Бешеный огурец

Писателю Михаилу Чумандрину (1905, Тула – 1940) выпала короткая, но насыщенная событиями жизнь – он был типичным человеком своей эпохи больших перемен, ее своеобразным зеркалом

Сын рабочего-котельщика Михаил Чумандрин, рано осиротев, попал в детдом на южной окраине Тульской губернии. Ему было 14 лет, когда в 1919 году эти места оказались на пути деникинского наступления на Москву. Напуганные приближением белых, заведующий и педагоги детдома разбежались, бросив воспитанников. Ребята решили отправиться в Тулу и после долгих мытарств добрались-таки до губсобеса, где от имени товарищей Миша написал двенадцатистраничное заявление с просьбой помочь им, изложив в этом первом своем «рассказе» причины и подробности нелегкого и опасного путешествия. Так началась его писательская биография.

«Первые шаги начинающего писателя имеют много общего с работой рабкора, а в большинстве случаев и просто возникают из нее, – вспоминал Михаил Федорович, будучи уже профессиональным писателем. – И я начал с заметки. В 1922 г. я стал помещать заметки в стенной, впоследствии в партийной газете «Коммунар», а затем – в комсомольской «Смене». Я писал о плохой посещаемости комсомольских собраний, о бюрократизме в конторе службы тяги, об отсутствии кипятильника в мастерских и т.д.».

Участники тульского литературного движения 1920-х годов, отмечает профессор Николай Милонов в книге «Русские писатели и тульский край» (Приокское книжное издательство. Тула, 1971), запомнили будущего писателя как запевалу многих интересных дел, всегда окруженного молодежью – и в период учебы в железнодорожном училище, а затем на рабфаке, и во время работы на железной дороге. В Туле Миша Чумандрин, по собственным его словам, «прочно сросся с комсомолом», именно здесь увлекся литературным творчеством.

На заре советской власти немало людей от сохи и станка верило, будто писательству можно научиться так же, как инженерному или, скажем, врачебному делу. Литературное дарование, талант отодвигались на второй план. Учиться писательству Чумандрин уехал в Ленинград: работал на заводе, вступил в партию – и писал. На Мишу обратил внимание Максим Горький, следивший за его творчеством и помогавший советами. «Буревестник революции» называл Чумандрина одним из тех писателей, «которых советская литература выдвигает ежегодно и выдвинула уже десятки… Все они прочно, физически связаны с рабочими фабрик и заводов, нередко читают рабочим свои произведения в рукописях…Таким приемом достигается тесное слияние литературы и жизни».

Главным героем произведений Чумандрина – повестей «Склока», «Родня», романов «Фабрика Рабле» и «Год рождения 1905», построенного на тульских воспоминаниях автора, – были рабочий человек и, как тогда говорилось, «рост его социалистического сознания».         

В противоречивые литературные течения бурных 1920-х годов Михаил погрузился с неукротимым комсомольским энтузиазмом. В ленинградской литературной группе «Смена» он олицетворял дисциплину и рассудочный порядок, противостоя молодому поэту Борису Корнилову, являвшемуся ее эмоциональным началом, романтической душой и стихией, свидетельствует бывший «сменовец» Геннадий Гор: «Сейчас кажется странным, что Корнилов, Берггольц, Гитович, Рахманов… были единомышленниками одного из самых последовательных и увлекающихся рапповцев – Чумандрина, смотревшего на своих товарищей по объединению как на «попутчиков» и наставлявшего их со строгостью, даже тогда казавшейся чрезмерной. Но умный и насмешливый Чумандрин умел смягчить свою рапповскую «педагогику» веселой шуткой» (РАПП – Российская ассоциация пролетарских писателей – Ред.).

Впрочем, бывал он и вызывающе резок. По словам Гора, в 1928 году во время I съезда пролетарских писателей рядом с  тем зданием,  где собрались делегаты РАППа,  оказался еще один съезд или конференция – заседали представители враждебной РАППу литературной группы «Кузница». Чумандрин,  подойдя к  ограде, за которой стояли пожилые, в длиннополых черных пальто и  унылого вида шляпах длинноусые «кузнецы», стал высмеивать их, громко выкрикивая: «Эй, литературные старообрядцы! Беллетристические богомольцы! Пролетарские мистики!» – и вдруг погрозил в их сторону.

Да уж, не случайно в «сменовском» кругу Чумандрин носил прозвище «бешеный огурец». 

