Эльвира

Такая погода больше всего утомляла: вроде бы, зима, но воздух был насыщен, как губка, влагой, - нет, не влагой даже, а каким-то тестом из тумана, выхлопов и дорожных реагентов. Чёрные ветви. Грязные сугробы. Потом всё это застынет, схватится, покроется налётом.
«Вот, уже и клиенты идут», - подумала про себя Эльвира, глядя, как вдоль школьной решётки тащится, размахав полы расстёгнутого пуховичка, вихляя по асфальту мешок со сменкой, кто-то из началки. Она не любила началку; конечно, водила знакомство с девочками оттуда, даже как-то выпивали вместе на юбилее директрисы, но сойтись не могла, считала их какими-то клушами, что ли, восторженными синими чулками. «Ну это кроме Ельченко, - сказала ей как-то Синицына, когда они обсуждали этот вопрос вдвоём, во время перекура за школьной сарайкой, - та себя в обиду не даст, такая коза. Нос несёт впереди себя, фи-фи-фи». - «Ага, помнишь, как она на педсовете-то заявила, мол, а вы там, наверху, портите наших малышей». - «Это в августе-то? Ага, вроде как мы вам отдаём отличников, а вы на ГИА даёте 40%». - «Коза». - «С*».
И этот, верно, отличник бредёт. Сейчас отличник, дважды два сумеет, конечно, вот тебе пять, листочек кленовый с брусничкой приклеил — проект, вот тебе пять. А я ему: а давай-ка «Бородино» учить, ведь недаром? А он: а мы четыре строки только можем. А потом у него футбол, потом тащится мамаша с синяком под глазом — чо это вы моему гению двойки ставите, у Светланы Валерьевны всегда пять да четыре было. А простите, а ваш гений где был в четверг и пятницу? -В школе. -А я на уроке его не застала, вон у меня — Н стоит. -Видать, такая вы, что к вам и ходить не тянет его. -Конечно, не тянет, у меня не забалуешь, приходится много писать и постоянно читать; дневник, мамаша, почему не проверяешь? -Так он не показывает! - А он не телевизор, чтобы показывать: пришёл, вывалил из рюкзака всё, вот дневник, вот тетрадь. -Так вы же дневники собирали! - Когда собирала? Это месяц назад было, до каникул ещё, что вы, моя дорогая.
И вот уже сидит, делает виноватый вид. Ну что, тоже не сладко ей: папашка с другой живёт, старший истерики устраивает, младший кленовые листочки с брусничками ещё клеит, стол весь извозюкал ПВА, «господи, ты научишься убирать-то за собой, бестолочь?! Опять я вся вляпалась, вся рука в этом твоём говне липком, уй, б*, пошёл отсюда!». И сидит, ревёт же сама потом.
Эльвира с тревогой вглядывалась в утренние сырые сумерки, ожидая, что сейчас начнёт подтягиваться её класс — 9 «Г», вот уж точно — Гэ. Она билась с ними пять лет: пятый, шестой, седьмой, восьмой, девятый... Да, уже почти пять лет. Осталось полгода каких-то. По понедельникам у них первые два урока — у Эльвиры; как они говорили — «русиш у нашей». В прошлом году Лебедев встаёт однажды и говорит, мерзкая дрянь: а как может нерусская баба вести русский? Ему же тогда крикнула Нинка: а как ты, русский такой, не можешь ни одного слова без ошибки написать, а она может?
И всегда у них атмосфера такая в классе, ни дружбы нет, ни уважения ни к кому. Иногда Эльвира думала, что это она виновата в этом, что не может — и не хочет — сплотить ребят, сделать что-то для них. Это чувство накатывало после каждого педсовета, когда только и говорили, казалось, что про 9 «Г» и «недоработки классного руководителя». Макаренко, Макаренко! Ну вот взять того же Лебедева. Мелкий уголовник, что с него взять. Может, если бы он тут спал и жил, в кабинете, и зависел бы от школы, и жил бы за стеной, за решётками, может, что-то и состоялось бы. Но вот звенит звонок с шестого, он идёт домой. Он открывает дверь своим ключом. Пытается: не крутится! Стучит, потому что звонок сломан. Никто не открывает. Ещё раз стучит, сильнее стучит. Нет ответа. Спускается соседка, которая ненавидит тот день, когда Лебедева с сынком въехала этажом ниже.
