Она знает жизнь!

Нина Михайловна два дня не появлялась на улице, наконец, объявилась  нарядно одетой с задиристым хохолком-букетиком цветов на широкополой белой шляпке. Соседи из окон своих квартир понаблюдали: - как она проходила к почетному месту -  к своей, раскрашенной во все цвета радуги, веселенькой скамеечке, осторожно там присела и погрузилась в думы; тогда они,  словно проснувшись от гипноза,  ёще более усердно занялись  своими  делами.
Нину Михайловну всегда печалило поведение детворы, хладнокровно разоряющей её место обитания – цветник, что располагался на южной стороне у стены пятиэтажки. Этот маленький огородик, несмотря на набеги и разорения,  она каждый год настырно облагораживала: рассаживала цветы, окружала их удивительными куклами.
 - Пусть радуются дети! – отмахивалась от  предупредительных возгласов взрослых. Но именно взрослые трепетнее, чем их дети относились к этому местечку и на его фоне с удовольствием фотографировали своих чад и нежданных гостей. Дочь Наталья не одобряла усилий матери, хотя понимала, что занятия этим огородиком поддерживают её дух и жизненный настрой.
Нина Михайловна прошлой неделей, почувствовав себя здоровой, крадучись от родных съездила с приятельницей в лес. Накопали они там по  10 молодых сосенок.
 - С великим трудом можно сказать притащили! -  похвасталась  Нина Михайловна соседке Наде. Этим же днем сосенки были высажены, но даже и после этого Нина Михайловна  не заторопилась  на отдых. 
  Нина Михайловна тихо сидела, подставив лицо под обжигающие солнечные лучи, слушала щебет расшалившихся птичек.
 -Бабушка! – услышала мальчишеский голос, открыла глаза.  К скамеечке шли мальчишки. Она их узнала; те самые разорители-разбойники шли к ней, загребая ногами, выросший после недели обильных дождей, пырей. Настороженно  выжидала. Мальчишки подошли близко.
 - Бабушка! Можно мы вам поможем?
 Из рук вздрогнувшей Нины Михайловны выпал маленький букетик первых весенних цветов. Незабудки и огоньки весёлым ковриком разостлались у её ног.
 - Что такое?- задала она сама себе вопрос,  повернула голову в сторону дерзкого голоса.
 -  Мне? Помочь? – удивленно переспросила.
 - Может покапать нужно? – развернул вопрос-предложение  Денис - самый нагловатый из мальчишек. В её памяти всплыла последняя весенняя шалость этих деточек. Она видела  с балкона как эти мальчиши, никого не спросив, оторвали прикрученную проволокой к водостоку бочку с растаявшим снегом и вылили из неё воду; она за эту самодеятельность их  поругала, они же задиристо отреагировали: попрыгали, потолкались в луже воды и убежали, посвистывая и хохоча.
  Мальчишкам, всегда пакостившим на ее огородике, родители трёпку не задавали, замечаний не делали. Нине Михайловне думалось, что они - эти родители в своих  редких беседах поощряли шалости своих отпрысков, обесценивающих чужое мастерство и фантазию.  Она и сегодня готова была  увидеть и признать мальчишеские шалости. Не заметив перемен на огородике, вместо ответа на предложение мальчишек все же построжилась :
 - Ничего ведь не умеют: ни землю копать, ни старость уважать. Кто виноват? – Нина Михайловна сделала непреднамеренную паузу, словно собираясь  с мыслями, готовилась сама ответить на этот  важный вопрос.
 - Давайте, я вам историю расскажу? – она встала со скамьи, протерла тряпкой место рядом со своим насиженным местом, показала на него двум мальчишам: - Садитесь!
 
Мальчиши послушались, отталкивая, и наседая друг на друга, всем видом показывая, что делают это так - на всякий случай. Нина Михайловна тоже присела рядом, заторопилась с рассказом.
 - История я расскажу из своего детства, она  интересная и смешная. Время было трудное. В деревни нашей жили богатые чел-доны, и дома у них были большие и знатные. 
Нина Михайловна говорила уверено, сопровождая каждую фразу, размеренным отстукиванием   кулачка левой руки о колено.

