Только смерть и только творчество

1. Вдохновение:
«… при инъекции героин быстро распространяется по кровеносной системе и проникает через гематоэнцефалический барьер между кровью и мозгом. Попав в мозг, героин химически превращается в морфин и проникает в мозговые центры удовольствия – потребитель испытывает непреодолимое ощущение эйфории».
Тимофей нажал стоп и основательно замыслил, заходив по кухне туда-сюда: «Так вот они какие эти центры удовольствия! Залезть бы в ушко языком и вылизать их, хе-хе! Ведь сказано еще дуракам: секс и еда – секс и еда могут затрагивать эти центры, не так, конечно, как … но?! Но почему, почему мне нравиться есть, есть и совокупляться?! Ведь мясо-то, или свинины, или говядины, или куриное мясо, или хоть соевое мясо, – будет куда вкуснее мяса сочных помидор, или тонкого мяса того же укропа?! Но?! Предпочтительнее всего будет кусать попеременно мясо животного с мясом овощей, а мясом зелени, предварительно порубив его, посыпать то и другое мясо. Нет, нужно провести эксперимент немедля!»
Тимофей открыл холодильник и обнаружил, что не имеет ничего мясного в наличии.
– Тем лучше, — решил он, — возьмем, к примеру, помидор!
Тимофей разрезал помидор на две равные половинки, вырезал уголком на обеих зеленый пупок, отрезал два куска преимущественно черного хлеба, посыпал все солью, положил в рот одну половинку помидора, челюстями поработав, измял ее, освободив место для хлеба, сжевал все вместе и съел, то же проделал с оставшимся. После достал из холодильника растительное масло и из горла бутылки запил все проглоченное.
— Необъяснимо, — почувствовал Тимофей, — но удовольствие налицо! Значит, опыты надо ставить регулярно. Особенно секс! Что это?! Как воплощает секс удовольствие?! И при каких критериях это возможно?! Ведь есть разница – девичьи розовые с голубыми прожилками сосцы и волосатые мужские?! Фууу! — взбрезгнул Тимофей. – Нет, все не то! Все дело в эрогенных зонах! Стимулирование эрогенных зон – вот в чем дело!
Тимофей поковырял в носу:
– Вот дорога к центрам!
2. Голод:
Тимофея разбудил шум бурлящих под раковиной труб. В открытую форточку доносились крики старого грузина из дома напротив – он выходил на балкон покурить и всегда выкрикивал что-то своему родственнику, живущему в одном доме с Тимофеем. Слова и фразы повторялись, и Тимофей уже начал запоминать их, с интересом и раздражением прислушиваясь. Он взял кастрюлю с холодной гречкой и подошел к окну. У дома разбили лагерь рабочие, заменяющие старые подземные трубы на новые. Метр за метром они вскрывали асфальтированную землю, делали дело, а потом отдыхали в бытовке. Тимофей заметил, как и их поначалу удивлял внезапный нерусский говор, но и они скоро привыкли к этим странным манерам новых жителей.
«Жизнь – это составление факта, — размышлял Тимофей, прожевывая кашу. – Причем, если раньше, очень давно, человек сидел на голой земле голой жопой, грыз ногти на ногах и думал, как бы чего сожрать, как бы слазить за кокосом, как бы сбить его камушком, как бы куда-нибудь деть эту энергию, в конце концов, исходящую из нутра и ломающую мозги, — то теперь все по-другому. Человечество создало цивилизацию, создало стандарт благополучия и счастья, а стандарт создал извращение – уход в сторону от стандарта. И вот если у тебя не выходит со стандартом – ты неуклонно приходишь к извращению, потому как видишь его вокруг постоянно. Оно рядом – стоит только сделать шаг, протянуть руку – и ты его коснешься. А что тебе толку от правильных рядом с тобой, если у них получается, а у тебя нет. Ты же не получаешь кайфа от их кайфа. Тебе нужен свой собственный кайф. А честь? Честь утилизируется как элемент, мешающий механизму совокупления тебя с грязью действовать. Отныне ты лишний. Ты – это СПИД, сифилис, наркота, пьянство, нищенство и сексуальное меньшинство. Такие, как ты, заставили Ленина поверить в победу мирового господства. Такие – рычаг для них. А сбросить бы тебя в далекое прошлое, к нашим кокосом – ты был бы тем, кто замерзает зимой без укрытия, кто съедается соплеменниками за слабость характера и за нее же лишен волосатой женской ласки, а, следовательно, и потомства. Такие, как ты, и придумали самоубийство».
— Да, все так, все так, — проговорил вслух Тимофей, подошел к монитору компьютера и набрал слово «х..й».
«Точное значение слова «***» в русском языке остается неизвестным…»
— Так-так-так, уравнение с одним неизвестным, хм?!
Тимофей взял бумагу и начал писать: «Маленький мой ненасытный чертенок, живущий где-то под сердцем, я обращаюсь к тебе с просьбой – зажечь фантазией факел моих мыслей и окрасить разлившейся кровью моей души эти беспросветно черные небеса с дрожащими от страха звездами. Я устал от углообразных ощущений, в мирском обиходе нет ничего, что не приносило бы разочарования; лишь силы порыва в миг желания заставляют сгребать ворохом все звезды неба в руки и, обжигая ладони, разбрасывать их всем без разбора, распинать себя ради мгновения неповторимого соития с Богом. Ты искра, я хворост, и наш пожар сожрет их темные, не тронутые восторгом души…»
— Души! — Тимофей отбросил бумагу и сел на пол, прижавшись к стене и взявшись за голову. – Вот всегда так: прячется пошлость где-то в уголках губ, а ты мусолишь языком синонимы и ассоциации, как пельмени беззубым ртом. А пошлость лезет с каждым высказанным словом, а ты рассуждаешь о ней: это, мол, пошлость, а это нет. А сам пытаешься лишь перепошлить ее… Мне нужно мясо.
Тимофей залез с табуретки в антресоль, пошарил там, достал банку тушенки. Бережно открыв ее, он собрал сначала ложкой весь жир, который таял во рту, как крем-брюле. Затем принялся за желатин и, закончив с ним, добрался, наконец, и до мяса; с наслаждением поглотил его, закусывая краюхой хлеба, а оставшимся в конце мякишем обчистил стенки банки, облизнул лавровый лист и съел то и другое, не оставив ничего напрасно гнить в мусорном ведре.