Соседка: «Ты чего стучишь, гад? У меня муж с ночи, а ты тут долбишь, милицию вызову».
Лебедев: «У нас уже давно полиция». Соседка: «Ну тем более!»
Наконец, через час где-то, кто-то шевелится в квартире. Открывает, даже не спросив, кто там. На пороге стоит пьяная мать в мятой и распаренной ночнушке. Саша слышит бьющий в нос запах дешевого табака и перегара. «С утра уже наё*ась? - спрашивает он. - Или ты не одна?». Тогда мать, закрыв лицо руками, шепчет: «Папка приехал, с утра пришёл, как ты в школу. Начал прощения просить и всё такое. Сейчас тоже спит». Ну ясно: опять с работы выгнали, он опять к мамке. Значит, несколько дней в квартире будет запой. Сначала они будут мурлыкать и просто пить. Потом начнут орать друг на друга. Мать, завидев Сашку, будет его прижимать к себе и верещать диким голосом:
-Ты сына загубил, меня загубил, а я его подняла и вырастила, человеком сделала! А что ты, сука ты поганая, сделал для него? Ах, сука же ты поганая, гореть бы тебе в аду! Да ты и так в аду!
-Где и ты, - отвечает умирающий от цирроза Лебедев.
И что за школа такая у них? В прошлом году, в октябре, прямо на школьном дворе, за тиром, построенном при Советах, нашли труп их же ученицы, Шаполовой. Пошла, дура, за тир, где между корпусом спортзала и тиром был непроглядный угол. Решила там сделать аборт. Сделала, пошла кровь. Кому она звонит? Какому-то ухажёру, видимо, папашке. Тот приходит и бьёт её арматурой. К утру Шаполова умирает. А ведь каникулы были, никто и не видел её 2 дня.
Этот случай заставил учителей закрыться по кабинетам. Классная Шаполовой, прекрасная Анна Сергеевна, уволилась. Отличница Просвещения, высшая категория, стаж 30 лет, работы, участия в конкурсах. Бедная Шаполова убедила Эльвиру, что усираться и смысла нет на работе. Всех убедила. Октябрьский экстренный педсовет тянулся шесть часов. Анна Сергеевна сидела в чёрном, с серым лицом и белыми руками. К ней никто не обращался, ей ничего не говорили, словно её не было.
-Вот возьмите мой 8 «Г», - поднялась в пылу споров Эльвира, - от него только таких историй и ждут. Что Лебедев однажды обрюхатит Мерзлякову, та пойдёт за тир делать аборт.
-Тир снести надо, - кто-то крикнул.
-Да, конечно, надо снести, но я продолжу. Конечно, снести мы это можем. Я волнуюсь, правда. Но как мы снесём то, что было причиной? У меня недостойный пример, конечно. Я не люблю свой класс, коллеги, можно я вам признаюсь?
-Мы его тоже не любим, - сказала Синицына.
-Мне всегда казалось, что я не должна бегать по квартирам и рыться в их мусоре. Наталья Валентиновна, - обратилась она к директору, - вы помните, я бегала по квартирам тогда, в 5-м классе. Вы меня ругали, что я делаю мало, что я недостаточно то, недостаточно это. Пошла к Лебедевой, та сидит пьяная. Мы вызвали соцслужбу, Лебедеву положили. Два месяца мальчик жил у тётки. Потом Лебедеву отпускают, Саша возвращается к ней. Так было два раза, что, вроде бы, не было достаточно юридически для суда и прочего всего, во что была бы вмешана школа, соцпедагог наш старый и прочие люди. Мы только разводили руками, я чувствовала себя немакаренко, как мы иногда говорим.
Наталья Валентиновна устало моргала. Ей тоже хотелось говорить правду, например, крикнуть говорившей, что она может и прописаться в этих квартирах, что у неё ни мужа, ни детей в 40 лет, живёт одна, даже кошки нет. «Почему бы вам, Эльвира Нурбулатовна, и не посидеть с ними, позаниматься лишний раз, в музей сводить?» Директор и чувствовала, что она права, но что-то ведь останавливало её от произнесения этой речи. Такт? Слабость? Может, и не права я?
