Мандарин Бальзака. Роман. Часть 1. Глава 3

            Глава третья. Версии

      На следующее утро Дятлов поехал в университет. На станции «Воробьёвы горы», той, что на метромосту через Москву-реку, сквозь прозрачные стены увидел над ещё заснеженным — март! — крутым берегом, над щёткой голых деревьев озарённую солнцем ребристую ротонду со шпилем и звездой, венчающую главное здание, и чуть не прослезился. Он неизбывно прекрасен, храм науки, сколько бы злых прорабов, досаждавших зэкам-строителям, ни было замуровано в его стенах — байки, конечно! Особенно впечатляла байка о пленном немце, который, подобно Икару, на самодельных крыльях сиганул с уже высоко поднявшихся этажей, перелетел через ограждение, но был пойман на склонах Воробьёвых, то бишь Ленинских, гор. Но что бы кто ни выдумывал, университет прекрасен,  вечно молод и свеж, а вот ему, Дятлову, потихоньку подступает пора, как говорится, и честь знать — в смысле земной жизни. А какая есть ещё? В благодарной памяти потомков — как Ленин-Сталин? Быстро, однако, уходит время — не удержишь! Цепляешься — а оно идёт.
      Юрий Васильевич высморкался и вернулся к чтению, вернее, к повторению, которое мать учения, потому что до цели пути оставался ещё целый длинный перегон. В дорогу Дятлов захватил два пособия по сыскному ремеслу. Он их уже прочёл как фактуру для деяний Стивена Кроу, но вчера на сон грядущий занимался повторением, а сейчас перелистывал, освежая. Безобидная задача поспрошать народ в клепиковской группе сама собой переросла в серьёзную операцию, словно бы под маской слушателя, среди ассистентов, доцентов и даже профессоров, мог скрываться преступник, которого предстояло выявить с помощью излагаемых в пособиях технологий. В чём состояло само преступление — Дятлов не сказал бы и приблизительно, но Стивен Кроу вёл своего ученика твёрдой рукой.
      Вообще-то, как понял Юрий Васильевич, с этим Стёпой надо быть поосторожнее. У одного из американских духовно-деловых наставников он прочитал, знакомясь с материалами по аномальщине, как тот взял себе в мысленные консультанты не кого-нибудь, а самого Авраама Линкольна. Тот исправно являлся из недр подсознания и давал дельные советы, но постепенно обнаглел и стал приходить без приглашения, даже ночью, и болтался возле кровати. Избавиться от него удалось лишь с помощью психиатров.
      Глянув на себя, перелистывающего на последнем перегоне метро сыскные пособия, Дятлов не удержался от улыбки, вспомнив кино своей юности — кажется, «Воздушные приключения», — как два офицера кайзеровских времён вели аэроплан, на лету с немецкой основательностью штудируя инструкцию по вождению, пока её не унёс порыв ветра. Два пособия по сыску были разные и хорошо дополняли друг друга. Одна книжка — гуманная, полная уважения к человеческому достоинству, другая — издевательски циничная. Как пресловутые два следователя: добрый и злой. Но обе, и добрая, и злая, нацеливали на главную задачу: превратить носителей информации в её источники.
      Юрий Васильевич раскрыл злую книгу на закладке. Пыткодопрос, сексодопрос, иглодопрос, наркодопрос, гипнодопрос — замечательный перечень, но вряд ли методики применимы в условиях университетской аудитории. Следующая закладка: работа с лживым клиентом. Шоковый транс. Посреди добродушного балагурства — внезапная пощёчина: «Отвечать!» Каково — если профессора по морде? Неплохо также покалывать его иглой, когда медлит с ответом.
      До станции «Университет» успел заглянуть и в книжку добрую, где допрос предпочитают называть устным опросом. Рекомендации — вот это ближе к жизни! — почаще обращаться к носителю информации по имени-отчеству, удовлетворяя его потребность в самоутверждении. Если клиент — женщина, то технический приём «комплимент». Но не переборщить.
      Нужную аудиторию Юрий Васильевич отыскал минут за пятнадцать до звонка. Она была пуста, если не считать седенького благообразного старичка, перебиравшего свои бумажки. «Надо же! — подумал Дятлов. — Учиться до самой смерти, как завещал великий Ленин!» Но тут же почувствовал и укор себе: старичок продолжает трудиться, даже повышает квалификацию, не помышляя, в отличие от Дятлова, о заслуженном отдыхе. Однако очередным ходом мысли Юрий Васильевич вновь пожалел старичка — теперь уже за политическую слепоту, ибо не ведает, что силы свои и опыт отдаёт не на благо трудового народа, как привык с юных лет, а ради прибылей капиталистов и рыночных игроков, которым минутный скачок биржевого индекса приносит зарплату старичка примерно за десять лет. Излюбленное выражение трейдеров «зарабатывать на бирже» всегда вызывало у Дятлова приступ хохота — правда, несколько нарочитого.
