Счастье

СЧАСТЬЕ

Послевоенная разруха. Принято решение на реке Кама строить гидроэлектростанцию. Много рабочей силы необходимо для выполнения такого плана. А для этого первоочередная задача – строить жилье. Скорыми темпами строились времянки, бараки, финские дома и даже юрты. Специалистам выделялись земельные участки для постройки индивидуального жилья. Так семья Вадима Королькова получила свой надел. Приступили к строительству. Рядом с ними уже были выстроены и заселены три дома. А ближе к лесу находилась обнесенная высоким забором с колючей проволокой и охранными вышками мужская колония.

Дом строили два профессионала-каменщика. Работали споро. Вся семья от мала до деда-старика сновала на стройке. Всем хватало работы. К ноябрьским праздникам дом подвели под крышу. Недалеко от дома плотники строили сарай с большим сеновалом и теплым хлевом для хрюши Зины и коровы Зорьки. К новому году счастливая семья из коммуналки переехала в свой большой дом. Радость сменилась огорчением. Дом оказался сырым и холодным. Две печи не могли просушить промерзшие стены. В углах лежал иней, у печей с потолка капала вода от конденсата. Пол ледяной. Ходили в валенках или в бурках. Спасались от холода на русской печке. Она занимала главное положение на кухне. Добротная, чисто побеленная, сложена мастером печником на славу. Дров потребляла мало, но жар отдавала сполна. Нагревалась быстро и хранила тепло до самого утра.

Шел февраль. С утра мела поземка, а к вечеру метель разгулялась не на шутку. В печной трубе веселился хор ведьм. Крики, стоны, хохот, завывание, полное разноголосие. От снежных бросков звенели оконные стекла, на крыше гремело кровельное железо. Худенькая седая старушка, повязанная чистым белым платочком, мыла посуду после ужина, семейство немалое.

– Бабушка, я уже согрелась. Ты скоро? – канючила девочка, прижавшись спинкой к кирпичам жарко натопленной печи. Женщина продолжала греметь ухватом по чугункам и не отвечала.

– Бабушка, пойдем к тебе. Дедушка ушел сторожить, и я сегодня сплю с тобой. Мы же договорились? Да?

– Да, да, липучка ты моя. Домою посуду, напою телочку, тогда и пойдем. А ты полезай на печку и жди меня, пока сорванцы не залезли первыми. Вон как шумят в комнате.

– Ой, и хитренькая ты, бабуля. В прошлый раз я легла на печку и уснула. А в другой раз я легла первая в твою кровать и снова заснула. Сегодня я буду ждать.

– Анечка! Что ты хочешь от меня?

– Бабуль, мы же договорились. Ты расскажешь о себе.

– Да сколько можно рассказывать?

– Так ты всегда что-то новое вспоминаешь.

– Хорошо, жди, – улыбнулась старушка.

За небольшой перегородкой сопела и вздыхала телочка. Вся черная, но в белых носочках и с белой звездочкой на лбу. Женщина взяла ведерко, налила в него молока, добавила овсяного отвара.

– Звездочка, поднимайся, давай кушать.

– Му, му, – нежно промычала кроха. Аня подошла к ним. Она очень любила животных в доме. С хрюшей Зиной о чем-то шепталась, гладила по голове, заглядывала в глазки. Зина, тихонько похрюкивая, качала головой, соглашаясь с Аней во всем. Закончив уборку, поблагодарив Бога за подаренный жизни день, бабушка обняла любимицу и направилась с кухни. В это время завыла сирена и погас свет. Дом погрузился в темноту.

– Аня, быстро на печь, – и втолкнула внучку. Сама зажгла свечу.

– Вадим! – закричала она в темноту, – одевайся, забери старшего и осмотрите двор. Давай без самодеятельности. На это есть охрана. Помни про разбитое плечо. Хорошо, что жив остался.

