Двенадцать слезинок

– Белка, Белка, вставай... Сколько можно спать, ну вставай же!
Медвежонок вскарабкался на ветку, насилу протиснулся в дупло и теперь тормошил Белку. Та не хотела открывать глаза, а когда открыла, с непониманием уставилась на Медвежонка, который ни разу еще сюда не забирался.
– Что... Ты чего... Зачем…
Не успела Белка спросить Медвежонка, что такое стряслось, как тот сам выпалил:
– Нужны слезинки – для лекарства. Ежик заболел страшной болезнью, «Немогота» называется.
– Заболел? Не-мо-го-та?.. Первый раз слышу, – Белка протирала заспанные глаза и широко зевала. Она уже выбралась вслед за Медвежонком на ветку (хорошо, что дупло, в котором она жила, было сразу за первой веткой, а то бы Медвежонку пришлось попотеть, чтобы до нее добраться).
– Редкая это болезнь, в нашем лесу вот впервые у Ежика приключилась. Он сидит все на пеньке и ничего не может – ни встать, ни голову повернуть, ни улыбнуться.
Медвежонок очень спешил и не приводил себя в порядок, сейчас он уже почти отдышался и отряхнул с головы иголки, которыми его обсыпала елка перед деревом Белки.
– Немогота у него, – повторил он. – Доктор Дятел как Ежика осмотрел, так сразу сказал: для лекарства нужна горечь из самых чистых слезинок. Без нее микстуру не приготовить.
Белка хлопала длинными ресницами и шевелила ушками с кисточками. Раньше Медвежонок все время удивлялся: как у нее удается двигать ушами в разных направлениях, но сейчас ему было не до того. Он пододвинулся к Белке и вытащил из-за спины склянку, на самом донышке которой что-то плескалось. Склянка была аккуратно закупорена гладенькой шишечкой. Медвежонок горячо зашептал:
– Белка, Белочка, наплачь хоть две слезинки, семь уже есть: Улитка, Лосиха и Медведь Добрыня дали. После тебя еще к Зайцу и Змее зайду – и тогда как раз хватит. Двенадцать слезинок ведь надо, Дятел так сказал.
Медвежонок откупорил склянку и поднес ее к лицу Белки. Та осторожно заглянула в бутылочку, зачем-то принюхалась, почесала затылок, пошевелила ушками и чуть-чуть отодвинулась.
– А как я наплачу? Мне сейчас совсем не плачется…
– А ты попробуй, попробуй! – и Медвежонок еще придвинулся к Белке.
– Ну ладно, давай попытаюсь.
Белка поднесла склянку к лицу, наклонилась, посидела… Медвежонок смотрел на нее и, казалось, не дышал. Белка вздохнула, отдала Медвежонку склянку и мотнула головой:
– Не плачется – и все тут.
– А ты подумай про что-нибудь грустное, – стал учить Белку Медвежонок, – вот сразу и заплачешь.
– А что это – грустное? Я всегда думаю только про веселое, радостное – про орешки, про деревья с упругими ветками, про лужайку с одуванчиками, про маму, про тебя с Ежиком...
Медвежонок задумался. Надо поскорее объяснить Белке, что такое грусть, ведь прямо сейчас, пока они тут на ветке сидят и ножками болтают, Ежику плохо-плохо.
– Понимаешь, Белка, грустное – это когда… Это когда ноги тебя не слушаются, вот здесь в груди что-то колет, а перед глазами туман расстилается, знаешь, как осенью на Лысой опушке… А потом смотришь – никакого тумана и нет.
Белка смотрела на Медвежонка, и тот видел, что она еще не понимает.
– Грустное – это когда у тебя было что-то хорошее, а потом ты его потерял. Грустное – это когда тебе кого-то жалко-жалко, да так, что хочется всю его боль себе забрать, а всю свою радость ему оставить.
Белка первый раз кивнула, кажется, она начала что-то понимать.
– А как другие наплакали? – спросила она, подергивая рыжими кисточками на ушах.
Медвежонок поднял голову и стал вспоминать. Небо помогало ему: пробегавшие над верхушками кленов облака принимали форму тех, про кого он говорил.
– Улитка, она сказала, что ей как раз с утра очень грустно, потому что солнце никак из-за туч не выкарабкается, она слезинку про это наплакала. Лосиха… Лосиха вспомнила, как ее лосенок в ветках рожками запутался и перепугался, она всегда плачет, когда про это рассказывает.
Облака, похожие на Улитку и Лосиху, скрылись за деревьями, уступив место огромному пузатому облаку.
– Добрыня – он как услышал, что Ежик заболел, так сразу пять слезинок наплакал, да каких! А еще у Добрыни есть баночка со старыми слезами. Он их хранит для памяти о каждом звере в нашем лесу, о ком он плакал. Но они не годятся: Дятел сказал, что нужны свежие слезки, сегодняшние.
Белка уже окончательно проснулась, к тому же она кое-что вспомнила, движения ее стали быстрыми и резкими, как обычно.
– Волк меня недавно поцарапал, еле от него удрала. Вот, видишь ранку? Могу про это слезинок наплакать, хоть десять штук.
Медвежонок посмотрел на царапину и покачал головой:
– Слезы от обиды или злости не годятся. Они не такие чистые, так мне Дятел объяснил. Уж он-то все про лекарства знает. Вот как он велел: «Надо от сочувствия слезы, это вернейшее средство от немоготы».
