Иррреализм. милицейский мистический детектив

Вячеслав  Перекальский

ИРРРЕАЛИЗМ
 
Внимание!
   Факты не проверены!
               Не повторять!



© 2015 –   Вячеслав Перекальский


В тексте сохранены авторские орфография и пунктуация.


Об авторе.

Отслужив в Монголии снайпером и отучившись в Ленинграде на ист.факе, вернулся за Урал. Работал, в крупном бизнесе, в среднем, в мелком. Торговал на базаре мылом, поставлял эшелонами - уголь, зерно, метал, мясо; машинами – тушенку, водку, компьютеры, телевизоры. Повидал много городов и закоулков Урала, Сибири и Средней Азии, особенно. Консультировал представителей иностранных компаний, областные и городские администрации, организованные преступные группировки, одного банкира и двух воров в законе. Работал в охранных структурах – ловил крадунов и сдавал вороватых ментов.  Переехав в деревню с неслучайным названием: «Нечаевка», пишу тексты, развожу гусей и больших собак…

 
Как-то, в одной редакции, мне задали вопрос: «Какие Ваши стратегические цели во внешнем мире?». А я от такой «простоты» вопроса, вдруг, впал в изумление, а потом и в долгую, дня на три, задумчивость.
Цели… Планы…
Я их, «стратегические», составил  в 16-ть лет, в  1984-м году. Написав с одного маху стихотворение в ночь на 24 декабря:
«Выжгли костры в пыли скрижалей – прозренье,
Кантату слезы. И будет играть до рассвета.                Слово трудное Ночи… На клавишах ветра.
Где День вцепится в кости. Где свет – это тень
Солнцем закрытой вселенной,                А мы, просто – гости, хождений нетленных…»
И, так далее …
Мое поколение, рожденных во второй половине 60-х, имеет большой долг перед Будущим.
В мае 1985-го года, это я, тогда еще школьник, представитель того поколения, написал письмо в ЦК КПСС. Письмо о том…, «что бы очиститься, возродится - нашему народу нужен капитализм, а нашей стране развал, и тогда мы в ужасе ломанемся обратно - к коммунизму, единству, и - в «светлое будущее»».
Это я стоял  и суетился азартно в августе 1991-го перед Белым Домом, Но уже, когда был на Лубянской площади, когда два автокрана снимали памятник Дзержинскому, я не улыбался, не аплодировал. Что-то проняло меня тогда. И там,  с москвичами пылающими праведностью  вершимого, я грубо даже поговорил, и едва не получил от них по башке…
Это я, со-товарищи, в 1992 году, пытался вывести с Урала на Кипр 120 тонн циркония, стратегического, для ядерных реакторов метала. За что половину наших перестреляли высокие конкуренты  из Атомпрома. И позже, я, всячески, активно и пассивно, участвовал в развале своей страны…
«… Ночь гонит, гонит в страну многоточий:                Скрип по дорогам телег и подмёток.                Ночь – не сезон для мечты и полёта.
Там жуют узды крылатые кони,                И бьются толпы зазнавшейся голи                Об странствий корни.
Там – в седину звёзды волосы плавили.
Там, ответов не создали, лишь вопросов назадали…
Там, люди - осколки ночи, забывчивость бога,
Себя забывали, сердце на плаху кидая,                свой комочек комкали.Засыпая, засыпали…
Потихоньку выть стали…»
Цели… Планы… Жизнь, как решение некой Задачи, где масса неизвестных, но известен результат. Могила.
Задача человека и человечества в целом – раскрывая свои потенциалы, насытить Время, до полноты Вечности.  После: ставшая Вечность опрокидывается на Временные потоки и покрывает все-вариантность времени единым Смыслом. И рождается Бог. Который - есть, который - был, который – будет.
 В принципе, всё просто: Квантовый мир с квантовой механикой в квантовом пространстве. В принципе, в каждом отдельном мгновении времени - Бога нет. Это мы – люди - рождаем, созидаем его. Каждой мыслью своей, каждым чувством. Будем мы злы - и Бог будет злой. Сжигать Содом и Гоморру, превращая невинных в соляные столбы. Будем мы хитры, подлы и пронырливы - и Бог сядет играть в карты с Дьяволом, ставя на одного из праведников своих, как на беговую лошадь. Будем мы полниться любовью,  вопреки всему, и терпением к ближнему своему – и въедет, вдруг, в Иерусалим на ослице «бродяга» Исус…
Сегодня мы, люди, проигрываем, везде – в Европе, Америке, России, мы в распаде, мы – атомизированы, и наш бог – нейтрино.
И пока Будущее не «склеится» в Настоящем, Будущего не будет. Как нет, и не  будет, Бога в разваливающемся на элементарные частицы мире. Тексты, некоторые, это «клей», которым сегодня клеится мозаика возможного бытия. Я тоже пишу тексты. И надеюсь. Надеюсь, что Свет продолжит «случаться» - всей наползающей ныне тьме, вопреки.
Всё, как в окончании того «детского» стихотворения моего 1984-го года:
«…А время вертелось, пространства сжигались.
Кажется – шли, а остались на месте.                Пространство разверзлось.
И в этой пасти                Младенец зачатый, лежит                Улыбаясь…»
Вячеслав Перекальский, e-mail: vperekalsky@gmail.com



                О книге.

 Начало 21го века. Средний российский промышленный город. В городе, где, кажется, всё схвачено и под контролем, растет счет жутких немотивированных убийств, с дичайшей расчленёнкой. (Без паники! Материал основан на непроверенных фактах!).
К делу подключается опытный, авторитетный не только  в узком профессиональном кругу, старший оперуполномоченный, руководитель оперативного отдела одного из районов города   подполковник Прохоров, Сергей Владимирович. В один момент главным подозреваемым в убийствах становится  именно он. Найти убийцу, теперь для опера - дело чести.  Само понятие о которой, так «скоропостижно» утратили его сослуживцы.
Параллельно старому оперу по жизни движется успешный молодой коммерсант Сивцев Валентин, и он тоже ищет. У него, вдруг, стали случатся провалы в памяти, и в поисках потерянных воспоминаний он неожиданно первым находит убийцу.
В своих поисках, и Прохоров, и Сивцев  проходят город снизу доверху, буквально - с бомжатских  закутков и подвалов морга до верхних этажей,  где властные кабинеты и элитные пентхаусы. В месте с главными героями читатель попадёт в  Паноптикум  образов обитателей среднестатистического  российского города. От бомжей, безработных, алкоголиков и проституток - до «элиты» профессиональных сообществ: полицейских, церковников, чиновников, врачей, коммерсантов юристов, воров, богемы средней руки.
И менту Прохоров, и мажору Сивцеву, то и дело, в руки попадаются странные артефакты, кажется: средневекового происхождения – кинжалы,  элементы доспехов, одежды, кольца, ожерелья… И по ходу поисков они оба, независимо друг от друга,  замечают, что в городе многие из представителей рода человеческого находятся на самой грани безумия, и того не замечают - ни они сами, ни окружающие. И чувствуют мент и мажор, что всё самое страшное только начинается…
В безумную «Реальность» входит беспощадный «Ирр». Состояние, в котором потусторонний мир просачивается в наш - сумасшедший, бессильный, бесцельный - и облекает избранников мощью и целью. И тогда носятся по городу вихри, а в них - огромные кони с железными всадниками, Воет ветер, ржут кони, сверкают мечи и летят кровавые ошметки…


.                ИРРРЕАЛИЗМ.
                Милицейский мистический детектив.

Прохорову Сергею Владимировичу.,                и другим  честным ментам                посвящается…

Эпизод 01.
Беглец……………………………………………….....……02 стр.
Эпизод 02.
Голый Рыцарь…………………………………………...05 стр.
Эпизод 03.               
Сага о Мечтателях…………………………….……08 стр.
Эпизод 04 
Сырость………………………………………………….....21 стр.
Эпизод 05.               
Любовник Муз………….………………………………..23 стр.
Эпизод 06.             
Железный Шиз…………...…….………………….…40 стр.
Эпизод 07.
Сапоги…………………………………………………......45 стр.
Эпизод 08.
Пустой Стол……………………………………………...57 стр.
Эпизод 09.
Смертельная Музыка……………………………….72 стр.
Эпизод 10.
Рыцарь и Братья…………………………………………95 стр.
Эпизод 11.
ЧП в Городском Парке……………………………108 стр.
Эпизод 12.
Рыцарь болен…………………………………………...117 стр.
Эпизод 13.
Преступления и Наказания…………………135 стр.
Эпизод 14.
Баламут………………………………………………….....152 стр.
Эпизод 15.
Люди в морге.
Эпизод 16.
Кол для Горбатого.
Эпизод 17.
Реальность.
Эпизод 18.
Ирр.
Эпизод 19.
Смерть Рыцаря.
Эпизод 20.
Да здравствует рыцарь!

               


Эпизод 01.
Беглец.
*
«… Я ненавижу город. Любой город. Чем крупнее, тем больше - ненавижу. Я, горожанин в третьем поколении, ненавижу город всеми фибрами тела, всеми запазухами души.
Толчея, шум, смог, синтетические продукты – мелочи. Люди, люди испортились окончательно. Кругом мошенники…Мелкие вруны, крадуны. Гаденькие мерзавцы, тупенькие сволочи, наглые неумехи,
…. Непрофессионализм  и полная безответственность. Непобедимая гордая глупость.
Мальчики, девочки… в глазах либо свет нездешних звезд, либо миргает сканнер: где, чё украсть.
… - Мне звонят из банка, так представляется мальчик по телефону. Называет мою фамилию, имя отчество… И требует оплатить сто сорок тысяч. Срочно А я уже как два месяца закрыл кредит полностью! А мне в ответ: «Нет, у вас не доплата! Платите срочно.» Я, мальчику тому: «Может, ошибка какая? Может, что-то перепутали?». А он мне, еще возмущенно, так: «Да, что Вы такое говорите?! Как Вы можете! У нас все записано и проверено. Мы же - Банк!».
 И я чуть не заплатил! Оказалось, что это технология такая. Берется база кредиторов, всех, без сортировки, садят за телефоны мальчиков – девочек, тренируют их на минимальный набор   программированных фраз, с соответствующими интонациями, и список тупо обзванивается. Кто-нибудь да заплатит. Не клиент, так его жена, родители… Рентабельность - около четырех процентов от списка. И это устраивают сами банки!... А еще с кредитной карты периодически перед праздниками исчезают небольшие суммы. И невнятные комментарии в выписках со счета.… Также с телефонными компаниями, страховыми, ЖКХа....
 Я ненавижу город - мне плохо в нем, меня в нем тошнит
Ремонтники, после которых холодильники, телевизоры, пылесосы работают по полчаса, и потом не дозваться их, не найти. Электрики, которые раньше скучивали счетчики за плату малую, теперь счетчики накручивают, срывают пломбы и предъявляют счета. Они в доле, все - от начальника до полотера. Все  мошенники, воришки, все раздолбаи нашли друг друга. Потому, как все хозяева уж и не в Москве - все господа в Париже! И в Лондоне. А здесь лишь приказчики. И они воруют. Воруют и мошенничают. Подличают и подставляют.
 Я  забежал в супермаркет. Жена и ребенок простыли. Хотелось их угостить соком, тем, что показался б натуральным. С этим, ведь, тоже – проблема. В трехлитровой банке стоял на самой нижней полке - очень похожий, на что-то живое. Я наклонился сок оказался, не тот  - просто морковный.   Я распрямился и пошел к выходу. На пол пути до кассы слышу  сзади грохот, звон - что-то разбилось, стеклянное. Еще подумал: «вот, мол, гасарбайтеры косорукие». Тут меня догоняют: «Вы разбили бутылку водки. Платите!» Я - в осадок, но спрашиваю, по инерции, сколько стоит. « Бутылка водки «Сезам», с Вас - тысяча восемьсот.». Я им: « Да вы чего, сдурели?! Я Коньяк за такие деньги лет десять не пил, и то: не покупал - угощали!»… « Кто, где, кого видел?! Где доказательства!». Они: « А у нас всё записано!» - их любимая фраза – « У нас всё на видеокамерах. Пройдемте, посмотрим.» Крутят назад запись - и действительно: когда я наклонялся смотреть сок на нижней полке, край плаща задрался и коснулся бутылки  на полке противоположной. Когда я отошел, бутылка покачалась, покачалась и… упала. Ну, прямо живой, самостоятельный объект! Я рванул на место преступления. Бортик на полке высотой в два пальца   и сама полка на том уровне, что товар-то и не рассмотришь - он как бы выпадает из поля зрения, а такую  дорогую водку тем более,  но очень удобно, что бы цеплялась она ко всякой одежде покупателей.
Я орал, я рычал, я не хотел платить, уже из принципа, в который раз об…ный. Мена окружили полотеры, вертухаи, пришел и сам начальник охраны, с белобрысо дутой мордой. Я обложил его всеми х… Я вспомнил ему его жену, назвал  половой тряпкой, импотентом, и еще чем, похуже - самому стыдно. Я ждал, что он не выдержит – ударит, но он только краснел, пунцовел и бормотал мантру: «Оплатите покупку, гражданин, мы вас не задерживаем, оплатите….». Я попытался вызвать милицию, по сотовому, но из этого подвального супермаркета сотовые не брали! Но сколько можно орать и стоять? Время идет,  в городе оно у всех считанное. Я заплатил и ушел. А, уходя, видел глазки всей своры супермаркетной, провожавшей меня: ни чего в них яркого злорадного, подлого ль.. Было лишь что-то мелко зверьковое, коллективно мышиное…
Я жаждал крови, а ушел опустошенным…, мерзкое городское человечество…
На выходе меня стошнило.
И с тех пор, выходя из подъезда, я вижу улицу,  суетящихся прохожан, торопыг проезжантов - и меня тошнит. Я вижу лишь помесь животных - спешащих с хавкой к своим норам, к своему выводку, вы****ку, и мелких грызунов, снующих меж ними, приглядывающих: что слямзить, кого обобрать - и мне тошно идти к ним, погружаться в эти тухлые воды.
… А потом был таксист.
 Я стал ездить в основном на такси. Пусть дорого, зато не тошнит.
И вот, сажусь в одну, из примелькавшихся  в районе, машину. Называю адрес весёлому парню средних лет таксисту. Едем. А по  прибытии на место даю купюру. Сдачи  у таксиста нет. Я ему: мол, давай в магазине. Вон: через дорогу,  разменяй. «Далеко!», говорит. Я ему: давай сам схожу - долго ждать. Молчит. Я плюнул, там сдачи – сотня, и говорю: «ладно, следующий раз отдашь». Таксист радостно кивнул и уехал.
 Ровно на трети день выбегаю из дома, и, сходу, в его такси. Я его за квартал  узнал.
И он меня узнал.
Испуганно шапку – вязанный гандон - натянул до самых глаз, выпятил челюсть и, оттопырив губу, засипел дебилоидом простуженным: «Куда вам?». Типа: замаскировался, падла.  Я ему: «Да, туда же…». И он поехал, вздымая плечи и локти над рулем, воротя морду в сторону. Контролируя движение машины, эдак: с искоса. Он продавал свою личность за сотню, он закладывал душу за пятак…  Я так не напомнил ему,  о долге. Мне было неловко. Мне было стыдно. За него… А, ведь, и правда - это был не он. Мне должен был человек, с именем и фамилией. Человек с лицом. А не эта, маскирующиеся под человека, слизь.
Мне стало дурно, мутно в глазах  и в груди скрутило. Отвращение до тошноты… Стыд за человеков перешел критическую массу.
И я бежал из города.
- Гражданин Николаенков, зачем вы угнали автомобиль ЗИЛ, с надписью «Горгаз», с грузом пропан-бутановых баллонов? Двести десять штук баллонов!
- … Если их взорвать. -  добавил задумчиво  младший оперативный сотрудник. Он в любой мелочи прозревал глобальные происки. – Минимум: теракт.
Гражданин - только что закончивший свою лирику о прощании с городом,  пол часа назад задержанный в  кабине угнанного автомобиля, по сигналу сторожа автостоянки, спящим – подпрыгнул:
- Он гад, Рахим-заде - его в зад! - мог пол деревни взорвать! Я – что: живу спокойно на природе. То, се - третье, десятое, и газ, в том числе -  из города. Мы уж с соседями по жребию в город ездим. Никто ж не хочет…  Но газовые баллоны не попрешь на всех, а этот привозит. Дороже, естественно, да, хрен с ним. Но евоные  коптят, пропускают. Неделя, и баллона нет. А тут я взял три баллона. Так,  ни на один редуктор не одевается! Все соседи приходили – пробовали, тужились, что только не мастырили! Подтачивали, подбивали, меняли уплотнители – не одевается. Ну, я выпил. Так-то я не пью, вообще - не пью. Почти. А тут всосал с горла полбутылки самогону, врезал  Рахиму в рыло,  и поехал в город…  Я не крал! Я на экспертизу, исключительно. Но подустал в дороге. Заснул. А тут вы...
Сергей смотрел в эти горящие синим огнем глаза здоровенного мужика в драном полушубке  - и наваливалась усталость. Старый опер смотрел на когда-то интеллигента, энергетика с высшим образованием, горожанина  в третьем поколении, сына рабочего и служащей - судя по анкете, а по внешности – обросшего дикого медведя. И  думал тоскливо, что с таким делать…
- А-а… еще было! -  Встрепенулся задержанный, привлекая внимание старшего опера тряскою рукой. – Я, когда в город рванул, там, недалече от пригорода, за локомотивным депо, где пустырь - через дорогу мужик переходил.
- Ну, мужик… Ну, переходил…
- Ты, что, сбил его?! Где труп спрятал? Колись! – Взвизгнул отработанно  младший опер, не меняя расслабленной позиции за рабочим столом.
- Не, не! – Оробел медвежатина. – Я не сбивал! Я притормозил. А он прошел мимо, медленно прошел, не обернулся на меня даже.
- Ну, и прошел, ну, и - слава богу…
- Да он, того… Голый был. В одних носках…
- Как?! Совсем голый?
- Совсем, совсем. А носки на нем были темно-красные высокие , по голень… А! И руки, у него, кажется, в кровище были, и морда… Или в глине, где вымазался….
- Лица не запомнил, приметы какие еще?
- Да нет… Волосы торчком, взъерошены…, шатен, глаза светлые, но… пустые как бы. И движения его ровные все, размеренные, будто, этот, как их…. Из американских фильмов.
- Киборг? Терминатер - манагер? Вампир?
- Не… Зомби! Вот!
Старший опер усиленно помассировал глаза и устало подумал: «Нет, на моем районе  только без Зомби …».


Эпизод 02.
Голый рыцарь.

*
«И-рр! И –ррр!!!...»
Тьма.
Металла лязг и скрежет зубовный.
«Иррр!! И-и-ррр!!!...»
Муть пред глазами стала расходится, и первым, что Сивцев, Валентин  увидел, это свои голые ноги в красных по колено носках.
Он сидел на скамейке у палисадника перед деревянными воротами, тяжелыми и некрашеными.
Сидел, упершись руками в скамейку. И не мог пошевелиться.
Из-за ворот вышла бабушка сельского вида и села  рядом.
Так они и сидели молча, некоторое время, косясь друг на друга. Бабка в длинном сарафане, кофте  и в повязанном платке. И голый мужик в красных носках.
- Пропился весь, милок. Ох, бяда…
Сивцев  возмутился, где-то глубоко в душе, и хотел было ответить горячо, даже резко, что он не пил. И, вообще, с этим делом у него строго - то есть: когда очень надо или только когда по праздникам. Но вместо длинной слаженной тирады из заиндевевшей пересохшей  глотки вылезло несуразное:
- Йэ-ы. эы-и е ы! Изззе ни-э…
- Ой, пропился! Молчи уж: «не пил он!».
Сивцев замолк, удивленно. Как бабка его поняла, если он сам себя не понял?
Он принялся усиленно принуждать себя кашлять. Кашля не получалось – только  сип да хрип.
Бабушка покачала  головой и ушла за ворота. Вернулась с кружкою чего-то. И поставила в руки Сивцева. Оказалось - молоко, теплое…
 Сивцев выпил. Знатно, с отхаркиванием, прокашлялся. Почувствовал прилив неких сил и даже, подбоченившись,  сел в позу. И сказанул бабушке:
- Почему, именно: « пропился»? Может,  я  - по молодой части? Может, я от девушки ретировался, экстренно…
Бабка задрала голову и тонюсенько завыла.
Сивцев сначала испугался, и отсел от  старухи подальше. Потом, в её подвывании прорезался рваный звук плохих тормозов, и Сивцев понял:
Бабушка смеется.
И не просто смеется, а уписывается - со смеху - хватаясь  за скудную грудь.
- У нас тут только одна девушка моложе меня будет…  Анька! Да ей всё равно - за семьдесят! Уж не от нее ли, шалавы, рыцарь без штанов? Хе – йе –йе…
«Но в носках же! Красных..», мысленно возразил Валентин,  заторможенный мужчина, тридцати пяти лет отроду.
«Рыцарь…А почему тогда не в ботфортах? А только в носках?» В голове Валентина зародилась дискуссия - и поползла по извилинам всякая псевдоисторическая хрень: помесь французских романов, пошлых анекдотов и карт, игральных и топографических. Оживали иллюстрации из старых учебников,  особенно лезли отшлёпки гравюр  с портретами диктатора Кромвеля и кардинала Ришелье.
А еще мелькали совсем старые фото из домашнего архива, в подвальном сундуке отрытом маленьким Валей в детстве. На тех фото - люди в форме с галунами, манерные дамы и просторубашечные люди - босые, но на лошадях, и в штанах с лампасами… «Родственники! То, бишь – предки».  И, вспомнилось отчего-то… Село, «Сивцев Вражек», Как-то, совсем по малолетству, выезжали на «Волге» и «Победе» они. Отец и дядьки, все с женами, то, бишь: семья!
И отцы, вдруг, серьёзнели. А, выходя из машин – веселились напускно, чуть ли не с приплясом цыганским. А их уж встречали, и почему-то кланялись…, в пояс.
- А что,– вопросила вдруг бабка, перейдя на шепот скрипучий, - говорят: нынче в городах людей  едят? Да не с голоду едят, а для изыску?
 Сивцев замотал головой ошалело отрицательно. А бабка прищурилась, присела ближе:
-  А еще говорят: накроют человека тазом невидимым, отрежут от неба, и сосут с него соки, сосут. Человек не видит, не чует, а с него сосут, сосут, А он чахнет, чахнет.
У Сивцева самопроизвольно открылся рот, и в голове слегка загудело. А бабка присела еще ближе:
-То-то все начальники да певцы – певуньи знаменитые ходят бодренькие деловитые, поджарые. Да песни поют, да с подпрыгом. Десяток дел за день успевают порешить, опосля  ж - всю ночь в гулянках. И – ничего!
Теперь в сознании Сивцева замелькали телевизионные морды, опостылевшие…
- … А люд городской, тазом прикрытый - ходит взбалмошный несуразный, словно  во сне - не сне. Тыкается в двери,  в проемы, в ямы,  а головы поднять - не в мочь. А потом, вдруг, упал и умер. Будто кукла. Ниточки обрезали  - она и свалилась… Тряпошная, деревянная…
Голый Валентин  увидел отрывок из спектакля кукольного театра им. Образцова…
- Вот, например, ты. Кой хрен здесь оказался? – Спросила  бабка, сидевшая с Сивцевым уж коленка к коленке. И впялилась прямо в зраки Сивцевы белым  оком, - тоже, может, такой?
И тут  Сивцев испугался по-настоящему. Макушка охладела, и  волосики зашевелились, как от ветерка:
- К-какой?  Какой: «Т- такой-й»?!
- Не человек – кукла.
«И-ррр!» Эхом отзвучало в голове. Ужас забрал Сивцева. Он остолбенел, и не мог оторвать своего  взгляда от пронзающих бабкиных бельм.
 Бабка резко встала и ушла к себе на двор.  А   Сивцев остался. Сидел остолбеневший и без мысленный. Но бабушка не забыла его навсегда. Вернулась, несла в руках спортивные штаны, рубашку клетчатую и кроссовки – все старое потертое, но чистое… Положила рядом с бесштанным пришельцем  стопочкою рядом. Сивцев быстро, на автомате, оделся, бормоча благодарности,  с извинениями вперемежку. И, уж, одетый, затоптался на месте.
- В город направо, – молвила старуха.
Сивцев закрутился на месте, ища это «право». А бабушка кряхтя встала, взяла его за плечи и мягко повернула в нужную сторону.
-  Там…. Иди уж, рыцарь.
И вдруг слово «рыцарь» торкнуло, вдруг, по сознанию Сивцева. Плечи отяжелели, загривок напрягся, а ладонь скрутилась вокруг невидимой рукояти и сжалась. Грудь расправилась и всглотнула воздуха по полной.
 « Рыцарь?!»
Сивцев не двигался. Сивцев соображал.
«Типа: не герой - любовник, а типа: мужик в железе и с топором в руке?!»
Тут-то он получил подзатыльник от бабки. Рукой маленькой, но тяжелой.
- Что там у тебя клинит? Табе направо.


Эпизод 03.
Сага о мечтателях.

*
Подполковник Сергей Владимирович Прохоров, старший оперуполномоченный, вернувшись в райотдел, сразу заглянул к Кузякову Лёшке, младшему своему подчиненному. Тот сидел с мечтательным видом  за столом и жевал карандаш . Явление начальства его ничуть не смутило. Лёша лишь перевел свой заблудший взгляд с потолка на дверь кабинета  и, не вынимая карандаша изо рта, прошамкал:
- Здрасьте…
Гнать бы Лёшку из милиции-полиции, но - ни как не из-за этой его улётности в воздушные замки. А за то, что его категорически нельзя подпускать к живым людям. Минут через десять общения с подозреваемым ли, свидетелем или даже потерпевшим -вынужденный собеседник Лешки, вдруг, оказывался причастным к мировому заговору, был подпольным миллионером, тайным педофилом – вахабитом,  содержателем притона, изготовителем  взрывчатых и отравляющих веществ, и готовил покушение на Путина.
Но как Лёха сочинял – оформлял документы! Но как он подделывал почерки, подписи! Он тащил девяносто процентов бумажной работы за весь райотдел. Ну, не весь райотдел, а, по крайней мере, за коллег – вечно зашивающихся оперов. Всё, что наши раздолбаи, замученные работою без сна и тяжким  алкогольно- скандально семейным бытом, забывали оформить на месте преступления - с легкостью делал – переделывал Леха.  Уж который год  у райотдела не было отказов в возбуждении уголовных дел по причине нарушения процессуального кодекса. У сотрудников появился на щеках здоровый румянец, блеск в глазах и, страшно сказать – свободное время в рабочий полдень. Но с этим явлением умело боролся сам Прохоров.
- Что с тобой, Лёша?! Делать нечего? Или бумага кончилась? Я тебе щас подкину. И того и другого…
- Нет, нет, Сергей Владимирович! Тут, просто случай интересный… Помните: Гаврин и Лучко  взяли фальшивомонетчика, который подделывал лотерейные билеты, но в оборот не пускал, а только ими любовался?
- Что это, вдруг? Помню, давно это было. Хороший  пациент оказался - плакал и рассказывал, рассказывал… Да, я и брата его хорошо знаю – в нашем морге работает. Что там еще? Тебе, что - посадить некого?
- Сергей Владимирович! … Из Москвы друг прислал на и-мэйл материальчик. Недавно в столице, на месте преступления нашли такие же лотерейные билеты, целый ворох. Билеты – один в один с нашими…
И Лёха принялся что-то длинно и мелодично рассказывать, а усталый опер уплывать в воспоминания. И сложилась в его голове история… В явь. То ли у опера голова была особенная какая-то. То ли переместились на небе звезды . И встали.
И получилась Сказка.
Жил в пригороде человечик. Родился, не родился, а на свет божий выполз. И дали ему имя – Иеремия.
Мамка с папкой разъехались разбежались. Пребывал он с младенчества у тётки. Женщины настырной и по мелочам требовательной.
Утекал он  от тетки, и дядек её, сменяющихся периодически, но часто. И в своих побегах, дабы занять формирующийся мозг, ум и разум, искал мальчонка сокровища.
И он их находил.
И приносил тётке, что бы она наконец-то смилостивилась и перестала его понукать и бить поварешкой. Но тетка приношениям не радовалась. А за трех, а то и пятидневное отсутствие колотила пуще прежнего…
А и правду сказать – волочил он в дом всякую дрянь. То корягу завернутую судьбою изумительно, то лохмотья с закопанного в лесу скелета, то поблекшие гильзы со стародавней войны…
Но однажды он принес камень…
Камень среднего размера, в кулак детский не помещающийся, но блестящий томным недетским отсветом…
Тетка  кинула в него, с горяча, камнем этим - пропадал же ж, охламон, дён пять. И тем едва не убила пасынка. Испугалась шибко. Отхлестала, воя с испугу, по щекам пацаненка, и прикоснулась к камню. Тяжелому желто-смутному… И вглядевшись в него, прочувствовавши его  тяж и силу, волокущую куда-то, в хмарь и тёплую мерзь, поняла баба - Золушек приволок Золото.
И стал мальчик носить в дом камни.
А тётка их прятала в подпол.
Очередной веселый дядька,  полезши за самогоном, споткнувшись о ступеньку последнюю, прямо таки упал на груду камней, млеющих тусклым манящим огоньком.
Дядька тетку убил.
Была милиция, допросы и детский дом.
Золото самородковое дядька уволок.
Труп его нашли в реке Яузе, под Москвой.
Золота не нашли.
И как не пытали мальчишку, нежные по тогдашним временам менты, истока золотого от него не выведали.
«Отшибло память» - сказали доктора, с какого-то: «стрессу»….
А в детском доме мальчик встретил… брата. По имени – Емельян.
Брат  был  по внешности с ним один в один – светловолосый светлоглазый курносый и тоже имел страсть к поискам. Близнецы, одним словом.
 Только искал братец сокровища не во внешнем мире, а во внутреннем. 
По малолетству натурально вскрывал мелких животных и внимательно изучал внутренности.
Но научившись читать, Емеля стал искать тайны в книгах. Теперь уже с братом Ерёмой на пару. Как бы порой не были плохи и убоги детские дома при прежней рабоче-крестьянской власти, там кормили, там был спортзал. И там была Библиотека.
Неутолимая страсть к Поискам толкала Иеремию к сокровищам. Только теперь в нем поселилось некое суеверие, даже можно сказать – священный ужас.
Например, он нашел в лесу  пулемет, принес его в тайное место при детском доме,  очистил его от грязи и ржавчины. Починил, показал  брату Емеле и  нескольким доверенным лицам из детдомовского контингента. А потом обильно смазал маслом, завернул в дерюжку и закопал на том же месте, где и нашел. И никому ни сказал – где.
И так случалось неоднократно.
И постепенно мальчик стал Хранителем. Хранителем кладов и тайн….
Когда Ерёма и Емеля вышли из-под опеки детского дома, на просторах страны уже во всю гремела и лязгала Перестройка, сменившаяся Ельциновским курсом. Замогильное флюиды наполнили Русь.
Братья – близнецы стали бандитами средней руки - с бригадой, ядро которой составили бывшие детдомовцы.
Но каждый из братьев продолжал искать. И каждый – своё.
И каждый своё нашел…
Что именно, о том слухи ходили разные. Но недостоверные, совершенно. Одно было зафиксировано органами точно - как-то исчезли из города близнецы. Оба и сразу. И не было их несколько лет.
Первым объявился Иеремия. Растолстевший, с большим крестом на шее.
Его красную «шестерку» задержали на въезде в город ГАИшники. И при осмотре автомобиля обнаружили полный багажник пятитысячных купюр, тех еще, неденоминированных – розовеньких. Багажник был столь полон фальшивыми деньгами, что закрывался лишь прихлопыванием сверху - двумя гаишными телами, с подпрыгиванием. 
Но Ерёма заявил твердо, что деньги нашел в лесу и вез в милицию. После, при обыске на съемной квартире под диваном нашли те самые поддельные лотерейки.
И тут-то бывший детдомовец, твердый и упругий, упал на коленки и заплакал.
 Правоохранители потирали руки, думали – вот, сейчас расколется воротила, развяжет сеть по сбыту крашенных бумажек. Иеремия же навзрыд промолвил:
- Оставьте!  Не трогайте! Не отнимайте мечту… у-у-у…
С одной стороны - найденные купюры, везомые, якобы, в правоохранительные органы, а с другой - поддельные лотереи и облигации выигрышного займа. Можно привлекать.
Прохоров тогда с Ерёмой мило и по душам беседовал. Но тот по-первоначалу только хныкал, как дитё, и сморкался в тряпочку. Пока старый опер не догадался сунуть задержанному злосчастные лотерейки в руки.
Тот трепетно прижал их к груди, и стал рассказывать. О бандитских схронах и малинах, о зарытых по лесопосадкам и паркам оружии и трупах. В районе города, областного центра, Москвы и Санкт- Петербурга.  О многом и многом, интересном и перспективном в оперативно-розыскном плане поведал Ерёма. И – ни слова о фальшивых купюрах и лотерейных билетах…
 Дело передали следователям. А через неделю, подозреваемого, благополучно выпускают…
Говорили, что вмешались, аж из столицы.
А после появился в городе и второй брат. Исхудалый, и со взором обращенным внутрь. Но после Емельян и Ерёма, как-то сравнялись по комплекции  и стали опять похожи, как два пятака. Только один стал старостой при местном архимандрите, а второй - патологоанатомом при городском морге…
Леха всё что-то рассказывал, а Прохоров тем временем отдыхал, вспоминая встреченных им на своем служебном пути преступников – мечтателей. Его друг и собутыльник, городской прокурор любил составлять рейтинги курьезных правонарушений, а более  - судебных по ним решений, называя его Хит-парадом “Cream-Dream”.И у Прохорова был тоже свой  «хит-парад», только  не всех его фигурантов он афишировал…
Хронологически первым был случай с семьей скотобойников - Телятьевых. Сергей Владимирович тогда был еще молодой опер - не стреляный и не пуганный…
Семейка скотобойников – папашка, мамашка, два сынка и дочка - пристрастилась к людоедству… Поводом к тому случились перебои с госпоставками в город мяса. Мамашка, мудрая женщина со специфическими связями, предложила пускать в переработку трупы бомжей. Потом  поставки мяса в город худо-бедно, но восстановились, и стабилизировались базарные цены. А семейка уже не могла остановиться никак.
Потому как: контролируя качество  собственной продукции, вкусили человечинки. Распробовали и решили семейно - что вкусно и дешево! Сынки доставляли с улиц живой материал, папашка отвечал за забой и разделку, мамашка жарила, пекла, парила, а доча сбывала на городском базаре пирожки и колбасы.
Со временем семья отказалась от потребления бомжатины, её только на сбыт готовили. Людоеды наши  стали гурманствовать. Ожидая новых вкусовых качеств, выбирали на пробу, высматривая по улицам города человеческие экземпляры. Выбирали не столько по упитанности тушки, а по походке, по манере держаться, по стилю одежды… Мужчин спортивных и просто грузных не трогали. А получив по мордам от одного маленького неказистого скромного каратиста – кто ж знал! – мужчин не бомжатского вида людоеды перестали трогать вообще. А женщин сладкоежки  распробовали. Перешли на детей…
Но мечтали они о продукте заграничном, по советским временам редком. На иностранном гражданине они и попались, «Мечтатели»… Но пойманы людоеды были не благодаря московским кагэбешникам, присланным в помощь местным ментам и гэбистам, а «благодаря» собственной сытой неряшливости. В одном из пирожков оказался ноготь. Человеческий женский крашеный.
Семейка проживала в частном секторе. Под их двухэтажном домом был двухэтажный подвал. На первом этаже - разделочная. На втором нижнем – забойная. И загончики для человеческого скота.
Когда их взяли, на первом этаже подвала несчастного иностранца уже разделывали. А на втором этаже подвала прятался один из сынков, и в загоне - привязанная к столбу сидела девчушка, в драной одежонке, лет девяти. Уже изнасилованная сынками людоедскими всяко –разно. 
Народу набилось в подвал много, а среди ментов и гэбистов – гражданский водитель милицейского автобуса. Сыночка, по горячим следам, принялись тут же допрашивать. А тот быстро оправившись от испуга, поняв, что его здесь прилюдно ни расстреливать, ни бить сильно не будут, принялся деловито рассказывать о своих действиях в подвале над жертвами. И показывать, что и как.
Проскользнув меж милицейских туловищ, гражданский водитель автобуса сынка людоеда убил. Убил, одним ударом кулака в голову.
И мужика, конечно, посадили…. За самосуд.
После того случая,  враз повзрослевший опер, стал, всеми правдами и не правдами, спасать «преступников», подобных тому дураку - водиле…
Потом был случай, кажется: совершенно рядовой, но сделавший  всё ещё молодого, тогда, опера, практически,- неприкасаемым. До самого Советского Конца, и дальше…
Мужик, мастер на все руки строителя, был привлечен на сооружение дачи одного обкомовского работника. Строил он дачку со всей раскрепощённой фантазией русского человека, наделенного доверием начальства уехавшего в Москву, срочно и надолго.
А после сумбурно восторженной постройки, не сумлеваясь ни чуть,  мужик занялся обставкой дачки – коврами и мебельным гарнитуром. Хозяин, вернувшийся с повышением из Москвы, изумлел. И простил перерасход средств. А мужик тот, строитель,  с того перерасхода и щепотки гвоздей обойных не взял. Но наградил его начальник правильно. Получил мужик, однокомнатную квартиру, вне очереди - в той очереди и не стоявший. Еще и ключи брать  отказывался. Видите ли, ему в своей коммуналке весело!
 Но горным обвалом настигла-таки работягу властительная благодарность.
Пришли в коммуналку граждане в штатском, предъявили бумаги, причем: одна из них была заявлением на отдельную жилплощадь с личной, мужика,  подписью.
И  выселили из коммуналки мужика принудительно в личные апартаменты.
Удивлялись граждане – что упирается от счастья, малахольный?! Но видно: чуял мужик, что всё это не к добру.
Не успел человек оглядеться на новом месте, как у него, у обладателя новенькой в центре квартиры, завелась баба. Красавица подрипанная, на длинных тонких ножках с коротеньким тельцем, острыми сиськами и сборищем морщин вокруг рта.
И, конечно, при застольях богатых, по поводу и без повода поведал он сожительнице о дачке партийного работника, живописуя  богатства её украшающие.
И  Тощая баба возмечтала.
О чём мечтают бабы, наука так и не установила. Кажется, практически идентичные по всем измеримым параметрам женские особи могут мечтать о разном, абсолютно. Одна красавица мечтает о пентхаузе в отеле «Хилтон» в августе месяце на Французской Ривьере, а другая, такая же красавица – о загородке для бычка, повыше и покрепче, а то буйствует скотина отожратая.
Тут же, с  утра, после приватного банкета, Тощая баба растормошила сожителя, возвестив ему, что низошла-таки до восжелания снизойти до брачного с ним союза,  и по-быстрей.
И потащила в ЗАКС.
О том, что он старше супружницы на двадцать лет, мужик прознал только в ЗАГСе, когда подписывался.
А потом началась любовь и прочая жизнь.
В ходе жизни обозначились потребности, большие, чем фуфайка, шапка ушанка на зиму, и войлочные ботинки «Прощай молодость».
Мужик готов был жизнь проходить ногами в сапогах, с вдетыми в них  носками плотной вязки из собачей шерсти. Но после такой реплики евоная баба посмотрела на мужика, как убила.
Позже, на следствии, мужик – строитель так и не мог вспомнить точно: когда, именно он, вдруг, пришел к тяжелой мысли и набрался решимости неотвратимой   – грабануть  дачку  партийного руководителя.
Но так он и сделал  - то привлекаемый,  то отлучаемый от супружеского ложа. Грабанул дачку. Приволок на дом, в три захода, ковры богатые, посуду роскошную и всякие там видео…
Апосля баба евоная загуляла по ресторанам, продавши ковры. Он терпел. Но как то застал её  в квартире бухую, с двумя мужиками вповалку на ковре. Ковре последнем, не проданном. Выволок мужик супружницу, из свалки тел, на кухню. Протер ей личико тряпкой половою, а как она глазки  раскрыла - плюнул он ей в зеньки, и ушел…
И не было его три дня. А баба обиделась. Сочинила интригу и пошла мстить в милицию - с докладом о преступлениях ужасных муженька своего. Не почитавши Уголовный Кодекс. Мечтала баба – мужик в тюрьму, а она на квартире - одна и со всем добром.
Рассказала она в ментуре про разграбленную муженьком дачку. Рассказала Прохорову…
Мужика посадили на четыре года. С конфискацией.
А бабу его выселили из квартиры в центре - на окраину, в затхлую общагу. В комнату большую, на четверых. Теперь рядом с ней на соседних койках - кашляла туберкулёзница, стонала лесбиянка нимфоманка, и тихарилась под одеялом воровка на доверии…
Когда высокий партийный руководитель поздравлял Прохорова, поглаживая возвращенные ковры, опер делал скромное, но значительное лицо. И, конечно, о Тощей бабе, как источнике информации не сказал ничего. А потом он с высоким товарищем напился, и повел  в морг на экскурсию. А потом высокий товарищ пригласил Прохорова на охоту.  А потом были оперу от  высокого товарища деликатные поручения, связанные с членами его семьи – в которой расцвели пьянки, гулянки, наркомания…
Ох, женщины, готовые на всё, ради захомутать мужика.  А, потом, разобравшись, что мужик, как его ни ставь, куда ни клади, всё-таки не предмет спального, либо кухонного гарнитура - готовые на всё, что б от мужика избавится.
А если муж источник благосостояния? Если он на должности? Как от такого избавится – это ж невозможно!
Престарелому председателю судейской коллегии начала изменять молодая жена. Тоже – судебный заседатель. Шикарная женщина с фундаментально выдвинутым бюстом.
Как-то, на концерте местной самодеятельности, относительно молодой партийный куратор из области,  выступая с трибуны, увидел её на переднем ряду публики. И воспылал  к ней.    В первый же послересторанный вечер она ответила ему взаимностью.
Задержался в городе партийный труженик.  А потом и в городской администрации на должности оказался – первым замом.
Любовь и в СэСэСэРе - не знала преград.
Только через полгода судья разглядел про свою жену главное. Возвращаясь из командировки, преждевременно домой, увидел судья их, с любовником, красивую страсть. Подглядел, между недозадернутых шторок спальни…
Он был муж престарелый, и он сдержался.
Задумал судья хитро –подлую каверзу.
Голливуд отдыхает, англицкие лорды рыдают в зависти при столь изощренной коварности…
Судья вознамерился  сунуть взятку. Своей жене руками её же любовника... Разыграть действо через подставных лиц. И на том поймать голубков оравой целою ментов.
Он так и представлял: орава ментов, прокуроров и судейских выносит дверь её кабинета и  затопляет её своими скандалящими телами…
  Но так как судейский корпус ограничен в общении, и сейчас и тогда,  особенно, Судья подсунув супруге неоднозначное дело, пахнущее за версту цеховыми деньгами, призвал посредника. А тот – еще посредника, и еще, и  еще …Сумма взятки, при тогдашних правилах, уменьшилась даже не на половину. Но, по любому: любовник и любовница должны были сойтись вместе с тяжкими уликами на руках. А у взяточника банально не хватало денег! И Судья ему занял. Из своих, тоже взяточных. И передал их в том же приметном чемоданчике, коричневой кожи,  в котором их в своё время и получал.
До последнего момента ни жена судьи, ни её любовник не знали, кто передаст взятку, а кто примет. И когда она в назначенном месте увидела недоуменного своего любимого, а в руке его знакомый чемоданчик, то поняла всё и сразу. Она, вырвав чемоданчик из рук партийного работника, успела шепнуть: « что в чемоданчике, ты не знаешь! Передал по просьбе Владимира Ивановича!»  А выйдя с места встречи за дверь, беспрекословным тоном скомандовала служивым: «За мной!». И четким шагом поднялась на второй этаж к председателю, своему мужу. Где, остановив одним движением руки секретаршу, прошла в кабинет к Судье, и с милой улыбкой положила  чемоданчик на стол. Чмокнув мужа в щечку, шепнула на ухо: «От Владимира Ивановича!». И тотчас вышла. А за дверью приемной дала отмашку оперативной бригаде: «Берите председателя!» И они, не сомневаясь и секунды, приступили к захвату. Но секретарша, старая и верная, воспитанная еще в эпоху черных воронков  по ночам, успела закрыть на замок кабинет обожаемого начальника и выкинуть ключ в форточку. И, вдобавок: прикрыла дубовую дверь   своей неказистой, но упрямой  фигуркой.
Гражданин председатель  был похож на хомячка суетливого при перемещениях и важного в кресле. Открыв чемоданчик, он увидел деньги. При виде денег он на миг забыл о собственной интриге. И не смог удержаться – он коснулся их.  Но услышав за дверью шум возни и строгие голоса,  чутьем грызуна, накрытого тенью коршуна, просёк - это подстава и сейчас его будут брать.
Председатель  шмыгнул в кабинку личного туалета и заперся в ней.
Сначала он пытался спустить взятку в унитаз. Но купюр было много, и цельными пачками они застревали. Тогда он начал разрывать пачки и топить их, комкая. Но в сливном бачке кончилась вода. Шум за дверьми становился все громче. И тогда Судья выскреб  деньги из унитаза  и запихнул их в чемоданчик обратно. Уселся на унитаз и принялся быстро, быстро поедать мокрые банкноты …
Когда представители правопорядка, наконец, пробились сквозь все преграды, то узрели восседающего на унитазе хомяка со  щеками полными жеванных купюр, и расзеванным чемоданчиком, в который продолжала метаться лапка грызуна, словно в ведерко поп-корна. Челюсти его продолжали мелко и сноровисто жевать. Председатель не смог остановиться даже перед онемевшей публикой в погонах. Друг Прохорова, работник прокуратуры, заглянул в портфель, увидел мокрые пахнущие мочой мятые бумажки и спросил, удивленно и брезгливо:
- Зачем ты их ешь? Их тут так много…
С тех пор по правоохранительным кругам города ходила присказка. При  обнаружении криминальной кучи  бабла, кто ни будь да спрашивал у задержанного: «Зачем тебе столько? Их тут так много. Тебе не съесть…»
Любовь и карьера. Прелюбодеяние и жадность. Мечтатели, разрываемые жаждами мести и наживы. Мстители - мечтатели…
Председателя, мужа решительной женщины посадили. Её партийный любовник еле отмазался от срока, но карьера его застопорилась, и он так и застрял в нашем провинциальном городе. А решительная женщина  сейчас, говорят, на федеральном уровне, на высоких государственных должностях…
«Как же ее звали? Галина, Валентина.. забыл. И к чему я её вспомнил?». Подумал Прохоров, а, ведь, он ничего «просто так» не вспоминал…
Потом настала Эра Беспредела. И на фоне размножившихся проституток,  которые, кажется, должны были способствовать снижению сексуального напряжения в массах, парадоксально расплодились маньяки…
Или: не парадоксально?
Как-то, в начале девяностых попался им педофил. По задержанию, и почти без рукоприкладства, он  расписал картинную галерею собственных преступлений и тяжкой своей  судьбы. И было то даже умилительно. Если бы не так мерзко. А после - потребовал адвоката.
История его, вкратце, такова…
Уже отсидевший, пару раз, не по тяжким статьям, он вернулся на родину. Было лето, были кореша. И понеслась… И вот: очнулся он, как-то, в кустах за городским пляжем, в глубоком галлюцинирующем похмелье.
А в кустики те бегали отдыхающие справить нужду.  Он на них засмотрелся. И  жутко ему с похмелья восхотелось любви… Но главное, что его вставило – писающие мальчики…
В далеком, голодном и безрадостном детстве, рожденному в семействе алкоголиков и мелких воришек,  ему попался листок из журнала «Огонёк». На том, драном листке, было фото с площади во Флоренции. Там был фонтан и была скульптура - знаменитый «Писающий мальчик». И совпало! Наложилось, в кустиках увиденное -  на видение из прошлого. И вставило.
Педофила  поймали, и поймали быстро, в тех же кустах. Он сознался, но  упорно требовал адвоката. Он  настаивал признать жертвою, прежде всего – себя.
«Жертвою искусств».
Учитывая все скорбные обстоятельства нелегкой судьбы насильника, и как-то подзабыв об искалеченных им детских телах и душах, судьи дали «Жертве», минимально возможный срок.
И тогда, негласно совершенно, собралась в первый раз «тройка». Прохоров, его друг прокурор, и один гебэшник. Выпили они и решили стараться таких субъектов до суда, впредь, не доводить. А в след «Жертве искусств» от имени авторитетных сидельцев пошла на зону малява. Вскорости он там повесился. На собственных трусах…
С тех пор, не единожды присутствуя в зале суда, наблюдая, как целенаправленно разваливается очередное дело, зря физиономии судейских и зная их, как облупленных - в голове его включался голос - широкий, театральный - с фразою: « А судьи, кто?!».  Фраза звучала и звучала. Голова Прохорова начинала нестерпимо болеть,  его покрывал пот. Но как только он покидал  судебный зал, голос выключался, прекращалась потливость и головная боль.
Да, были времена и были нравы, какие ни какие, но были. И был Беспредел. А сегодня нравов нет. А потому и беспредела – нет.
И в суд Прохоров отныне шел с душою легкою. Хоть, старый опер по прежнему не ждал справедливости там.
Но знал - что сделал всё, что мог. Еще до того, как дело - к которому он имел, хоть какое- то отношение  - попало в суд.
Новая Безнравственность покрыла землю бывших людей. Советских.
Всё, что могло укрупнится –укрупнилось. Да так, что просто исчезло из общества. Как исчезает муравей из муравейника, раздувшийся до размеров слона.
А всё, что могло помельчать  - помельчало, до микроскопичности. «Всё украдено до нас. Вакханалия и джаз».
Ничто больше плохо не лежит: собственность под видеокамерами, деньги – на карточках. Остался только мусор неучтённый. Кухонные разборки да дележ имущества. Расцветает, провокация, подстава и мошенничество. Наркотики и контрафакт. Теоретически возможны грабежи и разбой. Но настоящих буйных нет. Всех «кухонных бойцов», что были, давно посадили на иглу или одели в униформу и отправили в спецназ.
Фундамент треснул, когда, на самом верху основания - профессионалов заменили хохмачи - тусовщики. Всё остальное, что ниже - потеряло квалификацию стремительно. Потупело, порыхлело и деградировало. И случались тут забавные курьезы…
Например, один – ныне: лощеный бизнесмен, бывший уркаган, с погоняловом «Шарманщик» - принялся снова воровать. Причем воровать - с собственного предприятия. И сбывать за треть цены. Воровал он, натурально, таская через забор со склада.
Был засечен вневедомственной охраной. И по вызову задержан патрулем ППС. И хоть, воровал он у себя, предприятие было частично акционировано, а значит: воровал он не только у себя.  Позже он признавался Прохорову, по старой памяти, проникновенно: «Знаешь Владимирыч,  двадцать лет не воровал… А тут попробовал раз, другой… И, в натуре: будто тридцатник сбросил! Внутри винты звенят, и вокруг ромашки пахнут! Жисть юности! Эх…»
А, однажды, один знакомый финполицейский  упросил поучаствовать в проверке одной конторы, которая его крепко достала. Больно верткие и  наглые ребятки оказались, со связями. Раскрутить их он  не мог никак.
 Прохоров прошелся по предприятию, посмотрел на лица, полистал бумажки в отделе кадров. А потом  с каждым сотрудником приватно побеседовал. Сработал Прохоров очень эффективно. Сплетенные умелою рукою Зависть, Ненависть  и Страх, явили Чудо.  Каждый сотрудник донёс на каждого. Посадить можно было всю организацию  - от директора до уборщицы. Кого на год условно, а кого лет на десять.
Прохоров, не уведомив финполицейского, поступил по-своему. Созвал собрание коллектива и на нём предложил поменяться. Посадку всей организации поголовно - на одну явку с повинной, раскрывающей маневры по уходу от налогов.
 Организация совещалась три дня. И сдаваться в органы  пришел  заместитель главного бухгалтера. Один за всех, как в книжке про мушкетеров.
Так родилась  практика «добрый дел за чужой счет». Приходит Прохоров к кому ни будь из нынешних бизнесменов, бывших фарцовщиков, бандитов или взяточников. И, развалившись в кресле напротив начальника, пускает скользить по гладкому столу чистый лист бумаги прямо под глазки будущего благодетеля.
И говорит:
- Пиши явку с повинной. Шарабан.
Или там: «Мокрый», или: «Вертел», или еще кто…
- Мне что, ждать?! Ты - сам себя посадишь. Или помогать заставляешь?
К чистому листку прибавлялась на стол шариковая ручка…
И, как правило, очень скоро начинался конкретный разговор про добрые дела за счет  заведения…
- …Кстати, Сергей Владимирович, тут убийство на железной дороге.
Прервал размышления начальника младший сотрудник.
- Не в нашей юрисдикции. – Отмахнулся  Прохоров.
-… Пострадавшего отравили, изрубили топором и бросили под товарный поезд.
Старый опер посмотрел фотографии с места преступления, упорно подсовываемые ему Лехой. Труп с некоторым количеством порезов и длиной, узкой раной по черепу. И, конечно, жуткие следы от колес товарного состава.
- И зачем это нам, Леша?  Зарубили его не топором, а скорее сенокосилкой, а если и отравили,  то ящиком водки. И под поезд его не бросали – он упал сам…. Ты посмотри на позу, прикинь вес гражданина, явно за сто двадцать кило! И прикинь высоту насыпи! Сколько человек надо, что б его туда втащить и не оставить ярко выраженных следов? И еще, вот так уложить! И зачем? С какой такой целью?  И, вообще: кто тебе, Леша, сказал об отравлении?
- Один мой знакомый, из медэкспертизы…
- Леша, не лги мне! Кому угодно:  собственной маме, прокурору, венерологу, но только не мне! Скажи – сам сочинил?
- Но, Сергей Владимирович! Но, вот же: потеки пузыристые изо рта и глаза выпучены – жуть! Отравление, однозначно.
Старый опер кинул фотографии на стол, и вздохнул:
- Вот так вот… Диагностируем отравления по внешнему виду, а психические расстройства по анализу кала. А рубленные раны от резаных отличить не можем. А на справке анализа мазка из уха моей жены, которая уж который год каждую весну страдает одними и теми же болями, имеет один и тот же диагноз,  и лечится одними и теми же таблетками – в этом году написали, типа: «Заболевание не определенно»….-  Подполковник вздохнул и потянулся, скрепя суставами. - А на ЖД- путях была драка, жесткая…
 За дверью послышалась краткая суета, просунулся дежурный и сообщил:
- Начальник городского управления пожаловал. Тебя, Владимирыч, просит. На входе сидит, под деревцем. Отдыхает, падла…
Петр Иванович Талай, «вечный» дежурный, имел в активе месяц до пенсии - и распоясался совсем. Что думал о людях, то и говорил, не взирая на кокарды и погоны. За что был очень уважаем младшими сотрудниками.
 Полковник – начальник горуправления  встретил Прохорова, вставая:
- Здравия желаю, Сергей Владимирович. Железнодорожники напряглись, и страстно возжелали городского содействия. Но я их аккуратно завернул. И ты не поддавайся - отпишись, как положено и с головой не лезь. Дело тухлое.
И главный городской полицейский  протянул  пачку таких же фотографий, как и подсунутые Лехой.
- Я уже видел эти шедевры…
- От кого?
- Господин начальник, мы опера, и всё у нас оперативно…
Но краем глаза все-таки глянул еще раз, и хотел было уж вернуть. Но что-то стрельнуло в мозгу, и Прохоров взглянул опять. Мужик, вернее его труп, он же был голый!  Вот так, как у нас принято:  бревна-то сразу и не замечаешь! И вспомнился угонщик грузовика с газовыми баллонами, рассказавшего о каком-то голом мужике, шедшим со стороны железной дороги…
Но мыслительный процесс старого опера начальник горуправления прервал тактичным покашливанием:
- Вообще-то, Владимирыч, я хотел поговорить с тобой о другом. … Тебе, по выслуге лет, надо давать полковника. И тем более: с такими шикарными, иначе не сказать, показателями по району! И деваться-то нам некуда! …. Но, ведь, я знаю твои методы!   Ты, ведь, если  взглянуть под правовым углом зрения, достаточно серый тип. Ты, ведь, по сути, сам тот и есть… Тот,  главный Босс районной мафии.
Прохоров только хмыкнул и покачал головой. А полковник продолжал как на трибуне:
- У тебя самый низкий уровень преступности в городе! С тех пор как ты пришел в отделение, еще при союзе, этот пролетарский район стал стремительно декриминализоваться. Да в перестройку ! Да в лихие 90-е!
- И?!...
- Ну, это же не нормально, для рабоче-быдловской окраины! Было бы это Рублевка или Завидово…
- Я понимаю…
- А так, подобные тенденции прослеживается  лишь в определенных районах страны… Например, в Екатеринбурге…, на Уралмаше. Я понимаю:  с руководителем райотдела у тебя сложились доверительные отношения. Но, я то в курсе  – на  каком основании, и что ты на него накопал…
Прохоров очень внимательно посмотрел полковнику в глаза и тот сразу сменил тон:
- Но, так как от коллег и начальства,  против тебя нет ни каких заявлений, возражений… Я буду счастлив, поздравить тебя  с полковничьими погонами. Только, ведь, надо как-то отблагодарить вышестоящее начальство…
- Сто штук зеленых, - предположил опер.
Полковник взял Сергея дружески под локоток и повел по аллее:
- Двести, в Москве и по области, но для тебя…
-Ну...
-Сто пятьдесят…
Прохоров покачал головой, задумчиво.
-  Сто двадцать пять, и я не имею ни копейки.
Прохоров остановился, и широко растягивая улыбку,  хлопнул начальника по плечу.
- Вот и хорошо, полковник! Вот и ладненько! А давай, я тебя, полковник, просто посажу?
Лицо полковника, сжалось, вдруг, обретя хищную, пугающую маску:
-У тебя на меня ничего нет! Ты не путай меня с твоим непосредственным начальником. Это об него ты ноги вытирай – позволяю. А я не по твоим зубкам, подпол!
- Я просто не задавался целью. Мне и дома хорошо, у себя на районе, как ты сказал: «Босс районной мафии». А почему не «Капо де тутти Капи»?
- То есть: решил вверх полезть?
- Да, перестань! Двадцать  пять лет на одном месте, и , вдруг, решил…  Шучу я, на итальянский манер. А от вас мне ничего не надо. Дайте, что положено. И ни каких финансовых вопросов, что б. И всё! Закрыли тему. Будем жить дружно – в рамках предписанной по вертикали власти субординации.
У полковника хищная маска лица сменилась на доброжелательную, практически, мгновенно:
-  Так.., я тебя услышал. До скорого, будущий полковник!
 Прохоров  смотрел на энергичную спину удаляющегося начальника городской милиции - полиции, и думал: « Мечтайте, и исполнится. Вот так: мило и почти без ругани… А еще говорят, что всё покупается! И все-таки, что  первичней -  власть или деньги? И в чем  счастье?»