                Мороженое

- Так случилось, что чел-донов богатых выслали из деревни, а в их домах открыли: клуб, детский сад, сельсовет, магазин, школу семилетку, ликбез и молокозавод, который называли  Красильным по фамилии, жившей в доме семьи. Недалеко от молокозавода находился наш дом, может метрах в двухстах.
Завод поставлял городу творог, сметану и   масло. Сыворотку, что оставалась, раздавали деревенским. Мы - дети тоже помогали родителям – птиц отгоняли с крыши главного корпуса, где лежал и подсыхал творог.
Однажды директор объявил, что будет раздавать мороженое и нужно для этого принести посуду из дома. Новость о первой партии мороженого быстро облетела деревню и у дверей молокозавода выстроилась крикливая детвора; кто с чашками пришёл, кто-то с чугунками, с кастрюлями, кринками.  Мы с сестрой долго бегали по дому, по двору - искали свободную посуду. Увидели, наконец,  тележку, на которой навоз на огород вывозили, решили её взять, но стало обоим стыдно за такой аппетит, и мы взяли по корзинке. Никто ведь в деревне не подсказал - что собой представляет это мороженное. Мне думалось, что это большая сладкая тыква, замороженная с молоком. Договорились с сестрой, что если ошиблись с посудой, то вернемся за тележкой.
Сестрёнки прибежали и оказались последними в очереди.  Директор заметил в их руках старые плетеные  корзинки, засмеялся.
-Пожалуй, в них не донесете, поищите для мороженого ковши или кринки.
Нина с Валей вернулись домой искать ковши. Искали по всем постройкам, наконец, в бане нашли  ковш, а в доме обнаружили глиняную миску. Бежали, спотыкались.  Чтобы  не разбить  посуду, держали её крепко в руках. Они вовремя вернулись: большую бочку с мороженым два работника вынесли и поставили  на крыльце у ног директора. Директор,  хитро улыбаясь, понаблюдал за новенькими, наконец, посерьезнел, засучил рукава рубахи и начал раздавать мороженое. Он подзывал каждого очередного, захватывал поварёшкой снежную массу из бочки и  осторожно укладывал  её в протянутую посуду.
Сестренки стояли, кажется, и не дышали в ожидании сладчайшего момента.  Дети не отходя  далеко, пальчиками вковыривались в белую массу и с наслаждением вылизывали пальчики: «Вкуснотища!» 
Вынесли на крыльцо вторую бочку; в очереди оставалось  человек тридцать.
 - За нами стояла только одна девочка. Она тоже, как и мы, сначала пришла с корзинкой. Мы посмеялись над ней. Она сбегала домой за другой посудой, стояла с ноги на ногу переминалась – волновалась очень, больше чем мы с сестрой. Мы с сестрёнкой до дома терпели, даже не пробовали вкусный подарок. Дома сели на лавку и стали неторопливо раскушивать  мороженое каждая из своей посуды.
Недолго радовались счастью - заорала младшая сестренка Лидочка в качалке, аж  вся посинела. Мы ведь совсем про нее от радости забыли. Пока отвлекались - успокаивали её, мороженое превратилось в сладкую водичку. Догадались, наконец, – стали макать соску в белой сладкой водичке и давать ей, она сразу же замолкала. Лидочке понравилось такая забота, она требовала и требовала. Долго мы так её развлекали, поэтому  родителям мороженого  не досталось.
   
Сестрёнка, нацепливая на палец оставшееся капельки лакомство,  высказалась: ” Из тележки мороженое бы не пролилось.”  Я засмеялась.
Интересно, а сколько бы мороженого нам досталось, если бы в корзинку положили? 
                Хитрый дед

Нина Михайловна устало вздохнула.
 - Ну, ладно идите, отдыхайте,- сказала мальчишкам и сразу же переключила внимание на подошедшую к скамейке соседку Надю.
     Мальчишки сорвались с места, словно того давно ждали. Надя – тренер молодежной команды лыжников, одета как обычно по-спортивному, чтобы в любой момент по просьбе своих подопечных или начальства мчаться на тренировку. Нина Михайловна погладила место и прихлопнула, приглашая садиться.
 - Хотела им рассказать, не так ведь поймут. Наденька, не могу остановить воспоминание. Нахлынули такие яркие картинки, словно вчера было.
Надя присела рядом с Ниной Михайловной, кивнула головой на мимо проходившую молодую парочку, сопровождавшую овчарку.
 - Опять здесь выгуливают собак?
  Нина Михайловна на это никак не среагировала.
 - Расскажу тебе про яблоки и про хитрого деда.
   "Идут босые мальчишки по улице и, перебивая друг друга, приглушенно разговаривают - будто к военной операции готовятся.  До меня доносятся отдельные слова: дед Гриша… яблоки стелятся … красные…хорошие…через тын видели… Мальчишки остановились, заспорили, огляделись и побежали в конец деревни; я за ними.  Мальчишки оглянулись.
 - Ты куда, Нинка?
 - Я с вами за яблоками,- говорю, показывая всем видом что я – свидетель заговора.
 - Иди домой, а то – поддадим!
Это было в 32-м году. Училась тогда я в первом классе. И учителя и родители называли  меня упрямой. Говорю им: я пойду и скажу, что вы деда Гришу договорились обворовать. Мальчишки отошли от меня и стали шёпотом советоваться. Я вижу: как они друг друга перебивают и теребят то за штаны, то за рубашки. После громкой фразы – «пойдет, расскажет и у нас всё сорвётся», наконец, подходят ко мне. Я стою, где и стояла, молчу.
   - Ладно, иди и чтоб молчала, иначе зубы выбьем. На шухере постоишь, понятно?
Подошли всей гурьбой к огороду деда Гриши. В тыне, будто для нас, оказалась дырка. Мальчишки по очереди пролезли, я засомневалась. На улице темнело, вглядываюсь сквозь листву пикульки: что там происходит. Мальчишки, спотыкаясь о стебли, бегают, рвут с кустарников яблоки и за пазухи запихивают. Решилась и я. Проползла через дырку, выгуливаюсь осторожно: на коленках ползаю, добираю после  мальчишек  яблоки. Выбегает вдруг  собака. –Тяф тяф. Мальчишки разом сорвались и к дырке побежали, а мне бежать трудно – яблоки в подоле мешают, а бросить жалко.
     Услышала крик деда Гриши: - Ах, вы сорванцы! Он меня за платье схватил, а я еще до дырки не добежала, яблоки посыпались. Он жалюку сорвал, подол платья задрал  и меня жалюкой давай хлестать. От этой жалюки волдыри сразу образуются.  Девочки носили платья раньше ниже колена. Ожог я не почувствовала.
Нашла я мальчишек на горке  возле речки. Сидят, зелёные колобки рассматривают и каждый надкусывают. Говорю им: - Меня из-за вас дед отлупил.
 - Больше надо было!
 - Дайте хоть попробовать,- говорю, руки к ним протягиваю, а руки горят также как и ноги.
Пробую большое зеленое яблоко. По вкусу оно очень похоже на вкус зеленых помидор.
 - Зачем лазили? Это же - помидоры!
Хитрый дед! Рядом со стелющимися яблоками помидоры посадил.
Пришла домой, спать легла, а заснуть не могу – всё тело горит, особенно ягодицы.
Утром в дом вошел дед Гриша со словами:
 -Михаил Игнатьич! Ребятишки ведь все помидоры мои оборвали. Зачем вам зелёные помидоры?
 - Какие помидоры? – отец даже присел.
 - Я, ить, без помидор остался? – мягко и с сомнением в голосе продолжил дед.
     Отец тогда в Совете был.
 - И дочка твоя,  ить,- дед Гриша смело после долгой паузы с придыхом выдал: – тоже была! - и ввернул сухонькой рукой жирную точку в своё утверждение.
     Отец встал, но так и не смог разогнуться, за руку меня схватил:
 - Это правда? Подыми подол!
 -Правда! – говорю.
     Отец никогда нас не лупил, был спокойным и справедливым. Меня и тогда не наказал.  Вот придёшь, Наденька, на мой юбилей, всё же 90 лет - значимое достижение, покажу мою картину о том времени.

