Меня считали там за святого

Меня считали там за святого. Каждый день приходили разные люди, просили благодати, исцеления, чуда. Я им говорил: «Идите отсюда на ***!», а они мне в ножки кланялись. Я им говорил: «Что вы от меня хотите? Я просто тут живу», а они ко мне руки тянули, болячки показывали. Я им говорил: «Я не лекарь какой, я о кишках знаю только, что они внутри», а они про надежду твердили, врачей хаяли. Я им говорил: «Я ничего не обещаю, вы так же болеете, как и вчера, и завтра болеть будете», а они все никак не уходили, стояли.

Приехал я в тайгу, значит. Достали меня города, людишки эти в них, суета. Думал, в лесу отдохну, побуду ближе к природе, найду гармонию. Первое время тяжело было, а потом ничего, таки нашел. Построил дом, печку сложил, хозяйство кой-какое вести начал. Появились у меня питомцы даже, да не простые. Яшка-рысь да лось Иван. Яшка просто пришел ко мне и стал жить. На охоту только бегал. Подкармливали мы друг друга — то я его жирком с туши угощу, то он кроля притащит. А с Иваном как познакомились — никто не поверит. Тащил я бревно, пёр из последних сил, и тут лось ко мне подходит. Струхнул я тогда, лось чуть не выше меня был, рогом махнет — и все, кончилось мое отшельничество. А он взял, да и боднул бревно. Тут я сообразил и тоже приналег. Так мы вместе его и дотолкали до избушки моей. Было у меня соли немного, я его угостил, полакомил. Ну он и остался тоже. Вот так у меня друзья появились.

Здорово мне жилось с ними. Мозги не треплют, ерунду не несут, проблемами не грузят, выслушивают все, не перебивая. Яшка только иногда убегал посреди моего монолога. Но тихо убегал, незаметно для меня, так что я спокойно договаривал, и только потом замечал, что этот засранец смотался. А Иван смирно все выслушивал. Может, благодаря им я и не сошел с ума от одиночества.

Охотился я редко. Вот я говорил сейчас про Яшку с Иваном, и вспомнил. Раз в месяц, может реже, ходил на кабана, оленя видел иногда, один раз даже забил. Старый был, видать, или раненый. Я себе строгое правило поставил — только вручную бить зверя. Нож у меня был, вот его и пользовал. Даже к палке ни разу не привязывал. Потому и редко ходил. Тяжело это очень, и опасно вдобавок. Мяса мне хватало — Яшка и сам себе добывал, я его только деликатесами угощал: мозгами там, жирком. Так я еще грибы ел, ягоды всякие. А потом мне люди приносить стали еду-то.  Не только свежее, но и соленья разные. Варенье приносили.

Меня же за святого почитали, я говорил? Прознали как-то, что я с животными своими беседы веду, не иначе. Началось все с того, что тетка пришла одна, курицу притащила с собой. Весна была как раз, я на ручей еще за водой ходил. Возвращаюсь — стоит. Курица квохчет, Яшка на них шипит, он у меня сторожевой рысь был. Ну я его отогнал, у бабы спрашиваю, мол, чего надо. Ну она меня тут и ошарашила. «Ты, — говорит, — с животными общаешься, заговариваешь их. Курочке вот скажи, чтоб яйца нести опять начала, а то перестала она». Ну, первым делом, я эту тетку дурой обозвал. Так и сказал: «Дура!» А она в слезы: «Помоги, сынок, — говорит. — Одна она у меня осталась, яички несла. Ну поговори с ней». Я пытался ей объяснить, что я никакой не колдун или еще что. «Если, — говорю, — я с табуретками буду разговаривать, вы мне диваны таскать будете, чтоб я их уболтал скрипеть поменьше?» А она смотрит на меня, гладами хлопает, плачет. Ну я и сжалился. Сказал я курице: «Курица! Неси яйца!» — а тетке этой добавил: «Хотела, чтоб я курице сказал — я сказал. Но если ничего не выйдет, то я не виноват». Баба меня отблагодарила сердечно и ушла восвояси.