Эльвира продолжала:
-Коллеги, пусть это звучит как-то... трусливо, но мы не всё можем. Мы это понимаем, только почему-то не говорим об этом.  Анна Сергеевна билась, и мы видели это, и дети были у неё подобраны, всё же десятый класс, сами, вроде бы, хотят быть достойными людьми. Шаполова училась неплохо, у меня она на пять шла. Мы когда-то и представить не могли, что такие девочки, как Шаполова, могут быть такими, кто делает криминальные аборты за школьным тиром.
-Эльвира Нурбулатовна, - поднялась старенькая математичка, Зинаида Альбертовна, - я вас перебью с вашего позволения. Я вспоминаю случай, когда наша школа работала только несколько лет, у нас была девочка, родители военные. Наталья Валентиновна, как бишь её звали?
-Лера.
-Да, точно, Лера Иванова. И мы, учителя, однажды увидели, что она плохо себя чувствует. Потом кто-то сказал, что она вроде как чуть ли не живёт с парнишкой из медицинского, что тогда было вообще скандалом, правда. Это советские годы. Связались с матерью, вызвали в кабинет, был человек от горкома, была пионерская организация. Мы все навалились, правда, Наталья Валентиновна, мы так накинулись, что выбили из матери и из самой Леры всю эту чепуху. Да, пришлось делать аборт, но не за тиром, а он тогда уже был, а как полагается. Я спрашиваю сейчас себя, почему так было тогда и почему не вышло сейчас, почему сейчас это закончилось такой драмой?
-Пионерии нет, цели нет у них, - крикнула Синицына.
-Верно говорите, Галина Фёдоровна! - старушка улыбнулась, чего никто не делал на том педсовете. - Государство нас бросило, как мне говорил муж, и мы делаем то, чего не должны бы делать. Я где-то слышала, что вроде как мы, педагоги, сами бы должны восстановить ту же пионерию. Вот я отвела 6 уроков, потом у меня факультатив, а потом у меня 40 тетрадей. Потом я должна что? Бегать с флагом Ленина, или что?
-Коллеги, - теперь поднялась директор, - так мы и не делаем ничего этого. Я сама подневольный человек. Мне говорят делать упор на воспитание, и я вам даю этот упор. И вы верно говорите и не верно. Шаполову можно было разглядеть, она с первого класса была на подозрении, и даже эта её эйфория, когда она начала учиться хорошо и даже сообразила на пятёрку на ГИА, единственную, смею сказать, пятёрку в нашей школе на ГИА в том году по русскому, спасибо Эльвире Нурбулатовне, что эта эйфория должна была нас насторожить.
-Так как видеть то, чего, вроде бы, не должно быть? Как нас должно было насторожить то, что хорошо, к чему мы стремимся всё время? - Эльвира продолжала всё это время стоять. -Я каждый день со своими на ушах, я домой прихожу, когда у меня уроки в моём же классе, как половая тряпка, как облитая помоями. Я жду такого случая от Мерзляковой, от Вихревой, от Лученко, но не от своей Вознесенской или от Манучарян из 9 «Б».
-Манучарян у меня умница, - подтвердила Зинаида Альбертовна.
-Так и про Шаполову так же говорили! - буквально крикнула Эльвира.
Про её детей никто никогда не говорил, что они умницы. В классе было два лагеря: вокруг Лебедева и остальные. Эльвира про себя их называла, по старой памяти, «Ежата» и «Кенгуру»: так они сами себя назвали, когда впервые, в начале пятого класса, разбились на команды во время внешкольной викторины в Центральной детской библиотеке.
-А почему вы «Ежата»? - смешным, ласковым голосом спросила их прекрасная, блистательная, профессиональнейшая Антонина — заведующая детским отделом, страстная любительница устраивать такие игры для началки и пятиклашек.
Тогда вышел забавный карапуз, Антон Сергеев, который потом в седьмом классе ушёл из их школы:
-Мы потому что такие колючие и себя в обиду не дадим! - и даже зашипел, как шипят ёжики.