                Первый раз в  Кино.

Времени свободного сейчас у меня целая куча, так я лежу на своей удобной софе, вспоминаю жизнь и хохочу. Если в это время дочь в квартиру забегает меня проведать, наверное, убеждается - я с ума схожу. А картинки детства становятся с каждым годом всё ярче и важнее.
Слушай про то, как мы первый раз в кино ходили.
В каком году это было? А, наверное, в 34-ом. Кино про Чапая  привезли в лошадиной повозке. Деревенские мужики движок сняли с повозки  и занесли в клуб, помогли   лавочки расставить, и большую белую простынь повесить. Народу собралось – не протолкнуться, больше, чем на самые почетные похороны. Садились на подоконники и на пол, рассаживаясь, шумели. Мы с сестрой с бабушкой Кулей (Акулиной) ближе всех оказались у белой простыни, - на первую скамью сели. Долго стоял гул – деревенские жарко  новости обсуждали меж собой в темноте. Молодые парни по очереди киношнику помогали -  крутили движок киноаппарата. Электричества же в деревне не было. Сначала киношник рассказал о чем фильм и застрекотало, засверкало на простыне и помчались на нас  красноармейцы на лошадях, а впереди всех Чапай летит и саблей размахивает. Мы сразу  Чапая узнали!
Бабка Куля запричитала, на колени упала и по проходу поползла. Мы с Валей тоже на колени упали и за Кулей поползли. На улицу выбежали, стоим от страха трясёмся, а что дальше делать – не знаем. Понаблюдали за бабой Кулей, как она к своему дому спешит, ногами пыль загребает, сквозь пыльное облако страх разносит по деревне: Ой, людей ведь задавят! Задавят!
Когда скрылась из вида баба Куля, мы с сестрой еще больше забоялись.  Долго ходили вокруг клуба, родителей жалко, а как их спасать не знаем. Стемнело. Наконец, дождались: двери клуба распахнулись,  и совершенно живые люди  вывалились на улицу. Мы родителей увидели и через говорливую толпу к ним стали пробираться.  Дома  долго нас родители  успокаивали, но мы так и не поняли, почему родители и другие люди не испугались и живыми остались. Так ведь бабка Куля  через день умерла…
 Была жара. Гроб с бабой Акулиной вынесли на улицу, поставили на две табуретки. Вокруг гроба собрался народ, мне было так любопытно – а какой баба Куля стала от страха, я пробралась и говорю спящей: ”Баба Куля, хорошо, что ты умерла, теперь не будешь бояться!” Кто-то за подол платья схватил и оттащил  меня от гроба:” Ты что? Сдурела? Такое говоришь!”


                Маруся

Словно Господь вмешался, вовремя ниспослал точку в рассказе - перед Ниной Михайловной и Надей выросла фигура другой  Нади – садовода-любителя. Надя-спортсменка вздохнула всей грудью, встала со скамейки, уступая место приятельнице.
- Сегодня Нина Михайловна в ударе – байками так и сыпет, послушай, потом мне расскажешь, а мне на тренировку пора,- помахав рукой, удалилась.
- Здравствуйте! – Надя осмотрелась, продолжая стоять, выжидала ответного дружелюбия.
 Нина Михайловна погрустнела, между ней и  Надей - садоводом с давних лет существовало неприятие. Надя часто выгуливала свою невоспитанную собачку среди цветов огородика Нины Михайловны. Бодрая старушка в долгу не оставалась – в поведении Нади много находила от лукавого и при случае прилюдно Надины огрехи объявляла.
Делиться своим жизненным багажом с Надей ей никогда не хотелось, но вот Надино дружественное приветствие  Нину Михайловну перенастроило на другой лад. Старушка могла быть и уступчивой и находчивой.
- Историю тебе расскажу поучительную.
Весной на остров перегоняли коров, на острове раньше всего появлялась зеленая травка. Через широкую протоку коровы самостоятельно  переплывали на остров. Чтобы их подоить, доярки должны были к ним  добираться на лодках два раза в день.
В то утро много доярок насело в лодку, на середине реки лодка вдруг перевернулась. Кто-то в лодку смог забраться, остальные самостоятельно вплавь добрались до острова и поэтому не сразу хватились пропажи. Не оказалось среди  живых Маруси - молодой добросовестной доярки. Мужики стали сети раскидывать, чтобы Марусю выловить. День этот был  тяжелым для всех, и он так долго не кончался. Рыба  косяками шла в сети, её возвращали в реку, но тело Маруси так и не обнаружилось.
Прошло несколько дней. Отец на рыбалку засобирался, я с ним увязалась. Был вечер, мне надоело отца охранять, захотелось отца удивить: я тихонько лодку взяла и погребла в сторону затона. Там у камней всегда много налимов хороводилось. Вижу: налим дразнится - навстречу плывет. Схватила я острогу и ткнула в налима. С первого раза не попала, только острога в коряге застряла. Покрутила острогу, нет, не пускает коряга. Взяла весла и погребла в сторону отца. К берегу подплыла, стала выпрыгивать из лодки и тут увидела:  в воде за корягой волосы качаются и белое огромное лицо выталкивают на поверхность. Я лодку подтянула, и бегом в деревню. Кричу все громче и громче: Маруська, Маруська!
Останавливаются люди, спрашивают, а я только на реку показываю. Мимо дома с перепугу пробежала. Вернулась к своему дому, забежала в избу и на печи спряталась, меня трясет -  я согреться не могу. На другой день председатель к нам зашёл; я ещё на  печи лежала. Слышу, как отцу говорит: Не побоялась Нина - Марусю к берегу притащила, какая же у тебя храбрая дочка! Теперь Марусю достойно похороним – предадим земле.
     Сестра Валя после истории с Чапаем меня трусихой считала, но после истории с Марусей зауважала и по-другому – уважительно стала ко мне относится. Я возгордилась, ребятишки другие тоже стали считать меня храброй. Ну и как мне  дальше жить было серой мышкой – вот и пришлось храбриться и отличаться.