Через неделю начался мой кошмар. Пошел я за дровами. Набрал веток толще и двинул обратно. А там меня толпа ждет, и гвалт стоит, хоть святых выноси. Понаехали ко мне на джипах своих, притащили кур, гусей, свиней, один даже лошадь припёр. Чтоб хоть как-то эту какофонию перекричать, я заорал: «Хули вы здесь собрались?» На меня обратили внимание. Потихоньку шум успокоился, и тут эта тетка вышла, которая тогда с курицей была. «Вот он пришел, люди добрые, чудотворец святый, спаситель наш!» — и ко мне повернулась. — «Помоги, Христа ради, как мне помог! Курочка моя нестись стала, только успевай кормить и яички таскать! Чудо сотворил ты!» Ну, думаю, приплыли. «Какое еще чудо, глупая женщина? Я ей просто сказал, чтоб она нестись начала!» Короче, начал я ей объяснять, что я тут ни при чем, а она ни в какую. И остальные подключились, мол, с нашими зверушками поговори, хвори с них сними. Я принял единственно верное решение — поговорить с скотиной, так быстрее будет. Уточнил только, знают ли они про ветеринаров и сказал, что, независимо от результата — я не виноват, что не получилось. И полдня я сидел и чесал языком. Ладно хоть мужики мне дров нарубили, а бабы поесть приготовили, а то так бы и остался голодный и холодный. От какой бы то ни было платы я отказался наотрез — еще не хватало, чтоб меня шарлатаном каким сочли и мстить явились.

С тех пор так и повелось — раз в неделю, по субботам, приезжала толпа с животными разными, а я их уговаривал не болеть. Однажды даже страуса привезли. Эта тварь меня исклевала всего, ненавижу страусов, шлюхи они тупые, а не птицы. Каждый раз все начиналось с меморандума о моей непричастности к каким-либо эффектам от этих разговоров. И я сразу предупреждал, что плату не беру. Один хрен оставляли. Или привозили, пока меня не было, тайком оставляли. Так и жили, Иван гулял, пока толпа у меня стояла, Яшку я, от греха подальше, дома запирал. Сложно сказать, возмущался он поэтому поводу или нет, мне кажется, что он спал. Люди приезжали, я почти целый день тратил на разговоры со зверьем и выслушивание благодарностей. Однажды, правда, посреди недели приехала тетка, бочку на меня катить стала, мол, не помог ее кошечке разговор со мной. Ну я ее на *** и послал. Так и сказал: «Пошла на хуй, дура». Объяснил ей, что я ни при чем вообще, и пусть она к ветврачу сходит лучше. А на следующий день приехал полицейский. Дура эта местная была, заяву написала на мошенничество. Вот и сказал мне страж закона: «Прикрывай давай свою лавочку». А я спросил: «А бумажка запретительная есть?» А он ответил: «Конечно, вот». На я обрадовался, говорю: «Наконец-то смогу законно всех слать». Полицейский уехал, и я стал всех отшивать. Через пару недель он вернулся, сказал, что тетку ту вычислили, все деревней от****или и заставили заявление забрать. Отдал я ему запрет, и все пошло по-старому. В смысле опять сталь ко мне приезжать раз в неделю, и я разговаривал.

Постепенно я привык к этому, но тут случился другой казус. Приехал ко мне этот мент с пацаном мелким. Увидел я пацанью лысую бошку и все понял. Но рассказ выслушал. И обматерил полицейского прям от души, все слова матерные повспоминал. Только сначала сынишку его на Ивана посадил, чтоб покатался немного и не слушал взрослых разговоров. Потом уже спокойно сказал: «Я понимаю, что врачи рак не лечат, но что я могу сделать? Он помрет, и же просто человек, не Исус Христос какой. Ух, блин, как скачет, довольный, а не хотел кататься», — последние слова я сказал, заметив, что пацан ржет от радости, прям заливается. — «Короче, вылечить его я не могу, но пусть приходит кататься, хоть счастливым доживет сколько ему там осталось». Вот так и сказал, без украс. Но мужик смирился уже, видать, спокойно воспринял. И тоже раз в неделю где-то приезжали они, мы с ментом разговаривали или делали что-нибудь по дому, а пацан верхом на Иване катался. И все бы ничего, если бы после перерыва где-то в месяц полицейский этот не приехал и не заявил: «Опухоль уменьшается! Ремиссия!» Тут я понял, что теперь понаедут еще больше. Нет, за парня я от души рад был, но толпы человеческих больных меня не прельщали ни разу. Я осторожно поинтересовался у счастливого папаши, не рассказывал ли он кому-нибудь об этом. Тот кивнул, да так радостно, что я весь холодным потом покрылся, и сердце мое куда-то мимо яиц скользнуло.