«Ежата» сразу сплотились вокруг Сергеева, он был их заводилой, их клоуном, изобретателем и «самым плохим» - детей буквально тянуло к той грязи, которую Антон предлагал им попробовать: порнокартинки, курение, пиво, воровство. Но ведь и изначально это были дети особого склада: «сплошная социалка», дети алкоголиков, безработных, мигрантов, матерей-одиночек с дешевыми профессиями... «Кенгуру» сторонились этих буйных одноклассников, и хотя, вроде бы, они должны были привлекать симпатии из-за своего нрава, но не привлекали. Это были болезненные и неумные дети, словно бы малокровные, ленивые, часто просто запуганные родителями, чем обученные ими уважать других. Вот, например, Беликова: уж на что тиха, на что незаметна, услужлива, но именно она, как оказалось, рисовала злейшие, ужаснейшие карикатуры на учителей, сопровождая картинки матами! Ждёшь ли этого от Беликовой? Старшая сестра на медаль идёт, а на младшей, как говорится, природа решила отдохнуть. От Яхминцева ждёшь исполнительности, но он не в состоянии сделать и половины проектной работы, после чего начинает крупно прогуливать школу. «Ежата» с годами матерели и становились всё более агрессивными, «Кенгуру», наоборот, разлагались и словно отваливались. Когда ушёл Сергеев, его место тут же занял Лебедев; у «Кенгуру» никакого лидера не было, они и между собой почти не дружили.
-А почему вы «Кенгуру»? - спросила Антонина у притихших в углу ребят.
Никто не хотел отвечать, тогда Антонина, ничуть не растерявшись, сама предложила:
-Наверное, вы умеете прыгать и у вас есть сумочки? Ну-ка, покажите, как вы умеете прыгать?
И едва не умирающие детишки начали прыгать, начали просыпаться, потом повеселели, втянулись в игру: и это стало их концом в этом классе. Когда «Кенгуру» выиграли, «Ежата» реально осознали, что этого терпеть нельзя. Ребята подрались в тот же вечер, и даже девчонки бросались друг на друга. С годами ничего не менялось, а становилось только хуже. Уже через два года Эльвира, вспоминая «Ежат» и «Кенгуру» в фойе библиотеки, когда они раздевались, их детские личики, буквально плакала по их утерянному детству. Эльвира часто кляла себя, что могла бы сделать больше, но не могла полюбить этих деток, как ни старалась.
-Так, - она обвела взглядом класс, когда они, наконец-то, подтянулись, - я так понимаю, Яхминцева опять сегодня нет?
-Эльвира Нурбулатовна! - вскочила Гаджиева. - Мы с девочками вчера его видели у «Олимпа».
-Чо, за парнями в трусах подглядывал? - заржал Матвеев.
И класс заржал.
-А при чём тут то, где он был вчера? - спросила Эльвира. - Меня интересует, где он сейчас.
И краем глаза заметила, как Матвеев, обернувшись к Мусташ, показал ей и Лебедеву, сидевшему ещё дальше, конструкцию из кистей рук, которые должны были обозначать сексуальный контакт.
-Ему ходить трудно, - громко прошептал Лебедев.
-Что ты сказал? - Эльвира, конечно, прекрасно слышала и понимала, что они имеют в виду, но каждый раз её так и подмывало спровоцировать их на откровенность. Да, она знала, что это неправильно, но ничего не могла с собой поделать. Хотя к концу девятого уже сложила для себя тактику просто не реагировать на мат и прочие выходки.
-Да ничо я не сказал, у вас б* глюки.
-Так, открываем учебники, - Эльвира села на своё место, решив не начинать перепалку, хотя внутри всё сжалось от мата. - Сегодня мы берём такую тему. Пишем число, сегодня вы видите на доске, это число. Пишем. Асманов и Матвеев, где у вас учебники, где тетради?
-Так вы у нас забрали всё! - крикнул Нукрат.
-Вы вчера у нас всё забрали и сказали, чтобы я больше такой грязи не видела! - подтвердил Матвеев.
-Вчера было воскресенье, ничего? - язвительно улыбнулась Эльвира.
