Глас Времени. Глава Тринадцатая

               
                1
Апрель 1945. Антарктида. Близ города «Новый Берлин»
Белый автомобиль на электротяге движется по дугообразному бетонному тоннелю. По потолку одной узкой линией проложены продолговатые лампы дневного освещения. Каждые пятьдесят метров в стенах встречаются стальные серые двери, ведущие в технологические отделения. Над каждой такой дверью предусмотрена оранжевая лампочка, забранная в водонепроницаемый стеклянный кожух. Каждая дверь имеет червячный отпорный винт, ударостойкое иллюминаторное окошечко и закругленные края. В этом можно узнать шлюзовые гермодвери подводных лодок.
Шины автомобиля соприкасаются с гладкой поверхностью непрозрачного кварцевого стекла. Езда как по льду – машина при неосторожном движении легко срывается в занос, но водитель считает себя опытным и на скорости восемьдесят километров в час спешит к пункту назначения.
В пассажирском кресле, тоскливо уставившись в наружное зеркало, сидит некто с морщинистым лицом. Ладони лежат на коленях. Под белыми кожаными перчатками, внахлест соприкасающимися с рукавами шинели, невозможно разглядеть сухощавость и дряблость рук. В нагрудном кармане находится медицинский прибор, поддерживающий работоспособность сердца этого старика. Лысая голова прикрыта черной фуражкой СС. Волос у этого человека нет уже давно. Какая-то часть выпала, какая-то была выбрита перед хирургическими операциями. А теперь вовсе ничего не растет. Только с лица иной раз приходится сбривать жиденькие бесцветные ростки.
Сейчас он меньше всего походит на человека, облеченного властью; скорее, на безнадежного старика, который зачем-то облачился в военную форму.
Он здесь, но мысли его далеки. Иногда он проваливается в глубокое детство, солнечное, шумное, туда, где его руки тянутся к материнским рукам. Он не понимает, отчего в последнее время в воображении выстраиваются столь отдаленные фрагменты жизни, и от этого только сильнее тревожится.
– Скоро исполнится шесть лет, как нас забрала подлодка и мы с тобой впервые ступили на эти земли, – хриплым голосом говорит старик. Его глаза по-прежнему смотрят в наружное зеркало.
– Не вычеркнуть из памяти тех очаровательных чувств, когда я познал величие этого континента! – говорит водитель.
– Близок тот день, когда я умру, Хорст, – помолчав, изрекает старик. – Знаешь, какие бы испытания ни подсовывала жизнь, у нее для нас всегда припасен подарок. Даже у мучений есть предел. Для меня отход в иной мир станет праздником и освобождением.
– Весьма по-философски. Но разве вы прошли весь этот путь для того, чтобы сдаться? Стоит ли так делать, когда до решения ваших проблем остался один шаг?
– Глупости говоришь, я не намерен сдаваться. Но организму не прикажешь. У истоков причин смерти стоят физиологические особенности. Существуют необратимые процессы, которыми человек не в состоянии распоряжаться.
– Мы оба знаем, что ждать осталось недолго, – говорит Хорст. – Лекарство, останавливающее старение, Они скоро выдадут каждому.
Лабберт кисло усмехается.
– А ты допускаешь, что Их условие будет выполнено? – Воцаряется молчание. – Нет, фюрер не покинет Берлин, ни за что! – утверждает старик Лабберт.
– Пока об этом трудно судить, – парирует Хорст. – План спасения уже разрабатывается. В нужный момент останется только получить согласие.
– Говорю, не даст он никакого согласия! – слабым голосом протестует Лабберт. – Этот человек скорее покончит с собой.
– Вы мне однажды признались, что история предначертана, что крах Германии – это только начало национал-социализма, и что Гитлер заранее знал о грядущих событиях. Знал об Антарктиде, о тех, кто живет здесь. Что на этом месте будет основан плацдарм для будущего восстания, он тоже знал. Но как, скажите на милость, после всего этого он может допустить собственную гибель?!