– А что это – сочувствие?
– Так я тебе уже толковал: когда кому-то больно, а тебе больно оттого, что ему больно. Это и есть сочувствие.
– Давай попробую еще раз, – нерешительно сказала Белка.
Но сколько она не старалась, ничего у нее не вышло.
– Не могу так, когда ты на меня смотришь.
Медвежонок отвернулся, но слезы у Белки все равно не показывались.
– Поворачивайся, – неловко выдавила она. 
Медвежонок повернулся, забрал склянку с семью слезинками, закрыл ее и опустил голову. Белка тоже. Помолчали.
Только сейчас Медвежонок заметил, как красиво с дерева осыпаются крупные желто-красные листья. Кленовые, некоторые с точечками… Падают медленно, кружась, словно выбирая место, где прилечь. И такой особенный запах от них идет – октябрьский.
– Эх, а Ежик так любит листопад, он ведь у нас поэт… – вздохнул Медвежонок.
Белка тоже стала следить за танцующими листьями, которые иногда пересекались в воздухе, сцеплялись, словно брались за руки по двое, по трое, потом разделялись и кружились дальше по одиночке.
– Привести бы его сюда полюбоваться, но ведь немогота у него. Сидит там на пенечке и ничего не может… Вот ведь тяжело ему там!
Белка, которая вертела головой во все стороны и постоянно задевала пушистыми кисточками Медвежонка, вдруг притихла. Медвежонок смотрел на особенно яркий лист с коричневыми крапинками и не заметил этой перемены.
Лист задел Медвежонка за нос, облетел соседнее дерево, подпрыгнул, нырнул, замер, повисел и плавно опустился прямо под той веткой, на которой сидели Белка с Медвежонком. Медвежонок не отрывал от него взгляда. И вдруг: кап! На лист упала крупная капля. За ней вторая.
Медвежонок посмотрел на небо – тучки есть, но дождиком они не брызгают, нет. И тут он услышал, что Белка рядом с ним всхлипывает.
– Ежик, Ежичек, как же ему помочь-то, бедняжечке… Что с ним теперь будет… А-а-а-а…
И третья капля из черных белкиных глаз полетела за первыми двумя. Медвежонок глядел, глядел на нее, а потом опомнился, подставил склянку – и как Белка стала рыдать, как плакать стала, сочувственно-сочувственно! Две, три, пять слезинок… Все как на подбор, чистые, искренние, дружеские.
Медвежонок обнял Белку, поцеловал ее в мокрую щеку, закрыл склянку поплотнее и спрыгнул с ветки.
– Все, Белка, спасибо, мне даже к Зайцу заходить не надо, я сразу к Дятлу. Все двенадцать слезинок собрал!..
Когда Дятел увидал Медвежонка, он скорее выхватил у него склянку, проверил слезинки – прозрачные ли, и поставил бутылочку греться на солнышке. Потом он велел Зайцам толочь еловые шишки в каменной ступе, Волку приказал измельчить когтями и зубами дубовую кору.
Белку, которая прискакала вслед за Медвежонком, Дятел послал на березу за верхним листочком, в нем больше всего летнего света собралось. Крота отправил под ольху за самым глубоким корешком, он лучше других силу земли впитал.
Все это Дятел перемешал в горшочке и залил кувшинчиком родниковой воды. Затем он капнул в горшочек три утренних росинки, их он утром заготовил, как только про ежикину болезнь узнал.
Ежику к этому времени стало совсем плохо: немогота захватила его ушки – и он никого не слышал, захватила его глазки – и они были серыми и пустыми, как будто не ежикиными, захватила его щечки – и они совсем потемнели.
Звери, которые уже выполнили поручения Дятла, с надеждой следили за тем, как тот готовит снадобье. Изредка они поглядывали на Ежика и громко вздыхали.
И вот Дятел осторожно берет склянку со слезками, и не дыша – чтобы не разлить – вливает в лекарство двенадцать чистых слезинок. Он их все пересчитал. Когда в микстуру попали прозрачные горьковатые капли, она вдруг из мутной стала тоже прозрачной, а все лесные запахи слились в горшочке в один крепкий душистый аромат дружбы и здоровья.
Дятел набирает ложечку лекарства и идет к сидящему на пенечке Ежику. Все звери – Белка, Медвежонок, Зайцы, Крот и даже Волк – замерли, наблюдая: что будет? Поможет лекарство или нет?
Дятел подносит ложку к губам Ежика и потихонечку вливает лекарство в рот. Ежик уже ничего не может делать, даже проглотить лекарство у него получилось с трудом, еле-еле.
– Надо подождать минутку, – шепчет Дятел, и все ждут.
Лицо Ежика было темным, как прошлогодний мох, потом оно потихоньку стало бурым, как осенняя туча, потом оно налилось румянцем, как шляпка белого гриба под рыжим солнечным лучиком. А потом оно совсем прояснилось, как лицо веселого здорового Ежика. Глазки Ежика впервые за день с теплом посмотрели вокруг, а ушки его услышали:
– Ура, помогло!
Ежик встал и тут же взлетел в воздух: потому что его стали подбрасывать друзья. Друзья, которые умеют сочувствовать.

23.10.2015