             День седьмого  ноября

    Была и такая история. С трудом папа уговорил меня стишок прочитать прилюдно на празднике седьмого ноября. Взял меня за руку и повел на сцену. Держусь за его брюки, а вымолвить ни одного слова не могу. Он подбадривает: Спой, дочка!
 Я запела:
 Мы – ребята, октябрята,- были Ленину друзья.
Он оставил нам подарок – знамя красное труда,
Он любил детей, малюток и подарки нам дарил,
Отошел от нас в могилу,  нову жизнь нам завещал.
Мы теперь о нем тоскуем, нет великого Вождя.
Каждый год праздновать будем
День седьмого ноября!
Меня ещё больше сестрёнка Валя Зауважала.

               Осиротела птичка

     В школе я училась слабо, потому что ленивая была. Переводили из класса в класс, наверное, оттого что отца не хотели обижать. Отметки были в то время такие: “отлично”,” хорошо”, “посредственно”, ”плохо” и “очень плохо”. В диктантах делала по 20 ошибок - за что получала оценку «очень плохо». Только в седьмом классе стала получать “хорошо”.   Память всегда была хорошей, с этого  времени, по-видимому, включилась и совесть.
     А до этой поры оценку «Отлично» только по физкультуре получала. Быстрее всех бегала и на дерево раньше всех залазила. Не без интереса по деревьям лазила – гнезда любила разорять. Если услышу, что новое гнездо появилось, обязательно в гости наведаюсь. На уроке не слушаю учителя, мечтаю – планирую, как залезть на дерево и из гнезда яйца забрать, чтобы коллекцию свою пополнить. Эту коллекцию  я держала на крыше бани. В ней было много разнообразных и разноцветных яиц. Каждый раз, подкладывая новое яйцо, я тихо сидела в своем закутке и любовалась ими. Я знала, что на крыше нашего дома было ласточкино гнездо. Зная моё пристрастие, отец с мамой предупредили, чтобы я ласточкино гнездо не трогала, иначе дом сгорит – примета такая была.  Ласточкино гнездо я не трогала, и ласточка меня не боялась. Однажды  отец обнаружил мою коллекцию яиц, построжился: “Нельзя разорять птичьи гнезда!”- и стишок «Осиротела птичка» мне прочитал:
Что ж на ветке так уныло,
птичка милая сидишь?
Глянь, ведь утро наступило;
все поют, а ты молчишь.
-Прежде пела, я бывало,
птичка молвила в ответ,
-Утро радостно встречала,
солнца ясного восход.
Но какое сердце злое-
Есть ли жалость у детей?
Растрясли гнездо родное,
разлучив с семьей моей.
С той поры я все тоскую,
с той поры моя печаль-
Жаль семью мою родную,
мне малюток моих жаль!
  После этого я перестала разорять гнезда. Чуть позже такое отношение закрепилось. В школе, может, по предложению родителей учительница провела урок внеклассного чтения. Спросила :
- Кто самостоятельно выучил  стихи?
 Я руку подняла и сразу встала. Память ведь у меня была хорошая. Учительница удивилась:
 -Расскажи!
Я с выражением рассказала про унылую птичку, села за парту и заплакала.
-Что с тобой? – встревожилась учительница.
-Птичку жалко!- ответила я.

             Мой Додыр

 Отец очень умело меня воспитывал. Книги я не любила читать, больше на улице резвилась и, кажется, никогда не умывалась. Сестра Валя и маме и отцу ябедничала на меня по этому поводу. Родители появлялись дома редко, но все же отец успел приметить, что я ленюсь умываться, стал приглядывать за мной. Я исхитрилась, чтобы усыпить бдительность  отца,- стала кончик полотенца мочить в воде. Он смолчал. Вскоре  в доме появилась красивая книжка «Мой Додыр», и запахло чем-то необыкновенно-заманчивым.  Книжка переходила из рук в руки, мы-детвора, разглядывая картинки, смеялись. Отец книжку перехватил, строго сказал:
- Прочитайте и, чтобы поняли: над кем смеетесь,- посмотрел внимательно на меня. - Особенно это касается тебя!
 Я не посмела ослушаться – прочитала, и мне стало стыдно. 