– Поражение Германии действительно задумано как величайшая авантюра, – говорит Лабберт. – И в этом есть смысл. Однажды, спустя годы после ноябрьского путча 1923-го, Гитлер сказал: «Величайшая удача в том, что переворот не состоялся: в политическом плане нам нечего было предложить взамен». Эти слова можно переложить на Вторую мировую: уничтожив мироустройство планеты, мы не сможем возместить его чем-то более достойным. Национал-социализм пока не готов стать главенствующей мировой идеологией. Но его время наступит. Крах обличит недостатки. А что касается Гитлера, может, я и не прав. Но какого черта он выжидает, сидя в своем подземном бункере? Берлин окружен со всех сторон. С каждым днем выбраться оттуда все сложнее.
– Скажите, а зачем Им так сильно нужен именно Гитлер? Весь научный состав уже здесь. Политический – прибывает почти каждый день. К ним можно прибавить пять тысяч отборных мужчин и женщин, которые уже приступили к культивации будущего населения Антарктического Рейха. Все эти люди – чистокровные немцы. Мне даже становится стыдно за свою не совсем арийскую внешность, когда вижу их белокурые волосы и лучезарные лица. – Хорст добавляет обороты электродвигателя. – Между нами говоря, сам Гитлер – уже вчерашний день. Здесь найдутся более сильные, молодые и энергичные лидеры.
– Только он сможет объединить нацию.
– Слишком просто, чтобы быть правдой.
– На этот счет у меня есть собственные домыслы.
Лабберт закрывает глаза и уносится в Берлинскую ночь 1939 года. В тот кабинет, где он в последний раз разговаривал с Гитлером, когда среди пляшущих языков пламени в его глазах предстало нечто.
– Думаю, у этого человека есть то, чего нет у других, – после паузы добавляет старик. – Я бы хотел рассказать о том, что видел, но боюсь, после таких рассказов кто-то… а скорее, что-то меня уничтожит. Помнишь ночь в рейхсканцелярии, когда я встречался с Гитлером?
Хорст кивает.
– После той встречи меня преследуют какие-то темные силы.
Хорст на секунду поворачивается к Лабберту. Его лицо полно изумления.
– Считаешь, я из ума выжил? Сидит старикан, басни сочиняет? Но тот, кого я вижу, вполне материален, и действия его материальны. Он мне спать не дает. Бывает, встанет возле дверей и разговаривает своим скрипучим голосом. Я не знаю, о чем – слова непонятны. Одно знаю: это зло. – Голос Лабберта становится тихим. – Полагаешь, войну начал Гитлер? Как бы не так!
Автомобиль встречает на пути несколько блокпостов и въезжает в порт-причал. Это подледный купол. Его размеры оценить трудно, поскольку они гигантские. Если взглянуть наверх, где концентрируется бирюза искусственного свечения, у человека непривыкшего может закружиться голова. Зенит полусферы находится на высоте сто пятьдесят, может быть, даже двести метров. Диаметр пропорционален. Помещение имеет естественное происхождение, но по большей части оно доработано инженерами, проживавшими здесь задолго до появления людей из Германии.
С первого взгляда трудно понять, откуда под куполом свет. Наружную поверхность, занесенную снегом, от внутренней вершины отделяют десятки метров прочного, непроницаемого для солнца льда. Тем не менее, по всей внутренней поверхности равномерно распределяется свет, будто бы купол из стекла и находится под солнечным небом. Такого эффекта удалось добиться, используя специальные пластины, которые по отдельности напоминают экраны плазменных мониторов.
Шумные воды пресного водоема, похожего на плавательный бассейн, окружены бетонной каймой. Одно лишь приводит в смятение: таких огромных бассейнов нет, пожалуй, на всей земле. Вода в озере под цвет купола. Поверхность неспокойна: то там, то тут без конца что-то бурлит, булькает и клокочет. Все потому, что глубоко на дне ежесекундно бушуют горячие источники. С паром справляется вентиляционная система сквозного продува. Все же иногда над озером можно увидеть туманную дымку.