Эпизод 04.
Сырость
.
*
Валентин Георгиевич Сивцев, предприниматель тридцати с лишним лет  вернулся домой. Осторожно, стараясь не греметь ключами, открыл дверь и заглянул в квартиру,  почему-то снизу, заняв, практически, собачью позицию. Тишина. И он с облегченным вздохом просочился за дверь. На кухне он нашел записку.
 «Папа! Мы уехали к бабушке на дачу. Мама с тобой не хочет разговаривать. Даша».
«Вот и хорошо! Вот и слава Богу…», - то ли думая  про себя, то ли нашептывая  вслух, Сивцев  почти радостно скинул с себя обноски, запихнул в пакет и побежал набирать воду в ванную. И уже было в нее погрузился, как увидел, что так и не снял носки.
Красные странные носки.
Он все-таки лег в  воду, но носки не снял, а положил ноги в носках на стену, и принялся пялится на них, пытаясь возбудить воспоминания о прошедших сутках.
Но все воспоминания блокировало лицо жены. Полное осуждения, почти религиозного. Лицо делало его, Сивцева, «во всём виноватым» - носителем хаоса, губителем жениной молодости и уничтожителем своей и её,  с Дашкою,  общей с ним дочерью, судеб.
И Сивцев сразу начал вспоминать в сторону разврата. Выдергивать из памяти сауны, бассейны, гостиничные номера.  Выпивку и девчонок. Совершенное, или нет, блудодейство - навязанное иль по-дружески, за компанию иль «тет-а-тет», секретно с уходом от слежки, иль разгульно, во всю – в кабриолете толпой и с шампанским…
Ничего не было.
Не было  ничего!
 Но, заранее заготовленный стыд остался.
Как и подспудное желание - ему, стыду своему, соответствовать. Раз уж претерпел ни за что, пусть и мысленно, заранее, так получите! За****ую, чтоб шуба завернулась. Что б звёзды в небе вверх ногами и море по колено.
Вину ж не смыть никогда, коль она смотрит на тебя жженными  глазами супруги – моя посуду, подметая пол, собирая ребенка в школу…
Но нагнетание вины и стыда не дало ничего! Ничего не вспоминалось. Ничего не возникало.
И Сивцев начал пробираться по воспоминаниям из далека.
 Был день. Он был в офисе, смотрел отчеты по сбыту за неделю. Торговался с Телешкиным. Обедал. Опять торговался Телешкиным. Этот крохобор его уморил. Он устал. И поэтому Сивцев не поехал домой сразу, а поставив машину на стоянку возле торгового центра, свернул на тихую заброшенную аллею, прогуляться.
Старые деревья, тишина, игры света и тени…
 А потом….
Тьма.
 И  звук сверлящий:  «И-и-и…»
Скрежет,  будто камнем по стеклу.
И вдруг громогласный  рычащий крик: «И-и-рр!!!»
Лязг металла.
Вой  ветра.
Холодно мокро, страшно. Страшно. Станционные гудки и мерный стук железнодорожных колес...
Сивцев  очнулся. Он сидел мокрый на керамическом полу ванной.  Дверь ванной была открыта,   с балкона сквозило, а Валентин Георгиевич был мокрый и трясся от холода, сидя в луже, ноги калачиком.
Было холодно и страшно. Не вставая, он стянул с ноги один носок и придвинул его к глазам.
Носок был шерстяной. Необычной плотной вязки. В ткань были вплетены желтою ниткою тонкие узоры -  диковинные  звери и всадники с копьями. Люди и звери бьются друг с другом на кровавой ткани носка, и разделяют их короны и венки. А на месте носочных резинок – веревочки…
И послышался, вдруг, дальний звук трубы. Будящий, строгий, но щемящий звук…
«Итак, где-то на железнодорожной станции, ближе к товарнякам… Или в трамвайном депо? И как бы я тогда попал в деревню, голый, через весь город? Нет, жд – станция, однозначно!»
Сивцев крутанул кран, добавить горячей воды в ванну. Водоподающая система в ответ дернулась и, завибрировав, взвыла и плюнулась  ржавым харчком.
«… И зов трубы.»

Эпизод 05.
Любовник Муз.

*
По дороге домой, а Прохоров,  как правило,  ходил домой со службы пешком, он зашел в один дом. Для того он сегодня еще и приоделся – парадный мундир подполковника с золотыми погонами и прочими регалиями. Старый опер решил зайти к Зинаиде Павловне, его первой школьной  учительнице, учительнице его первых двух детей и репетитору третьего. Жаловалась она на соседа из квартиры с верхнего этажа.
Сергей знал за эту квартиру,  знал её бывших хозяев, и очень подробно знал, но вот о новом в ней поселенце хоть и имел информацию, но мало, и лично знаком не был. А стоило.
«…В квартире, которую построил Жека. В районе, который держал Прохоров. В городе, который купил олигарх. В области, которой руководил дурак. В стране, которой правил Путин. На планете, которую создал Бог.»
Жил в городе когда-то гражданин Евгений Семёнович Середа, а по кличке просто: «Жека». Сергей познакомился с Жекой еще в  юности, на дискотеке, где тот пытался рулить шпаной и обирать очкариков. Сергей Прохоров, чемпион города среди юниоров по самбо, хорошо ему тогда вломил, но шпаны было много и пришлось идти на соглашение. Дворец Профсоюзов, где собственно и проходила дискотека три раза в неделю, был объявлен «территорией мира», а вот на подступах ко дворцу, в тянущихся к очагу культуры темных аллеях и закоулках, мирное сосуществование телят и шакалов заканчивалось.
Тогда-то Сергей и обрел свой первый весомый подарок, если не считать несколько латунных и алюминиевых медалек и один бронзовый кубок за победы на соревнованиях, и пачку талонов на усиленное питание. Обретший недостижимое ранее спокойствие и порядок, а с тем  и неожиданное счастие Наум Исаакович Фельдман, директор дворца Профсоюзов навел справки. И получил сведения о учинителе перемен в своем дворце,  его фамилию, имя, отчество, и адрес. Директор сфантазировал какой-то конкурс и, сделав  Сергея Прохорова заочно его победителем, приехал к нему на дом и лично вручил ценный приз. Двухкассетный магнитофон «Шарп», с усилителем и колонками. Вещь, по тем временам была дорогая, но товарищ Фельдман вручил ее с таким видом, словно таких вот двухкассетников  у него завались, и вручает он их по нескольку раз в месяц, и чуть ли не каждому второму. Директор не предлагал юноше работёнку на прямую, но сделал все, что бы Сергею  нравилось бывать во дворце  каждый вечер. В буфете открыли типа кредита – начали принимать талоны на усиленное питание от Спорт комитета, в том числе и на спиртное. Мало того, Фельдман добился, что бы секция самбо  переехала из заветшалого помещения  в спортзал при дворце профсоюзов, новеньки и ухоженный… Умный был Фельдман, таких бы побольше, да под старость уехал вслед за детьми в Израиль  и вскорости умер. Говорят от тоски…
А Жека тогда не умер. Исчез на несколько лет из поля зрения Сергея. Сидел на зоне за грабеж, чалился в Екатеринбурге, в Питере, а потом объявился в родном городе. Весь в перьях и стволах аки павлин. Но Прохоров служил уже оперуполномоченным и, не затягивая неизбежную встречу старых знакомых, сам явился к Жеке. Вызвал его за дверь на разговор, где без предисловий сходу врезал Жеке под дых и  в рыло, для освежения памяти. И тут же, пока набухали синяки на Жекиной роже, установил соглашение – о режиме в  районе проживания гражданина Жеки, который по совместительству являлся районом проживания и гражданина Прохорова, а также территорией его служебной ответственности. Режим отсутствия на районе всяких  эксцессов, типа: грабежей, воровства и прочего хулиганства. И не только от Жекиной шайки, а вообще, что б все местные ребята бандиты сами участвовали в поддержании общественного порядка на районе. « Где живут, там не гадят». Эта последняя фраза вскоре стала чуть ли не паролем при контактах райотделовских  ментов и местных бандитов. И все друг друга понимали.
И теперь вот, шел подполковник «к дому который построил Жека». То есть «построил» дворовую шантрапу, скупил и выселил целый этаж жильцов, перестроил и поселил на него себя и свою банду. Правил оттуда городом и всей областью. И даже грозил от сей горы кое-кому в столицах...
 Но потом  всё как-то поутихло, устаканилось,
Жека на рожон не лез, а взяв свое, вошел в столичный истеблишмент, где его быстро окрутили взнуздали и, поставив в стойло,  оженили. Вернулся он в город, слегка очумелый. Словно опальный, но удельный князь. С ополовиненными активами   и молодой  столичной женою...
И в скорости умер. Причем без всякого участия врагов, друзей и родственников.
Жека, как животная особь был не маленьким, и ростом и весом.  И, однажды, подпрыгнувший на кочке мерседес  вынес его голову в открытый люк. А там еще ухаб…
Голову как бритвой срезало.
Жена Жеки недолго горевала, вышла замуж за молодого бойкого южанина, ради нее бросившего в городе Сочи домик в пятьдесят квадратов, шесть соток  урюка  и жену с двумя детьми. Но натащил в наше среднерусское  поселение всяческих братанов  и племянников.
 Город терпел их долго  - год, или даже полтора. Потом, они, как-то угорели в одном дачном коттедже, все разом.
Наследство Жеки -  с домами, заводами и катерами  досталось Веронике -  дочке Жеки, рожденной еще в первом браке и со свидетельством о рождении, выданном еще тем, советским загсом.
Образованная  в заграницах барышня, собиралась не долго. Улетела жить в Австрию, оставив «на хозяйстве» друга – одноклассника, юриста  нетрадиционной ориентации.
Но у её френда, всё хозяйство начало разваливаться, отваливаясь по карманам охранников, секретарей,  водителей, массажистов … И вскоре сам воздух родного города стал юристу противен. Он поселился  за городом в гламурном особняке, под охраной вьетнамских каратистов ветеранов. А в квартиру,  длиной в два подъезда  поселил непризнанного гения. Ди Джея - всеядного во всех смыслах индивидуума - в музыкальных, и гастрономических, и половых – клубного гуру. Нынче там он и жил. И по насмешливому выверту временного потока Ди Джея звали  почти также как и первоначального  хозяина, криминального  авторитета  Жеку. Только теперь то был авторитет балаганный - "Ди.Джей Жека".
Круг замкнулся. Эпоха кончилась.
И старому оперу не терпелось посмотреть, во что превратилась квартира, когда-то слывшая непреступным  и грозным замком, в коем  располагался  штаб бандюгана Жеки и казарма его личного спецназа.
Надолго не задерживаясь у старой доброй Зинаиды Павловны, Сергей поднялся на этаж выше.
За стеной грохотали клубные ритмы. Вспомнив, что подобные «музыкальные композиции» могут длиться по полчаса кряду опер  не надеялся проникнуть за дверь с помощью дверного звонка.
Но его и не было. На его месте торчали лишь два оголенных провода. И подполковник, не надеясь на удачу, а чисто для порядку, толкнул рукой угрожающе неприступную, с виду, дверь.
 А она и открылась…
В прихожей прямо перед дверью была натуральная свалка обуви. В углу – свалка зонтов, открытых и закрытых,  разноцветных дранных разных. А, ведь, дождя не было уж дней как пять…
Через приоткрытую дверь в соседнюю комнату была видна другая свалка -  всяческих верхних, и не только верхних, одежд. Напротив был длинный, ярко освещенный коридор, упиравшийся в угол стены с двумя дверками  промаркированных  «Male» и «Female».
Там, за углом был эпицентр шума. Там к монотонному буму и подвизгиванию, типа музыки, примешивались людские голоса и звоны посуды.
Прохоров, придерживая на груди папку с документами, осторожно двинулся по коридору. Все двадцать пять лет службы  в органах именно папка с документами была его главным щитом и мечем. Сколько граждан смолкало, когда он принимался постукивать уголком папки по ладони, сколько спеси и понтов сбавлялось, когда он ее неспешно открывал, и сколько подозреваемых раскололось, когда он только начинал листать вложенные в папку страницы… Много! Много больше чем, например, у Кузякова, когда тот тряс пистолетом и, пуча глаза, капал горячею слюною на задержанного.
И  когда  старый опер приблизился к источнику шума, и готов был повернуть за угол и узреть, дверца с надписью «Male»   открылась, и оттуда вывалился на пол гражданин. Гражданин был в  деловом костюме и при галстуке. Но, в спущенных штанах. Когда он, с некоторым трудом, поднялся, то принялся елозить концами брючного ремня, где-то ближе к уровню груди,  пытаясь его застигнуть. Гражданин  обливался потом в трудах, одновременно кряхтел  и ржал. И, вдруг, посерьезнев, заорал:
- Да, что за фигня! Да уберите эту попсню! …
Гражданин еще попыхтел в попытках застегнуть ремень, но бросив сию затею, заорал уже злым басом:
- «Голубую Луну» давай!
Его услышали. Клубно-кислотная «фигня» смолкла, и  зазвучала идеологически выдержанная композиция Бори Моисеева и Трубача.
Гражданин, забыв про не застёгнутый ремень и штаны, ниспадающие с колен, направился за угол, пританцовывая и прихлопывая. Совсем не замечая представителя правопорядка.
- Подождите, гражданин! Вы - являетесь ответственным квартиросъемщиком?
- «…Голубая Луна.., оу-о!». … Я?! Ответственным?! Не-ее, мне этого дела не поручали. … Вы обратитесь в приемную…
- В какую приемную?
- Городской администрации, естессственно…
-Это почему?
- А Вы, где?
- Тут…
- Езжжжайте по адресу!
- Я уже на адресе. Улица Пролетарская, дом семь, квартира двенадцать.
- Да? Что вы говорите… Вы – тама! А я?! Я, где?
- Тама… То есть – тута.
- И который час?
- Семь часов вечера.
- Вечера?!
- Да.
- Не может быть! Так рано … А я уже… Подождите, а который сегодня день?
- Семнадцатое …
- Это мне ничего не говорит. Какой день недели!
- Четверг.
Гражданин закачался и рухнул задницей на паркет.
- Мама… Мамочка, а когда была суббота?
- Если прошлая, то пять дней назад.
Гражданин схватился ладонями за лицо, и заплакал. Прохоров понял, что продолжение беседы будет совершенно бесперспективным, и пошел на звуки путеводной «Голубой Луны».
В зале, размером с две трехкомнатные стандартные квартиры,  в стробоскопическом мигании  подпрыгивала и кривлялась карнавальная шобла – ёбла.
Прохоров обошел ее вдоль стенки, подобрался к диджевскому пульту и, особо не разбирая, выдернул из розетки  пучок тройников и щелкнул выключателем рядом. Звук оборвался, и белый свет ударил. Бесы, люди, и люди-бесы замерли в позах различной  разнузданности.
Прохоров прокашлялся и, правильно, поставленным голосом,  звеняще четким, сообщил публике:
- Добрый вечер, граждане! Документы предъявить попрошу.
Шобла щурилась, прикрывая ручками глазки, пыталась разглядеть явление.
- Давайте по очереди. Вот: Вы, гражданка с краю. Вы, вы! В половине синего платья. Вы кто? Фамилия, имя, отчество. Год рождения, род занятий. И как вы здесь оказались?
Тело шоблы задвигалось. Вопросительный шумок прошелся по залу. 
Тут всех растолкал бородатый парнишка в шортах и с газовым шарфиком на шее. И закричал:
- Тиха! Тиха! Вот и сюрприз приехал! Обещанный.
Бородатый протиснулся к Прохорову и прильнул к его уху:
-Ну, давай!
- Что давать?  - Переспросил Прохоров, так же шепотом.
Горячие слюни залетали в ухо:
- Ну, давай! Давай, раздевайся! Стриптиза нам показывай!
- А если я не стриптиз? Если я арестовывать пришел?
- Держите меня девочки! Ха—а-ха, но этот номер мы не заказывали.. Впрочем, давай сначала стриптиз, а потом арестовывай, да что б с садо-мазо!
- Да позабористее, «Полковник»!
-. Нет, не логично! – Вмешался другой длинноволосый гражданин,- пусть сначала арестует, а потом раздевается. Во-от, грамотная режиссура!
Шобла скандировала, прихлопывая:
- Стриптиз! Стриптиз ! А- а-а!
Прохоров не пытался больше дискутировать. Он вышел из зала, и,  сообразуя действия с натренированным чутьем, направился в то место, где  могли находится хозяйственные принадлежности. Он искал ведро. Но нашел лучше. Он нашел шланг. Шланг с большой буквы. Пожарный брандспойт.
Дождался в ванной комнате, пока пойдет ледяная вода и вернулся  в зал. И, нещадно вдарил из брандспойта по обалдевшей шелупони.
- Молчать! Не шевелится! Этажом ниже совершено зверское убийство. Два пидораса зарублены топором в промежность. – Прохоров вдохновенно импровизировал. - Подозреваемый поднялся на этаж выше. И, вероятно, скрылся в этой квартире! Убийца среди вас! Всем предъявить документы! Обсыхаем в порядке живой очереди.
Прохоров решительно смел с ближайшего к нему столика пустую и не очень тару, протер поверхность чей-то кофточкой и громко опустил  на стол свою заветную папку. Вместо стула пододвинул  акустическую колонку.
- Кто  хозяин квартиры? Или кто там за место него? Быстро нашли, граждане! Иначе всех в отделение отправим! До выяснения! Мокрыми и со следами макияжа на мужских лицах!
Ди Джей Жека нашелся быстро. Он мирно  спал на диване, закутавшись в лисью шубу. Происходящее в квартире воспринял спокойно и деловито. Сел рядом с представителем власти за один столик, пододвинув еще одну акустическую колонку вместо стула.
Первым в очереди оказался трясущийся гражданин в модном куцеватом пиджачке в полоску.
- Фамилия, имя, отчество, гражданин. Род деятельности, причины вашего здесь наличия.
Трясущийся гражданин ответил с готовностью:
- Ричард Петрович Пуговкин. Было: «Пуковкин», но исправил, для благозвучия. Официально, через ЗАГС! По образованию – юрист, по профессии: предприниматель - дизайнер. Студия: «Атрактор», в центре…
- Мотивы нахождения в данном помещении.
- Осматривал на предмет реконструкции в стиле «Нуво нуар» Да задержался. Закрутился, знаете ли… С кем не бывает! – И наклонившись к представителю власти, продолжил, доверительно косясь за спину – А вот троица, что за мной, все трое бывшие военные, все - по медицине. В городе не так давно. Наглые! Просто: мафия! Натуральная, беспринципная мафия…
Ди Джей прервал юриста:
- Ричард, закройся!…
И тут же Прохоров отвесил Ди Джею легкий подзатыльник:
- Не встревай, пока не спросили. Ты тоже подозреваемый, причем из основных, пока.
- А чё он про приезжих! Я, например, из Питера! Ну, и что?!
-  Уймись, блокадник. А то пайку урежу, года на два, минимум. За содержание притона.
Ди Джей замолчал, насупившись, а трясущийся дизайнер – юрист всё мялся рядом.
- Свободен, Пуковкин… Что-то еще?
Спросил его, строго, Прохоров, делая пометки в недрах приоткрытой папки.
- А … не подскажите мотивы, того ужасного…, этажом ниже….
- Предполагаемые мотивы…
- Да, да: «предполагаемые»…
Прохоров поманил вопрошающего приблизиться, и шепнул:
- Р-р-ревность!
Гражданин аж отпрянул:
- Ужас! Какие анахронизмы, в наше-то время…,ужас!
И отбежав от столика, трясущийся предприниматель принялся громко переговариваться в толпе:
- Я то, предполагал, как причину трагедии – «… на почве плебейской ненависти к креативному классу»! Мы бы сплотились. А тут – дремучая «Ревность»! Что твориться! И нет ни на кого опоры…
 Следующие трое подозреваемых уж верно и забыли, что находятся, фактически, в очереди на допрос. Дружно, в обнимку, хохмили, ржали и, чуть ли, не терлись носами.
Один из троицы был уже знакомый Прохорову бородач в шортах и  газовом шарфике.
- Жека, не спи! – Прохоров пихнул по-свойски, в бок,  обиженного Ди Джея.- Что это за сообщество? Что за «мафия»?
- Да какая, «мафия»! Медицинские шуры-муры – справки, анализы. Ампулы, таблеточки…- И тут Ди Джей,  явно испугался собственных слов, и резко пошел в откат. – Вообще-то я их слабо знаю. Только вот Михалыча, знаю, того, что с бородой. Он у меня, типа, менеджера организатора, на добровольной основе. А это – его друзья, Он приводил их с собой, раза два, три… Тусуются, пьют, да веселятся. А так…, я с ними плотно не общался - со стороны наблюдал, и всё!
- А, ну-ка, про этого бородатого заводилу, по-подробней…
- Михалыч! Фамилия…  «Кно..», «кны»…, В общем, не важно. «Михалыч», и «Михалыч»! ... Знаток во многих сферах. Собиратель всего и всех. Коллекционер с большой буквы. Нумизмат, антиквар. Меломан, эротоман… Знаток мужского куннулингуса…
- Чего: «знаток»?
- Да…, как объяснить несовременно образованному… Да-а, в общем, любит сосать пиписьки… Человек увлекающийся, многие таланты в нём, не раскрытые.
- Слава Богу, что «нераскрытые», прикрыть бы его самого понадежней, на длительный срок…
-Полковник, аллё! Шестидесятые – семидесятые давно закончились. Другое законодательство сегодня! Вы, вообще, в курсе?
-…В курсе, ди джей! … Михалыч! «Ком цу мир»!
Михалыч, услышав зов, поплыл к столику представителя власти, таща за собой, как буксир, своих пьяных в дупель дружков.
- «А я люблю военных! Военных здоровенных». – Напевал романтично настроенный бородач. – Правда! С детства любил статных мужчин в военной форме. И еще любил ковыряться во всяких живых местах. В лягушках, птицах, котиках, в пиписке соседки по детсадовской кроватке…
«Что-то потянуло на бесстыдные  воспоминания Бородатенького». Подумал Прохоров. «Наверно, моя парадная форма и золотые погоны возбудили…»..
-… Я поступил учиться в медучилище по специальности «медсестра –акушер». И, знаете, после первых же родов, при которых я присутствовал, меня отвратило от женских половых органов. Навсегда отварило, и окончательно. Жаль, мужчины не рожают. Нет! Слава Великому Демиургу, что не рожают! Зато у них есть волшебная нефритовая палочка. Неимоверной мощи магический жезл! Но, это, у кого как… И я пошел в военные медработники…, банно-прачечный комбинат. И, знаете, второе моё разочарование,  это - в статных мужчинах в военной форме. Не такие уж они и статные. А, в основном, задроченные какие-то. Но, главное исчезла та, красивая строгая советская военная форма - с галифе и хромовыми сапогами внатяг. Почти как на вас! Извините, не рассмотрел, Вы - в галифе?
- Без галифе, и в ботинках.
- Жаль… И, так: всё кругом! Всё – камуфляжи… Какие-то, всё: бесформенные, грязные… И я, откровенно сказать, прикупил… Да, прикупил!... Дипломчик психиатра – психолога, одного из гуманитарных международных университетов, скоро исчезнувших. Но потом, пересдал, честно заочно, в одном из ныне существующих вузов, в душанбинском филиале. И стал лечить бедных солдатиков. Гипнозом и психоанализом, массажем…. Помогал им сбросить накопившееся застоявшееся семя. Известно же, в узких кругах, что при депрессивном состоянии именно в сперме скапливается весь негатив! Ах, мои любимые юные солдатики! Я в них души не чаю… Кстати, у вас есть мальчики призывного возраста? Могу посодействовать: устроится в мазёвую часть, или - совсем пропустить мимо себя этот момент, нелегкий, службы. Неизвестно кому,  и где…
Прохоров изобразил раздумье, а потом ответил:
 – У меня трое мальчиков… Двое старших, близняшки, уже оба в ВДВ, а маленький пока подрастает, чемпион области по дзюдо… Ему еще не скоро. А как старшие из армии вернутся, я им твой адресок черкану… Пшел…
Прохоров еле сдержал брезгливость, ползущую на лицо, и обратился к следующему:
- А Вы, кто?
Следующий гражданин, висевший между  любителем солдатских членов и лысым вертлявым развеселым, оттолкнул собутыльников и постарался принять стойку «смирно». А потом открыл рот и еще попытался что-то сказать. Но из него вылезло лишь некое жужжание.
- Это Ваня.
Представил жужжащего гражданина Ди Джей.
Лысый вертлявый типчик навалился на Прохорова сзади, и, поцеловав в щеку, со смехом встрял  в допрос:
- Что Вы пристали к Ванюше, милому человеку. Убийца? Он?! Он мухи не обидит. Он, при мне из рук ронял рук ружье на охоте. Оно, видите ли, воняет. Маслом оружейным! У него на всё военное, смертельное – аллергия.
- А кто он, по роду деятельности?
- Ваня, председатель городской медицинской комиссии при военкомате.
-… Жужжит…
- А какой мастер выкручиваться! Он же гений! Дай тебя, Ваня, поцелую! Нет, ты гений! Дай поцелую.
- А Вы, собственно, кто?
- Я - Эльдар Маратович Алакшин.
- Профессия, род занятий?
- Я – Алакшин. Вы, что - не знаете Алакшина? И ваша жена не знает? Удивительно. Я хирург, косметолог.
- К нему из Москвы на операцию ездят.- Прокомментировал Ди Джей.
- Уже из Нью-Йорка милый, из Нью-Йорка! Юнайтед Стейтс!
- Там нет косметологов?
- Есть. Но у него дешевле. Даже с перелетом туда и обратно. – Добавил, опережая косметолога, услужливый психолог с душанбинским дипломом.
- Я ж тебе сказал: «Пшел»!
Но троица не расставалась, она человека в форме не слышала, видно по привычке:
- … Даже с проживанием!…. Так вот, о чем я…  А-а!   Звоню как- то я Ване, сам почти в панике, и говорю: «Ваня, спасай мальчика! Он придет на военную комиссию. Мальчик здоровый высокий. Но, Ваня,  мальчик уже не «Он»,  мальчик уже «Она». Я его переделал. А ты спасай».
Безгласый военврач кивнул, и растянул губы в подобие улыбки.
- «Да-а» …, Видите – соглашается. Он мне тогда отвечает: «Да, я могу написать, что мальчик беременный и требуется отсрочка. Но будет еще комиссия – областная, а там мой контакт, как раз в декрет и ушел…». Но он выкрутился. Не сказал до сих пор: как… - И косметолог порывисто поцеловал друга в губы, в засос.
- Коммерческая тайна! Да, Ваня? У-у, милый, дай поцелую! – Потянулся к щеке «гения военкомиссий» уже и Бородатенький.
Прохоров взорвался:
- Всё! Хватит чмокать ротами. Свободны! Оба! … Трое! Не оставьте товарища, м-м-медики…
Следующим был подпихиваемый вперед девчонками пухлый  шарикообразный индивид. Он  упирался, и всё пытался обернутся вокруг собственной талии, бултыхавшейся у него, словно  Пухлик проглотил гимнастический обруч.
- И-и-и, не хочу!
Это из круглого человека, вдруг, раздался тоненький голосок.  Прохоров нашел его  лицо, плаксивое лицо капризного откормленного киргизенка.
-Да что же вы меня трогаете.  Не хочу я… Уйдите подлые, не возьму я вас в Москву!
- Гражданин,  Вы - гражданин, или как? Эмиграционная карточка есть?
- У меня шенгенская виза есть!
- Фамилия, имя. Род занятий. Чем здесь занимаетесь?
- Джанибек Майханов. Я продюсер музыкальный, сотрудничаю с ОРТ и Первым каналом.  Я - в Москве и во всей России!
- Откуда деньги гулять и безобразничать? Наркотики возим?
- Бабушка дала. Она меня очень любила. Сказала: «…Вот,  богатство предков. Бери, Джаник, ты  умный и добрый, самый, из наших мужчин. Уезжай, и делай людям радость. И найди себе невесту.» И я уехал в Москву. И стал собирать таланты…
- А чего в России-то?  У себя бы таланты собирал, или в Америке, почто Родину покинул, болезный?
И тут Пухлик, будто шарик надувной, лопнул истерикой:
- Не могу я дома! У меня два старших брата. Они били меня, били и били… Издевались, смеялись….  Х-ыыы!!! …
И Пупс  натурально  заревел, заплакал. Двумя ручьями полились слезы по щекам. И Прохорову стало жалко его:
- Да успокойся, Джаник, всё поправится. Никто тебя здесь не обидит больше. Упокойся!
-Они у меня кушать отбирали, а я не много кушаю. У меня болезнь такая…. Хы-ы…  И младшего брата били, так его в город увезли. Он там хорошо учился и стал прокурором! Что б в аул не возвращаться…  А бабушка умерла!... Хы-ыы!
- Да я сам, лично, тебя защищу!  Ты только не буйствуй и не плачь. Да по плохим местам не ходи, вроде этого…
- Не буду!
- Верю, ты же хороший мальчик. Вот, бабушку любишь!
- Хы-ыыы!..
- А бабушка сколько денюжек дала?
-… Ведро…
- Чего: «ведро»? Долларов, фунтов стерлингов?
- Не-е… Колец, ожерелий всяких, с камешками…
- А-а..
Тут Пухлик утер мокрое лицо и вгляделся внимательным и почти вменяемым взглядом в лицо подполковника. И словно что–то  там увидел. Зрачки его расширились  и он, подавшись к Прохорову, зашептал почти страшным голосом, если бы сквозь шорох звуков не проскакивали тонкие плаксивые нотки:
-… А вам не кажется, порой, что разум прилепился к телу  лишь на время, и чисто случайно. И остается лишь из вселенского любопытства наблюдать за нами, изнутри нас…  И чем весомее тело, тем ощутимее прилепленность, именно, разума к телу. Есть ум, чувства, желания, а есть - Он. Разум. Вы, именно – вы! - не чувствовали этого?
- Джаник, мне кажется, порою, что я сам, как тот твой разум прилепился к обществу - и наблюдаю, наблюдаю. И, кажется, что б я ни делал , делаю мало, очень мало - совершенно ничего. Я переполнен разумом, да так, что уж и приличные чувства потерял.
Но Джанник не успокаивался, видно его накрыла мистическая стадия многодневной пьянки.
- А Вам не кажется, порой, что это разум возьмет и отлепиться. Когда ему по горло надоест, что мы творим. И улетит. А Вы останетесь. И тогда - только серость кругом, то есть: ни света и ни тьмы. И, незаметно для Вас, Вы начнете сходить с ума. Хвататься - за то, за это, за третье, за десятое. Но, не имея в себе взгляда, как бы со стороны, посмотрите в себя своими наивными чувствами и мало изощренным в подлостях умом - и ужаснетесь, какое там дремлет чудовище. И тогда, уже, сойдете с ума по-настоящему…
Тут Прохоров попытался задуматься над горячечными словами Пупса. И понял.
Это бред.
- А-а… Ну, иди, Джаник. Домой иди.
- А-га.
И Пухлик облегченно вздохнув, поплелся из зала, наматывая слезы и сопли на руку, другою рукой отмахиваясь от приставучих  девок.
Прохоров оглядел зал, на предмет наличия не опрошенной мужской составляющей. И, на первый взгляд, таковой не осталось. Но опер уж и сам заигрался:
- А женщины? Может, переоделся, стервец?
- Нет, здесь все свои …Это Эмма Борисовна. Знаете Эмму Борисовну?
- Знаю. Я ей еще в комсомольском возрасте взносы платил. Она и тогда была уже девушкой взглядов широких и свободных.
- Это, вон там, Милка. Новая протеже Пупса, то есть: Джаника Майханова. За ней-то он из Москвы и приехал… Дальше - девки эти, трое – из мюзик-холла. У меня на подпевках. И нашим, и вашим. Ноги длинные, груди силиконовые, головки красивые пустые.
А, вот! Интересный экземпляр. От неё можно ожидать, что угодно. Я её сам побаиваюсь. Но у нее связи. Вот, я её и пускаю на вечеринки.
Прохоров посмотрел на радостную малолетку, и сразу вспомнил. «Да, известная личность, в узких кругах. Дочка начальника соседнего райотдела полиции. Разыграла папеньку, разводя на деньги. Не хватало ей с друзьями на наркоту. Инсценировала со своей бандой малолеток нападение на родительский загородный дом. Её, как бы, взяли в заложники. Типа: мучили насчет, где деньги лежат. И она, как бы, указала. Но, помимо денег, в тайниках папашки  малолетки нашли прикарманенные им вещдоки: героин, морфин, травку и прочее. С неожиданной радости дружки  укурились, обкололись и ненароком подожгли дом. Их спасли пожарники. И сдали ментам. Дружков девочки, кто постарше посадили. А она, вот, радуется жизни…».
- … И перенимает опыт, - добавил  сам себе Прохоров вслух, и еще подумал: «А папу перевели из города, от греха подальше, и, конечно, с повышением. А дочку с мамой оставил прозябать в провинции на алименты. Ну, и на мамину выручку за содержание публичного дома». И сказал, - я знаю эту девочку… Два зарубленных гомосексуалиста не её профиль. Ну, всё,… Хотя, подожди… Кто там мнется, скрываясь с поля зрения среди девок из Мюзик-холла?
- Это «Таня» или, по-другому: Толик Трансвестит.
- А, ну-ка, кликни его.
Когда Ди Джей, поймав взгляд «Татьяны», махнул тому рукой. «Татьяна» покраснел до корней волос и засеменил в узком платье к столику, опустив глаза долу.
- Так…
Начал было Прохоров, постукивая ручкой об стол. Но трансвестит порывисто прервал его:
- Господин полковник!
- Подполковник. – Строго поправил Прохоров.
- Извините! Господин подполковник, пожалуйста, умоляю! Вопрос жизни и смерти! Прошу вас, минуточку выслушать ….
- Я слушаю.
- Конфиденциально,  в туалете. Пардон! В ванной. Умоляю!
Старый опер крякнул и прокашлялся:
- Только, Татьяна, без поползновений!
- Клянусь, клянусь!
- Ладно, пройдемте! Сударыня, или как Вас там...
В ванной комнате трансвестит, сложа молитвенно руки в длинных шелковых перчатках, глубоко задышал и задрожал красивыми ровными губами:
- Разрешите признаться. Вы меня должны понять, иначе я не переживу, но Вы…, Вы должны сохранить мою тайну.
- Обязательно, сударыня, Только не ломайте свои руки. И на колени – не падайте!
Татьяна тут же бухнулся на колени. И стал цепляться пальцами за рукава мундира.
- Нет, господин полковник, поклянитесь.
-Я подполковник.
Прохоров отбивался от пальцев, как мог, но те лезли и лезли, и цеплялись.
- Клянитесь, господин подполковник. Умоляю.
Прохоров вздохнул, и, прижав одну руку  к  груди, а вторую возложив на мыльницу, произнес:
- Клянусь! Всеми пречистыми.
- В чём, в чём клянетесь, полковник?!
-… Если нарушу – что б я так жил. … Жил, как Вы.
Татьяна кивнула головой, удовлетворенная клятвой. Встала с колен, побледнела и промолвила:
- Я ... не девушка!
Подполковник облегченно вздохнул:
- Мне уже доложили.
- И, не транссексулал!
- У… у.
- И я,… не трансвестит!
Прохоров понял, что уже запутался. Только в чем именно, и как сильно, он еще не понял. И вопросил, в замешательстве,  шепотом:
- А-а…, а кто Вы?
Опер ожидал ответа, типа: «Я – венеролог», то есть – «с Венеры я!». Но тут скрипнула дверь ванной комнаты.
Татьяна обернулся, с тревогой, на дверь. И старый опер, обернулся тоже. На него, вдруг, навалилось ощущение  великой и трудной тайны.
Тайны, может быть невыносимой, для слабых - ношей, способной раздавить…
- Вы не представляете, наверно, какие девушки сегодня…
- Какие? Жадные?
- Разные. Одни – коротенькие квадратные. Плоские, пухлые - не важно, они – квадратные. Телом, мыслями, чувствами. А другие – длинные и острые. И мысли, чувства их, в них не вмещаются. То есть – располагаются вне их. И живут такие девушки в двух мирах одновременно. Они могут делать карьеру, подличать, умничать, трахаться за деньги. И не прилипать к этому ни миллиметром тела, не ниточкой души. Так положено, так надо и, по-другому, в этом мире не выжить. Они принимают это, как законы Ньютона, прилежные девочки отличницы. И падают, со свистом, в это мир, с законом притяжения согласные. Сами, пряча свое сокровенное в  том другом мире, живя с ним там. И никого туда, из чужих, не пуская.
Я – люблю таких. Я хочу их тайны. Мне не надо только их - тонкое и острое, длинное и плоское. Я хочу во всю их огромную округлость, в их незримое, тайное, проникнуть. В  сферу, для нас – не зримую.
- Как сперматозоид в яйцеклетку…
Прокомментировал откровения Татьяны Прохоров, но ряженый мальчик ничего не замечал и продолжал:
- Но преградой не преодолимой – законы мира, которые они приняли. Так вот, по этим законам – этот мир заселяют мужчины и самки.
- Надо же!
- И те и другие – животные. Что бы выжить надо конкуренток, самок, обойти. Выставить ложные цели, отвести в сторону сильных, слабых подмять, прорвавшихся – опорочить. Оседлать мужчину, лучше – нескольких. И доить, доить… Выкраивая для своего тайного мира всё большие и большие пространства времени. И уходить туда - на всё дольше и дольше.
- Знаю, таких. Еле откачивали от передозы…
- Ничего Вы не знаете!... Извините. Конечно, Вы правы. Но это  - внешнее, видимое. Тряпки, тачки, брюлики…, опиум, виски, кокс. И всё – от одиночества. В её тайном и главном мире - без Него, без Другого - пусто. И как бы она свой мир не обставляла всякими разностями, красивостями, ценностями. Как бы она его не разукрашивала, расцвечивала - без Него, без Другого - он сохнет. Уходит влага. Блекнут краски  и вянут цветы. Без Него. И мир её  - выстраданный огромный мир – пустеет. И гулко, и страшно бродить по нему. Потому, что в нем - Его нет…
-А-а, мужчины!
Догадался опер, но не правильно.
- … Бога! – Сказал Татьяна.
-…у-у.
- Который: мужчина. – Поправился, трансвестит. – Но ему, стереотипному, пугающе картонному: плоскому и хищному животному - туда входа нет.
- А художники, поэты, гитаристы…
- Отстой! Нищие, к тому же. В лучшем случае: маменькин сынок, вегетарианец. А, в основном: голубые.
- Да.., Девочке уже в постельку хочется, а он всё песенки поёт.
- …Или морковкой хрустит. Нет, проникнуть  в её мир может только девушка, такая же тонкая, лучшая подруга, которая для души, а не для фона:  колобок – страшилка…  И я сделал всё, что бы такой стать. Мази, кремы, гормоны, шейпинг и подтяжки, консультации у стилистов и тренеров. Всё, кроме хирургии в сокровенных местах. И вот, я – красавица. Спортивная и начитанная, умная и душевная. С чувством стиля и меры. Не выпендрюшка показушная, а умеющая слушать и хранить секреты.
- И я такой же.
- Но я…- мужчина!
- И я…Что?!
И, сбитый столку, опер замолчал. Покраснел и замолчал Татьяна. Мальчик – оборотень.
И, наконец, Прохорову показалось, что он всё понял:
- Значит, мимикрируем,  паучок?
И старый опер потрепал мальчика Танюшку по щеке. Кожа была упругой, гладенькой.
- …Подманиваем, ветошью прикидываемся, овечкой. Ляжешь  в постельку, с «сестрёнкой» в обнимку, убаюкаешь, усыпишь да, к-а-к  засандалишь! Волк.
- Нет! Нет, никогда! Вы, не правы! Ничего и никуда, я не засовываю,. Вернее засовываю, но ничего мужского своего… Это-то и горе. Это, что ниже живота, как бы и не моё. Как бы, чистое недоразумение. И это «прикольно», и этим можно побаловаться. – У мальчика Толи навернулись слёзы.- И это - просто игрушка между ног… И это - просто игра…
Тут Прохорова пробило. И обрушилась на него вся тяжесть трагедии в молодом человеке. А если вдуматься, то и –  в человечестве, в половине его части.
- Я - ни кому не скажу… Но мне кажется, ты ошибаешься. Вот, хотя бы на счёт страшненьких…
- Которые, только и мечтают  сделаться красавицами? А, не имея средств на хорошую пластику, имея только на кроссовки для бега, начинают красавиц ненавидеть. А потом их  вожделеть, и становиться лесбиянками. Но лесбиянками - не правильными. Они ж не человека любят, они девушку сожрать хотят…
Прохоров смотрел на мальчика – оборотня, и чувствовал, что сознание его расщепляется. Надо было заканчивать беседу, срочно.
- Да… Ну, ты попал, парень. От меня, что? Я законом тебя преследовать не стану, но и помочь ничем не могу. Живи, как можешь. Но выбирайся-ка ты поскорей из этого – Прохоров, потер бретельку платья – и скажи любимой, любой, правду скажи. Оно – не ложь, оно всегда – лучше. Решись и скажи, стань мужчиной, наконец.
Прохоров отвернулся от Татьяны и скорей вышел из ванной с унитазом.
А в холле сказал на прощанье Ди Джею  в шубе.
- Парень ты, в общем, понимающий. Я тебя настоятельно прошу – притихни, не шуми, не отсвечивай. Пока. На твою, за полночь, « музыку», так называемую - соседи жалуются. Смотри, еще заскочит опять кто - неадекватный. С топором или с пулеметом.  Совершит злодеяние с кровопусканием, а нам ищи его, бумажки пиши. Ты поспрошай про меня во дворе. Я, ведь, как пророк: что не скажу - сбудется! Давай, я пошел. А ты живи мирно, Жека! Еще увидимся…
«Вот так. Собирают коллеги информацию, подкупают, подглядывают, копят компромат. А тут, у меня - всё на ладони. И так – всегда. А потом меня «мафией» обзывают… Но плевали сегодняшние приказчики на весь компромат и народное мнение. Им главное, что бы начальник был - еще хуже…»
«Да … весь этот гламур, все эти веселые извращенцы, это пена! … Но если есть пена, то значит и в основной жидкости происходят какие-то процессы. Значит - есть болезнь». И встал, вдруг, перед глазами подполковника мальчик в юбке и лифчике, мечтающий о любви девушки. Девушки умной, красивой, душевной,… чистой… Нет! Любой, любимой…
 И защемило в груди…
«Боже мой, зачем мне это всё? Я ж не уролог!»



