На злобу дня

Идет себе на работу известный актер Вдовиченков. Разворот, поворот, вся х..йня, надежные шины. Вдруг! На новую машину Вдовиченкова падает с неба куча добротного, жирно смазанного мочевиной дерьма.
– Это что еще?! Кто посмел?! – возмущается Вдовиченков. – Выходит разбираться, а сверху летит еще добавка к порции. Вдовиченков в дерьме по уши и недоумевает. Но неожиданно для себя, принюхавшись, с радостью распознает:
– Да ведь это генеральское дерьмо! Ой, благость-то какая! – с умилением сковырнув пальчиком с пиджака и положив кусочек в рот, говорит Вдовиченков.
– Надо журналистов позвать, как же так, не узнает никто! – решает Вдовиченков.
Журналисты тут же вылезают из-под машин и кустов и начинают репортаж. Снимают на камеру радостного Вдовиченкова, пробуют на вкус дерьмецо, восхищаются. Идет прямая трансляция на телевидение и в интернете – простые смертные тоже поддерживают всеобщую радость: «Вот генералище! Вот навалил, так навалил!» Президент выражает желание провести по этому поводу пленум, заодно заочно передает привет генералу и надеется, что и впредь с генеральским пищеварением все будет отлично. Позже СМИ информирует граждан, что ученые в генеральском дерьме обнаружили лечебные свойства, признанный доктор страны наглядно показывает на себе, как можно достигнуть омоложения кожи, намазываясь генеральским дерьмом. Сам генерал выступает по телевидению и обещает и в будущем непрерывно поставлять соотечественникам высококачественное дерьмо в лучшем виде. В завершении, дабы окончательно ознаменовать событие, правительством решается провести всенародный праздник, люди со всех городов выходят на площади и веселятся, танцуют, а сверху на вертолетах на них сбрасывают дерьмо и поливают мочой, от запаха которых народ приходит в сексопатическое исступление и религиозный экстаз. Оргия длится две ночи и три дня, после чего выходит указ о десятидневном отдыхе, а экономика страны резко улучшается и, вследствие нового культа личности, сильно возрастает популярность государства. Потоки туристов, потоки дерьма. Непрерывные радость и веселье. Все движется к коммунизму и вселенской эйфории. И на этом кончаем. До следующих встреч, дорогие собратья, и не забудьте попробовать сами знаете чего, а мы надеемся и дальше поддерживать вас в курсе последних событий.

Про свечки*
В тот день я отправился к Тимофею, одному моему знакомому, сумасшедшему художнику, и это было все, что на тот момент я мог о нем сказать, поэтому и приходил всегда с удовольствием, – чтобы узнать больше.
Дома у него была фабрика по производству парафиновых свечек. Вся кухня была уставлена консервными и стеклянными банками и бутылками, где в холодной воде застывали парафиновые свечи. Холодильник и морозилка были тоже забиты ими, а зимой и балкон. После того, как свечки застывали, Тимофей раскрашивал их акварелью и гуашью. Рисовать, конечно, он толком не умел, но мазня его всегда была интересна и оригинальна, за что я и прозвал его художником; а сумасшедшим – за то, что обычно такие надомные работники, как он, рисуют на свечах разноцветные цветочки, рюшечки и колокольчики, птичек и прочее, – Тимофей же изображал, к примеру, болезнетворных бактерий или поросячьи морды. Это была одна из его любимых тем вообще.

Утро в хрущевке*
За окном – первый раз за пятьдесят лет в апреле выпал снег – и сразу тает. Капель. На душе у всех муторно. В комнате за столом – Левка, в драных трусах, драных майке и носках – пишет. Из комнаты в кухню, и по коридору ходит Мария – собирается.
Левка. Сейчас как напишу! Как напишу!
Мария. Уж напиши! Уж напиши!
Левка. А вот не стану!
Мария. Ишь!
Левка. Уж! (Встает, выкарабкивается из-за стола, стиснутый стулом, которому мешает отодвинуться диван.) (стулу) Да отодвинься же! Какая теснота. (Нервно прохаживается между стульями и кроватью, разглаживает волосы, выдергивает трусы из зада.)
Мария (из прихожей). Ухожу-ухожу!
Левка (тихо). Давно пора.
Мария (гневно). Что?!
Левка (бежит к ней). Пора-пора, медвежонок! Опоздаешь.
Мария. Не забудь встретить на вокзале бабушку – забрать продукты.
Левка (паясничая) Так точно!
Мария (укоризненно смотря). Все, пошла. (Левка с Марией чмокаются. Левка запирает дверь, облегченно вздыхает.)
Левка. Ну вот! (Бежит к компьютеру – писать, останавливается на пол пути, берет гитару, зажимает аккорд – трень-брень.) (поет) И ни-ичего не важно-о! (Звонок. Левка снимает трубку, злобно) Да!
Поэт. Слушай, Лева! Тут нашел редкие рассказы Чехова: ночь, луна, кошмар, деревня! Не в бровь, а в глаз аж! Слышь, пойдем!
Левка. Куда?! Пишу. Нет.
Поэт. Ну как хочешь. (Левка кладет трубку. Устремляется к компьютеру, но оборачивается бежит на кухню, открывает холодильник, жадно откусывает колбасу, хватает на столе тетрадь, пишет, пока жует, что-то в тетрадь, останавливается вертит ручку – откладывает все в сторону.)

Обрывки снов: в мире маленьких китайчиков*
Представьте себе искусственный ступенчатый ландшафт. Снизу проходит трасса, выше – железнодорожные пути, еще выше – улица. Мы находились на самом верху, и она сказала мне, указав на люк: «Вот единственный вход в наш район, здесь можно войти, а выйти – только выехав на поезде».
В следующий раз я вернулся и зашел за ней, мы поехали от нее поездом. Она садилась то напротив меня, то через ряд, то в метре от меня, — и делала как будто опечаленный вид. Я подсел к ней и спросил: «Долго будешь в городе?» А она говорит: «Негоже мне там одной долго шляться!» Я взял ее руку и сказал: «Я буду с тобой». Она улыбнулась: «Договорились».
Когда мы вышли и поднялись наверх, держа друг дружку за руки, она повернулась ко мне и попросила поцеловать. Я исполнил ее желание. От удовольствия глаза ее и губы стали такими узкими, и лицо все расплылось, что я на секунду решил, будто целую маленького китайчика. Но опомнился, когда она сказала: «Целуй с языком». И я стал, но ощущение сделалось, что я целуюсь так впервые, — наверно, потому что у нее это было впервые, и это чувство волнения передавалось и мне. И мне казалось, что все на нас смотрят. На нас и наши язычки – мой и этого китайчика.