Глава 3. 33. Наследие молчаливых кабинетов

Глава 3.33. Наследие молчаливых кабинетов

«Аля, просыпайся!» — эту фразу из детства я запомнила навсегда. И сейчас вспоминаю о ней с тихой грустью.

У всех моих друзей были бабушки и дедушки. Я тоже имела биологических родственников, но видела их редко: родители учились в московском университете, деды — работали. Меня же в полгода отправили в Петербург к няне и прадеду.

Мой учёный прадед был уникальным человеком. До четырёх лет я видела его чаще, чем родителей, хотя внимания он мне уделял не больше няни. Подрастая, я часто оказывалась за дверью его кабинета, где собирались коллеги — такие же увлечённые историей латинского языка. Но его глаза — любящие, добрые, проницательные — я запомнила навсегда. В отличие от глаз родителей.

Их влюблённые взгляды я видела лишь раз-два в год, когда они приезжали в Петербург на день-другой после сессии. Потом мы ехали в Хельсинки, летели куда-то дальше, и они показывали мне красоты чужих стран, достижения искусства прошлых веков.

Как после этого можно обижаться на таких родителей? Они познакомились, когда мой будущий отец приехал в Петербург к тётушке.

Странно: дед с бабушкой преподавали латинский, а мама блестяще окончила экономический факультет. Но это влияние другого прадеда — папиного отца. Он видел на десятилетия вперёд! Заставил свою дочь учиться на математическом факультете, где она и встретила моего деда — человека, которого я тоже мало знала, но успела почувствовать его привязанность.

А как он любил бабушку! Она никогда не рассказывала о школьных романах, но её подруги под моим напором скупо делились воспоминаниями.

Мы с бабушкой почти не виделись. Пока я жила в Петербурге с няней, прадед мелькал передо мной лишь во время обедов. Завтракала я всегда с одной няней. Досталось же ей от меня — вечные споры о еде, уговоры доесть... Но она жалела меня, видя, как редко я вижу своих умных родственников, и не сдавалась.

Так мы существовали до моих четырёх лет, пока бабушка не вернулась из командировки из Торонто и не забрала меня в Москву.

Наступали сложные времена. Специалистам с академическим образованием стало тесно в России. Их знания были больше востребованы за границей, и мои родные уехали в Канаду.

Но беда пришла оттуда, откуда не ждали. Папа, защитив диссертацию, занялся исследованиями. Во время испытаний нового изобретения несколько человек получили облучение. Через год папы не стало.

Мне как раз исполнялось шесть лет. Взрослые говорили, что он уехал в длительную командировку, а я ждала, рассказывая всё кукле, которую передал дядя — брат папы. «Он спешил, — сказал дядя, — попросил передать тебе, но попрощаться не успел».

В шесть лет я уже умела писать. Читать меня научил прадед в четыре года. Он же рассказывал легенды и мифы, потому в школе я читала не только сказки, но и понимала мысли мудрецов. Рядом были одни учёные — наивной мне быть не приходилось.

В семье царила удивительно добрая атмосфера, но за её пределами я этого не замечала. Меня повергало в шок людское ехидство и насмешливость. Друзей outside семьи у меня почти не было — только дети и внуки маминых и бабушкиных друзей.

В школе я была активной, но дружила в основном с мальчишками. С девочками складывалось сложнее. Близкими подругами оставались Светочка — ныне жена моего двоюродного брата — и Надежда Светлова. Мы дружны до сих пор.

— Вика, как ты могла не показать эту «Исповедь» своему первому редактору? — прерывает мои мысли Эдик.
—А что в ней особенного?
—Но в шестнадцать лет так глубоко всё проникать!
—Соколов, посмотри на одиннадцатилетнего Игорька Воронцова. Он уже изобретает в кружке промышленной робототехники, удивляя преподавателей вуза. Вчера по скайпу просил разрешения заглянуть в мой кабинет — ему понадобились материалы по французскому и истории латинского. Заговорил о реверсивной системе профессиональным языком. Преподаватель обещал помочь с патентом.
—Молодец, Игорёк!