Страстность и деятельность натуры, стремление всегда и везде быть в гуще событий вывели Михаила Федоровича в лидеры ленинградских рапповцев, он официально возглавлял их, был редактором журнала «Ленинград». Чумандрин не скупился на острое словцо, не брезговал и ходовыми лозунгами, ярлыками. На одной из страниц писательских материалов к книге очерков «Мои путиловские дневники», например, он, очевидно для памяти перед каким-то выступлением, записал крупными буквами: «Пролетарское литературное движение даст жестокий отпор «блоку» лакировщиков и аллилуйщиков, прикрывающих капитулянтскую сущность «лево»-интеллигентскими наскоками на большевистское ядро пролетарской литературы». В то же время пытался сохранять объективность. Так, вопреки ожиданиям Зощенко поддержал его книгу «Письма к писателю», увидев в ней «решительный перелом Зощенко в нашу сторону», хотя критики ее ругали – кто за приверженность мещанству, кто, напротив, за недостаточно сильное его осмеяние.

Михаил Федорович был движущей силой проекта «Дома радости», мыслившегося как грандиозный прорыв в будущее, серьезный шаг в борьбе со старым бытом. В этих целях Ленинградский Союз писателей совместно с Обществом ИТР (инженерно-технических работников – Ред.) построил Дом коммуны, где труженики пера – инженеры человеческих душ и самые настоящие инженеры должны были жить кооперативно, друг у друга на виду. В число коммунаров входили сам Чумандрин, молодые писатели и поэты Ольга Берггольц, Юрий Либединский, Савва Леонов, Александр Штейн, Петр Сажин, Иоганн Зельцер и другие. Поначалу коммуна жила дружно и весело – двери квартир не запирались, все запросто ходили друг к другу в гости, внизу в столовой устраивались встречи: приезжали актеры, читали новые произведения, показывали сценки. Но романтика вскоре уступила место житейским проблемам и бывший «Дом радости» в обиходе даже окрестили «Слезой социализма».

Проблемы были и у самого Михаила Федоровича. В 1930 году он опубликовал повесть «Бывший герой», позже попавшую в разряд запрещенных. По оценке критики, автор «преувеличил силы и значение оппозиции на примере одного завода, где сильны были антиленинцы» и сделал неправильные выводы о том, что «временное вредное увлечение оппозицией одного небольшого рабочего коллектива не должно создавать иллюзию победы». В 1937-м Чумандрин оказался замешан в деле о «контрреволюционной троцкистской организации», созданной «для активной борьбы с партией и Советской властью». Проходивший по этому делу поэт Вольф Эрлих, как следует из обнародованного в нашем тысячелетии протокола допроса, показал, что в организацию его завербовал Чумандрин, который и давал ему впоследствии вредительские задания. Эрлиха расстреляли, а вот Чумандрин уцелел. Почему – об этом можно только догадываться. А погиб он позже, в 1940-м году, на финской войне, где был корреспондентом армейской газеты. Посмертно его наградили орденом Ленина.

К концу жизни Михаил Федорович, наверное, осознал-таки, что социалистическая идея так же иллюзорна, как идея коммуны, и поделился этим осознанием с близкими. Многолетний экскурсовод Пушкинского дома литературовед Ирма Кудрова вспоминала, как в студенческую пору дружила с дочерью Чумандрина Марьяной и ее мужем Левой Левицким, приемным сыном известного литературоведа: «Они сильно опередили меня в критической оценке современности. Какой поток презрительных насмешек обрушился на меня, когда однажды я осмелилась сказать что-то доброе о фильме «Кубанские казаки»! Ни о музыке, ни об актерах они и слышать ничего не хотели: «Засахаренное вранье от начала до конца! Как ты можешь?!» Исток их ускоренного прозрения был в том, что выросли они в литературных семьях. Там они и прошли свои первые политуниверситеты. Дети писателей многого наслушались в своих домах еще до начала войны, многому были и свидетелями. Я же, несмотря на все сомнения, в первые студенческие годы продолжала страстно верить в строительство коммунизма в нашей стране».               

За прозрение – увы – приходится платить высокой ценой. Заплатил ее и Михаил Федорович Чумандрин. В истории отечественной литературы он оказался лишь эпизодическим персонажем, зеркалом, в котором отразившим шараханья и перипетии первых десятилетий эпохи больших перемен.