      В ответ на эти мысли Стивен Кроу, верный слуга капитала, нахмурился: кончай свою дурь — и вперёд! В народе говорят: кто рано встаёт, тому Бог подаёт — и Дятлов тут же в этом убедился. Тех минут, пока аудитория не начала заполняться, хватило, чтобы старичок, оказавшийся памятливым и словоохотливым, сообщил Юрию Васильевичу в ответ на его по-детски простые, без игл и пощёчин, вопросы то, за чем он, собственно, и пришёл. Да, Игоря Михайловича Клепикова старичок прекрасно помнит, на прошлом общем занятии тот присутствовал, а сидит за одним столиком с симпатичной молодой дамой, которую зовут Инга Александровна Ильина, и они с Игорем Михайловичем, похоже, очень сдружились. О прочем, добавил старичок со снисходительной улыбкой, он судить не смеет — намекая на интим, видимо, нередкий в процессе повышения квалификации.
      «Старый…» — инвективно начал про себя Дятлов, имея в виду Клепикова, и живо представил себе обнажённое и обессиленное тело на сексодроме в квартире этой самой Инги Александровны Ильиной. Тут появилась и она сама: старичок указал на вошедшую в аудиторию даму в сером костюмчике, с коротко стриженными русыми волосами, по-мальчишески зачёсанными на бочок. Лет ей было — может, тридцать, а может — и под сорок, трудно сказать. По части красоты Юрий Васильевич тоже не определился: черты правильные, но невыразительные. Пухленькие щёчки ещё не опали с детства, лобик же морщит тревога — и ни тени самодовольства, самолюбования, столь ненавистных Дятлову в женщинах. Так что в целом Инга Александровна действительно могла вызвать симпатию, но не горячую. 
      Юрий Васильевич вообразил её в объятиях Клепикова — и с трудом удержался от смеха: как говорится, не монтировалось! Тем не менее, похоже, что — факт, и детективный сюжет разваливался на глазах. В пору было с гордым видом победителя, элементарно разгадавшего великую загадку, отправляться домой. Пусть себе Клепиков безумствует до инфаркта — его дело. Свободный человек!
      Однако некий бес, нередко подзуживавший Юрия Васильевича, удержал. Не из детективных, а, пожалуй, из чисто хулиганских побуждений. Поиграть с дамой, попугать призраком криминала, ошеломить осведомлённостью — кто устоит перед таким соблазном? Стул рядом с дамой пустовал, и Дятлов решительно его занял.
      — А здесь уже сидят, — робко сказала она.
      — Вот я здесь и сижу, — добродушно ответил Дятлов, запуская технический приём из популярной французской детективной пьесы.
      Дама пожала плечами, что можно было трактовать как «Хам!», и достала из портфельчика толстую тетрадь и ручку. Разумеется, она так равнодушна потому, что Клепиков не придёт: валяется у неё дома. А как же муж? Не может быть, что у неё нет мужа. Мужики особенно падки на таких с виду скромниц. Наверно, муж в командировке. Или они с ним живут в другой квартире, а эта — для свиданий на стороне, если они с мужем дали друг другу вольную. Вообще-то, конечно, для Клепикова валяться в чужой кровати не характерно, но — с кем не бывает: любовь зла. Странно другое: почему она сама здесь? Ничего, сейчас мы её расшевелим.
      — Я — Игорь Михайлович Клепиков, — нанёс удар Дятлов, реализуя свой французский технический приём. — Вы что, меня не узнаёте?
      Показалось, что дама вздрогнула. Пристально посмотрела в глаза своими серыми, в длинных ресницах — судя по всему, натуральных, поскольку и на остальном лице не замечалось следов косметики.
      — Нет, — покачала она головой, — вы не Игорь Михайлович Клепиков.
      И это прозвучало не хуже, чем сакраментальное: «Вы не Сидоров-кассир. Вы убийца!» Но Дятлов не расхохотался, а честно подтвердил:
      — Правильно. Меня зовут Юрий Васильевич. А где же Игорь Михайлович? — добавил он с должной наивностью.
      — Наверно, сейчас придёт, — предположила дама. Не очень уверенно, показалось Дятлову.
      — Нет, Инга Александровна, он не придёт.
      Снова — пристальный взгляд: встревожило имя-отчество.
      — Заболел? — наконец спросила она участливо.
      — Наверно, лучше спросить об этом вас, — прихлопнул лгунью Юрий Васильевич.
      — Меня? — изумилась Инга с ноткой агрессии.
      В этот момент в аудиторию ворвался профессор — приземистый, широкорукий, как краб, с несбриваемой синевой на щеках. Метнул портфель на подоконник, говорить начал ещё от двери:
      — Обобщённые координаты могут быть даже ранговыми, в этом нет ничего страшного.
      И ринулся писать на доске.
      — Разве вы не дружили? — нанёс Дятлов новый удар — громко, в полный голос, так что профессор оторвался от доски и встал напротив голосистой парочки:
      — Господа, какого чёрта?
      — Выйдем! — бросила Инга и, подхватив портфельчик, выбежала из аудитории.