Сквозь вой ветра доносились рваные куски сирены. Зашуршало в репродукторе местного значения: «Внимание! Внимание! Будьте осторожны и бдительны! Совершен групповой побег. Следите за ракетами. Зеленая ракета – отбой». Предупреждение повторяли еще несколько раз.

– Вадим! Возьми лампу, да не зажигай пока. Выходите из сеней по одному, а Васька пусть возьмет фонарик и следит за тобой. Сразу проверьте потайной запор в калитке, затем дверь в хлев. Туда не заходите. Возьми замок и повесь на дверь в хлев. Утром разберемся. На сеновал не лезь. Посвети на лаз снаружи. Чепок закрыт, значит там никого нет, открыт – давай красную ракету.

– Да знаю все. Знаю. Не маленький.

– Знаю, знаю, – проворчала теща, – а получил от беглого железным  прутом.

Отец с сыном вышли тихонько в сени. В доме наступила тишина.

– Бабушка, – раздался шепот Ани, – пойдем к тебе в комнату.

Старушка ее не услышала, взяла свечу и вышла из кухни. Страх темноты сковал Аню. Она с головой юркнула под одеяло и затаилась. Кричать бабушку в темноте она боялась.

– Катенька! Как дела? – обратилась Ульяна к дочери. – Тебе что-то нужно? Лекарства все приняла? Может, покушать что-то хочешь? Я сделаю, приготовлю быстро.

– Спасибо, мама. Вадим все сделал: накормил, напоил, – улыбнулась больная, – а вот спать – сирена помешала.

– Тебе оставить свечку?

– Нет, я в темноте послушаю музыку метели.

Катя снова попыталась улыбнуться, но боль заставила ее тихонько застонать. Второй месяц пошел после операции, а боли не проходят. Ульяна вышла, осторожно прикрыв в комнату дверь, и зашла к ребятам.

– Дети, вы все дома?

– Васьки нет, – откликнулся младший.

– Аню я забираю, печь свободна, желающие есть?

Мальчишки дружно зашлепали босыми ногами в сторону печки-матушки.

Комната бабушки и дедушки была какая-то особенная. Катерина называла ее светелкой. Небольшая по размеру, она светилась чистотой и уютом. Дедушка Савелий приходил туда только спать. В переднем углу под потолком на украшенной салфеткой полочке стояла икона Божьей Матери с Младенцем на руках. Икону обрамляли матерчатые и бумажные цветы, сделанные Ульяной. Для лампадки Савелий сплел из разноцветных проводков коробочку. Коробочка была укреплена перед образом. Лампаду Ульяна зажигала перед утренней и  вечерней молитвой. Слева от иконы лежало пасхальное яйцо, справа – святая вода. У стенки теплой перегородки расположилась кровать на высоких железных ножках. Ульяна была маленького роста, и Савелий сколотил подставку, окрасил ее в бирюзовый цвет, любимый цвет жены. В холодном углу красовался комод, накрытый белоснежной кружевной накидкой. У окна небольшой сколоченный Савелием столик, на котором восседал ткацкий станок, и рядом короб с клубками ниток. Бабушка ткала шерстяные шарфы и косынки на заказ.

Анюта, подставив скамеечку, забралась на койку и укрылась ватным одеялом.

– Нагрею бабушке место, – подумала она, ежась от холодного белья, – и буду слушать долго-долго, пока не согреюсь сама.

В сенях послышался топот и разговор. Вошли из сеней Вадим с сыном и вооруженным охранником.

– Посторонние есть? – спросил охранник.

– Я же вам говорил, что дома все свои.

– Мой долг проверить, – перебил охранник и включил фонарь, обошел весь дом, осветил все темные закоулки и молча вышел. Вместе с ним вышли отец с сыном.

– Мамаша! Закрой за нами и не ложись. Мы пойдем, проверим Савелия. Хотя он с собакой и ружьем, но кто его знает?

– Хорошо, идите, тут недалеко. За полчаса управитесь.

Ульяна вернулась в светелку, распустила жиденькие волосики, расчесала их гребнем, заплела на ночь косичку.

