Пора петь СЕЛО

Тарелка с кануном прошла по столам, и установилась неловкая пауза: сказать вступительное слово никто не решался.
Что же, люди наши деликатные. Это в любом другом месте, пусть там дома, или возле магазина, или ещё где-нибудь, они такое выдадут, так занимательно изложат, что просто диво. К некоторым даже хочется подставить трибуну, чтобы как можно более полно смогли они раскрыть свой повествовательно-ораторский дар. На поминках же всё иначе. Сознательно здесь краснословы отступают в тень. Вид каждого из них недвусмысленно говорит: ну, что я? Могу, конечно, и я, но меня и без того здесь все добре знают. Вон Сева, Зоя, Бронислав. А ты, человече,- что ты скажешь? Давай, раз приехал к нам, поднимись, выяви себя; нечего бояться. Мы же послушаем, оценим и, если хорошим человеком окажешься, рады будем с тобой познакомиться.
На такое приглашение – искреннее, тонкое, благожелательное – нельзя не отозваться.
- Вот, уважаемое людство,- сказал я, поднявшись с места. – Провели мы Марию Максимовну. Все мы здесь, а её нет. И ничего с этим не сделаешь. Ничего. Увы. Обрываются нити. Мир понемногу пустеет. Мне она была тётей, кому-то из вас подругой, кому-то…
- Соседкой,- быстро вставила одна женщина.
- Соседкой. И – мать. Бабушка. Внуки и внучки уже взрослые. Своё, что требовалось от неё на этом свете, она выполнила. Дай бог так всем. Почтим её память минутой молчания.
За столами было много пожилых; вставание сопровождалось кряхтениями и вздохами.
Речь, конечно, скромная. Да и что скажешь про таких, как Максимовна. Пусть она и родная тётя. Жила, работала, народила детей. Ничем особенным нигде не отметилась. Если бы начал – для подвышения её образа – что-то придумывать, или применил пафос, люди это мгновенно бы уловили. И соответственное было бы отношение. А так ничего. Молчат. Притом положительно молчат. Всё-таки молчание, оно бывает насыщенным.
- Спасибо. Давайте сядем.
Снова воздух заполнили вздохи и кряхтения. Какие-то даже скрипы раздавались. Возможно, мебель.
Мужчины сидели за столами отдельно от женщин; я был на стыке между теми и этими. Налив самогона вправо, я повернулся с бутылкой влево, к хилой, с опечаленными голубыми глазами старой.
- Не нужно мне много,- вымолвила вполголоса она.
- Как всем, полную,- сказал я и стал наливать в её рюмку.
Хватит, хватит. – Она легонько прикоснулась пальцами к моей руке. – Не надо. Я много боюсь.
- А вы как хотите. Необязательно сразу. Если у вас что… Можете за два раза.
Людство тем временем уже выпивало. Кто-то уже и закусывал.
- Давайте. Обычай требует.
Я выпил. Старая же не решалась. Задумчиво она смотрела на рюмку. Наконец взяла её, подняла, вздохнула – и выпила за раз.
Пусть. Это потом можно меньше. Первую же нужно до дна. Так оно как-то лучше, естественнее по отношению к устроителям поминок. Хотя… навряд ли можно давать здесь общие советы.
Несколько минут было тихо, сдержанно, как всегда в начале поминок. Стучали о посуду вилки.
- Нет, нет, у меня так не будет,- выговорила вдруг негромко старая.
- У вас?.. Что у вас?
- Вот так у меня не будет. Поминок таких. Ко мне разве столько соберутся? И кто всего приготовит? Нет, у меня так не будет.
От старой повевало элегичностью. Явно хотела она душевной беседы. Причём не с согбенными сверстницами своими, как видел я, а почему-то со мной.
- Ну. Что же вы так хмуро?
- Одна я,- мягко заговорила она. – Сын в районе живёт. Муж десять лет помер. Я в деревне одна здесь… Тяжко… Летось ещё свинку держала. Теперь не могу. Нет сил… Только козочка у меня. Привяжу на верёвке, на окраине здесь недалеко, и пасётся сама весь день. Приду несколько раз, переведу её на новое место, привяжу, и снова она ходит сама… Есть мне немножко, слава богу, молочка. Только молочком теперь и спасаюсь.
- А куры, допустим?
- Нет курей. Недавно ещё, вот, весной, было несколько, но хорёк подушил… Никак теперь не осмелюсь снова завести… Кормишь, смотришь за ними, а такой вот заберётся…
Правый мой сосед начинал между тем нервничать. И имел на то право. Я налил ему, другим и начал наливать влево.
- Только не всю,- сказала старая. - Довольно. Полную не надо. – Весьма неуверенная у неё была интонация.
- Никто не заставляет. Можете понемногу. Половину. Остальное допьёте потом.
Старая вздохнула, поёрзала, попялилась на рюмку – и снова выпила за раз.
Первая скованность у поминальщиков уже исчезла. Шли там-сям достаточно громкие разговоры. Старая повела своим голубым оком на меня.