К центру окружности радиальными линиями выстроены узкие платформы-причалы. Возле некоторых из-под воды выглядывают рубки подводных лодок. В сотнях миль отсюда, там, где начинается ледяное побережье Антарктиды, субмарины погружаются и на малом ходу входят в карстовые тоннели. Их сеть поражает воображение. Но немецкие подводники пока знают только один путь – путь сюда! В 1945-м году этот причал является сердцем гидротранспортных сообщений.
Белый «Мерседес» останавливается на подъезде к озеру.
– Какой тяжелый воздух, – вздыхает Лабберт, выходя из автомобиля.
– А мне нравится влажность, – говорит Хорст. – Вот в Новом Берлине чересчур сухо.
– Сплошные крайности. Расскажи лучше, как поживает сынишка? Как фрау Гопп? Давно не заходил в гости.
– Мы всегда рады вас видеть. Фрау Гопп хорошо, сынишка тоже. В пять лет дети задают слишком много вопросов, герр Лабберт. «Папа, а что такое Антарктида?.. А правда где-то наверху тепло и там живут люди?.. Почему мы не живем вместе с ними?.. Папа, а ты был там?..» Иногда я не нахожу, что ответить на такие простые вопросы; ответов не знаю я сам.
– Мне жаль новое поколение, они растут под искусственным солнцем. Свое детство я вспоминаю с доброй печалью в сердце. Счастливое время в далекой теперь Германии, где розовые щеки мальчишек обдувал настоящий ветер. Мы резвились, играли в войну, гонялись за девчонками и влюблялись, не представляя, что бывает иначе. А какой станет молодежь, выросшая здесь? Они не знают ничего, кроме пропагандистских речей и идеализированного образа фюрера. Это как жить в коробке, где все время играет одна и та же пластинка.
– Придет время, и мы поплатимся за этот эксперимент, – опустив голову, произносит Хорст.
Лабберт пожимает плечами.
Издалека двое солдат в легкой антарктической форме отдают им воинское приветствие. Они прогуливаются по причалу, готовые встречать судно.
– Ну, и где эта чертова лодка? Кто-то опять перепутал время? – раздражается Лабберт.
– А вот и она! – Хорст указывает на характерное возмущение на поверхности воды. – Интересно, кто прибудет в этот раз?
– Сейчас узнаем.

                2
– И сколько там золота? – спрашивает Лабберт.
– Полно! – отвечает человек в штатском. Он одним из первых покинул судно и протянул Лабберту удостоверение представителя Германского Рейхсбанка. – Там большая часть из того, что удалось спасти. Больше из Европы золота не будет.
Лабберт смотрит в сторону берега, где шумная команда матросов скользит удивленными взглядами по куполу.
– Они мне весь мозг прожужжали, – ухмыляется представитель банка. – Я с нетерпением ждал, когда покину этот подводный улей. Надеюсь, в Новом Берлине не так шумно?
– В Новом Берлине за чрезмерный шум могут арестовать.
– В какое жуткое время мы живем! Тут арестовать, там арестовать... – Смуглое лицо банкира лоснится в суррогатном свете купола. Он недолго молчит, затем шепотом спрашивает: – А там есть бордели? Понимаете, я почти два месяца без женщины.
Лабберт смеряет его оценивающим взглядом. «Нет, я не позволю ему жить в этом городе. Сошлю в периферию, обслуживать энергоустановки».
– Что вы на меня так смотрите?
– Для начала давайте закончим дело, – Лабберт кивает в сторону подлодки.
Человек соглашается и апатическим тоном произносит:
– У меня для вас кое-что есть. – Из нагрудного кармана он достает конверт для партийной почты. Тот отличается толщиной бумаги, через которую невозможно разглядеть текст, даже просвечивая мощной лампой, а из-за специального клея его невозможно вскрыть незаметно. – Мне велели передать лично вам.
Лабберт берет письмо, и на мгновение его посещает мысль, что оно важнее целого флота подводных лодок с золотом.


                3
Белый «Мерседес» движется медленно, Хорст старается не отрываться от грузовых электроплатформ, груженых золотом, которые двигаются в автоматическом режиме по проложенной в кварцевом стекле магнитной ленте.