– Ха! Ха! Ха! – засмеялась Аня.

– Что ты, деточка? Это я тебя рассмешила своими волосиками?

– А помнишь, бабушка, когда я была еще поменьше, это … помладше, – продолжала смеяться девочка, – я бегала с ребятами. Они прыгали с крыши сарая в сугроб, а я закидывала их снегом и потеряла варежки. Был сильный мороз, и пока я дошла до дома, у меня замерзли руки и побелели пальцы. Ты испугалась, не знала, что делать. Распустила свои волосы и говоришь: «Анютка, суй руки мне в голову, три пальцы о волосы». «Бабушка, – ревела я, ¬– у меня пальцы не сгибаются», – а сама вожу корявыми руками. Пальцы стало щипать и покалывать. Вскоре и тепло пошло по рукам. «Вот и хорошо, вот и ладно! Давай, снимай свои колокола-штаны! Сухого места нет», – ты тогда сказала. «Мало того, что сама замерзла, и мою голову превратила в снеговика. Нет, пожалуй, со встрепанными волосами похоже на Ягу. А ну, брысь на печь! Я – Яга! Сейчас Аню на лопату! Зажарю на ужин!» Я с хохотом помчалась в большую комнату, а ты с лопатой за мной. В коридорчике зацепилась за половик и упала на колени. «Бабулечка, вставай! Ушиблась?» А ты мне: «Нет, нет, родная. Я сейчас». А на печь мы залезли вместе. Пили горячее молоко. Ты закутала свою голову шерстяным платком и прилегла. А я, свернувшись калачиком, притулилась к тебе. Помнишь?

– Конечно, помню. А теперь полежи, помолчи, я буду разговаривать с Богом.

В этот момент загорелся  свет и радио, зашипев, оповестило: «Отбой тревоги!»

Пришли с улицы Вадим с Васей.

– У отца дежурство идет нормально. Посторонних лиц на охраняемой территории не было. Только Джулька исчез. Наверно, за лагерными собаками увязался. Метет сильно. Пришлось по колено в снегу брести, фонарем дорогу освещать.

– Беглецов-то поймали?

– А кто знает? Отбой зелеными ракетами дали, значит изловили. В такую погоду далеко не убежишь. Собаки след и под снегом чуют.

Все успокоились. Мальчишки на печи уже спали. Бабушка вернулась в комнату. Аня стала внимательно следить за ней. Слова молитвы были непонятны. Она старательно прислушивалась и ждала перечисления имен родных и близких. Значит, скоро конец молитвы. В этот раз Ульяна закончила молитву быстро, задула лампадку, подвинула внучку к стенке и легла, удовлетворенно вздохнув.

– Давай, бабуль, рассказывай.

– На чем мы остановились?

– Давай снова, я сегодня долго не засну.

– Сколько можно начал начинать? Так мы и конца не услышим.

– Все равно. Давай сначала. Я сегодня не убегалась и буду слушать до конца.

– Ты-то не убегалась, а я устала и не могу долго говорить.

– Бабуль, ты постарайся сегодня до конца, а в другой раз, когда дедушка будет дежурить, я тебе расскажу что-то. Хорошо?

– Хорошо. Договорились.

– Так вот, Анюта. Родилась я еще в прошлом веке, аж в 1892 году, в глухой деревне. Было нас семеро: три мальчика и четыре девочки. Я по рождению была четвертым ребенком. Жили мы очень бедно. Перебивались с куска на кусок. Легче было летом. Грибы, ягоды, рыба в речке, с огорода овощи. Росла я забавным, веселым ребенком. Любили петь мамины тягучие крестьянские напевы. У мамы голос звонкий, чистый был, пока она не простыла. Осенью лед был еще тонким, а барин послал папу за сеном через речку к стогам. Мама поехала с отцом, чтоб быстрей возвернуться. Осенью темнеет быстро, а за речкой волков пропасть. Проехали речку, нагрузили сани. Обратно поехали по этому же следу. Воз-то тяжелый. Метров десять до берега не доехали. Провалился воз. Мама сверху воза кувырком, и в полынью. Люди помогли. Спасли всех. Мама заболела лихорадкой. Ее так трясло, что еле удерживали. Голос пропал совсем. Прошло время, стала говорить шепотом, потом громче, но петь уже не могла.