-Б*, говорил же я тебе, идиот, что не купится! - Матвеев скинул телефон соседа на пол и дал ему затрещину. Асманов не остался в долгу, так началась «драчка», тут и Лебедев начал верещать: «Чурка русского бьёт!».
«Кенгуру» в этот момент писали тему с доски, старательно выводя «Сложноподчинённые предложения с разными типами придаточных». Тут Асманов вскочил со смехом и кинул рюкзак Матвеева через весь класс. Тот описал дугу и повалился прямо на парту близнецов Русских. Олег встал и вежливо отдал рюкзак обратно, Лена словно бы ничего не заметила, шепнув лишь «идиот?». Эльвира начала считать про себя, чтобы сдержаться и не наорать: это не приносило никаких результатов, абсолютно, лишь усугубляло скандал. Дети все жили в состоянии постоянных скандалов, скандалы были им привычной обстановкой. После случая Шаполовой она в своём классе почему-то перестала кричать, хотя раньше часто доходила едва не до истерики.
-Итак, на доске вы видите схемы. Вам нужно найти на тех листках, которые я раздала, предложения, которые подходят под эти схемы. Схемы всего три, а предложений у вас там больше, сколько там?
-Двадцать, - подсказала Гаджиева.
-Всё, даю вам пять минут на это задание.
-А у нас нет листков этих сраных! - заревел Матвеев.
-Ещё бы, когда у вас тут всё летало. Посмотри под партой, под стулом.
Матвеев сделал вид, что ищет.
-Нету, чо делать?
-Не переживай, у меня есть ещё, - сказала Эльвира, - я вам дам.
«Она тебе даст, - вполголоса захихал Лебедев, - слышь чо, крутой пацан, такая баба тебе даст».
-Саша, - негромко обратилась Эльвира к нему, - ты просто пиши и всё, всё есть на доске.
Потом вдруг все эти дети успокаивались, начинались тихие минуты в 9 «Г». «Ежат» хватало на 20 минут, от силы на полчаса, после чего уже до звонка в классе стоял бедлам.
Как-то после такого урока Гаджиева с Мартовой подошли к ней, обхватившей голову руками, и стали утешать:
-Нам вас так жалко, Эльвира Нурбулатовна, ну вообще.
-А вы знали, - сказала Мартова, - что эти парни называют её Задницей?
-А ты что? - устало спросила Эльвира.
-Так они давно меня называют так, с первого класса.
-А ты не отвечай на это, береги нервы.
-Мой папа сказал, что убьёт их, когда доберётся.
Эльвира про себя усмехнулась. Папа решил показать, какой он настоящий кавказский отец. И когда уезжает в Москву, оставляя Азаду с матерью здесь, в N, у него и сердце не болит. Там-то у него сыновья, большие красивые парни, а здесь у него худосочная дочка, которую называют Задницей в школе. И вот она просит у него любви и ласки, хотя этого дать он не может, потому что не любил никогда её мать, наверное, единственную азербайджанку в этом забытом русском городе. Он обеспечивает Азаду и эту некрасивую женщину, ей не нужно работать, но они ему не нужны. Зарифа первое время пыталась что-то, красиво расставляла вещи, красилась, жарила и пекла. Потом была ненависть к себе, что не родила сына. Наконец, она стала ненавидеть ту, другую Зарифу, которая сидит в элитной московской квартире и делает маникюр; утром к ней подходят её богатыри, целуют в щёку и уезжают «на объекты». Но с годами в ней словно всё высохло, и она почти не выходила из дома, считая, что живёт только для дочери.
И так говорят все родители в этом классе. Они приходят, если их дозовёшься, начинают возмущаться, каяться, винить себя, а потом идут домой и... ничего не происходит.
«Разве так бы я вела себя, - думала Эльвира, когда решала, звонить Яхминцевым или нет. - Нет, она бы выросла и стала отличницей. Она бы учила стихи. Она бы получила красный аттестат. Медаль бы получила».