                Что ли волки!?

     Черемуху в деревне засушивали, мололи, чтобы зимой печь пироги. Собрались мы с подружками в лес за черёмухой, взрослые отговаривать не стали, но предупредили:  Не ходите далеко, волки где-то рядом ходят.
    Мы с подружками ушли от деревни километра на четыре. Я, увидев заросли черемухи, со всех ног  побежала. Выбрала самый большой ствол черёмухи. Руками ствол захватываю, ноги поднимаю и так все выше и выше лезу. Схватилась за сухую ветку и с  ней в руках полетела вниз. Упала рядом с осинным гнездом.  Осы взлетели и  моих подружек стали окружать, я лежу наблюдаю. Те развернулись и в деревню побежали. Они  бегут, а осы за ними летят, не трогают, жужжат, будто охраняют. Я за всей этой  командой бегу и ору: Что ли волки? Добежали до речки, они с разбегу в речку бросились, а я подбежала,  спрашиваю: Где Волки?
-Ты же кричала: Волки. Мы совсем перепугались. Осы напали, да еще и волки объявились.
     Я оправдываюсь: я думала, вы от волков побежали.
 Речку мы переплыли и домой. Одну девочку осы покусали так, что пришлось вызывать врача. Меня же ни одна оса не тронула.
  Надя, внимательно слушавшая рассказы Нины Михайловны, наконец, расхохоталась.
- Какая же у Вас, Нина Михайловна, память хорошая и жизнь забавная. В Надином голосе появились какие-то новые оттенки, но их Нина Михайловна не распознала, – в 90 лета слух не может быть хорошим.