Так бы и жила я в этой глухой деревушке, но мне повезло. Было мне уже лет десять. Неожиданно к нам приехала мамина младшая сестра Груня с мужем. Как сейчас помню. Был ясный морозный день. К плетню привязывает лошадь чужак. Одет не по-мужицки. Из кошовки вылезает румяная баба в красивейшем на голове платке. На солнце цветы на платке переливаются. Я от страха спряталась за углом избы. Меня заметили: «Девочка, не здесь ли живут Градовы?» Я закивала головой и полетела в избу. Из сеней уже выходила мама. Она признала гостей. Слезы радости, объятия, поцелуи. Сколько диковинных гостинцев и подарков навезли нам! Я тогда впервые увидела фигурные пряники, леденцы на палочках. Осмотрев наше убогое жилище, Груня притихла. Она знала, что мы живем бедно, но не предполагала, что мы часто голодаем. Вечером мама напекла пирогов, наставила на стол соления, и они долго сидели, делясь воспоминаниями. Иногда смеялись, плакали и пели. Нас детвору с гостинцами отправили на печь и полати. А я устроилась за печной трубой так, что мне хорошо было видно лицо тети Груни. Мама слушала пение Груни и Степана, и слезы текли по ее щекам. И что это мне пришло в голову просить у Бога защиты: « Боженька, миленький, отдай меня тете Груне. Пусть она возьмет меня к себе. Я буду слушаться ее, я буду делать все».

Дети, насытившись сладостями, спали. Сон сморил и меня.

Утром, попив на дорожку заварной травки, гости засобирались в обратную дорогу. Мама окликнула меня. Тетя Груня, положив свои руки на мои плечи, притянула к себе: «Поедешь к нам жить?» Я не помню, что стало со мной. Я заплакала, обвила шею тети ручонками, прильнула к ней.

– Антон, а ты поедешь с нами?

– Мне и здесь хорошо. Кто будет маме помогать? Вот пусть Улька едет, она едок, лишний рот. От девок в доме нет пользы.

– Я поеду, – заявил самый маленький, – Улька моя нянька.

Груня пошепталась со Степаном, мамой.

– Уля, Сема, собирайтесь. Вера, кинь в сени сенца побольше, а тулуп у нас есть.

Ехали долго. На ночь остановились в трактире. Пили горячий чай с лепешками. Давно это было, а все в памяти осталось.

Вот мы и приехали. Все было в диковинку нам. Дом с красивыми ставнями стоял на окраине поселка. В доме светло и чисто. На окнах расписные занавесочки и цветы на подоконниках. А какие окна большие! Пол дощаной, еще и крашенный. На полу домотканые половики. На полочках вязанные салфеточки, фигурки разные. Удивлению моему не было предела. Русской печки только не было, о которой мы с братом долго тосковали. Дядя пошел топить баню, а тетя ушла в поселок. Аня, ты не представляешь, что со мною было, когда тетя разложила перед нами новую одежду. Я перебирала ее, рассматривала, смеялась, а в конце заплакала от счастья. Целовала тетю. Братик был мал, он не понимал моей радости. Вот и чудо-баня. Духмяная, светлая, чистая. Наплескалась я от души. Чистые и в новой одежде сели за стол с большим самоваром в середине. Кушать нам много не дали, а вот чая наливали с сахаром и вареньем, сколько мы хотели. Только потом я поняла, что они жалели наши голодные животики.

Долго можно рассказывать о жизни в рабочем поселке. Одно скажу, Аня, нас не обижали, нас жалели, но и не давали лениться. Меня тетушка научила всем женским премудростям: шить, вязать, готовить еду, ухаживать за скотиной. Семушка звал дядю тятькой и всюду ходил за ним. В будущем умение пригодилось.