Представитель Рейхсбанка и команда матросов остались в порту: согласно постановлению местного правительства, без специального пропуска людям даже высшего ранга посещать Новый Берлин строжайше запрещено. Специальные пропуска выписывает Рейхскомиссар Лабберт Голдхабер или начальник дивизии СС «Антарктида» Хорст Гопп. А также исключительное право предоставлять разрешения имеют Гитлер и Борман.
– Посмотрим, что пишут, – говорит Лабберт. Он надел очки и сейчас разрывает конверт. Лишнее отброшено в сторону, в руках остается бумажка с рукописным текстом:
«25 февраля 1945 г., Берлин. Рейхскомиссару Лабберту Голдхаберу.
До «краха» Германии остаются считанные дни. В ближайшее время русские вступят в битву за Берлин. У Германии почти не осталось сил для противостояния. Фронты трещат по швам. Фюрер не осознает, какому риску он подвергает себя, оставаясь в столице. Он действует вопреки собственному плану. Это можно объяснить нервным перенапряжением, которому он подвергается в последние дни. Широкий мир его фантазий подчас заменяет ему реальность. И только мы, верные соратники, должны поддержать его в этот тяжелый момент.
Я приказываю Вам организовать операцию, которая позволит руководителям рейха покинуть Берлин. В ближайшие полтора месяца Вермахт гарантированно будет удерживать позиции, но когда Вы будете читать это письмо, вероятно, ситуация будет доведена до предела.
Мы с Вами знаем: смерти фюрера допустить нельзя!!! Если это произойдет, все, к чему мы стремились, лишится смысла.
Я намеренно не стал прибегать к передаче этого сообщения по радиосвязи: нас, бесспорно, перехватывают противники. Ключи к нашим шифровальным машинам давно в руках английской разведки.
Посылаю код: 200489. В день, когда битва за Берлин подойдёт к концу, я активирую резервный передатчик, и Ваши радисты засекут сигнал, содержащий эти цифры. С той секунды Вы, при помощи известных средств, должны будете прийти на помощь.
С надеждой на успех,
Рейхсляйтер Мартин Борман. Хайль Гитлер!»
Лабберт роняет письмо и поворачивается к Хорсту.
– Что ты рассказывал о загадочном радиосигнале, зафиксированном нашими приемниками? – борясь с хрипотой, спрашивает он.
– 25 апреля в 19:45 по берлинскому времени наши приемники зафиксировали серию мощных трансконтинентальных сигналов. Обычно все они приходят в виде шифрованных данных, но в том случае послание было открыто, всего шесть цифр, странным образом совпадающих с датой рождения Адольфа Гитлера. В штабе подумали – шутка.
«Сегодня 29-ое! Прошло четверо суток!.. Опоздали!!!» – думает Лабберт.
– Живо! Гони!

                4
Будущее
– У нас впереди целый день, – говорит Фич, обращаясь к Иосифу и Лотару. – Сейчас войска Свобод и Порядка проводят маневр у берегов Антарктиды, поэтому нам там пока делать нечего. К завтрашнему вечеру ожидается затишье, которым мы обязаны воспользоваться, чтобы высадиться на континент.
Хотя солнце высоко, день готов угасать. В небе ни облачка. Город окутан роем воздушных кораблей, их движение не прекращается ни на минуту.
– Хотите, я проведу для вас экскурсию? – спрашивает Фич.
– По городу? – Иосиф поднимает брови.
– У нас двадцать четыре часа, вполне успеем по миру! На трансконтинентальных воздушных направлениях можно лететь со скоростью свыше пяти тысяч километров в час. Попутно в полете будем рассуждать о предстоящей миссии, а в промежутках можете отдыхать.
– Что скажешь? – Иосиф обращается к другу.
– Мне все равно. Решай сам. – Причина внезапной смены настроения Лотара проста: он думает о семье.
– Отличное предложение, – встает Иосиф.
Через минуту их серебристые костюмы блеснут в лучах солнца и скроются за бортом белоснежного челнока.

                5
– Как бы я ни старался, мне трудно представить, что Хорст до сих пор жив, – говорит Иосиф, поглядывая в иллюминатор.