Эпизод 06.
Железный Шиз.

*
- Я убью тебя, лодочник! Я те весло в  задницу навтыкаю! И руль твой, туда же. Крути влево баранку!
Сивцев держал возле уха «весло» мобилы и, в тоже время, ехал на железнодорожную станцию, на грузовую её часть.
 Дорога на сортировочную шла в гору, вдоль глубокого оврага. Вследствие обильных дождей дорогу подмыло, и правая крайняя полоса её обвалилась. За сто метров до образовавшегося проема стояли предупреждающие и запрещающие знаки . Непосредственно перед проемом стоял еще один знак. Мало того, у знака стоял мужик в оранжевой куртке и каске. В одной руке он вздымал красный флажок, а второй тыкал в запрещающий знак. И матерился. Перед знаком на асфальте чернел тормозной след, сворачивал и пропадал за кромкой провала.
Когда Сивцев вырулил и проехал дальше мужика с флажком, кроющего его по матери, он смог заглянуть в овраг. Там лежали друг на друге три автомашины. Две грузовых и одна легковая.
Валентин сочинил себе легенду, будто он разыскивает потерявшийся вагон с грузом. Квитки товарные он нашел старые и посильней измял в местах, где были проставлены даты, типа: документы пришли, но запил, а вагона в указанном месте нет. Случай не редкий, и его пропустили на территорию.
Оставив машину на стоянке, Валентин ходил,  задавал банальные никчемные  вопросы и вслушивался в разговоры. Его частному расследованию очень способствовала КВНовская закалка и сноровка в импровизации. Он ходил с большой сумкой всякой всячины, в пышном парике, бейсболке  и тёмных очках. И очень парился.
Разговоров о кошмарном убийстве было много. И приблизительно столько же версий произошедшего.
1.  Вахтовики зарезали каталу и скинули с поезда.
2. Банда катал зарезала упрямого пассажира и скинула с поезда.
3. Ревнивая и пьяная проводница убила напарника утюгом и сбросила с поезда.
4. Начальник по тех. тарифам нанял банду абреков и они искололи в усмерть одного крученного энергетика.
5. Начальник по тех. тарифам сам лично зарубил вымогателя энергетика метровым штангенциркулем, отволок труп на сортировку, и бросил под тепловоз.
6. А было это так… Случился, вдруг, рядом с железною дорогой вихрь. Вихрь завывал и лязгал. Из него выпали два человека,  в железных одеждах. Человеки колотили друг друга блестящими палками, и один из железных людей пал. А как только он пал, вихрь засосало в небо, сорвав с воителей весь метал, оставив их обоих голыми.
Падший остался лежать на путях, а второй, голый, убег в направлении локомотивного депо…
Рассказавший эту историю очкастый бомж, хлебнул из бутылки презентованной Сивцевым и наглухо вырубился.
Последняя, абсолютно дикая, версия ввела Сивцева в ступор. Тогда Валентин спросил собутыльника бомжа, пьяненького гасарбайтера, кто, именно, видел сие происшествие. Тот замычал на непонятном языке. Тогда Сивцев вручил ему сотню и у уборщика прорезался русский язык. Он, махнув в сторону мусороподобного нагромождения ящиков и ломаной древесины, сказал:
– Герасим видел! Он на таре начальник.
Сивцев уж было пошел  в сторону ящиков, как гасарбайтер крикнул:
- Осторожно господин! Сильно злой Герасим. Громко кричит, сильно бьёт.
«Утопил Муму и страдает…» Подумалось Сивцеву, пока он шел к завалам тары. Вдруг, в одном из закоулков он услышал хрясткие удары по дереву  и хаканье, почти человеческое.
Герасим оказался молодым человеком  с голым  дохлым торсом и в камуфляжных штанах.
Сивцев громко прокашлялся. И когда Герасим обернул свою бритую голову, то Сивцев опять засомневался в его принадлежности к человечеству.
Узкий лобик,  толстый вздернутый нос. Сваливающиеся с глазных яблок, опухшие нижние веки. Мутные глаза, синюшные тусклые зрачки. Широкие скулы, но при них мелкая пропадающая челюсть. И жамканная кожа лица, покрытая дырами от обильных угрей.
- Чего надо? – спросил недовольный Герасим ломающимся, почти детским голосом.
- Здравствуйте, Герасим! Вас же Герасим зовут, не так ли?
Начал было Валентин  издалека, но тут заметил на руке Герасима «орудие» которым тот колотил  по деревянной таре. И мысли Сивцева спутались.
Это была металлическая перчатка  в  шипах и режущих гранях…
- Слышь, где взял?
Герасим поднял перчатку к глазам и, насупившись, молвил:
- Силы подарили. Скоро будет мне  ядерный меч и шляпа – неистребимка. Я ж вас всех ****ей, пидерасов, всех: хать –ать, порублю, за Родину!
- Слышь, продай, а? Я денег много заплачу.
И Сивцев вынул из кармана пачку банкнот. Герасим по деньгам лишь глазом  мазнул, а впялился в физиономию Сивцева и осклабился в беззубой улыбке.
- Убью, Патлатый. Убью, деньги заберу. И в жопу – хать-ать!
Его глаза засветились красным. А на губе повисла густая слюна. Руки зацепили что-то невидимое, а худой торс изогнулся в крайней амплитуде страсти.
А Сивцев даже не вздрогнул. Всем его разумом завладела эта железная перчатка. И он решил добыть её, во что бы то ни стало.
- В жопу не надо. И убивать не надо. Чё злиться то? Давай посидим, выпьем, про жизнь поговорим. Мои дела, твои дела. Может,  что и срастется во взаимном интересе?
Валя - Валентин запустил импровизационные мощности на полную. Предстоял нелегкий разговор с озверелым и безумно завистливым юнцом. Самоназначенным бойцом – спасителем Родины.   
Герасим осмотрел законспирированную  внешность Сивцева и спросил брезгливо:
- Патлатый – коммерсант?
Сивцев сообразил ответить правильно:
- Патлатый - деловой мужик, ментами и жидами умученный.
- У-у… Ненавижу.
А пока Герасим завывал, Сивцев расположился за подобием обеденного стола, сооруженного из ящиков, и уже выкладывал колбасу, огурчики, лучок и, конечно, поставил бутылку.
- Я не пью, – увидев водку, прохрипел Герасим, - нельзя мне. Режжжим! Да, и вообще….
- Нельзя, так нельзя,- быстро среагировал Сивцев, - для спортсменов есть газировка сладкая. Но, согласись, какой стол  без бутылки? Пускай постоит, а? Хотя бы, для натюрморта?
Герасим скрипнул, как ржавый дверной навес:
- Пускай постоит… Но лучше убери.
А за стол, всё-таки сел. Сел, не снимая железной перчатки. И накинулся на жратву. Сивцев  же начал осторожные подкаты:
- Говорят, весело тут у Вас. Вот, начальник по тех.тарифам электрика забил до смерти…
- Хы-ы… - Герасим говорил с набитым едою ртом. – Да, что он может. Начальник! Ты  его кулаки видел? А рост? Он у меня подмышкой проходит. Хотя армян злобный. Орет… Убью я его, как ни будь… Но он там, где-то - в очереди…
- Давай выпьем за упокой души электрика.
- Не буду за гниду пить!
- И правильно! Вор и мошенник наверно был?
- Был он сука и падла.
- Но я ж за душу его пью, какая она б не была! По православному.
- Ну и пей… А у меня – режим!
- Говорят: тут каталы промышляют. Людей режут…
- Кто режет?  Они?! Смешно, Патлатый. Я  их охраняю. Суки, падлы… За последний раз еще не рассчитались, по полной.
- Значит, крышуешь… Уважаю! Давай выпьем за тебя и твой бизнес!
- Ну, бизнес, как бизнес. – Парень не привычный к лести зарделся в удовольствии. – Вот, расширяться буду…, - юнец продолжал наворачивать колбасу, с луком и огурчиком,- А как принесут мне ядерный меч…
- И, ка-а-ак врежешь ты, по сукам и падлам, за Родину!
- Да! Ка-а-ак врежу!
- Давай, брат, выпьем! За неё! За Родину нашу -  суками, падлами истрёпанную, обобранную и брошенную. За неё, за мать твою!
- Да! – И Герасим вскочил.
А Сивцев тут же и стакан ему в руку подсунул.
 – За неё! …
И Герасим подняв, в согнутой руке на уровень груди стакан, гаркнул тост, довольно экзотический:
- Всех порвать, у всех всё отобрать и всех выебать!
Выпил залпом. Тут же налил вторую сам, и тут же закинул себе внутрь. А на выдохе, занюхав потным запястьем, просипел:
 - …Патлатый, смотри, я предупреждал: « нельзя мне»! И…, вообще…
Но у Сивцева был план: напоить и купить, или просто забрать вожделенную перчатку.
- Давай, по третьей! За исполнение всех мечт!
-Да...
Герасим подставил стакан и, смотря куда-то  - вдаль и одновременно внутрь - принялся говорить, или бредить, и, как кажется, о своей мечте:
-… в грудь кулаком железным - ать-хать! И крик, и что бы хрустело… Визг, вой, что б. Что б ползали, что б умоляли, что ноги, суки, лизали. Что б, как в кино, как в документальном…
Герасим стал преображаться прямо на глазах: кожа собирается на затылке, вытягивая череп, нарастают жуткие надбровные дуги, впадают щеки,  а ноздри короткого носа раздуваются, становясь похожими на жерла пушек.
- … в галс-стуках, в очульках на веревочках, в пиджачишках куцых, в машинках перламутр… В барах клубах ресторанах с девками танцульками каблучками стриптизами чулочками минетами наскоро, а-а! У-у! Всех! Всех, всех, всех, рвать драть кончать! Суставы на излом. Хрясть! По коленкам молотком. Хрясть! Животы вспарывать! Ш-ш-ш… Кожу соскабливать! Ш-ш-ш… В горло зубами, пока, горячая, не забьёт ручьем. Прямо в рот! Прямо в глотку ,…
- А не устанешь?
Прервал мечтательного изверга пораженный Валентин.
- Не-е-е.,. Что – кровища! Не устану.
- Э-э, так возиться! А народу- то, сколько перебить надо! Ведь, надо?
- Надо…, - со вздохом согласился Герасим.
- Надо много. Устанешь.
- Тогда, в очередь, сукины дети! В очередь, всех! Под коленку хрясть - он на корячки. С пистолета в затылок – шлёп, и в яму. Следующий!... Не устану! Хотя: работа трудная…
- Трудная, Герасим, трудная.
А тот уже подпрыгивал, махал дугообразно длинными руками:
- Я готовлюсь! Каждый день готовлюсь! И час, придет, час!
- Ладно. Ладно, сядь, давай еще по одной – за мертвых наших.
И Валя, Валентин потянул его за край штанов, присесть…..
- Уйди,  дя- ядька.
Взъерепенился чудо- юнец, отдергивая штаны:
- Уйди, а то покалечу.
Зрачки его расширились, закрыв радужку, и глаза его стали черными, а белки красными:
-Я-я, Воин Тьмы, я - Враг Света! А-а-а-а, У-у-у, И-и-и!
А Валентину показался «воин» тощим драным шакалом, вставшего на дыбы и запрыгнувшего в камуфляжные штаны.
- И-ррр, - негромко поправил Валентин возгласы парня, совсем непроизвольно. Как, вдруг, у самого Сивцева закружилась голова, поднялась пыль, и – закружилась, без ветра, закружилась вокруг него. А парнишка- то замолк, словно его пробкой заткнули.
У Сивцева, вдруг, резко потемнело, будто выключили свет, внезапно, а ты - в седле. И выключили- то на секунду, а,  кажется - жизнь прошла…
 Когда у Сивцева свет  включился опять - дерганный паренёк, с поскуливанием побитой собаки, быстро, быстро убегал в вверх по косогору.
А у ног Сивцева валялась металлическая вожделенная перчатка.
Сивцев поднял и примерил перчатку. Она показалась ему огромной. Не то, что красные носки. «Не моё…» С каким-то странным сожалением подумал Валентин и посмотрел в след подвывающему Герасиму, карабкающемуся по осыпающимся, то и дело, камням, по сползающему песку.
« Не придет твоего часа, гадёныш. Не бывать тому. Я постараюсь!» , мелькнуло в голове Вали, и он сам  удивился такой анти-либеральной резкости собственных помыслов. Но крепкие чувства не гасли, и он сильно сжал металлическую перчатку в кулак.
 И она, большая, уселась на кисть плотнее.
 Из головы муть не уходила, и надетая перчатка словно тянула куда-то.
И Сивцев побрел, по свалке. Деревянный хлам кончился, и уже окружали его какие-то ломаные железобетонные конструкции, когда он споткнулся,  и, чуть ли не свалился в яму, точнее щель.
Мимолетный луч солнца, вдруг, просветил тьму и там, на глубине двух метров, в щели Сивцев, вдруг, увидел голого человека. Кто его туда затиснул, и кто он, собственно, сам - Сивцев, конечно, не знал, но как то сразу успокоился.
Каким-то наваждением он понял - это труп его предшественника.
А его убийца пал там, на железной дороге.
И убил его он, Валентин Сивцев.

Эпизод 07.
Сапоги.

*
На заседание в городском управлении Прохоров бывал не часто, последние лет десять. Весь в делах и на особом счету, «борец с преступностью»  отлынивал от тренировок ягодиц с легкостью, благодаря показателям и личному обаянию. Но сегодня полковник настоял, и даже генерал позвонил. И вот, сидит старый опер и слушает  привычные  тексты об усилении, интенсификации и экстренизации …
Первые минут пять он гадал:  с чего бы, именно, его и, непременно, что бы присутствовал… А потом уж и обычная сонливость, и сосед - забывший, что и рисовать уметь надо - водил круги по бумаге с умным лицом, а круги всё шире и шире на его листе, шире и шире…
Прохоров заснул бы, еще и потому, как умаялся. Весь обед, совершенно по-дурацки, промотался по городу, по совершенно казусному, для себя, случаю – прикупил он давеча мешок ненадёванных сапог…
Родной дядька из деревни просил обувки на свою бригаду лесников, что-нибудь понадежнее, по традиционней и что б не китайское. И попалось оперу  объявление. « Сапоги офицерские 37 – 45 размеры»
Сначала еле нашел адрес в местном «Шанхае», потом долго звонил и  долбился в убогую холупу, набирал сотовый и городской номера. Оказывается, всё это время за ним наблюдали. Из дома напротив высунулась женская головка, натурально лисья мордочка и спросила:
- Вы чего здесь? Кого ищете?
- Не знаю, кого. Я по объявлению.
- Не насчет ли сапог?
- На их счет.
- Тогда это к нам.- Сказала «Лиса» и распахнула дверь.
В доме его ожидал старец на диване.
- Почем сапоги, дедушка?
Дедушка улыбнулся добро и назвал цену сиплым «мафиозным» голосом :
- Сто доллеров.
- Это дедушка шутит так, -  вмешалась покрасневшая «Лиса».
- Сто доллеров. -  Упрямо повторил дедушка, сияя чисто младенческой улыбкой.
- Так,… товар покажите.
«Лиса» затащила здоровенный  мешок и, отдуваясь, пояснила:
- Чердак разбирали и нашли. Дедушка вспомнил, что когда уходил из армии - с собой прихватил, на память.
«Сорок пар сапог на крепкую память».
Прохоров выдернул пару из мешка. Сапоги были слега пыльные и ссохшиеся. Но крепкие. Он перевернул и посмотрел подошвы. Подбиты латунными гвоздиками по краям, рисунок четкий. Но на каблуках легкие потертости.
- Дедушка, но они же ношенные!
- Немого ношенные. Один раз в Венгрию сходили, и всё.
- Уж не в пятьдесят, ли, шестом году?
- В нём! В нем, самом.
- Не с трупов ли?
- Ни-и! С солдатиков. Им, ведь, когда за рубеж идти, выдавали кожаные ремни и сапоги - за место кирзы, что б Родину не позорили. А кто там в Будапеште не дембельнулся, с того сапоги и сняли.
-  Дед... Ну, ты и - Вояка! Прибористый.
- За девяносто лет, а все помню.
- Итак, Успокоитель венгров, Пятьсот рублей за пару, но беру всё.
В итоге, Прохоров оказался обладателем мешка раритетов - боевых сапог с металлическими пластинами в подошвах, подбитыми латунными гвоздиками, и роговыми вставками, обхватывающими для крепости пятку. Но вот с этим роговыми вставками случилась неприятность  -они покорёжились и не пускали ногу встать на каблук. Прохоров пропарил каждый сапог и смазал жиром. Сапоги ожили, размякли и заблестели  как новые, готовые нынче же -  хоть в поход, хоть на парад. А вставки, как были заскорузлыми, так и остались.
Сунулся опер в управление к штатным сапожникам, но пожилой Петрович на больничном, а молодой его напарник на сапоги зеньки выпучил и развел руками. А про  вставки  на пятку, он вообще слышал первый раз… Единственно, что посоветовал - смазать жиром. Что Прохоров  давно уж и сам догадался.
В управление к коллегам комитетчикам по такой мелочи соваться не хотелось, и он пошел  в частный сектор. Сначала попал на одного пожилого армянина, оказавшегося тайным азербайджанцем. Который, полапав сапоги,  замарался жиром, и брезгливо спросил: « что это?». В ответ услышав: «жир свиной», в ужасе бросил сапоги  и побежал мыть руки.
Другой спец по обуви при виде сапог угрюмо отвернулся и принялся громко колотить молотком. Процедив сквозь зубы:
- Такое не ремонтируем.
И Прохоров по сутулой спине всё понял:
- Видать, тебя хорошо попинали, такими же сапожками…
- Что-о?!
- Засохни, бродяга, пока я не организовал экскурсию по памятным зоновским местам. Я тебе за свои сапоги и подержаться не дам.
Потом он объехал, практически, весь город. Везде была молодежь разной степени зрелости. И даже сорокалетние мальчики сапожники смотрели на сапоги и не знали, что с ними делать. Один,  наминая подошву, нащупал  железную вставку,  и аж отпрянул:
- А это там зачем?
- Что б по гвоздям ходить и не уколоться.
- А подковка на носке зачем? Носок же не разбитый!
- Это что б яйца всмятку с одного пинка.
-  А-а… А зачем гвоздики эти?  Что за пластмассовые понты?
- Это не пластмасса, а латунь и медь.
- А зачем?
И Прохоров не выдержал:
- Что б ноги об таких как ты вытирать,  и проверять чистоту подошв по блеску шляпок гвоздиков.
- А-а…
Паренек сапожник даже не обиделся, а задумчиво открыл рот, наверно еще  раз хотел спросить: «зачем», но Прохоров поспешил выйти.
Старый опер окончательно уверился  что вопросы: «Кто виноват?» и «Что делать?»  вопросы не русские, а привнесенные в интеллигентскую среду тлетворным западным влиянием. Русские сакральные вопросы, это: «Зачем?» и «Почему?»
«Зачем солнце всходит?» и «почему Луна с небес не скатывается?», спрашивали  раньше русские люди.
Сегодня сложнее:
«Зачем дяде Боре дом в тридцать комнат? Если его охранник застрелился, если жену он выгнал сам, если сын его на больничке в коме от передозы, если садовник уволился, а кухарка сбежала с его личным шофёром?»
«Почему  у дибилоида Русика три машины, а у Эдуарда Артемьевича,  заслуженного учителя РФ по математике, только велосипед?»
«Зачем банки занимают деньги на строительства домов, квартиры в которых отдаются под ипотеку банков, если те дома уже заложены в этих банках?»
И: «Почему, если воюешь за любимую Родину, все равно защищаешь олигархов, которых ненавидишь?»
Причина и механика, казалось бы явных процессов, занимает русский ум. И поэтому русский человек  любит в чем-нибудь да поковыряться. С младенчества – ковыряет пупок. Потом расшатывает зубы, теребит необрезанную пипиську, сдирает с едва заживших царапин кровяную корку. Если бы на этом он и остановился - отцы были бы счастливы. Но нет! Однажды,  родители неожиданно замечают, что их малыш научился читать. Причем:   научен неизвестно когда и кем. И читает он  уже не сказки, а лезет в энциклопедии медицины и физики, вчитывается в маркиза Де Сада, Сартра, Камю и Ветхий Завет. И самое ужасное  - он читает там только то, что написано!
А потом он начинает ковыряться в своей душе. А потом, если выживет, принимается и за чужие…
Прохоров был из таких. И он выжил.
Помотавшись по городу, опер в унынии остановил машину у обочины. И только по совету  проходившего мимо пожилого человека Владимирыч подъехал к сапожной будке, рядом с церквушкой на окраине.
Будка…
- Господин подполковник! К Вам, именно, к Вам я обращаюсь.
 Прохоров вздрогнул.
Полковник, начальник горотдела направил на него указку, и она металлически блеснула узким мечем, шпагою длинной.
И вот  она – дуэль, до смерти, до слетающих с погон звёздочек. Полковник явно приготовил западню:
- Вы же можете! И, почему бы не поделится опытом, с коллегами? Вот: восточный район, вот южный … Майор!  Южный ваш? Будьте любезны встать ! Проходимцев!
-Прохоринцев, товарищ полковник!
- Вот, вот! Недоделок Прохорова! У вас за квартал просто обрушение какое-то, показателей. Учитесь  у почти однофамильца.
И опять обращаясь к Прохорову:
- Товарищ подполковник , да расскажите-ка, раскройте секрет вашей непотопляемости, то есть ледоколистости. Давите криминал, как «Челюскин» льдины, как танк Т-34 черепа!
- «Челюскин», товарищ полковник, « застрял во льдах» и его спасали. Я застряну – меня не вытащишь.
- Не прибедняйтесь! С вашими показателями, и такой пессимизм:  «не вытащишь его…»
И, уже обращаясь демонстративно в зал, к сотрудникам:
- Вот, Вы поделитесь перед товарищами. А то, ведь, сами знаете:  события зреют - погоны, награды к юбилею набухают. Кремль собирает данные на, так сказать: «новых героев».  И Вы, вот, представлены, а засекречены, что твоя американская резинтура…
Блестяще образованный, воспитанный в учительской семье, ироничный и тонкий в приватной беседе, начальник коверкал русский язык, что дремучий деревенщина. Но так  полковник клал под ковер вербальных «ошибок» тайные смыслы – заготовки для будущих неприятных поворотов в судьбе старого опера.
Надо было парировать:
- Американская, как раз и не шибко засекречена – парировал Прохоров, - могу назвать пару фамилий, почище нашего ФСБ. Ух, оборзел пятый элемент, и - до края…
«Коверкать, так коверкать смыслы!» решил Прохоров. Но начальник смекнул поворот в игре сразу, и сам прервал этот стиль дуэли:
- Ну, мы не ФСБ! Нам ваших фамилий не надо…  Вы пока в милиции, то есть: в полиции, скоро полковником  будете… Так, что давайте: делитесь опытом.
Прохоров показательно закряхтел, но встал:
- Так, чем тут делиться? Тут всё подход древний - простой и человеческий.
- Вы методику изложите,  продумайте. Потом письменно, конечно – чтоб:  весомо! А сейчас,  вот: перед товарищами, в стиле набросок. Ведь, может, и на диссертацию замахнетесь! Я то, вот, уже заканчиваю ... И вам того же. Ведь, звание будущее просто обязывает… А сейчас прошу, хотя бы набросками , эскизно … ну, расскажите!
«Вот копает, червь конский…»
Прохоров оглядел коллег застывших в креслах. И его, вдруг, пронзила сладкая истома. Истома подлой каверзности, натурально вывернуто извёрнутой мести, ни за что ни про что - коллегам и собутыльникам, и, кажется, таких же, как он -  индивидам, достойным жарится на многих и многих кострах, во всяческих уголках общерелигиозного  ада…
Он давно заметил за собой некую необъяснимую тягу сообщать людям дурные новости. И, неважно кому – подозреваемому, потерпевшему, родственникам потерпевшего, подчиненным или начальству…
Он сообщал рыдающей в платочек даме – «ваш муж убит! Прямо на кухне. На кухне вашей лучшей подруги Галины».
 Мужику, пьяному дебоширу – «… пока ты сидишь тут в обезьяннике, твоя  Маринка ходит к твоему корешу Сашку, с ночёвкой в гости».
 Или высокопоставленному чиновнику – «…господин старший советник юстиции, тут  такое дело… Ребята ППСники задержали парня с наркотой, Мышечкин, Ростислав. Не ваш, случаем, однофамилец? Да, 93-го года рождения... Ах, это сын ваш! Ну, извините, не признал. Зато, богатым будете». 
Сообщал он людям о нехорошем, а сам вглядывался  и вглядывался в глаза, пытаясь что-нибудь разглядеть иное, кроме испуга…
И, почему- то, не получалось.
Последнее время Прохоров заметил, что у людей из глаз исчезло горе. И вообще: само понятие - горе. Остался лишь испуг. То есть:  страх внезапный или тревога, как ожидание страха.
 А горя нет.
И хотелось ему, порой, сказать такое, что б оно появилось. И, кажется, даже война престала нести горе. Только облегчение подлое – что не с тобой это. Пусть: с отцом, матерью, женой, сыном, но – не с тобой… И, если не было фактического, горестного – то, хоть, придумать что-то…
Вот, только с фантазией у старого опера сделалось последнее время  туго. Реальность криминальных событий давно переступила порог мыслимого – немыслимого.
И фантазия угасла...
А факты остались.
Он вспомнил, что давным-давно не рассказывал анекдоты, а все, что слышал последнее время, были лишь пересказами  давно старых...
И Прохоров начал речь:
- Товарищи… Дело в том, что наше дело простое. С людьми жить и людьми оставаться. И при этом строго учитывать положения законодательства РФ…
- И Уголовного Кодекса, в первую голову.
- Да, да … с людьми жить! С нашими…
- … Волком станешь!
- Ох, народишко, а вот, вчера  проезжаем с нарядом, всего лишь, а  бабки  у подъездов шипят во след, как оккупантам…
- Товарищи, после! Не перебивайте докладчика…
- Ну, вот и докладываю…Сначала – про людей. С которыми - нам жить… Вася Петрович: «жить или пробегать»? На «Шестисотом» мерседесе…
- Ты о чем, Владимырич? Сын же подарил! Я ж сколько раз объяснительные писал, и говорил…
- А я говорю: Метод, Вася, метод ! А не про твою двухсотсильную железку! Метод  в том, что – ходить надо пешком. По своему району….
- Ты что, участковый? Ты УГРО!
-Ходить, это только начальное, базисное положение. А еще – с гражданами разговаривать, беседовать.
- У меня документации в отделе на столе – Гималаи, их…
- Ну, это, как английский газон, который двести лет подстригать надо… Так и с людьми надо - с детства общаться, тогда и проникнутся. Но, не всё еще потеряно… Если бы я был с правами шерифа, в моем районе, то…
- Ты и так шериф, если не больше, или нечто совершенно противоположное….
- Петя! Не напрягай извилины в поиске слова. Последняя развяжется! Коллеги,  я намек понял. Но как, кому повезло. Лично я родился в этом городе, в Пролетарском районе. Проживаю и несу службу:  там, где родился – в этом городе, в Пролетарском районе.  И никогда там, с детства, мне никто не давал понюхать, чем пахнут его носки.
Житель должен видеть своего заступника каждый день, или слышать. Старушек у подъезда говорок, от работяг - фразочку, от раздолбаев дворовых вздрагивание и от  бездомных  псов флюиды. Мент рядом. И он – всё знает.  Он, где-то здесь, здесь  и будет.
- … А бандиты?!
- И к ним тоже. С добром и любовью, если местные. Они все на картотеке, у меня в районе.  А, если залетные - строго, но, с уважением, по любому…
- А они на тебе не катаются? А то ты, сутулишься, что-то, подполковник.
- …Но и страх должен быть . Такой, что б глянул правильно, и что б ссались.
- А если…, если приезжие, и если - не зассутся? Например, с Кавказа?
- Да, хоть, с Эвереста. Так проводить их,  тут же, и – дальше… Что б мама родная не сыскала!
- Это ты о чём,  подполковник?
- Владимирыч, ты о чём?
- Я, не о том, о чем вы спрашиваете, но не говорите. Я – об общественном мнении. О формировании жесткого и всеобщего мнения жителей района о недопустимости откровенного криминала и хамства, безобразия. Всех жителей, всех категорий.
- А-га, ну, политика, прямо…
-Политиканство…
- Да! Всё – добром! Но, что б все чуяли: что, если, что ни так - нет твари  страшней в округе. Чем местный мент. Но, дети… Нужна работа с детьми. А мы тут – в очереди последние
 - Да, хе-хе, дети, деточки…
- Да…загнал детишек  своих в полный крах, в ВДВ! А еще о любви к детям говорит…
- Да, из любви… Но моей с твоей - не сравниться, Исмаил! Ты почему из Азербайджана к нам переехал? Уж, не из любови ли большой? К соседскому мальчику?
- Рот закрой! А-а?! Паршивец…
-О-па…
- Товарищ полковник, я прошу!... Я требую! Оградить меня…. Нацизм! Гомофобия.... Товарищ полковник!
- Прохоров, перестаньте. Ахметов, прекратите! Сядьте! Оба! Сядьте… В общем, мы поняли. Одобряем подход и направление: ««Шерифское право», совмещенное с советскими традициями».  Вот и напишите подробнее, потом развернем. Мы получим и добьёмся…. Кадры есть, и какие! Всё! Сделайте заметки. Через месяц подполковник Прохоров  сдает мне, лично, во всем вашем присутствии, товарищи, черновик своей, не побоюсь сказать: научной разработки! Согласны? Не надо возгласов! Вопрос: «Согласны?» - значит:  «все молчат и слушают».
Прохоров сел удовлетворенный. Дуэль не превратилась во всеобщий погром его, единоличника.
Начальник очень хотел, но проехал впустую. Все трясутся по мелкому, только Прохоров рот откроет. Все лишь мечтают, что б он не о них, ни намеком. Даже, что б не посмотрел в их направлении…
…Будка.
Рядом церковь, в руках пара сапог, а в багажнике еще мешок…
Прохоров заглянул в приемное окошко, а там мужик с молоточком. Словно из сказки:  борода окладистая, длинные локоны тесемкой подвязаны. Рубашка с косым воротом у сапожника, фартук кожаный, а молоточек фигуристый, с серебряной кружевной насечкой. Сам мужик, ладный, мускулистый, принял сапоги,  общупал их, выслушивая «историю болезни». Оглядев гвоздики вбитые в подошву, удовлетворительно крякнул, прощупал двойные швы, и снова крякнул довольно, а наткнувшись на вставку металлическую, просветлел лицом. На заскорузлой, на пятку, роговой  вставке, посуровел лицом, но вслух сказал:
- Исправим.
Потом, повернул сапог, обратно подошвой вверх,  и разок еще  полюбовался на блеск созвездия сапожных гвоздей.
 - Добрые сапоги.  А про пятку -  пустяки! Сладим.
Тут из угловой тени раздалось мелкое  хихиканье, подленькое,  и  басовитое неприятное бурканье.
Из полумглы вылезла волосатая лапа в воровских наколках и помяла двойную кожу носка:
- Туфта. Форму не держут.
Пробасило существо из полумглы.
Появилась другая конечность, много тоньше и голая, потерла пальцем край каблука.
- Да они ношенные! В хлам!
- Да, зря, Вы, там! Совсем не ношенные, почти.
- Дед, хозяин их бывший, сказал, что только в Венгрию сходили раз, и всё. В пятьдесят шестом.
Вставил неравнодушную ремарку в чужой спор Прохоров.
- Вот! В таких - на войну и на труд! В огонь и в грязь. Добрые сапоги. Умели делать – без халтуры. Миллионы и миллионы пар, а модель одна.  Но, нюансы! В конце шестидесятых исчезает металлическая набойка с носка – сам, мол,  солдатик постарайся.  А в семидесятых уже и швы в  одну строчку пустили, а где и  клей,  и  кожа - в один слой. А в восьмидесятых - и  каблук из  скользкой пластмассы, и гвоздиков уж нет,  и  вставка железная пропала… Сапог – легче. А к чему столько пластмассы? Что б удирать быстрей?
- Для бегунов есть кроссовки китайские.
- И лыжи.
- А сапоги – для шахтеров!
- И, для этих, как их? «Ать – два!».
-  Сапоги, что бы стоять крепко. И если сраться, так сразу в черные трубы.
- Ребята, тише! Я сам из этих: «Ать- Два!» Может, мне из табельного пальнуть в темноту? Я физий ваших не вижу. Хозяин, посвети.
Сапожник направил свет настольной лапы в угол. В тенях нарисовались две личности.  Ускоглазый  степняк в кепке и лысый Квазиморда, с  подбитым глазом. Алдар Косе и Норвежский Один. Оба ухмылялись ехиднами.
- Арестуешь, начальник, невинных?
- Кто такие?
- При храме, работники.
- Чем работаете? Ножом и топором?
- Всем работаем.
- И тем и другим. И лопатой и мастерком.
- Грехи замаливаем…
- А здесь, чего ошиваемся?
- Диспут у нас перманентный с язычником этим, бородатым.
- Не пьющий, не курящий, в тюрьме не сидевший…
- Он материться не умеет! Краснеет, бля, как девочка!
- А главное, ему и покается не за что! Как он в рай попадет, не знаю!
- А Вы, что ему тут: Ангелы, на путь наставляющие? Вы свои морды в зеркале видели? Бесы, Вы,  прямо...
- А народ какой, начальник? А страна? Каждому лику – свой образ.
- Вот, вас, с такими ликами, отселить бы отдельно от людей с человеческими образами…
- Проходили, начальник! ГУЛАГ и вологодский конвой.
- Нет,  ребята, зачем? Просто - отдельно. Страна большая – позволяет. Зерна к зернам, плевела к плевелам. Трудягу к трудягам,  тунеядцев к тунеядцам. А мошенников селить с мошенниками, а живодёров - с живодерами. Живите, кровососы, Бог с вами, и друг друга жрите. Вы ж – паразиты, Вы,  вне нормальных людей и выжить не сможете. Сожрете ж друг друга…
- Бог так не велел!
- За что и Сын Его пострадал!
- Он проститутке ноги мыл!
- И в дом ввел. Все листы из дела вырвал и сжег. Чистая анкета!
- Братану, мокрушнику с креста - пропуск в санаторий выписал!
- …Вы ж беднягу сапожника вампирить пришли! Злите  мастера, он дымит, а вам в кайф. Да,  еще на винцо раскрутите. Я б…
Здесь покрасневший сапожник взял крепко за плечи опера, и сказал добро:
- Уважаемый, ты приходи завтра. Я в будке сам разберусь. И с сапогами. Все сделаю, в лучшем виде.
- Да у меня, дорогой, их сорок пар…
Уголовники в углу всплеснули конечностями:
- Ух, ты!
- Ах, ты!
-Все мы космонавты!
- На Луну, строем: «ать, два! Ать, два!»
-Не слушай, товарищ! Я  с ними сам … А ты приходи, как время будет. То, да сё, работу проверить… Сделаем.
Когда Прохоров шел к машине - слышал зычный голос сапожника:
- Что есть сапоги? Сапоги, для русского человека…
И подумалось: «Эх, хороший ты парень, сапожник. Правильный. Только с юмором напряг. А тут – ни дать, ни помочь. Юмора нет – считай калека…»
Пока старый опер прокручивал воспоминания о прошедшем полдне, в зале заседаний уже делились новостями о ходе громких уголовных дел местного значения.
Грабеж и убийство женщины и ее ребенка. Подозреваемый, сосед алкоголик, в бегах.
Нашелся хозяин мешка наркоты – инвалид детства, больной церебральным параличом. Заявление об  этом факте с его слов написал добрый дядя, пожелавший остаться неизвестным.
Наш любимый казнокрад,  уведший из областного бюджета  26 миллионов долларов,  получил шесть лет условно. Ранее, с ним под  домашний арест, подписались проживать на территории ареста -гражданки  Павлова, Элиза и Ростовцева, Элена…
- Да, то ж проститутки!
- Нет, массажист и домработница…
- Но мы всё поняли…
- По тягостному… У соседей – задержан подозреваемый, зам начальника станции по тарифам… Вот, так вот! А кого он убил, то генетическая экспертиза пока не дала результатов… Но, вероятнее всего, это пропавший без вести за день до обнаружения трупа зам гендиректора энергетической корпорации «Электроком».
- Как-то, не совсем законно у соседей. Еще не известно, кого убили, а убийца уже найден.
- Хоть, и не сознался.
- Но если очень надо – то надо! И сознается, и подпишет.
И тут Прохоров словно проснулся и вставил громко, с места:
- А если это не тот труп? А если, их, два трупа?
Начальник осклабился недобро:
- У тебя есть информация? Ты нашел второй труп?
И Прохоров, вдруг, ясно увидел, где лежит «второй труп»…
Глубокая узкая яма, почти щель… Голый мужчина, скрюченное тело.
Что за наваждение!
Тут в зал заседаний открылась дверь, и, на недовольный взгляд начальника, запыханный дежурный доложил, прямо от двери:
- Близь железнодорожной станции найден еще один труп.
- Чья земля?
 Территория ответственности : главное, что интересовало начальника.
- Да, кажется наша, товарищ полковник, городская…
- Так… - Полковник раздражительно  бросил на стол свою металлическую указку.
- … В узкой щели, голый мужчина. Резано-колотые…
Сказал негромко, про себя, кажется, Прохоров.
Но все обернулись на него.  Прохорова услышали все. А потом, все  дружно повернулись в другую сторону  и посмотрели на дежурного. Тот промямлил :
- Да, так точно… В узкой яме, голый труп. Колото-резанные раны…
Все опять обернулись, и опять посмотрели на Прохорова. Прямо  сказать – с некоторым тревожным удивлением. А у начальника же во взгляде промелькнул испуг, откровенный.
И полковник быстро завершил, почти скомкал, заседание.
А Прохоров, уходя, подумал с досадой, когда прощался с коллегами, а те пожимали его руку боязливо, только за кончики пальцев: « Ну, вот, разболтался! Ну, зачем мне это?! Я, что: маг-фокусник, что ли?»
И когда  старый опер был уже на улице, он понял, какой именно вопрос не дает ему покоя.   Чего это так испугался полковник, когда информация о новом трупе  так совпала  с предположениями Прохорова?
Может, полковник боится, что  старый опер знает больше,  чем сказал?
 А что может быть больше и важнее факта наличия криминального трупа? Мотив, орудие убийства, свидетели - ничто, если нет трупа. Только…
Имя убийцы.