– Бабушка, я помню твой рассказ про детство. Ты лучше расскажи, как с дедой познакомились. Скажи мне, почему ты такая добрая, а дед такой ругачий и злой?

– Да совсем не злой дед.

– Злой, злой. Он ребят пугает нехорошими словами и гоняет палкой, а на меня смотрит сердитыми глазами и старается ущипнуть больно.

– Жизнь у всех разная, Аня. А дедушку она шибко поколотила, пока он был в бегах. Парнем он был добрым, красивым. Умел хорошо обходиться с людьми, справедливым был.

– Как это в бегах? Он что, как лошадь на бегах?

– Нет, не лошадь. Но скрывался от власти много лет. Жила я с детьми одна. Я работала ткачихой. Твоя мама, как старшая, водилась с сестренками.

– Бабушка, давай по порядку. Где вы встретились с дедушкой?

– Сева увидел меня, когда мне было лет двенадцать. Была я маленькой, щупленькой девчонкой. Бегали мы с ребятами по лугу, где собирались девки и парни на игрища. Начали они заводить хоровод, а запевалы Саньки нет. Сбегали за ней, а она больна. Расстроились девки. А меня как кто-то дернул за подол. Я подскочила к ним и говорю: «Я поведу хоровод», – опешили все, а потом расхохотались. А я, как бычок, уперлась на своем – смогу, да и все. «Пусть ведет, – кто-то крикнул из парней, – посмеемся хоть над выскочкой».

Встали в круг, как положено. Я взяла за руку самую красивую девку и повела хоровод. Сама маленькая, голосище звонкий, далеко слышно. Стали девки и парни подпевать. Долго водились, по нраву я им пришлась. Но мала еще до гулянок. В этот вечер и заприметил меня Сева. Ехал он на тройке по дороге, услышал мой голос и свернул к нам. Поинтересовался певицей. Ему показали на меня. Удивился, дал мне гостинец и погладил по голове: «Хорошо поешь, заливисто. Понравилась ты мне. Пойдешь замуж за меня?» Вспыхнула огнем я, стыдно мне стало от таких слов, убежала с игрищ. Дома поведала тетушке. Забеспокоилась она и запретила появляться на лугах.

А дальше, Анечка, жизнь повернулась к нам жестокой стороной. Начались волнения рабочих, стачки, забастовки. Шел 1905-й год. В одной из стычек с городовыми погиб наш любимый дядюшка. Трудно описать наше горе. Тетя Груня сразу постарела, сникла. Мы с братом плакали, боялись, что нас тетя вернет в деревню: « Тетушка Груня, милая тетя! Не увози нас в деревню. Я буду работать, прокормлю себя и брата. Оставь нас у себя». Согласилась Груня, страшно ей оставаться одной, да и привыкла она к нам.

Так я оказалась на ткацкой фабрике в чесальном цехе. Сколько слез, мук и горя я перенесла, пока достигла ткацких станков. Годы шли. Тетя работала швеей, шила и на заказ, а заказов было много. В свободное время я помогала шить. Не голодали. Сема ходил в школу церковно-приходскую. Я тоже проучилась в ней три года.

Из девчонки-пигалицы я превратилась в стройную красивую девушку. Толстая коса до пояса. Хоть и мала росточком, но все при мне. Стали свататься ребята. Всем отказывала. Ждала чуда. Вот случилась вторая  встреча с Севой. Опять я стала ходить на луга, водить хоровод, петь песни.

Праздник Троица. Все разнаряженные, а я одета лучше всех. Тетя старалась. Только повела хоровод, запев величальную, подкатила бричка с молодым парнем. Признала я его, зарделась. А он взял мою руку и вступил в хоровод. Петь он не умел, но с наслаждением слушал наши распевки. Водился он с нами до самого темного вечера. Мне не сказал ни слова. Всех поблагодарил, оставил гостинцы и умчался. «Вот и конец», – сказала я себе. Тетушке ничего не стала говорить, но Сема рассказал про чужака. Тетя насторожилась, уточняя не тот ли парень. Я сказала, что вроде бы не тот.