              Как прожить с осколками
Прошла неделя. В разговоре соседки обеспокоенно перекидывались заинтересованностью: – «а куда же подевалась Нина Михайловна? Наконец, обеспокоенность усмирилась рассказом строгой, но добродушной соседки Любы.
 - Прохожу мимо её огородика, а она у своей лавочки лежит. Буйство зелени, жара… Испугалась я, было похоже, что Нина Михайловна выбрала место для отдыха не по своему желанию. Надю позвала, она отозвалась в раскрытое окно, быстро выбежала ко мне. Начали мы с Надей Нину Михайловну тормошить. Приподняли, она   хоть и пришла в чувства, но на руках обвисает. «Увидите меня домой» - попросила слабым голосом. Повели её домой. Посидели с ней, поговорили. Нина Михайловна провожая нас с бледным, но улыбчивым лицом указала на картину в прихожей : - Вот моё художество.
Прошла ещё неделя и перед маленьким веселым огородиком Нины Михайловны собрались активисты – общественники двух пятиэтажек, участвующих в конкурсе на лучшее дворовое оформление, пили чай, среди еще ярких красок уходящего лета и шутили на тему здоровой цивилизованной конкуренции.
Понятно, что разговор за чашкой чая был  задушевным,  каждая из активисток  старательно подсвечивала его своими положительными эмоциями, но Нина Михайловна на фоне общего возрастного колорита и неуемной  активности других выделялась  своей непосредственностью.  Не зря местом итогового раута был выбран именно огородик Нины Михайловны. Это был не просто огородик, а сказочное царство с прописанными на весь летний сезон героями её дум и мечтаний.  Нина Михайловна шутила и смеялась вместе со всеми, посматривая на своих кукол, и так – не сдерживая смеха, начала рассказ.
 Отец младшую сестренку на колени брал, а мы у колен с двух сторон пристраивались. Каждую по голове постукивал, в так приговаривая:
Ков,ков дятел. Сидит на воротах
В червоных ботах. Шапка-сибирка. На верху дырка.
У болота на колоде медведь лапти плел,
А лисица- семерица платок вышивала,
А зайчик-скрипач в дудочку играл,
А сорока – белобока вприсядку плясала.
Ну, попляшите!
Мы выходили и начинали тельцами вихлять перед отцом.
Он : Не вихляйте телом, а пляшите, работайте и ногами и руками.
Держите спинку! не сгибайтесь!
 До сих пор люблю плясать. Вся деревня выплясывала почти каждый летний день. У наших ворот стояла лавочка, и мой брат Леня ближе к вечеру выходил и садился играть на гармони.  Он в шесть лет ослеп.  Волк с собакой за ним гнались. С-перепугу нерв и высох. Он в интернате для слепых в Томске учился, вернулся домой парнем. Отец купил ему гармонь. Он уходил ночью в баню и учился там играть, чтобы никто ему не мешал. Освоил: подгорную, Комаринского, краковяк, на реченьку, кадриль, и разные песни подбирал. Клуб открылся в 24 году, а до этой поры парни и девки встречались у нашей лавочки: частушки пели, выплясывали. Веселились  без горячительных, хотя надо сказать, самогон то в деревне гнали многие, но молодым не давали. Помню: когда старший брат Илья в армию уходил, то по этому случаю отец разрешил купить водку в лавке.
Почему так запомнились эти проводы? Когда молодежь расселась по лавкам, прыткий двоюродный брат Коля (младше меня на год) затащил меня под  лавку и приказал сидеть тихо - не обнаруживаться. Пострел что надумал: парни с девками пьют, веселятся, бутылки по стол бросают, а Коля каждую бутылку перехватывает, она еще не успеет отзвенеть от броска, перевернет ее и капли из неё языком отлавливает. Мне интересно стало - от чего от морщится.
-На попробуй! – дал мне бутылку.
Прозрачная капелька попала мне на язык, я вся передёрнулась. Я: щиплет она и горкая, - морщусь и недоволная шиплю на него. Он такой задорный стал.
- А мне ничо!- Осмелел: Давай песни  петь! Запевай!
Я заорала: Я в колхо-о-зе не была-а,
Сроду чаю не пила-а-а,
Как в колхоз вступила-а, самовар купила-а!
Парни стали нас из-под лавки вытягивать. Достали и обоих пинками на печь загнали. Колька и там не успокоился – локтями меня   всю исшаркал. Взял шапку брата и сажей намазал и давай шапкой этой меня по лицу бить.
- Из-за тебя досталось. Если бы хорошо пела, то  нас бы не выгнали! Я извернулась, шапку отобрала и его по лицу нахлестала этой шапкой. Сидим чумазые и, похохатываем. Шапку на место положили.
       Брат Илья  в этой шапке на свидание после проводов к невесте пошел. Сидел у невесты в этой  шапке, ластился к ней и всю кофту ей измазал. Она рассердилась,  и выгнала его. Он пришел домой, спать лег. Мы с Колей решили шапку отмыть, пока не влетело за нашу пакость. Намылили шапку, немного в тазу её поелозили  и положили на печь сохнуть. Утром раненько встали, а шапка в лепешку превратилась. Что делать? Кряхтим, по очереди на голову одеваем, чтобы выправить, но не получается. Решили, что если у Лёни голова больше нашей, то шапка лучше выправится на его голове, стали натягивать на Лёнину голову. Только больше беды наделали - у Лени кровь из носа пошла.       
    Мама на ферме работала, за десятью коровами ухаживала, да еще за козами. Дома и готовить успевала, и шить для людей и певуньей прославилась. Она из Витебской губернии. Почти в одно время с отцом в Сибири оказалась
     Как-то раз родители нас с Колей оставили дома вдвоем. Полезли мы под лавку, там мешок с мукой обнаружили.  Стали мукой обсыпаться. Остановились, забоялись, что родители будут ругать за рубашки и рубашки сняли. Мама красила днем раньше штаны синей краской и порошок не убрала на место. Коля насыпал мне на голову этого порошка, я ему на голову, он ковш зачерпнул воду и полил на меня, я на него. Смотрим друг на друга, а мы синие. Мама пришла проведывать, закричала: Ратуйте, ратуйте. Что ж вы наделали!
    Принесла лоханку и мыть начала. Хлеб с молоком на стол поставила: Ешьте! Мне на работу! Домоетесь сами.
Помылись наскоро, оделись и на улицу выбежали. Видимо плохо помылись, ребятишки давай над нами смеяться: Синенькие идут. Так и приклеилась к нам с Колей прозвище «Синенькие».
Нина Михайловна вдруг погруснела.
Сусликов на полях много было; мы ловили их. Может от сусликов мама и заразилась. Рак печени у нее обнаружился. Так у нее горело внутри. Дайте льда! – кричала. До последнего дня своей жизни работала.