Эпизод 08.
Пустой стол.

*
- Валя, я банкира хочу!
То был звонок в машину, как всегда не своевременный. По курсу сложный перекресток, и сей же момент её звонок! И только одна женщина в жизни Сивцева умудрялась звонить не вовремя всегда. Эта женщина своими звонками мешала с чувством сглатывать коньяк, насладительно почесать зад или вдохновенно что-нибудь произнести. Это она будила, когда он засыпал, и поднимала с унитаза, в самый тот момент. А не ответить нельзя. Кому – кому, а ей - нет. Секундная задержка и она сразу же угадывала чем он занимается. «Что, дрыхнешь, Сивцев?!» «Что-то умное хотел сказануть, да я оборвала?» « Что, пьешь?!» «Что, срешь?»…. И тому подобное. И, практически, всю его сознательную жизнь она была рядом. И самое курьезное – она не была его женой.
Эта звонила одноклассница Светка,  существо, еще с младших классов без компромиссов и без комплексов. И если она чего захочет, то получит обязательно.  Приучили ее к этому «обыкновенному волшебству» исполнения желаний папа - генерал и мама – дура.
-Света, я тебе подгонял банкира.
- Это был менеджер, Валя, обыкновенный менеджер, только банковский. А мне нужен банкир. Настоящий. Такой, улыбчивый по необходимости, темный паук. Я хочу его трахнуть и высосать, Валик.
- И отравиться его ядом… Хорошо, я посмотрю в своих записных книжках…
- Ты милюсик, Валя. Как у тебя с твоей Горгоной?
- Живем, потихоньку…
- Валя, если у тебя что забурлит, только звякни. Я тебе, конечно, не доступна, но у меня пара новеньких подружек образовалось. Девочки – хоть куда!
- Спасибо, поставлю на заметку. …Света, как папа?
- Злобствует. На власть, на жизнь (общество), и вообще.
- Как мама?
- Смотрит сериалы и плачет.
- Когда папа твой решится устроить переворот, позвони мне. Я первый в очередь за автоматом.
- Валя, не смеши, у меня с утра колики в боку. Надо же! Еще один «Пес Войны»… Иди в будку, Валя!
- И вам туда же… Целую.
Рядом, на пассажирском месте подхихикивал Коля – друг, соратник, коллега, собутыльник, попрошайка и приживала. Подхихикивал, но молчал. Он тоже боялся Светку, ошибаясь  в том, что Сивцев  ее боится.  Коля часто ошибался, как ошибаются мелкие люди в людях. По мелкому. Не боялся Валя Светы, а боялся лишь ее неожиданных звонков.
Полный пошлых острот и мелких идеек, Коля ворвался в квартиру Сивцева еще с вечера. Напился, нажрался  и задрых. И вот,  сегодня, гонимый с утра своей бурной, но безвекторной энергией, тащил Сивцева через полгорода в место, где водятся нужные люди.
А Вале люди были нужны… Не суперспецы - их хрен где найдешь бесхозных, ни за дешево, ни задорого. Все спецы разобраны крутыми корпорациями или сами по себе – начальники, и всех послов посылают далеко и надолго.
Вале нужны были люди на выезд в дальнюю деревню, где он затеял тепличный комбинат на новых , вернее, старых, но прочно забытых технологиях. А, главное, он надыбал дешевый, почти бесплатный, источник тепловой и  электрической энергии.
Нужны, какие ни какие строители, и  четыре, пять поселенцев - охранников, обслуживающего персонала. Пусть, а то и лучше - с семьями. Что б смогли покинуть эту городскую западню…
Приехали. Зашли.
Сидят люди за пустым столом.
Стол широкий овальный.
А поверху – чистая белая скатерть.
За столом  утренние люди. Хмурые, даже сосредоточенные. Человек семь, восемь. Кто в верхнем, а кто и в майке, кто в шапке, а кто  - без, кто с космами длинными густыми, а кто и лысо бритый – все  смотрят молча  в пустоту, что на столе.
Смотрят, не моргая, не отрывая глаз.
Секта что ль?
А может, просто, по-русски: ждут Чуда? Момента телепатии, телекинеза, общего - соборно коллективного внушения? Через сферу духа, транслирующею кому-то конкретному, хоть и не явному, свою великую общую Жажду.
Коля  скоренько представил участников собрания, и присел к столу, от чего-то радостно потирая руки. И Сивцев присел. Не торчать же особняком на пригорке. Ближе к народу надо, ближе…
И затеялся какой-то странный разговор. Без диалогов, без вопросов и ответов. Набор реплик, словно обрывки из нечитанных Валей книжек.
- Мне бы работенку, часа на четыре в день…
- И что б платили как, директору.
- Нет, нет! Платили б, сколько заработал.  Мне больше не надо. Важно, что б не напрягаться.
- А нет сейчас такой работы. Либо за копейки – хвосты заносить, либо : вкалывай до упаду, зашибай деньгу, но без договоров, что б, Сдохнешь- кинут через  забор,  и если, что знать тебя не знают.
-…Обливают денатуратом и выкидывают на свалку
- Да… Посылает меня хозяин на свалку бомжей набрать по пятьсот рублей, пару вагонов разгрузить. А у бомжей обед – разложились разносолами, да еще водочка, да молочко в трехлитровой банке. Выслушали меня, заржали, а старший мне и говорит: «передай хозяину, что за пятьсот рублей пусть идёт на куй. Мы на свалке не меньше тыщи за день имеем…»
- Да, не плохие деньги.
- Так может - на свалку?
- Не спеши, скоро все там будем.
 - …Хозяин зашел как-то в свой магазин, оглядел полки, скривился и говорит продавщицам: «Вы б, хоть, коньяк какой, подороже, закупили, на свои. Расширили бы ассортимент. А там глядишь и прибыль бы повысилась, а, девчонки?» И все это с честным  таким взглядом, будто не он сам продавцов на голый оклад  посадил, сам убрал  премии и проценты с оборота. А они уже, считай, обязаны еще свои вкладывать, что б у него упыря прибыль повысилась.
- Погоди, скоро штрафовать будет девок за отсутствие здоровой улыбки на лице.
- Потом еще и удивляются, что они веселятся, а холопы за них не радуются. Еще и припомнят…
- Да, теперь им мало - одних денег. Им  еще, что б любили -, искренне и за копейки.
- …Я же плиточник! Устроился плиточником. А мне то лопату в руки, то мешок на плечо.
Работяги верно учуяли в Вале работодателя. И, подобным, через разговоры, манером  они высказывали свои претензии будущему эксплуататору. Еще до самого факта найма – априори.
- Читаю: «требуется сторож… по совместительству дворник, грузчик, электрик…»
- И, наверно, еще за пять копеек…
- Да, да! В точку…
- Они б писали честно: «безвозмездно. Возьму раба на постой и откорм…»
После этой  брошенной фразы - Валентину, как-то сразу расхотелось озвучивать своё работодательское предложение. И потому пихнул в бок друга Колю.
Коля радостно и весьма красочно изложил присутствующим суть Валиного проекта, упирая на чистый воздух и свободу от ежечасного надзора. Представил, как бы и  не работа это вовсе, а просто отдых на природе, жизнь для себя, за которую еще и деньги платят.
Чистая пропаганда – ложь опускающая мозги в брюхо. Ну, что такое: «включил электричество в теплице и делай что хочешь!» Во-первых: не просто включить электричество, а провести некоторое количество различных манипуляций со шлаком, с дровами, с аппаратурою всяческой и самим генератором. А во-вторых, что значит: «Делай что хочешь!»? В деревне, занесенной по крыши снегом, где даже по нужде сходить  только с лопатой наперевес? «Делай, что хочешь!», это значит: хочешь в левой ноздре ковыряйся, а хочешь в правой.
На радость Сивцева мужики их не побили, и даже не послали.
Поглядели, так, удивительно чисто. Интересно, что слушали Колю, а глядели на Валю. И с каждой фразой глаза их становились всё светлее и светлее.
И Валентин с прозрачной ясностью понял: «ох, запьют! Из гнилой картошки, из коры, из говна, но самогон сварят. И запьют. А потом и теплицы спалят…» А, ведь, по всему видно: за пустым столом собрались лучшие, из имеющихся. Ведь, ни к бомжам же на свалку! Те, еще не выпив, спалят всё, а пить будут на  пожарище, пока теплое.
И схватила  Валентина тоска. Пустой стол, радостно лживые фразы и глаза святящиеся Неизбежным нехорошим Будущим…  И понял Сивцев, что присутствует он не на собрании страждущих бездельников, а на похоронах. На похоронах русского трудового народа.
 И захотелось выпить, а главное: что ни будь поставить на этот пустой стол, на эту белую скатерть, разрушить это мертвящее совершенство.
Сивцев со вздохом вынул из сумки и водрузил со стуком посредине стола литровую бутыль.
Которая, тут же обросла рюмками, стаканами, чашками, плошками – по числу присутствующих.
И Валентин, встав, воспользовался правом первого тоста:
- Трудно сегодня найти  человека с лопатой, тем более - с ломом и киркой. Таких, что б: с этого места - и до заката.  Выродились, как порода…, прямо на глазах. Еще, кажется, недавно: только кликни да денежкой пошурши: сбегались к тебе бичи, бомжи всех мастей и хватались за лопаты.  А нынче…
- Да, ты прав, уважаемый, ой, как прав…
- Так выпьем за человека с лопатой, за Труженика, которого нет.
Все выпили молча.
Бывший водила, занюхав кулаком, добавил сквозь слезу:
 – «Человека с лопатой!» Эх... Банального грузчика нет! Армянин привез как-то арбузы, со мной на перевозку договорился. Пришли к вагону  три грузчика. Молодые, худые и бледные. Двое, как отрылся вагон,  как увидели огромные арбузы – сразу в отказ. Армян им: «заплачу вдвое!». Нет, ушли. Третий остался, один арбуз поймал и улетел в кусты вместе с арбузом. Заплакал и ушел. Мы с хозяином груза армянином вагон вдвоем разгружали. Заплатил  очень нормально. Но с тех пор я арбузов ни есть, ни видеть не могу…
 - У нас в охране  - молодые, и вроде не доходяги, а как жара настала, прямо в обмороки сыпятся. Один, так со второго этажа загремел, поломал там себе что-то. А я пятьдесят лет, вес сто двадцать, давление под сто восемьдесят, жара под сорок семь, день через день, и - ни разу в обморок. Но крыша, правда, поехала немного…
- Да, вроде и кормишь их, нормально,  а какие-то растут…, как недокормленные – худые, длинные, кожа бледная.
- Это всё – Город.
- Да, и как их рожать? Сестрёнка была почти начальником. Родила, вышла из декрета, и теперь она больше не начальник, несмотря на все законы. Ведь, зарплата у нее как бы, та же, хотя цены за время её декрета в два раза выросли. Теперь сидит среди мелких клерков, как пять лет назад. И никаких перспектив.
- Семь лет ребенку на подстилку.
- И про карьеру – забудь!
- Придется твоей сестренке стервой стать, змеей подколодной. Подсиживать и подличать, закладывать и подкладывать…
Они говорили о молодых, а имели в виду детей, своих детей. И только так могли говорить о Будущем.« А кто сегодня говорит  о Будущем, по настоящему? О настоящем Будущем и по-настоящему?  Не о завтра, не о послезавтра. А о настоящем Будущем?
Будущее ограниченно даже не пенсией, которая сегодня туманна и проблематична. Будущее заканчивается сроком погашения ипотеки. И если детей уж рядом нет,  нет работы, и, практически нет дома,  а только трепетная надежда на спасительный опохмел? То и Будущего - нет…
А если оно, Будущее все-таки есть, то эти ребята, работяги, если выживут, а именно такие и выживут, сделают Это Будущее, сами того не желая – Ужасным Будущим, – для всех… 
- Не хотят детки «уметь».
- А они знают, вообще - чего хотеть?!
- У меня сын - два высших образования, а годик поработал и дома сидит. И ничего не объясняет: отмахивается только… Мясо есть перестал, волосы отпустил. Кажется: и не бухает, и не колется, а чего-то страшно с ним…
- Страшно, это когда старую квартиру продал, а за новую еще не рассчитался.
-А работы нет…
- Страшно, когда инфаркт, а в кардиологическом отделении один кардиолог. Ей шестьдесят четыре и она в отпуске… А другой кардиолог в другом городе.
- Страшно, когда пенсия вся твоя в пенсионном фонде, а его хозяин в Турции, на собственном курорте, под который кредит взял и не выплатил…
- Страшно, когда менты возьмут ни за что, отметелят, а на работе больничный тебе не оплачивают. Потому как  менты написали, что ты сам упал.
- И падал раз десять!
- Да! А на работе уже смотрят косо и поговаривают, что уволят.
- А за место тебя поставят азиата. Безрукого, безголового, но задешево.
…Еще пока с семьями и в квартирах, с паспортами, пока еще, и с пропиской, но  уже кем-то Списанные Люди заговорили о своих страхах.
Одна бутылка опустела, появилась вторая, а к ней и закуска.
Вдруг, прямо перед носом Сивцева возникла тарелочка с жареным кусочком красной рыбы, и горкой жареного лука.
- Это – Фэнтэ Мьюзик! Это Лосось на жаровне после молока!
Бывший повар пристал к Валентину, поднося другой рукою рюмочку водки:
- А вы знаете, что такое холод, тот который и позволяет хранить, перевозить продукты? Наверно, только одно: 0 градусов замерзает вода, и как человек не безразличный к алкоголю, наверно знаете, что при минус 32 замерзает спирт. А еще, что вы знаете о холоде, а?
- Уважаемый, повара мне не нужны.
- Старый русский повар может многое, если не всё. Но я татарин наполовину, поэтому отдаюсь со скидкой…. Хотя, умею скакать на лошадях.
- Это уже интересно… А что тут на рыбке беленькое?
- Заметили? Это – молоко! Говорю Вам, молодой человек, природный продукт трудно испортить, тем более  - молоком!  Как завораживающую мелодию протухшими словами!
- Вкусно… - Сказал Валя съев рыбу, и подумал: « в этом бедламе, всё, что не кусок хлеба – деликатес».
- Я  устал… Я смертельно устал лепить конфетки из говна!  А тут еще дети, которым нужна была непременно Москва… Главное – это продукт! Что бы: «Де Натьюрель». Изначально! А хранение, перевозка?! А? Что Вы знаете о тепле? Наверно, немного:  плюс 36 и туркмены ходят в халатах, выше – прячутся и дрыхнут!
- Я знаю, что при плюс 57 в тени  120 мм орудие производит два выстрела, после чего  калибр ствола от перегрева увеличивается так, что в мишень танка не попадешь и прямой наводкой.
- …Широко известная китайская и японская кухня, это кухня вчерашних нищих. Китаец наконец-то скопил на утку, которую видел во сне семьдесят лет, а японец - лосося, которых сколько не ловил, всё самураи отбирали.  Вот и ест японец сырую рыбу едва присоленную. Быстрей,  быстрей, пока не отобрали. А китаец, чей рацион был триста грамм риса в день? И тут целая, наскоро обжаренная утка. Что это? Это – смерть! Вожделенная смерть нищего безбожника. Смерть от обжорства. Их, ведь, у атеистов  только две желанные: смерть от обжорства, в семьдесят, или от оргазма, в девяносто.
- А если в бою?
- Для этого, увы, нужна Честь и Совесть. У нищих этого быть не может. Даже у очень богатых нищих.  Хоть многие из таких нищих и читали «Нагорную проповедь», эти истины им не доступны. Как и истинно гурманская элитная кухня народов не доступна простым людям, даже, вдруг, оказавшимся  «богатыми». Только - русская здоровая пища, из свежих продуктов. И что еще надо? Но в городе обязательно какую-нибудь дрянь, да подсунут! К замороженной семге - размороженную рыбку, к свининке – старого хряка, к  свежей телятинке  - тухлятинки кусок…
А пока Валя выслушивал усатого повара, которого уже мысленно записал в сотрудники, праздник смерти трудового народа расползся на отдельные очаги общения, гармонично сливающиеся в общий гул. В котором стало, почему-то, уютно и тепло…
«Да и хрен с ними! Пусть пьют. Надо только озаботиться от пожара…», подумал расслабленно Сивцев. « А зимой? Как их контролировать зимой? Туда, ведь, ни проехать, ни пройти… Вертолет нанимать, что ли…»,  мелькнуло напоследок в засыпающей рассудочности Сивцева. А тут ему добрые люди и стакан поднесли, полный.
 Он выпил.
И отправился в полёт.
Тем временем, мысли рассказчиков о подлостях мира наживы, сменились обсасыванием страхов и уползли в область пророчеств.
- Вот, скоро навернется всё.
- Тогда, хоть, вздохнем спокойно.
- Говорят: Йеллоустоунский вулкан оживился – и, вот, вот: рванет.
- Знаем про него! Всю планету накроет. Веселуха будет!
- А-га, затанцуешься. Всюду полярная ночь. Голод и мороз.
- Ну, и кули?
- От двух до пяти лет.
- Ой, ой, ой, напугал.
- Я два года на Северном Урале чалился. Полярная ночь, белые медведи и все дела, стрёмные.
- На зоне?
- Не-е… Забыли нас. На вахту снарядили, на сезон. А там, на большой земле, собственник поменялся. Один из начальников умер от инфаркта, а другой подпалил контору, со всей документацией, и сбег.
- И что? Людоедствовали?
- Не-е…  На подножном корме…Так, мы даже самогонку гнали!  Охотник, тундрюк, нашел нас, когда сам заблудился. Но выпил с нами, просветлел разумом и вывел к людям.
- Два года, пять лет… Мой дед семнадцать лет на хлебной корке! Хвою жевал от цинги, собак жрал, от туберкулеза. ГУЛаг, мать его… А вернулся – зубы все ровные, белые, кожа розоватая, как у младенца. Но, без жиринки в теле – упругий, такой. Отец мой, его сын, значит, старше  него выглядел. Потом, правда, дед батьку догнал… И перегнал… А что? Пьянка, гулянка… Веселый был человек.
- Тут, в семнадцатом году метеорит крупный поджидают…
- Ну, и что?
- Да тоже, что  вулкан…
- А-а…, пусть летит.
- Да, мелочи это всё! Нас со свету сживают – водка паленая, хлеб говёный.
- А еще доллар собираются рушить, всю банковскую систему. Говорят, буквально: на днях…
- А-а…, это всё не про нас. Это всем клеркам, начальникам мелким – кирдык делают. Банкирам, там, страховикам, газовикам…, экономистам, юристам – бесполезному, в общем, электорату.
- Ну, значит, и пенсионерам тоже – кирдык.
- А как же!
- А еще – торговкам. Секретуткам, проституткам…
- Да-а… Вот, в соседнем доме, что торцом на проспект - три обувных магазина. Три! Один большой и два мелких. Так, я в большой заглянул, за тапочками. Коридор длинный широкий, что твоя улица. И пустой. Тут  из всех щелей мордочки высунулись. Продавщицы. С десяток, не меньше! И смотрят так, словно я не я, а на палочке шашлык. Сбежал я… Так, верите, вспомню этих девок алчных, и не по себе как-то… Хотя, на волков ходил.
Говорят, что сильнее разговора о сексе возбуждают разговоры о деньгах… У русского мужика, который забыл, как выглядят деньги, которых больше, чем на сегодня, завтра – «разговоры о деньгах, которые возбуждают», это разговоры о работе. О приработке,  о шабашке,  о сменах, вахтах… И где, что валяется,  зарыто или брошено. И кто, чё, когда и где заработал, получил, наколотил, выкружил или слямзил.
Ну, и, конечно: немного о грустном. То есть о взятках. Сколько, кому и за что, пришлось отстегнуть, отвалить, оторвать. За что расписаться и не получить, на что подписаться и профукать… О поборах и штрафах, об ушлых прорабах, подленьких нанимателях, кружевных мастерах…
Но стол пустой уже заставлен пустыми бутылками, а  ни денег, ни секса – как не было, так и нет. Тогда вползают насладительные разговоры о Конце.
О Всеобщем и Неизбежном Конце Всего и вся.
Живые трупы - освободя немного алкоголем души от потихоньку разлагающихся  тел, души, уже частью пребывающие в инфернальном, потустороннем - заговорили на насквозь пролюбленную ими  тему. Тему Конца.
 А о чем еще судачить - за пустым столом, между раем и адом?
 Страх, если одного его и мусолить, заменяет  все чувства. Тогда в нём начинает различаться световая гамма и вкусовые различия. И если он, страх, о чём-то всеобъемлющем, касающимся всех, без разбора, так он есть, тот самый:
Сладкий, сладкий страх.
На такой страх запросто подсесть. Он круче, чем наркотик. Он, всегда с тобой.
Такой страх - способен заменить секс и еду. Такой страх - способен вызвать истинное удовлетворение и искреннюю радость.
Конец всем! Какое счастье.
А где разговоры о конце света, туда приходят свидетели его. Свидетели Йеговы. Или их конкуренты.
Старушечья толкотня перед порогом на тот свет, о котором и знать не знамо, и про который столько лет говорили, что нет его, как нет и Того Света. Говорили коммунисты,  атеисты, ленинцы и сталинисты, а тут – на тебе! Перестройка! И - зёв Того Света в зверином оскале капитализма. А дети ушли,  уехали, сгинули. И кот  с собачонкой уже старые - кот  облез, а у собачки  ноги отказали. А лекарства нынче дороги…
И тогда - они рядом. Свидетели.
Но это, как бы естественно: бабушки переписывающие свои квартиры на мессий, а потом живущие по родне. Гоняющие дуркою гусей и ходящие под себя мочой и калом. А потом рисующие на чужих обоях сакральные знаки своим говном, вынутым из-под подушки…
И секта, это не прибежище, где от страха спасаются. Секта, это котел, где он варится.
Сегодня, не бабушки, а вот он – новый для сект контингент. Здоровый, рукастый, мощный мужской!
Так мыслилось Валентину во хмелю.
Он встал и вопросил собрание:
- А к Вам сюда, ребята, не приходили «Свидетели Йеговы»? Или там: «Встречники Рассвета»? Или:  «Кришна с Харей» - не приходили?
 Громко встрял Валя во все разговоры сразу.
 На него посмотрели, точнее: посмотрели, как бы сквозь него, ничего не заметили и продолжали о своем. О страшном. Таинственном и чудном.
- …А мне Старая сказала: « по всем приметам – скоро всё кончится. Пчёлы и не летают ужо, почти, а как совсем перестанут, так случится великое проистекание  чистых вод. И смоет всех  ****ей. И на том род человеческий прекратится».
Стеклянные глаза. Эмоции  как бы есть, а из жестов только один – рукой снизу - вверх, стакан от стола ко рту, и обратно.
-…А мне цыганка недавно гадала. И так карты раскинет, и эдак. На меня посмотрит, головой мотнет и опят карты тасует. Говорит: « ничего не пойму. Прости, -говорит,-  дорогой, но ты себя сам в зеркале видел?» «Видел,- говорю,- и на многое не претендую. Мне б работенку, какую…» А она мне: « Видишь! Сам всё понимаешь! А по всем раскладам, получается: быть тебе богатым несметно. И иметь двенадцать жен». Плюнула и  ушла. Даже денег не взяла.
- А, говорят, случай был…
Пустой, некогда, стол заставлен опорожненной тарой и грязными тарелками, завален объедками и  огрызками. И люди – огрызки - хором роняют пустые слова в пустоту. Как, на белую когда-то скатерть, падают и падают пеплы сигарет.
 - Говорят, Инопланетяне, это те же ангелы, только современные…
- Типа, что? Моды придерживаются?
- Ну, типа, да. А ты прикинь: запрется к тебе мужик не мужик, баба не баба - в белой простыне и с крыльями. Ты, либо о белой горячке подумаешь, либо мужику тому – «не мужику», в морду, ласты за спину и вызывать Психбольницу. А спустится к тебе интеллигентная тарелочка, выйдет зеленый человечек. Так, к нему сразу другое чувство.
- Чувство глубокой признательности за прожитое детство, без него…
- Папа! Где ты так долго пропадал! И почему – зелёный? Пил много, что ли?
- Ха-ха..
- Да, ну, Вас!
- Вот, три дня назад: то ли допился, то ли думал о чем–то, крепко. Лег спать, глаза закрыл, а из глаз – свет! Так и прёт! Об шторки, веки то есть, ударяет, и ажно светло! Сквозь зрю! Заполночь уж, темно – глазами крепче жмурюсь, а вижу в комнате - всё!
- Ну, ты прямо – кот!
-  Вахтовики  говорят, что на Урале Чудь Белоглазая из под земли вылазать начала.
- А чё он  там делали, под землей?
- А как попы на Урал пришли, так они под землю и спрятались . Там места, пещер всяких, городов подземных – не меряно! Там многие прячутся,: бендеровцы, эсэсовцы, человеки снежные, древние арии….  Скоро все вылезут.
- Да, что  там твоя Чудь! Говорят  мужики: по городам нашим ездить машины начали странные, со странными пассажирами. С виду машинки так себе: простенькие «Жигулёнки», а как газку придавят, «БМВ» обходят как стоячих. И пассажиры в «Жигулёнках - здоровенные, широкоплечие, по-русски не говорят, почти. Ездят они, значит, по всяким начальникам и беседуют. Мол, деньги у тебя там-то, дети - там-то. Дачи, пароходы, акции, шмакции - всё перечисляют. И говорят: «всё отберем! Детям наркоту подбросим, и в тюрьму. А что в России останется, о том обнародуем, да что и как  ты отжал, прихватизировал. Если ты, паразит, в час «Икс», в день «Эм» не подпишешься сделать то- то и то».
- Ох, чую: отрубят нам среди зимы отопление!
- Свет и газ…
- Ребята! Ребята, все ко мне – в деревню на теплицы! Так – спасемся…
Опомнился захмелевший Сивцев, вспомнил за каким делом он, собственно, здесь.
- Поедем, все поедем, брат! Но зимой. Пока тут дела нарисовываются. Вишь, что в мире творится! И, в общем, во вселенной…
- Руки чешутся по топору…
-Эх, помородёрничать бы!
- В коттеджном поселке…
- Да…
Строитель, Водитель, Сторож-охранник, слесарь-токарь, комбайнер-тракторист, конюх-скотовод, повар на все руки и старый учитель истории  дружно плыли в Бездну.
- Говорят, оборотни, во-всю разошлись!
- Те, что в погонах? Я их каждый день вижу. Морды – во! Только уши шерстью обрастают.
- Нет, те уж, как свои.
- Сплюнь! Их первых – на ножи!
- Ну, в принципе, да…
- Да! Не-е, Те Оборотни, что в обратку:  змеи, выползки всякие – в людей…
- Что? Тоже: из под земли выползли?
- Не-е… А может и выползли, а может из Тихого Океана, вон как Японию трясет! Ползут, гады…
- Да, знаем давно! На них надо фонариком особым посвятить, и видно будет: как и что. Человек перед тобой или нет.  И человек, кажется, а посветишь – не человек, а словно пустая ёмкость. А в нём  - Рептилий извивается, точно глист толстенный.
- Тфу!
«Не-ет…, это не живые мертвецы.  Здесь людей нет, вообще…  Муть». И всплыло в Валиной памяти лицо бабки деревенской, одарившего давеча одеждой его, голого. Только теперь вокруг её лица вились змеями космы ведьмаческие, и глаза жгли до нутра.
И пронзило Валю – он попал туда, где собираются брошенные хозяевами куклы. Здесь приют сломанных кукол! Тех самых марионеток, у которых обрезали ниточки и отпустили их гулять. А они не идут. Они сидят за пустым столом и мусолят, мусолят  кончики своих оборванных ниточек. Они не живут и не мечтают. Они, перемалывая свой бред, тончают, растворяясь в веках прошлых и будущих. Здесь порвалась ткань времени, и   за столом этим - органичны, и к месту - боярин в бобровой шубе и комиссар с маузером, блаженный в веригах и одесский и шулер во фраке, испанский инквизитор в сутане и железный рыцарь в серых доспехах.
- А говорят: по городу случаются вихри пыльные. Сразу и вдруг, средь полного безветрия. Оттуда вываливаются люди в доспехах, а то и на конях. Рубят нещадно прохожих, хватают девок, что покрасивше, и  утаскивают обратно, в вихрь…
 - А-а! – Закричал, вдруг, заснувший головой на столе тракторист-комбайнер. – Рязань татары жгут!
- Не Рязань…, а Казань… - Отвечал ему развалившийся на стуле спящий слесарь-токарь.- … И не татары жгут…, а наши…
Сладкий, сладкий страх. И ожидание конца. И, конец, тот, зажимая - долгое, долгое продление  оргазма…
« А можно и революцию сварганить  на сей почве... Только не такую длинно муторную, как у большевиков. А  такую, что б по быстрому,  как у оранжевых.»
« Главное: переподелить всё заново, а там - само покатится». Сивцева мысли окривели и забурели. И ощущал он себя немного, но, где-то Вождем.
«Первым делом, для начала, на пустой стол поставить точку опоры…». Но пустой стол уже не был пустым, кроме опорожненной тары  и грязных тарелок его замусорили объедки, огрызки, На стол легла пара пьяных в хлам голов и храпела.
Валя достал и поставил семьсотграммовую бутылку, последнюю - перцовую…
В обще-то, Вале не нужна была революция. Вале нужна была бригада работяг по-дешевле.
 Но наглотавшись сладкого страха, с водкой вперемешку Валя  забыл о цели. Валя подливал водку и глотал,  глотал всё новые и новые порции страха и бреда. И где-то там, в подкорку мозга вползал давешний кошмар: «иррр… и-иррр…».
- И-ррр! - Дребезжал зов, и холодело лицо, немели ноги. И сладкий, сладкий страх пронзал всё существо.
 Боятся в одиночестве мерзко, не выносимо. Боятся всей толпой – роскошь.  Роскошь, доступная сегодня не всякому.
Бедные олигархи и генералы! Им, самое сладкое, стремящееся к всеобщему, приходится переживать в мучительном одиночестве. В тайне - от бухгалтеров и юристов, в тайне - от жены и детей, и личной охраны, тем более.
  А страшась толпой,  всё быстрее и глубже падая в яму необратимости неизбежности,  рождаешь иррациональную  ирреальную оптимистическую радость! Радость,  равносильную религиознейшей  надежде  - Оптимистическую Безнадежность.
 Корни человека обнажаются, и Конец ли это всеобщий или новое Начало - не важно. Важно: что -  со Всеми, для Всех, и одновременно.
Человек, как не крути эгоизмы - существо общественное. Даже более - сетевое…
Мировая Чума, Война. Мор, Мрак и Хлад -  и будет  Счастье истинное! Главное, до фактического начала бедствий, обожраться страхом ожидания.
А Владик, вот, дорвался – и роскошествовал, и глотал,  глотал его упоительно. Он пил стоя, мутнело в глазах и деревенели ноги.
 «Выбраться бы из квартиры…»
И Сивцев враз протрезвел, и заговорил внутренним голосом, сам с собой:
«Из таких мутных журчаний, из ручейков серой воды и рождается Иррр… Всплески безумств: ****и, таранящие  автомобилями людей, менты стреляющие в покупателей супермаркета, футбольные фанаты и пляски на Вечном Огне…, это уже сверхлимитные  выбросы….»
Сивцев не мог удержать этот свой внутренний голос, он попытался прервать монолог, но не смог! Внутренний  голос  продолжал говорить, не подчиняясь его воли:
«…Истоки, здесь, в тихом обществе - за пустым столом полным страхом… Здесь, мог бы открыться  портал бездны … Но его перекрывают воды Иррра…»
Голос удалился в глубь мозга и звучал уже где-то в области затылка:
«… Иррр это то, что наступает за место Будущего, когда Будущего нет.  Время, сам временной поток не уничтожить - ни моровой язвой, ни ядерной бомбой… Но, если будущего нет, то за место него обязательно что ни будь да появится.
 И, если, время есть путь к вечности, то  рано или поздно, когда ни будь, но время неизбежно переполнится и сомкнется с Вечностью.
  Но злые  обозленные воли людей и нелюдей рвут ткань времени. и хлынули бы сюда воды из Бездны предвечной, если бы не благодатные, пусть, и мутные, хладные воды Ирра… 
Когда будущего нет, то временной поток обрывается и закручивается  обратно и в бок. В до-временные, до-сакральные, предвечные  места - в Безвременье. Но спасительные воды Ирра затягивают те места, закрывая порывы. Это мир долины  Иррия. Это место - не Время и не Вечность. Это там, где неугомонный  Ирр противостоит мертвящему Мрра. Это место, где обитают Достойные из недостойных - не слившихся со Всеобщим, но и не провалившихся в Бездну… Бродят они, здесь, стонут  в одиночестве бесконечном, проходят сквозь друг о друга, друг друга не замечая.
 Темные колдуны, белые дамы, серые рыцари…  Совестливые мошенники, скромные проститутки, честные менты… Воины серых стремительных вод. Они - братья и сестры, друзья и товарищи, там, в Иррии… Здесь,  то и дело бьются и спотыкаются друг об друга,  ненавидят и проклинают друг друга - ослепленные, разлученные, на век. И здесь, и везде…
Этот Некто престал говорить, в голове Валиным голосом, и сознание Сивцева вернулось к столу. 
Но тут в шум застольных разговоров вплелись басовитые ритмичные обрывки. Звуки усиливались и полнились, становясь нечто, типа музыки. Валентин увидел мельком настоящий карнавал - фейерверк красочных одежд, в  блесках стробоскопов. А потом, вывеску на кирпичном углу дома: «ул. Пролетарская 7» . На кодовом замке подъездной двери, отблескивая, выделились цифры: «2, 7, 9». Его взгляд поднялся по лестнице на четвертый этаж. Дверь справа была приоткрыта… И, опять карнавал, а в центре его кружения - веселый парень в лисьей шубе подпрыгивает в обнимку с бородатым, в шортах и с розовым шарфиком на шее…
Задеревенелые ноги отпустило, и Валентин смог, наконец, вывалиться  из затхлой атмосферы квартиры во двор.
Только он вздохнул свежего, пахнущего дождем воздуха, как всё его существо, вдруг, задрожало, завибрировало.
Вокруг закружилось. 
Вихрь ли, метель , пурга –  круговорот частиц. Из этого мельтешения вылетали железки и прилипали к Валиному телу, к рукам,  к ногам, Какая то железка плотно накрыла голову. На лицо упала заслонка, и Валентин провалился во тьму.
Вихрь стих.
Валя исчез.
Его забрал Ирр.
А, через незакрытую дверь, на улицу лился гомон злого веселья. Там ни кто и не заметил его ухода. Там продолжался, захлебительно сладкий, каждодневный праздник Конца.

Эпизод 09.
Смертельная музыка.

