Дождь

Из цикла историй под общим названием  «ВОЗВРАЩЕНИЕ К СЕБЕ».


* * *

      Похороны затягивались. Прислонившись к нагретой спинке, Борис сидел на скамейке у кладбищенских ворот и смотрел на небо. По небу, то заслоняя, то вновь открывая жаркое, не по сезону, солнце, беспорядочно метались белые, серые и чёрные облака. «Будет дождь? Или не будет дождь? Непонятно. Здесь всё всегда непонятно...»

      Рядом, нетерпеливо поглядывая на часы, сидела его дочь Маша, одна: её местный муж терпеть не мог «русских», особенно – стариков.

      Невдалеке группками топтались пришедшие проводить Нину в последний путь. Горстка соседей. Подружки из клуба пенсионеров. Два крепких молодых парня в банданах, Маша сказала - его троюродные внучатые племянники. Или Нины?..
      Все уже выразили Борису  и Маше своё участие в их печали и теперь смиренно дожидались окончания затянувшегося мероприятия.

       «Так будет дождь или не будет?..»

      Наконец, подъехала траурная повозка – трёхколёсная мотоциклетка с крытым прицепом.
      Облегченно выдохнув, дочь взяла Бориса  за руку:
      -  Пойдём, папа – надо опознать.
      -  Опознать?
      Он послушно поднялся и пошёл за Машей.

      Водитель, по совместительству рав, спрыгнул с сиденья и раздвинул полог с тыльной стороны прицепа. Внутри стояли носилки; на них лежало что-то, накрытое черным бархатным покрывалом с вышитым золотом семисвечником. Рав откинул покрывало, и это что-то оказалось спелёнутой в белое куклой без лица. Ловко распутав завязки, рав освободил куклино лицо и замер в ожидинии.
      Войдя в ступор, Борис стоял и всматривался, не узнавая: «Это – Нина? Вот эта маленькая, высохшая кукла – его пышечка Нина? Да нет. Это – не она. Или да?..» Стоял и всматривался. Стоял и всматривался.
       -  ...Ну же, па-па. Го-во-ри...
       -  Это мама?
       -  Да.
       И он, хотя и очень сомневался, покорно кивнул:
       -  Да.
       Споро приведя куклу в порядок, рав вскочил на сиденье, повозка, вздрогнув, стронулась с места и поехала. Все двинулись следом.

       -  Папа, не отставай.
       -  Как ты думаешь? Будет дождь?
       -  Какой ещё дождь, папа? Не отставай! Даже если и будет? У тебя есть зонт.
       -  Есть зонт? Верно. Я забыл.

 Повозка остановилась в конце кладбища, на последней террасе с широкой панорамой в долину. Племянники и два служки, уже ждавшие процессию, достали носилки и понесли к одной из аккуратных, готовых к заселению, могил.

 «Какой прекрасный отсюда вид. Так будет таки дождь или не будет?..»

 Рав спрыгнул на землю, достал из кармана пиджака потрепанную книжицу и, кивая в такт головой, сходу запел-забормотал поминальную молитву.

       Опершись на зонт,  Борис стоял и рассматривал рава. Там, где он жил раньше, никто никого никогда не отпевал: всех хоронили по одним и тем же советским правилам на общем кладбище. Может поэтому молодой, румяный рав в мятом пиджаке на футболку, джинсах и кроссовках казался ему не настоящим? Да и не только рав. И само кладбище. И носилки. И маленький венок в руках дочери. Стало беспокойно; он дёрнулся спросить Нину, что она думает обо всём этом? Оглянулся. Раз. Другой. Не нашёл и вспомнил: Нина там, под чёрным.

      Отчитав положенное, рав захлопнул книжицу, сунул её обратно в карман, снял с носилок покрывало и дал отмашку служкам.

      Служки, два здоровенных мужика явно похмельного вида, похоже из наших, «русских», деловито подхватили носилки и спустились в бетонную могилу на боковые приступки, чтобы сгрузить тело. В той стране, где когда-то жил Борис, всегда хоронили в гробах. И, поначалу, ему было немного не по себе, когда человека клали на голую землю. Потом – привык. И даже стало казаться, что так – правильней.

      Последней, с глухим звуком, с носилок съехала круглая куклина голова: стук.

      Закрыли тело бетонными плитами и начали бросать землю. Он тоже бросил горсть сухой, пылящей почвы. «Землю – не бросай! – сказала ему дочь, - по еврейским традициям близкие родственники – не бросают». А он бросил. Забыл и – бросил.

       Дальше всё было быстро: засыпали, выровняли, воткнули табличку с номером.

       Пересчитали присутствующих мужчин: сам Борис, рав, племянники, служки и двое соседей. Итого – восемь. Чтобы прочитать кадиш не получалось миньяна - не хватало ещё двоих. Позвали  рабочих, арабов, что устанавливали памятник  террасой выше.

