2. Князь и графиня

Крым, Джанкой, ноябрь 1920 года.

В просторном сводчатом кирпичном подвале, на испревшей соломе, в разных позах, сидели и лежали с два десятка казачьих офицеров. Некоторые ранены, с окровавленными повязками, наспех сооружёнными из исподнего белья. У многих  уже отсутствовали погоны. 
Посреди помещения, возле опорной квадратной колонны свода, сгруппировалось с дюжину офицеров, сохранивших погоны, боевые награды на груди и решимость взгляда. Опираясь спиной о колонну, в центре группы сидел, с залитым кровью лицом,  представительный войсковой старшина*(3), которому юный подхорунжий(4)* пытался сделать перевязку.

Со стороны лестницы, ведущей в подвал, послышался топот сапог и звон шпор. Дверь от удара распахнулась, и в полумрак помещения ввалились трое. Первой вошла высокая женщина, перешагнувшая бальзаковский возраст, в кавалерийских брюках-галифе, расстёгнутой ватной стёганке, красной косынке на коротко стриженных волосах и кожаном ремешке-перевязи для болтающегося на боку маузера.
Огромные чёрные глаза женщины зло горели неприкрытой ненавистью.  Двое сопровождающих её рослых детины, были увешаны оружием, как рождественские ёлки игрушками.

-  Я комиссар 78-го полка Красной Армии, Найдёнышева, - начала женщина сиплым прокуренным голосом, - в связи с оперативной обстановкой на фронте, по законам военного времени вы все приговариваетесь к высшей мере пролетарской справедливости – расстрелу.
-  Кем приговариваемся? – поднял голову и приосанился войсковой старшина.
-  Мною приговариваетесь! Так, едрёнать, всех сегодня же к стенке, в расход, а этого умника ко мне на допрос, он ещё позавидует своим сослужив... – вдруг женщина осеклась и всмотрелась в оппонента, но тут же взяла себя в руки, - выполнять!

Юрий Тонков и Глафира Найдёнова, разделённые убогим письменным столом,  внимательно разглядывали друг-друга. Они были одни, конвоиров комиссар удалила. Обоим время добавило в облике жёсткости, седины и морщин.

-  Ну что, начнём с тебя, как в прошлый раз? – выдавила она из себя.
-  Можно, но у меня всё прозаично. После трёх лет в Турции, в Москву не вернулся. Стыдно было за свою ошибку юности, которую уже не исправить. Подался на Кубань, в Екатеринодар, стал казаком. Не женился, так, скитался по бабьим постелям. В четырнадцатом, с началом войны закончил школу прапорщиков, попал на фронт. С возникновением Белого движения, сразу примкнул. Сейчас в корпусе генерала Слащёва ... был, да ты и сама знаешь.

Глафира не шевелясь и не мигая, в упор смотрела на Тонкова. В уголках её глаз что-то заблестело. Она трижды взмахнула ресницами и ... неожиданно молодым голосом начала:

-  После тебя, мужчин у меня уже не было. В Константинополе  сошла я на берег другим человеком. Чтобы как то реализовать свои молодые силы и энергию, примкнула к революционному движению, прониклась. Была членом подпольной организации «Единение и прогресс». После её разгрома перебралась в Россию. Участница большинства революционных событий в Питере.
Получила партийную кличку Красная Глаша, или просто Красная, которая в большей степени соответствует Кровавая. Участвовала в компаниях Красного террора в Тамбовской, Ярославской, Пензенской губерниях, давила кулаков, купцов, попов, фабрикантов и офицеров, как вшей в окопе. Много на моих руках крови, в том числе и нескольких мужчин, пробовавших покуситься на мою «невинность».
Всё это время твой образ был для меня просто божественной иконой, которую я носила в сердце, не решаясь к ней прикоснуться, поэтому не пыталась даже разыскать тебя. Тот вечер и та ночь были самыми счастливыми в моей жизни, чистыми, светлыми и непорочными.
Когда ты заснул, я до утра вглядывалась в твой облик, дышала одним воздухом, запоминая твой запах. Изредка пускала бабью слезу, осознавая, что недостойна тебя, что у нас нет будущего и что вижу тебя в первый и последний раз.

Нельзя сказать, что на душе у Юрия скребли кошки, нет, его сердце раздирали тигры. Одновременно хотелось разрыдаться и убить, убить этот мир, который их свёл и разлучил навсегда.

Глафира замолчала, опустила глаза, вздохнула и продолжила:
-  Перед своим уходом я совершила преступление Далилы*(5) ... и хоть с отсрочкой в двадцать лет, но судьба Самсона тебя настигла, - при этих словах она расстегнула воротник гимнастёрки, вытянула крохотную кожаную ладанку на тонком шнурке и высыпала её содержимое на стол.

На обшарпанной поверхности стола упокоилась коротенькая прядь светло русых волос.

Всё напряжение последних лет покинуло Тонкова, из глаз, не таясь, хлынули слёзы, он схватил со стола не потерявшие изящества руки Глаши и стал осыпать их поцелуями.
Глафира прижалась щекой к его голове, произнесла нежно «люблю», аккуратно высвободила руки, встала, подошла к двери и тихонько заперла её на щеколду.