–  Вы счастливые и не знаете этого. А у меня столько осколков от прежней жизни.
–  Как же вы такую себя сохранили? – удивилась самая молодая из активисток Галина. Нина Михайловна ответила просто:
– Я же люблю мастерить. Отец был мастеровым, мама тоже была мастерицей. Кровь свою не предашь. Расскажу вам  свою историю.
Отец родился в Белоруссии в многодетной семье. Когда голод наступил, семья обеднела совсем. Когда умерли родители, старший брат выгнал двух братьев из дому. Один из этих братьев и был моим отцом. Тогда и закончилась учеба в школе, где он учился только на пятёрки. Голод был сильный. По миру они ходили с братом, учились и работали – где могли. Отец многому научился.  Как в Сибири оказались они с братом – не знаю.
Помогал в деревне земельные планы рисовать, значит, землемером был, а потом учил этому других. Стал мастеровым, кузнецом. Мама была неграмотной, но очень хорошо шила. Отца считали грамотным: он помогал бумаги разные писать, выступал на собраниях, был председателем…
Направили отца в село Шушино Красноярского края. Нас, детей, в семье уже б Помню, когда раскулачивали, отец состоял в правлении и попал в комиссию по раскулачиванию. «Не ходи», – говорила ему мама. «Заставляют, я же в правлении» – отвечал он маме и уходил. На улице появлялись одетые в дорогу ребятишки, мужики и бабы. У мужиков за плечами котомки, дети рассаживались  на кошели, бабы метались по двору и просто выли. Перед домами  выставлялись  мешки с мукой и зерном. Кто–то поёт, кто–то ревёт. Раскулаченных сажали на подводы, отправляли неизвестно куда, а их муку и зерно тут же раздавали, скотину уводили. В этих местах  я выросла.
Позже в опустевших домах открывали медпункты, школы, клубы.  Так начала образовываться и наша коммуна. Помню:  мы, дети, приносили из дома шубенки, одеялишки, слали их на пол для сон часа. Кормили детей в столовой  отдельно от родителей. Дома еду не готовили. Когда проели еду, вся коммуна и распалась. Потом начали организоваться совхозы, колхозы. Стали жить дружнее. Песни пели даже когда работали и днем и ночью. Начали скот держать. Когда отца посадили, мне было 13 лет. Его взяли в 37–ом. Пришли забирать почти ночью. Он успокаивал нас: « Это ошибка. Я вернусь». Ему присудили расстрел, потом заменили на 25 лет.
Все же отец был не только грамотный, но и умный. Когда начали садить ближайших соратников, он что–то понял. Потом расскажу про это. Отца посадили и нас стали считать врагами. Однажды учитель истории на уроке громко назвал мою фамилию. Я сижу. Он так же громко кричит: – Встань!– обращаясь ко всем, говорит: – Вы знаете, что они враги народа?– Я заревела и выбежала из класса. Это было в мае. Прибежала на речку и не помню, как переплыла на остров. Всю ночь просидела на острове, вся застыла. Надумала переплыть – зашла в воду, вода холодная и я не смогла себя заставить плыть. Из соседней деревни Кочергино, что напротив нашей, приплыл на остров рыбак. Зашел в кусты прут на удилище сломать и на меня наткнулся. –Ты что здесь делаешь? – спросил. Посадил на лодку и на наш берег перевёз. Со мной зашёл в дом. Мама вся в слезах. Объяснились. « Я в школу больше не пойду!»– кричу, а мама плачет, но твердит : « Нет дочка, пойдешь!» Нам и сено не давали, а только солому.
Отец – ровесник Сталина. Родился в том же месяце. Когда Сталин умер, отец высказался: «Всё же я эту с….. пережил».
А ведь мы  все плакали, когда он умер. Привыкли ведь. Вот и на войну привыкли работать. Сначала война на озере Хасан с японцами, животы которые резали. Брат служил, это всё видел. Потом линия Маннергейма. Только отвоевали, германец полез. Работали только на войну. Перед Великой Отечественной стали жить лучше. И песни стали чаще петь. Сестра закончила школу – семилетку, уехала в Ленинград. Кто сможет, уезжает, кто не сможет, в колхозе остаётся.
Я закончила семь классов, и меня мама отправила в Кемерово – здесь жила семья дальних родственников; я у них первое время жила. Поступила в горный техникум. Это был 1939–й год. Проучилась год, на следующий год ввели плату за учебу. Что мне делать? Плата небольшая, но кто за меня платить будет? Брат на фронте, сестры замуж вышли, на маме остался слепой брат. Вернуться в семью не могу, мама нас разбросала, чтоб полегче ей было.
Пошла я работать, и тут  война началась. С группой девчат нас готовили на фронт,  ведь я сама захотела. Обучали по–пластунски ползать, оружие держать. Отобрали человек пятнадцать, меня не взяли, наверное, потому, что я ростиком не вышла. Многие уехали на фронт.  Эвакуировали из Горловки завод – это химический завод номер 319. Позже он назывался Прогрессом. На этом заводе производили тратил.
Меня на фронт не взяли, направили работать в центральную лабораторию этого завода. Училась чуть больше года в техникуме – посчитали грамотной, а сейчас и шесть лет для дураков мало.
Завод был размещен в корпусах бывшей тюрьмы. Всю войну я на этом заводе работала. Два раза на заводе сильнейшие взрывы были. Вот уже отступали: сдали Смоленск, Калинин. К Москве немцы подошли. Работали мы в три смены – анализы проб делали. Бывало, что кислоту на язык пробовали, аккуратно делали, но, и обжигались тоже. Однажды стали смену сдавать,  анализ пробы не доделали, передавали работу по смене, вдруг такой грохот. Выскочили из лаборатории. Стекла вылетали с рамами, шкафы валились. Когда громыхнуло первый раз, мы подумали, что немец бомбит. Слышим окрик начальника лаборатории: « Ложись!». Сам стоит  у стенки и к себе манит, мы к нему и поползли. Кругом пылища. Все детали за территорию улетели. То бежим, то падаем вместе с начальником, и ничего не видать.
Добежали до железнодорожного полотна, огляделись, увидели: заводские въездные ворота с петель сорваны, солдаты, охранявшие их, убитые лежат. Мы мимо убитых солдат, спотыкаясь, побежали за территорию завода к  зданию управления. В управлении жена начальника лаборатории работала. Мы забежали в это здание. Там тоже все окна повыбиты. Наконец, разогнулись и стали друг друга разглядывать. Все грязные, одежда порвана и висит клочьями. Начальник тоже грязный, но в отличие от нас совсем голый. Волной с него одежду сорвало, летело все: и стекла и камни. Поняла: тяжко и страшно быть на фронте. Понимаю теперь, раньше ума–то ещё не было, был голый патриотизм, пока тебя не коснулось, и было много вранья. 