– А я очень рад, что прихвостень того сукина сына и ныне топчет землю, – с усмешкой заявляет Лотар. – И не если, а когда я до него доберусь, он за всё мне заплатит. Конечно, моя месть по отношению к нему будет не совсем справедлива, ведь он всего-навсего выполнял приказы. Вот добраться бы до самого Лабберта! Этот гад получил бы по полной!
– Кстати, есть шанс, что и он еще жив? – спрашивает Иосиф Фича.
– Не исключено, но точно не знаю. Информация только о Хорсте.
Фич берет курс на запад, на три тысячи километров, туда, где почти тысячу лет назад князь Юрий Долгорукий заложил город, впоследствии ставший Третьим Римом.
С немыслимой скоростью они летят навстречу солнцу, оттого, кажется, время замедлилось, остановилось, а то и вовсе пошло вспять.
Шестьдесят минут – и челнок начинает снижаться.
– Люблю обращать часы вспять! – заявляет Фич. – На моем рабочем аппарате с его возможностями можно обгонять не только часы, но сутки, годы и тысячелетия.
– У вас каждый может путешествовать во времени? – спрашивает Иосиф.
– Нет, – отзывается Фич. – Только Хранители Времени, то есть я и десяток человек – наш отряд.
Иосиф хрустит суставами пальцев.
– Если дать людям такую возможность, наступит хаос, – продолжает Фич. – Это как в вашем времени каждому выдать по ракете. Где мы потом будем всех искать? Половина населения Земли все время будет отсутствовать, а те, кто останутся, будут готовы переехать, скажем, в эпоху ренессанса или каменный век.
– Это что-то невообразимое…
– Что именно?
– Я имею в виду перемещение во времени. Когда я впервые испытал чувство переноса, подумал, что просто умер, а эти видения – плод мечущегося между жизнью и смертью сознания.
– В какой-то степени это так. Ты действительно умер.
Задумавшийся Лотар широко раскрывает глаза, услышав такое.
– Каждый, кто перешагивает черту собственного времени, умирает. – Фич не намерен накалять обстановку и отвечает, не дожидаясь лавины вопросов. – Он теряется в истории, выпадая из всех процессов, начиная с тех, что происходили миллиарды лет назад. История выстраивается в обход такого человека. Но это нельзя назвать смертью как таковой, ведь он продолжает жить в другом времени.
Фич задает навигационные параметры челноку; на средней скорости они летят туда, где меж колоссов высотою в небо пролегает странная равнина – почти идеальный круг, где отсутствуют высотные здания, лишь несколько темных прямоугольников возвышаются на небольшом удалении от центра этого подозрительно знакомого ландшафтного эллипса.
– При том мир удивительным образом балансирует сам себя, – продолжает Фич. – Если вы известный ученый, без которого немыслимо открытие, и вас заносит в другое время, в мире, который вы оставили, чудесным образом найдется другой человек, и великое открытие теперь будет немыслимо уже без его имени. Все происходит с поразительной скоростью. Словно перестройка событий не сложное дело, зависящее от бесконечности факторов, а игра.
– Покинув свое время, мы перестаем существовать. Но что происходит, когда мы возвращаемся? – уточняет Иосиф.
– Главное при возвращении – подобрать исходный момент, после которого вас там не стало. Это очень сложно. Если Лабберт обещал вам возвращение – он лгал, ибо с той грубой аппаратурой, которую он использовал, отыскать «свою» тысячную долю секунды чрезвычайно сложно.
– Но как он из будущего, в котором повстречал нас, смог вернуться обратно без тех последствий, которые ты описал? – спрашивает Лотар.
– Он мог подобрать лишь похожее время. Погрешность даже в половину секунды слишком велика, – уверяет Фич. – Скорее всего, он ошибся и вступил в сильный диссонанс с природой. Это может выражаться в чем угодно: от мгновенной смерти, до чрезмерно быстрого старения. Самое ужасное, когда в одной реальности существуют два человека, и плохо даже не то, что они постоянно сталкиваются лбами, плохо, что жить им приходится в нескольких микронах друг от друга. Как два испорченных кинокадра, когда при наложении один всегда выскакивает за другим, и это ужасно. Правда, такие люди обнаруживают в себе способности проходить сквозь стены, и порой их видят в двух местах одновременно. Но чаще они быстро стареют и умирают.