      За ней последовал и Дятлов, кстати закинув в свою сумку тетрадь, впопыхах оставленную Ингой на столе. «Неплохая добыча», — одобрил Стив Кроу. Тетрадь, как мельком заметил Дятлов, была красивая, с репродукцией на обложке — жанровая сценка кого-то из фламандцев то ли голландцев. В последние годы появилось много толстых школьных тетрадей с красивыми картинками на обложках. Юрию Васильевичу виделось в этом одно из немногих положительных явлений современной российской жизни. Он и для конспектов по аномальным явлениям приобрёл несколько таких. Особенно радовала тетрадь по физике, с формулами на обороте обложки, до боли знакомыми отставному физику. Саму же обложку украшал великолепный гриб атомного взрыва с кудрявой головой до синих небес, в белой юбочке втягиваемых облаков конденсата. Вот достойный ориентир и вдохновляющий образ для молодёжи, решившей посвятить себя этой науке!
      Инга поджидала в коридоре у окна. Она была взволнована, и даже такой неопытный детектив, как Дятлов, не мог этого не заметить. С чего бы?
      — С ним что-нибудь случилось? — первое, что она спросила.
      Юрий Васильевич выдержал красивую паузу.
      — А почему вы решили, что с ним что-нибудь случилось?
      Инга ответила не сразу, возможно, пытаясь взять себя в руки. Становилось интересно.
      — Да нет, просто подумалось, — сказала она наконец.
      — Инга Александровна! — наставительно начал Дятлов. — На вашем месте я бы не мучил себя, ибо вы, полагаю, не кончали школу-студию МХАТ. На вашем месте я сказал бы честно и откровенно: Игорь Михайлович отсыпается у меня в кроватке после вчерашнего. Или вы боитесь, что настучат мужу? Он у вас деспот?
      Это был третий, решающий удар. Инга, то бишь лживый клиент, которого рекомендуют неожиданно бить по морде, устремила на Юрия Васильевича серые глаза — пытливые и недобрые. Ах какие, однако, прекрасные!
      — У меня нет никакого мужа, — сказала она таким тоном, будто наличие мужа — вещь постыдная. И добавила холодно: — А вы, собственно, кто?
      — Назовём меня условно — следователь, — улыбнулся Дятлов. Вдохновение не покидало.
      — Из какой организации?
      Со стороны клиента вопрос неделикатный. Пришлось ответить:
      — Частный детектив.
      — Всё равно. — И сделала характерное движение пальчиками: документик?
      Это было уже совсем нехорошо.
      — Если вы заядлый …, — Инга произнесла нецензурное слово, — не надо подозревать в этом всех подряд.
      Щёчки сделались красными, личико — гневным.
      — Инга Александровна, — сказал Дятлов, неожиданно ошпаренный изнутри ласковой волной нежности, — не судите строго! Перед вами не частный детектив, а прирождённый дурак, в чём вы, думаю, успели убедиться. Игорь Михайлович Клепиков — мой приятель, человек одинокий, и его уже два дня нету дома, что для него не характерно. Только и всего.
      Чудо: ледяной взгляд оттаял — и в следующие несколько минут Юрий Васильевич узнал, какой Игорь Михайлович прекрасный, светлый человек, и что у них с Ингой нашлось много общих тем, и что он — очень интересный собеседник, и нередко они болтали даже во время лекций в ущерб усвоению материала. И потому весть о его болезни или, не дай Бог, несчастном случае не могла не взволновать его постоянную собеседницу. Только и всего. Если же вдруг ей станет что-нибудь известно, она обязательно позвонит Юрию Васильевичу. Раскрыла портфельчик, очевидно, чтобы записать номер на мобильник или в блокнотик, — и хватилась тетрадки.
      — Она у меня, — сознался Дятлов, доставая из сумки тетрадь с голландскими фламандцами на обложке. Непонятно, зачем собирался её зажать. Скорее всего, идея исходила от старины Стива, но что интересного в тетради с конспектами математических лекций? Не интимный же дневник! Или гения сыска привлекла красивая обложка? Юрий Васильевич ещё раз почувствовал себя дураком.
      В углу картинки на обложке тетради только сейчас заметил золотое тиснение, какое-то короткое слово. Прочитал: «Вентро». Полюбопытствовал:
      — А что такое вентро?
      — Вентро — это такой стиль, — объяснила Инга. — Ну, вроде как ретро.
      — Интересно, — вежливости ради откликнулся Дятлов — и только тут до него дошло, что на обложке изображено нечто не совсем обычное. Он задержал тетрадку в руке, не торопясь возвращать. Картина изображала интерьер сельского дома: грубо сколоченный стол, скамьи, горшки на полках. Две молодые женщины в чепцах и передниках явно перепуганы ворвавшимся в дом странным существом. Существо при ближайшем рассмотрении — несомненно, двуногий прямоходящий динозавр в два человеческих роста, с хищно разинутой пастью. Любопытно, что на плечах динозавра болтались обрывки женского платья, словно он был в него одет, но внезапно вырос, и платье лопнуло. С головы свешивался чепец — такой же, как на женщинах. Самым же примечательным был живот чудовища: огромный, круглый, он занимал центр композиции. Мастерство подражателя было таково, что мимолётному взгляду картина казалась экспонатом Эрмитажа или пушкинского музея.   