*
Прохоров после обеда все-таки заехал к сапожнику. Будка была закрыта. Думая, что мастеровой обедает, постучал. Ничего. Постучал с другой стороны, постучал с третьей… Сидевший, неподалёку дедок, торгующий зеленым луком, укропом и редиской, глядя на его добёшку громогласно сообщил:
- Не было с утра его! Однако, за ним такого не водилось…. А  вчера вечером он ругался, шибко. Да, шушера прицерковная - Харя да Хаджа. Они завсегда доводят Стёпу…. А, как кричал! «Сапоги! Сапоги! По Венгрии! До Берлина! В пыль, в прах … втоптали…, Сапоги!…» А потом: «бах! Бах! Ба-бах!», по какой-то железяке. Шушеры из будки ажно брызнули. А  в будке: «..в огонь, в ад! В  хлябь, в слизь! Сапоги русские!» Ох, приболел, наверно, Стёпа…
- Может, запил?
- Нет, за ним такого не наблюдалось. Хотя, под влиянием охламонов этих, всё возможно... Еще и церковь подпалит, не приведи, господи! Вы посадили бы их, ненадолго, для вразумления?
- Ох, всем Вам надо: «не надолго», «для вразумления», «что б страх поимел», «что б место знал»… А судьи меньше двушки не дают, а предпочитают от четырех до шести… Да и за что их привлекать, охламонов?
-  За спаивание! За моральный терроризм…,- а, товарищ Прохоров?
-  Вы меня знаете?
-Кто ж Вас не знает, из коренных…
- Ладно, дедушка. Поглядим, что можно сделать. А Степану передайте: что я за сапогами не спешу, заеду  через недельку…
Возвращаясь в отделение, что-то настойчиво потянуло в сторону. Он и сам не понял, как оказался перед домом с адресом: «ул. Пролетарская, 7». А поднявшись к своей любимой учительнице, попал под фейерверк благодарностей. Прошедшая ночь для пожилой женщины была первой за несколько месяцев, тишиной покрытая, что дало ей возможность выспаться.
« Странно»,- подумал Прохоров,- «эффект тишины должен был возникнуть ночи на две раньше.» Неужели его слова перестали доходить до правонарушителей? А может, и правда: он устарел,  не физически, а как образец? Как «Кукурузник» перед «Боингом».
Обеспокоенный, он поднялся на этаж выше. Дверь Ди Джея была приоткрыта, исчезло обилие зонтов в прихожей и одежд в соседней комнате. В коридорах висела непривычная для них тишина.
Старый опер шел по притихшему диско-притону и дергал ручки дверей. Все двери открывались легко, ни в одной комнате никого не было.
Стоп! Дверь ванной комнаты закрыта.
Прохоров постучал.
Тишина.
Прохоров постучал настойчивей и представился в этот ящик Шредингера:
- Подполковник полиции Прохоров, откройте!
Щелкнул замок. Прохоров открыл дверь.
Темнота.
Опер включил свет.
Вжавшись между ванной и унитазом, на полу сидел человек. В этом закутанном тряпьем, трясущемся гражданине, только приглядевшись, Прохоров смог узнать давешнего молодого и разгульного чиновника, почитателя «Голубой луны».
- Вы еще здесь?
Тот утвердительно мотнул, и без того трясущейся головой.
- Куда все подевались из столь привлекательного приватного заведения?
Теперь гражданин замотал трясущейся головой отрицательно. А вслух произнес,  стуча зубами:
- Не ззнайй-ю… Была музыка и был шум… Лязг и топот желллезззный.  Были крики и опять топот… А потом музыка стихла, и - тишина…. Нет! Нет! Было страшно! Страшно Было! Кто-то, шел по дому медленно, но тяжело. И лязгая… Кто-то  шел, словно каменная статуя, словно бронзовый памятник, словно дон Хуан… А потом, снова - крик, и тишина… А потом, опять кто-то шел! И опять крик! И тишина…. Это не выносимо! Ночь ожидания ужасов … Ужасней ужасов самих… Я боюсь, господин полицейский!
- Не бойтесь, с вами органы охраны порядка и спокойствия. Расслабьтесь. Я обойду данный объект, и вернусь…
- Нет, подполковник, нет! Не уходите!
- Да не бойтесь Вы, так… Я вооружен, а на улице мои сотрудники…
- Господин подполковник…, у меня просьба, к Вам…. Очень личная просьба.
И молодой человек, отнимая от груди, вынул из вороха окутывающего его тряпья сотовый телефон,  как святыню…. На его дисплее святился номер.
- Позвоните, пожалуйста, по этому телефону. И скажите…, что-нибудь…
- Что сказать?
- Что ни будь… Что я жив, но попал к вам. Авария, ДТП, ограбление… Не знаю…, что-нибудь, пожалуйста. Я не могу. Я не в силах… Позвоните, пожалуйста, и быть вам полковником.
- Что Вы все меня вокруг этой полковничьей звездочки крутите! Она упадет-таки, мне на погоны! И это неотвратимо…
- Ой, ради Бога, извините! Я ничего не знаю, про Вас… Но я знаю: Вы - хороший! Вы добрый! Позвоните, пожалуйста!
Прохоров вздохнул, и, не беря у бедолаги, трубку спросил:
- Начальник?
- Нет…
- Жена?
- Нет…
- Любовница?
- Нет…
- Любовник? … Кто это?
-… Это - мама…
Старый опер посмотрел в полные отчаянья глаза, и всё-таки взял трубку.
- Только, пожалуйста, наберите со своего! Мама у меня - человек дотошный. Она будет выяснять про Вас, наводить справки…. Извините меня…
- Да, ладно, - Прохоров вынул свой сотовый, и, набирая номер, пояснил,- звоню со своего служебного, в управлении  выдавали... Как зовут-то?
- Галина Павловна.
- А тебя?
- Петр Афанасиевич Рудко.
- Звоню, Петя…
И он позвонил.
Ему ответил властный женский голос. Прохоров представился по всей форме и сходу насочинял про Петю такого, что хоть на руках его носи, засранца, которому давно требовалось дать ремня по заднице. Но, по гражданину видно - в процессе воспитания с этим моментом переусердствовали. Прохоров хорошо знал подобных женщин. Они так задавят морально, что лучше уж ремня…
Петр Афанасиевич Рудко, со слов старого опера, оказался их тайным агентом в глубоко законспирированной преступной организации, а последние десять дней был активно включен в завершающую стадию операции.
- Мадам, не ругайте хорошего  сына. Он, по нашему ведомству, герой.
Не привыкший врать, как человек глубоко творческий по натуре, а не по профессии, он сочинял вдохновенно:
-… Скрываясь и терпя насмешки от коллег и знакомых, Петр, надев личину врага государства и прогрессивного человечества, участвовал в глубоко секретной операции по раскрытию целой криминальной  сети. Не преувеличу – международного масштаба!
Прохоров тяжело вздохнул, нагнетая напряжение:
- Даже, вот, сейчас…, беседуя с Вами, мадам, я совершаю должностное преступление. Но, увидев  состояние Петеньки… Нет, нет! Не волнуйтесь!
На том конце сотовой связи кто-то с шумом глотнул воздуха, как бультерьер подавившейся костью:
- Ваш сын, мадам, не пострадал физически! Но он истощен морально и психически. На завершающей стадии операции Петя практически не спал. Несколько суток он был вынужден принимать в большом количестве  алкоголь, прочие многие психотропные вещества, и тесно общаться с подонками общества. Сейчас он под капельницей, на конспиративной квартире, под присмотром лучших наших медиков. И, прошу вас, мадам, не тертируйте сына вопросами и фразами с двойным дном. Он дал подписку о неразглашении! Тем более,- и, к глубокому нашему сожалению,- главные фигуранты дела ушли от ответственности, скрывшись за рубежами нашего мира…
Петина мама слушала опера, не перебивая, а Петя - завороженно. А ведь, Прохоров, практически, ничего и не соврал строгой даме.
Когда он закончил и сунул обратно Пети трубку с телефонным номером, Петя сказал, весомо:
 – Будет вам Орден Мужества…
Прохоров не удержался, и, уходя,  всё-таки отвесил молодому начальнику легкий подзатыльник. Уже покинув ванную, опер подумал: «Галина Павловна…. Очень знакомое имя. И фамилия Рудко, тоже…»
Продолжив обход, опер зашел в зал, где совсем недавно ухала музыка, визжали  и бухали девки со спонсорами – по полу  валялись предметы туалета, бутылки, сэндвичи, стаканчики и шары. По всему: публика покидала танцпол в чрезвычайной спешке.
Из-за стойки Ди джея вился тонкий дымок. Прохоров подошел. Это дымилась горка пепла в огромной пепельнице на столе.  Высокое крутящееся кресло диск-жокея было повернуто   к оперу спинкой. И в нем кто-то сидел…
Прохоров толчком повернул кресло лицом к себе.
В глубоком кожаном кресле  в стиле «Командирское место космолета» сидел Ди джей Жека.
И смотрелся он просто обалденно.
Из широко раскрытого рта Жеки, меж верхней и нижней челюстью, практически оторванной, извращенно - змеиным языком -  торчала хищная рукоять кинжала. Уши Жеки были закрыты наушниками,  изгибавшимися подобно нимфу над черепом.
Черепом, верхушки которого не было.
Крышка черепной коробки была вскрыта и исчезла. Голые мозги - серые извилины, в капиллярной сетке - выглядели экстравагантной шляпочкой, или, скорее, шлемом межгалактической связи.
Но зря, видно, шептала предупреждения Вселенная в настежь  открытый, но мертвый мозг. Мозг наркомана и извращенца.
Эта Музыка - его убила.
- Я знал, что музыка иногда убивает… Но, что б вот так! …  Что б череп снесло…
Прошептал Прохоров, и, пятясь, на цыпочках, покинул зал.
Продолжив обход огромной квартиры, он впервые за много лет пожалел, что не прихватил с собой табельного оружия. Проснулись подзабытые ощущения молодости – в кровь вошел адреналин, тело потряхивало и слегка гудело в ушах…
Комнаты были пусты…
Но, нет! Не все…
В одной из череды спален на широкой кровати клубились одеяла,  и под ними кто-то сопел, и причмокивал - сладко, сладко…
Осторожно  придавив верх одеяльного клубка, Прохоров узрел  раскинувшуюся на шелковой простыне молоденькую девушку, причмокивающую пухлыми губками во след ускользающему прелестному сну.
 И, поджарую, постарше, типа: «Бизнес-вумэн», с платинового цвета стрижкою «лё каре». Дама сидела на краю кровати с прямой спиной, в длинном шелковом халате. И кимарила, прикрыв выпуклые очи. Она стерегла сон девицы, слегка подрагивая нервным тонким носом, как старая сторожевая овчарка, только с сигаретой в зубах.
- Доброе утро, девочки!
Гаркнул немилосердный Прохоров, скрашивая бестактность доброй улыбкой.
Бизнес- леди вздрогнула, прикрытые глаза её распахнулись и округлились:
- А?! А! О?! У!
Она засуетилась, не вставая с постели. То запахивая халат, то прикрывая краем одеяла голую попку подружки, то судорожно затягиваясь сигаретой.
- А! О! У!
 Её подружка в сладком забытьи капризной ножкой откидывала одеяло, а поясок халата развязывался, а пепел сигареты падал на ковер….
- А! О! У!
Она отчаянно искала пепельницу, огромную затаившуюся у её ног, она  снова покрывала одеялом подружку, она опять завязывала пояс…
Её веки дергались, её руки ходили ходуном…
- Спокойней, сударыня, спокойней! У меня к Вам лишь пара вопросов…
- А!? А Вы кто такой?! Выйдете немедленно!
- Извините, не представился. Подполковник полиции Прохоров, Сергей Владимирович. А Вы - являетесь свидетелем по делу, так что успокойтесь. Сядьте и отвечайте.
А женщина ударилась в истерику:
- Выйди вон!  Осёл! Пёс! Хамло погонное!
Она подпрыгивала и тряслась.
- Вы не имеете права! Адвоката! …Нет! Прокурора! Нет!... – Дамочка закрутилась вокруг собственной оси, жуя губы.- Адвоката не надо, и прокурора… Не пяльтесь на меня!
Мадам пыталась:  то прикрыть грудь,  выскакивающую из халата, то закрыть лицо рукой.
- И не запоминайте меня!... Отвернитесь сейчас же! Олух!
«Что она так дергается? Нынче лесбиянки даже бравируют своими привязанностями… А! Верно, она кому-то изменяла в этих апартаментах. Но кому? Мужу? Другу? Или… Или другой лесбиянке?»
Тут запел сотовый телефон, потопленный в одеялах.
Бизнес-вумен кинулась его раскапывать.
- Мамусик, что случилось?
Спросила, потирая глазки, еще не совсем проснувшаяся её подружка.
- Молчи! Молчи, Ленусик, менты! Менты вломились, падлы!
- Мадам, па-апрашу не выражаться. А то я Вас из свидетеля - в подозреваемую, переквалифицирую, – на раз, два!
Телефон прервал песню. Мадам замерла и угрожающе подняла палец.
Но тут её схватило.
- Ой!
Схватило, где-то в области низа живота. Она, что-то там зажала рукой и, семеня, побежала в туалет, совмещенный  со спальней.
А пока молодая сударынька разлепила очи и сладко потянулась:
- А-а, мужичок… Кофеёк горячий? Два сахара и молочка плесни…
- Кофе остыло, молочко засохло, а сахар сперли. Я – милиционер, деточка, Прохоров, Сергей Владимирович. Подполковник – моё звание. Я расследую здесь ужасное преступление, и Вы – Свидетель. И расскажите мне всё, всё, всё…
- Да? Правда?
- Да, милочка, да… - Старый опер присел на кровать.- Вы, здесь пребывая, ничего не слышали? Странного, непривычного, страшного?
- Нет, не слышала.
- Ужасные крики? Железный лязг?
-  Ничего не слышала.
- И музыка, шум дискотеки - Вам не мешал?
- Я ничего не слышала, и нам никто не мешал… Мы занимались жаркой страстью. – Ответила юная красавица и скосила глазки на свой  покрасневший носик.
Старый опер, наклонившись, перешел на доверительный шепот:
- И, что Мамусик её так боится? Что она сделает? Ведь, не убьет же?
- Марьям  убьет! Она может! – Зашептала в ответ подружка, заворачиваясь в одеяло и присаживаясь ближе.
« Марьям…, а не дочка ли это руководителя местной кавказской общины Карахоева?»
- А, давай, я Вас всех спасу? Расскажу всё Карахоевой папе, и он сам её накажет?
- Тогда он сам их обеих и убьёт! И  меня еще, за одно… - Леночка натурально испугалась, и взяла в свои теплые ладошки узловатую руку Прохорова,- Серёжа, не надо!
- Не буду… Но я Вас спасу, я же – мент!
И девчонка в порыве чмокнула опера в лоб.
Тут раздался ужасающий вой. Вой отдающийся эхом по всей системе воздухо-очистки и гулом по системе канализации.
- А-а-а!
Это орала Мамусик в туалете.
- А-а-а!
Прохоров бросился спасать свидетельницу.
В туалете мадам стояла, раскорячившись, возле зеркала в расхристанном халате, смотрела вниз на себя и орала.
Меж её худых бедер болтался толстый член.
У бывалого опера,  у самого - пошли мурашки по голове. И только наклонившись, превозмогая отвращение, и приглядевшись, он увидел, что к загорелому мужскому  члену по женским бедрам змеится поясок. И сам член - не член живой, а его удачная имитация, силиконовая.
Игрушка для забав.
Он не принялся ржать, и он не стал ничего объяснять. Он схватил в охапку невменяемую бизнес-леди и вынес её из санузла гостиничного типа.
Мадам орала без остановки,  она уже стонала и захлебывалась слюной. Это был психический припадок…
Прохоров решительно взялся за искусственный фаллос и силой дернул его. Треснули подвязочки, и в руке мента взметнулся к потолку мужской член.
- Ай! - Взвизгнула Леночка на кровати.
- Ох!
Выдохнула мадам и обмякла, лишившись чувств…
 Прохоров уже вскипятил воду в чайнике стоявшем на ночном столике, насыпал растворимый кофе, как очнулась Марина Руслановна. Пока она была без чувств, Леночка, взахлеб, доложила  все  реквизиты и биографические данные о себе, о подруге и смотрела на Прохорова, как на героя былинного.
Они с Леночкой, пили кофе и хрустели печеньем. Тут Марина Руслановна со вздохом явила себя,  приподнимаясь и протягивая руки.
В туже секунду в одну из её клешней вставили чашку с кофе.
 Марина Руслановна пригубила из чашки:
- Сюда, еще бы коньячку…
Прохоров не нагибаясь, пошарил под столиком, зацепился за какую-то бутылку и, не глядя на этикетку, плеснул из бутылки в чашку. Опер не ошибся - то был коньяк «Белый Аист». Марина допила чашку, и заговорила уже спокойно хриплым голосом…
- О, как я испугалась…  Я, так испугалась….  Я испугалась до усрачки! Я замарала в туалете кафель под собой!...  И еще этот фильм, с Элен Биркин,  где он превращается  в женщину… Только я - наоборот… Черт подери, их всех!…
- Это вы, ты - про кого?
- Про мужиков!
- И что тут такого плохого – вдруг, стать мужчиной?
- Да? Этим грязным и вонючим, а главное: бесполезным существом?
Дама выхватила из рук  опера бутылку коньяку и опрокинула в себя короткую очередь бульков. Вдохновилась. И начала:
- Что такое: Женщина сегодня?
Прохоров, попробовал задуматься.
Но за него уже подумали. И ответили: 
- Это Красота и Чистота.
«Значит, это лекция», сообразил Прохоров и решил-таки немного послушать.
- Это классические пропорции: Девяносто – Шестьдесят – Девяносто. При росте не ниже метр шестьдесят четыре, желательно…
«Так! Значит у дамочки именно этот  рост!»
- Женщина сегодня, это вечная девушка. Это припухлые, или – эксклюзив - ровные губы, это длинные ноги и приподнятый зад. Талия возможна, но не обязательна. Легкая кривизна ног в  районе щиколотки, и - особенно, немножечко, но экстренно – под коленкой! Это намёк на  особенную страстность!
 …Голень должна бить под юбочку, либо: приближаясь к  размеру бедра, либо: на  два – три сэмэ, хотя бы, превышать его. Но!  Супер: пять  – семь!... Груди стоят. Чашечки  круглые -   либо маленькие, либо опрокинутой  пиалой, выпуклые – эксклюзив! Это, и еще пупырышки сосков: сантиметра полтора, два – это: Оу! Ёе-сс!!!
 Еще - разбавленные разноцветием интернационалистским – кожные покровы. Белая кожа – отстой!
Это - однозначно! И, обязательно - тонкие длинные пальцы! Если их нет, то – длинные ногти! Длинные, слегка сферические, и на кончиках, желательно, слегка изогнутые. Педикюр, маникюр – это, естественно …
Глазки могут быть разные, но тенденции, как в пошлые Шестидесятые – Семидесятые: к расширению округления, в баязетову болезнь… Нет! И еще раз – нет! Движемся к удлинению  разреза глаз! Оу… Человек с длинными глазами никогда не пялится в пустоту! В…, например: в Будущее. И не гипнотизирует Прошлое. Он широко и хватко оглядывает то, что есть. То, что в наличии!... Ну, там дальше: одежды, сапожки, туфельки. И, прочее – психика, невротика, моторика… Но, всё излечимо! Это ясность внутреннего взора и самоконтроль за злоупотреблениями… Тортиками, в особенности!
Женщина это – Власть, это – Суть! Сказал  классик: «Красота – спасет мир!»
«Бедный Вавилон! Бедный Достоевский! Написал: «Мир спасется красотою»… Нет! Красота, сама по себе, типа  – Супермен. И спасает, и спасает… Хочешь, не хочешь – не спрашивает…»
- … И – Чистота! Красота без чистоты, что ваши русские закопченные иконы - смысл еле проглядывается  - одна копоть лампадная, со слезьми, слюнями, соплями перемешанная. Слава богу: закрыли стеклами иконы,  а то там, конкретно, рассадник ретро-вирусов! Во истину! Бля!
- Сомневаюсь …
- Сомневаться – не сметь! Сколько сейчас красивых, воистину, тел женских по телевидению, сколько реклам всяческих чистот! От очистителей, «Кометов» разных,- до шампуней и прокладок! А сколько всего парфюмов, дезодорантов, вод туалетных - одухотворяющих воздух атмосферр?! Оу, йе-сс! А эти духи? Кож де ля ру фем лё труаз хоме дю тресьон…,- оу! – И мадамка прихлебнула из бутылки длинной очередью.
- Что ж, они Вам такого сделали, мужчины, а?...
- Ничего! Именно – «Ни-че-го»! Всё сама, всё сама…
- Но, вот, я, например… Вам член оторвал…  Спас, так сказать…
- Это редкое исключение. Спасибо, Вам, конечно... Но вы при погонах, и Вы - не показатель…
Тут зазвонил сотовый.
Зазвонил прямо под бизнес-вумен. Она, чертыхаясь, его из под себя вынула:
- Аллё! Кто там… А Резван Казбекович! Здравствуйте, дорогой. Нет, Мариам не со мной! Где она?.. Я не знаю, где она. Я на встрече, с представителями… этой, как её? Полиции!... Нет, нет! Они хотят что-то пристроить, возвести и накрыть…. Увижу Мариам, передам… Ну, вот еще один самец. Агрессивен, но недоступен. Одним словом – дикий экземпляр. Приручению и одомашниванию не поддающейся. А наши-то, - так просто: тьфу!...
« Интересно, а где сейчас молодежь находит девушек? Где их выгуливают? Если не на дискотеке, в кабаке, в борделе, то где? В офисах?»
- Женщина - это смысл и цель цивилизации и культуры… Ведь, сказано же, в писаниях: всё лишнее, смутное - отбросьте!
 - И, что - лишнее?
- Мужик! Фу… За место него – роботы. Такой тренд. И, вообще: компьютеризация, это - супер! Представьте: в белых стерильных помещениях сидят за компьютерами красивейшие женщины и своими нежными пальчиками давят на клавиши - и всё происходит, всё исполняется.
- Да… В стерильном помещении стерильные женщины… Бессмысленная чистота  и красота непотребная…  Кому они, на хрен, нужны...
- Себе! А кому же еще!?
- А смысл?
- Живем же один раз! Вы, что - не в курсе? Лови момент! Бары рестораны круизы пляжи  галерея Ля Фойетт!  Милано Жавелль Де Ля Круа Брюссель Даймондс Ойф - йе-сс!... А машинки?! Эти, секси машинки? Ламборджини Мазератти  Ферелли Дьямоззи, пьяно, эль пьяно… Давайте выпьем.
- Давайте, давайте….
 И леди опрокинула поднесенный стакан с водкой. Не морщась, не запивая и не закусывая.
- А мужчины…
- Что, мужчины? Что - эти? Наиболее животная - воплощение всей мерзотни - часть человечества, которую и требовалось откинуть? Они, и сейчас у нас, у дамочек, в дамских сумочках! Что - они? Фи…
- Может, не там ищете?
- А где их искать? В Лондоне, что ли? Геи одни. Шуты и рохли… Вот, как то: мой муженек, бывший, мой третий и предпоследний - сын депутата, кстати! -  в своё время запил, дня на три. Надо ж наказать, и вернуть в семью. Любовник - в отказ,  менты - в отказ, прокурорские – туда же…Мужчинки ватные. Я повертела попою перед кавказскими ребятами. Так, они его, без всякого: поймали, опустили, на бабки поставили, и, вообще…
- Рассчиталась с ребятами?
- А как же! Не совсем, что хотели абреки, но я им билетики на ВИП- вечеринку подкинула. Приодела, чуть обуздала - не до конца, конечно, -  но примурила... В общем: не сразу режут….
- … А до туалета выводят…. Я понял.
- Да, что такое Вы - мужчины, мужички, мужчинки?… Письку полизать западло! Пальцы грубые заскорузлые – и ими  провести, нежно, по знойному телу?! Так, лучше тогда мочалкой, или этой, как её, господи, наждачкой….
Мадам хлебнула из бутылки.
-…Худощав, коленки острые. и ребра, как набор скребков. Постоянно  втыкается в тебя, и главное – не туда. А  если жирные, пузатые? Пузом придавит, руку положит и – только умирать… А как присунет, слава богу, если короткий! А  если, чуть, подлиней? Чувствуешь себя чучелом,  которое сажают на забор. Ты - оболочка одна, и  внутри -пустота необоснованная ,и в ней нечто – чуждое темное нещадное – ворочается! Тьфу…
- Штакетник называется…
- Что?
- «Чуждое, тёмное, нещадное», это штакетник. Палка от забора. Это к слову…
- Плохое слово. Но правильное…
- Ну, а детей? Их – то, приходиться с ними – с мужиками - делать. Это, как не крути…
- Крути в другую сторону, мужчинка! Всё уже и без вас обходится, да-авно! А вам  осталось только – одно. Колоти бабло. Клади – и будет тебе:  и секс, и разговор. Да, порой, приличной даме стать проституткой  на определенное количество времени, это, ведь - простительная необходимость. Когда женщине жутко не хватает ресурса. А женщине, что была в Париже, всегда не хватает…  Вы! Мужжжжжчки, и есть – большая дойка…  И, всё! Только, всё более и более уменьшающаяся в размерах… Сохните, сучата, вымираете… «Ватники и сапоги, колорадские жуки» - всё, что вам надо!  И …
- Топоры! И ружья охотничьи…
- Удочки и лодочки. Резиновые надувные бабы…
-… С распахнутыми бедрами и раззявленным ртом…
- Вот: понимаешшшь, мужжжжчинка! А говоришь… Смирись! И …
- Поклонись…
-  Оу! Йе-ссс!
Марина Павловна опять хлебнула из горла. Из одной, той, которая   из двух - оказавшихся в её руках.
-…Йес… ОБэХаэСэС… Всё! – что-то, вдруг, вступило в Прохорова, белым, яростным огнем. – Всё, с демократией и либерастизмом!… Всё! Одеваемся! И-и, – шагом мммаршш!
Прохоров  сдернул с кровати Леночку, подобрал с пола цветастую распашонку и набросил ей на плечи. Стащил с кровати Марину Руслановну. И, обняв обеих за талии, поволок к выходу из спальни. Марина Руслановна на ходу успела зацепить свежую бутылку с коньяком.
- И-и, что Вы нас тащите, грубиян!
- Истукан бесчувственный! А мы к вам всей душой…
-Дамочки! Мы идем на место преступления.
- Требуем адвоката.
- Замолчи, дура… господин полицейский, вы договариваться умеете!? Черт Вас возьми!
- Я? Договариваться? Да завсегда! Было бы о чём. Вот: сейчас налево, а там и увидим – о чём будем договариваться!
Они вошли в зал танцев и разврата. Опер рывком развернув девушек, задвинул их в закуток хозяина.
Когда  девушки оказались перед креслом любителя муз, когда  увидели его вскрытый мозг под дужкою наушников – словно желе в лукошке - дамочки замолкли на полуслове, и, остолбенев, выпялились на диджеевские мозги. И, особливо, на лоснящийся окурок затушенный в извилинах диск-жокея.
А его-то, Прохоров, ранее и не  приметил!
«А, впрочем, окурок – совершенно правильно поставленная точка в конце абзаца…» Философически подумал Прохоров и сам себя одернул: «Заработался, старичок!»
 Марина Руслановна удивленно обнаружила у себя в руке бутылку алкоголя. А Леночка с не меньшим удивлением разглядывала фужеры в своих руках. А разглядев, предложила робко:
- Может, выпьем?...
Опер перевел взгляд со вскрытой головы на фужеры и бутылку, и махнул рукой:
- Давай…. Только пойдем отсюда.
Уходя из диджеевского угла, Прохоров обернулся и еще раз посмотрел на Жеку. С такого угла зрения  Мертвый Ди джей опустивший расслабленные руки на подлокотники высокого кресла, и со змеящейся рукоятью кинжала из открытого рта… Он был величественен и потусторонен.
И Прохорова это разозлило: « Нет, сученок, не бывать тебе во святых! Дракула херов.»
Он вернулся, и, придерживая труп за лобную кость, осторожно, не касаясь рукояти, выдернул кинжал из глотки. Завернув его в плакатик, содранный со стены, спрятал во внутренний карман пиджака. И поспешил догонять дамочек.
Дамочки сидели за круглым столиком в одной из распахнутых комнат, с антуражем, типа: космического бара, и надирались коньяком из длинных фужеров. Надирались молча.
Бутылка валялась под столиком и была пуста.
Прохорову пришлось взять из бара еще одну.
 Девки быстро и отрешенно наквасились с ментом.
Представительницы самого прекрасного из полов человеческих не сказали и слова. Пили молча. Но, что-то звучало. Звучало глубокой и теплой нотою в холодном  пасмурном дне, в коктейле крови и смерти.
 Только при наличии рядом настоящего Особя мужской  породы, можно: спокойно и сосредоточенно, или даже слегка разгульно, ощущать себя. Себя - вполне. То, есть - контролирующим окружности и важно значимым кое-где, индивидуумом.
«И так – всегда.»
 «Рядом со смертью, и прочими опасностями - Мужчина….»
И не кавказский тип, который станет подпрыгивать - и сидя, и лежа - скоро заорет и убежит. От русской бабы. Куда-то.., гонимый. Говорят - бурной кровью, а вернее: всё тем же Страхом. Убежит к своим бабам, наверно…
 А этот, серый, обычно домашний, который - останется рядом. Впитает спокойно все зло в округе, и будет хранить мир, как смерть. Будет терпеть рядом исчадия, как терпят шаловливых котят, и никого не учить, не наказывать. И ждать битвы - как праздника. И, может, впервые, заглянет в глаза…
 А, случится страшное - с ним рядом, примешь всё. И голод, и смерть. 
А все кто пытался не пить, не курить, вегетарьянить, бегать по утрам и балаболить только о тонком и высоком. Все, они, способные «пойти и добиться» - у начальства в органах, в суде у бездны, у братвы в прокладке. Они, когда случится, вдруг, страшное - все, почему-то, окажутся в другом месте. Не с вами.
 Это потом, когда стихнут стихии, они вернутся. Они выползут и добьются, и докажут, и утвердятся…
Но, бабы, вдруг, на некоторое время, опомнятся - и не поверят им. И девки, вдруг, захотят рожать. Непременно: рожать. И, пусть, сегодня вокруг – гламур и пресыщенность, как равно случись: мор и разруха. Девки да бабы, они знают – пусть, и не признаются - зачем  и от кого рожать…
Они рожают – хранителей вселенной.
Но, в нашем пошлом мире, это знание, не успев вербализоваться – исчезает. Как наваждение.
Но остаются дети.
Так думал, Прохоров. Или – не думал. Кто-то думал за него. В его башке…
- А говорила мне мама - как мы пахали, как мы крутились, как мы нагинались … - разговорилась тем временем Марина Руслановна. - «Да, никогда, доча моя, не будет посудомойкой,  никогда не встанет у станка!»  Она говорила: «доча моя будет только отдыхать!»
- И только: Бары. Клубы. Рестораны…. Яхты и SPA….
Вставил Сергей Владимирович.
- Да! Нет! Тогда,  при мамке, яхт не было, и SPA… Да, и баров с клубами… В Москве, может быть… А  у нас, в глубинке - не очень. На весь город - два ресторана, и в аэропорту – буфет. Всё это называлось: « а поехали  в кабак!». Три рубля, и ты в любом раю…
- Мамуся! Праздник закончился или еще продолжается?
Поинтересовалась молодая.
 – Продолжается, девочка моя! – Вскричала Марина Руслановна, и наклоняя декольте халатика, сообщила оперу,- Ленусик  закончила  высшие бухгалтерско -экономические курсы с красным дипломом! Сама. Без лишней копейки сверху! Не ожидала… И папусик – не ожидал!
 - Папа предложил мне место. По специальности. Или - на Кипр, или - в Магадан.
Похвасталась Ленусик.
-  Вот это разброс! И почему - в Магадан?
Удивился Прохоров.
- В Магадане  оклад – в два с половиной раза выше! Плюс - личное авто с водителем, а не корпоративное, как на Кипре. Плюс - трехкомнатная квартира, а не номер в гостинице… Но, одно название – «Магадан», что-то тревожит… Мамусик советует: на Кипр. Говорит, что там, на пляжах, периодически случаются приятные  неожиданности…
- Я, твоя приятная неожиданность, Ленусик! Я буду там…
Опер поцеловал молоденькую ручку.
- А папенька  настаивает на Магадане…
- Ну, значит: судьба тебе – на Колыму.
- И за что?!  Где, она - «Колыма»?!
Прохорову показалось, что он начал что-то понимать,  пусть, и спьяну.
- Так…, за что он тебя - в Магадан?  Папенька, а?
- Да! При чем здесь Колыма?! ГУЛаг, объедки, мороз…- Вскричала танцующая сама с собой Марина Руслановна.
- Так.., «Колыма», «Магадан»,  и Гулаг - это одно и тоже!
Информировал девушек Прохоров.
- Ты меня обманываешь! Ты смеешься!
Шепнула его ладонью по руке, смеющаяся Леночка.
Прохоров был не приклонен:
- Купи атлас. Посмотри  карту, географическую…
-  В Яндексе? В Гугле?
- В Х—угле… Я ваши понты не рублю… Я, только, не просекаю альтернативы…. При чем тут – Кипр? Тебе там приготовили  - шлепнуть, или продать в рабство арабам?
-….
Ленусик застыла.
- Как он тебя любит … . – Опер увидел, что некое осознание постучалось в женскую головку.- А ты у папуськи, не приемная ли дочка…
- А от этого …, к этому… Это, что значит - «Приемная»?
- На кого завещание, красавица?
- …
- Е-у, девчонка! Что уж… Я не удивляюсь, что вокруг тебя так много любви…
Одинокая леди остановила танец и впялилась на девку косыми глазами:
- Лена… Это правда?
- Что такое – «Правда»?
- Всё, что про папу и про другого папу, и про дядю?
- А вы не в курсе, сударыня?
Кинул провокационный шар опер, и смотрел на обеих дамочек.
- Я … Я полюбила эту девочку с первого взгляда!
Марина Руслановна почувствовала, что это опять  - допрос.
- Но не забыли навести справки. Так, ведь?
Леди  схватила Леночку за руки, но смотрела умоляюще на Сергея Владимировича.
-Наводила… Прости, доча…. Наводила, но ничего такого…
- Мама… Прости, мамусик. Я, мы…,мы сами виноваты… У нас все фамилии переменены.. И еще всякого там, разного… Папусик постарался… А тебя он взял только из национальности.  Прости, Мамусик,  он уж и израильскую визу оформил. Ты прости…
-Шшшш! Ты – дура… Но, папа, он, ведь, не дурак. – И Марина Руслановна снизила крик до шипения в ухо, – я же только по паспорту еврейка, через второго мужа, а так,  я  татарка, наполовину! А там, израильские органы, как снимут генетический код!...
- Успокойся, мама! Папа уже все сделал. Он всё знает, и он все сделал, лишь бы … - и тут Леночка резко глубоко задумалась, уронив голову на руку. - Ой, бедные мы…
А Марина, наоборот, впялилась в люстру на потолке. Но тоже, задумчиво.
- Надо будет чего-то замутить…  А то твой папа - та-акой умны-ый… Что даже страшно…
 И девчонки затихли над бокалами и бутылками, а потом что-то и запели тихонечко…
Что-то, вроде: «…. Тяжело рябине к дубу перебраться. Всё ей над рекою гнуться и ломаться…»
Перед Прохоровым сидели две «сеньоры». Соломенные и белые волосы лохматились над понурыми головкам красавиц, отражаясь в уныло затертом и  устаканенном столике.
 «Бедный Тель-Авив, Несчастный Иерусалим…Зачем?! Ты, где: Родина…..»
-Леночка, а где твоя родная мама? Она есть? Папусик не прикопал её на кладбище, случайно?
Спросил Прохоров участливо.
- Нет, нет! Она в деревне… Папа сослал. Она там пьет жутко… А, представляете: иногда,  с похмелья - когда трясет - ползет в церковь! Вы представляете! И чего-то там насасывается… Сама рассказывала! А, ведь, она извращенкой не была… Думаем, к психиатру свозить…
Прохоров смотрел в честно распахнутые глаза девчонок, и наворачивались слезы.
«Ох, парни, ох, ребятки – мне, пока, не знакомые! Вас высосут, опростают и выкинут эти ненасытные белобрысые повелительницы – всеморские, всеокеанские, всевсякие …»
Прохоров поглядел в окно, за которым расходился не на шутку дождь.
«Где ты, Золотая рыбка?».
И грохнув тарой о столик, сказал твердо:
- Останавливаемся! Ставим бокалы на стол!
.- Com on, детка! У меня – голова! Закричала, вдруг, Марина Руслановна. - Я встаю – и мы проверяем! Я встаю - и мы падаем!
Леночка встала, мачеха повернулась к падчерице спиной, расправила руки,  закрыла глаза и, с криком:
-Лови!
Упала.
 Леночка поймала.
- Еще раз… Лови!
Марина Руслановна снова упала. А Леночка поймала.
- Я не понял…- Глядя на эту алкогольную акробатику спросил задумчивый Прохоров.
- И что вам понять, недоделанным?! Простите, пжалста, но от факта не попрешь…
- Я не понял, кого Вы испытуете? Себя? Леночку? Кого? Своим, эдаким, падением?
- «Испытываю»!?  Глупости какие! Я – лечусь!
- …
- Я падаю, концентрируясь на своем горизонтальном стоянии. И, когда падаю, все ролики разума, которые в разброд были – туда были,  сюда… - собираются в кучку. И, как бы: свежий взгляд, и можно: еще выпить, чуть – чуть…
- «Сбираются в кучку…». Значит, типа: «Reload»? Типа: сбоит программа? Падение – Перезагрузка. Внутри крик, типа: «Щас убьюсь!» И,- чтоб, Страх, захватывающий. Так?
- Ну, грубо, по-мужски… Так.
- 0й… - Прохоров схватился за голову.-  А, что бабы, Вы, вообще: перестали бояться? Всего, в этой жизни? Только - смерти неизбежной, и только если по старости? Ведь, Вы, еще недавно, все -  больше смерти боялись старости! Седин, морщин, спины согобленной и жопы в разкардаж…  Теперь это исправимо. Я - так Вас понял… И всё вам сегодня – побоку. Даже озверевший монстр с пулеметом! Вам, теперь всё вокруг, лишь – безобидное шоу стеклом.
Прохоров вскочил пошатываясь, а девчонки сели и уставились на Прохорова широко открытыми  глазами. А он разошелся:
- Вы, сегодня, останавливаете чудовищ одним взглядом, лоснящимся взглядом строгих глаз. Но вы их, реальных, и не видели! Для Вас – «чудовище», будет мужчина со щетиной, большей, чем в три дня.
- Вы  не видели Чудовищ. Всё, что вы видели – есть: просто мужчины. С которыми – и договариваться, объясняться, мириться и снова ссориться - можно всегда.
- Почему у Вас, у Русских – баб, мужиков, без разницы - каждое второе слово в диалоге, может стать причиной противостояния. Которое, почему-то, разрешимо только монтировкой по черепу, или ножиком в бок?
- А оставшись одни, вы ждете, ежеминутно, типчика в маске черной. Который, вдруг, выскочит из-за угла, из-за портьеры, или запрыгнет на балкон. И  - даст вам кулаком в морду.
- И вы всегда чувствуете за собой, знаете за собой - что вам всегда есть, за что дать в морду!
 Марина Руслановна хлопнула ладошкой по столу, возмущенно:
- И к-т-о – мужчинка? Даст? Что оно может, мужчинка,- «дать»?  Руки – крюки, мозги – набекрень, член - на полшестого! Что оно может «дать»? Чашку кофе? Половину прольет на ковер, который стоит денег? За который - не платил, который не покупал?! Что он может дать? Плащ, пальто, шубку? Не купил, не подарил, а подал – да так, что и руками не попадешь! То выше задерет, то ниже опустит! Потому, как всё чужое - им не купленное, не выстраданное! Ну,   это естественно. Оно даже член присунуть - ищет по полчаса! То ляжку дырявит, то матрас… Ох, всё – самой, всё - самой…
- Сударыня, я в экстазе!
- Нет, Вы конечно, несколько отличаетесь, человек - полковник. Это почти… Но погоны, знаете, не показатель тоже…
- Они, сударыня, погоны, как крылья. А, мудьё, как крюк.
 Всё он, за что-то цепляется  - снизу, с Родины... И, с крюком своим - ни дальше нам, ни выше. Подполковник. Кажется - машешь крыльями погон, а болтаешься меж небом и землей - по кругу, аки собака летучая. Не завалить, не кусить никого, лишь – тявкать, да сраться, под себя…
- О-о! Вы, полковник, самозабвенно жестоки.
А старый опер совсем размяк. Но постарался взять себя в руки:
- Девочки, мы, кажется, засиделись… А ведь еще пол квартиры не обойдено…
-…
- Давайте. Дружненько встали ,подцепили пару пузырей…
- Ха-ха..
- И пошли, пошли…
- Ой, у меня ножка заиндевела. Не соблаговолите ли поддержать госпожу…
- Госпожу – не удержу! А калеку красивую -  всенепременно.
- Ой, а меня кто-то в сторону ведет!.. Я -  не против, но, в стороне - только стенка! И такая жесткая. О-ой …
- Я вас всех спасу, я же - Старый мент! Но крепкий…
- Где крепкий? Где? Дайте пощупать крепость эту…
-Не слушайте её! Она пьяная! Я вам верю!  Я надеюсь.. Вы спасете – всех, всех, всех…  А тебя, дуру, спасут только наполовину!
- Какую, это, - « половину»?…
- Ты пьяная - противная!
- А ты глупая! И не пьяная…
- Столько жрать коньяку?! Я могу только водки! И пива…
- Ах, ты змея мелкая!
- От змеи облезлой слышу!
- Девочки!! Трр, тыррр, тыррр! Стоп! У вас телефоны с собой?
- Да.
- С собой.
- Дружно названиваем в полицию! Номер набора: « 112». Меня не упоминайте. Кричите: «проснулись в квартире, жуткий труп хозяина в зале. Спасите, помогите! А-а!» Так кричите. Обо мне - ни слова! В дежурной части нынче всё пишут… Я сам разберусь. Я же Вас спасаю!
- Оу! Мой мурик, Оу, мой герой.
- Я Вас не забуду никогда!
- Мерси!.. Приедут наши, то есть – мои! - ребятки. Давайте, давайте! Шевелим ножками, попками! Мы сейчас обходим объект! Потихонечку, по окружности - квадратные коридоры… Вот, сейчас налево. Налево забираем! Мы вместе, и нам ничего не страшно …
- Да, полковник!
- Какие вы - старые, корявые, иногда бываете: секси…
- Я не об этом! Звоните! Звоните прямо в органы!
- Алё! Это та самая милиция? Ах, полиция! Извините! И как вам в полиции? Не бьют?... Это я о чем? А-а! Тут у нас ужасный, ужасный труп. Череп откусили,  изо рта оголенный провод торчит и шевелится. Искры по всему дому сыпятся…
- Але! Милиция, спасите девушку! Труп с большими руками и без половинки головы!...  У вас интересный голос… Такой, знаете: «экскьюзимуа»… Как вас зовут, милый? Оу, адресс… Вы знаете: такой длинный унылый оранжевый дом? После проспекта налево...
- Пролетарская, семь.- Шепотом подсказал Прохоров.
- Да?! «Пролетарская, Семь»! Надо же! «Пролетарии»! И их: семь! Мамусик, а мы где?!
- Вы: «Скорая»? Вы – «Помощь», скорая?! А-а! У нас тут столько трупов!... Но они шевелятся… Да, что вы говорите .. Езжайте и смотрите сами! Тут соседи в оброке!  Милиция в оброке, прокуратура и суд… Некому спасать государство… Людей уже забыли, Вы будете ответственны, лично! Оправят в Сибирь, оленеводов от скарлатины лечить. Вспомните меня, если успеете… А, не успеете, тогда…
Прохоров слушал прозвонки девчонок и подумал вслух:
- Весь видимый мир заполнили  симпатичные глупенькие девочки и симпатичные шустренькие мальчики… И кто-то от этого, прямо, тащиться…
- Серёженька, ты о чём?
- Вы – мои…
- Да! Мы – твои!
- Наконец…
- Я о другом…, продолжайте, девки! Вперед!
- МЧС? Что значит : «Да-а?! А Вам куда?» Что значит? Родине – ****а, а тебе куда? Спасать, пора, Родину...
Случилось. На очередном повороте.
А, Прохоров, слушая  попутчиц, не пропускал ни одной двери – заглядывал, пригибался, вынюхивал... И не заметив ничего криминального, продолжал обход. Сколько комнат он прошел - помнил, но сколько всего их в квартире - представлял лишь примерно, вспоминая план.  Помнил, что лоджий должно быть четыре. И вот, выйдя на последнюю, четвертую, лоджию этой безразмерной  квартирки - он нашел еще один труп. И совершенно не удивился тому, что нашел труп, именно, этого гражданина...
 Бородач в шортах. С разрубленной головой... Головой разрубленной, как бледно зеленоватый арбуз, как круглая, недозрелая дыня – головой…  Он валялся на полу балконном, залив пространство вокруг себя липкой  кирпичного цвета жижей.
«Именно тебя, до пары, и не хватало…»
 Труп лежал, выкрутившись, распластанный на линолеуме. Его правая рука застыла, уцепившись за перила распахнутой  лоджии. Бородатенький явно убегал. Еще пол секунды и он успел бы спрыгнуть с перил.
Его рубанули,  практически, на взлете.
Распахнутый в крике рот застыл клоунской гримасой, контрастируя с выпяченными от ужаса глазами. Волосы на черепушке поднялись - да так и заиндевели, словно ежика иголки… На разваленной до подбородка голове.
«Шапито отдыхает. Ты, Бородатенький, нашел бы себя в цирке. Да, видно: искусство не кормит - так, как педерастия..»
- Ой, мамусик! Еще один мальчик убитый…
- Да… И это – Майкл, Миша, Мишунька… Ты с ним не успела близко познакомиться? А я - успела… Веселый был фрик, нужный…, хотя - сволочь… Ой, наверно, зря я так? О мертвом? Хороший, хороший, хороший…
И мадам наклонилась, гладя  шорты трупа.
Леночка тоже присела на корточки, и тоже погладила шорты, один раз.
- Хороший…  Мамусик, а, сфоткай меня с ним?
И Леночка завозилась на полу рядом струпом.
- Я, вот так. Сфоткай!
В вязкой жиже из крови, мозгов и прочих  внутренностей Леночка принимала извилистую позу. А потом приобняла разрубленную голову и оскалилась в  телефонную фото-видео камеру мамусика.
 - Ленусик, ну, ты вообще…
- Снимай! Мне  - на Колыму! Я там этой фоткой всех козлов местных на  место поставлю! Снимай!
- С другой стороны – резонно. А, Кипр…, слишком сладко. Точно – утопят.
- Ох, Ленусик… Ох, Мамусик! Ну, девки! Щелкай! Щелкай еще раз! Так… И, ближе, ближе щечкой! Поцелуйчик в трупик, Леночка! Колыма вздохнет глубоко... Эх, чего не позволишь ради любви, к вашей бабской породе…
На этом печально диком моменте Прохоров услышал на другом конце коридора голоса.
«Ребята мои!» подумал он. Прибыла наконец-то, опергруппа его отделения.
Но эти «ребята» были не его…
Это был сам господин полковник - начальник гор отдела  со своими верными нукерами  -шофером- телохранителем и помощником- портфеленостцем . И двумя операми из центрального.
 Забежав в квартиру, начальник пронесся по коридорам,  словно смерч, раздавая указы и приказы.  В ванной  маминкого сынка он не застал, и пошел, рысью, дальше – в зал. Где, не разглядывая Ди джея, заставил сотрудников фиксировать всё, что есть, вызывать медэкспертов и прочих спецов.
 И, не теряя секунды, рванул полковник по лабиринтам хитрой квартирки прямо на Прохорова с девочками - словно  чуткая борзая, словно крыса с путеводителем….
Прохоров едва успел принять картинную позу на ближайшем  за углом диванчике, усадив на коленки себе Ленку и Маринку, зафиксировав поворот головы в профиль, уперев взгляд в люстру под потолком.
Но все надежды опытного провокатора на  эпатаж оказались напрасными.
У начальника даже зрачки не расширились – он остановился лишь на секунду, оглядел физкультурную  композицию «Прохоров и разврат», и сказал:
- У  Вас, Прохоров, феноменальный нюх на обезглавленные трупы.
И рванул дальше.
А Прохоров почему-то стал объясняться в пустой коридор, во след начальнику, сам поглаживая бока девчонок:
- Заглянул к старой знакомой, Зинаиде Павловне. Пожаловалась на нереальную тишину с верхнего этажа… Поднялся, вошел. И, вот оно - место преступления… И свидетели, проходившие далеко мимо, гражданки Леночка и Мариночка, поддержали со мной эту трудную минуту…
И только произнеся  этот монолог, во след исчезнувшему в коридорах полковнику, Прохоров понял, что он пьян. Очень.
Из-за угла появился помощник - портфеленосец начальника и, брезгливо осмотрев сидящих на коленках Прохорова Маринку с Ленкой,  произнес через нижнюю губу:
- Да, …подполковник… Вы, просто, ищете повод стать генералом! А, не много ли? А, не перебираете ли, Вы? Надо же что-то и коллегам оставлять.
- Что: «оставлять»? Трупами делиться? Это мой район! Мой дом родной - в двух кварталах!
И Прохоров понял, что поиграл! И, кому? Старлею!
А тот еще наклонился и обнюхал его, по кругу. Шумно обнюхал.
-И  голос повышаете , Вы… Да, Вы - пьяны! В служебное время!
Прохорову очень захотелось врезать. Коротко, без размаха, ну, очень хотелось – старлею, в челюсть. И уж и пальцы в  кулак собрались. Но тут девчонки сорвались с его коленок, подпрыгнули к старлею, и обволокли, прямо-таки, его.
- О-у, спаситель ! Линусик, ты представь, какой мужчинка!
Марина Руслановна вцепилась в старлейские погоны, словно в поручни корабля, который вот, вот отчалит, и увезет ее далеко, далеко. А Ленка, сзади, закрыла служивому глаза ладошками  и принялась плевать ему в затылок, издавая звуки поцелуев.
Старлей, итак ростом не высокий, под девками  осел до уровня тумбочки.
А девчонки смотрели на Прохорова, практически, трезвыми глазами, и  нашептывали неслышно, одними губами: «уходи быстрей, мы тут, с мужчинкой, - сами!»
Прохоров встал с дивана, пошатываясь, и тоже губами, руками изобразил в ответ: «спасибо, не забуду!»
И удалился.
 И уже у самой двери догнал его истеричный крик утопающего в женском внимании старлея:
-…Это дело особой важности, и берет его на себя - город! Приказ сверху!..
Уже трясясь в служебном автомобиле Прохоров не успокаивался:
 Про второй труп когда, девчонки названивали в полицию, они были не в курсе сами. А полковник  бежал прямо ко второму трупу! Вот, ведь, сученок… Что это он - уже, как бы все знает. И ни что его не шокирует? Я знаю его биографию – паркетный служака, застольный выдвеженец, и не видел он таких трупов! Не должен был! Я сам - в шоке! А ему, как бы – между прочим…»
А потом пьяненький опер устыдился, и сам себя одернул:
«Ну, зачем я всё  копаюсь в своем начальнике? Ведь, предложил же он зарыть топор, собственно, еще не начатой войны, Да, нафиг мне он сдался. Да, буду я полковником… Что так напрягаться то!»
«Что я? Шовинист?!»

Эпизод 10.
Рыцарь и братья.

