Много ли?..

***

      
       Утро теплое; как корица с перцем — пряное и острое. А ночь до того — без вина пьяная. Волосы пшеничные, ладони узкие, цепкие, как угольки горячие. Соловьи с песнями венчальными, вместо пира застольного — краюха на платке, вместо уборов свадебных — венки полевые, перемятые, васильковые.
       — Ай-яй, снова в пляс, озорница моя! А как же я?
       Смешок переливчатый, глаза хитрющие — ну как от радости не в пляс-то? Ты и так важнее всех на свете, душа ее! Куда уж больше, куда уж ближе, не много ли тебе? Свободы бы для сердца хоть капелюшку малую.
       Ведь вся она в движении, в полете, точно одуванчиковая былинка. И волосом золотая, что те лепестки.
       Много ли для счастья надобно?
      
      
***

      
       Утро промозглое, студеной росой умытое, как очи — слезами. Ножки босые озябшие, сапоги тяжелые возле.
       — Скоро, моя милая, совсем скоро... — и пальцы, накрепко переплетенные поверх упряжи, и поцелуи соленые, торопливые, напоследок. Когда в другой раз-то?
       Конь черногривый приземистый, плуг таскать приученный. Да ныне в седло обряжен — для похода дальнего за богатствами. Меч завидный в ножнах кожаных, шелом с птицею, а у нее перед глазами — лишь черты родные, и больше ничего.
       Рог — гул басистый, стук копыт и окрики лихие. Рукопожатие разомкнутое. Те пальцы, что как угольки горячие, — к сердцу тревожному. А те, что как кора шершавые — за узду и в кулак. Порознь теперь. Но таково решение. Пора!
       А много ли для счастья-то надобно? Златые ли горы?
      
      
***

      
       Утро сумрачное, предзимнее, морозом прихваченное, мертвыми жухлыми листьями запорошенное. Неживое, настороженное.
       «Скоро»? Когда, так когда же? Сегодня, конечно!
       Воск горячими каплями по желтоватому боку к пальцам стылым, огонек яркой капелькой, дорога — то стрелой ровной, то змеей коварной вдаль, но вся взгляду открытая. Ни души. Ни ветра-гуляки, ни дождя-плакуна, ни бурана-певуна. Излом года — ни туда ни сюда.
       Волосы пшеничные — прядями на глаза тоскливые.
       От ночи ни следа, от свечки — тоже почти.
       Наверное, «скоро» не сегодня. Значит — завтра, точно завтра. Обещание свято.
       Много ли ей для счастья надобно?..
      
      
***

      
       Утро жаркое, в зыбком мареве плывущее, на разнотравном запахе замешанное, как тесто — на простокваше.
       — Ты самого солнца краше, недотрога моя!
       Морщинка меж бровей, грозный взгляд — прочь, прочь руки чужие и постылые! Не для вас плечи белые, не для вас кудри шелковистые, не для вас ладони узкие, как угольки остывшие! Не для вас... А для кого?
       Сотня дюжин «скоро» за спиной, а милого нет как нет. Тяжко, одиноко, муторно — а после снова на тракт выездной пора. Со свечкой. Ночи летние коротки, да темны.
       Дорога пыльная пред глазами то стрелой, то... и конники по ней во весь опор! Сердце вскачь! Наконец-то — он, конечно он!
       Минута — и ошибка наружу, да поздно уже.
       Сбруи посеребренные, сабли вороненые, возгласы басурманские, руки загребущие — за косы и через седло.
       Много?! Неужто много так для счастья надо, что...
      
      
***

      
       Утро знойное, пески накалившее, а ночь до него — в струнных переливах жемчужных, в дыму кальянном, в ароматах кофейно-приторных. И всё не для нее, для господ. Для нее — оковы заклепанные, браслеты звенящие, подносы золоченые да кувшины тонкогорлые.
       Но ненадолго все, следом снова расставание: низка рубиновая хозяину в карман, девица пшеничнокосая — из дворцов изобильных да хану степному на радость. Плясуньи чужедальние всегда в цене.
       И ведь не одни лишь шутки у судьбы в рукаве, есть еще вопросы старые, постылые: а теперь-то много ли для счастья тебе надобно?
      
      
***

      
       Утро ветреное, полынно-хлесткое, буря песчаная жгутами-вихрями, кудри светлые с ранней проседью. Ступни усталые да ладони мозолистые, трудом измученные, будто камень речной отвердевшие да холодные.
       Не до танцев давно, жизнь в степи — не леденец сахарный. Всё в седле, всё в делах. Хан густобровый и на расправу скорый, но справедливый зато, ясноглазый, солнцем до загара прочерненный. Люба ему чужеземка молчаливостью да печатью грусти на лице, хоть и не красавица давно. Детям — нянька, коню — подруга, сердцу — отрада. А ей оно всё — как ярмо на шею, камень у ноги утопающей.
       Взгляд ее — лишь вдаль, поверх голов, на губах призраком неслышным «Скоро... Скоро...». Четыре сотни дюжин позади, а все «скоро»? Обещание свято, но вдруг лишь для нее одной? Вдруг погиб? А если милый-ненаглядный уже при богатстве да при жене другой, да при выводке детишек, счастлив где-то без своей позабытой озорницы? Как тогда?
       Прочь бы из души, но кто: искатель злата или яд сомнений?
       И что же все-таки для счастья надобно-то? Неужто много так?
      
      
***

      
       Утро тихое, влагой напоенное, грозой дочиста натертое, точно стеклышко прозрачное. Бережок травянистый покатый, былинки одуванчиков седых — стайками в воздухе. И по-прежнему она как те цветы — но теперь волосами белыми, а не легкостью.
       Хан лицом сумрачен, девица отрешенная. Да и где уж девица-то? Четвертый десяток наполовину.
       Рука загрубелая протянутая, щелчок замка, хруст доломанных старых петель.
       — Вон твоя деревня, там.
       Справа глаза раскосые да угрюмые, слева — округленные в изумлении: свободна? Как так? Почему?
       И ладошки узкие, усталые, вдруг от острой мысли взопревшие: «А много ли?..»