– Я хочу проверить, был ли в текущей линии времени такой человек, как я, – быстро говорит Иосиф. – Там вдали Москва? Я много лет прожил в этом городе. В социальных архивах наверняка обо мне что-то осталось. В крайнем случае, могу назвать номер своего паспорта. Не верю, что человек с моим именем перестал существовать!
– Человек с твоим именем сейчас тут, в 103-м… ой, забываю, что наше исчисление вам непривычно – в 2170-м году. Ты здесь. Покинутое время не плодит копий, оно быстро подбирает тебе замену, и забывает, как блудница о случайной связи. Там, внизу, нет потомков Иосифа, есть следующие поколения, произведенные другим. Но это должно быть отчасти радостно: ведь там нет и твоей могилы. В могиле другой, а ты – здесь!
– Нацист Лабберт покинул свой 1939 год, тем не менее, о нем не забыли! – Лотар силится осмыслить.
– Еще раз повторяю: в тот момент, когда он впервые покинул свое время, в пространственно-временной плоскости на его место встал другой. Когда он вернулся, всё мгновенно возвратилось.
В кабине тишина.
– Чтобы проще понять, представьте себе, что рождение, развитие и угасание Вселенной уже произошли, а машина времени дает возможность перематывать и воспроизводить разные фрагменты её существования. При этом существуют бесчисленные вариации событий, которые сама Вселенная меняет и чередует, дабы закончить и привести историю именно туда, куда следует. Для наглядности вообразите фильм с заранее установленным началом и концом: в то время как эти два параметра неизменны, можно очень легко переигрывать все остальное. И самое главное, смешное и забавное – фильм длится сотую долю секунды. Ведь в действительности, при наличии стороннего Наблюдателя, который мог бы видеть Вселенную издалека, она для него исчезла, почти не успев возникнуть. Как молния или пороховой взрыв. Несмотря на то, что видимая нами Вселенная жива, для Наблюдателя она давным-давно угасла.
И Лотар, и Иосиф, оба продолжают безмолвно думать.
– Какое агрегатное состояние ты имеешь в виду под словом «угасание»? – уточняет Иосиф.
– Это даже не вакуум. Этому состоянию нельзя дать наименование. Угасание Вселенной, образно выражаясь – тьма, в которой не существует ничего, даже единственной сверхмалой частицы.
– Если так, то почему мы живы и видим космос с его яркими звездами? Ведь «угасание», с твоих слов, уже случилось.
– Как бы мы ни пытались, львиная доля смысла останется за пределами нашего разума, – говорит Фич, пытаясь интонацией поставить точку в этом философическом разговоре. – Есть вещи, которые недоступны человеку. Нужно стать кем-то большим, чтобы открылось новое.
– Кем же?
– Уж точно не существом с парой рук, парой ног и головой на шее, – тоскливо отвечает Фич.
– А я думал, человек – это высшая ступень развития. Тем более в вашем времени.
– Это так, но нельзя останавливаться только на этом. Нужно все время двигаться к новому. Сегодня человек достиг своего пика. Сейчас наша цивилизация на пороге глобальных перемен, и завязавшаяся Антарктическая война может нам сильно помешать.
– Каких перемен?
– Не хочу ничего объяснять, хочу, чтобы вы сами поняли. Время покажет: может, ответ вам знать и не надо.

                6
На высоте в сотню метров челнок медленно рассекает воздух. Под ним – почти не изменившаяся Москва, какой она была полтора века назад.
Поскольку колесная техника утратила свою массовость, дороги в черте города подверглись невообразимой метаморфозе. С проспектов содран вековой асфальт и посажены деревья. Даже узкие улицы не избежали озеленения.
– Почему отказались от строительства небоскребов в Москве? – спрашивает Иосиф.