       Рав опять достал из кармана книжечку и забубнил кадиш, время от времени прерывая скороговорку из непонятных слов итоговым: - Амэн. И паузой. Чтобы все присутствущие успели повторить вслед за ним:

       -  Амэээн...

       Налетел сильный порыв  ветра и, переместив облака, стёр декорации в долине, заменив их на новые. Вот точно так же жизнь сменила декорации, одним махом стерев страну, в которой Борис когда-то жил. И люди, лишенные привычного настоящего, в тревоге и неуютстве побежали в погоню за будущим. И он побежал со всеми. Твёрдо зная, что всё самое главное там, впереди. Просто надо напрячься, совсем немного и – вот оно! Ну же! Ещё чуть- чуть…

       -  Амэээн...

       И вдруг, в какой-то момент, внезапно понял: не догнать. И остановился. Огляделся и подумал: нет, всё, самое главное, самое важное и нужное осталось там – в прошлом! И заныла, заболела душа, затосковала. Не выдержал. Собрал деньги и поехал. Не успел. Пока он гнался за будущим – жизнь стёрла прошлое. Стёрла маленький родительский дом. Вместе с мамиными астрами, солнечными пискучими цыплятами в картонной коробке на кухне, у печки, которых бабушка кормила запаренным пшеном. С зарослями колючей малины у забора, откуда он, пацаном, подглядывал за соседкой Леркой, студенткой, когда та загорала без лифчика. Стёрла его первую школу. И магазин «Спутник», куда он бегал за молоком и хлебом. Стёрла, не оставив ни малейшего следа, заменив всё это на гудящую, похожую на осиный рой, гигантскую транспортную развязку. Квартиру, где они жили с Ниной и Машей, жизнь заменила на косметический салон. Институт, в котором он работал до самого отъезда – на банк. А Машин детский садик – на мечеть.

        -  Амэээн…

        И тогда, в последней надежде зацепиться хотя бы за что-то, Борис метнулся на кладбище. К родителям. На хорошо знакомое, центральное кладбище. Но жизнь и тут успела первой: в могилах его родителей  лежали посторонние люди. «Не шуми, дядя, иди...» – сказали ему. Мир дрогнул и поплыл, размываясь в очертаниях. Внезапно оказавшись человеком без прошлого, он тогда впервые усомнился в реальности - нет, не мира – усомнился в реальности собственного существования. Ушёл; и долго потеряно бродил по незнакомо-знакомым улицам с новыми именами, узнавая и не узнавая.

        -  Амэээн...

        А когда, смятенный и пустой, вернулся домой, в страну, где зимы не бывает, обнаружил: пока он гнался за будущим и любовно нянчил прошлое, жизнь в настоящем стёрла его дочь Машу. Каким-то непонятным образом выдав её замуж за местного, живущего по строгим еврейским традициям. И они с Ниной, мешающие мясное с молочным, в одночасье сделались для неё чужими некошерными стариками.

       -  Амэээн…

       Нина плакала, а он – нет. Потому что сразу увидел подмену: эта новая женщина, Мирьям – не их дочь, она только внешне похожа на Машу. Разве могла его Маша, его маленькая девочка, для которой всегда было всё самое лучшее?.. Для которой он варил манную кашу без комков – у Нины никак не получалось?.. Которую ночами носил на руках, когда она болела?.. Разве могла она лишить их внуков, не научив не единому слову по-русски? Разве могла бы их родная дочь побрезговать едой из материнских рук?..

       -  Амэээн...

       Нет! Конечно, нет! Разве могло всё это быть взаправду?.. Нет! Мир плыл, и в этом нереальном, плывущем мире настоящей, реальной оставалась только Нина. И вот теперь жизнь стёрла Нину, превратив в тряпичную куклу без лица...


       -  ...Амэн.
       -  Амэн.      

       Все с облегчением задвигались, ещё раз выразили, положили на могилу по камешку, подняв тут же, с земли, и быстрым шагом направились на выход. Рав сунул в карман пожертвование, полученное от Мирьям, закинул в прицеп траурные носилки, прыгнул в седло и мотоциклетка, рванув с места, умчалась.

       Начался дождь. Опершись на зонт, Борис стоял и смотрел на едва заметный, голый, каменисто-песчаный холмик с одиноким венком. Там, в исчезнувшем прошлом, на могилы всегда клали цветы. Здесь – камни.

        Крупные круглые капли громко барабанили по соседним мраморным и гранитным надгробиям: стук-стук-стук-стук. И, стекая, без следа уходили в землю. В землю... Всё – в землю.

       -  Пойдём, папа, некогда. Ну же! И открой, наконец, зонт – ты что, не видишь, что пошёл дождь?
       -  Да. Верно. Дождь…