Прошла весна, проскочило лето и в конце августа, возвращаясь с работы, увидела у калитки лошадь с бричкой. Сердце мое затрепетало. Это Сева. Первая мысль была скрыться, спрятаться, но с крыльца уже спускался он. Взял за руку и повел в дом. Там сидели гости за наспех накрытым столом. Тетя Груня нарядная, раскрасневшаяся. Догадка пронзила меня. Ох, Аня, это бы время вернуть, как я была счастлива! «Доченька! – обратилась ко мне тетя,– приехали сваты с купцом за товаром. Отца и матери у него нет, но есть хорошее хозяйство в Подмосковье. Знаешь ли ты этого молодца? Хочешь ли быть его женой?»

Все было неожиданно. Я посмотрела на встревоженного жениха и, не раздумывая, дала согласие. Груня старалась во всю, угощая гостей. Свадьбу решили делать у жениха на Покров. Вечерело. Гости засобирались домой и захватили с собой тетю на осмотр женихова хозяйства. Через два дня она приехала. Хозяйство одобрила, и стали готовить приданое. Время пролетело быстро. Вот и венчание и свадьба. На свадьбе тетю познакомили  с вдовцом, и они уехали в поселок вместе. Жили они хорошо, мужик работящим оказался. Сему не обижали, учился он долго. Способным оказался братик. Любил животных и стал их лекарем.

Хозяйство у мужа оказалось действительно большим. Работников много. Жила я у него барыней. Любил меня, лелеял. Да и я с ним добра и ласкова была. Бывало устанет, придет в опочивальню, положит голову на мои колени: «Спой, Уленька, спой мои любимые напевы». И час, и два слушает. Я пою тихонько, перебираю его русые шелковистые волосы, а он: «Эх, хорошо, любушка моя дорогая! Высмотрел я свое счастье».

Так в ладу и жили. Работников он тоже не обижал, но держал в строгости. Сам как заводной работал, лентяев не терпел. Торговал он кормом для лошадей. В Москве извозчиков много было, сено, овес шли нарасхват.

Родили мы трех дочек, а сыночка не довелось иметь. Война четырнадцатого года изменила нашу жизнь. От службы в армии он, как мог, откупался. Посылал за себя за большие деньги. Доходы сократились. А дальше революция. Грабежи, голод, разруха, поджоги. Страшно жить. Извозчики остались без коней. Коней забирали: власти на войну, а мародеры – на мясо.

У Савелия было много друзей, и однажды он получил от друга известие, что его хозяйство попало в списки на конфискацию имущества. За неделю муж распродал все, кроме одного небольшого жилища для слуг, куда и поместил нас. Попрощался со мной, наказав подробно как дальше жить. Ночью расцеловал спящих деточек и в темноте исчез. Я устроилась на фабрику ткачихой. Дети оставались одни. Вскоре получили извещение о смерти Савелия. Я все сделала по его наказу. Заказала панихиду, плакала с детьми. Комиссия пришла примерно через месяц. Узнав, что у меня нет никакой собственности, что я вдова с тремя малолетками, очень рассердились. Стали на меня кричать, грозить о выселении. От страха я в слезы, а дети в рев. Один из членов комиссии напомнил председателю, что нужно конфисковать имущество, а не воевать с голодными детьми. Еще побранив Савелия, комиссия ушла.

Долго не было известий от Савелия. Стояла на дворе осенняя темная ночь. Послышался тихий стук в оконное стекло. Я вышла в сени, не зажигая свет. Чужой мужской голос спросил меня:

– Не зажигай свет, открой.

Я не побоялась, открыла и вышла на крыльцо.

– Я от Савелия. Тебе записка и деньги. Он жив и здоров. Записку сожги. Детям не говори. Никто у тебя не был. У вас все нормально?

– Да, все нормально. Низкий поклон моему мужу.