      — Интересно, — повторил Дятлов задумчиво. — Это кто, Хальс? Тенирс? Разве они знали о динозаврах?
      — Нет, — улыбнулась Инга, — это современная стилизация. Не сочтите за шедевр: скомпоновано на компьютере.
      — А что они делают? — по-детски спросил Дятлов.
      — Это сказка, — пояснила Инга. — «Золушка».
      — Золушка? Так где же она?
      — Да вот! — Инга указала на динозавра. — Добрая фея превратила её в молодую самку тиранозавра, и Золушка уже проглотила мачеху — видите, какой живот, — а сейчас отправит туда и обеих её дочек.
      — Интересно, — машинально повторил Юрий Васильевич, впрочем, не особо шокированный вопиющим людоедством. Молодёжных стилей развелось пруд пруди, всех этих хип-хопов, тип-топов, гоп-стопов, старт-апов и прочих постмодернов, — в ту же струю и какое-то вентро-ретро… Эпатаж в буржуазном мире — ходкий товар, пощёчины общественному вкусу хорошо продаются.
      На том и расстались. Дятлов проводил взглядом новую знакомую, гордой походочкой возвращавшуюся в аудиторию. Икры — полненькие веретёнца: красивые ножки. Наверно, закидывает их за плечи своим любовникам, если они предпочитают фигурный секс. И мордашка ничего. Где-то он видал похожую. Возможно даже, это было лицо не живой женщины, а статуи. Может, и Афродиты, хотя у той морда не совсем такая.
      Дома Юрий Васильевич взял чистый лист бумаги, даже несколько, по одному на каждую версию, и принялся размышлять с шариковой ручкой в руке. Бумагу он по старинке предпочитал компьютеру.
      Самую первую версию записывать не стал: за сегодняшнее утро она, можно сказать, обрыдла и принесла ему позор как детективу. Правда, вдогонку родилась гипотеза, что Игорёк вовсе не отсыпается, а подох с натуги на жадном теле Ингочки, что нередко случается с престарелыми бойцами Венеры, и был, как сказал поэт, зарыт без почестей бранных врагами в сыпучий песок. Версия, надо сказать, противная логике и даже глупая. Зачем одинокой, никому не подотчётной женщине брать на себя сокрытие трупа, когда проще сразу рассказать полиции всё как есть? Ну, загнулся во время секса — дело житейское! Никакой корысти, никакого криминала: пришёл в гости, попил чайку и скончался. Помурыжат чуток — и оставят в покое. Стало быть — что? Стало быть, Ингочка и всё, с ней связанное, — версия ложная, хотя на первый взгляд и соблазнительная: типичная ловушка для детектива.
      Следующие версии Дятлов уже записывал — все, какие приходили в голову, без критического анализа, по методике мозгового штурма: анализировать будем потом! После девятой фантазия иссякла. Ну и хватит пока. Теперь настала очередь аналитики.
      Версия первая: Клепиков, сражённый старостью и болезнями, пал прямо на улице и доставлен в больницу, где и пребывает без чувств или даже в холодильнике. Проверяется легко: достаточно позвонить в справочную о госпитализации, что Дятлов немедленно и проделал. Твёрдое «да» или «нет» было гарантировано, поскольку Клепиков никогда не выходил из дома без паспорта, объясняя это тем, что в полицейском государстве всегда надо быть готовым к задержанию, и чтобы не коротать время в обезьяннике в компании со сливками общества до установления личности, лучше не давать к этому повода. Ответом медиков стало «нет»: Клепиков Игорь Михайлович им неизвестен.
      Версия вторая: лихой загул. Не с Ингочкой, а вообще. С перепою, то есть с непривычки к спиртному, мог и из Москвы укатить — хоть в Питер! Бред, конечно, но проанализируем. Можно ли увлечься какой-нибудь похабной рожей вроде тех, что лыбятся с глянцевых журнальных обложек, и устремиться за ней в бардак или в Питер, когда под боком такое чудо, как Ингочка? Скорее, направишь все усилия на завоевание именно её сердечка — разумеется, о других органах речь не идёт. Почувствовав, что мысли его приобретают пошловатый оттенок, Юрий Васильевич незамедлительно отмёл глупую версию.
      Версия третья, ещё более глупая: ушёл, как Лев Толстой. От кого? Понятно, когда от стервы жены, но от кого уходить Клепикову? От себя не убежишь, как сказал один чекист в известном кино, не опасаясь бегства перевербованного вражеского резидента.