Она должна тянуться к знаниям, а Эльвира, как любящая мать, посвятит ей всё своё время! Иногда в книжном Эльвира даже разглядывала разные энциклопедии для девочек-подростков, в парфюмерном смотрела на детскую косметику, которая бы подошла дочке. Дочку бы звали Светлана — очень литературно, очень романтично, как звали мать Эльвиры. Порой некоторые образы этой воображаемой дочки проступали слишком ясно, пугающе документально, можно было рассмотреть, как та красит ногти, а Эльвира, входя в комнату, начинает орать, что ей ещё рано красить ногти; та, сгибаясь в талии, пуча глаза, кричит в ответ: «И всегда ты меня так зажимаешь! И что я тебе сделала?!». Нет, нет, нет, не будет никаких скандалов, только не у нас. У нас не будет так, и в школу она не пойдёт в эту, а пойдёт в гимназию № 1. Да, придётся ездить на автобусе, ну и что. Ничего такого, но я не допущу, чтобы она сидела рядом с Вознесенской или с Лебедевым.
Эльвира иногда выбирала продукты так, словно бы жила с дочкой. Например, ей представлялось, как они пекут торт и пробуют украсить его марципаном, который появился в продаже. Или варят борщ по рецепту для уроков труда. «Да, мы многое бы делали вместе, это точно. Я бы точно не стала бы поступать, как Гаджиева или Лебедева. Те словно спят, те словно не понимают, какая на них ответственность».
Но вот она открывала дверь своей безлюдной квартиры. Она смотрела в тьму кухни перед собой, снимая сапоги. Печь уже не хотелось. Осторожно она переступала через пакеты, набуханные в кучи по всему коридору, протискивалась между рядов газет, женских журналов, где, быть может, однажды появится фотография Светы, среди стопок книг по материнству. В квартире не было ни одного пустого уголка: всё было завалено драгоценными вещами, которые должны быть важны для Светланы. Здесь было множество пустышек, были подгузники, новогодние подарки, куклы, домики. Здесь была детская одежда, почему-то мужские ботинки, заколки, горы резинок для волос, туфли, балетные пачки. На кухне был весь набор кружек с диснеевскими героями. В холодильнике уже несколько лет стояло ульпастеризованное молоко, хотя Эльвира прекрасно понимала, что настоящая Света давно выросла, ей уже пятнадцать лет, что никакого молока она не будет пить, тем более из её холодильника. И вообще: может, она не Света. Однако выбросить эти вещи было нельзя, потому что они 100% могут пригодиться кому-то, они важны, есть дети, есть девочки, которые, как Света, выросли в доме малютки и потом скитались по детдомам, но не знали, какие красивые бывают заколочки или какие прекрасные домики делают для всяких Барби. Вот, например, пустышки, которые Эльвира покупала в тот год , когда родила Свету. Ну никто не скажет, что они бы не пригодились! Да, вышло так, что дочка воспитывалась в другом месте, её пришлось отдать: в один год умерли мама и муж, а она на девятом месяце. И работы нет. И долг за квартиру рос, за гараж, за машину, Коле была нужна машина, а потом нужен стал и гараж.
Да, она тогда порядком струхнула, говорила себе Эльвира, но вот же у неё есть тут всё для полноценного воспитания ребёнка. Есть шапочки всех размеров и цветов. Есть книжки по воспитанию. Есть рамочки для школьных фото. Наборы детских духов. Колготки. Детские горшки. Медведи, собачки, котята, конструкторы, краски, пластилин, линейки, циркули, учебники по чтению, по русскому языку и математике, книги Пушкина с картинками для детей, детская посуда. Свете очень должно всё это нравиться. Она иногда любит почитать модный глянец, когда матери нет дома. «В школе опять зависла?» - спрашивает она по телефону. «Слушай, там в холодильнике приготовь лежит, там котлеты есть, там ещё найдёшь», - оправдывается Эльвира: сегодня был пробный ГИА, и надо проверить хотя бы 20 работ и составить таблицу. «Да в курсе, в курсе», - отвечает Света, тайно улыбаясь про себя. Они с девками сегодня хотели пойти к Вознесенской. Говорят, можно будет кое-чего покурить. «Блин, а мать не заметит?» - спрашивала она у Вани. «Да чо там, заметно что ли? Ты просто заходишь и говоришь, что просто устала и идёшь спать». Свете представляется страшная картина скандала, объяснения. Ей хочется быть со всеми, но ей страшно, ей стыдно. Ведь мама её любит.

Октябрь 2015