– Во всем мире насчитывается несколько сотен крупных городов, оставшихся в неприкосновенности. Прежде всего, это исторические столицы бывших государств. На сегодняшний день дома этих городов в запустении – их внутренние помещения не подходят нам хотя бы по росту. Сохраняли их отнюдь не из любви к архитектуре. Причина в другом: под этими городами кроются огромные пространства пустот, которые сильно затрудняют строительство многокилометровых высотных сооружений. И еще вопрос: как построить что-то с большим основанием, допустим, на Манхеттене? Сносить, забирать внутрь? Нет, это не выгодно. Многие сошлись во мнении, что лучше заморозить старые мегаполисы и организовать новые.
– Зато получился неплохой парк, – пожимает плечами Иосиф, меланхолично взирая на крышу своего дома, который случайно оказался прямо под ними.
– В Германии дела обстоят так же? – вмешивается Лотар.
– Как и везде в Европе.
В салоне вновь становится тихо. Лотар размышляет о семье, пытаясь поломать парадоксы времени и осознать, что к чему. Иосиф думает о словах Фича про «большие перемены». Люди затевают перемены, когда возникают какие-то трудности, но что может препятствовать такому сильному и современному обществу? Видимо, что-то архиважное!
Город, который когда-то казался Иосифу суперсовременным, бледнеет перед новоявленной столицей, возвышающейся вдали. Старая Москва превращена в единый парк, по которому очень любят бродить новые люди.
Внизу Иосиф замечает такую картину: бассейн, шезлонги, шикарные женщины, красивые мужчины, напитки, брызги воды и счастливые лица. При виде этого у него назревает вопрос:
– У вас что, совсем нет никаких социальных проблем?
Фич оборачивается и, многозначительно усмехнувшись, говорит:
– Так может показаться на первый взгляд. На самом деле всё очень сложно.

                7
Система помощи управления челноком посылает Фичу экстренную рекомендацию о немедленном снижении. Фич пытается выяснить, по какой причине система дает такой настойчивый приказ. В ту же секунду бесчисленные корабли в поле видимости, от маленьких до гигантских, берут курс к земле. Иосиф наблюдает, как группа из десяти челноков заходит в раскрытые створки высотного гаража. Даже несколько массивных кораблей вальяжно, но быстро берут курс на старую Москву, где высотность строений позволяет снизиться почти до земли.
– Что происходит? – волнуется Иосиф.
Фич погружен в управление.
– Эй, Фич! – подает голос Лотар. – Может, ответишь, в чем дело?
Молчание и подозрительная суета за окном заставляют Лотара и Иосифа тревожно переглянуться.
Иосиф переключает внимание на вид из иллюминатора и как в замедленной съемке видит совершенно ирреальною картину: счастливые люди на площадке с бассейном подвергаются воздействию неизвестной силы, которая их с этой крыши сдувает.
Фич обрывает связь с кораблем и переходит на ручное управление. Его пальцы дергают рычажок, и челнок с ускорением устремляется вверх. В салоне страшные перегрузки. Лотар вслед за Иосифом закрывает глаза: в их организмах кровь отступила книзу.
Теперь за иллюминаторами темно. Иосиф ладонями протирает глазницы и быстро моргает. Странно, как голубое небо вдруг стало черным, при том, что солнце осталось на месте.
Только вид поверхности планеты далеко внизу восстанавливает восприятие: челнок на орбите.
Иосиф знаком с видами Земли с орбитальных позиций по фильмам, фотографиям, и, в общем-то, не удивлен, его ошеломляет другое. В этот момент в сотнях километров отсюда, но не на земле, а в небе, образовывается ярко-золотистый шар, от центра которого расходятся совершенно правильные круги облаков диаметром в километры. Свет моментально обжигает Иосифу глаза, и тот резко отворачивается в салон.
– Четыре высотных ядерных взрыва, – сообщает Фич.
– Что, черт возьми?! – Лотар ошеломлен. Он пересаживается к Иосифу, чтобы осмотреть повреждения глаз.
– Кто-то взрывает бомбы над нашими городами!
– Нацисты?
– Да.