      Версия четвёртая. Покончил с собой, да так, чтобы не сразу нашли: у каждого ведь свои причуды. Говорят, так поступают некоторые гуру, чтобы ученики думали, что учитель вознёсся и летит, словами поэта, в звёзды врезываясь. Например, поскольку снег ещё не сошёл, а реки не вскрылись, мог поднырнуть под лёд или зарыться в сугроб. Конечно, манера не клепиковская, но рассмотрим. Можно ли ему в такой ситуации помочь? Теперь уже нет, а вмешательство в жанре телефона доверия он бы не приветствовал как хамское вторжение в личную жизнь.  Дальше — как в песне: пройдут дожди, сойдут снега, оттает и наш подснежник. И по паспорту, который всегда с собой, его опознают.
      Версия пятая: убит из-за паршивого бумажника с преподавательскими грошами или просто так. Например, не ведающими запретов, нравственно дебильными подростками. Помочь тоже нельзя, но можно поднять на ноги полицию, и те, если повезёт, докопаются и шарахнут по отморозкам. Возмездие? Изоляция от общества? Или отправка в криминальный университет группы талантливых абитуриентов?
      Версия затрагивает проблему: привлекать ли вообще к розыску Клепикова полицию? Ответ очевиден, но не для Юрия Васильевича. Конечно, со временем, когда хватятся на кафедре и обнаружат полное отсутствие родственников, обращение Игорькова начальства к стражам порядка неизбежно. Занимать ли освободившуюся ставку доцента — или ещё подождать? Но для себя Дятлов ставил вопрос шире, можно сказать, по-ленински: сотрудничать ли пролетарию с органами охраны буржуазной власти? Проявлять ли заботу о поддержании эксплуататорского правопорядка? Или пусть о своём государстве пекутся его хозяева, владеющие миллиардами, дворцами на всех континентах и яхтами размером с крейсер? Непростые вопросы! Вдумчивый читатель скажет, что такие умствования характерны для шизофреника — и будет прав. А за научными подробностями ему стоит обратиться к трудам советских психиатров, по совместительству — офицеров госбезопасности, обогативших мировую науку понятием вялотекущей шизофрении — тяжкой болезни инакомыслящих всех времён и народов.
      Версия шестая: похищен с целью завладеть квартирой. Люди из хорошо организованной банды с участием госслужащих будут склонять его подписать некий документ — генеральную доверенность, то есть доверенность на что угодно, а когда подпишет — убьют. В таком случае надо действительно обращаться в полицию, забыв о пролетариате, — и как можно скорее. Но не хотелось, ах как не хотелось! И Юрий Васильевич, подумав, нашёл себе оправдание. Такие банды работают основательно, изучают досье своих клиентов, то бишь жертв, и Клепиков для них — объект весьма неподходящий. Да, одинокий пенсионер, но — молодой, работающий, интеллигентный, то есть подкованный по всем вопросам. Не замшелая, полуграмотная, всеми забытая старушка! И Дятлов, не без лёгких угрызений совести, отверг и эту версию.
      Версия седьмая: профилактирован спецслужбами. Например, под лёд или под снег — смотри версию четвёртую: как бы самоубийство. Вариант: убит как бы хулиганами — смотри версию пятую. Учитывая своеобразие политических взглядов Клепикова, причиной могли стать неосторожные публичные высказывания, вредно влияющие на молодёжь: как-никак, преподаватель! При обострении общественно-политической обстановки такое влияние может стать опасным. Но разрабатывать подобную версию нецелесообразно: разве что сам отправишься следом. Это, без сомнения, успокоит читателя: здравый смысл ещё не покинул Юрия Васильевича.
      Версия восьмая, самая реалистичная. Осведомлённый о литературных планах приятеля, кои неоднократно подвергал осмеянию, решил подшутить — лично над ним, Дятловым, спровоцировав выступить в дурацкой роли частного детектива. От Клепикова вполне можно такого ожидать, но тогда — хрен тебе, Игорёк! Не станут тебя искать ни Юрий Дятлов, ни Стивен Кроу. Ищи себя сам, пока не надоест.
      Девятую версию Дятлов фиксировать на бумаге не стал. Имелось в виду изобильное в литературе и никогда ни с кем из знакомых не случавшееся: похищение летающей тарелкой, перемещение в параллельное пространство, телепортация в Антарктиду или в кабинет следователя тридцатых годов, сгорание в огне изнутри типа ухода магов по Карлосу Кастанеде или простая дематериализация. Всё это дела по части Стивена Кроу — пусть старина Стив и разбирается! И не в реальной жизни, а на страницах того криминального чтива, которое намечается фабриковать.
      Дятлов отодвинул от себя исписанные вдоль и поперёк листы. Было чувство исполненного долга и муть в голове. Он зевнул и потянулся, засидевшись на стуле: на сегодня творческий импульс иссяк. Пожалуй, надо пораньше залечь, а с утреца заняться насущным делом — композицией романа о телепортации девяноста восьми тысяч долларов из сейфа коммерческого банка. Захватывающий сюжет! А пока неплохо перекусить: время обеденное, — а после еды до вечера почитать что-нибудь аномальное: список первоисточников далеко не исчерпан. Открывать консервную банку и варить суп не хотелось, и Юрий Васильевич, как делал нередко, ограничился самодеятельным фастфудом: чаем с бутербродами. На хлеб он намазывал не сливочное масло, а, во избежание склеротических бляшек на внутренней поверхности сосудов, особо качественный маргарин со вкусом масла под названием «Рама», точнее, «Рама виталити», что указывало на жизненную энергию, получаемую от продукта. Да и дешевле раза в два.
