Голуби над Ленинкой

Светлана Солнцева
ГОЛУБИ НАД ЛЕНИНКОЙ

   Грешна, каюсь – грешна: люблю знакомства в транспорте и дешёвые подкаты на улице. В свое оправдание скажу - не для продолжения, для вдохновения!

  «Какие у Вас красивые ноги!» - скажет тебе какой-то ленинский читатель, помогая одолеть на выходе проклятую дверь. Сказал, и вы больше никогда не встретитесь, а настроение хорошее осталось - на весь день. Идешь по Москве и думаешь: «А ноги-то у меня ничего», и даже в кафе какое-нибудь заходишь подороже, дескать с такими ногами – не грех.

  Хотя при выходе-входе в библиотеку приоритетна не красота ног, главное - их быстрота. Часть площади за сутулой спиной Достоевского простреливается голубями. Пересекать открытое пространство дОлжно по секундомеру и без наличия продуктов питания в руках. Ленинские голуби бдят не хуже чекистов, а самый главный их голубь сидит на голове Федора Михайловича и руководит ударными группами бомбардиров. Следы бомбардировок пейнтбольно закляксывают серый гранит. Не удивлюсь, если однажды они заклюют больного отбившегося от стада студента.

    Гардероб Ленинки демократичен: никто не требует пришитых по уставу вешалок, пакетов под зонты и шапки; вздёрнут вашу одёжку за капюш0нчик и спокойно разместят весь хлам, принесенный с собой. Строгий учет и контроль - только печатным изданиям!  Отдельный respect гардеробщикам без перчаток, не боятся, отважные, нашего лепрозория. В последнее время немного смущает обилие людей в перчатках и масках, кажется, что в кармане куртки у них бластер (а в сумке - блистер. Куда ж без таблеток!).

   Беру контрольный талон – и сразу в столовую, ну чтоб два раза туда-сюда не бегать. Столовая - это царство сотрудников и пенсионеров; с не меньшим удовольствием кушает и другой рядовой народ – тут дёшево и вкусно. Выбор шикарный, если, конечно, прийти не поздно, поэтому первым делом вниз, в столовку; книги подождут, их никто не съест, никто. Долго считаю калории и деньги, пытаясь привести в соответствие их rate,ы. Супчики, оладьи, запеканочки. А горячий вареный язык! Объеденье. Два пластиковых стакана: один с урюками, другой – без, венчают поднос. Теперь за свободный столик.
 
   Еще не справился с едой, а уже клонит в сон. В читальном зале непременно уснёшь, положив голову на руки. Как сладко спится в читальных залах! Однако, путь не близок, да и книги получить надо. Единственный выход – буфет.  Его не минешь, через его минное поле - единственный проход к общепиту. В буфете лучезарная улыбчивая Света варит лаваццовский кофе. Она варит, а справа на витринке – пирожные. Выбираю корзиночку с зелеными кремовыми листочками и большущей розовой розой. Розанчик приберегаю на последний укус. Когда же и мощный розан уплыл в розовые глубины организма, сон отпускает, на его место приходит тяжесть. Да, нелегко работать в Ленинке, двигать вперед науку!

  В узком проходе за гардеробом, в огромных окнах на Воздвиженку мчатся автомобили с безумными фарами. Голубиный Достоевский дремлет, свесив голову на бочок. Его не видно, но я знаю, что он там. Перед тем, как отключить сотовый и упасть в недра читалки, делаю пару звонков семье, слегка отклячась, локтями -  на подоконник. Тяжело несу съеденное на второй этаж. Лифт использовать нельзя, пирожное приживётся! На получении книг подлая тяжесть немного развеивается веселым кремлевским видом: золотятся купола, топырятся башни; видны верхушки каштанов, что расстилаются газоном, предваряя и обрамляя кремлевский вид. Один из них чуть-чуть флегматичен; и поздней весною, когда его соседи уже колышут упругие жирные свечи, он только набряк огромными бутонами, похожими на закрытые лотосы. Кажется, вот-вот бутоны лопнут, и он выбросит к небу невиданные жгучие экзотические цветы; но дни проходят, а в окне все те же восковые свечи заполняют пробел в кремлевском газоне. При всей моей любви к каштанам в их цветах есть что-то погребальное.

  Наконец, процокав звонкими копытцами до двухметровой двери в читальный № 2, отворяешь, упираясь в медную ручку, держа подбородком стопку книг, и погружаешься в душноватый полумрак. Царство пенсионеров заканчивается, заслуженных академиков и докторов нет и в помине, ты среди себе подобных. Доставай планшет, подключайся.

  Лампы здесь настоящие, ленинские: зелёные, с мягким тёплым светом. Хорошо сидеть с краю: дежурные открывают окна по какому-то лишь им ведомому графику; ветер раздувает белые гофрированные занавеси; на улице хлещет дождь, и водяная пыль почти касается твоего лица; а в зале уютно. Ворчат и задают вибрацию столам включенные гроздьями ноутбуки. Владимир Ильич, сидя в покойных с белыми полотняными чехлами креслах, караулит справочные издания. Ковёр в проходе глушит шаги, и только между всплошную занятыми столами, с ячеистыми полками впереди, от времени до времени стукнет каблук.

  Нет здесь избыточных цветов в кадках, парочки держаться за руки и тихо переговариваются на научные темы. Что поделаешь, молодые учёные, не опсовели ещё совсем!

  Кто-то прихлебывает воду из бутылки; кто-то покашливает; смартфон подключается к вибрации стола, напоминая о доме; а ты сидишь и сидишь; сидишь, пока звуки классики не возвестят конец рабочего дня. Слабонервные попрыгали… Куда спешить? На сдаче все равно очередь. Даже в ней кто-то умудряется листать гранит науки: Моисеи со скрижалями в руках.

  Зал стихает, пустеет, тускнеет. Только Ленин не поднимается из своих белых кресел на стене, над полками с Брокгаузами, Ефронами и Далями  - не смыкая глаз до рассвета, на картине, в темной библиотеке своего имени.

Лето 2015 г.