- Такая вот, значит, жизнь… Сошло всё хозяйство… Зайду в сарай, а он такой большой, пустой!.. Обидно… Хотела бы не только козу… А и коровка чтобы сопела, свиньи чтобы тёрлись… Нет… Кажется, и ручки те же, и ножки те же… а не получается, как раньше… Наверно, скоро и козочку не смогу…
- Козу как-нибудь держите. Без неё совсем плохо будет… А сын что? Приезжает?
- Он-то приезжает… Был недавно. Дров из лесу привёз. Порезал, порубил… хватит перезимовать… Но и у него не ладится. Столько с женой прожил, а теперь то разойдутся, то сойдутся… Хорошо, что дочки его… внучечки… удачные. Обе замужем, живут ничего, спокойно… А он… расходиться всё же будет. Ищет, чтобы квартиру разменять. Из-за квартиры только с ней и живёт… Поэтому я и говорю… Он же так, как здесь, у Мани, не сделает… Кто же ему поможет… У меня больше никого нет…
- Сделают. Внучки подключатся. Что-то будет.
Старая покрутила головой и задумалась; взяв  затем вилку, машинально стала водить её ручкой по скатерти.
Всё же неугомонный достался мне сосед. Я по третьей налил. Старой тоже. Теперь уже она не перечила и, конечно, выпила за раз.
Сосед – лет сорока, кряжистый, с выпуклым лбом – толкнул меня локтем в бок.
- Что, братка? Что она тебе такого наговорила?
- Жизнь свою. Ничего особенного.
- А не сказала, как закидает?.. Ооо! Ещё та… Не смотри, что одуванчик. Принять, здесь она не одуванчик. На это здоровья хватает. Любит приложиться.
Мог бы не говорить. По умению старой выпить сразу, а также по её носу, который успел потерять свою розовость и потемнел, я и сам видел, что спасается в земной юдоли она не только молочком.
Народ после третьей совсем раскрепостился. В помещении стоял гомон. Женщины между словами не забывали о блюдах; исправно, будто пчёлки, собирали они всё с посудин, подставляемых к ним, и переносили в свои желудки. Мужчин больше заботило питьё. Старая не отставала и, спасаясь, выпила четвёртую. Очень нужной в этом благородном деле оказалась затем и пятая. Сосед рассказывал мне о груздях, чёрных, которых в этот год наросло «как листьев». Он, известное дело, не зевал, насолил две выварки. Но грузди, это неинтересно. Очень уж просто собираются. Куда интереснее боровики. Хотя, конечно, за ними походить нужно. Ладный мешочек их насушил…
Слабое какое-то хлюпанье раздалось слева; я глянул. Задрав свой высушенный лик, старая шморгала носом, шлёпала губами. Глаза её моргали. Ну, сейчас плакать начнёт, или к богу нарекать, подумалось мне. Бабка открыла рот… и высоким сухим голосом, едва не визгливо, затянула:
- Се-е-ло, се-е-ло…
Со всех сторон на её зашикали; несколько рук дёрнули её за одежду; старая осеклась и недоуменно глянула вокруг себя.
- Молчи, не лезь абы-куда…- сдержанно сказала какая-то женщина. – Дома, там пой… Нашла где…
Полминуты в помещении было довольно тихо; затем гомон возобновился. Уже о рыбалке толковал сосед. Недавно «пауком» накрыл здоровенного судака. Такого никогда не попадалось. Притащил домой, положил на стол. Он как порося лежит, долгий, толстенный. Пришли соседские Андрей да Варка поглядеть, так те всё никак не могли отойти, всё дивились, ахали… За спиною моей начало шлёпать; не успел я ещё вспомнить, что означают эти звуки, как снова – сухо, с подвизгами – раздалось:
-Се-е-ло, се-е-е-ло…
Разом здесь людство загудело:
- Что ты делаешь? Стыдница! Ай-яй-яй! Мало ей! Обо всём на свете забыла! Дурная! Мозгов нет! Все люди как люди, одна она позорится!..
Старая только глазами лыпала.
Ушедших своих мы, безусловно, чтим. Это при жизни можем кого-то и обидеть, и унизить, и разочаровать… зато позже делаем для дорогого человека, для его памяти всё. Едой и питьём наши поминальные столы мало когда уступают свадебным. Сидим мы долго, употребляем разного-всякого много. И неизбежно в конце концов приходит момент, когда засвербит некому двинуть своими плечами, пусть они и квелые, кинуть окрепшим оком вокруг, затянуть что-то привычное, близкое…
Лучше, наверно, воздерживаться от подобных проявлений своего лиризма. Соотноситься с ситуацией. Не переступать межи. А когда всё же кому-то очень горит,- выйти и дать волю чувствам в другом месте. Хотя бы в сенях.
А так поминки были как поминки. Не хуже чем у людей. Разве старая в конце ещё раз была открыла рот, однако зоркая соседка живо приставила к нему свою ладонь, и неизвестным осталось, что это за такое село, где находится, как называется, что за люди в нём живут, чем занимаются, какие мысли и чаяния ими владеют. 

                Авторский перевод с белорусского