*
- Валентинка, ты куда пропал?
Сивцев открыл глаза. Над ним нависал обеспокоенный Коля.
- …Ты, как сюда?
Просипел высохшим горлом Валя.
- Дверь открыта была! Ты, вообще, страх потерял, что ли? Чё ты исчез? Я ж без тебя с мужиками договорил! Семь человек будет тебе, на твою фазенду. На два месяца, поначалу. А там, как рассчитываться будешь.
Коля пока говорил, успел заодно проверить наличие остатков в пустых бутылках на столике рядом с диваном.
-…  А на зиму, что важнее,  в зиму останется двое ! Аж! Один просто уже с семьей готов. Жена, двое детей… Но хочет присмотреться. Домик, что б. Топливо: во-первых. И сколько харчей подкинешь… Про деньги даже  не вспомнил!
- Кофе завари! – просипел Сивцев через силу, и не кофе ради, а что бы Коля замолк, наконец, и исчез, куда-то, на время…..
Коля сорвался на кухню, но с вопросами не унимался и на кухне.
- А  куда ты исчез-то?!
Валя задумался: «А где, собственно, я был? Была тьма и был…».
И сквозь похмелье пронзило:
«Ирррр!»
Вот что было. Он уже и по-другому не мог назвать это состояние.
 Вспомнил: как голышом очутился в деревне, Вспомнил, как бежал от него отморозок со свалки…
и вот - опять!
«Красные носки и железная перчатка!»
Валя оглядел себя - он лежит на диване и укрыт пледом. Уже хорошо! Коля гремит посудой на кухне.
Валентин заглянул под плед и посмотрел. Что там, на нём? Что принес он с собой из последнего «Ирррра»?
 На нём – своя рубашка. Это-то он заметил. А, что там, ниже?  Может, он без штанов? Или еще, что – похуже?
Сивцев засунул руку ниже - штаны были на месте. Слава Богу! Но на коленке  нечто пузырилось.  Валя, с опаской, ощупал это нечто -  оно было холодное металлическое…
Тут Коля не вовремя принес кофе. Что-то тараторил и мешал разглядеть предмет на коленке. И Сивцев отослал его  заправить свою машину, на которой Коля и приехал.
Коля убежал, хлопнув дверью.
Валя резко сдернул покрывало.
На ноге был блестящий металлический наколенник.
И, при всей своей изящной старинности, выглядел совершенно новеньким.
И тут он заметил, что в руке сжимает… микрофон. Беспроводной, с антеннкой из задницы.
Валя зачем-то поднес его к губам, дунул в него и сказал:
- Раз, раз…
Сплюнул, в сердцах, мысленно обозвал себя идиотом,  и повертел микрофон, осматривая корпус.
На боку вещицы было выведено кислотно- сиреневой краской: «D. J. Jека».
Валентин знал этого деятеля искусств, и был совершенно к нему индифферентен. А теперь у него в руках ди джеевский микрофон, и что случилось с самим ди джеем -  подумать страшно.
Хлопнула дверь. Вернулся Коля с бутылкой коньяку.
Сивцев закинул микрофон за спинку дивана и принял позу умирающего. Коля открыл коньяк и плеснул, заботливо, в Валин кофе:
- Есть бабловая идея на почве интернета!
Коля уселся напротив и, по новой, принялся рассказывать ему некую бизнес-идею, которая его захватила до чрезвычайности.
- Валя, ты представляешь  современный мир? –  Коля сделал руками округлые движения, изображая мир. - И он стал плотнее.
 Коля сделал  жамкающие движения пальцами  по поверхности несуществующей сферы:
- И этот  современный  Мир,  вовсе не мир. А - свободный рынок.
- То, есть – барахолка?
- Почти,  если бы не…, – и Коля снова изобразил жамкующие движения пальцами.-  Уплотнения! То есть, если бы…
И на этом «если бы» Коля споткнулся и затормозил.  Валя решил помочь недалёкому другу, избавится от бремени мысли:
- Есть, Коля, интернет, телефон, телеграф, самолеты и, наконец, Телевизор! Ты, кажется, что-то попутал. Мир вылез из деревни и стал огромен!
- «Мир стал ближе, но мир стал больше». Ты это хотел сказать?
- Да! Но отсутствие свободных денег ограничит твой мир четырьмя стенами твоей бывшей детской. И только дешевый Интернет тебя спасёт? Идеогемма закамуфлированного пайка простая, проще только в туалете подрочить.
- Ну, тебя, Валя! Я мысль хочу выразить, что б понятней выгода была! Интернет – то, что надо! Но без соц.сетей, он мертвый, по сути. Он только и может, что передать инфу и команды. Надо, что б интернет совпал с Импульсом! Вибрацией Мира!
- То есть: с трендом? Который «стал плотнее»?
- Да. Но все-таки - и с импульсом!
- То есть: с актуальным нарративом?
- Да, и с этим парнем тоже. Но, всё-таки, во-первых – с импульсом!
-  Таким плотным, плотным, как твой член? Коля, ты меня пугаешь. Миру – кирдык.
- Валя, я коньячку больше не налью. Мир же, он сейчас такой, - и Коля опять пожамкал виртуальную окружность перед собой.- … И потому, то, что рождается в одном - быстро, быстро  перескакивает на другого!
- Как блохи? Как вирус, что ли?
- Да, да! Типа того! Только это «бактерии» ощущений, зараза сильных чувств!
- …?!
-Раньше, совсем не давно, еще - это был Секс. Сегодня, то, что сексу противоположно и скоро обгонит по прибыльности. Это – Страх!
И только при слове «Страх» ирония исчезла у Вали.
«Страх, да я тебя, понимаю. А еще более…»
И Сивцев уже не слушал Колиных речей. Реальность подернулась пеленой, и стали заплетаться  вокруг жгуты мрака.
- Насчет страха… Как я тебя понимаю… – Валентин смотрел в пустоту и говорил, как бы и не с другом Колей, а с кем-то другим, спрятавшимся в пустоте. -  А еще более: начет тревоги. Беспричинной, кажется, но которая, всё сильнее и сильнее. А всё потому, что мы, то – Русские. И мы, Русские, знаем, не в пример другим, что нельзя  - так хорошо жить и, так долго, ни за что не отвечать….
- Что? Ты о чём, Валя?
Сивцев очнулся. Тёмные жгуты исчезли и Валя поспешил глотнуть кофе с коньяком:
- Не о чём… Сам с собою… Гоню я, по-тихоньку, Коля.
- А-а…, у меня тоже такое случается, с утра. Хочется выматерить кого-нибудь, а никого рядом нет. Вот и материшься сам себе…. Так, вот: у братьев, к которым мы поедем, всё есть. Деньги есть и материалы. Собственная видео техника и  собранный материал со всего мира: запретный, заказной, эксклюзивный. Украденный с платных садистских ресурсов. Расчленёнка,  убийства, пытки. И, Война, конечно.
- Понятно. А откуда свой материал? Они, что - наемные убийцы?
- Нет, что ты! Один из братьев в морге работает!
- А…
- И весь собранный с миру по нитке, одним движением руки,  этот материал становится легитимным!
- Легальным…
-Да, легальным!  Осененный и обеленный мощной церковной крышей, православным покрывалом!
- Не вижу связи: попы и расчленёнка.
- Так, второй брат при церкви, по финансам – главный!
Коля возвысил указательный палец к потолку:
- И юзеры на страх подсядут! Я тебе говорю!
Коля заметил, как Валя закатил глаза, и добавил  поспешно:
- И другие важные люди, так решили!
«Опять деньги сосать будет». Подумал Сивцев и печально посмотрел на Колю.
Но не успел и слова сказать. Коля опередил с ответом на незаданный вопрос.
-Валентин, денег им не надо! Я же сказал: «заведующий финансами церкви»!  Нужны твои электронно- программистские знания, умения, связи  и поддержка в интернете! Прибыль – пополам! Ты им нужен как спец, а не как кошелек.
- Это - первая бодрящая новость, за неделю. Иди в машину. Сегодня ведешь ты. Я – умоюсь, оденусь…
Когда радостный Коля опять убежал, хлопнув дверью, Валентин, скинув плед, снял с коленки элемент средневековой защиты и разглядел на окоеме его деталей филигранно выгравированную вязь знакомых  рисунков: всадники копьями пронзающие крылатых львов и змей.
Когда они приехали к братьям, и открылась дверь, Валентин увидел, что поп и прозектор, это не просто братья, а братья-близнецы.
Патлатые, курносые блондины  встречали его веселыми, широко открытыми глазами. Только один был в шубе бобровой в дореволюционном богатом стиле обшитой серым «англицким» сукном, в норковой высокой шапке и с большим золотым крестом на шее, а другой был в драной майке и грязно белом фартуке, заляпанным кровью. И вытирал руки полотенцем. И оба - улыбались.
Валя опешил:
- На дворе июнь, батюшка!
- В курсе, сынок!
В доме дружно рассмеялись. Оказалось, он был полон людей.
- Я,  тебе сынок, не батюшка. Я, без рукоположения священнического. Я, вроде старшего старосты при епархии. А едем мы в Холодильник. Отжали мы у греховодников польских сто двадцать тонн свининки. Едем принимать, а в камере быстрой заморозки - минус двадцать восемь.
Тут к Сивцеву обратился второй брат, в окровавленном фартуке.
- А Вы, уважаемый, не  на счет ли интернетной затеи?
- На счет её, кажется.
- Отбивных котлеток, под чесночным соусом не желаете?
- Из польской свининки?
- Заморозка! Фу.
И Валя решил пошутить:
- С работы, значит, мясцо?
- А как же! С неё – кормилицы! Отпиливаем по кусочку с каждого клиента. Чисто, на пробу. Но и домой приносим, понемногу. То ножку, то ручку. У нас в морге много всякого бесхозного добра остается. Зато – свежатина! Не желаете ли причаститься? На один зубок?
 Валя глядя в честные голубые глаза, даже на миг поверил, что его собираются попотчевать человечиной. Но в доме опять заржали хором. И Сивцев понял, что не он один шутник. Попы и прозекторы тоже шутят. Специфически.
А староста, будто только заметил Валиного друга:
- А-а, и Коленька здесь! Что молчишь, вьюнок?
- Так, мы…
- Понял, зёма! А теперь давайте по-скоренькому, «апрельскими тезисами» на счет интернет-проекта. Начинаю глаголить:
 Был страх смертный… Страх греховный.
Был страх Апокалипсиса! Периодический и перманентный. Он был самый  привлекательный к росту паствы и самый доходный.
Но вот последний, назначенный на 2012-й Апокалипсис, прокатил не очень прибыльно для святой церкви. Основные  финансовые и электоральные потоки, на этот раз ушли круто в сторону.
Наварились  поставщики мат.средств индивидуального и коллективного спасения. Сети супермаркетов, продмаги, мелко- средняя оптовка. А также всякая эзотерика сектантская, черт бы её побрал!
Что кроме страха подвинет к Богу?
Многое может подвинуть неофитов… Но только страх возвращает обратно!
В нашем атомизированном обществе Ужас неконкретный, блуждающий должен стать индивидуальным, личным ужасом, и тем самым – всеобщим!
 Ужас леденящий - еще лучше.
«Светлое Незнание» – блаженное, девственное, как залог чистоты и билет на приближенность к Богу, ныне в прошлом. Ад мира земного не сегодня начал пожирать души и мозг.
Тут свое слово вставил брат-прозектор:
- Но сегодня  есть Знания.
- Церковь всегда ставила на самую низшую широкую ступень, там, где, если праведник, то лишь прирожденный, из тех, у которых сама мысль  о грехе и возникнуть не может. Потому и не грешат, но потому и не каются. А таким церковь и не нужна.
Без покаяния - нет приходу, как без помысла нет греха.
Из- двери,  сбоку кладовой каморки высунулись две рожи,  насквозь криминальные,  и впялились в Валентина,  перебирая глазёнками его прикид,  оценивая и взвешивая шансы, на счет грабануть, обобрать или тихонечко проутюжить карманы. Валя их нутро  видел, как у облупленных. И пихнул Колю в бок, требуя комментария на явление двух упырей.
- Это старосты помощники – Ходжа и Харя. Своих не трогают. Пока староста не благословит.
-А-а…
Выдохнул протяжно Валя и тут же вставил замечание Нерукоположенному.
- Но такое, лишь у примитивных народов – и воруют не воруя, и убивают не убивая. Попрошайничают, и под каждым кустом трахаются.
Братец- прозектор подмигнул Вале и добавил:
- И человечинкой балуются. В скоромный день.
Староста остановил прения движением длани.
- Это – о папуасах. Мы же – о русских говорим. Есть в нас такая тысячелетняя беда. Греха не ведаем. Пока не покажешь - не поймут. Да и покажешь – не поймут. Надо объяснить, да еще ответить на эти бесконечные русские: «А зачем?» да «Почему?» А без этого грешить не будут. Итак, остался последний довод.
Сивцев сказал:
- Последний довод королей – война.
- Ужас! Смертный страх и Леденящий ужас. Наглядный, зримый.
Но Валентин продолжил мыслить вслух:
- Ужас оправдывает зверства. Это мне ясно, а Вам то, зачем?
- Не ужас «оправдывает», что либо, а Страх. Ужас ничего не оправдывает – он замораживает. Он  орет, визжит и ссытся.
Страх  ищет оправдание себя и порождает «Необходимость». Самый забавный из грехов. У «Необходимости» порожденной страхом, есть и другие более модные имена: «Прагматичность», «Рациональность», «Позитивность». Не просто: очередное порождение Царя Лжи, а целая тригонометрическая формула из лжи, и для лжи - умножающая ложь многократно!
- Ух, ты! – Восторгнулся Сивцев: «Как закрутил! Лихо.»
Из кривого коридора выехал на коляске  мужчина. Лысый, грустный, но с, очень цепким, прямо-таки сверлящим, взглядом.
- Кто сие? – пихнул Валя Колю.
- Это бывший катала, знаменитый в Сочах и Ростове. Попал под поезд. Братья приютили. Говорит, что Бога нашел. Он, типа: консельери у братьев.
А староста продолжал,  уже, как бы заумно, но строчил, как с листа бумажного,  пропечатанного крупным шрифтом:
- И, вообще, основное условие деятельного подхода к Реальности, как «реалистичного», само по себе исключает кардинальное изменение данной реальности. «К Реальности – реально»! Типа, в натуре: «Мы тебя реально наклоним, мы тебя реально нагнем»! Гранит Реальности меняет -взрывает фактически - приведение в движение вкраплений в нее крупинок Ир-реальности. А их  в ней - до фига. И, с каждым годом, ныне: даже с каждым месяцем – всё больше и больше.
Крупинки эти, «Ир-реальные», изолированы и разобщены, они одиноки и вопят сами себе, надрывая душу. Они ничего системного построить не могут - в принципе своей изолированности и разобщенности. Но они могут взорвать монолит реальности! Главное: задать нужную вибрацию! А мы потом разберемся, с осколками.
- То есть: все баблосы будут наши! – Вскричал Коля.
- … И они тоже. Кольчик - колокольчик.
- Х-хм… И это всё, Вы сами додумались, батюшка? Извините! Господин староста…
- Это не я. Это один умный человек сказал, из Москвы приезжий.
- В авторитете был. Бродяга московский.
Прошуршал  со значением один из придворных бандюганов.
- Цыц, там!... «Ир-реализм», вот основная площадка, с которой что-то можно поделать с этим поглощаемым со сверхсветовой скоростью дьяволом миром.
- Сиделец известный! Посетить соизволил…
Просипел Харя.
- Уважаем! Страшный человек…
Вякнул   высоким голосом еще один шалманщик.
- Цыц! Падлы!
Гаркнул староста.
- А что? Мы - не что…
Пискнули из угла и два Шухер-махера принялись, скромненько и без шума, надевать обувку.
И вдруг,  у Сивцева поехала крыша. Снова и ожидаемо - закружилась голова замелькали всё нарастающие и нарастающие жгуты темных оттенков, и  уже знакомое,  страшное и желанное, затрепетало в мозгу : «И-и-р-р-р…»
И с «батюшкой недоделанным», что-то произошло тоже. Глаза его сузились, лицо посерело, и затрясло его - утеплённого конкретно - мелкой дрожью.
-Ой, чтой-то незахорошело мне…. Ой, чтой-то перепарился.
Допреж, вещавший всем, и никому лично, староста внимательно посмотрел на Сивцева. А потом накинулся на своих приживал:
- Быстрей собирайтесь, ироды! Быстрей. – И, обращаясь к Валентину, с поклончиками,- Вы извиняйте нас. Дела! Дела срочные.  Вы тут потрещите с братцем. Он в натуре всё распишет. И подпишет, и денег даст. А мы – вперед! За дело Божье!
Староста поспешно трясущимися руками открыл дверь и, уже из подъезда, гаркнул назад:
- Суки лагерные! Шевели ластами.
Приживалы, спотыкаясь и нервно подхихикивая, рванули к выходу. А столкнувшись в дверях, затихли, повернулись к Сивцеву и раскланялись с ним, лбами чуть ли не в пол втыкаясь. Потом тихонечко, на цыпочках, утекли и прихожей.
Валя недоуменно переглянулся с Колей и с братом – прозектором. Коля ничего не понял, а прозектор был тоже - явно удивлён:
- Да… Ну, точно – приболел братец!... Да и бандюганов наших, чем-то по башке шандарахнуло. Наверно, бури магнитные… Я то, не подвержен. Основное время жизни - в ровном климате, в холодке, под толстым слоем бетона и арматуры.
Прозектор вынул из кармана фартука тетрадку, полистал её, прокашлялся и начал:
- Что бы мы сделали нечто стоящее - а мне сказали, что у Вас получались удачные «старт-апы» - думаю, надо определиться с общими понятиями. Настроится, так сказать: на одну радио-волну.
Валентина, с отбытием крестоносной банды, перестало мутить, и кивком головы он согласился настраиваться на общую волну.
- Если брать Человечество, в целом…
Валентин перебил прозектора:
- Да, что такое «Человечество»? Такое- разтакое, а?! «Человек», вот что главное!
Прозектор оторвал взгляд от тетрадки и улыбнулся, печально:
-«Человек», это – галлюцинирующий Разум и мимикрирующая Душа. Впрочем, как и всё Человечество в целом, если проникнуться…  Только: «душа» и «разум», если про индивида, то - с большой буквы. А, если - про Человечество «в целом», то – с маленькой, всего лишь… Увы, но  не доросли!… В целом.
Уже всё, кажется, использовали, что б выдернул рыло человек из поросячего корыта, но многовековой эффект привыкания даёт о себе знать. Мы знаем, что кругозор человека, в основном ограничен краями корыта, в котором точит его рыло. Так наполним это «корыто» - быт, информационное пространство - такой дрянью, такой гадостью, что б возник синергетический эффект. Что б отторжение крайней гадости, так подкинуло человека от корыта, что б он взлетел – пусть, не очень высоко, не к звездам,  а хотя бы над крышею свинарника – и увидел, наконец, Свет!
- Практика созерцания нечистот,  как и практика наблюдения внутренностей, ранений, открытых и тяжелых, с нагноениями, в купе и помимо знания анатомии приводит человека к некому катарсису. Страх и отвращение, если они через медиатативное восприятие утонут в человеческой сути, то человек как бы родится вновь – чистым добрым воистину – светлым.
- А если не утонут, если отвращение всё «катарсисы» перебьет?
- И, слава Богу! Хоть гадости делать не будет!
- А если…,  если: наоборот? Если понравится? Если самому захочется сделать что-нибудь подобное, жуткое?
- Это проблема, не скрою. Здесь, собственно, Вы и потребны. Надо, через анализ поступающей на сайт информации, получить полное представление о посетителях сайта и вычислить тех, кто пошел по пути подражания Зверю. Они, значит, и были к этому пути предрасположены. Они и есть – Исчадия, нашим сайтом проявленные. Таких, вычисленных – будем обезвреживать!
- Это, как это?
- Бритвой по горло и в колодец… Шутка!
- Ладно, попробуем соорудить программку.
 - Как ты представляешь этот мир, Валентин?
- Меня уже, кажется, спрашивали….
- Тогда не отвечай! Извини, у братца набрался…
- Братец, твой мощный, только сбег…
-…Спрашивая: «Как ты представляешь этот мир?» Я хотел тебя подвести к превалирующему, практически – всеобщему восприятию мира людьми. Через пелену благодушия, через красоты всякие и вкусности - и это так, не только у жителей дворцов - в каком бы дерьме человек ни обитал – это так. Инач,е ему просто не выжить. Психика задавит. И, говоря о сокровенном, о том, что на грани Знания,  человек тоже себе представляет, что-то сложное,  инаковое. Но, по любому – завораживающе. Сплетающееся, разветвляющееся – красивое…
Так вот. Это – Ложь.
Главная ложь: всё Красивое внешнее – разлагается. Красивое внешнее – дохнет.  А под ним -Некрасивое внутреннее.
И это, тоже – ложь!
Разрубленный труп, вывернутые внутренности  - все это омерзительно, и потому человек сам – есть Ложь. Вглядись, натурально: в его нутро, и пойми… А не понявши – прочувствуй!
- И все мы станем прозекторами…
- Твой юмор вдохновляет! Валентин, как Вас по батюшке?
-… Георгиевич.
- «Валентин Георгиевич», чудесно! Вы – чудный человек и судьба ваша инаковая… Я Вас, наконец-то, разглядел.  Вот, мой брат… Он прикоснулся к золоту настоящему, не в бумажках и аккредитивах, а к настоящему: к кружочкам с печатью Сатаны. Пошел в церковь, крестился, причастился, и показалось ему, что он очистился. Но он не обратил внимания на некоторые нюансы… А Вы…, а Вам… Вам – всё побоку. Вы - другой породы,  и многие подлости мира вам недоступны. Вы - баловень Крови и Судьбы. Я – чувствую вас…
А Сивцева опять закрутило:
- Да, да… Чувствуете, что меня мутит? Что меня что-то кружит? Как-то, всё у вас… гадко… Я выйду, пожалуй…
- …Покажите девственнице разодранное тело её суженного – любимого, нелюбимого сейчас, но будущего  и нареченного навек. Она кинется в смрад его развороченных кишок. Она будет копаться, трястись и отплевываться, но стягивать разорванную плоть, соединять ткани и смывать желчь, грязь и черную кровь. Она будет натягивать края раны и соединять не соединяемое…
А Валентин уже чувствовал, что он уже не весь тут, в этой реальности. Он понемногу исчезал в Ирре. И прозектор тоже, кажется, что-то видел, но продолжал говорить, только теперь уже с каким-то маниакальным жаром:
- Мы  должны вернуться к той чистоте, когда самая отвратная, премерзкая грязь естественна и – излечима. И нет, и не будет никаких необратимостей. И каждый сможет вернуться назад, к точке, когда все пошло не так и не туда. Где под кожей белой  - кровь грешная, предательство и тлен… Мы вернемся!... А для начала - надо показать  человека вспоротого и вывернутого наизнанку…
Валентин  согнувшись пополам,  распахнул входную дверь.
-  Вы куда?
- Я… мне плохо, что-то .. Да пошел ты… Ты сам – грязь! Червь трупный… Патологоанатом – экзерсист…  Не прикасайся  - ударю! Ох, плохо мне…. Крутит, вертит…
.Сивцев вывалился в подъезд. А из квартиры ему вслед летели странные фразы:
- Так, ты из этих… Иди ! Иди Быстрее! Догоняй.
Валентин, скрючившись и мотаясь из стороны в сторону, вывалился из подъезда. И хлопнувшая за ним дверь, на пружине, едва не заглушила последние слова прозектора:
- Делай, Серый рыцарь. Верши суд и расправу…
Как только Сивцев оказался у подъезда - его закрутил смерч.
 Тот самый, только не было столь жутко, как до того. Поналипли на Валентина латы железные, в руки вписался длиннющий меч. И, лишь сделал Сивцев  пару шагов внутри круговерти, как к нему со ржанием прыгнул огромадный белый жеребец.
Взмахнув золотой гривой, поддел Валю  носом и кинул  себе на спину.
Ноги попали прямо в стремена, а руки уцепились за повод.
 И конь бледный помчал.
На правой руке болтался в петле длинный и сверкающий меч, мимо по проспекту проносились стоячие, и, как бы замершие машины. И, такие же замороженные, люди на тротуарах.
С правой стороны промелькнул парадный вход в центральный городской парк.
 И вот он - белый «Геллен-Ваген».
Валентин поравнялся с ним с правого борта. На передних сиденьях щерятся, в злобе и ужасе - татаринский бес и рассеянский обломыш, по кличке Харя, за рулем.
 А в заднее сиденье вжался хорь, потрясающий перед своей мордой кулаками -  братец прозектора, поповский казначей, златом подмазанный и присушенный.
Конь запредельный нес Валю без тряски, а с приподъемом в поддыхе. Как в прыжках - на качелях, или в скоростном лифте - бывает. Ощущение невесомости.
 Сивцев на коне подвинулся к  белой машине вплотную.
И рубанул, с чувством.
Взмахнул рукой, а в руке – меч…
Тот меч, что болтался петлей на запястье.
 Впаялся в  кулак. И, ка-ак, жахнет - по автомобилю!
Крыша вниз - колеса вверх, с прогибом. И пошел «Геллен-Ваген», мятым ведром, кондыбаясь о бордюры…
А конь со всадником нагнал, да передними копытами по железке, ка-ак, вдарит, с нахрапом.  Вагончик спиралью об асфальт – подпрыгивать. И, закручиваясь, - верх, вверх - грохнулся вниз.
Шмяк, шмяк - мятой консервой. И - кувырком да в сторону, с трассы. Сшибая молоденькие сосенки, втемяшился в парковую аллею.
А конь люто взбрыкнул  копытами, круша асфальт, и повернул за «консервою» вслед.
Когда Валя , на коне беспредельном, догнал, настиг разодранную консервную банку. Которая, ну, вот только, что - была джипом внедорожником. Из нее выкатывались, стеная и воя,  Ходжи и Харя, и, в шубе бобровой, уже в метрах в полста, подобрав полы, улепетывал  золотоносный дьяк.
Сверкнул меч, слева  направо, от прядущих ушей коня зверского. И  распластались на половинки -  Хаджи и Харя.
А бегущий, стремглав, «дьячок», как-то скукожился,  округлился и омразился. И, –  покатился!  Шаром ежиковым, топорщась вывертом шубы бобровой. ..
 А  ударившись об разлапистую, смертно угрюмую ель, разлетелся шар мохнатый. И обернулся на его месте, - рыцарь, не рыцарь, а - где мемы меховых лоскутов, где сверкание блестящих лат, где кусок шелкового халата, а где ворох газетных страниц. Просто, Пост-модернизм ходячий.
Сивцеву в исступлении Ирра пребывающему, даже вернулось некое подобие рассудка.
«Попал в Ирр, встретил Сюрр…»
Клубок «Сюрра» подпрыгнул и попытался зарычать, но вместо рыка получился стрекот поломанного будильника. А потом шестью лапами Сюрр принялся швыряться в рыцаря золотыми монетами.
Монеты свистели, как пули, и впивались в латы.
А Сивцев продолжал стоять и пялиться на  Сюрр, в изумлении. Даже когда одна монета едва не выбила ему глаз, он только головой дернул.
Из вороха  меха, огрызков пластмассы и керамики на заднице Сюрра, прямо оттуда, изнутри вылез отросток и, выгнувшись, повернулся к Сивцеву.
И посмотрел на него.
И – подмигнул.
Это был тот самый, эзотерический «Третий глаз».
Тут-то, наконец, налет разума на Сивцеве растаял.
И Валя,  взмахнув мечем, ударил.
Клубок Сюрра брызнул, взорвался- таки фонтаном.
Конь встал на дыбы.
Сознание  задернули темною шторкой.
И Валя отключился.

Эпизод 11.
ЧП в Городском парке.

*
-…Да, Я – либерал. Да, и я – из Люберцев. Я – Традиционалист. Я, по большому счету: Домостроевец. Люблю бить женщин и целоваться с мужчинами, желательно – бородатыми.
Да, можете называть меня «Пидорасом». Я не обижусь. Я, вообще – не обидчивый. Вы не хотите меня обидеть? Так вы – хотите меня обидеть?! Нет? А что так? А-а, вы не хотите называть меня «Пидорасом»! Нет? Но, вот видите – хотите, всё-таки, а не можете. Начальник рядом! У Вас тоже, значит, рейтинг. Вы – «Полиция» теперь. Что ментам можно, полиции уже нельзя. Вы, просто, задачу полицейского понимаете не правильно. Милиция, она, всегда была всякая разная – сраная и драная, но всегда – народная. Какой народишка, такие и менты. А полиция, это не для красного словца. Полиция призвана защищать господ. И богом избранных. Например: меня.
Поэтому: будьте предельно вежливы и щепетильно осторожны.
Я люблю всего, особенно покушать, но  не люблю обжираться, поэтому срыгиваю. У меня даже специальная вещица есть – крайний эксклюзив. Перо жар-птицы, который павлин. Французская штучка восемнадцатого века,  одна герцогиня, знаменитая до невозможности, вызывала им рвоту на многочисленных банкетах. А в поездках, отлученная в карете от мужского общества,  пёрышком этим трепыхала меж ног. Мелочь, казалось бы, а мне приятно. Приобщение к корням, знаете ли, блистательной аристократической Франции. Не желаете приобщиться? Что Вы так дергаетесь! Перо сломаете  - засужу. Музейная вещь!
Я ненавижу город и тюрьмы. Долой тюрьмы! Прочь из городов! Я презираю города, я  в них изнемогаю. Эти людишки, людишки... Спешат, спешат… Их не то, что обворовать - их обдурить не успеваешь. Все достаются масс-медиа,  которое – конвейер, поточное производство, серийная продукция - штампованный обман и патентованная ложь. Я уважаю подход индивидуальный.  Мне нужны токи от живого существа. Поэтому: я не люблю говорить по телефону. Мне нужны глаза, мне нужны воздухи, и, что бы – веяло.  Что б напрягалось, кружилось и опадало, ни сходя с места.
Вот, многие о социальной справедливости - после краха Совка четверть века прошло, и – запищали. Но это  - о труде. Насколько, типа: вспотел, столько и получил. А если кругом роботы? Кому ты на хрен нужен – потеть, над ком? Кто тебя над собой потеть пустит – прыщавого, пузатенького, кривоногого? Какая «социальная справедливость», коли рожа крива? Естественно - есть и больше пребудут - пластика, косметика и вставные челюсти. Но, то – сколько денег надо! А где их взять, коли рожа крива и тупенький? Коли: шестнадцать кило поднял, и – одышка. Коли: полсотни метров пробежал, и чуть не сдох. Только - Желание! Желание быть, желание стать – двинет! Раскрепощение творческих сил - через деятельное  фантазирование и конструктивную безнравственность. Плюс таблетки. Так говорил Владимир Ильич Ленин и его неизвестный  друг. На груди моей, в ладанке – с его рогов отпил.
Смешно? Ха-ха! Мне – тоже. Люблю смеяться и смешить. Гвоздик кому глухому сунешь в ухо – смешно, а глухому грустно. Грустно и обидно – может, что интересное было, занимательное, а он так ничего и не понял, а в башке уже гвоздь торчит.  И: «финита ля комедия». У меня, в московской квартере,  самые интересные уши в прихожей к стене прибиты, вместо вешалок. А, ведь, всё с детства - не слушали меня взрослые  дядьки да тетки. Шепелявил я и гундосил, потому, как беззуб был и соплив.  И, всем нутром своим не докормленным, желал я все время праздника. А родня мне всё -  про деревянные игрушки и когда вместо конфеток морковка. Приучали говорить односложно – кратко и веско: о любви и о  Родине.
Но какие потрясающие настают времена! Я был бы перманентно счастлив, если бы не нужда пребывать в городах и отсыпаться в тюрьмах. Какое Будущее нас настигает! Феерическое сумасбродное  - пальчики оближешь, засунешь в зад и оближешь, и еще раз: засунешь и оближешь, и еще, и еще – и, всё равно – будет сладко! Такие времена будут. Жаль, что не надолго, не навсегда , то есть… Рухнут бумажные волюты,  засранцы нефтяники и жмоты банкиры  отвалятся от руля и попрячутся по углам.  Свободная и бесплатная энергия освободит мир. Миром  будут править Желания! Рулить обществом  будут Фантазёры -  фармацевты и порнографы, наконец-то, слившиеся в экстазе!
 А сегодня я хочу жить среди таких же как я свободных и опасных раздрыг, балаболов, пьяниц и развратников, которые в промежутках умеют и любят что-то разводить руками. И - подальше от городов, подальше…
Конечно я интернационалист и космополит. Но в чём то – изоляционист. Пусть черная икра будет не для всех.
 Конечно, я националист. И, что бы у каждого - была своя национальность. Своя собственная. Уникальность при всеобщей идентичности.
Я люблю демократию и авианосцы - это так возбуждает!
И если Вы хотя бы раз уставали в Супермаркете, Вы сможете понять что Настоящее Потребление, это – работа. И, если Вы, хотя бы разок, тырили мелочь по карманам родителей, Вы должны согласится что жизнь взаймы, это идеология.
Конечно, я англофил, педолюб и гомофоб.
Трансгуманист и Вариативный экологист.
Разумеется, я в «Грин  Писс»  и в «Уайлд Уорльд»! Я, практически, незаконнорождённый  брат обоих  учредителей фонда «Планирования Семьи»…
… Что ж Вы на меня глянули так? Бросьте! Человечков я люблю. И терплю Человечество в целом, какое есть. Я ненавижу саму идею Человека. А от словосочетания: «Богочеловек» меня просто натурально тошнит! Это что удумали червячки, с тухлятинки! Нет! Что бы стать богом  надо вывести из себя человека. Бог не может быть с этими слюнями и соплями. Помыслив быть богом надо стать выше - и жалости, и злости. При том опустится ниже всякого «моралитэ» и добровольно лишить себя чести.
Царство Бога, это по сути - здоровая  и беспредельная безнравственность. И когда нырнешь в самую клоаку, когда - в самое что ни на есть дерьмо, когда  самое мерзкое подло-предательское, унизительное, немыслимое растленное совершишь - и останешься при этом чист чувством и мыслью, когда всякая грязь будет просто отваливаться от тебя - вибрирующего тонко и стильно, тогда ты – Бог.
Сегодня мы над этим работаем помаленьку.
Но…, наклонись,  я скажу тебе тайну. Шепотом…
Мир наш – не поле битвы светлых и тёмных сил. А банка с крысами, жрущими друг друга. С голоду, или, просто – из амбиций. Мир, наступающий уже сегодня, мир Будущего, этот прекрасный новый мир, увы, скоро источат желания, и он устанет. И захочет умереть.
И спасут нас не черные демоны, боязливо хватающиеся за крест.
И вознесут нас не белые ангелы, сладострастно несущие шприц.
А серые рыцари, которые придут и просто расставят всё по своим местам…
-  А крысы останутся навсегда. – Вставил свое слово Прохоров, и, поднимаясь со стула, тоненькой папочкой по темечку задержанного легонько шлепнул.
И гражданин, наконец- то, заткнулся.
С утра Прохорову пришлось присутствовать на допросе одного странного типа. По всему «дресс-коду» и документам  - благообразного, но по ощущениям, почему –то омерзительного. Прохорова рядом с ним мутило и полнились внутренние органы какой-то тяжелой злобою.
Гражданина задержали за мелкую хулиганку. А по приметам и фотороботу он совпадал  с одним субъектом, подозреваемым в нескольких убийствах. Изощренных расчлененках. Собственно, и допрашивали гражданина для времяпровождения. Не сидеть же просто и тупо ждать ответа из центра о совпадении, не совпадении отпечатков пальцев.
Прохоров смотрел на задержанного, и , очень редкий случай, – старому оперу хотелось посадить задержанного на кол. А потом разрубить вдоль напополам.
Узкая верхняя челюсть и отсутствие скул. Тяжелая вытянутая нижняя челюсть. Длинный широкий нос. Широкий, но остро покатый лоб, с жиденькими топорщащимися  волосиками над ним. И худое длинное туловище с короткими ножками.
«Ну, в натуре - урка с мыльного завода».
Но «урка» был одет в дорогой серый костюм, рубашку от «Армани», и с галстуком на шее, тысячи за полторы – две баксов.
«И как излагает! Какая поставленная речь, какой баритон обволакивающий…»
Когда же «урка» в «Армани», сидя на стуле, вещал, он слегка вытягивался и  извивался, едва заметно. Аки змей.
« Ох, отчего я не инквизитор?»
Судя  по документам, перед Прохоровым присутствовал важный господин из Москвы, а по ориентировкам - не менее важный и опасный преступник. Из той же Москвы… И уже звонили высокопоставленные  лица из «той же Москвы» с кардинально противоположными требованиями –«задержать и срочно этапировать»,  и  - «извинится и  отпустить немедленно».
К тому же все свидетели хулиганского поступка задержанного заявили об отзыве своих заявлений.
Проступок задержанного тянул разве, что на средний штраф. Так, как происходил в присутственном месте, но на частной территории. Хозяин территории, то есть – развлекательного заведения,  равно как и его сотрудники, претензий к гражданину не имел.
Задержанный в стриптиз клубе, засунул бутылку шампанского стриптизерше в промежность, как раз в тот момент, когда она садилась на шпагат. От чего она вскрикнула громко.
Что вызвало шок у некоторых присутствующих в клубе дам.
 А потом он из стиптизерши бутылку вынул.
Как пишет один из заявителей: «.. по бутылке стекали потоки крови и вагинальной жидкости».
Вынув бутылку, задержанный облизал её. Обернулся к залу и мерзко захихикал.
После чего был немедленно скручен охраной и выведен из помещения.
В отделении пробили задержанного на отпечатки  по всем базам. И вот, дежурный доставил телефонограмму из центра. Отпечатки не совпадают, однозначно!
Прохоров махнул крест накрест руками следователю и со вздохом подписал мутному гражданину пропуск.
Тут, запыхавшись, вбежал дежурный, второй раз за три минуты, и сообщил:
- ЧП в городском парке! Жуткое…
Прохоров повернулся к задержанному:
- Мы задерживать вас дольше не будем. Вы еще в городе надолго?
- Рад бы задержаться. Но, дела, знаете. Мне в областной центр, срочно. От туда - в Москву. У меня и билет на самолет уже приобретен…
- Понимаю, - согласился Прохоров. Подписал пропуск задержанному и подал ему. А когда тот потянул бумажку, старый дернул её  на себя и спросил, вдруг:
- Кем, был на зоне?
А тот и ответил от неожиданности:
- Баламут, - и тут же губы свои тонкие прикусил с досады.
- Свободен, гражданин.
И Прохоров двинул в парк.
А надо бы везти младшего сына в санаторий. Сказав, что везет отдыхать, везти лечится. Странное психическое заболевание расползалось по школам и прочим детским учреждениям. Болезнь ранее старому оперу не встречавшаяся. А за три десятка лет ему пришлось повидать много разных дуриков.
Латинское название болезни он не помнил, только расшифровку приблизительную:  «патологическое неприятие  к обществу». Например, его младший сын не мог долго находится в окружении незнакомых ему людей.  «Долго», это - более двадцати минут. После у ребенка поднимались давление  и температура. Мальчика тошнило и кружилась голова. Повышалось потовыделение и начинала носом идти кровь. Это: «как правило». А иногда, ребенок начинал драться… И случай с его сыном был еще не из самых тяжелых.
 Например, в соседнем классе мальчик категорически не терпел одноклассников. Называл их, как минимум, скотами и уродами. А, в случае косого взгляда или смешка принимался опрокидывать парты и колотить одноклассников по головам стулом...
 Теперь мальчик проходит школьную программу  у себя дома. Его посещают учителя, а занятия по физической культуре мама отправляла роликами по Скайпу. Вот: сынок наматывает в беге круги вокруг дома. Вот: он отжимается. Вот - приседает, а вот - подтягивается… 
Обучение вне коллектива и персонально показало, что  мальчик никакой не двоечник, а  – Отличник по всем предметам. Впрочем, как и его сын, был когда-то.
Пока не появилась Болезнь.
И вообще количество необъяснимых  взрывов психики,  неожиданных истерик и буйств средь бела дня, как и немотивированных убийств, актов вандализма и хулиганства в городе повысилось. Правонарушителями, вдруг, становились сорока, а то и пятидесятилетние граждане, ранее тихие и трудолюбивые, без приводов…
Один знакомый психолог сказал, что во всем виноваты видеокамеры, причем не сами видеокамеры, а знание о них. И люди  всё более и более напряжены – как бы случайно чего не нарушить. Не бросить бычок мимо урны, не хлебнуть пивка, и не помочиться никак. Видеокамер - всё больше и больше. Туалетов и урн – никак нет.
Но это о взрослых. А дети, причем тут? Не пьющие, не курящие и не употребляющие?
И это  – Болезнь.
Ломаные и раскиданные вокруг деревья, как после смерча о котором не предупредили метеорологи, пожеванный чудовищными челюстями «Геллен- ваген»,  два разрубленных пополам трупа и ошмётки третьего - разбрызганного на полсотни квадратных метров. Вот что нашел в городском парке Прохоров.
Сергей Владимирович снял с куста лоскут ткани с прилипшим к нему куском мяса. 
«Мужика взорвали, что ли?!». Обескураженно подумал опер и аккуратно вернул лоскут на место.
Парк был оцеплен. Но городская публика успела натоптать  на месте преступления свои непричастные следы. Среди которых, однако же, не потерялись глубокие пропечатки подкованных конских копыт…
Опер подозвал местного дворника, своего давнего информатора:
- Рассказывай, Федотыч.
Парковый старожил, кряхтя, помялся и, вместо ответа, вынул из-за пазухи золотую монету…
Пока  озадаченный подполковник  крутил вертел рассматривал желтый кружок, сторож поведал…
Был смерч и была мгла.
А в ней лязг, треск, чей-то вой и конское ржание.
Потом был взрыв.
Взрыв, не взрыв, А будто кто-то пукнул. Но – очень громко.
Тут смерча и мглы не стало. Словно и не было..
А вокруг: деревья и кусты переломанные, газоны перепаханные. Трупы и кровище. И… - монеты золотые. Россыпи!!!
Народ прохожий, как муравьи всё растащил. Дворник уверял, что гонял мародёров и метлой и лопатой. Без толку….
- А, тама и менты пришли… Пардон, полицаи ваши. И, тоже – вещьдоки по карманам распихивать. Я стыдил  их. Да, куда там…  Весь ихний стыд на моей морде и остался. Вот, гляди: в физиономию мне дали. Суки вы, суки….
- Ша! Без выражений, Федотыч! Я разберусь. Я их, гандонов, ППСников выверну - письками внутрь.
Опрос граждан, объявленных свидетелями, практически ничего не дал. Всё тоже – смерч влетевший на территорию парка, его исчезновение и   явление  картины хаоса.
Лишь один пьяненький бомжик, спавший до катаклизма в кустиках, заплетающимся языком поведал: что, то был  не вихрь метеологического происхождения,  а здоровенный конь, который очень быстро скакал…
Опознание номера автомобиля и трупов удалось,  не покидая место преступления. По мобильнику его  оперативные ребята сообщили, что по пробитым номерам жеванного внедорожника его владельцем значится Иеремия Мамонов, церковный староста. А два разрубленных трупа, по наитью  и наколкам, а не по отпечаткам пальцев, еще не прошедших экспертизу - вероятнее всего принадлежат Харе – фамилия: Сеточкин, и Ходже – фамилия: Нигматуллин. Оба – уголовники рецедивисты,оба - временно прописанные в квартире того же Иеремии Мамонова.
«Ба! Да, все знакомые мне лица! А ребятки – молодцы, моя тренировка!», подумал старый опер, довольный - не по нынешним временам - сноровкой своих подчиненных. Надо бы посетить квартиру пострадавших. « А ведь только недавно Леха напомнил мне о фальшивых купюрах и лотерейных билетах. Это ж про него – про Иеремию Мамонова  говорили!»
И только собрался Прохоров ехать по известному адресу, как заметил, что среди зевак отирается знакомая фигура. Мутный гражданин, господин с зоновским погоняловом и не проясненной  ориентацией,  отпущенный из отделения час назад.
Прохоров протолкался к гражданину.
- Вы же в область собирались. Билет на самолет у вас!
Гражданин отмахнулся от представителя закона, как от какого-то шаромыжника.
- Я уверен – погода будет не летной… А у Вас тут так интересно!
 Прохоров аж плюнул с досады: «пропадай хорошее настроение! Ну, до чего типчик гадкий, а за него из самой Государственной Думы звонили!»
Прохоров ходил по территории парка переворачивал камни и раздвигал кусты, сам не понимая: зачем. Для этого есть другие люди. Но он ходил, искал и… боялся найти. А еще более боялся, что это найдет другой. Найдет, неизвестно - что, неизвестно - какой другой…
Мало того, он еще, почему то, видел себя, как бы со стороны. Удивлялся себе и понимал, что он – на грани умопомешательства.
А сзади двигал его мозг знакомый голос:
…. И, вообще: нас, насильно погруженных в реальность советских улиц,  господа, перемешанных  с  шоблой урок блатных и озверевшим стадом  воинствующих мешан, которые - лимита, которые деревенщина…
Это давешний задержанный устроил на месте преступления, нечто на вроде маленького митинга. Публика, в основном: безработная бывшая интеллигенция - праздно шатающая - восклицала:
- Говорят: «Необъяснимое ЧП»!
- Врут!
- Скоро будет, и НЛО, дождемся…
- Метеорит будет.
- Божий суд…
- Всё – они! Они нас до сих пор мечтают в ватники всех нарядить!
- Уничтожают культуру.
- Последний парк срывают под супермаркеты!...
Гнать бы этого козла московского, но старому оперу отчего-то было противно на него даже смотреть. И он терпел. А от слов этого «туриста» крыша ехала всё больше и больше…
-... Именно: безрукая никчемушная беднота, во главе с большевиками, выбежавшая из деревни, но до города так и не добежавшая, с пузом, своим, гастритным и вкусом картофельным…
«Надо уходить. Надо уходить отсюда, срочно!» Принялся  опер сам себя уговаривать.
Но вот в кустах,  в метрах двадцати от него, что то блеснуло.  Он двинулся на блеск. Вдруг, парнишка в  черной рубашке  и штанах – откуда взялся?! - нырнул в те кусты, и блеск исчез.
- Молодой человек!! Выйдете из кустов. Молодой человек, я приказываю…
Кусты раздвинулись, из них выдрался парнишка натянувший на голову –это, летом! - вязанную шапочку.
- Я что? Я ни что. Хожу гуляю! Начальник, чё надо? Никого не трогаю, слушай...
Парень говорил с кавказским акентом. Совсем русский, кажется, парень, только шапочка на нем – летом неуместная.
 Опер давно заметил, как «кавказство» стало входить в русских парней. Они искренне веселятся и танцуют под кавказские мелодии, они подпевают плоские песни певцам с грубым кавказским акцентом, они отпускают бороды, у них появляются жесты… И, в случае опасности,  они  -трусливые, одинокие - начинают с испугу коверкать слова и ломать произношение… Форма мимикрии…
«…Смотря на таких выползков, всё более хочется изъясняться на русском литературном, и не на каком ни будь: усредненном,  а длинно, с прилагательными - участливо и слегка брезгливо. Языком средины девятнадцатого века - выдержанным в современных реалиях и протравленным русским матом.»
 Некоторые его знакомые, уловив это трусливое «окавказивание» уличного народца, нарочито заговорили чуть ли не на старославянском…
Прохоров не спрашивая разрешения, дернул спрятанную за спину руку. Она сжимала кинжал стариной работы с золотой гардой. И он успел спросить:  «что это?!», как парень вырвался и побежал.
«Бегут – догоняй». Условный рефлекс, включающейся в каждом настоящем менте напрямую – в ноги, минуя аналитический и вербальный узлы мозга.
Прохоров побежал.
Паренек черным зайцем вилял меж кустами. Старый опер ломил напрямую.
И хоть  выпрыгивала из груди дыхалка. Прохоров догнал парня. Почти. Он уже протянул руку – схватить. Но споткнулся. Упал. Слава Богу – лицом в траву, не в кустарник.
Паренек убежал. Опер встал.
 Рядом стоял давешний неприятный гражданин, приезжий из Москвы, и разглядывал его.  Разглядывал, как экспонат, как редкую вещь, разглядывал, словно проникая зрением в каждую морщинку, в каждую складочку.
Прохоров невольно опустил глаза. И очень сам себе удивился.
Но на отглаженных серых брюках гражданина темнел грязный след.
Это он подставил Прохорову подножку.
- Зачем Вы это?
- Гулял я, знаете. А тут Вы. Как локомотив несетесь. Надо мне в травмопункт. Может, трещина пошла по кости от ваших ботинок. Надо зафиксировать, как побои. На всякий случай.
Гражданин минуту назад разглагольствовал на мини- митинге. И вот, вдруг, он уже за полторы сотни метров, типа: «гуляет»…
Прохоров махнул рукой и пошел к машине. Ехать к месту жительства предполагаемых погибших.
«А ножичек, то у парня очень похож, на тот, что торчал у Ди джея Жеки во рту».
…
Перекресток улиц Тимирязева  и  Цебули.
 Пробка. Гудят гудки,  матерятся водители.
Прохоров приказал включить маячок с сиреной и ехать по тротуару.
 Вдруг, в скоплении машин один человек вылез из автомобиля и, что-то крича,  стал колотить по окружающим его механизированным коробкам бейсбольной битой. Итак, - колотя, круша,  крича -  он дошел до перекрестка и, шатаясь, словно пьяный, вышел на свободную от пробки проезжую часть.
В человека врезался «БМВ». Его подкинуло вверх на несколько метров, перевернуло и шмякнуло об асфальт.
Автомобиль Прохорова ехал дальше. Его попутчики, его коллеги молчали. И он молчал. Не остановиться возле пострадавшего, ни даже позвонить в дежурку он не хотел. Словно тонкие нити натянулись по нутру, сцепили его, стянули, как куклу, не давая шевельнуться.
«Что это я?». Подумал мучительно опер и с усилием воли приказал младшему сотруднику сигнализировать  коллегам о происшествии на перекрестке. А потом еще подумал и попросил ребят, что б на пульте зафиксировали остальные сообщения об избиении битой машин и о сбитом гражданине. И, когда они уже подъезжали к жилищу Иеремии Мамонова, предположительно: взорвавшегося, попросил узнать количество  поступивших сигналов от населения.
Ни одного. О побитых машинах, о сбитом, быть может, насмерть, человеке – ни одного. А, вот, о  наглых полицаях, с включенной мигалкой, объехавших пробку по тротуару – десятки.
Прохоров, гнетомый невыносимым чувством внешнего давления, открыл автомобильное окно до упора, высунулся наружу и посмотрел вверх. Что  хотел  увидеть в вышине там, он не знал. Огромную, в пол горизонта, летающую тарелку, метеорит, несущейся расколотить планету в пыль, или светящийся неземной лик…
В чистом небе над городом довлело одно только разъяренное солнце.
«Да, что я туда пялюсь! Что я – мартиролог, что ли?!»