Стала я получать от Савелия записки и деньги регулярно. К приходу посыльного сама передавала свои записки. Дети подрастали. Катя пошла в школу. Минуло два года разлуки. Был выходной. В калитку вошел мужик с холщовой сумкой за плечами. Вошел в сени.

– Ульяна! Выдь ко мне!

 Вышла.

– От Савелия я. Значит я твой родственник из деревни. Буду жить у вас. Девочкам скажи, что я твой дядя. Пойдем в избу. Все поняла?

– Да, поняла. Что с Савелием?

– С ним все нормально. Ушли девок гулять, поговорить надо. А пока дай поесть. Сделав все, как сказал мужик, я услала девок на улицу.

– Ульяна, я поживу у тебя, осмотрюсь, устроюсь работать. Затем избу оставишь мне, а вас я увезу к Савелию.

Мужику я сразу поверила. Через месяц за нами приехали. Так оказались мы в городе Балашихе, где ожидал нас любимый муж и отец девочек. Но время разлуки ожесточило сердце Савелия. Он очень изменился, но меня и детей не обижал.

– Все, Аня, давай спать. Скоро петухи заголосят, а мы с тобой все сказы сказываем.

– Бабушка, а дальше. Как мы оказались на Урале?

– О, девочка, это длинная история, и доскажу в другой раз. А теперь спать, спать, спать.

Анечка отвернулась лицом к стенке, прижалась спинкой к бабушке и сладко вздохнула. Глазки закрылись, и все поплыло. Вот Анна уже большая. Она очень красивая девушка. Длинная коса с голубой лентой перекинута через плечо. На ногах расписные голубые туфельки. Она легка и весела. Перед ней с лужайки взлетел голубь. Аня оторвалась от зеленого луга и полетела за ним, смеясь и ликуя.

– Я лечу, я вижу наш дом.

Налетел теплый легкий ветерок, распушил сарафан и сорвал его с Ани. Вместо него образовались белые лебединые крылья.

– Бабушка! – кричала летящая Аня, – поднимайся ко мне! Отсюда все видно! Какая красота вокруг! Лети, не бойся!

Налетело белое облако, подхватило девушку и унесло далеко, далеко.

Аня проснулась от холодного прикосновения.

– Деда, что ты такой холодный и вонючий? От тебя опять водкой пахнет. Бабушка, забери меня. Дед опять щипается.

– Я нарочно тебя, козявка, щипаю, чтобы выгнать с моей кровати.

Вместо бабушки зашел отец. Девочка обвила ручками шею отца и прижалась теплым тельцем.

– Папочка, как от тебя вкусно-сладко пахнет.

– Доченька, а от тебя молочком пахнет, еще вкуснее. Тебя куда нести? К маме нельзя, бабушка уже кашеварит, твой диванчик холодный.

– Меня сначала на стульчик, а потом на печку.
Так и поступили. Отец подсадил дочь на печку. Бабушка подала стакан теплого молока и оладьи.

– Как вкусно, бабуль! Как ты умеешь так вкусно готовить? У мамы не получается такой вкуснятины. – Доев олашки и допив молоко, девочка завернулась в ватное одеяло.

– Бабушка, я ведь не выспалась. Я еще посплю.

– Спи, голубушка, спи, золотко.

– Я такой сон видела, я летала…

Слова стали путаться, язык не слушался.

– Бабуль, – встрепенулась Аня, – что я скажу по секрету? Ты у меня самая лучшая бабушка в мире, ты всех добрее, ты всех красивее. Я буду такой же, когда состарюсь. Я знаешь, как скучаю по тебе, когда бегаю с подружками.

– Вот уж скажешь тоже «самая, самая». Я у тебя одна бабушка, вот поэтому и самая…

Но девочка уже не отвечала. Она спала, и лицо ее озаряла счастливая улыбка. Ульяна долго стояла и смотрела на любимую внучку. По старческим щекам покатились слезы. Это были слезы заслуженного счастья.