К начальнику жена подбежала. «Толечка!» – кричит, к нему прижимается и юбкой широкой пытается его закрыть. Когда мы захохотали, он очнулся и как закричит: "Сейчас же домой! Завтра в лабораторию!"
Мы словно с закрытыми глазами до дому бежали – уже ничего не видели и не слышали. Говорили в городе, что очень многие погибли в тот день. Ведь много любопытных бежало на завод, а их  железяками  и осколками убивало. В доме тоже  окна выбиты. Заснула, не раздеваясь – так сон напал.
Часов не было. Утром по первому заводскому гудку собираешься, на третьем уже должен быть на месте. Прибежали утром вовремя. За территорией уже было убрано, наверное, стройбат работал. В лабораторию не заходили. Убирали камни и все остальное. Голыми руками. Это сейчас всё делается в перчатках. А тогда мы голыми руками разбирали кирпичи, вытаскивали окровавленные руки и ноги. Вижу: нога в шелковом чулке. Такие чулки были только у моей подруги –  я второй раз со смертью встретилась. Никто и не знает, сколько людей погибло. Складывали то, что осталось от людей, в ящики.
Не могу не вспомнить добрым словом директора Романова. Спецпитание было на один рубль. До работы выпивали пол–литра молока на восемь часов работы, больше ничего нельзя было есть. После работы шли в столовую. Там на первое: суп с мясом; на второе: мясное с гарниром овощным; на третье: компот. В подсобном хозяйстве выращивали свиней, на полях – капусту, картофель и другое.
Ходили в воскресенье в цирк или в горсад на танцы. Танцы были каждый день. Только познакомишься с парнем, а на следующий день его уже нет – забрали на фронт. Всё меньше и меньше становилось парней. Раньше парни не пили и не курили. Одевалась я не как все. То сестра вышлет из Ленинграда одежду, то сама смастерю, чтобы отличаться. От белого халата отпарывала рукава, пришивала оборки к рукавам, а рукава к платьям. Так получался новый наряд. После танцев снова к халату рукава пришивала. Когда синие халаты на сменку стали давать, то нарядов стало ещё больше.
С мужем я познакомилась на танцах. Он был братом моей подружки. Надолго потерялся, оказалось – на фронте. Писал мне. В 44–ом вернулся инвалидом с орденом Красной звезды. Был высокий и красивый, и я его пожалела. Выбора–то совсем не было, а мне повезло – вернулся суженый. Прожили с ним в дружбе и уважении 20 лет. Двоих детей вырастили.   Потому  дружба не была дешевой или дорогой между мужчиной и женщиной, что либо дружба  была и перерастала в любовь, либо не возникала вообще.
 Через дорогу – напротив нашего завода другое предприятие открыли. Гексоген там вырабатывался, думаю, для Катюш. Его если сильно растереть, то он –пш!–горит. Летом – наши ещё отступали; мы находились в лаборатории, слышим–пш!–и стены повалились на нас. Мы в угол бросились, нас плитой  накрыло и кислотой обдало. Мы орём в непонятном облаке, когда оно рассеялось,  мы стали друг другу волосы  выдирать… Нас откопали и в больницу увезли. Видите: осколок с тех пор во мне сидит.
Нина Михайловна, Вы про отца обещали рассказать. Почему его освободили?
– Муж сестры, что из Ленинграда,  написал грамотное прошение, как его научил мой отец, и увез это прошение  в Кремль. Трудным и голодным было детство отца, в Дудинке  в 37–ом ему тоже пришлось выживать. Была зима. В двух вагонах к месту назначения в холоде и голоде везли ссыльных. Поезд остановился перед тупиком. Охранники выкинули ссыльных из вагонов вместе с  печками, кирками и лопатами , и поезд ушёл. Кто хотел жить  – стал долбить землю. Работой грелись. Землянки выкопали – уже теплее стало, а кто в хандру пустился – тот умер.  Печки поставили,  и жизнь продолжилась. Столько вокруг  было и дичи и рыбы!
Отца освободили по прошению,  отправили на фронт.  Много он натерпелся: в окружение попадал, неделями голодал. Выжил. Вернулся с войны.
Ну, вот зачем ломать и выбрасывать с моей клумбы куклы? Я же для всех детей стараюсь.
Суслов  Михаил Андреевич
Надежда с Раисой прошли за Ниной Михайловной в её маленькую комнатку, и сразу  почувствовали, что её жизнь в лицах на фото в вещах с любовью хранимых, в поделках не вмещается в этих стенах, на этих полках.
– Я вот ещё хочу рассказать про встречу с Сусловым. Кашу пшенную будете кушать?
Через несколько минут возвращается с чашками каши, сначала вручает в руки ложки.
Вряд ли  умеете и ели такую  кашу! Это было в 1947–м году. Сыну было два года. Решила навестить сестру в Ленинграде. Приехали в Москву утром. Поезд в Ленинград только вечером, вот и надумала съездить на Красную площадь. Побродили мы с маленьким сыном у Кремлёвской стены, зашли в большие ворота5. Устали. Сына я посадила на обочину, сама стою. Смотрю – проезжает мимо легковая машина, останавливается возле нас. Из машины вышел мужчина в чёрной шляпе. На нем длинный плащ,  выглядит худощавым.  Он вышел из машины с места водителя, больше никого в машине я не увидела. Постоял возле нас. Ничего не спросил, ушел. Я забеспокоилась. Возвращается со стулом. Обыкновенный канцелярский стул в руках держит. Подходит, говорит: «Здравствуйте! Устали? Отдохните». Поставил  рядом со мной стул, потом повернулся и ушел. Я села на стул. Вскоре появился милиционер. Я опять забеспокоилась – видела, как он резво бежал к нам; не сообразила, что в Кремле нахожусь. «Здравствуйте! – говорит: – Вы знаете: кто Вам стул принес?».  Говорю в ответ: « Нет, не знаю», а сама уже трястись начинаю. Милиционер немного помолчал и гордо произнес: «Суслов  Михаил Андреевич!»
   Нина Михайловна тоже гордо произносит, словно великой заслугой обладает:
- Разве сейчас это было бы возможно? Где наши правители и где мы?
   Гостьи понимают, что она имеет в виду: и проход через знаменитые парадные ворота и встречу лицом к лицу и, конечно, тот стул, который не мешало бы в память о  советских идеологах вылить в бронзе и на почетном месте установить.
 - Какой памятник можно в честь жуликов установить?
   Нина Михайловна прерывает фантазию:
– Забыла сказать, что после второго взрыва из Москвы  депеша директору Романову пришла: « Не поставишь продукты к  «Число», расстреляю. Сталин». Продукты отгрузили даже раньше срока.