Эпизод 12.
Рыцарь болен.

*
Сивцев очнулся в ванной. Кажется, эта ёмкость с водой, стала основным местом его обитания в четырехкомнатной квартире. Вода была холодной, а в горле першило. Но Валентин помнил всё! И он содрогнулся.  Да, он не помнил, как прибыл домой, как забрался в ванную и включил воду. Но он помнил железные латы, меч, коня. И кровище своих дел.
И вот Валентин пялился на кафельную стену и не может поверить, что он, человек абсолютно либеральных взглядов, у родителей – душка, в школе - дружок модных девчонок и помощник учителей, в универе - КВНщик, весельчак и выпивоха,  в семье - бабник и подкаблучник, он нынче вытворяет такое...
- Что я вытворяю?!
Сивцев поднял перед собой руки и посмотрел на них, как они дрожат.
Он хотел, что б они дрожали.
Но они не дрожали.
Тренированные в фитнесс-зале, и в деревне топором, спокойные руки убийцы.
- А может я шизофреник?! И это не излечимо! Может, я тяжко больной и заразный…
Он приподнялся из ванной и посмотрел в зеркало над умывальником. Там он увидел себя. Себя иного, не иного, но с образом очень далеким от либерального. Его волосы были слипшиеся чужой кровью, а лицо усыпано следами мелких брызг, как ржой веснушек… И огромные шальные глаза.
Сивцев занырнул обратно в воду , и там, под водой стал яростно тереть лицо своё и волосы куском мыла.
Он тер лицо и живо представлял, как все его друзья и родственники заражаются,  как корежит их лица, как его  жена Полина и доченька Даша, модные и красивые, с остервенением бегают по городу. И огромными мечами с секирами – рубят и рубят прохожих.
И когда уже не хватало воздуха он вынырнул. Видение зомбиобразных родственников и друзей в кровище не отпускало.  И, что б избавится от навязчивого воображения, он выскочил из ванной и шлепая мокрыми  ногами побежал на кухню, где выхватил из холодильника пластиковую бутылку, и стал взахлеб поглощать колючую минералку.
Отпустило.
Он набрал номер скорой помощи и вызвал врача. Описав свою болезнь громким сердцебиением, высокой температурой и кругами перед глазами. Обещали скоро быть.
Валя упал на диван. Болеть.
В дверь квартиры, и правда, скоро позвонили. Сивцев открыл. Это были не врачи. Это пришла семья – любимая жена и обожаемая доча.
- Ой, какие люди! – воскликнула супруга.  -  Дорогой муженек, которого я - вижу! И – не в горизонтальном положении. Лицо в лицо, первый раз за неделю, вертикально. Как не приду:  то ты  в ванной, то ты дрыхнешь, воняя перегаром, то тебя нет вовсе.
- Папка, где ты шлындаешь? – Вопросила доченька.
А её мама не останавливалась:
- В стиральной машинке растет гора грязных шмоток. С ними, что-то дикое. Джинсы от «Армани», натуральные - ты ими асфальт ошкуривал, бес?! А рубашка «Версаче» - ты пил томатный сок из бидона? А костюм от Хьюго Босса? Тебя жевал бегемот?
- Пап, ты в зоопарке работаешь? Пупсом резиновым для разминки десен жвачных животных?
- Нет, Даша, не в зоопарке. Но у меня, и правда, очень тяжелая работа. И сегодня я болен.
- Хроническое похмелье – его любимая болезнь. – Пояснила ребенку Полина.
- Нет, свежий ветер, массивные предметы и дождь… надорвали моё здоровье.
- Пап, ты ж - коммерсант! Какие: «массивные предметы»?
- Какой «дождь»?!  У тебя в офисе крыша, что ли протекла? «Свежий ветер» у него…
- Это всё - девки, однозначно. – Строго резюмировал валентинов ребенок.
- Перестань, дочь!
- И правда, Даш. Таких девок не бывает. Что б так ухайдокать вещи. Причем, регулярно. Скажи правду, Валя. У тебя разборки начались? Как в девяностых?
- Нет… - Начал было отнекиваться Валентин, и, вдруг, его осенило. Сивцев увидел, вдруг, лазейку из Необъяснимого,- точнее – да. Да, да – они самые! Но я всё решу. Но Вам надо отъехать.
- На дачу?
- Дальше, куда ни будь…. В Турцию!
-Ты говорил – денег нет.
- Деньги будут. Семья дороже.
- Ладно…, – и супруга подставила  Вале щеку, – прощаю. Решай здесь. Но, что б окончательно. А то маме позвоню!
- Не надо маму. Пусть свою малину собирает. Я сам…
Полина с Дашкой, полные осознания  налаженных ими домашних дел, прошествовали в комнаты. И скоро там заголосил телевизор.
А Валя повалился на диван обратно. Болеть.
Но с толком, прочувствованно, поболеть не получилось. Снова позвонили во входную дверь.
Сивцев, кряхтя, встал с дивана и открыл.
Это был не доктор.
- Уголовный розыск. Прохоров, Сергей Владимирович.
Представился поджарый как старая борзая, господин, показав мельком красную книжечку.
«Пришли», подумал без всякого замирания Сивцев, а вслух спросил:
- Розыск… Кого?
- Вы, есть Хозяин, непосредственный, этой квартиры? – Осторожно поинтересовался опер, осматривая обстановку и профессионально просачиваясь внутрь квартиры. Но при всей, по должности положенной наглости, казалось, что  мент был напряжен более самого хозяина. У Прохорова, последнее время организовался бзик, насчет незнакомых квартир. И их хозяев, то и дело скоропостижно кончающихся.
А у Сивцева ни чего не напрягалось, ни содрогалось, ни обрушивалось. Как полагалось для  преступника, застигнутого в расплох. «Болен, безнадежно», подумал о себе Валентин, а менту ответил ровным голосом:
- Да, хозяин. Сивцев, Валентин. Проживаю с женой и малолетним ребенком. Что-то в школе случилось?
- Нет, в школе всё в порядке. Должно быть… А машина? Красный «BMW», за номером: «ау383», Ваш?
Продолжая разговор, который  у русских итак, почти всегда допрос, они: задерганный сыщик и нераскрытый преступник., незаметно переместились из дверей в прихожую. А из прихожей в гостиную. И встали уже возле валиного дивана, что ближе к балкону. Опер задавал вопросы, одновременно изучая симптоматичный набор склянок, таблеточек на журнальном столике.
«Простуда, умноженная на похмелье. Возможно отягощенная головной и зубной болью. Бедный парень», думал сочувственно Прохоров, вспоминая свое недавнее, практически: идентичное состояние.
После происшествия в городском парке, бывшем «Центральном Городском Парке Культуры и Отдыха имени Демьяна Бедного», опер успел побывать на квартире предположительно погибшего Иеремии…. церковного старосты рецидивиста фальшивомонетчика где имел беседу с его братом, Емельяном,. старым знакомым и добрым приятелем Прохорова, прозектором местного морга и, по совместительству, экспертом- патологоанатомом.
Выпили они с прозектором  Емелей немного - за упокой воцерковленного, но непутевого братца Ерёмы. Потом опер приехал к Сивцеву,  в раздерганных чувствах , придавленный странной чередой случайностей, и под хмельком. И он, проницательный профессионал, смотрел на Сивцева и не видел ничего, кроме  гражданина среднего роста на пороге состоятельной жилплощади, изможденного довольно распространёнными в народе болезнями…
- Да, автомобиль мой… А, что произошло-то? – Отвечая, вопрошал хозяин квартиры.
А Прохоров уже уселся за  старинное бюро, и задумчиво раскрыв папку, вынимал бумаги.
- Здрасьте…- В дверь гостиной заглядывала, любопытно, Дашка.
Сивцев запахнув халат и протянув руку в направлении Прохорова, доложил ребенку:
- Вот, Дашенька, человек из милиции…
- Полиции.- Поправил Прохоров.
- …Пришел.
У Дашки расширились на пол лица глаза, и она прошептала громко, страшно:
- Постников?!
- Что? – Не понял опер.
А Дашка уже побежала в комнаты, с криком:
- Я же говорила! Мама! Мама! Постников доигрался. Всё! Мам, доигрался Сережка! А он мне пятьсот рублей должен, гад!
Старый опер потер виски и поморщился. Еще до квартиры Сивцева он с утра уже посетил несколько адресов. Где его обнимали, кропили слезами и совали в руку стакан – за упокой,  считая почему-то, старого опера истово верующим, и, чуть ли, не лучшим другом погибшего старосты. Видно – со страху.
 Звонкий детский голос резанул по мозгам и выбил из колеи
Опер посмотрел на Валентина, соображая, зачем он здесь. И вспомнил:
- Вашего дружка Колю давно не видели?
- Со вчерашнего…
Это вчера Сивцев с колей были у братьев. Это вчера, значит, он скакал и рубил… «А Кольку, я что – тоже?!» У Вали зашевелились в ужасе волосы. Что, кажется, заметил опер. И ухватился:
- Во что ваш друг вляпался?
- Не знаю… Вы его нашли? Мне – на опознание?
- Да не пугайтесь, Вы, так. Ничего еще не определено.  Мы его ищем.
- То есть он… жив?
- Жив – не жив. Неизвестно. Это мы у Вас хотели узнать.
- Пропал, что ли?
- Пропал не – пропал. Но с мест происшествия скрылся.
Брат погибшего старосты, опознанного по ошметкам и тесту ДНК, Прохорову ничего не сказал. Но в квартире проживал старый калека - мошенник и шулер. Стучал он лично,  Сергею Владимировичу регулярно, и уж лет десять.
Он и поведал оперу про красный «BMW», за номером: «ау383», и посетителя Колю, как раз накануне трагедии. Но про другого посетителя,  про друга Коли Сивцева, старый калека  тоже не сказал ничего, будто его и не было.
А Колю   инвалид  знал хорошо. Коля часто забегал к старосте, по  всяким мутноватым делишкам. Шулер еще пытался учить паренька играть в карты, но тот большой сноровки не выказывал. Хотя, катала ученика очень нахваливал. За что получал от Коли то шоколадку, то бутылочку…
По оперативным сводкам Коля – Николай, тоже мелькал. Но всё, как-то боком – ничего серьёзного. «Коммерсант», одним словом.
Узнай о том, кто он для ментов, Коля очень бы  удивился и даже обиделся. Ведь, себя-то он считал, конкретно: теневым дельцом с репутацией!
А вот старосту Ерёму, по всему выходило: шлепнуть могли многие. То он со своей шоблой тряс: то мясных контрабандистов, то фальшивников водки, то дилеров анашовых. Всё: на благо церкви и веры, естественно.
 Сивцев же, Валентин, значился в органах как предприниматель средней руки, друг местных интеллигентов и городской администрации. И больше ничего. В смысле: криминального.
И, тем более: в день происшествия в Центральном парке, Сивцева никто не видел в упор  и даже издалече. Никто не искал серого рыцаря на коне бледном…
Вот только машина, «BMW» третьей модели, за номером «ау383», связывала Валентина с преступлением. Да только опер уже знал, что, именно, на машине друга часто разъезжал по городу  «коммерсант « Коля.
Но старый опер чувствовал, что тормозил. Какая-то тонкая упругая плёнка отделяла его от чего-то. Он оглядывался по сторонам, он прокручивал прожитый день, он заглядывал во вчерашний. Но ничего особенного не  видел, не вспоминал. Кроме Баламута. Отвратного скользкого господина, с  погашенной судимостью и  высокими покровителями из столицы.
 Прохоров смотрел на Валю и, со всей своей многолетний интуицией, и врожденным чутьем  - не видел. Не видел серийного убийцу, мастера  рубяще  режущих предметов. Он видел лишь  болезного  мужчину , изможденного простудой и похмельем.  И гражданина было , натурально: жалко. Хотелось просто похлопать человека по плечу и поскорее уйти. Пусть выздоравливает…
- Уважаемый….
Обратился к Сивцеву Прохоров. Тот резко повернул голову. И тут, вдруг, за спиной хозяина квартиры мелькнул серый плащ с голубым отливом, и отчётливо звякнуло, будто стукнулись друг о друга серебряные шпоры…
В Сергея Владимировича плеснула волна холода.
Но тут видение сорвал звонок в дверь. У опера дернулась голова, и реальность вернулась.
Сивцев не заметив ступора Прохорова, обогнул его, и пошел к входной двери. Открыл.
За дверью был врач. В белом халате и чепчике, с фонендоскопом на шее.
- Вы – больной?
- Очень.
- Почему не в постели?
- Милиция допрашивает.
Врач сжал челюсти:
- А  пытать не будут? Может, мне на кухоньке подождать? – И врач крикнул в сторону гостиной. - Милиция, что ж вы больных третируете? Забыли уже  о «деле Магнитского» и казанских ментах с шампанским?
Из гостиной живо выглянул Прохоров:
- Это  ты о чём, Паша?
Врач скорой помощи натурально удивился:
- Сергей Владимирович?! Что ж, Вы…
- Паша, здравствуй. Это: во-первых. А во-вторых: где ты видел, что б я кого-нибудь мучил?
- Не видел… Но времена меняются, Сергей Владимирович.
- … А люди остаются всё те же. Если они  - люди.
- Да… - врач задумался о чём-то. Но скоро опомнился и заторопился, слегка смущенный. - Больной пройдемте. И в постельку!
- Я, на диван….
- Можно – на диван. Разрешите, господин полицейский?
- Да, пожалуйста, господин врач.- Прохоров отступил с реверансом в сторону.- Оказывайте вашу скоротечную помощь.
Ответил старый опер отступив в сторону  и пропуская больного с врачом в гостиную.
Врач проводил больного, заботливо: за плечики,  и уложил на диван, подбив подушку. И пока, Валя был закрыт спиной врача от зоркого взгляда сыщика, подмигнул медицине, скривил умоляющую физиономию , и вытянув из кармана халата купюру, сунул  лекарю.
Доктор «скорой помощи» всё понял.
- Гражданин не здоров конкретно. – Сообщил за спину врач, проталкивая в нагрудный карман пятитысячную и делая вид, что поправляет фонендоскоп.- Постельный режим и ни никаких перемещений. Боже упаси Вас, Сергей Владимирович!
- Паша, успокойся. И Вы, больной, успокойтесь. К Вам одна только просьба, пожелание – объявится ваш друг Коля, посоветуйте, настоятельно: явится в райотдел, ко мне, лично. Для его же безопасности. Если его и преследуют, то не мы, не органы – объясните другу.
- Обязательно.- Усиленно прохрипел «больной».
- Кстати, сколько комплектов ключей у вашей красной машины?
- Четыре…  Нет!  Пять.
-И, у Коли, в том числе?
- Естественно. Он же…
Звонок в дверь. Валентин инстинктивно поднялся с дивана. Опер насторожился. Врач скомандовал:
-Больной, лежать!
Но Валя был уже у двери:
- Я только открою...
Сивцев открыл. За дверь  внеслась Светка с пакетами в руках  и с тревогою на лице.
- Что с тобой, Валя? – Тут она заметила присутствие человека в белом халате и гражданина в штатском. И сощурилась недобро. – А это кто? Кроме «скорой помощи»?
- Это из милиции.
- Полиции.- Привычно поправил Прохоров.
Светка на глазах покраснела от злости:
- Ах, полиция! И что Вы здесь? Что, здесь – не на улице? В городе - дурдом! А вы по честным гражданам надоедаете?!
Даже старый и прожженный в нескольких местах опер от такого женского напора стушевался слегка:
- Я насчет вашего общего друга Коли. Не насчет Валентина.
- «Общего друга»… Тоже мне: «друг»! Что натворил этот засранец?
- Не знаю, что натворил, но его жизнь в опасности. Увидите - пусть, срочно к нам. Мы защитим.
- Защитите… Официант облил кофе, педикюрщица сломала ноготь, кассир обсчитал  на целый ноль. Это всё – за: до обеда! И что прибило – все, абсолютно все, в ответ на замечание, посмотрели глазами взбесившихся кошек! Полгорода отстреливать надо, а Вы - тут. И еще кого-то там: «защитите»!
Света смотрела на опера белым взглядом синих глаз и Прохоров принялся собирать бумаги в  папку:
- Ну, всего хорошего вам, граждане, господа. Если, что – обращайтесь в органы, то есть к нам. – проговорил он скороговоркой, а выйдя из квартиры добавил,-  И не держите зла.
В тени дверного проема за спиной рассерженной Светки встал хозяин. Ии блеснул, вдруг, тускло на его голове рыцарский  шлем с поднятым забралом, а над ним шелохнулся высокий плюмаж из белых перьев.
Прохоров попятился по лестничной клетке  и, едва не споткнувшись о ступеньку, побежал  вниз, с третьего этажа. Быстро, быстро побежал.
И только выскочив из подъезда, во дворе, старый опер стряхнул наваждение, и подумал, со злостью: «что эт-т, за хрень мне мерещится?! Плащи, перья, каски  - средневековый камуфляж… Что я, антиквар, что ли?!»
Тут и доктор опомнился.Сунул лист рецепта Светке:
- Вам рецепт. Там общеукрепляющие, пусть пропьёт, не ленится.
 А больному  сказал напутственное:
-Лечитесь, больной. В такую жару, как раз и простывают жестоко. Если неумеренно пользовать кондиционеры и потреблять холодную водку. До свиданья.
- До свиданья! Спасибо, доктор.
Светка, проводив доктора,  плюхнулась в кресло. И,  помедитировав с закрытыми глазами десять секунд, принялась озвучивать хронику женского дня:
Про отключенную горячую воду с утра. Про перегоревший чайник, купленный три дня назад. Про то, как на заправке ей, вместо 95-го бензина налили  80-й. Теперь её машинка дергается, словно икает от изжоги.
- Скажи: «спасибо», за то, что не солярку влили. А то б у твоей машинки начался понос. - Вставил Сивцев.
А дальше уже об известном: Официант пролил на её джинсы  кофе, в SPA-салоне  обломали ноготь, а в супермаркете пытались обсчитать, на неприличную сумму.
- Ну, Валя рассказывай.
Вдруг, без всякого перехода и паузы, вопросила  одноклассница и уставилась рентгеновски просвечивающим взглядом.
И Валя раскололся.
Он рассказал о наваждении последних дней. О наплывающем сумраке и круговерти теней, из которого  падают на него латы, меч и конь.
Лицо Светки слушавшей этот бред не менялось, оставалось серьезным. А Валя уже одумался и корил себя, мысленно, за это проявление слабости.  И тут же, мысленно, Сивцев прощал себя. Ведь, это слабость была с малых ногтей, еще с первого класса средней школы, и только перед Светкой. Эта слабость вошла в подсознание и стала условным рефлексом. К чести одноклассницы, она единственная его не сдавала. Никогда. Светка умела хранить тайны.
Но Валентин пугался самого проговаривания ситуации, боялся собственных слов.
Недоделанный рыцарь взял «тайм-аут». Он хлебал минералку  и лихорадочно обдумывал, что сказать еще,  что бы, хотя бы на словах вырулить в реальность и при этом не слишком соврать.
И как мог, пересказал заново.
 О тяжелом круговороте  усталости, о признаках наползающей депрессии. О проблемах с  контрагентами  и об  отсутствии наличия квалифицированных кадров.
И всё равно, он просто был не в силах бесповоротно врать Светке. И, тем более: идти в полный отказ. Она ж могла и душу вынуть.
 Он рассказал, как  посреди улицы, у него случаются внезапные  кружения, помутнения. Звук «Ирр». И…, вдруг, он - опять дома. То голый, то в носках, то в грязи. То в брызгах рыжих, напоминающих кровь…
Тут у Вали в голове замелькали яркие картинки:  трупы,  кони,  мечи, доспехи и кровавые фонтаны… Он опустил это.  Его текст тут же  поехал по ухабам вранья. И застрял. Исчез драйв. И Валя замолчал.
Они остались в тишине. Если забыть о тараторящем телевизоре, рядом, за стеной. И, практически,  одни. Если не считать семьи в соседней комнате.
Света пересела с кресла на диван. И погладила Валю нежно, по взмокшим волосикам на голове.
Сивцев не выдержал её участливого взгляда. Он перегнулся через диванную спинку и  вынул из-за неё:  красные носки, металлические перчатки и наколенник.  И  вложил Светке в руки.
 Света принялась пристально разглядывать раритеты. У неё заметно дрожали пальцы и ресницы…
- Всегда, что ни будь, цепляется, из этого «Ирра». И еще… Был микрофон Ди-джея Жеки. Подписанный. Закатился, наверно...
- Ди-джея Жеки, недавно убиенного…
- Да, скоропостижно…
Звонок в дверь.
Светка сама быстро засунула вещицы под  Валину подушку, и пошла за хозяина - открывать дверь. А Сивцев  улегся и сложил на груди руки.
От двери донесся возглас. Женский, злорадный:
- Вау! Тебя-то мы и ждали! Валя! Коля пришел!
Дальше  было от двери, что-то невнятное, пререкающееся.
Валя остался лежать и усиленно придавливать затылком подушку, под которой угловатились вещдоки.
В гостиную вошел Коля. Морда очень серьезная. И хитрая.
Светка  крикнула от двери:
- Валя, я за лекарствами. Колька, не мучь больного. Я скоро.
Коля осторожно, как на мину, присел на уголок кресла:
- Тут в городе такое творится.
Сказал. А сам елозил и елозил глазёнками по сторонам. По Вале, в горизонтальном положении, по столику  со склянками, по ковру, по потолку – даже там пытаясь, что-то разглядеть, унюхать.
- А как ты, вообще? От братанов исчез. Выхожу следом:  тебя нет.  Машина стоит, а тебя нет.  Звонил на сотку – тебя нет.  Машину на стоянку пригнал - тебя нет. В квартиру поднимался - тебя нет …
И повернувшись в сторону звука телевизора из комнаты жены, заговорщески подмигнул и прошептал громко:
- А что за деваха, к торой ты исчезаешь?
 - Ну… Глазастая, такая.
Но Сивцев не успел развить  вариант своего алиби. Коля, уже понял, что Валя сочиняет.
- Нет. Не деваха это…  Слушай, а может это у тебя, того…-  И Коля, склонившись ближе к «больному» другу прошептал,-  может у тебя: « Вендетта»?!
Сивцев, от шипящих звуков издаваемых Колей,  непроизвольно покрылся мурашками.
- Коля…
А Коля схватил его уже за руку и шептал проникновенно, пытаясь заглянуть в глаза:
-  Да, ты… Я, если чего…  Ты, скажи только! Братцы- инвесторы - с несчастным случаем. Старший погиб со всей своей бригадой. А второй – в прострации, запил… А калека – катала, весь испуганный, не говорит ничего, головой трясёт только…
Валя замер, наблюдая траекторию вопросов- рассуждений «друга» Коли.
- Ты скажи… Вот и от работяг тогда исчез внезапно. И – опять же: машину бросил. Куда-то без машины рванул…  Я  машину твою доставил. И тогда, и вчера. Ведь, тоже рискую, наверно. Слышал от дворника, что менты уже к тебе приходили. Сам Прохоров! Страшный человек. Он, если вцепился – то хватка мертвая. Но, я про тебя  - нечего. Я, как могила. Я тебя отмажу.
- Да он тебя искать приходил!
Засипел, потерявший, вдруг, голос Сивцев. А Коля отмахнулся:
- Что – я!  Это он к тебе подходы ищет. Я, если есть, то только, как повод… Но я тебе помогу, по дружески..
Валя Колю знал давно. И, если он столь энергично принимает участие в судьбе «друга», то, значит учуял, что от «друга» начнут  отваливаться деньги.
Коля даже додумывать, домысливать не станет: почему, по какой причине, ему начили давать деньги. Он всегда ищет только педаль, на которую надо надавить, что б посыпались деньги. И он её находит. А  знать устройство машины дающей деньги, принципы её работы ему ни к чему.  Так он просто устроен.
- Слушай, Валя…  А, может ты - того?
- Ничего я не: «того»! Заболел я , простыл- Засипел отчаянно Валя, оправдываясь.
Знал же – нельзя оправдываться, особенно перед Колей, перед такими, как Коля. А не сдержался в повелительно- отстраненном тоне общения. С такими шакалами оправдываться, всё равно, что перед борзыми или ментами, взять и побежать. Кинутся, догонять, не задумываясь.
Коля поймал, эту  слабинку  Вали и расслабился. Завальяжничал.  Из Шкафа плеснул в бокал себе коньяку, из гарфинчика. Взял  из хозяйского  ящика сигару, отгрыз зубами кончик, закурил. Всё – без спроса. И сев обратно, съехал вглубь мягкого кресла.
- Да, брат, Валя, надо, что-то делать. Помогать тебе надо, Валёк….
- Здравствуйте, Коленка. – Это жена выскочила в сторону кухни, что бы захватив чего-то вкусненького, тут же заскочить обратно, к телевизору.
- Здравствуйте. Леночка. Как вам идет этот халатик! – Коля был всегда любезен с домочадцами.
- Ой, да что ты! Я тебе другие покажу,  настоящий класс!
«Я и не заметил как, этот таракан стал «другом семьи»», констатировал удивленно грустно Валентин.
Хлопнула входная дверь.
- Света, здравствуй!
- Привет, Лен.
Это вернулась Светка.
- Лен. Ты знаешь. Что в городе?
- В городе лето. И я в нем парюсь.
- В городе – дурдом. Плюс: Лето.
И дальше Светка  огласила свой список происшествий , начав с хитро-мудрых продавцов,  и дальше, по списку. Сивцева Ленка ответила ей, не менее бурно, своим списком. Об отключенных светофорах и битом в крыло  авто «Мини».
«Хм, а мне о своей побитой машине – ни слова», подумал Валентин.
А жена продолжала. О ломающихся лифтах, о двух часах в лифтовой коробке, подвешенной между восьмым и девятым этажами. О соседке, сметающей с лестничной площадке мусор к её двери. И о мокрице, выползшей из крана, когда включила она  холодную воду. Позвонила в горводоканал, но и  поругаться по-хорошему не успела, как ей сказали: «Радуйтесь! Радуйтесь, что живность у вас из крана ползет, а не говно. Если  живность есть, значит, вода у вас в кране экологически чистая!»
На кухню, в поисках пропавшей мамани, вышла дочка Даша, и включилась в разговор. О наболевшем, о своем. Про школу.
- Ученики в туалетах курят анашу, в раздевалках грабят, а на чердаке трахаются. Биолог торгует презервативами и контрацептивами, физрук – седатиками и стероидами ....На  банкете, в честь окончания учебного года, учительницы физкультуры, языка и литературы устроили стриптиз. … А вчера, в класс зашел Леша, бойфренд нашей сеньоры, классной руководительницы.  Сказал, что бы собирали деньги на ЕГЭ.
 - Сколько, Даша?
- Мама! Какие деньги?! Я – отличница!
- Надо, Даша, надо. Раз сказали, значит: надо…
- Пап, а Африка – полуостров? – Крикнула дочка из кухни в сторону гостиной.
-Нет, доча. Африка давно уже – остров. С тех пор, как прорыли Суэцкий канал – Ответил, хрипло, Валентин.
- Вот, гады! Американцы, наверно?
- Нет, хуже… Французы.  Они, по крайней мере, начали.
«Дурдом проник в квартиру», подумал Сивцев и с тяжелой тоской покосился на Колю. Пока громкие женские голоса перебивали вещания телевизора из спальни, Коля продолжал трепать нервы. И тянуть, тянуть, вытягивать из Вали, всё, за что мог зацепиться. А цепляться к словам и  молчаниям , Коля умел.
- … В городе убивают.
Сивцев напряженно молчал.
- Наших, общих с тобой знакомых, убивают, Валя.
Сивцев молчал.
-И я знаю… Знаю, что ты знаешь – кто!
И Сивцев испугался, испугался по-настоящему, больше, чем пришедшего давеча мента, испугался «друга Коли».
Девчонки, наконец, наизливались возмущений и разошлись с кухни. В гостиную вернулась  Светка.
- Валя, ты держишься? Держись! Я таблеточки принесла, сок…  А что этот тут расселся? Сигары курит, спиртное лакает. Водопой, что ли, где коней прыщавых коньяками поят?
- Светлана Петровна, я..., я попрошу!
Коля стал приподниматься из пухлого кресла, что было не просто.
- Не проси, не дам. – Прервала его Светка и легким жестом руки  усадила обратно.
- Я…
-  Молчать, не  вякать! Ты, в  армии служил, Коля – Николай?
- Нет. У меня это, освобождение по болезни было… - растерялся вымогатель.
- А я служила. Два года медсестрой в передвижном госпитале. Я тебе аппендицит без наркоза вырежу,  и гланды, за одно. Смотри, Коля, как бы не пришлось доказывать, что твое  «освобождение от армии» было актом мошенничества. И встанет перед тобой альтернатива: идти на зону или добровольцем – контрактником, за реку  со знаменитым тихим именем,  с автоматом в руках - помогать соплеменникам, отстаивать их права гутарить на родном языке. Думаешь, я это не устрою?
- Думаю, что….
- Думать не надо! Тебе – особенно. Потуши сигару! Поставь стакан! Сядь прямо.
«Кто сказал, что дочке генерала у отца научится нечему?», с удовольствием подумал Валя и продолжил наблюдать этюд про дрессировку козлов.
- Ты, Колечка, заигрался!
-Я…
- Молчать!  Ты, Колюнчик, оборзел.
-  Вы…
- Молчать! Пока не спрашивают. Ты совсем нюх потерял? Ты с кем себя сравнять позволил?
- Мы…
- Не «мыкай»! Ты себя рядом с Валентином вообразил, на одном уровне. У тебя, что – хрен на лбу вырос? Не вижу. Не вырос, пока…
- Я…
- Да! Ты, ты! Ты сейчас встаешь и идешь от сюда моча идешь и далеко и что бя тебя радом с Валентином на километр не видела! Понял?
- Понял…
- Встал! И пошел.
Коля послушно встал с кресла. Коля держал руками, согнутыми в локтях, сигару и бокал с коньяком. Светка смотрела на него, не мигая. Коля поставил  бокал на журнальный столик и суетливо оглядывал поверхности, куда бы затушить сигару. Не найдя взглядом пепельницы, сунул сигару в бокал с коньяком. Светка нахмурилась. Коля виновато выдернул мокрый окурок из бокала и запихал его в нагрудный карман рубашки.
Коля, сделал шаг, второй. Задрожал и остановился. Бледный, покрытый красными пятнами , испуганный, униженный и построенный, он был готов разрыдаться.
- Я…, я…, я – не могу, не могу, как вы… Вы – можете. Вы – все знаете. Вы – можете. Вам стоит только пожелать  – и вы сможете. И, поимеете. А я… Кто – я? Троечник. Когда ты взошел на сцену в актовом зале, Валя, к пацанам – рокерам, на сцену. Взял микрофон и запел. Я мыл пол там, наказанный. Ты запел: «Я московский озорной гуляка!...». Помнишь?
- Помню…
- Я обомлел. Ты так пел, будто ты ту жизнь, ту, что в стихах, прожил… А меня ты видел? Меня ты там, в том зале, меня, с половой тряпкой - ты помнишь? Ты меня видел, вообще?
- Нет…
- А  я видел тебя, и млел…А ты, Света, помнишь, как ты вышла на ту же сцену потом вышла и танцевала с биологом - учителем жопасто курносым танцором. Как ты танцевала... Как юбочка твоя кружилась, в складышках ребрышками… И ты кружилась, и двигала головкой обратно - обратно кружению Я смотрел - и у меня голова закружилась. А у тебя – нет! Ты – танцевала… А ты меня помнишь, а…, помнишь?
- Нет….
- Я – маленький человек. Я всегда был им….. Я нагнулся: мыл пол. Ну, пусть: меня не видно. Но я встал. А меня не видно. Я подошел вплотную - меня не видно.  Я сказал, спросил - посмотрели в мою сторону. Сквозь посмотрели,  как сквозь мглу, серую.  И обратно – о своем. А я? А меня – нет… Но я – есть! Но я тоже – хочу. Это у Вас, детей начальников, вундеркиндов свободных, проблема одна. Только вам нечего хотеть. Вам – Проблема: захотеть!  Стоит «Захотеть» только, и у вас - получиться. А у меня болезнь,  патология  страшная. «Знать. Желать. И не мочь»…
- Наверно, тебе напрячься, по настоящему, так: западло, Коля…
- «Западло»… Эх, Валентин Георгиевич, Вам - всё можно.. У вас – генетика. А я - только задумаюсь, о чем ни будь - высоком, фееричном. Задумаюсь, забрезжу, и – уж, голова кружится. Устаю, тяготею. И задумываюсь о рентабельном. В охолонь.  Где, чё - стырить, кого – обмануть, развести. Да, я - такой. От усталости. Летать не можем, не той породы… А в небо – хочется…
Валентин на диване засипел возмущенно:
- Да?! Я?! Кто, кто мои предки…
- Да! Согласен. Причем тут родители! Вы родились в рубашке и с серебряной ложкой во рту…. Не родились? Не так родились? Да…, точно: мать - учетчица, отец – пролетарий, профсоюзный деятель. Зато у Светки, оу-у… Мама – директор школы с английским уклоном. А папа, просто  – генерал. Но, чую, блин, я чую…. Дворяне - в вас. Кость белая. Кровь густая, но быстрая. Кожа толстая, но нервная. Парадоксально! Но…. Какая разница! Вам – Богом дано. А мне – не дано. Никак не дано. Ни через родителей, ни через государство, ни через международные фонды поддержки слабоумных и хилых, душевно.
Я предназначен, да! Хитрить, выкручиваться, лгать – подличать. И, ползти, ползти…,  просачиваться вверх.   Вы же в слух не говорите, но считаете , что я – подлый. Нет. Нет! Не отнекивайтесь. Я – знаю, я – чую. Да, я – подлый! Да, я - подлец. А как еще?! Подлость - мой щит  и меч, мой страховочный канат, и лестница, веревочная, на небо. Ну, пусть, не такое высокое, как у вас. Но: на – преднебье. Главное: от земли, гумуса всякого, подальше. Облачко, какое ни будь. Начальник ЖКХ… Директор колледжа. Представитель региональный крупной торговой компании… Но! Ни как – не гендиректор ТОО. Не - частный предприниматель. Упаси Бог! Это ж типа: кабанчика которого положили на блюдо, да, просто поджарить пока забыли… Не потяну я этих разборок. С начальниками всякими, пожарными, санинспекцией, налоговой, прочими бандитами и ментами. Провалюсь…
Меня брат в детстве часто бил. Шипел: «почему в глаза не смотришь, гнида?! Смотри в глаза, гад!»… Я, ведь…, я – боялся… Я: всего боялся. А более  боялся  - самого себя. А, вдруг, посмотрю, прямо, как требовали. И я, вдруг: увижу, непременно увижу что-то. И - не сдержусь. И  буду убивать, убивать... А потом: грызть и пить ихнию  подлючую кровь …
Моя защита – это Право. Разное право, и международное. Конституция и административный кодекс. С уголовным проблемы, но решаемые. Если знать: у какого прокурора дочь – «прости, господи»… А у какого судьи хрен встает только на малолетних мальчиков. А у какого руководителя в администрации: сын – наркоман, и жена - алкоголичка… Ты их знаешь?
- Ну, кой кого… Только…
- Не «только»! А в самую, самую масть!   Я - маленький человек, но я - нужный человек.
- Кому ты, на хрен: «нужный»! Валя, он предаст при первой возможности! Таких -  давить! – Взорвалась Светка – и вскочила с дивана.
- Не надо – «давить».
Что Вы, Большие люди можете без нас, без маленьких людей? Да  Вы, умные, образованные талантливые… Вы же нам завидуете! Вы же не можете, что б по-простому, что б: день прожил и рад. Всё что-то в вас крутится, Всё вам, чё то надо. Чего-то такого, что и в самом, самом крутом супермаркете не найдешь, ни на верхней полке, ни под полкой.  Нет, что бы по легкому: наколотил бабла и на Патайю. Да, и сложно как то стало с вами. Вы, ведь, совесть потеряли! Раньше: прознал, что-нибудь грязненькое, тайненькое. И только намекнул. А тебе уже денежку суют. А нынче?  Да, хоть, на весь мир - по интернету, ютубом, спамом ори – Вам, как с гуся вода! Только страшное самое, жуткое, жутчайшее - спасёт мир.
 Выдохнув последнюю искреннюю фразу, Коля, вдруг, замер и расширил глаза. Видно: сам испугался. То ли жуткого того, напридуманного чего-то, то ли – своей искренности.
И покрылся потом Коля, и заметался глазами, затравленно:
- Не пинайте меня, а? Я вам кости в зубах носить буду. Я про вас столько нашепчу, что люди – которые: начальники - сами вас встречать будут, с цветами! – Коля сполз с кресла, на коленки. - Я вам,.., я – для вас… Ну, всё, всё! … Денег дайте.
Сивцев вздохнул, тяжело. Света вздохнула вслед.
Валя встал. Прошел к серванту и достал бутылку виски. Налил два бокала, задумался, а потом хлебнул из горла долгим глотком.
Подал напиток Свете, на диване, и, чуть притормозив, Коле, стоящему на коленках.
В тяжелой задумчивости он подошел к окну, отдернул штору, посмотрел. За окном меж кустов прогуливалась дама с собачкой.
«Собачка»,  немецкая овчарка, увидела кошку и, залаяв, дернулась. «Дама» завалилась в кусты. Овчарка, вырвав поводок, подскочила к кошке. Кошка выгнулась дугой и шмякнула собаке по морде когтистой лапой. Овчара взвизгнув жалобно, присела на корточки и обоссалась.
 А «дама» в кустах не в силах была подняться, и лишь водила по воздуху вытянутыми руками и молила громко жалобно:
- Эльза! Ко мне, Эльза! Спасай, родная!
Валентин скривился и задернул штору:
- И бабы пьяные. И собаки ссутся.
Рыцарь вернулся от окна к людям и подцепив за подмышку понял коленопреклонённого.
- Коля, тебе на уезжать. За тобой, именно за тобой, поверь, приходила милиция. И еще сказала: на тебя охотятся, почему-то, не моё дело, очень звероподобные бандюки. Так, что собирай бригаду, забирай материалы со склада и отбывай в деревню, на теплицы. О плане строительства ты в курсе.
- А…
- Денег дам. И забудь ты, об интернет проектах  ужасных братьев!
- А-га.
При передаче денег из сейфа, Светка, вдруг, перехватила пачку, ополовинила и сказала:
- Коля, Валя будет у тебя через месяц. А я буду через две недели.  Проверю. Если все правильно и нормально - получишь остальные. И премию, от меня лично, возможно.
Коля моргнул и перевел взгляд на Сивцева:
- А, что - Светлана Петровна  у нас партнер?
За Валентина ответила Светка:
- Светлана Петровна - народный контроль и справедливое возмездие, лично. Особенно для тебя, Коля, и таких, как ты. Я в полной компетенции. Я вас вижу насквозь и на полметра под землю.
- Всё. Иди, Коля.
Коля, покорно семеня и не прощаясь, покинул, наконец, валентинову квартиру.
Как только Коля ушел, Светка протянула Сивцеву два конверта.
Это были две путевки в Анталию.
- Я, ведь, не только за лекарствами успела. Отправляй семью.
- Ты  - колдунья… Спасибо.
- Пожалуйста . И ты, Валя, тоже - утекай от сюда ! Куда, что б и я не знала. И, что б месяц я тебя не видела. Хотя бы, пару недель не видела. А с твоими  «ведениями», я: разберусь, посмотрю.
Светка чмокнула его в щеку на прощанье и покинула жилище.
Сивцев задумчиво отдернул штору и посмотрел за окно.
Пьяная «дама» продолжала стенать, лежать в кустах и протягивать к небесам руки. Овчарка Эльза стянула с хозяйке туфлю и с нею в зубах гайсала, радостно, вдоль кустарника, туда -сюда. Упрямая кошка сидела  чуть в стороне, строго глядела на это безобразие и периодически шипела. А по телевизору, тем временем докладывали: « …там гибнут люди, много людей, гражданских и детей. Их надо спасать. Им надо помочь. Надо прекратить это, наконец. Надо больше поставлять туда  оружия и боеприпасов…»
«Они, что - все сошли с ума?», подумал изумленно больной.
И вдруг, от осознания того, что «все сошли с ума», на душе у Сивцева полегчало.