В наступающих сумерках, от расположения полка, по направлению к Вороньей балке двигались двое. Он – без фуражки и портупеи, со связанными за спиной руками,  она – с маузером в руке на рослой чубарой кобыле. Спустившись в балку, Глаша легко соскочила с лошади, срезала верёвки  ему на запястьях, сунула в руки  маузер, поводья, и  улыбаясь ласково произнесла:

-  Ударь меня сильно по голове, лучше маузером ... ну давай!
-  Ни за что! Скорее сам застрелюсь! – испуганно промямлил Тонков.

Глафира вырвала у него из рук оружие, приставила к своей ноге и выстрелила. Взвыв от боли, сунула пистолет вспрянувшей кобыле в перемётную суму и прохрипела:
-  Садись в седло, слабак, а ещё два офицерских Георгия на груди! По балке строго на юг, к утру будешь у своих. Оба будем жить, обещаю. А Бог даст, ещё и свидимся.

*(3) - Соответствует армейскому подполковнику.
*(4) - Соответствует современному армейскому мл.лейтенанту.
*(5) – Согласно библейской легенде филистимлянка Далила соблазнила еврейского богатыря Самсона и во сне срезала ему волосы, лишив того силы.



Франция, Бургундия, городок Бюсси-ан-От, 1957 год.

Георг Минц(George de Mince), природный французский дворянин, истинный парижанин, 78-ми лет от роду, обладатель огромного состояния, исповедовал православие - так уж сложилось.  В 30-е годы его духовным наставником и близким другом был священник Александро-Невского собора в Париже, Алексей Иванович Медведков. Но в 1934 году он помер. В нынешнем же году, Священным Синодом Константинопольского патриархата, Медведков канонизирован, и его мощи перенесены в Преображенский храм Покровского женского монастыря, что в городке Bussy-en-Othe.

Не почтить вниманием и уважением, останки друга и наставника, ставшего святым, Георг не мог. Огромный черный бронированный «Rosengart», прожорливо поглощая километры дорог, нёсся из Парижа в бургундскую провинцию. На заднем сиденье устало сидел-полулежал престарелый седой мужчина в дорогом чёрном костюме с розочкой офицерского ордена Почётного легиона в петлице.
На окраине городка он приказал шофёру остановиться, с помощью секретаря-референта выбрался из машины и, опираясь на трость красного дерева с серебряным набалдашником в виде головы разъярённого тигра, в одиночестве, неторопливо поплёлся в сторону монастыря.

Минц, склоня голову и опираясь одной рукой на трость, задумчиво стоял перед мощами своего друга-святого, изредка осеняя себя крестным знамением. Был только один человек в этом мире, которого Георг уважал больше Алексия Южинского, но это было очень давно. Настолько давно, что воспоминание о нём, точнее о ней, превратилось в яркую звёздную точку на горизонте его памяти.

Престарелый мужчина выпрямился, огляделся и жестом подозвал ближайшую юную трудницу*(6):

-  Милое создание, будьте добры, проводите меня к вашей настоятельнице, хочу сделать небольшое пожертвование для монастыря и храма.
-  Месье, - застенчиво пролепетала девочка, - урна для благотворительности у входа, вам показать?
-  Нет, деточка, боюсь мой вклад в урну не поместится.

Через несколько минут Георг, после вежливого стука, открывал дверь кабинета игуменьи. Ему навстречу, из-за большого дубового письменного стола с инкрустацией и резьбой, вышла, слегка прихрамывая,  хозяйка кабинета:

-  Прошу вас, кавалер*(7), присаживайтесь, здесь вам будет удобно, – сама игуменья устроилась в таком же кресле напротив, - я вся во внимании.
Два пожилых человека внимательно и несколько растерянно рассматривали друг-друга. Первым нарушил затянувшееся молчание мужчина:

-  Ну здравствуй, Графочка. На этот раз исповедоваться не буду, скажу только, что все эти годы, после нашей последней встречи, я доказывал себе, а заочно и тебе, что не слабак. Вроде получилось.

-  Тоже буду краткой. Здесь я уже четверть века, начала трудницей. А последние пятнадцать лет посвятила обучению и воспитанию девочек сирот, их тут около двух сотен, от одиннадцати до шестнадцати лет. Занимаются с ними схимницы да послушницы. Основное направление обучения – вера, благочестие и целомудрие. Всё это в недобрую память и противовес моему «университету» - «Дому милосердия для несовершеннолетних». – Глафира задумалась, - А что привело тебя в нашу глушь?

-  Это мой покойный друг,  Алексей Медведков. А сейчас ещё и желание помочь вашей обители, твоим девочкам. Для начала выпишу чек на десять миллионов франков. А потом ... потом всё моё имущество, после смерти, перейдёт во владение монастыря. Нет у меня детей, да и родственников не осталось, а жены никогда и не было.

Глафира  поправила наперсный крест, её рука нерешительно поползла выше, к воротнику, два пальца проникли за него, и ... вытянули маленькую кожаную ладанку на тонком шнурке ... при этом огромные чёрные глаза, не потерявшие своей ослепительной красоты, излучали неземную любовь.

*(6) – Проживающая и работающая в монастыре, но ещё не выбравшая монашеский путь(не посвящённая).
*(7) – Обращение к обладателям ордена Почётного легиона. Звучит по-французски как «шевалье», наиболее близкий перевод – «рыцарь».


Вильнюс,  23 октября 2015 года