “О, мой Бог” -- мелькнуло в голове. На мгновение ему захотелось развернуть автомобиль и уехать. И вдруг в сознании всплыл отрывок из давно забытого детского кошмара, будто его сестра, вместо того, чтобы убегать, бросается на человека, который бьет их мать. Он решительно нажал на газ, подъехал ближе к дому, аккуратно припарковался за мерседесами и вышел из машины. На входе в дом дежурил солдат в форме.

-- Герр, сюда нельзя. Здесь проживают инородные элементы. Евреи. Покиньте, пожалуйста, территорию.

-- Нет, офицер, здесь проживает еще и моя невеста, гражданка Швейцарии Анна Брендт.

-- Пожалуйста, предъявите Ваши документы.

Мишель протянул солдатику свой новый дипломатический швейцарский паспорт. Побледневший мальчишка вернул документ и позвал начальство. После пятнадцатиминутного разбирательства, Мишеля все-таки пустили в дом. Посеревшая от ужаса Цейтл сидела в кресле напротив камина, Ханна стояла рядом и держала в трясущейся руке стакан воды. Мирра потерянно бродила по комнате, а возле двери лежали три нарядные наволочки, с наспех собранным в дорогу ”только необходимым”.
Где-то на втором этаже звучал бодрый голос Инге, бывшей горничной.

- Вот там, в шкатулке на тумбе жидовки хранят ворованное золото, а вот тут под подоконником тайничок. Там денежки. Ключик возьмите у буйной старухи с сигареткой.

Ханна подняла на Мишеля глаза, стакан выскользнул из ослабевшей руки и со звоном разбился.

-- Ах ты неблагодарная скотина, портишь государственное имущество. Подобрала осколки быстро! – закричал старший офицер.

Мишелю потребовалось несколько секунд, чтобы взять себя в руки.

-- Господин следователь, я граф Мишель Федоров. Представитель швейцарского дипломатического корпуса. Я прошу Вас не разговаривать в таком тоне с гражданкой швейцарии Анной Брендт.

-- Какая к чертям собачим гражданка Швейцарии. Она еврейка! Эти твари спрятали свои документы, но мы-то знаем кто здесь прописан.

И в эту секунду Мишель понял, что сегодня мироздание на его стороне. Стараясь сохранять спокойствие, он достал свое дипломатическое удостоверение и швейцарский паспорт, выданный на имя Анны Брендт.

-- Прошу прощения, господин офицер. Моя невеста такая рассеянная. Она все время забывает документы дома. В военное время это непростительно!

Ханна подняла на офицера глаза, полные страха. В эту секунду произошло сразу несколько событий. Следователь, проверяющий паспорта, неожиданно поперхнулся и покраснел. Такое легкое и приятное дело вдруг запахло скандалом международного масштаба. Мирра, которая к этому моменту перестала ходить и уселась на свободный стул, вдруг схватилась за сердце и неловко завалилась на бок. А Цейтл поступила совсем уж странно. Шатаясь, она встала с кресла, поцеловала Ханну, подошла к столу и взяла с него папку, отделанную коричневую кожей.

-- Это частная собственность господина посла. Вот здесь указана его фамилия. – Она показала присутствующим титульный лист и протянула папку ошарашенному Мишелю. 
Сделав два неуверенных шага в сторону бездыханного тела Мирры, она склонилась над ним. Её сердце перестало биться еще до того, как их руки соприкоснулись. Тут же любопытная мордочка Инге замаячила в дверном проеме. И вдруг Ханна завыла. Но не было такого закона, который запрещал бы плакать гражданке Швейцарии на территории Рейха.