– Вот это я понимаю – война! – ударяет в ладоши Лотар. – Не всё безмятежные маневры! Сейчас ваши накидают им в ответ! К чему нам лететь в Антарктиду убивать одного вояку, когда есть шанс прихлопнуть всех и сразу?
– Проблема в том, что «накидать в ответ» у нас нечем. Мы покончили с ядерным оружием.
– Да ладно?! Нет ядерного – наверняка есть другое, не менее мощное.
– Незадолго до конфликта и оно было уничтожено. Ответить противнику симметричным ударом мы не сможем.
– Нахрен вообще такая армия?! – сокрушается Лотар. – Что теперь? Будем смотреть, как эти твари во второй раз разрушают мир? Сейчас же спускай меня в Антарктиду, я отправлюсь вырывать Хорсту сердце!
– Где же воздушная оборона? – спрашивает Иосиф, фокусируя подслеповатый взгляд на плече Фича.
– Прогремели космические взрывы. Ядерные боеприпасы несли неопознанные объекты, которые уже было приказано устранить, но за секунду до этого объекты взорвались. Ракеты ПВО просто не успели подняться на заданную высоту.
– Ну и дела! – Лотар судорожно ощупывает обшивку. – Нас, небось, облучило?
– Эти челноки предназначены для коротких прогулок по орбите, – говорит Фич, – поэтому умеренная радиация им не страшна. Как твои глаза, Иосиф?
– Черные пятна кружат, и резкость пропала.
– Скоро нормализуется. Но по возвращении я сам осмотрю тебя.
Фронты ударных волн огибают планету по несколько раз, схлестываются между собой, теряют энергию, меняют вектора, пробуждают сиюминутные ураганы, но в конечном итоге угасают.
– Мне докладывают, что прямо сейчас сбили пять неопознанных объектов. Их уничтожение осуществили орбитальные патрули. Похоже, теперь ситуация под контролем.
– А что стало с людьми и городами?
– Скорее всего, те, кто находился на открытом воздухе в относительной близости от взрывов, погибли, – сообщает Фич. Его голос впервые дрожит. – Разрушения минимальные. Точных данных по количеству погибших пока нет. Получаю сигнал из штаба… нас призывают срочно вернуться!
– Помчались! Заварушка начинается! – восклицает Лотар, напоследок заглядывая в окно, где простирается космос.

                8
Ядро «Свобод и Порядка»
Иосиф с Лотаром возвращаются в многокилометровое здание. Прежде они были уровнем ниже, сейчас почти на самом верху. Перед ними вход в зал командного пункта.
– Не сочти за грубость, – обращается Лотар к Фичу, – но точно ли ваша армия способна воевать? Иначе почему люди, прожившие в изоляции две сотни лет, лихо одерживают верх?
– Оттачивая навыки и накапливая опыт, наши военные специалисты провели тысячи часов за симуляторами. Ты можешь подумать, симулятор – неподходящая замена настоящей войне. Я не соглашусь, потому что сценарии, обыгрываемые в симуляторах, на порядок сложнее тех, которые происходят сегодня. Для нас нет разницы, ведь в обоих случаях наши люди являются пилотами и дистанционно управляют всеми видами военной техники.
– У вас разве нет отрядов специального назначения, которые умеют самостоятельно держать в руках автомат или сидеть за штурвалом? – спрашивает Лотар.
– Два десантных корпуса на всю планету. Эти люди реально умеют всё – настоящий спецназ. Но условия этой войны не благоприятствуют их задействованию.
– Согласен. В условиях Антарктиды, каким бы хорошим ни был солдат, он – пушечное мясо. Ведь какой смысл гонять его по снежному насту, когда основные силы противника сконцентрированы глубоко под землей?
– Поэтому мы используем беспилотную технику. Благо у нас её много. За этими дверями командный пункт. Не пугайтесь, когда увидите большие экраны, на которых война будет показана со всех сторон. Предупреждаю: со всех… порой острых. Еще там много сосредоточенных и молчаливых людей, но не волнуйтесь, они не в расстройстве и не в унынии – меж их головами фланируют терабайты информации.