      После еды энергия действительно вернулась, а энергия Дятлова имела ту особенность, что, пробуждаясь, непременно требовала себе противника — достойного, настоящего врага. Такой уж он был от природы воин, хотя в вооружённых силах никогда не служил. И Юрий Васильевич решил вернуться к своим бумажкам, чтобы подвести итог анализу и определить, маячит ли за исчезновением Клепикова реальный противник, бросивший вызов лично ему, Дятлову, — или это сплошная лажа. Склоняясь к последнему, он всё-таки взял новый листок и нарисовал на нём девять квадратиков с номерами версий. Перечитывая свои каракули, не поспевавшие за мыслью, часть квадратиков зачеркнул, возле других написал «ха-ха!», а из трёх уцелевших к двум протянул стрелки от третьего квадратика, неожиданно оказавшегося главным.
      В самом деле, первая версия, больница с моргом, проверена — вычёркиваем. Вторая и третья — о загуле и о маразматическом уходе в народ — отвергнуты, и правильно. Самая последняя, инопланетная, — чистое «ха-ха!». Версию о прикольной выходке — туда же: Игорёк — лентяй, на серьёзную, долговременную мистификацию его не хватит. Шестая, квартирная, говорила бы о величайшем бандитском непрофессионализме: такая банда давно бы уже разъехалась по зонам. Четвёртая и пятая — самоубийство и встреча с хулиганами — сами по себе маловероятны, но вот в сочетании с седьмой… И Дятлов протянул к ним от седьмой две стрелочки.
      И перед ним как результат анализа выросла в своей зловещей единственности версия номер семь: спецслужбы! Суицид или шпана призваны лишь замаскировать главную, седьмую. В первый момент Юрия Васильевича удивило неожиданное первенство седьмой, но ведь на то и аналитика, чтобы приводить к нетривиальным, не очевидным заранее результатам! Чем больше он думал, тем яснее становилось, что тут нет ошибки, и первую, обывательскую мысль — не ввязываться в это дело — поглотила волна мрачного азарта. Это было предвкушение противоборства — нет, не титанического, а вопиюще неравного, но тем более влекущего. Это было начало великой войны одинокого воина со спецслужбами мощного буржуазного государства. Его личной войны. И страх лишь добавлял отчаянной бодрости. В подтверждение и в поддержку из глубин памяти вдруг восстала мелодия — старинная песня русских революционеров, редко звучавшая и в советское время, из которой помнились только две строчки. И Дятлов пропел их вслух, слыша ужасающую, апокалиптическую мелодию этой песни, сопровождаемую размеренными ударами чудовищного молота судьбы:
               Пусть грозный вал нас всех, нас всех сметёт —
               Вперёд, друзья, вперёд, вперёд, вперёд!
      Каждое «вперёд» Юрий Васильевич отмечал яростным взмахом кулака, глаза увлажнились, а внутри воцарилась решимость. Но поле битвы застилал густой туман, и мудрый совет пришёлся бы кстати.
      — Что посоветуешь, Стив? С чего начать?
      — Ещё спрашивает! Конечно, с твоего главного ресурса, Джордж, который ты пока не задействовал.
      — Конкретнее, Стив!
      — Что ты ел сегодня на обед?
      — Я вообще не обедал, а выпил чаю с бутербродами. Это здорово бодрит.
      — Вот-вот. А что ты намазывал на хлеб?
      — «Раму», Стив. «Раму виталити», ты же знаешь. В жёлтой пластиковой баночке. Между прочим, выдерживает кипяток, не скукоживается. Я их даже собираю на всякий случай. Говорят, зэки используют их на зоне как личную посуду, чтобы не заразиться СПИДом. Ты имеешь в виду это? Думаешь, мне дорога туда? Ошибаешься, Стив. Всё будет проще. Что касается зэков, я глубоко убеждён, что девяносто девять процентов из них сидят совершенно зря.
      — Оставь свой абстрактный гуманизм, Джордж, который у тебя от сердобольных рогожских предков, обитавших в начале Владимирки — великого каторжного пути, и сосредоточься на самой баночке. Что на ней написано большими синими буквами?
      — «Рама виталити», что же ещё?
      — Расслабься, Джордж. Это крутится у тебя в ближнем подсознании, но из-за твоей дурацкой аналитики целый день не может до тебя достучаться.
      — Ах ты, чёрт, Стив! Ну конечно!
      — А вспомнил, так звони. Наверно, он уже дома.