Так и вышло. Собралась толпа, все крестятся, молятся, иконами какими-то размахивают. Я уж и матом на них, и плевался, одного пнул даже — он мне ногу поцеловать хотел. Ни в какую, хоть бы один ушел. Даже пнутый только креститься истовее начал. Тут-то, небось, меня и стали святым называть. Недоумки. Не знаю, сколько их перемерло без врачебной помощи, никто ж не жаловался. Я так же всех предупреждал, что я никого не лечу, а просто позволяю им находиться рядом со мной, раз им это так нравится. Никто не одумался, ко мне даже врачи приезжали лечиться. Один так и сказал: «Я сам врач, исцели меня, святой старец». Я уж устал людей на *** слать, а они все радовались. Правильно говорят про божью росу, я на своем опыте убедился. Ладно хоть не каждый день столпотворение у меня было.

Так продолжалось достаточно долго, почти год. И вот, летом, возвращаюсь я из леса домой, с топором и дровами, и натыкаюсь на Ивана. На труп его, то есть. Дрова я в кусты швырнул, топор в руки мне прыгнул, понесся я к дому. Вижу — горит дом, а рядом два мужика каких-то Яшку сапёрками добивают. Ну я и швырнул топор что было мочи, только мимо. Но они и чухнуть не успели, как я подлетел и бить их начал. То ли зассали они, то ли хотели маневр какой провести, но побежали твари эти вокруг дома, а я — за ними. Так бы и наматывали круги, не грохнись на них горящая стена. Привалило, придавило их бревнами, значит. А бревна-то горели, вот и начали ублюдки поджариваться потихоньку. Я уж не стал им мешать и, под аккомпанемент их воплей, осмотрелся. Яшка помер, но одного успел загрызть, умничка мой. Рядом с ним валялся третий мужик, без горла совсем, голова только на позвоночнике держалась, да и тот сломан был. Дом тушить было бессмысленно. Я лишь проследил, чтоб огонь на лес не перекинулся, и пошел скарб спасать. Вытащил самое главное: документы — я решил возвращаться, так что не зря хранил этот балласт,  старенький «Зенит» с пленками и свой рюкзак. Сложил все в сторонке, затем похоронил по христианскому обычаю Яшку и  Ивана, друзей своих. Копал трофейной сапёркой, копал долго, так что почти не плакал. Соорудил кресты, установил их, передохнул. Проверил, издохли ли эти суки. Гореть им в аду, как здесь горели. Сдохли уж, куда денутся. Спинал их в  овражек неподалеку, может съест кто, хоть польза будет. Собрал рюкзак и пошел в деревню. Пока добрался, уж ночь вовсю была, но народу на улице тьма шаталась — видать, собирались все в деревне перед тем, как ко мне отправиться. Увидели меня, запричитали, поняли, что я ухожу. Спрашивать наперебой начали, а я сел посреди дороги и заревел в голос. И не стыдно мне было вот совсем. Потом рассказал все. Оказалось, то браконьеры скорее всего были. Может быть, не особо интересно. Все успокаивали меня, как только можно, в основном водку предлагали. Всё просили остаться, не оставлять их без святости моей. А я им сказал просто: «Это не я, люди, святой был, это место святое, где я избу поставил. Не я же уёбков этих покарал. Одного — Яшка загрыз, других — сам дом завалил. И не мои слова помогали вам, а само место. Там две могилки, ухаживайте уж за ними, а я пойду. Потом приеду, может, посмотрю, навещу. А пока — бывайте». И пошел. На трассу вышел — стопом поехал, а теперь у вас. Налейте еще чайку, пожалуйста. Меня же там за святого считали.