Эпизод 13.
Преступление и Наказание.

*
- Я разучился жить… Я стал нервным, как барышня, помятая в подворотне, и единственно, что я чувствую, это – позор.  Позор за всех. Братья убивают друг друга, сыновья травят матерей, дочери сдают в сумасшедшие дома своих отцов.
Я разучился  понимать… К времени первой чеченской войны, когда у меня еще были знакомые чеченцы, даже больше - друзья и товарищи, я очень страдал от кажущейся своей неполноценности. Её я называл – «русской». И считал это – синдромом, болезнью. Особенно это остро проявлялось, на фоне цельных чеченских натур. Где были и бойцы, и знатоки всяческих историй, и уважаемые мудрецы, и певцы и музыканты. Строители, банкиры, скорняки, и, конечно, бандиты. Они отвечали за своих провинившихся. И главное – они самоотверженно вставали за своих обиженных.
Они умели быть вместе. Откинув, когда надо, разногласия и вражду. И этому я несказанно завидовал. Это то, что я так желал найти в русских. И не находил.
Лишь только предательство. Или самоохаивание – горькое, стыдное. И злобу, на весь мир и себя. И пьянство.
Но все это был плач гордыни, у подножья торжества чужих гордынь.
Я разучился верить… Прошло время. Я воевал. Я сжигал города и аулы, сжигал себя и вновь возрождался. И никчемными стали для меня насущные стержневые когда-то вопросы.
Но вот я увидел ситуацию близкую, очень напоминающую наши споры разговоры с чеченцами. Во время той, первой войны. И нет, кажется, войны сегодня. А лезут, встают те, кардинальные противоречия, Схожие со спрятанной сущностью кризиса Мира нынешнего. Кризис Веры –Доверия. Кризис Экзистенции. Когда надо на что-то опереться, когда все кругом рушится и шатко. Человек, естественно, хватается за последнюю соломинку, - он ищет спасенье в себе, он ищет там опорный стержень. Он заглядывает себе внутрь – а там пустота. Там как в центре смерча – пустота нетревожной тиши. И рвет смерч на части плоть и человеческую, и механическую, и бетонную. Рушатся самомнения, разваливаются семьи, трескаются монолиты государств. Стержня нет!
Но упаси, Господи, вставлять чуждый стержень. Как я в свое время примерял чеченский стержень для своей плоти и духа.
Предатели пытаются это проделать сегодня. А это предатели – провокаторы педарастического типа, они, подсовывая иные ценности в очередной раз пытаются изменить нашу ориентацию. Не вышло с западной, так может с кавказкой подменой получится. Цель – развал. Никак не возрождение, любая подмена сущностей губительна. Надо искать и возрождать лишь свои.
И тут я задумался и понял всю пропасть нас разделяющую. Понял, неприятие и взаимонепонимания корень. Чеченец – горд. И его «я» превыше всего. Но эта вышина не самодостаточна, как у немца, эта вышина измеряется только взглядом других. Эта гордыня очень зависима от окружения.
И она не понимает, не может понять русских. Их терпение. А ведь русское терпение – это одна из важнейших сущностных русских характеристик.
Горцы не понимают. И я так хочу, сегодня, им сказать: « мы терпим ваши выходки, ищем всевозможные доводы и отговорки, и готовы даже на самоочернение, и принижение, но все только ради найти повод – Вас не убить. И всё потому, что мы боимся себя больше, чем вас. Мы – дети Божьи. А Отец – не велит.               
И я Отцу доверяю. Одному, лишь. Потому, как я знаю ту бурю, тот проблеск того ада, что теплится во мне. Казацкое, тюркское, кочевое. Сибирское, уральское, дремучее лесное. Поморское, стылое, леденящее. Я знаю, как пить и будет мало. Так пьют кровь и иссыхают от жажды. Так вырезают всех, до младенцев колыбелях и тех, что еще в утробах выдирают с кишками. Духи тех, что вершили это всегда – за моей спиной. Это их поминают в ежегодных молитвах уж четыреста лет евреи, это от их упоминания трясется уж как более двухсот лет земля под стенами Варшавы.
И я на грани последнего – я, чувствую, что скоро разучусь терпеть. Так вот, прошу вас! Умоляю, унижено, на коленях! Хватит поводов! Найдите, дайте, мне и моим заблудшим братьям по крови - не поводы, а настоящую Причину – Не истреблять вас!
 Прохоров слушал этого мужчину, помятого и с гематомами на лице. Слушал задержанного и зеленел от ярости. Рядом пунцовел начальник Патрульно- постовой службы района. И всё порывался встать, а  Прохоров, каждый раз больно давил каблуком  на его пальцы ног. И  майор садился обратно, и слушал задержанного.
Ситуация была такова: В очереди …. За…. Принялись шустрить по карманам ребятки карманники, нагло и грубо, в очереди находился инвалид – ветеран вооруженных сил, участник боевых действий, слегка контуженный и в ногу раненый. Он задержал одного из карманников выкрутив руку и уложив на пол. Охрана… приняла воришку и сама  повезла в Центральный отдел. На выходе из супермаркета, ветерана встретили подельники задержанного карманника, зажали инвалида в угол. И предъявили. За то, что  он не мент, а полез не в своё дело, повязал братана – бродягу, и теперь он им должен. Воришки не знали что, грузят долгами воина, долги все давно отдавшего.. Крадуные и не заметили, как, все трое, оказались на асфальте,  а ветеран их попинывает и зовет милицию. Милиция, наряд ППС, появилась. Ветерана – хулигана задержала, а несчастных пострадавших крадунов отпустила. Ветеран, естественно, возмутился и пихнул, одного из стражей закона. После чего на него надели наручники. Он еще раз возмутился. Тогда полицейские повалили его наземь и обработали дубинками. Доставили в райотдел. По пути полицейские плеснули на задержанного бормотухой, для «букету». А в дежурке заявили, что пьяный гражданин у спермаркета избивал бедных деток – малолеток…В дежурной части, при обыске, у задержанного были обнаружены документы, свидетельствующие, что он офицер, инвалид, ветеран и кавалер орденов и медалей…  И дежурный офицер, отправил задержанного, для проработки к операм. Объяснив, ППСникам, что те, может, что ни будь на хулигана  и своего, из нераскрытого, повесят. На самом деле, Волков надеялся на благоразумие своего старого сослуживца и друга Прохорова. Уже через пять минут допроса ветерана- хулигана, старый опер пригласил поучавствовать в процессе дознания начальника  районного подразделения  Патрульно- постовой службы. И теперь он нещадно давил ногу начальника ППС, набравшего себе в состав сотрудников кавказских и азиатских происхождений и не ясными биографиями.
И, как не сдерживался старый опер, он взорвался.  Распахнул дверь и заорал в коридор:
- Дежурный, на хрена, вы его ко мне притащили? Вообще: почему он в полиции?! Он военный.
За дежурного ответил майор, начальник ППС:
- Он калека, в запасе. Какой он военный!
- Закрой хлебало! – Зашипел на «коллегу» опер.  И уже в голос добавил, -  тут процессуальная ошибка.  Он военный, и пусть с ним комендатура разбирается…
А подойдя к ветерану, шепнул тому на ухо:
 – Есть кто в комендатуре? Отмажут?
Тот ответил, тоже шепотом:
- Надеюсь: может быть. Хотя, я ж – иногородний…
- Ладно, надеюсь, там ребята тебя поймут. – И Прохоров  повернулся к открытой двери и крикнул, - дежурный, мать твою! Вызывай  военный патруль.
Когда задержанного вывели.  Прохоров повернулся к начальнику ППС, красному, как рак, и сообщил:
- Передай своим уродам, что б молились своим богам. Мужик, ими задержанный – спецназовец, и мог порвать их, как тузик тряпочки. И за то ему бы ничего не было. У него от Дурдома  белый билет, по контузии. И не надо мне сказок, что твои не крышуют местную шелупонь у супермаркета! И, вообще: скажи своим раздолбаям, что бы из моего района переводились. – И добавил майору шепотом, - ты ж меня знаешь. Я ж подставлю, под статью подставлю, под серьёзную статью. Мне ж, это - в своем районе - как два пальца обоссать.
Раздался телефонный звонок, звонили из городского управления. Приказ: прибыть срочно. Центральным аппаратом  раскрыта серия нашумевших убийств, одно из которых: двойное убийство на квартире Ди джея Жеки, совершенное в районе ответственности Прохорова. Требовалось присутствие  начальника оперативного отдела при допросе подозреваемого.
Прохоров отбыл в центр.
В городском управлении дежурный сообщил, что его ждут у начальника.
Прохоров поднялся на третий, «начальственный» этаж. В просторном кабинете  находились начальник отдела собственной безопасности, представитель следственного комитета и прокурор. Начальник на своем месте – во главе стола. Вошедшего пригласили сесть. Свободный стул был один, как раз напротив начальника и спинкой к двери комнаты  отдыха, смежной с кабинетом.
- Сергей Владимирович, - начал полковник,- рад Вам сообщить, что серийный убийца, застращавший весь город, наконец-то найден.
- Слава Богу. – выдохнул Прохоров.
- Да, слава, и в первую очередь, нашему городскому центральному отделу.
- Я и не претендую на лавры. Одной головной болью меньше, и – порядок. Мои поздравления коллективу центрального, и, Вам, лично.
- Благодарю.
- А кто преступник-то?
- А Вы, Сергей Владимирович, не догадываетесь?
-У меня и версий не было. А так – не телепат я.
- Преступник – Вы.
Прохоров не успел проникнутся сутью ответа. Полковник, опустив руку, нажал под столом кнопку. Из комнаты отдыха вышли трое ОМОНовца в полной экипировке, то есть: с автоматами, в бронежилетах, касках и «намордниках».
- Арестовать, гражданина подполковника, бывшего  подполковника. – Строго скомандовал начальник горуправления.
Один из ОМОНовцев упер ствол автомата в затылок опера, двое других сноровисто и болезненно завернули руки за спину, и надели наручники.
- Да, Вы…
Дернулся возмутиться старый опер. Но начальник рыкнул:
- Молчать, зверь! Увести задержанного! В клетку!
Прохорова отвели в подвал и, натурально, закинули в клетку. В помещении, где стоял стол и стулья. «Что-то вроде комнаты для допросов буйно помешанных, Новое ,изобретение начальника», подумал старый опер. А ОМОНовцы расселись на стулья и  принялись молчать. Потом: теребить и играться снаряжением – кто  перебирал наручники, кто щелкал зажигалкой, а кто подбрасывал дубинку. Но всё упорно продолжали молчать.
Прохорову надоело это сидение, и он принялся донимать безликих «терминаторов»:
- Еременко, ты чё маску одел? Я только по одному животу, что из-под бронника вылезает, тебя б опознал.
ОМОНовец Ерёменко закряхтел.
-  А ты Хайдаров, хоккейную маску носил бы, что ли…Ты свой носище под этой гамашей не спрячешь.
Разоблаченный Хайдаров, выругался не по-русски.
- А ты, Бильбегенов, на глазки свои  узенькие, очки б тёмные одел… Эх,  «Конспираторы», в касках…
ОМОНОвцы продолжали молчать.
- Что ж Вы, братцы, коллегу – в клетку? А я – не виновен. Начальник – чудит. А Вас – на амбразуру. Что молчим? Может, поговорим? За жизнь поговорим, за службу, за честь и коррупцию? А?
Бильбегенов молча повернул дубинку концом в верхний угол комнаты. Прохоров глянул. В углу была прикреплена маленькая видеокамера.
- Ну, я умолкаю. Удачно отдежурить, бойцы.
Прохоров, положив руки за голову, растянулся на лавочке в клетке. И  прикрыл глаза.
Мыслей не было. Была тихая ярость.
Прошло более часа. Грохнула дверь и в помещение явился начальник и жестом выслал за дверь бойцов.
Полковник сел за стол и уставился на Прохорова. Он разглядывал старого опера, словно видел впервые, словно редкий экземпляр среднерусской фауны. Он разглядывал его долго, проникновенно, детально, со  смаком. А потом полковник заговорил, да так будь-то докладывал обстоятельства дела  некоему третьему лицу:
- Восемнадцатого числа, в два часа по полуночи  Службой внутренней безопасности был проведен обыск в кабинете руководителя  оперативного отдела отделения внутренних дел Пролетарского района, Прохорова С.В. В ящике писменного стола был обнаружен  режуще колющий предмет, типа кинжала редкой змеевидной формы клинка и рукоятью белого метала, предположительно серебра, украшенного шлифованными камнями, предположительно драгоценными. По наличию крови на клинке, и экспертному заключению специалистов генетиков, данный предмет несомненно являлся орудием убийства гражданина Приходько, Евгения Максимовича,  более известном под сценическим псевдонимом «Ди джей Жека». Помимо индифицированных следов крови, на клинке было установлено наличие и других следов крови, средствами городского и областного управлений индификации не поддающиеся. Образцы соскобов отправлены в центральную лабораторию министерства, в город Москва. На орудие убийства обнаружены отпечатки Прохорова С В.
Тут старый опер взорвался:
- Врешь! Не было на нем отпечатков моих, и быть не могло. Это – вещьдок, который я просто не успел оформить. Вы ж дело Ди джея себе забрали, а мне как-то было не досуг. Сами знаете, сколько дел навалилось кровавых..
- Предполагаю, что Прохоров на следствии, сообщит, что в момент осмотра места происшествия был пьян.
- Да! Был пьян. Слегка, но под сильным стрессом от увиденного...
- Не знаю, про стресс. А вот отпечатки  Прохорова В. С. На орудии убийства присутствуют. Также,  как  и во многих местах, многих комнат квартиры потерпевшего.
«Знаю, я как отпечатки делаются… Эх…»
Полковник еще  с минуту посмотрел на Прохорова, подул себе на  погон, на свои  три полковничьи звезды. А потом, неожиданно хлопнул громко в ладоши,  и встав из-за стола, покинул комнату допроса, усилием губ сдерживая крайнее удовольствие.
Потом вошли бойцы и препроводили  Прохорова, дальше в подвал, мимо  изумленных надзирателей - все давнишние прохоровские знакомые - в одиночную камеру.
В камере, загнанным хищником, побегав от стены к стене, ничего другого не сообразив, написал на листке, из, почему-то не изъятого блокнота: « Я на нарах. Воля - ваша. Прохоров В.С.» расписался и число поставил. «И пусть будет, что будет». Подумал опер, сминая писульку и стуча в раздаточное окошко железной двери.
Писульку передал надзирателю,  своему давно человеку, и назвал адресата. Надзиратель побледнел, но кивнул утвердительно.
Опер не знал, что решат воры и авторитеты, но маленький беспредел по городу, по любому, прольётся…
На высокопоставленных своих коллег Прохоров не надеялся и не обижался. А младший состав, он против начальника и не пикнет, разве, что  будет героически греть в себе мысленный саботаж… Все уважаемые опером старики были на пенсии. К нынешним же сослуживцам Прохоров испытывал лишь легкое дружелюбное презрение.
Он с детства не зарекался ни сумы, ни от тюрьмы. Он был готов ко всему, в любую секунду. Единственно, чего он не мог понять, чего это начальник с ним так круто? Явно же и конкретно было обоюдное согласие: между полковником и опером – мир и вооруженный нейтралитет. Только запредельный страх мог толкнуть на такой отчаянный подлог против уважаемого  и заслуженного сослуживца.
А виноват во всём он сам – Прохоров. «Расслабился, не доглядел…», подумал старый опер и с горяча плюнул себе под ноги.
Старый опер лег и закрыл глаза. Хотел обмыслить ситуацию, но что-то, из прошлого, прежнего - накинулось на него, повалило -  и раздавило на нарах....
…Как-то в детстве, его отец с родней порешили одного мудака… Ночью, человечек залез их грабить. Они, тогда, всей большой семьей в подвале жили.
И тот залез неудачно в окно - на брата наступил. Бродягу родня, хоть и  спросонья, скрутила, враз. Но тот, дурак, вывернулся, и ножик в сторону мамы сунул, мол,- порежу... Он даже довякать своё дерзкое не успел. Утопили его в бачке с водой - отец, дядька и старший брат. Он всё выныривал, орал, а его всё топили… Там же, у бачка, сказал папка Сергею с братом: «цыц навсегда! Как совесть, честь, и все остальное…»
Дети хранили тайну. Но изредка, в особых случаях, переглядывались, со значением… Может тайна эта и воспитала его с братом? Дядьке то, что – он старый, он войну прошел разведчиком. Он бедолагу того и закопал. Сложил пополам, в мешок, и унес…
Так:  честь, совесть и Тайна преступления, сложились в мальчишеской голове в один понятийный ряд…. Сила живой тайны строит характер почище многих книжных идей. Сколько с тех пор преступлений носил с собой Прохоров? Не счесть их…
Скрытая сила и решительность, доброй хлебосольной веселой, казалось бы: совершенно беззлобной  родни, всегда стояла за ним, это Сергей чувствовал с малолетства. И никогда не дрался первым, даже если мелочь какая наглела, лишь отмахивался. Но стоило при нем задеть слабого - бил без слов. А  брат его вообще, за несправедливо  побитого шабашниками пацаненка с их улицы бросался на толпу, прожженных, с пиками и перьями, полу бичей - один, с колом в руках. За что, и тому подобное, с юности носил, простую и ёмкую кличку: «Царь». Ныне, пожилой и слегка располневший, руководит энергетикой, целого края на крайнем севере. Но с больным сердцем. Ну, не может он теперь, по своему положению, каждому встречному подлецу - мерзавцу давать в ухо! Вот и болит его сердце…
Сергей, став первым из большой семьи служащим правопорядка, не утратил уважения семьи, друзей и земляков. Не утратил и ощущения силы, мощной всесокрушающей силы за своей спиной, силы людей, которых, когда-то звали: «Народ».
И даже сегодня, сидя в каменном мешке, за железной дверью, он чувствовал эту истончавшую за последние подлые  годы, эту связь с силой людей, там на воле. Людей, уже забывших, казалось бы: кто они, и что у них есть сила.
А вот у коллег своих «правоохранителей», он этой связи с силой людей не чувствовал. Только строки закона на бумажках, и звезды на погонах, давали им силу.
…Сергей ни разу не видел, не слышал: что б отец дрался, применял насилие, ругался. Самое страшное его ругательство было: «Ну, ты дурак! Никчемушный человек.»
Отец Прохорова был слесарем, бригадиром, сегодня его назвали бы, электронщиком, но это всё, как  современная любовь к понтам… Себя называл он: «КИПовец»… Ну, еще – любил читать, любил голубей и всяких птиц, также: собак, кошек, лошадей и всякую живность. В молодости играл, почти профессионально, в футбол, крайним нападающим. Хорошо играл, что те бразильцы, любил и умел: в падении через голову, забивать. А, если вратарь чужой, только словечко грязное отпустит – так закатит ему, между ног, медленный, позорный мячик.. В газетах про отца печатали, на руках носили… Но покалечили ему  в коленках оба мениска… Раз в год, минимум, отца клинило – и передвигался он только н а костылях… И, смеялся, краснея…  Иногда вечерами, он задумчиво чистил и точил длинный ноготь на левом мизинце. Маленький Сергей как-то спросил его  зачем ему он. Отец сказал, что так ему удобно болтики на работе закручивать… Лишь, повзрослев и пообщавшись с уголовниками, Прохоров с изумлением понял, что его добродушный, мягкий, за всю жизнь не ударивший никого, не заматерившийся ни разу отец, оттачивал не «отвертку». Он оттачивал орудие убийства. И у всех старших были такие ногти на мизинцах… Таким ногтем, умеючи, можно походя вскрыть на шее врага яремную артерию и идти дальше.
Так они, родные, все и жили - честным трудом и простыми заботами. Каждый миг свой готовые на убийство…
Вспомнил, вдруг, Сергей, как он ходил, как-то встречать маму с ночной смены… Верней: пошел встречать отец, и он увязался.
 А как отец с мамой, шли назад, Сергей дернулся вперед от них, обнимающихся, в аллейку темную. Папаня зашипит, вдруг: «Куда?! Там кто? Ты знаешь? Я - не знаю, а ты – рядом иди, или сзади…». А Сергей отмахнулся беспечно и побежал вперед.
И было ему радостно. Сирень, черемуха запахами, небо черное звездное сверху падает – голова распахивается и все внутрь падает а сзади родные и любимые – какой там страх… я летел… Что там впереди?! Он хотел встретить, кого ни будь - злого, опасного. Он хотел бандитов, врагов фашистов,  вурдалаков дьяволов. Ведь, там позади – пусть  тьма и не слышно шагов, там, во тьме, за ним  -  отец и мать -  и они неизбежны, что бы с ним, их потомком, не случилось. Они придут и спасут. Надо только идти вперед - и продержаться, если что.  Ведь, они, родные, сзади, с тылу! Даже теперь, когда тела их – в могилах давно… Но они нагонят, подтянутся.  Они – неизбежны, как наше прошлое, которое, вдруг, нагоняет наше не случившееся Будущее. Надо только чуток, если что, продержаться… И всё – выправляется. И Будущее – тоже.
…Все умерли. Отец, мать, дядьки, что войну ломали- умерли все. Стариков, нет, одни старухи. Братья далеко, племянники рассосались, и нет больше большой уважаемой семьи. Всё в прошлом - и семья, и  страна. И честь, и совесть, и страшная тайна.
И думал теперь на нарах подполковник Прохоров, что ни есть ли, именно, он сам то Прошлое, что неизбежно? То, которое, настигает нас в Настоящем, и которое так, кто-то не хочет пускать в Будущее….
«А, ведь, могут и шлёпнуть. Типа: удавился от стыда на собственных трусах. Только – кто исполнять придет? Кто из местных решится? Тянут, они что-то… Может, ждут прибытия исполнителя не из местных?» И перед внутренним взором, почему то мелькнул давешний неприятный гражданин по кличке Баламут.
Но от этого неожиданного видения страшно не стало. Всего лишь – противно. «Что-то я перестал бояться, последнее время. Только удивляюсь, всё больше и больше…»
Ночью Прохорова подняли на допрос. «Старые времена возвращаются? Клетки, допросы по ночам, конвейер следаков…». Подумал  бывшый подполковник почти безразлично.
Следователь оказался малознакомый, но – встречались – курносенький «счетовод» со слегка  всклокоченными   рыженькими волосиками.
-….Садитесь, садитесь.
Гражданин начальник зашел, бормоча, копаясь в папке с документами. И только сев за стол, взглянул на Прохорова,
- Ах, Вы сидите?! Встать!
Прохоров тяжело поднялся.
- Теперь можете сесть.
Следователь засопел и принялся перебирать бумаги. «Никак обиделся?! Ну, и кадры нынче в Управлении…», удивился мысленно старый опер. Он решил помочь «бухгалтеру» со списками своих грехов:
- Может, подписать чего? Ты не робей, начальник.
Следователь резко остановил возню с документами и недоверчиво взглянув на подозреваемого осторожно протянул несколько листов
Прохоров взял бумаги и принялся читать - медленно, натужно, как двоечник учебник физики.
-  Меня зовут Борис Борисович Акимов, следователь Городского Следственного Управления. – Опомнился «счетовод» и попытался вернутся к надлежащей форме допроса. Но Прохоров останавливающе поднял ладонь, и следователь заглох на полслове.
Дочитав  и сохмурившись  опер положил листы на стол и аккуратно пододвинул к следователю обратно.
- Не-е, начальник, я такого подписывать не буду.
Следователь сощурился:
- Не согласны, следовательно?
- «Согласен – не согласен»… Не понимаю просто. Просто не понимаю, что там написано. Не русским языком написано. Не понимаю. Извините, хотел помочь…
Следователь покраснел:
- А меня предупреждали. А почти поверил Вам сейчас…
И следак протирая очки, не снимая с носа, окрысился мелкими зубками:
- До чего же вы надоели! Старые псы – тиранозаурусы ископаемые. Отчетность нарушаете, в методички не вписываетесь, Системы не понимаете. Терминология отжившая и шутки ваши заскорузлые, как допотопные кирзовые сапоги.
Прохоров аж обрадовался таким себе эпитетам:
- Браво!
А следак не унимал своего мелко хищнического раздражения:
 - Всё у вас не так как предписано, всё по – своему, и без  малейшего документирования. Вот Вы и попались, Старый волк, в свою же яму! Самоволие  ваше и есть база преступности как таковой. И вашей личной, и в стране, и в мире.
«Вот закрутил! А в чем-то прав, крысёныш…», подумал опер, а вслух сказал:
- А у вас, новых, смотрю: и ночные допросы  восстановились, и побои – как при коммунизме. Ай-я-яй…
Следователь замолчал, и покраснел еще больше. Прохоров аж пожалел его:
- Да, не в претензиях я. Так, к слову. Жаловаться не буду. Ты скажи, что делать. И найдем компромиссное решение. А то я спать хочу…- сказал опер откровенно.
Следователь бросил  недоверчивый взгляд на Прохорова и помявшись произнёс:
- Зря Вы на меня так. Я вообще, ночью, первый раз… Обстоятельства у меня, понимаете. Я же Вас знаю, Вас все знают, заочно, хотя бы, но все в городе, Вы у нас, как этот… Как … Мересьев.
- Ну, ты сравнил.  Мне еще пока ноги не отрезали!
- Извините. Вы как Покрышкин. Помните: во время отечественной войны. Летчик был  - герой. Фашисты по рации сообщали: «В небе Покрышкин». И все  разбегались. Так и Вы… Только скажут: «Прохоров – в деле». И все разбегаются – правый и виноватый… Я спешу, Сергей Владимирович.  У меня отпуск с сегодняшнего числа, и утром мы с женой вылетаем в дальнее зарубежье по путевке. Утром, мы, с женой… А начальник ваш  мне и премию обещал сверхнормативную - если успею к утру с оформлением документов вашего дела. А премия за рубежом - ой, как кстати…
«Счетовод» Боря откинулся на спинку стула, мечтательно засунул в рот кончик гелевой ручки. Затянулся воображаемой сигарой и выдохнул потусторонний, только им прочувствованный аромат:
- Мы с женой любим путешествовать по красивым зарубежным местам, фоткаться на фоне замков и дворцов, и дегустировать марочные вина. А по жизни - чаще  приходится ездить в местную тьмутаракань, на охоту и рыбалку с некрасивыми мужиками , и пить теплую водку…
И Прохоров понял про следака всё:
- Я Понимаю, ох, как понимаю…. Сейчас бы перекусить. И – продолжим. Сверхнормативно, по-боевому.
Следак оживился, почти по-детски:
- А мне, как раз яичницу с беконом и салатом ребята из кафе доставят... Я поделюсь.
Прохоров посмотрел внимательней на грызуна следственного и подумал умильно: «Ах, так ты еще и щедрый… Не выжить тебе  при нынешнем моменте здесь теперь, ни как не выжить.»
Принесли яичницу с беконом, следак щедро все разделил.
Прохоров ел и наблюдал как его визави поедает пищу и одновременно, внимательно щуря глазки, изучает документы, сноровисто листая туда– сюда…
Опер поймал себя на том, что уже не ест, а чертит узоры вилкой на остатках яичницы и салата, мясо-то он съел…
«…Вот так – придут убивать или, по-нежному: арестовывать. А ты, умный такой, знающий - сидишь и палочкой на яичнице чертишь…»
От мысли этой, у опера аж вилка из руки выпала и звякнула о тарелку.
«Ну, я ж – не Пифагор!»
И еще раз взглянул на следака,  шуршащего бумажками и метающего вилку из тарелки в мелко жующий рот.
«И что они знают? Архимед, говорят, отдыхал, в Сиракузах. А Сиракузы начали бомбить.. А эти – на Канарах, От сюда, и - туда… Нет, ребята, это всё по-другому делается… И – другими…»
Забежал второй следак, шустрый  чернявый, и, делая круг вокруг стола,  треснул резиновой дубинкой кулаком по кисти руки Прохорова, которой он держался за решетку. И взвизгнул:
- Нам всё про всё известно! Что Вы - заслуженный  сотрудник, уважаемый человек. А людей?! Как капусту режете?
- Ты, Чудо…
- Молчать ! Нам всё известно. Коммерсантов трясете по-тихому, а тут: по-шумному – весь город преступлениями завалили? Оборзели ? Денег не хватает?  Еремию Павловича, вот, с его заместителями – ведь: с чрезвычайной жестокостью…
- Как?!
- Топором одних, а старосту – гранатой… Разнесло человека. Только, честно: интересно, куда Вы её ему запихнули?  В рот? Или туда, в обратное отверстие?
И тут Прохоров вспомнил, как зовут этого шустрого:
-А! Так ты, Тимурчик, с Еремой в доле был! А я ж доложу. Я ж опер старый, хоть, и почти бывший…
- Молчать, Изверг ты легавый! Детки твои где? На службе военной, дети. Детки, наверно, тебе бандиту с  своей воинской части боеприпас присылают? У государства украденный, и контрабандным путем переправленный? А-а?! У них в части, как раз проверка была. На складах недостача обнаружена. А напишем мы ориентировочку воинскому начальству на твоих деток - десантников, ворюг - головорезов…
- Сыновей не тронь. Я ж выйду,  выйду чистым. Я тебе запомню.
 - Угрожаете при исполнении?  Не хорошо.
 - Я не угрожаю, и я - не давлю. Я привожу очевидные факты, что я чист. То есть: преступлений не совершал, и что всё запомню. А это – профессиональное. Кем я был, если бы страдал выпадением памяти?
Следак  «бухгалтер» вздохнул, и косясь на шустрого чернявого коллегу, произнес:
- Если выпадением памяти страдать в нужном месте, то давно генералом были бы…, Прохоров…
Следователь Тимур Муратов зашипел и треснул Прохорова по голове меж решёток дубинкой.
Прохоров схватился за голову, но улыбнулся, через силу:
 - Ах, как не профессионально, бить, да так… Вот, умру, у кого научитесь колоть  преступника, к преступнику  не прикасаясь? А вы, ведь, даже запугать не можете правильно. Всё какие-то намеки мерзкие подлые: на семью, детей…тьфу! Преступник должен ссаться от одного предчувствия необратимости неизбежности. Когда вы его, как лист бумаги разворачивать начнете…  Тогда из него все говёные потроха его и посыпаются….
Шустрый чернявый убежал из допросной, матерясь.
- .А теперь будем расписываться?  - Следователь плюхнул перед Прохоровым стопку формуляров - Не будете расписываться7 Этапируем всё равно.
 И уже, совсем жалостливо, продолжил:
 -  Нельзя вам здесь, никак нельзя. Таким места - только в Москве столице. В глубоком подвале. В окружении личностей  русский язык не понимающих, и - с автоматами.
Но дальше на шутки сил у «счетовода» не хватило, и он опять стал канючить, как ребенок  шоколадку.
- Прохоров, будь на секунду человеком, а? Вернись в общество! У нас, с женой - путевка горящая. Утром - вылет. А за эти бумажки мне премию сам начальник обещал. Очень к стати будет, Хорватия  - страна не совсем дешевая.
- Да,  перестань ты, Боря, об одном и том же. Сейчас оформимся, дружок, и я - баиньки… А потом куда? Ты на курорт. А я ? Меня куда?
- В Москву, самолетом. Под охраной.
- Рискованно. Охрана  стандартная - два сотрудника? Ох, мало охраны. А вдруг отчебучу чего? Надо в клетке. Я ж, по определению полковника – зверь! В Москве, что - там для таких, как я - целый Зоопарк открыли? В подвалах  Таганки – Лубянки?
Прохоров говорил и подписывал, подписывал и проставлял даты и время. А «бухгалтер», бумажки,  прямо из под пера ««расколовшегося» преступника.» , выдёргивал…
Вернувшись в камеру, Прохоров лег. Но сон не шел, и мысли не шли .
Надзиратель его не беспокоил – давнишний должник его, старшина Угрюмов, только, наверно, и думал, что бы задержанный на допросе случайно не вспомнил, про одного подопечного Угрюмова, умершего на следственном эксперименте. Которого старшина, ну, очень слегка, стукнул.
Опер стал разглядывать серые стены, с синим отливом, от люминесцентной лампы с потолка.
В Камере Предварительного Задержания в собственном городского управления  он, ведь, в первый раз сидел... Любопытно.
Степны были расписаны блатным творчеством. Пошлым слезливым. Но иногда попадались на стенах настоящие откровения.  Одно его даже заставило задуматься…
«…КОГДА ГЕРОИ ПОГИБЛИ,
ЧИНУШИ ЗАЖРАЛИСЬ,
А ПАЛАЧЕЙ РАССТРЕЛЯЛИ,
ПРИХОДИТ ВРЕМЯ ПЛУТОВ.
ТОГДА ИХ МАЛЯВАМ ВЕРЯТ ЧИНУШИ,
ИХ «ПРАВДА» СВЕТИТ ДЕТЯМ ГЕРОЕВ
И ВОСХИЩАЮТСЯ ИХ СМЕЛОСТЬЮ УЧЕНИКИ ПАЛАЧЕЙ.».
Прохоров не заметил как вошел в сон….
И снились ему странно знакомые серые берега, свинцовые потоки вод, черные дерева с металлической листвой…И почему-то: свидетель Сивцев, Валентин Георгиевич. В рыцарском  шлеме под серебряным плюмажем.
Сколько он проспал, Прохоров не понял, но проснулся он еще до всякой суматохи. С предчувствием некоего Явления, несущего перемены.
В глазах «городского полицмейстера» он - главный подозреваемый в серии кошмарных убийств, ужасом парализовавших город.  Полковник, он еще та сколопендра.
Но почему ему приснился гражданин Сивцев?
Прохоров, вспомнил ,как совершенно машинально,  незаметно взял на квартире Сивцева стакан со столика и аккуратно прибрал в пластиковый пакет, прикрыв  украденную стекляшку  своей заветной папкой. А потом, в райотделе привычно, на автомате, отправил стакан на экспертизу…. Ответов опер так получить и не успел.
«И вообще, что это такое?  Что ни минута,  в голове появляется Сивцев, живой как на фото…»
Опер проснулся и лежал, напряженно вслушиваясь в подвальный мир. И лишь через несколько минут раздались лязганье  дверных затворов, перестук каблуков и нервно гулкие реплики местных сатрапов:
- Одеть по всей форме мерзавца, и что б - с регалиями!
- Регалии привезли?
- Чего?!
- Тьфу, ё-о… Ну, эти: ордена,  медали,  всякие там – значки…
- Да, домой заскочили.  Жена  евоная отдала пижаму…
- Что?!
- Они так свою парадную форму называют. На ней, вроде, висит чего-то…
- А погоны, погоны на ней золотые?
-На ком, на евоной жене?
- На пижаме! Тьфу,  на форме его, на мундире…
- Да вроде бы…
- Всё у вас раздолбаев: «вроде  бы», «как бы», «типа того»…И что б бритву ему, мерзавцу, электрическую!
- А зеркальце дать?
- Не вздумай! Побреется на ощупь.
Лязгнули засовы казематные. Вывели. Отвели в банно-прачечный блок. Вручили  свежее тюремное белье, рубашку белую  новую из магазина, парадный китель с  глаженными брюками из дома, а также электрическую бритву, мыло банное, лосьон «Бархатное личико» и одеколон «Москва».
Под присмотром  двух надзирателей  подполковник Прохоров произвел утренний моцион. Принял душ,  обтерся, причесался.  Когда брился, глядел в глаза надзирателей, как в зеркало. Не мигая. Надзиратели слега подрагивали.
Только с обрызгиванием одеколоном «Москва» произошла заминка. Не пользованный флакон оказался  1979 года выпуска, крышка от времени усохла, впаялась в горлышко и не открывалась никак.  «Это сколько же добра с советских времен в управлении запасено? И так, до сих пор,  еще всего и не растащили…»
 Прохоров, долго не думая, шарахнул горлышком о край раковины  Надзиратели схватились за кобуры с пистолетами.  А старый опер   оросил себя эксклюзивным парфюмом. Спокойно, обильно. «Как в последний раз. Буду благоухать Советским Союзом за километр». 
Наручники ему застегнули сзади…
И повели  его  длинными коридорами подземными наверх.
 Трое конвоиров - один спереди, двое позади. И шептались конвоиры за спиной:
- Куда его, такого нарядного, и в наручниках?
- Говорят президент приказал: « в связи с обстановкой», «замаравших звание…», «перед строем срывать пагоны, награды»,  и … перед строем – «рравняйсь, смиррно!» И...  залпом.
 - А –а, ё-моё..
 «Доигрался, всё-таки я», подумал о себе Прохоров, как бы и не о себе, отстраненно так.
«А  если покопаться, и честно, сам себе, как офицер офицеру – «Заслужил?»
 - «Заслужил»
- «Ррасстрелять!»
«Согласен?», спросил сам себя Прохоров.
«Согласен», ответил сам себе старый опер. И вздохнул с облегчением. Как исповедовался.
Прохорова вывели на плац.
Солнце слепило глаза. Стройные ряды сослуживцев и знамёна.
«Равняйсь, смирно…»
«Именем…., за……»
Прохоров пропускал слова и смыслы. Он уже принял судьбу,  был спокоен и где-то радостен.
«Ну, вот и всё»
Подумал старый опер, поднял лицо к яростному солнцу и закрыл глаза.
- Сергей Владимирович, вы меня не узнаёте?
Прохоров опустил лицо, солнце закрыла тень. Он открыл глаза. Оказалось, что две тени закрыли солнце.
Начальника полковника и миловидной в годах женщины.
Он посмотрел на свои руки.  В его руках были золотые погоны с тремя звездочками на каждом, Погоны полковника. Он скосил взгляд, следуя направлению взгляда миловидной женщины себе на грудь. На ней,  на его груди поблескивал новенький орден «За заслуги перед отечеством» какой-то там степени.
«Так. Я  уже умер? Или я родился?»
И тут до него донеслись запахи деревьев, цветов, горячего асфальта  Рокот машин на соседней управлению улице, и говорки, сослуживцев окаянных:
 « Целая делегация из областного центра, сопровождающая, страшно молвить -  руководство из самой Москвы!... Как снег на голову… Строгая… Но элегантная… С такими приказами… Женщина – с буквы… состав на построение, по тревоге… С такими приказами! От самого…, за под подписью…, страшно сказать…»
Он открыл глаза окончательно, и увидел лицо  знакомое, слега изменённое годами, но приятное. А когда-то, давно, давным-давно…
- Здравствуйте – Сказал опер без имя нареканий, боясь ошибиться.
- Здравствуйте, Сергей Владимирович! Какой Вы подтянутый. Почти, как тогда…
Рядом беззвучно пружинился полковник начальник.
- Только морщины… Вы навсегда останетесь моим героем.
Гостья из столицы покосилась со значением на начальника городской полиции, и тот, крякнув и кивнув фуражкой, удалился к толпе коллег.
- Вы меня не узнаёте?
«Шикарная женщина с фундаментально выдвинутым бюстом… Когда ж это было? Да, что же я?!»
- Галина Павловна! Что же это я…
«Вот дурак! Что же я сразу не догадался, спасая  мальчика, по фамилии Рудко, из Ди джеевского притона?! Ведь, я и голос её, слышал по телефону…Это же жена того престарелого судьи, которого она с взяткой подставила. Спасла себя и любовника… Вот-то, кто теперь в столице среди начальников!»
- Как Петя, сын ваш? Как Афанасий  Коминтернович, муж второй ваш?
Она взглянула в него ясными очами и почти прошептала:
- Если бы… - а потом набрав уверенность в голос , - Петя трудится, забыв бывшее случайное, как страшный сон. Спасибо Вам за него, за сына… Кажется, хоть, нечасто оно только кажется - он, всё-таки, станет человеком . Хотя бы со страху…  А Афанасий мой…, любимый, до сих пор, любимый, что бы не говорили, не думали, и что бы не случилось… Афанасий конечно не сдюжил напастей,
- Пьёть…
- Афоня, Афоня… Но в сыне души не чает, и когда Петя. Рядом - меньше пьет,  тайком наливает по-маленьку.
- Ну, да… Он – здесь. Вы – там…
-Там…, это – нигде. А он – здесь, с сыном, и – с прошлым…
Слабая теплая женщина, опустила плечи. И Прохоров вспотел невольно и произнес:
- Галина…, я не знал. Я заеду… Я пригляжу И за  ним, и за сыном, за Петей, то есть.
Она положила лёгкую но давящую ладонь на плечо и прошептала
- Вряд ли… Извини: стоит ли? Но, благодарна, заранее…
И только подумал Прохоров, мелькнуло, просто в голове – «… о любви молодой циничной стервочке - комсомолочке,  вышедшей замуж за стареющего судью. Вся из себя – правильная, образцовая.. И, вдруг…»
И тут  Галина Павловна,  словно прочитав его мысли, продолжила их полет, легких зноем падшего с юга ветерка:
-…А я, не верила,  не ждала… Ни ожидала, потому - что не верила. А грянула, как кара небесная – любовь…
Прохоров не удержался и взял её за руку повыше локтя:
- Я всё понимаю,.., и понимал, Галя. Скажи-ка лучше, как там у Вас. В высотах, чего-то всё квёло, как-то.
- «Квёло»…,  не то слово. Нет, слово-то, правильное, верное слово…Но…, они, как там, на западе - ведь, как нас всех представляют?
- А почему, так: сразу, и – про Запад?
Галина искренне, в полные глаза, удивилась:
- А про кого? Про Китайцев, что ли?
«О своем народе, дорогая, ты и не подумала – что он, родной, думает, и есть ли, он, вообще…»
- А про кого-то?... Они думают, думают и решают: «У нас нет методов. У нас нет идеологий. У нас нет решений. У нас , всегда – итоги. И все бизнесмены у нас  - бандиты, а все чиновники – коррупционеры».
- И они правы, в чем-то…
- Да, правы. По-своему. А по-нашему, это способ, форма, а не суть. 
- А что суть? Внутри-то что?
- Как всегда. Страдание и терпение.
- Понимаю… Нюхаешь ветер и выживаешь…
- Ты, Сергей Владимирович, давно там, где я. Ты там, где закона нет. А есть воля и справедливость.
- И: «Справедливость»?
- Да. И справедливость! Такая она у нас: карма и случай. Но и – Необходимость. Потому, что – Государство! Государство – тяжкая ноша.
- Это, извините уже не моего разумения высоты понимания…
- Иронист Вы, каким были, таким и остались, и это - так радостно…  Но что-то неладное творится в нашем королевстве. Вы – не находите?
«Я бы сказал. Да, что я – доктор, что ли?», взбрыкнул мысленно Прохоров, а вслух сказал, насупив умно брови:
- Законы мира. Притяжение Ньютона, рефлексы Павлова, таблица Менделеева.
- Законы беззакония. Такова жизнь.
- И куда нам бедным, старым ментам податься? В монастырь?
- Там та же пропасть, только - с моралью.
Они шли под ручку и тихо беседовали, шли мимо скопища замерших ментов – полицаев, не замечая их, как и кустарниковые насаждения по периметру.
«Жизнь продолжается, всё-таки. Хоть, и с другого ракурса». Подумалось Прохорову вдохновенно.
«И птички, о чем-то шелестят…по-новому.»


ПРЕЖДЕВРЕМЕННЫЙ ЭПИЛОГ.
08.09.2015г..

*
Перестал писать,
Тексты последних глав, практически написаны, но – не исполены.
Бытиё стало обгонять фантазию, сочинительство. Иррреализм, деградация лезет во все щели.
Под Кустанаем, у поселка Карабалык, останавливают в степи поезда. И грабят.
Заставили учесткового выявить разбойников. Участковый уволился. Со страху. Говорят, сбежал в Россию. Второй участковый, назначенный из области, с первейшим поручением – всё перерыть, но сыскать лиходеев. Проработал пять дней. И сбежал, даже не уволившись. Говорят, в Тургай.
Мне, за старенький меседес С-180 предлжили двух коней. А, за помятую Ниву, ВАЗ-21213, - два пистолета «ПМ» с патронами.
А, Алесксашка, с «Клубстроителя», бегал пьяный по району и размахивал шашкой, купленной на рынке из-под полы…
Подумал: « а не взять ли коней, пистолеты и шашки? И пойти на конях, с сыном и овчаркой кавказкой, по кличке «Буран», в степь? Гулевать…»
К моему другу Олескину средь бела дня в обед, в центре горда постучались. И зашли. Двое молодых парней. Зашли и просто сказали: «Деньги давай!» А потом добавили: «90-е снова начинаются»
Мальчики ошиблись. «90-е снова»- не начинаются.
Начинаются скоро «снова» - 1917, 1918-й года…
А вчера Новый мир постучался и ко мне в дверь…
Разберусь. У меня очень хороший топор, самодельный, гвоздь сотку разрубает, без заметного урона для заточки. Разберусь, и, может, допишу повесть о честном менте и серых рыцарях. Но уже с новым содержанием. С «плотью и кровью».
Если выживу.
Читатель, спасибо тебе, за твоё внимание и время твоё, потраченное на чтение про реальность и Иррреализм.
С уважением, Вячеслав Перекальский.