      Старую записную книжку Дятлов отыскал без особого труда — она была из тех времён, когда номера телефонов записывали ещё не на мобильник, а в блокнотик. Код города тогда в Москве не использовался, но вариантов всего два. Первая цифра тоже могла измениться. Юрий Васильевич набрал номер наудачу:
      — Виталия Борисовича будьте добры!
      С Виталиком Гущиным они работали в одном НИИ. Ещё при Дятлове Виталик ушёл — говорили, что в бизнес. Виталик слыл экстрасенсом. Так ли — Юрий Васильевич не имел случая убедиться, но отзывы от сослуживцев поступали самые положительные: помогал в житейских делах советом — иногда странным, но, как выяснялось, действенным, находил пропажи, предостерегал, снимал головную боль, обнаруживал неполадки в том или ином органе и потешал публику, ремонтируя в этом месте ауру. Однажды успокоил мамашу, у которой сын-студент с приятелями на неделю задержался в походе, в горах: установил по фотографии, что сынок жив-здоров и скоро прибудет. Внешне Виталик нисколько не напоминал отрешённого гуру или сумрачного мага — напротив, был известен как общеинститутский клоун, постоянно подшучивающий и над коллегами, и над начальством, и над своим даром.
      Набирая номер, Юрий Васильевич подумал, что за прошедшую вечность абонент мог и умереть, хотя для Виталика это было бы странно. Вообще, когда долго не поддерживаешь с человеком контакт, не звонишь хотя бы на Новый год, — значит, тебе всё равно, что с ним происходит. Ты как бы санкционируешь даже его смерть. Поэтому Дятлов испытывал некоторую неловкость.
      — Здравствуй, Юра! — отозвались на другом конце провода, удивив памятью и способностью узнавания. — Как я рад, что ты живой! — И далее — строго по классику, слегка зловеще: — Дымной жизнью труб, канатов и крюков.
      Встретились на следующее же утро в офисе Виталика в новом районе на юге Москвы. Фирма оказалась без вывески, с охранником в чёрной робе, но Гущин встретил на входе и проводил в кабинет, возможно, его собственный, и тоже без таблички. Годы затронули Виталика не сильно: ёжик волос стал серебряным, но сам такой же жилистый, спортивный, беспощадный в рукопожатии, которое Дятлов выдержал с честью. Когда уселись в кабинете, Гущин сразу протянул руку за фотографией.
      — Сколько я должен за сеанс? — поинтересовался Дятлов.
Виталик ответил матерком, взял фото Клепикова, которое Дятлов вчера после долгих поисков откопал в недрах письменного стола, подержал в руках.
      — Мне выйти? — спросил Юрий Васильевич.
      — Ты мне не мешаешь.
      — Высокий профессионал?
      — А то!
      Процесс был интересен Дятлову и с точки зрения его литературного бизнес-проекта: так мог работать сам Стивен Кроу или его злонамеренные оппоненты — и Юрий Васильевич напряжённо следил за лицом экстрасенса. На лбу у того выступили капельки пота, глаза были закрыты.
      — Ты знаешь, интересный случай, — очнувшись, сказал кудесник — с лёгкой одышкой, будто бежал или вынырнул из-под воды.
      — Жив? — с ходу спросил Дятлов.
      — В том-то и дело. Врать не стану: не почувствовал! Я бы сказал: ни жив, ни мёртв.
      — Вот так дела! — восхитился Дятлов. Тут до него дошёл некий нюанс: — Слушай, Виталик, он мне ни сват ни брат. Мне на него, грубо говоря, наплевать. Скажи прямо: подох?
      — В том-то и гвоздь, Юра. Нечто нетривиальное.
      — Похищение инопланетянами?
      Предпринятые в следующие двадцать минут попытки локализовать местоположение не живого и не мёртвого Клепикова с точностью хотя бы до азимута также не принесли результата. Виталик кисло улыбался. На прощанье конфузливо помянул старинную хохму: фокус не удался — факир был пьян.
      Юрий Васильевич не мог, разумеется, знать, что как только он покинул кабинет, Виталик взялся за телефон:
      — Серёжа? Привет. Слушай, Серый, тут ко мне одна птица подлетала, из старых знакомых. Нет, ранее ничем не примечательная, но случай оригинальный. Никогда со мной такого не случалось. Интересно бы пощупать конкретно. Нет, нет, уточню, как свидимся. Когда? Да хоть прямо сейчас! Нет, это не для закрытых помещений, — усмехнулся Виталик. — Да, где обычно. Захвати, захвати. Кого-нибудь из молодых ребятишек. Лучше всего — знаешь, кого? Короля! Думаю, ему по зубам. Мать твою, Серёжа: какого-какого! Что у короля на голове? Догнал наконец? Ну, до встречи!
      Юрий Васильевич, со своей стороны, тоже оценил случай как оригинальный и дома вновь засел за чистый лист бумаги. Знающие люди говорят: в науке отрицательный результат — тоже результат. Правда, это трудно было бы объяснить, например, товарищу Берии, присутствовавшему на первом испытании советской атомной бомбы, если бы она вдруг не взорвалась. Дятлов же попытался выжать из отрицательного результата всё что можно.
      Итак, налицо два факта, вообще говоря, различных: ни жив, ни мёртв — и местонахождение неопределимо. Что бы это значило?
      Среди оккультной белиберды, которой будущий писатель начинял свою голову, тем немногим, чему он видел реальное научное обоснование, была биолокация, по-старинному — лозоискательство. В данном случае работало именно оно, хотя Виталик как опытный экстрасенс не нуждался ни в прутике, ни в маятнике, ни в пресловутых рамочках, чувствуя сигналы из подсознания непосредственно. Дятлов если и не верил, то серьёзно допускал, что все живые организмы планеты, от людей и китов до паучков и букашек и даже бактерий, объединены в некий древнейший Интернет, непрерывно обмениваясь разнообразной информацией. Людям воспринимать её мешает умственная деятельность, и информация поступает лишь в их подсознание. Какое поле её переносит — другой вопрос. Ясно, что не электромагнитное: эта гипотеза давно опровергнута. Но только не дурацкое биополе, от рассуждений о котором у физика-профессионала Дятлова уши вянут. Торсионная гипотеза — тоже дрянь, как и голографическая. Нет, тут что-то совсем другое, но в данном случае это не важно. Важно, что связь, скорее всего, действует, чему есть множество подтверждений, и запрос в этой живой всемирной паутине осуществляется путём яркого представления образа искомого объекта. Образ — это и есть его адрес. Например, фотография. И на запрос пришёл ответ: живой Клепиков к сети не подключён, то есть отключён. Надо понимать, что всё же — мёртв. Однако место залегания его мёртвого тела никем из мириадов пользователей великой сети не установлено. Никто, даже ещё живые бактерии у него в кишках, не откликается. Им что-то мешает, и они не могут указать определённое место. Юрий Васильевич понимал ситуацию именно так и другой научной трактовки придумать не мог.
      Хорошо, но как это истолковать? Головоломка требовала нетривиального хода, но на ум ничего не приходило. Минута шла за минутой в оцепенении над чистым листом. И так продолжалось до тех пор, пока кто-то, может быть, Стивен Кроу,  не шепнул на ухо, что ты просто тупой болван. Тело не обнаружено потому, что его уже не существует! Или, по крайней мере, не существует как целого. Дятлов лихорадочными каракулями принялся набрасывать версии. Телесный Клепиков сожжён до тла и развеян по ветру, как поэт Константин Симонов, или опущен в воду, как Фридрих Энгельс. Растворён в серной кислоте, как Патрис Лумумба. Расчленён и развезён в разные концы Подмосковья, как жена ревнивого мужа. Во всех случаях локализация невозможна, либо, в версии расчленёнки, возможна по частям, но это по плечу экстрасенсу более высокого класса, нежели Виталик.
      Дальнейший шаг аналитической мысли затмил даже предыдущее озарение, всё поставив на свои места. Кто способен совершить над телом жертвы такое? Ведь сжечь тело до угольков и золы, по сведениям Дятлова, нелегко: нужна соответствующая температура, солидное оборудование, не костерок в лесу. То же и с кислотой. Кто может за этим стоять? Ответ существовал в мозгу Дятлова раньше, чем вопрос: конечно, спецслужбы! Та же седьмая версия, обрастающая деталями. Правда, от расчленёнки больше попахивает бытовухой, да ведь это как сказать! Зато проще, дешевле, экономичнее. И даже экологичнее. Спецслужбы должны брать это в расчёт и избегать затратных технологий.
      Дятлов утёр со лба радостную испарину и, поднятый волной вдохновения, стал расхаживать по комнате, развивая мысль. Представил себе мужиков-исполнителей с топорами, во дворе своего офиса деловито разделывающих тушу. Дятлов чувствовал, что от того, насколько он сумеет реконструировать процесс, зависит всё дальнейшее. Вряд ли это были такие уж мужики. А кто? Джентльмены в белых перчатках, от использования которых на такой работе предостерегал ещё товарищ Сталин? Дятлов вспомнил, что читал о мясорубках, применявшихся в давние, вплоть до хрущёвских, времена для измельчения тел врагов народа. Обидно только, что никому не пришло в голову направлять продукцию на поддержку мясной и колбасной промышленности. Или всё же пришло, и лучшие сорта колбасы шли оттуда?
      Эта мысль обожгла. Юрий Васильевич вдруг почувствовал, что разгадка рядом, что где-то в памяти пульсирует нечто, проливающее свет.
      — Подскажи, Стив, подскажи!
      — По-моему, Джордж, у тебя просто заржавели мозги от старости. Какую картинку ты разглядывал вчера утром?
      — Чёрт, Стив! Ингочка?
      — А почему бы и нет, Джордж? Почему нет? Скажу больше: слово, вытисненное на обложке той тетрадки, было тебе уже знакомо, но у тебя худая башка, Джордж. Сядь, успокойся и повспоминай.